Проф. В. И. Герье и его труд о французской революции, Розанов Василий Васильевич, Год: 1911

Критика
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Скачать в PDF
В. В. Розанов. Полное собрание сочинений. В 35 томах. Серия ‘Литература и художество’. В 7 томах
Том четвертый. О писательстве и писателях
Статьи 1908-1911 гг.
Санкт-Петербург, 2016

ПРОФ. В. И. ГЕРЬЕ И ЕГО ТРУД О ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ *

* Цифрами обозначены места зачеркнутых слов. См. Варианты.

Добрая профессура в университете — такая же непостижимая вещь, как и урожай талантов в литературе1. Откуда-то приходит… Куда-то уходит… ‘Бог дал, Бог и взял’, как говорит народ о счастии. Мы только пользуемся: и очень мало понимаем источник, откуда нам является такое ‘благорастворение воздухов’ и ‘изобилие плодов земных’, говоря словами литургийной эктиньи. Кажется, однако, есть два если не источника рождения талантов, то их хорошей шлифовки и крепкого закала. Или — очень большое счастье, или — острое страдание, в стране, обществе, историческом фазисе. Ну, как не появиться талантам
В надежде славы и добра…
Талантливая эпоха Петра Великого и талантливая эпоха Екатерины II, как и начало царствований Александра I и Александра II, были таким положительным стимулом. А отрицательным стимулом… их у нас было сколько угодно. Сверху все чего ‘боялись’ и ‘попридерживали’: и когда это было ‘очень’, как в Николаевскую эпоху, то ‘закал’ выходил хорош (Лермонтов, Гоголь, Грановский и его современники, Хомяков и Герцен). Но большею частью не было ‘очень’, а сверху, в середине и снизу больше все кисли, — 2 друг на друга сердились, обвиняли и сплетничали, и тогда получались ‘обыкновенная литература’ и ‘обыкновенный университет’, без тупости и без блеска.3 Щедрин все плел восьмитомную сплетню, Валуев и Тимашев о чем-то мямлили и на что-то не решались, Никитенко гражданствовал4 в потаенном ‘Дневнике’, Некрасов процветал в клубе, на охоте и в журналистике, прочая Русь — счастливая играла в карты, несчастная молилась и умирала в больницах или чаще без больниц… и все передвигалось медленно от Севастополя к Манджурии. Толстой один в этом как и во всем был счастлив, независим и рос как-то только из себя. Он развернулся в громадную силу, в пышное дерево, живя в эпоху нисколько не осененную ‘надеждами на славу и добро’ и не очень угнетенную. Все вокруг него было среднего роста, а он развился в громадный рост. Кажется, он питался соками во-
-796-
Проф. В. И. Герье и его труд о Французской революции
обще русского дерева, всего русского дерева: ведь просто ‘история’, просто ‘прошлое’ заняло половину его внимания, дало ему половину возбуждения, заполняет половину, и лучшую, его творчества…
Но оставим литературу, и будем говорить об университете. Теперь он далеко не в процветании, и причина так ясна, что ее нечего и указывать. Извне он завоеван, а внутри сгноен в нищенстве. Завоеван, конечно, нашими мужественными социал-‘спасителями’, давно обещающими отечеству свободу и благоденствие: а сгноен просто тем, что, по-видимому,5 ‘обозленность’ сверху6 побуждает год за годом все отказывать в улучшении положения вообще учащего у нас персонала. Кто же из талантов станет искать профессуры, когда адвокатура и врачебная практика оплачивается в шесть раз больше, журналистика — тоже, труд в банках, в промышленных предприятиях, на железных дорогах, в акцизе, в департаментах и канцеляриях — оплачивается в два, в три раза дороже. Профессура — нищенство: этим из нее, по-видимому, ‘выбивается пух’, убавляется ‘красивое перо’… ‘Перо’-то убавляется, ‘пуха’ очень мало, наука и литература научная явно поблекла и почти только влачит существование… Но обозленность тоже достигла каленого состояния, и это очень мало способствует пресловутому ‘успокоению’, будто бы столь7 искомому. ‘Завоеванные’ нищетою профессора не могут не шептать озлобленно: ‘А… пусть же все довоевывает социал-демократия. Так плохо, что хуже все равно никогда не будет’. ‘Голод — не тетка’: за себя ещё могут его нести ученые, но могут и поколебаться перед тем, чтобы заставить нести его жену и детей. Не забуду, как готовившийся на8 кафедру геологии молодой ученый, лет 28, — объяснял мне, сидя в кухне, соединявшей ‘свои обязанности’ с его кабинетом, что ‘вот если бы он