ПРИПОДНЯТАЯ ЗАВСА.
ПРИПОДНЯТАЯ ЗАВСА.
РАЗСКАЗЪ
Джорджа Элліота.
Джорджа Элліота.
I.
I.
II.
II.
——
Конецъ.
‘Отечественныя Записки’, No 1, 1879
Приподнятая завеса, Элиот Джордж, Год: 1859
Время на прочтение: 39 минут(ы)
Конецъ моей жизни близокъ. Въ послднее время, я подвергался припадкамъ Angina pectoris и, по словамъ доктора, при обыкновенномъ теченіи болзни, я могу надяться, что не проживу доле нсколькихъ мсяцевъ. Поэтому, если я не нахожусь въ физическомъ отношеніи подъ такимъ же проклятіемъ, какъ въ нравственномъ, и мой физическій организмъ не представляетъ такого же необыкновеннаго явленія, какъ нравственная природа, то мн не придется долго стонать подъ тяжелымъ бременемъ земнаго существованія. Если же случится противное и я проживу до глубокой старости, чего желаетъ и на что надется большинство людей, то, по крайней мр, я узнаю, могутъ ли муки ожиданія сравниться съ страданіями предвиднія, ибо я чувствую, когда я умру, и вижу, что случится въ послднія мои минуты.
Ровно черезъ мсяцъ, именно 20-го сентября 18.. года, въ 10 часовъ вечера, я буду сидть въ этомъ самомъ кресл, жаждая смерти, измученный постояннымъ предвидніемъ и всевденіемъ, безъ иллюзій и безъ надеждъ. Смотря на синеватый языкъ пламени въ камин, я вдругъ почувствую въ груди страшную боль. Я только успю протянуть руку и позвонить, какъ начну задыхаться. Никто не отвтитъ на мой звонокъ. Я знаю почему. Мой слуга и экономка влюблены другъ въ друга и въ это самое время поссорятся. Экономка, за два часа передъ тмъ, въ порыв пламеннаго гнва, убжитъ изъ дома, въ надежд, что Перри припишетъ ея исчезновеніе твердой ршимости броситься въ рку. Перри мало по малу начнетъ безпокоиться и побжитъ ее искать. А. маленькая помощница экономки будетъ спать на скамейк. Она никогда не отвчаетъ на звонокъ, онъ ея не будитъ. Но вотъ я все боле и боле задыхаюсь, лампа тухнетъ съ ужаснымъ запахомъ, я длаю надъ собой усиліе и снова звоню. Я хочу жить и никто не является ко мн на помощь. Я жаждалъ невдомого, теперь эта жажда исчезла. О, Боже, оставь меня на земл среди всего, что я знаю, пусть меня мучитъ и терзаетъ вдомое, я доволенъ жизнью. Я все боле и боле страдаю и задыхаюсь! Земля, поля, ручеекъ, журчащій въ тни деревьевъ, благоуханіе зелени посл дождя, утренній свтъ, проникающій чрезъ окно моей спальни, отрадная теплота камина въ зимній день… неужели мракъ все это застелетъ на вки?
