ПРИШЕЛЪ, ДА НЕ ТУДА.
ПРИШЕЛЪ, ДА НЕ ТУДА.
(ПОВСТЬ).
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
Пришел, да не туда, Сведенцов Иван Иванович, Год: 1882
Время на прочтение: 51 минут(ы)
Когда Веніаминъ Петровичъ Малюга былъ еще только Веничкой, ему часто приходилось слышать отъ матери и отъ няни, что онъ — ‘доброе дитя’, ‘добрый мальчикъ’. Такъ хвалили его за то, что онъ не билъ другихъ дтей и въ дтскихъ дракахъ заступался за двочекъ. Но гораздо больше похвалъ доставалось ему за дтскую филантропію.
Прибжитъ, бывало, Веничка къ матери и скажетъ:
— Мама, дай мн яблоко… я его отнесу Аксютк.
Это была дочь кухарки.
Мать улыбалась, выбирала яблоко, которое похуже (‘Аксютк все равно’, думала она) и, съ умиленіемъ цлуя сына, говорила:
— Какое у тебя доброе сердце, Веня!
Ему было пріятно видть, съ какой радостью двочка кусала яблоко, а когда онъ возвращался къ матери, его ожидала еще большая радость: мать опять цловала сына и говорила:
— А вотъ это теб, доброе дитя! Длай добро и теб будетъ хорошо. Будешь всегда добрымъ?
— Буду, мамочка! отвчалъ Веничка, наглядно убждаясь, что длать добро пріятно.
Въ самомъ дл, онъ далъ Аксютк одно яблоко съ червинкой, съ едва замтнымъ румянцемъ, а въ награду получилъ два яблока: одно янтарное, сладкое, а другое ‘съ кваскомъ’, румяное, какъ щечки здоровой двчурки Насти, съ которой онъ любилъ играть въ прятки. А, кром того, еще конфетка: сахарная палочка, обернутая въ серебрянную бумажку съ бахромой.
Принимаясь сосать эту конфетку, Веничка чувствовалъ, что дйствительно сладко длать добро и намревался всю жизнь заниматься добрыми длами.
Въ большіе праздники нянька водила Веничку къ обдн и онъ слушалъ, какъ отецъ Паисій говорилъ о выгод добрыхъ длъ.
Съ тхъ поръ прошло много лтъ, умеръ и отецъ Паисій, и мать Венички. Самъ онъ сталъ ‘большимъ’, кончилъ курсъ въ университет, гд товарищи звали его добрымъ малымъ. Въ его сердц зародилась платоническая любовь къ родин и желаніе принести ей пользу.
Нельзя сказать, чтобы планъ принесенія пользы былъ ясенъ. Одно только было ясно для Веніамина Петровича Малюги, что это будетъ пріятнйшее дло, какое только можно вообразить. Онъ займетъ какую-нибудь должность, на которой можно творить добро. У него будетъ много помощниковъ, работа пойдетъ дружно и никакихъ препонъ на пути не встртится. Его, напротивъ, будутъ благодарить, повторяя: ‘вы длаете добро и вотъ вамъ воздается сторицею’. Точно казначей, который подаетъ новенькія разноцвтныя кредитки. А красивая двушка съ сверкающими глазами скажетъ ему: ‘Я люблю тебя за твое доброе сердце’.
Нчто подобное грезилось Малюг во сн посл кутежа съ товарищами по случаю окончанія курса. На другой день фантастическіе образы исчезли и осталась только неопредленная формула: буду приносить пользу народу.
Первымъ приступомъ къ этому длу было ршеніе отдохнуть посл университетскихъ занятій.
Въ самомъ дл, онъ немного похудлъ и цвтъ лица сталъ какъ будто желтоватый. ‘Деревня — рай’ нарисовалась въ его воображеніи: соловьи въ рощ, хороводы, грибы, на зар охота на утокъ на озер, катанье на лодк съ той двушкой, которую онъ видлъ во сн, золотая рожь съ васильками и алымъ макомъ, а вдали избы. Онъ, конечно, будетъ туда заходить, потому что ему необходимо присмотрться къ народной жизни.
И онъ ухалъ въ свое маленькое имніе.
Мечты о деревенской жизни сбылись. Были и грибы, и охота, и катанье на лодк съ барышнями-сосдками, но любви не вышло. Вроятно, ‘безсознательная воля’ не нашла подходящей для своей цли комбинаціи и не захотла доставить юнош этого удовольствія. Что касается до изученія народной жизни, то и эта задача не удалась. Какъ-то утромъ Малюга зашелъ въ избу и совсмъ сконфузился: не зналъ о чемъ говорить, чмъ объяснить свой приходъ, купилъ ни съ того, ни съ сего птуха, сказалъ что-то по поводу освобожденія крестьянъ и ушелъ, хозяева остались въ недоумніи, зачмъ приходилъ баринъ.
— Собственно говоря, изучать народъ нечего, говорилъ себ Малюга въ утшеніе:— я знаю, что онъ бденъ, невжественъ и забитъ крпостнымъ правомъ.
Затмъ послдовалъ многоэтажный вздохъ.
— Но ‘воля’ его спасетъ.
И опять вздохъ, но уже не тяжелый, а облегчающій, какой бываетъ тогда, когда человкъ видитъ, что горе отъ него удаляется.