мог занять уроки латинского языка в I-м классе такой-то гимназии, то и совсем бы хорошо, для приготовления к магистерскому9 экзамену оставалось бы время: теперь же он не знает, чтб делать, так как утро уходит на занятие в минералогическом кабинете и слушание лекций, а вечер весь поглощается двумя уроками, в дальних и главное в разных частях города’. Получал он, как ‘готовящийся к кафедре’, 50 р. в месяц, напечатал уже две работы по своей науке, переведённые и на французский язык,10 относился11 к предмету так внимательно, что к слушаемой лекции приготовлялся дома по книгам (не бывалое явление12 лет тридцать назад): но… имел неосторожность или, вернее, добросовестность рано жениться, на дочери своего гимназического учителя, и уже имел ребенка. Жена при ребенке сама стряпала, он же не имел другого помещения для своих ‘ископаемых остатков’, кроме как кухня с единственным стулом и столиком13, около глухой стены: у окна шла стряпня. Но естествознание завлекает своей осязаемостью, и он уже изучает ‘разрезы пластов’ в двух губерниях: хотелось доискиваться еще, и он14 шел вперед, несмотря на пугающую нищету… А что впереди? Тогда как даже ‘хранящие дела’ в канцеляриях15 того же министерства просвещения, т. е. только отпирающие и запирающие шкаф и достающие оттуда16 ‘такое-то дело за таким-то номером’, все-таки получают рублей 75 в месяц. ‘Пуха’, конечно, нет у такого ученого: но невозможно осудить, если раздражение его будет чрезмерно. Нельзя осудить вообще профессуры, если она не17 горячо сочувствует ‘петербургскому начальству’18, или не ‘искореняет на месте крамолу’, как бы следовало и ожидалось. Поставленная в положение непременного недовольства, — она недовольна, вечно в большой или малой ‘репрессии’, — она19 свободолюбива. ‘Шде жмет, там и охает’: уж это такой закон, которого даже святое правительство не уймет. Нет, я вместо ‘успокоения’, которое тоже денежек стоит,20 перекинул бы несколько миллионов вообще на развитие науки, на ученые экспедиции, на издания ученых книг и журналов, на обеспечение ученых, присмотрел бы за всем этим зорко и сам, и… terribile dictu {страшно сказать (лат.).}, в совершенно серьезных консервативных целях дал бы автономию университетам и дух. академиям, по принципу: divide et impera {разделяй и властвуй (лат)..}. Ну, если один сапог жмет ногу профессору и студенту, явно они оба будут говорить, охать, критиковать, жаловаться ‘в унисон’. Университеты до тех пор не перестанут быть архирадикальными, пока не будет разрублен ‘унисон’ профессуры и студенчества… А пока они ‘согласны’ и ‘дуют в одну сторону’, ну что с ними сделает попечитель, министр и, наконец, сам градоначальник? Введет полицию, уведет полицию, придут войска. ‘Выудят’ что-нибудь огнепалительное или какие-нибудь такие ‘бумажки’. Все это явно вздор и ни к чему не ведет, ни к чему никогда не приведет, ибо всякие ‘бумажки’ очень21 недолго принести и опять. Конечно, вопрос в том, чтобы
1) университет в полном составе начал работать, учиться, интересоваться наукою, увлекаться наукою. Т. е. чтобы профессора были талантливы,22 или, что тоже, чтобы талантливые, энергичные лица начали искать профессуры. Это возможно только при уничтожении23 равенства между ‘профессурой’, во всех её степенях, и особенно в ранних, и между ‘нищенством’.
2) Чтобы совпадение в ‘образе мыслей’ профессора и студенчества, особенно в образе мыслей государственном, политическом, было только случайным, но не массовым, не всеобщим и непременным. Т. е. удалите общий и единый ‘пресс’, нажим. Одинаковость положения ‘под ближайшим начальством’.
Где ‘нажим’, там и ‘отжим’. ‘Отжим’-то и есть либерализм: но кто его не хочет, для чего же ‘нажимать’? Однако самое положение ‘начальства’, это ‘верхнее положение’, делает то, что всякое начальство вообще ‘нажимает’, в Китае и в Соединенных Штатах. Так как у нас вся профессура в оппозиции к начальству, то сделайте ее самою ‘начальством’ — и тогда она станет нажимать на ‘оппозицию’. Совершится24 разделение между студенчеством и профессурою: кроме случаев совместного25 и дружного служенья за ученым столиком в ученом кабинете, тут могут и будут ‘пить чай’ вместе26. Но это не то же, что ‘вместе’ на митинге, сходке, или ‘согласно’ там и здесь ‘единомысленно’, там и здесь. Здесь будет полное ‘разделение’, и просто от того, что профессура ‘управляет’… А27 всякий ‘управляющий’ — даже28 и Клемансо был против ‘сходок’ и ‘забастовок’.