Мракъ… мракъ… даже нтъ страданій… одинъ только мракъ. Я куда то иду по этому безконечному мраку. Мысли мои цпенютъ въ этомъ мрак, но я сознаю, что двигаюсь куда-то…
Но прежде чмъ наступитъ эта минута, я хочу воспользоваться послдними часами моего спокойствія и силы, чтобы разсказать страшную исторію моей жизни. Я никогда не изливалъ еще своей души передъ какимъ либо живымъ существомъ, я не имлъ основанія врить въ сочувствіе ко мн ближнихъ. Но каждый изъ насъ можетъ разсчитывать, что посл смерти, къ нему выкажутъ нкоторое сожалніе, состраданіе и великодушіе. Только сознаніе, что человкъ живетъ, сдерживаетъ въ ближнихъ чувства снисхожденія и уваженія, какъ холодный восточный втеръ сдерживаетъ дождь. Пока сердце бьется, терзайте его — это единственный случай натшиться надъ нимъ, пока глазъ смотритъ на васъ съ смиренной мольбой, ржьте его холоднымъ, ледянымъ, равнодушнымъ взглядомъ, пока ухо, этотъ нжный проводникъ къ тайнику сердца, можетъ воспринять ваше доброе слово, оглушайте его саркастическимъ комплиментомъ, пошлой учтивостью или завистливымъ натянутымъ хладнокровіемъ, пока творческій умъ сознаетъ несправедливость и жаждетъ братской любви, спшите поразить его ложными сужденіями, легкомысленными клеветами, безсмысленными сравненіями. Но придетъ время, когда сердце замретъ, ubi saeva indignatio ulterius cor lacerare nequit, когда глазъ ослпнетъ, ухо оглохнетъ, умъ перестанетъ жаждать и работать — тогда вы можете дать просторъ своему человколюбію, вспомнить и пожалть трудъ, борьбу, неудачу, воздать честь совершенному длу, и милосердно найти оправданіе ошибкамъ.
Все это, однакожь, нравоученіе прописей, да и къ чему я останавливаюсь на подобныхъ мысляхъ? Вдь он до меня не касаются. Я не оставлю посл себя никакого дла, за которое люди могли бы меня уважать. У меня нтъ близкихъ родственниковъ, которые вознаградили бы слезами на моей могил вс страданія, причиненныя мн пока я былъ живъ. Только исторія моей жизни, быть можетъ, вызоветъ посл моей смерти въ чуждыхъ мн людяхъ немного боле сочувствія, чмъ она удостоилась бы при моей жизни отъ друзей и знакомыхъ.
Дтство кажется мн счастливе, чмъ, вроятно, оно было на дл, отъ сравненія съ послдующими годами. Тогда передо мною, какъ и передъ всми дтьми, не приподнималась завса будущаго, я наслаждался дтской радостью въ настоящемъ и сладостными неопредленными надеждами въ будущемъ. У меня была добрая, нжная мать. Еще теперь, посл столькихъ мрачныхъ лтъ, я съ какимъ-то содроганіемъ вспоминаю ея ласки, когда, взявъ меня на колни, она крпко обнимала, прижимая свои щеки къ моимъ. Я страдалъ одно время глазами и ничего не видалъ, въ т дни, съ утра до вечера, она не спускала меня съ своихъ рукъ. Но вскор эта ни съ чмъ несравнимая любовь померкла и жизнь даже моему дтскому сознанію стала казаться холодне. Какъ прежде, я катался на моей бленькой лошадк, которую велъ подъ уздцы грумъ, но уже боле не слдили за мною сіявшіе любовью глаза, не встрчали меня посл прогулки нжныя объятія. Быть можетъ, я чувствовалъ потерю матери боле другихъ семи лтнихъ дтей, для которыхъ вс радости жизни остались т же, потому что я былъ чрезвычайно впечатлительнымъ ребенкомъ. Я помню съ какимъ тревожнымъ и вмст радостнымъ волненіемъ я прислушивался къ топоту лошадей по каменному полу конюшни, къ громко раздававшимся голосамъ конюховъ, къ веселому лаю собакъ, когда кабріолетъ отца шумно възжалъ во дворъ, къ громовымъ звукамъ колокола, призывавшаго къ завтраку и обду. Мрный шагъ солдатъ, которые иногда проходили мимо дома отца изъ сосдняго города, гд находились большія казармы, заставлялъ меня дрожать и плакать. Но когда они исчезали изъ моихъ глазъ, мн хотлось ихъ снова увидть.