Присмотрвшись, такимъ образомъ, къ жизни русской деревни, Малюга заскучалъ и ршилъ, что необходимо побывать за-границей, познакомиться съ европейской жизнью. За-границей онъ скоро заболлъ тоской по родин и эта болзнь привела его къ счастію. Познакомился онъ съ русской двушкой, которая въ сообществ матери, лечившейся водами, скучала до одури. У ней были крупные, голубые и веселые глаза. Бойкая, ‘глазастая’ Липа (такъ называла ее мать) предложила Малюг ‘скучать вдвоемъ’. Черезъ нсколько дней, оба влюбились, а черезъ два мсяца была ихъ свадьба.
Жизнь пошла ходко, весело. Мысли о служеніи народу спрятались, изрдка только навщали не надолго, точно приходили съ визитомъ. Малюга продалъ свое имньице и молодые гуляли по Европ: были и въ Италіи, и въ Швейцаріи, и даже захали въ Африку посмотрть Нилъ и пирамиды.
Въ Неапол жена Малюги родила дочь и на пятый день посл родовъ умерла. Горе мужа было неописанное, онъ искренно говорилъ, что жизнь для него кончена, что для него навсегда утрачена возможность счастія. Похоронивъ жену подъ кипарисами, онъ ухалъ, какъ говорится, съ пустотой въ сердц. Но природа не терпитъ пустоты и указала Малюг на маленькую Евгешу, у которой были такіе же большіе глаза, какъ и у матери.
— Теб, малютка, я посвящу всю свою жизнь… говорилъ Маіюга, цлуя со слезами двочку. Онъ заботился о ней такъ, что надодалъ кормилиц и смшилъ ее.
Вскор общаніе посвятить всю жизнь дочери оказалось неисполнимымъ: явились позабытыя на время мечтанія объ общественномъ долг. Но ‘за-граница’ отнимала пріятность варіяцій на эту тэму. Малюга чувствовалъ, что онъ здсь точно ‘не ко двору’. Ему не удавалось всласть полиберальничать: собесдники сейчасъ сводили разговоръ на практическую почву, спрашивая, какъ именно онъ проводитъ въ жизнь свои мечтанія. А онъ только и могъ сказать, что пока только присматривается, помня пословицу: ‘десять разъ отмрь, одинъ отржь’.
Жена, бывало, тоже не особенно поощряла его фантазіи. Ей только нравилось, что онъ хорошлъ, когда увлекался разговоромъ о ‘служеніи народу’ и она, налюбовавшись имъ, на вопросъ: ‘Какъ ты, милочка, объ этомъ думаешь?’ отвчала: ‘А вотъ какъ!..’ — и засыпала его поцлуями, которые заставляли забывать равнодушіе жены къ его изліяніямъ любви къ народу. Но отношеніе заграничныхъ собесдниковъ къ этимъ изліяніямъ его раздражало: оно казалось ему черезчуръ холоднымъ.
— Надо хать на родину!
Малюга вспомнилъ русскія гостинныя, гд можно говорить о возвышенныхъ чувствахъ и никто не осадитъ непріятнымъ вопросомъ: ‘Позвольте, милостивый государь, узнать, чмъ же выражается ваша великая любовь къ народу?’ А если найдется такой чудакъ, то его такъ пристыдятъ, что у него пропадетъ охота длать такіе неумстные вопросы.
Помилуйте! Музыкантъ играетъ и въ тотъ моментъ, когда его скрипка страстно поетъ и плачетъ, вдругъ кто-нибудь спрашиваетъ: ‘Позвольте узнать, какая польза отъ этой сладкой мелодіи?’ А любовь къ народу — разв это не музыка?
— Скорй на родину!
Конечно, Малюга не думалъ ни о сознательной либеральной лжи, ни объ обращеніи любви къ народу въ эстетическое удовольствіе. Онъ былъ увренъ, что его разговоры не останутся разговорами, что онъ непремнно докажетъ ихъ дломъ. Только формы этого дла были еще неизвстны. На вопросъ, что онъ будетъ длать въ Россіи, Малюга отвчалъ: ‘Тамъ дла много, пріду, осмотрюсь и видно будетъ, за что надо приняться.
Мысли о будущей дятельности были пріятны. Когда он приходили, ему длалось хорошо.
— Полезное дло! Хорошее вознагражденіе! Евгеша!.. О, какъ я ее воспитаю!
Въ подробности этого плана онъ тоже не углублялся, но былъ увренъ, что воспитаетъ дочь на славу: ‘она тоже будетъ любить народъ’…
Однажды ему вдругъ пришла даже такая мысль: ‘а можетъ быть, въ одной изъ милыхъ гостинныхъ и теперь сидитъ двушка, которая полюбитъ меня и Евгешу, и мы вдвоемъ сдлаемъ изъ нея чудо, а не женщину’.
Онъ вспомнилъ могилу подъ кипарисами и ему стало совстно, но блестящій день повторялъ: ‘Жизнью пользуйся, живущій’.
— Скорй, скорй, на родину! На общественную работу!
Зврь самъ набжалъ на ловца.
Когда Малюга пріхалъ въ Россію, общество восторгалось новыми судами. Съ доврчивостью оно повторяло: ‘правда и милость да царствуетъ въ судахъ’, воображая, что уже наступилъ конецъ царству той безсердечности, которая твердитъ: ‘fiat justicia, pereat mundus’.
Съ Малюгой вдругъ случилось точно просіяніе.
— Вотъ дло, котораго я искалъ! Вдь я юристъ. Я буду служить народнымъ интересамъ въ роли защитника.