Автономия — не сейчас, но лет в двадцать — совершенно ‘выправила’ бы ход университетского корабля, поставила бы науку и занятия ‘прямо’… И кроме автономии (‘профессура — в начальство’) сделать это не способно ничто. Вечно 40 будут ‘согласны профессора и студенты’, никогда их попечитель или министр не победит иначе как на неделю, на месяцы, самое бьлынее на год, вечно будет сперва скрытое и потом явное29 возмущение ‘в позволительных размерах’, ‘докуда хватит’, и всегда это будет очагом готового распространения ‘неуспокоения’ вообще в стране. Вечно будет ‘университетский вопрос’, пока не будет ‘корпорации профессоров, совершенно и хорошо обеспеченных, которые заведуют всеми учебными и учёными делами в университете, и управляют студенчеством, ответственные перед30 общим правительством (Петербург) за тишину и безопасность для страны и города студенчества и вообще университета’.
Только в этом положении профессура будет всеми силами, какие у нее есть, сопротивляться напору революции на университеты… сопротивляться искренно и горячо. Без этого ни горячности, ни искренности добиться нельзя. Может быть, особенно первые годы, она все-таки не выстояла бы: но нельзя забывать, что не ‘выстаивали’ против нее иногда и другие начальства, не выстаивала полиция, администрация, министерства… Поэтому, напр., события в университете в 1905—1906 гг. нельзя класть ‘в зачет’ автономии: очевидность и хроника тех дней показывали, что ‘автономная коллегия профессоров’ всеми силами боролась с революционным натиском, всеми силами успокаивала и сдерживала студенчество, всегда была против введения в стены университета или на студенческие сходки ‘посторонних31 лиц’… Всё и заключается в этом внутреннем желании и направлении его: а что, напр., вторжения Желябова в Петербургский университет32 ‘автономия’ все-таки не сдержала бы, то это, во 1-х, очевидно и, во 2-х, нисколько не важно, потому что и вся власть33 преемственно гр. Д. А. Толстого как министра просвещения и гр. Лорис-Меликова как министра внутренних дел тоже не предупредила и не сдержала этого, естественно, тайного вторжения.34
Но все-таки что-то говорит, что даже с Желябовым, его пронырством и наглостью, ‘автономия’ поспорила бы: именно, она предварительно, лет за 20, развила бы настолько научного одушевления в университете, привила бы научные вкусы и предрасположения, наконец, приучила бы студенчество к достоинству и самоуважению, что о подговоре этих студентов, как баранов, к даче пощечины министру, не могло бы быть и речи. В ‘автономных университетах’ Англии и Германии, при этой университетской гордости, вырабатывающейся только в атмосфере35 независимости и благородства, ‘история Желябова и Сабурова’, конечно, не мыслима. Нигего подобного там и не было никогда.
Позволяю себе высказать эту гипотезу, многие годы томящую мою душу. Есть упрощенные формы36 политического и национального существования, когда ‘искусство управления’ все разлагается на прямое ‘приказание’ и прямое ‘послушание’, не содержа в себе ничего третьего. Но это — наивные времена, наивные эпохи. Совершенно явно, что Россия — поясним, Россия Толстого и Достоевского, — давно из этой поры вышла. Она вошла в пору более сложного существования, когда ‘искусство управления’ должно заключаться в37 выработке, в выращивании взаимно противоположных и взаимно уравновешивающих сил, положений, энергий. Из борьбы ‘центробежной’ и ‘центростремительной’ сил, из которых одна толкает землю прямо упасть на солнце и сгореть, а другая усиливается оторвать ее от солнца и заморозить в межзвездных пространствах, получается гармония движения земли около солнца, устойчивого и равномерного, при котором земля и никогда не сгорит, и никогда не замерзнет.38
Но я, собственно, собрался говорить и не об автономии, и не об университете, а о проф. Герье и его новом труде, или, вернее, заново переработанном — ‘Французская революция 1789—95 гг. в освещении Ипполита Тэна’: и только мысль об авторе этого труда, занявшем кафедру истории в Москве после Грановского, Кудрявцева и Ешевского, — вовлекла меня в невольные воспоминания и мысли о профессуре вообще, об университете вообще…