Я полагаю, что мой отецъ считалъ меня страннымъ ребенкомъ и не очень меня любилъ, хотя всегда исполнялъ очень рачительно все, что считалъ своей родительской обязанностью. Но онъ былъ человкъ пожилой и имлъ другого сына, кром меня. Моя мать была его второй женою и онъ женился на ней сорокапяти лтъ. Онъ былъ серьзный, аккуратный, твердый человкъ, съ головы до ногъ банкиръ, но съ оттнкомъ дятельнаго землевладльца, стремящагося къ пріобртенію вліянія въ своемъ графств, одинъ изъ тхъ людей, которые всегда одинаковы, не подчиняются дйствію погоды, и постоянно ни грустны, ни веселы. Я очень его боялся и при немъ былъ еще застнчиве и впечатлительне, чмъ когда либо, это обстоятельство, вроятно, побудило отца воспитать меня совершенно по другой систем, чмъ та, которой онъ держался въ отношеніи моего старшаго брага, уже находившагося въ то время въ Итон. Мой братъ былъ его наслдникъ и представитель, поэтому, онъ долженъ былъ пройти Итонъ и Оксфордъ, конечно, съ цлью завязать аристократическія связи. Отецъ вполн понималъ все полезное вліяніе латинскихъ сатириковъ и греческихъ драматурговъ на молодого человка, желающаго занять видное мсто въ обществ, но, прочитавъ въ перевод Эсхила и Горація, мало уважалъ этихъ ‘мертвыхъ, внчанныхъ призраковъ’. Къ этой отрицательной точки зрнія присоединилась и положительная, основанная на недавнемъ его знакомств съ горнозаводскими спекуляціями, и заключавшаяся въ томъ, что реальное воспитаніе было единственно полезнымъ для его младшаго сына. Кром того, ясно, что застнчивый, впечатлительный мальчикъ, какъ я, не былъ въ состояніи перенести грубую жизнь общественной школы. Мистеръ Летераль прямо и опредлительно это высказалъ. Мистеръ Летераль былъ господинъ высокаго роста въ очкахъ, который однажды утромъ взялъ своими большими руками мою маленькую голову, подозрительно ощупалъ ее, и потомъ, прижавъ мн виски своими перстами, оттолкнулъ меня немного отъ себя и сталъ пристально разбирать меня по клочкамъ. Этотъ осмотръ, повидимому, привелъ его къ неудовлетворительнымъ результатамъ. Онъ насупилъ брови и, проводя пальцами надъ моими висками, сказалъ отцу:
— Вотъ гд недостатокъ, сэръ, а здсь, прибавилъ онъ, прижимая макушку моей головы:— излишекъ. Первое надо развить, а второе — стушевать.
Я былъ очень взволнованъ отъ страха, при смутной мысли, что заслужилъ порицаніе, и отъ ненависти къ этому высокому господину въ очкахъ, который теребилъ мн голову во вс стороны, словно желая ее купить и торгуясь въ цн.
Я не знаю, какое вліяніе имлъ мистеръ Летераль на принятую въ отношеніи меня систему воспитанія, но вскор оказалось, что домашніе наставники, естественная исторія, положительныя науки и живые, иностранные языки были избраны, какъ лучшее средство для исправленія недостатковъ моего организма. Я ничего не понималъ въ машинахъ, и потому мн необходимо было ихъ изучать, я имлъ дурную память на классификацію, и потому меня принуждали заниматься систематической зоологіей и ботаникой, я питалъ жажду къ познанію человческихъ чувствъ и дяній, поэтому меня пичкали свденіями о механическихъ, и физическихъ явленіяхъ, объ электричеств и магнетизм. Боле умный мальчикъ, конечно, извлекъ бы пользу изъ уроковъ моихъ учителей, обставленныхъ научными опытами и, по всей вроятности, нашелъ бы явленія электричества и магнетизма увлекательными, какъ меня тщетно хотли уврить каждый четвергъ. Но что касается меня, то я столь же мало зналъ обо всемъ этомъ, какъ самый худшій ученикъ, прогнанный изъ классическаго училища. Я зналъ тайкомъ Плутарха, Шекспира, Донъ-Кихота, и этимъ путемъ наполнялъ себ голову смутными идеями. Наставникъ уврялъ меня, что ‘развитой человкъ отличается отъ невжды тмъ, что онъ знаетъ, почему вода течетъ внизъ съ горы’, но я вовсе не желалъ быть такимъ развитымъ человкомъ, меня радовала сама по себ журчавшая вода и я могъ часами любоваться ручейкомъ, извивавшемся между каменьями и нависшими плакучими ивами. Меня нисколько не занимала мысль, почему вода бжала внизъ, а не на верхъ, и я былъ и безъ того увренъ, что причина, которая обусловливала такое прекрасное живописное зрлище, должна быть отличная.