Но жизнь русскихъ добрыхъ душъ состоитъ изъ самыхъ удивительныхъ и въ тоже время очень обыкновенныхъ случайностей: Малюга нежданно-негаданно сдлался товарищемъ прокурора.
Когда ему предложили это мсто, онъ засмялся и ршительно отвтилъ:
— Конечно, не возьму.
Тогда, въ свою очередь, засмялся знакомый, сдлавшій предложеніе, и сталъ разсуждать:
— Эхъ, вы, горячка! Не возьмете, такъ и не надо… другой спасибо скажетъ. А вы лучше сообразите: мсто хорошее, карьера и городъ отличный. А притомъ, можете много невинныхъ спасти…
Малюга взглянулъ на соблазнителя такъ, какъ смотритъ ребенокъ на няньку, когда она уговариваетъ сдлать что-нибудь, чего ему не хочется, увряя, что это ему будетъ пріятно.
— Подумайте-ка и завтра дайте отвтъ.
— Хорошо, сказалъ Малюга.
И началъ думать. Цлый день думалъ, плохо обдалъ, и ночь думалъ, а на разсвт пришелъ къ заключенію, что какъ защитникъ, такъ и прокуроръ иметъ одну цль — истину, и что разница только въ способ достиженія ея. А слдовательно, будучи прокуроромъ, можно также приносить пользу обществу, поэтому, отказаться отъ предложенія глупо. Какъ-то еще пойдетъ защита, а тутъ — готовое мсто.
Черезъ дв недли, онъ ужь подъзжалъ на пароход къ ‘мсту служенія’ и, любуясь крутымъ берегомъ, восклицалъ:
— Прелесть, что за картина!
— Садовъ-то сколько! замтила кормилица.
Даже Евгеш городъ должно быть понравился: она улыбалась и болтала рученками.
Начальство и общество приняли Малюгу какъ нельзя лучше.
Когда онъ въ первый разъ возслъ на прокурорское кресло, ему стало очень неловко. Онъ вдругъ, совершенно не кстати, вспомнилъ парадоксъ, что въ преступленіяхъ виновно само общество и что исправительныя наказанія портятъ людей окончательно.
— А между тмъ, я долженъ требовать обвиненія. Къ чему познаніе сущности преступленій, если оно не приложимо къ практик?
Отвчать на этотъ меланхолическій вопросъ было некогда. Вошелъ одинъ изъ народа, которому Малюга хотлъ служить. Придерживая на груди арестантскій халатъ, онъ поклонился судьямъ, а за нимъ сталъ солдатъ съ ружьемъ. Дло было обычное изъ разряда ‘неинтересныхъ’ — кража со взломомъ трехъ пустыхъ штофовъ, оцненныхъ въ 70 копеекъ.
Малюга почувствовалъ жалость къ подсудимому и желаніе, чтобы кража или, по крайней мр, взломъ не были доказаны. Онъ не предлагалъ свидтелямъ вопросовъ, боясь повредить подсудимому. Но, къ крайнему огорченію Малюги, и кража, и взломъ были несомннно доказаны. Что ему длать? Вдь нельзя же отказаться отъ обвиненія на томъ основаніи, что эта кража — грхъ самого общества. Въ книг этотъ взглядъ на преступленіе прекрасенъ, а здсь жизнь, а не теорія. Надо обвинять. Но какъ тяжело, какъ больно исполнить этотъ долгъ!
— Г. прокуроръ, не угодно ли вамъ произнести обвинительную рчь… сладко сказалъ ему предсдатель, какъ будто угощалъ его чмъ-то удивительно вкуснымъ.
Малюга всталъ и, не смя взглянуть на подсудимаго, произнесъ первую обвинительную рчь: сжато и картинно изложилъ фактъ кражи со взломомъ и заключилъ тмъ, что ему кажется, что въ преступленіи подсудимаго едва ли возможно сомнваться.
Казенный защитникъ такъ обрадовался мягкой обвинительной рчи, что только и могъ сказать три слова: ‘прошу о снисхожденіи’, да и то такимъ голосомъ, точно извинялся въ этой просьб.
Снисхожденіе дали. Малюга указалъ статью закона и, черезъ четверть часа, услышалъ резолюцію: въ арестантскія рты на десять мсяцевъ.
Съ непріятнымъ ощущеніемъ перваго грха вышелъ Малюга въ предсдательскій кабинетъ во время перерыва засданія. Судьи завтракали и встртили его комплиментами.
— Превосходный дебютъ! сказалъ предсдатель и выпилъ рюмку водки.
Закусивъ сардинкой, онъ продолжалъ:
— Такая умренная рчь врне достигаетъ цли, нежели съ громомъ и молніей. Присяжные совстятся оправдать посл такой рчи. Браво, Веніаминъ Петровичъ! А что же водочки?
— Выпью, сказалъ Малюга, страдая отъ такихъ похвалъ.
Репортеръ передалъ рчь въ мстную газету, а въ первое воскресенье фельетонистъ, по поводу ея, написалъ полфельетона на тэму, что гуманность въ обвинительной рчи нисколько не вредитъ интересамъ правосудія.
Стыдно было Малюг читать фельетонъ, онъ уже чувствовалъ, что служба ему будетъ не по душ. Но не подавать же въ отставку на другой день вступленія въ должность. Дуракомъ назовутъ. Однако, одного этого оправданія было мало и онъ очень обрадовался, когда ему пришла мысль свалить свою вину на Евгешу.