ВАРИАНТЫ

Зачеркнутые варианты

1 ‘Откуда-то приходит…’
2 за что-то
3 Один
4 благородствов[ал]
5 ‘раздраженность’
6 все меняет
7 желаемому
8 кафедру
9 яз…
10 относился
11 относитесь
12 в наше время
13 в стороне
14 работал одушевленнее
15 Петербурга
16 ‘дело’
17 стоит вообще на стороне
18 или своего местного попечителя
19 таковые репрессии недолюбливает
20 перестал бы сбивать пух с ученых
21 легко
22 т.е.
23 тожества
24 ‘divide et impera’
25 солидарного
24 вместе’
27 ‘нас’
28 сам
29 будет
30 государственным
31 личностей
32 она какая
33 этого не сдержали
34 Но все-таки как-то представления о ‘культуре’ говорят, что ‘автономия’ справилась бы и именно не допустила Желябова, именно она настолько подняла бы ученый и учебный дух университета, подняла бы его в 20 лет влияния, что само студенчество уже не пустило бы к себе Желябова, или не повиновалось бы ему как ‘чуду’, ‘тесто’, стадо баранов. В этом все и дело. А к этому Толстой и Л. Меликов были бессильны, ‘автономия’ же это может, для автономии это естественно
35 свободы
36 полиц.
37 созидании
38 В. Розанов II

КОММЕНТАРИИ

Автограф — РГБ. Ф. 279. К. 6. Ед. хр. 3. Л. 1—4.
Впервые напечатано в Собр. соч. Розанова, т. 21 (с. 348—352).
Печатается по автографу РГБ. В тексте и в Вариантах цифрами обозначены места зачеркнутых слов.
Не публиковавшаяся при жизни писателя статья посвящена книге: Терье В. И. Французская революция 1789—95 г. в освещении И. Тэна. СПб.: А. С. Суворин, 1911. 497 с. Об отношениях Розанова и историка, профессора Московского университета, его учителя по историко-филологическому факультету Владимира Ивановича Терье (1837—1919) см. в статье А. В. Ломоносова в ‘Розановской энциклопедии’ (с. 229—233).
С. 796. …’благорастворение воздухов’… — из молитвы ‘Великая ектенья’, произносимой дьяконом во время обедни (литургия Иоанна Златоуста).
В надежде славы и добра‘ — А. С. Пушкин. Стансы (1826).
Щедрин все плел восьмитомную сплетню… — В 1889 г. М. Е. Салтыков-Щедрин начал свое авторское издание ‘Сочинений’ в восьми томах, завершенное после его смерти девятым томом (Материалы для биографии М. Е. Салтыкова. СПб., 1890).
Розанов Василий Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. С. Ф. Годлевский. Смерть Неволина и его скитания по Сибири, Розанов Василий Васильевич, Год: 1900
  2. Заметка о Мережковском, Розанов Василий Васильевич, Год: 1903
  3. Галерея портретов русских писателей г. Пархоменко, Розанов Василий Васильевич, Год: 1910
  4. Где истинный источник ‘Борьбы века’?, Розанов Василий Васильевич, Год: 1895
  5. Критическая заметка, Розанов Василий Васильевич, Год: 1897
  6. Проф. Вл. Ив. Герье и его ‘Философия истории от Августина до Гегеля’, Розанов Василий Васильевич, Год: 1915
  7. Паскаль, Розанов Василий Васильевич, Год: 1889
  8. К изданию полного собрания сочинений К. Леонтьева, Розанов Василий Васильевич, Год: 1912
Электронная библиотека