Нечего останавливаться на этой эпох моей жизни. Изъ всего сказаннаго уже видно, что моя натура была впечатлительная, непрактичная и что она развивалась среди несоотвтствовавшихъ ей условій, которыя не могли содйствовать здоровому, счастливому росту. Шестнадцати лтъ я отправился, по желанію отца, въ Женеву, чтобъ окончить тамъ воспитаніе, и эта перемна была для меня самая благопріятная. Увидавъ впервые Альпы при закат солнца, я думалъ, что попалъ на небо, и три года, проведенные много въ Женев, были наполнены постоянными восторгами. Природа, со всми ея чудесами, опьяняла меня, словно дорогое вино. Вы, можетъ быть, подумаете, что я былъ поэтъ. Но моя судьба не была столь счастливой. Поэтъ изливаетъ свою душу въ стихахъ и вритъ, что рано или поздно найдется сочувствующая ему душа. Но чувствительная, чуткая натура поэта, безъ поэтическаго дара и находящая исходъ лишь въ безмолвныхъ слезахъ при вид отраженія солнечныхъ лучей на гладкой поверхности рки или въ внутренномъ нмомъ содроганіи отъ грубаго голоса или холоднаго взгляда — окружаетъ человка душевнымъ одиночествомъ въ обществ окружающихъ людей. Наимене одинокія минуты я проводилъ по вечерамъ въ лодк на озер. Мн тогда казалось, что небо, блестящія вершины горъ и широкая водяная равнина окружали меня такой нжной любовью, съ которой ни одно человческое лицо не смотрло на меня, съ тхъ поръ, какъ любовь матери перестала согрвать мою жизнь. Какъ Жанъ-Жакъ Руссо, я ложился на дно лодки, предоставляя ей на свобод скользить по вод, и смотрлъ, какъ постепенно исчезалъ солнечный свтъ, перебгая съ одной горной вершины на другую. Когда вс блыя макушки заволакивались мглою, я спшилъ домой, ибо за мною тщательно слдили и не позволяли поздно возвращаться съ прогулки.
Мой характеръ не располагалъ меня къ дружб съ многочисленными юношами моего возраста, которые всегда учатся въ Женев. Однако, я подружился и, странно сказать, съ такимъ юношей, умственныя стремленія котораго были совершенно противоположны моимъ. Я назову его Шарлемъ Менье, но настоящая его фамилія, по происхожденію англійская, пользуется теперь всеобщей извстностью. Онъ былъ сирота, жилъ очень бдно и изучалъ медицину, отличаясь геніальными способностями въ этой отрасли знанія. Удивительно, что я съ моимъ туманнымъ, впечатлительнымъ и ненаблюдательнымъ умомъ, ненавидя научныя занятія и питая слабость къ созерцанію красотъ природы, почувствовалъ теплую привязанность къ человку, страстно любившему науку. Но насъ связывалъ не умъ, а общность чувствъ, которая, по счастью, соединяетъ глупыхъ съ умными, практическихъ дятелей съ мечтателями. Шарль, какъ бдный и уродливый юноша, былъ предметомъ постоянныхъ шутокъ женевскихъ уличныхъ мальчишекъ и, но той же причин, для него былъ закрытъ доступъ въ гостиныя. Я видлъ, что онъ былъ такой же одинокій, какъ и я, и, побуждаемый сочувствіемъ къ его грустной дол, первый сдлалъ нсколько застнчивыхъ шаговъ, чтобъ сойтись съ нимъ. Такимъ образомъ, между нами возникла тсная дружба, насколько это позволялъ нашъ различный образъ жизни. Въ т рдкіе дни, когда Шарль былъ свободенъ, мы взбирались съ нимъ на горы, или отправлялись на пароход въ Вевэ. Во время этихъ прогулокъ, я задумчиво слушалъ его пламенную рчь объ его будущихъ научныхъ открытіяхъ, и его слова мшались въ моей голов съ голубой водой, блымъ облачкомъ, пробгавшемъ по небесной лазури, съ пніемъ птицъ и отдаленнымъ сіяніемъ ледниковъ. Онъ очень хорошо зналъ, что я не вполн слжу за его рчью, но любилъ со мною говорить. Вдь иногда мы передаемъ наши надежды и планы безсловеснымъ животнымъ, собакамъ и птицамъ, когда он насъ любятъ. Я упомянулъ объ этой дружб, потому что она имла связь съ странной, ужасной сценой, которую мн придется разсказать впослдствіи.