— Надо ее воспитать. Нужны средства. Непріятно, но надо потерпть, а тамъ, Богъ дасъ, будетъ случай и перемню службу.
Но на служб бывали и праздники для Малюги: когда можно было отказаться отъ обвиненія.
Судебное слдствіе въ такихъ длахъ было для него прелюдіей къ великому наслажденію. Что ни говорятъ свидтели, а уликъ нтъ какъ нтъ. Какъ хорошо было бы, еслибы вс обвиненія были безъ уликъ! Какъ пріятно въ. этихъ случаяхъ исполнить долгъ!
Малюга добродушно глядлъ на подсудимаго и заявлялъ, что онъ считаетъ себя обязаннымъ отказаться отъ обвиненія. Затмъ садился, чувствуя себя чуть не героемъ. Радость оправданія заслоняла печальную сторону дла. Малюга не думалъ въ эти минуты, за что же этотъ человкъ высидлъ въ острог восемь мсяцевъ и почему слдователь не привлеченъ къ отвтственности.
И не зачмъ было приходить этимъ мыслямъ: приди он — не было бы и праздника для Малюги.
Затмъ будни шли своимъ чередомъ и Малюга, скрпя сердце, обвинялъ, да обвинялъ полегоньку. Такъ иные люди морщатся, выпивая рюмку водки, но это не мшаетъ имъ выпивать ее каждый день.
Гуманно обвиняя, Малюга умильно посматривалъ на присяжныхъ, какъ бы говоря имъ: ‘это я обвиняю по обязанности, а вы пожалуйста оправдайте.’ И когда старшина читалъ ‘не виновенъ’, Малюга радовался и мысленно благодарилъ присяжныхъ за то, что они избавили его отъ грха.
Я былъ бы несправедливъ, еслибы умолчалъ объ одномъ геройскомъ поступк гуманнаго товарища прокурора.
Однажды, несмотря на доказанный фактъ кражи и взлома, Малюга отказался отъ обвиненія и даже прямо сказалъ, что кража совершена отъ голода, позабывъ, что голода въ юриспруденціи не полагается.
Предсдатель взглянулъ на него съ соболзнованіемъ и объяснилъ присяжнымъ, что хотя прокуроръ и счелъ долгомъ отказаться отъ обвиненія, но они все-таки должны судить на основаніи данныхъ судебнаго слдствія. А посл дла взялъ Малюгу подъ руку и ласково сказалъ:
— Большая ошибка съ вашей стороны…
— У меня языкъ не повернулся на обвиненіе.
— Совершенно съ вами согласенъ, что жаль подсудимаго… Я даже сдлалъ одно упущеніе на всякій случай, для кассаціи. Но вашъ отказъ отъ обвиненія въ нкоторомъ род протестъ.
— Полноте, пожалуйста! досадовалъ Малюга.
— Я позволилъ себ это сказать исключительно для вашей пользы, добрйшій Веніаминъ Петровичъ… Подсудимаго необходимо было оправдать, а вамъ все-таки не слдовало отказываться отъ обвиненія: фактъ преступленія несомнненъ.
— Повторяю вамъ, не могъ!
— Тогда, конечно… но въ такомъ случа вамъ не слдовало бы быть прокуроромъ…
Малюга промолчалъ, чувствуя ударъ по больному мсту.
— И притомъ, продолжалъ предсдатель: — это не имло практическаго значенія… Въ такихъ случаяхъ и при поддержк обвиненія, присяжные всегда оправдываютъ… Разв ужь все дурни сберутся… Ну, тогда — кассація. Такъ что пользы подсудимому вы не принесли, а себ можете повредить. Я вамъ это отъ души говорю…
— Помилуйте… Я понимаю!
— Ну, и слава Боту… Давайте, позавтракаемъ… Надо хорошенько подкрпиться. Слдующее дло длинное и ужь вы не отвертитесь отъ обвинительной рчи.
У N—аго почтмейстера были субботы, которыми онъ тяготился, предпочитая пульку въ клуб, безъ всякихъ хлопотъ и расходовъ по пріему гостей. Но у него была дочь Поликсена, которую надо было выдать замужъ.
За годъ до прізда Малюги, предметомъ ухаживанія папаши былъ нкто Ульевъ, а дочка нетолько видла въ немъ богатаго жениха, но и немного влюбилась въ него: Ульевъ былъ красивый, молодцоватый баринъ, съ которымъ не заскучаешь. Дойти до границъ страсти, ‘врзаться’ Поликсена не могла: ея натура была ровная, благоразумная. Ульеву она не понравилась, хотя онъ охотно игралъ съ ней въ четыре руки. Однако, замтивъ, что эти дуэты принимаютъ характеръ прелюдіи къ свадебному гимну, онъ спохватился и принялъ ршительную мру.
За ужиномъ онъ заговорилъ о томъ, что никогда не женится, потому что его самая сильная любовь продолжалась три мсяца. И такъ комично изобразилъ свою непригодность для семейнаго счастья, что даже Поликсена смялась, хотя ей и больно было слышать эти шутки. Она поняла, что ея романъ не удался и ночью всплакнула. Утромъ встала скучная, но отчаянію не предалась. Она сказала себ, что, ‘можетъ быть, это и къ лучшему’. Ульевъ — человкъ энергичный, всегда уметъ взять тономъ выше другого, ей пришлось бы повиноваться, а она къ этому не привыкла.
А все-таки жаль было разбившейся надежды.