Эта счастливая жизнь въ Женев была вдругъ прервана серьзной болзнью, о которой я почти ничего не помню. Только по временамъ, когда я открывалъ глаза, то видлъ передъ собою отца, сидвшаго у моей постели. Потомъ, наступило долгое, однообразное выздоровленіе и мало но малу возвращающіяся силы дозволяли мн предпринимать прогулки въ экипаж. Въ одинъ изъ подобныхъ дней, когда я чувствовалъ себя уже гораздо лучше, отецъ сказалъ мн:
— Когда ты совсмъ оправишься и будешь въ состояніи путешествовать, Латимеръ, то я самъ отвезу тебя въ Англію. Теб понравится это путешествіе. Мы подемъ черезъ Тироль и Австрію, ты увидишь много новыхъ мстъ. Наши сосди, Фильморы, подутъ съ нами, а въ Базел насъ встртитъ Альфредъ. Потомъ, мы вс вмст отправимся домой черезъ Вну и Прагу…
Тутъ моего отца отозвали и я остался подъ страннымъ впечатлніемъ его послдняго слова Прага. Передъ моими глазами вдругъ предстало новое, удивительное зрлище: городъ, залитой жгучимъ солнечнымъ свтомъ, который, какъ бы накопившись здсь впродолженіи многихъ столтій, не видавшихъ ни прохладной ночной росы, ни живительнаго дождя, пожиралъ пыльное, полинялое, временемъ изъденное величіе народа, живущаго только въ своихъ воспоминаніяхъ. Городъ, повидимому, такъ жаждалъ влаги, что широкая рка казалась листомъ полированнаго металла, а украшавшихъ длинный мостъ почернвшихъ статуй, въ ихъ старинныхъ одяніяхъ и съ мученическими внчиками на головахъ, можно было скоре принять за мстныхъ обитателей, чмъ суетящуюся, пошлую толпу мужчинъ и женщинъ, походившихъ на случайно набжавшую ватагу минутныхъ, призрачныхъ постителей. Эти мрачныя, каменныя фигуры, думалъ я:— живутъ въ древнихъ, морщинистыхъ домахъ, которыя лпятся по склону горы, преклоняютъ колна передъ отжившимъ, разшатаннымъ величіемъ стариннаго дворца и молятся въ душныхъ церквахъ, ими не руководятъ ни опасенія, ни надежды, и приговорены они судьбой быть вчно старыми и, не умирая, жить въ оцпенніи среди солнечнаго сіянія, не смняемаго отдыхомъ ночи.
Вдругъ послышался какой-то металлическій звукъ и я очнулся. У камина упала кочерга изъ сотрясенія двери, при вход въ комнату Пьера съ моимъ лекарствомъ. Сердце мое сильно билось и я попросилъ Пьера поставить лекарство на столъ.
Оставшись наедин, я началъ спрашивать себя, спалъ ли я? Неужели я видлъ во сн этотъ странный, невдомый мн городъ, представшій передъ моими глазами до того явственно, во всхъ мельчайшихъ подробностяхъ, что я запомнилъ радужный лучъ свта, отраженный на тротуар моста цвтнымъ фонаремъ? Я никогда не видывалъ Праги даже на картин и названіе этого города возбуждало въ моей голов только смутныя историческія воспоминанія объ имперскомъ величіи и религіозныхъ войнахъ.
Ничего подобнаго я никогда не видалъ до той минуты во сн, и часто мн было досадно, что мои сны были всегда пошлые, отрывочные, и что только повременамъ я подвергался всмъ ужасамъ удушливаго кошмара. Но мн не врилось, что я спалъ, такъ опредлительно и медленно развертывалось передо мною это зрлище, какъ новый видъ въ туманныхъ картинахъ или пейзажъ, мало по малу выступающій изъ утренней мглы, разгоняемой первыми лучами солнца. И въ самомъ начал этого страннаго виднія я совершенно ясно сознавалъ, что въ комнату вошелъ Пьеръ, доложилъ отцу о приход мистера Фильмора, и что отецъ поспшно ушелъ. Нтъ, это не былъ сонъ. Неужели во мн вдругъ проснулась натура поэта, досел дремавшая и только обнаруживавшаяся смутными идеальными стремленіями? Такъ, конечно, Гомеръ видлъ Трою, Дантъ — жилище умершихъ, Мильтонъ — паденіе съ неба діавола. Быть можетъ, болзнь произвела счастливую перемну въ моемъ организм, укрпила мои нервы и расяла туманъ, заволакивавшій мой умъ. Я часто читалъ въ романахъ о подобныхъ неожиданныхъ превращеніяхъ. Впрочемъ, и въ достоврныхъ біографіяхъ историческихъ личностей можно встртить случаи такого могучаго, животворящаго вліянія болзни на умственныя способности. Напримръ, Новалисъ чувствовалъ, какъ съ развитьемъ чахотки, росло въ немъ поэтическое вдохновеніе.
Эта сладостная мысль наполняла все мое существо восторженнымъ трепетомъ, и я захотлъ испытать, дйствительно ли забилъ во мн родникъ поэтическаго генія. Удивительное видніе было вызвано однимъ упоминаніемъ со стороны отца о Праг. Я ни на минуту не думалъ, чтобъ дйствительно этотъ городъ предсталъ передо много, но я полагалъ, что мой только что оправившій свои крылья геній мгновенно нарисовалъ эту картину, черпая краски въ воображеніи и памяти. Еслибъ я теперь сосредоточилъ вс свои мысли на другомъ город, напримръ, на Венеціи, гораздо боле знакомой мн, чмъ Прага, то получился ли бы одинаковый результатъ? Я сталъ думать о Венеціи,. изощрялъ свое воображеніе поэтическими воспоминаніями и старался всми силами почувствовать себя въ Венеціи, какъ я сознавалъ свое присутствіе въ Праг. Но все тщетно. Я только воскрешалъ въ своей памяти картины Каналетто, висвшія въ моей старой спальн дома въ Англіи, мой умъ смутно блуждалъ въ поискахъ за живыми образами. Это была прозаическая, сознательная работа мысли, а не пассивное, вдохновенное творчество, приведшее меня въ восторгъ за минуту передъ тмъ. Я впалъ въ уныніе и утшалъ себя только тмъ, что поэтическое вдохновеніе капризно и такъ же мгновенно приходитъ, какъ исчезаетъ.
Въ продолженіи нсколькихъ дней, мои нервы были постоянно напряжены, я все ожидалъ новаго проявленія моего поэтическаго дара и давалъ мыслямъ широкій просторъ въ области моихъ познаній, надясь, что найдется предметъ, который снова воскреситъ дремлющія силы моего генія. Но нтъ, меня по прежнему окружалъ мракъ, не озаряемый боле лучемъ страннаго свта, хотя я жаждалъ его съ лихорадочнымъ нетерпніемъ.