— Вотъ, думала Поликсена: — въ субботу онъ опять придетъ, опять будемъ играть, но это ужь будетъ не то… Ему нравится симфонія, а не я…
Но Ульевъ самъ прекратилъ свои посщенія, чтобы барышня скорй объ немъ позабыла. Въ первую субботу Поликсена была грустна, потомъ нашла, что это очень умно съ его стороны, и скоро помирилась съ неудачей. Опять началось ожиданіе перемнъ должностныхъ лицъ, приводящихъ въ городъ новыхъ людей.
Поликсена встртила и Малюгу, когда онъ пріхалъ съ визитомъ, съ тмъ же тайнымъ вопросомъ, съ какимъ встрчала всякаго новаго знакомаго: ‘не онъ ли?..’ А въ субботу, поговоривъ съ нимъ довольно долго, она сказала себ: ‘да, это онъ…’ Ложась спать, она припомнила свои впечатлнія и ршительно повторила: ‘наврное, онъ…’
— Очень добрый, очень покладистый, думала она:— съ такимъ можно хорошо жить, покойно… Говоритъ мило, образованный, и недуренъ… Конечно, не то, что Ульевъ. Но вдь насильно мила не будешь. Не въ монастырь же идти оттого, что Ульевъ не полюбилъ.
Поликсена начала аттаку съ того, что похала въ окружной судъ. Во время перерыва засданія, Малюга подошелъ къ ней и сказалъ:
— Что это вамъ пришла охота пріхать на такія неинтересная дла… сегодня четыре кражи и больше ничего…
— Меня интересуютъ не дла, а ваши рчи. Вс васъ хвалятъ и я захотла убдиться, заслуживаете ли вы похвалы.
— Ну, и что же?..
— А вотъ прослушаю нсколько рчей, тогда и скажу.
Малюг было пріятно ея вниманіе.
‘Во едину отъ субботъ’ онъ спросилъ ее, понравились ли ей его обвинительныя рчи.
— Да, отвтила она съ ласковымъ взглядомъ: — он бархатныя или точно соболій мхъ.
— Какое же тутъ сходство? спросилъ Малюга, любуясь ея красивыми руками.
— Очень мягкія. А я не люблю ничего рзкаго… яркихъ цвтовъ, яркаго освщенія. Въ музык предпочитаю мольные тоны. И еще не люблю героевъ.
— Въ первый разъ слышу, чтобы двушка не любила героевъ.
— Потому что двушки правды мужчинамъ не говорятъ, а я не стсняюсь… Я, впрочемъ, не такъ выразилась. Я готова восхищаться героемъ, люблю читать о нихъ… отдаю имъ должное уваженіе… Но герой не можетъ быть героемъ моего романа…
— Почему же?
— Они презрительно относятся ко всякому компромиссу, а по моему безъ нихъ не проживешь.
— За то жизнь героя полна сильными ощущеніями, она горитъ яркимъ огнемъ.
— И очень скоро сжигаетъ ихъ самихъ. А я хочу, чтобы моя жизнь горла медленнымъ огнемъ… вотъ какъ въ камин, около котораго такъ хорошо погрться. Жизнь и безъ того коротка, и вдругъ сгорть въ два-три года! Потомъ, я люблю жить въ обществ, а героевъ въ обществ не принимаютъ.
Малюга вздрогнулъ. Поликсена замтила это, улыбнулась и сказала:
— А я знаю, о чемъ вы вздохнули.
— О чемъ?
— О томъ, что я и вы не герои. Врно?
— То есть… пожалуй, что-то въ род этого…
— Да ужь врно, что угадала… А по моему, это смшно — все равно, что печалиться о томъ, что вы не Аполлонъ, а я не Венера.
Онъ засмялся.
— Я вотъ заговорила о вашихъ рчахъ въ суд. Мн вообще обвинительныя рчи несимпатичны… Какое-то олимпійское величіе у прокурора… рзкія выраженія о подсудимыхъ. Они и безъ того несчастны, а прокуроръ еще боле раздражаетъ… однимъ словомъ, не гуманно. Вы — совсмъ другое дло. У васъ деликатныя, именно бархатныя рчи. Я посл нихъ не чувствовала той тяжести, какая бывала посл другихъ обвиненій.
Малюга слушалъ ее, задумавшись. Въ его воображеніи вдругъ нарисовалась такая картина: два людода сидятъ за однимъ столомъ и обдаютъ, одинъ стъ съ зврской яростью, рычитъ и стучитъ зубами, другой обдаетъ съ благовоспитанными манерами и нетолько безъ ярости, но даже съ нкоторой любовью смотритъ на свое кушанье. Въ чертахъ лица этого благовоспитаннаго дока Малюг показалось что-то очень знакомое…
— Вы меня не слушаете? раздался мягкій упрекъ.
— Что вы?.. Напротивъ, отъ вашихъ похвалъ я и задумался.
Онъ опять вздохнулъ. Поликсена замтила это, но на этотъ разъ не стала отгадывать причины, а ршила развлечь собесдника.
— Мн хочется вамъ сыграть одну прелестную вещь, сказала она:— будете слушать безъ воздыханій?
— Если печальное, такъ поневол придется вздохнуть…
— Зачмъ печальное… Саша!.. крикнула она:— иди играть въ четыре руки.
— Бгу!.. раздалось издалека.
Въ комнату вбжалъ гимназистъ-семиклассникъ съ очень довольнымъ лицомъ.