Отецъ катался со мной каждый день, а когда я сталъ сильне, то и сопровождалъ меня въ прогулкахъ пшкомъ. Однажды вечеромъ, онъ общалъ придти за мною на другое утро въ двнадцать часовъ, чтобъ отправиться вмст для покупки часовъ и другихъ предметовъ, обязательно вывозимыхъ изъ Женевы каждымъ богатымъ англичаниномъ. Онъ былъ одинъ изъ самыхъ аккуратныхъ людей, а потому, я всегда торопился быть готовымъ минута въ минуту, какъ онъ назначилъ. Но на этотъ разъ къ величайшему моему удивленію, онъ не явился нетолько въ двнадцать часовъ, но даже и въ четверть перваго. Меня разбирало нетерпніе выздоравливающаго, т. е. человка, ничего не длающаго и, не имя силъ ждать спокойно, я сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат. Глаза мои были устремлены на быстрое теченіе Роны, выходившей изъ синяго Лемана, прямо противъ окна моей комнаты, и мысленно я перебиралъ причины, которыя могли задержать отца.
Вдругъ я почувствовалъ присутствіе въ комнат отца и не одного, съ нимъ были еще дв фигуры. Странно, я не слыхалъ ни шаговъ, ни скрипа двери, но я видлъ передъ собою отца и по правую его руку нашу сосдку мистрисъ Фильморъ, которую я очень, хорошо помнилъ, хотя не видалъ уже пять лтъ. Она была самая обыкновенная женщина, среднихъ лтъ, въ шелковомъ плать. Но, налво отъ отца, стояла молодая двадцатилтняя двушка, стройная, граціозная, съ роскошными русыми волосами, тяжелыя пряди которыхъ казались слишкомъ массивными для тонкихъ чертъ ея лица, не имвшаго, однако, дтскаго выраженія. Блдно-срые глаза блестли безпокойно, хитро, саркастически. Они были устремлены на меня съ улыбкой любопытства и я чувствовалъ, что по всему моему тлу пробжалъ холодъ, словно меня продулъ сверный втеръ. Ея свтло-зеленое платье и зеленые листья, какъ бы увнчивавшіе ея русые волосы, возбудили въ моей памяти образъ наяды, столь часто воспваемый моими любимыми лирическими поэтами Германіи. Дйствительно, эта блдная двушка, съ сверкающими глазами и зелеными листьями въ свтлыхъ волосахъ, казалось, только что вышла изъ холодныхъ водъ рки.
— Ну, Латимеръ, ты врно удивлялся, что я опоздалъ, началъ мой отецъ…
Но тутъ вся группа, стоявшая передо мною, исчезла и я увидлъ только китайскую ширму, маскировавшую дверь. Я дрожалъ всмъ тломъ и едва дотащился до дивана, на который и упалъ въ изнеможеніи. Итакъ, странная сила, бывшая во мн, снова проявилась… Но была ли это сила? Не скоре ли назвать ее болзненнымъ проявленіемъ, чмъ-то въ род перемщающагося бреда, во время котораго мой умъ работалъ съ лихорадочной энергіей, тогда какъ въ здравыя минуты онъ еще боле притуплялся. Я видлъ все окружавшее меня сквозь какую-то дымку, и судорожно схватился за колокольчикъ, какъ человкъ, желающій очнуться отъ кошмара. Пьеръ явялся на мой звонокъ.
— Вамъ не хорошо? спросилъ онъ съ безпокойствомъ.
— Я усталъ дожидаться, Пьеръ, отвчалъ я внятно и громко, какъ пьяный, старающійся казаться трезвымъ:— я боюсь, не случилось ли чего съ отцомъ — онъ всегда такъ аккуратенъ. Сбгайте въ Брюггенскій отель и посмотрите тамъ ли онъ.