— Героическую? сказалъ онъ сестр.
— Не хочу.
— Ахъ, ты глупая! Вкуса настоящаго у тебя нтъ! Вы знаете — это просто восторгъ! обратился онъ къ Малюг: — маршъ на смерть героя… и allegro!.. Самъ даже чувствуешь что-то героическое.
— Ты не герой и теб не зачмъ это чувствовать, замтила сестра.
— Поликсена, голубушка! прошу тебя героическую!
— Сказала — нтъ, и довольно.
Она перелистывала поты, отыскивая, что ей хотлось сыграть.
— Ну, я встану на колни, приставалъ братъ.
— Очень нужно, вотъ это будемъ играть. Садись и не дурачься.
Поликсена такъ поглядла на брата, что онъ тотчасъ слъ къ піанино.
— Пасторальная. Сцена у ручья, сказалъ онъ: — это тоже прелесть, но совсмъ въ другомъ род.
Малюга услся такъ, чтобы видть профиль Поликсены. Ему было пріятно, что она его развлекаетъ отъ этихъ безпокойныхъ мыслей, которыя нтъ-нтъ да испортятъ настроеніе духа, какъ комары портятъ прогулку.
И вотъ началась тихая идиллическая мелодія… Обдающіе людоды исчезли, на душ становилось хорошо, покойно, наслажденіе охватывало его все боле и боле. Мелодія рисуетъ картину вечера у лсного ручья. Онъ бжитъ, тихо шумя по камешкамъ, точно что-то бормочетъ. Лсъ начинаетъ дремать, догараетъ заря, вотъ прокуковала кукушка, вотъ и первое слово соловьиной псни и тихій аккордъ наступившей ночи.
— Вдь хорошо? сказала Поликсена посл короткой паузы, подойдя къ Малюг.
— Прелесть! отвтилъ онъ и сжалъ ея руку.
— Божественно-хорошо! воскликнулъ Саша: — ну, теперь героическую!
— Ты надодаешь! строго сказала сестра.
Гимназистъ тряхнулъ шапкой черныхъ волосъ и ушелъ.
— Жить надо!.. сказала Поликсена бравурнымъ тономъ.
— Конечно! весело отвтилъ Малюга.
Онъ возвращался домой съ радостью въ сердц.
— А вдь любовь начинается, подумалъ онъ.
Прозвучала какъ будто фраза мелодіи у ручья… потомъ припомнились глаза Поликсены, когда она сказала ему: ‘вдь хорошо?’ Счастье глядло изъ этихъ глазъ. Позабылъ Малюга, что завтра опять тяжелая служба. Позабылъ Евгешу, все позабылъ и чувствовалъ только счастье… И могила подъ кипарисами не напомнила ему о себ. ‘Жить надо!’ вспомнилъ онъ слова Поликсены.
Мысль о женитьб стала являться Малюг каждый день. Поликсена нравилась ему все больше и больше. Онъ чувствовалъ, что она именно такой человкъ, съ которымъ онъ можетъ быть счастливъ. Она не потребуетъ отъ него геройскихъ подвиговъ, характеръ ея ровный, сердце доброе, есть и энергія. Она маленькій, но прочный буксирный пароходъ, съ которымъ онъ покойно поплыветъ, какъ барка.
Его безпокоилъ только вопросъ о Евгеш. Полюбить ли ее Поликсена?
Однажды онъ привезъ къ ней Евгешу и сказалъ:
— Не хотите ли познакомиться съ моей дочуркой?
— Очень хочу. Я вообще люблю дтей, отвтила Поликсена и, взглянувъ на двочку, вскричала съ удовольствіемъ.— Какіе чудесные глазищи!
И нсколько разъ поцловала Евгешу, потомъ сказала: ‘сейчасъ приду’ и убжала въ свою комнату за конспектами.
Въ день знакомства съ Евгешей двушка думала:
— Онъ очень любитъ дочь… такъ что же? Двочка милая и я ее буду любить… Если у меня будутъ дти… Ну, такъ что же?.. Конечно, онъ будетъ и ихъ любить… А ревновать я не понимаю, какъ это люди мучатъ себя этимъ чувствомъ. Необходимо только, чтобы Евгеша меня полюбила. И я съумю это сдлять.
Малюга, посл нкоторыхъ наблюденій, также увидлъ, что Евгеша не будетъ препятствіемъ къ женитьб.
— Поликсена ее не обидитъ… у ней добрая душа. Она не солгала, сказавши, что ей нравится Евгеша.
Такимъ образомъ свадьба была ршена Малюгой, а Поликсена еще въ тотъ вечеръ, когда она сыграла ‘сцену у ручья’, ршила, что Малюга будетъ ея мужемъ.
Но, несмотря на одинаковыя заочныя ршенія, оба молчали о нихъ.
Поликсена объяснила его молчаніе тмъ, что онъ все еще боится за дочь и радовалась, что время должно скоро разсять эти опасенія. Она не торопилась и была весела, какъ человкъ, увренный въ томъ, что его цль достигнута и что надо только имть немножко терпнія.
А Малюга все раздумывалъ: любитъ ли она его?.. Ему кажется, что любитъ… А можетъ быть, онъ и ошибается. Пойдетъ ли она за вдовца съ ребенкомъ! Да достаточны ли еще его средства, чтобы устроить ей такую же обстановку, какъ у отца? Конечно, о приданомъ Малюга не помышлялъ.
Наконецъ, въ итог длиннаго раздумья явилась мысль сдлать предложеніе.
Однажды, Поликсена захала къ Малюг съ отцомъ — привезла игрушку Евгеш. Она прошла въ дтскую и стала цловать двочку. Малюга съ восторгомъ смотрлъ на эту сцену и слово любви было уже у него на язык… Но онъ почему-то не ршился. И въ первой его любви первое слово принадлежало не ему.
Поликсена, нацловавшись двочку, взглянула на Малюгу.
— Сейчасъ скажетъ… подумала она и ея сердце встрепенулось.
Но онъ сказалъ преглупую фразу: ‘какъ вы балуете мою Евгешу’ и покраснлъ.
Въ такой нершительности прошла зима. Поликсену начала одолвать досада, несмотря на ея терпливый характеръ.
— Онъ ужасно нершителенъ… думала она и, чтобы придать ему смлости, стала выразительно-крпко жать его руку при встрчахъ и прощаньяхъ, онъ отвчалъ тмъ же, но все-таки молчалъ.
— Да что же ты молчишь?.. Это наконецъ обидно!.. подумала Поликсена и разсердилась. Потомъ ршила, что сердиться не слдуетъ, а надо принять ршительную мру: если онъ не можетъ сказать первое слово, то глупо церемониться и надо самой сказать.
Былъ въ конц февраля ясный денёкъ — воскресенье. Снгъ на солнечной сторон притаявалъ, на трубахъ висли блестящія сосульки и по нимъ тихонько пробиралась вода.
Поликсена дала себ слово, что ‘сегодня онъ сдлаетъ предложеніе’. Она была уврена, что Малюга придетъ утромъ и это исполнилось.
— Сегодня мн очень весело, сказала Поликсена:— день, какъ весной. Зачмъ лежитъ этотъ снгъ? Я хотла бы сегодня видть много зелени и цвтовъ.
— Это возможно, сказалъ Малюга:— хотите похать въ оранжерею?
— Чудесная мысль!.. Папа, мы демъ и я теб куплю гіацинтъ.
— Купи, купи! сказалъ почтмейстеръ.
Поликсена побжала одваться, ее охватила пріятная лихорадка: ‘ясно, что онъ угадалъ мое желаніе… дорогой онъ объяснится…’
Но, къ крайнему ея удивленію, Малюга велъ дорогой разговоръ, совершенно не подходящій къ желаемому.
Въ оранжере была весна: цвли гіацинты, жонкили, фіалки, въ тепломъ воздух переливались струйки аромата разныхъ цвтовъ. Садовника не было, какой-то мальчикъ куда-то побжалъ его отыскивать. По лицу Малюги было видно, что ему хочется что-то сказать, но онъ молчалъ и усиленно нюхалъ какой-то цвтокъ, неимвшій запаха.
Поликсена вдругъ вспыхнула яркимъ румянцемъ.
— Вы пресмшной! сказала она.
Тонъ этой фразы былъ особенный — такъ говорятъ женщины только любимому человку.
— Смшной? повторилъ Малюга, смутившись.
— Вдь вы меня любите?.. Правда?
— Да… прошепталъ Малюга.
— Такъ почему же вы молчите?
Вмсто отвта онъ поцловалъ ее.
— Давно бы такъ! сказала она, просіявъ отъ счастья:— и какой ты странный!.. Столько времени молчалъ… Неужели ты не зналъ, что я тебя люблю?
— И зналъ, и какъ будто не зналъ.
— А теперь?
Онъ нсколько разъ поцловалъ ее.
По каменному полу застучали сапоги садовника. Стали выбирать цвтокъ.
— Вотъ теб гіацинтъ, папа, сказала Поликсена, вернувшись съ Малтогой:— а меня поздравь.
— Наконецъ-то! подумалъ почтмейстеръ, но притворился непонимающимъ.
— Съ чмъ это тебя поздравить?.. спросилъ онъ, глядя на Малюгу невиннйшимъ взглядомъ.
— Съ женихомъ! весело прокричала Поликсена.
Личное счастье заставило на время притихнуть общественныя вожделнія Малюги. Правда, непріятныя ощущенія, попрежнему, являлись каждый разъ, когда онъ исполнялъ долгъ службы, но теперь Малюг стало легче переносить ихъ, онъ думалъ, что черезъ нсколько часовъ будетъ дома и отдохнетъ отъ тяжелой обязанности въ обществ жены и дочери.
Въ то время воспитаніе Евгеши было для него занятной цацой. Онъ много говорилъ съ Поликсеной о воспитаніи, доказывалъ, что надо съ дтства привить нравственные принципы, любовь къ правд прежде всего и идею жизни для общественной пользы. Также, какъ и его мать, онъ хотлъ, чтобы Евгеша была добрая, но былъ противъ поощренія добрыхъ поступковъ конфектами и яблоками: ‘добродтель должна находить награду въ самой себ’.
Поликсена ничего не имта противъ того, чтобы сдлать Евгешу доброй и правдивой, она не возражала и противъ привитія ей идеи общественной пользы: видя, что отецъ иметъ практическій взглядъ на участіе въ общественной дятельности, она думала, что и за двочку нечего бояться: кончитъ курсъ, будетъ учительницей, потомъ директрисой.
Она только замтила, что въ Петербургъ посылать не надо… тамъ она можетъ сбиться съ дороги.
— Это еще далеко! отвтилъ Малюга.
Онъ съ любовію принялся за сяніе въ душ Евгеши правилъ нравственности, старался примняться къ ея дтскому умишку и былъ терпливъ, какъ ангелъ. При каждомъ удобномъ случа, онъ твердилъ о правд, подобно тому, какъ другіе родители твердятъ: ‘не шуми, не бгай…’ Онъ помнилъ изъ педагогическихъ книжекъ, что при частомъ повтореніи одного и того же впечатлнія, оно глубоко врзывается въ памяти ребенка. Но онъ забылъ другую истину педагогическихъ книжекъ, что дти имютъ прекрасную способность не врить словамъ, если имъ противорчитъ дло.
Евгеша часто прерывала нравоученія просьбой почитать стихи или разсказать сказку. Малюга и тутъ велъ свою линію: выдумывалъ такую сказку, которая иллюстрировала нравоученіе. Однако, онъ иногда замчалъ, что восхваленіе правды и доброты вызываяло гримаску на лиц двочки. Это его огорчало, но онъ утшалъ себя обычнымъ родительскимъ утшеніемъ: ‘съ лтами это пройдетъ’. А между тмъ, случилось то, что бываетъ въ каждой семь: маленькая ученица разгадала учителя и не врила ему.
Евгеша слышала разговоры отца о томъ, какъ онъ обвинялъ въ суд, о ссылк въ Сибирь, объ арестантскихъ ротахъ, его сожалнія о томъ, что приходится требовать этихъ наказаній, хотя, собственно говоря, подсудимые невиноваты и т. д.
Подобно большинству родителей, Малюга думалъ, что разговоры взрослыхъ непонятны ребенку и опять-таки позабывалъ еще одну истину педагогическихъ книжекъ, что изъ этихъ разговоровъ дти узнаютъ, что папа и мама безъ церемоній обманываютъ ихъ, хваля то, чего сами не длаютъ.
Однажды, когда Малюга чрезвычайно заманчиво рисовалъ Евгеш прелесть доброты, она вдругъ сказала:
— Это неправда!
Малюга былъ обидно изумленъ: онъ врилъ, что посянныя имъ смена уже пустили корешки въ дтской душ и вдругъ дочь ему не вритъ.
— Что неправда?.. спросилъ онъ.
— Ты самъ злой, а мн говоришь, чтобъ я была доброй…
— Я злой?!. Спроси, милочка, маму и кого хочешь изъ нашихъ знакомыхъ — теб вс скажутъ, что я добрый.
— А какъ же ты сажаешь въ острогъ невиноватыхъ? Ты самъ говорилъ, что они невиноваты.
Малюга былъ просто убитъ… Онъ молча спустилъ Евгешу съ колней и тяжело вздохнулъ. Онъ растерялся, а она смотрла на него и ждала отвта. Вдь надо же ей что-нибудь сказать.
— Видишь ли, дорогая Евгеша, сказалъ онъ уже не тмъ вкуснымъ тономъ, какимъ только-что говорилъ о пріятности правды:— когда ты выростешь, ты это поймешь… теперь трудно объяснить… ты не поймешь.
— Я, папа, все понимаю, обиженно сказала Евгеша.
— Знаю, что ты умница, но теперь еще рано объ этомъ говорить… Поди, побгай лучше на двор.
Съ ужасомъ разсказалъ Малюга жен объ этомъ случа. Поликсена не изумилась.
— Дти все отлично понимаютъ, сказала она:— я думаю, что слдуетъ рже говорить ей о нравственныхъ правилахъ — дти не любятъ нравоученій. Я помню, какъ меня ими мучили… и я тоже не врила.
Такъ была разбита занимательная родительская игрушка. Малюга понялъ, что для роли сятеля нравственныхъ правилъ, онъ не годится: шестилтняя двочка дала ему урокъ. Онъ пересталъ толковать о прелестяхъ добродтелей, боясь, чтобы милыя губки опять не сказали чего-нибудь ужаснаго. Ему хотлось, чтобы это маленькое существо лучше думало о немъ. Онъ нарочно сталъ говорить при Евгеш, что только случай заставилъ его взять эту должность, что онъ непремнно ее перемнитъ, но нельзя это сдлать сразу, а сначала надо пріискать мсто.
Онъ утшался тмъ, что Евгеша его не разлюбила: она, повидимому, такъ рада тому, что избавилась отъ нравоученій, она такъ хорошо цлуетъ его и обнимаетъ толстенькими рученками. И онъ знаетъ, что это не дтская политика, чтобъ получить сласти, а что Евгеш, дйствительно, хочется обнять его — она искренній ребенокъ.
Разъ, во время этихъ сладкихъ отцовскихъ ощущеній, ему пришла страшная мысль:
— Теперь-то она меня любитъ… А потомъ?.. Она должна будетъ разлюбить… Это неизбжно…
А Евгеша схватила его за рукавъ и потянула:
— Пойдемъ маму цловать! кричала она.
Онъ всталъ счастливый, смющійся и подумалъ:
— Непремнно надо перемнить мсто.
Прошло, однако, нсколько лтъ, у Поликсены родилась двочка, потомъ мальчикъ, а Малюга продолжалъ надодать жалобами на свою службу.
— Вотъ вы счастливецъ, говорилъ онъ однажды, сидя у редактора мстной газеты:— ваше дло великое, служите развитію общественной мысли.
— Вотъ гд у меня сидитъ это развитіе! сказалъ редакторъ, прищуривъ лукавые глазки, и хлопнулъ по карману.
— Какъ такъ?