— Сейчасъ, произнесъ Пьеръ и вышелъ изъ комнаты.
Эта маленькая, прозаическая сцена подйствовала на меня успокоительно. Чтобъ еще боле унять расходившіеся нервы, я пошелъ въ свою спальню, взялъ съ комода ящикъ съ стоянками одеколона, вынулъ одну изъ нихъ и откупорилъ ее. Потомъ, я обтеръ себ лобъ и руки живительнымъ спиртомъ, вдыхая его съ тмъ большимъ наслажденіемъ, что я добылъ его медленнымъ трудомъ, а не внезапной, безумной вспышкой. Ибо я уже начиналъ сознавать ужасъ, присущій человческому существу, природа котораго не соотвтствуетъ простымъ обычнымъ условіямъ жизни.
Продолжая наслаждаться запахомъ одеколона, я возвратился въ гостиную, но она не была пустой, какъ за нсколько минутъ передъ тмъ. Передъ китайской ширмой стоялъ мой отецъ, на право отъ него, мистрисъ Фильморъ, а налво… стройная, блокурая двушка, съ умнымъ лицомъ и хитрыми глазами, обращенными на меня съ улыбкой любопытства.
— Ну, Латимеръ, ты врно удивлялся, что я опоздалъ? началъ мой отецъ…
Я ничего боле не слышалъ, не чувствовалъ. Когда я очнулся, то лежалъ на диван, подл меня суетились отецъ и Пьеръ. Подождавъ, пока я совершенно пришелъ въ себя, отецъ вышелъ изъ комнаты и чрезъ минуту возвратился.
— Я сказалъ дамамъ, что теб лучше, Латимеръ, произнесъ онъ:— он ждутъ въ сосдней комнат. Мы отложимъ сегодня нашу прогулку.
Потомъ онъ прибавилъ:
— Молодая двушка, Берта Грантъ — племянница мистрисъ Фильморъ. Она сирота и Фильморы взяли ее къ себ, такъ что она теперь наша сосдка, а, можетъ быть, вскор сдлается близкой родственницей. Альфредъ ухаживаетъ за нею и она, кажется, не хладнокровна къ нему. Я былъ бы очень радъ этой свадьб, Фильморъ даетъ ей приданое, какъ родной дочери. Я не зналъ, что теб неизвстно объ ея пребываніи у Фильморовъ.
Онъ не упоминулъ боле о моемъ обморок при вид этой молодой двушки, а я, конечно, не разсказалъ ему о случившемся, изъ боязни, чтобъ онъ съ этой минуты не сомнвался вчно въ здравости моего разсудка.
Я не стану останавливаться на всхъ проявленіяхъ совершившейся во мн психической перемны. Я описалъ подробно первые два случая, потому что они имли ясные, опредленные результаты въ моей послдующей жизни.
Вскор посл второго случая, кажется, на слдующій день, я началъ сознавать новую фазу своей ненормальной впечатлительности, чего ране не замчалъ, благодаря моимъ малочисленнымъ столкновеніямъ съ другими людьми со времени болзни. Въ моемъ ум теперь отражался умственный процессъ, происходившій въ другомъ человк, пустыя отрывочныя мысли или пошлыя, обыденныя чувства какого нибудь не интереснаго лица, напримръ, мистрисъ Фильморъ вдругъ насильно навязывались моему сознанію, какъ звуки дурного музыкальнаго инструмента. Но эта непріятное напряженіе впечатлительнаго органа было временное, и затмъ наступали минуты отдыха, когда души окружающихъ лицъ снова оставались для меня закрытыми, и я тогда чувствовалъ то сладкое успокоеніе, которое утомленнымъ нервамъ доставляетъ безмолвная тишина. Я могъ бы принять это странное провидніе за болзненную дятельность воображенія, еслибъ отгаданныя мною слова и поступки другихъ лицъ не доказывали, что оно имло прямую связь съ умственнымъ процессомъ, совершавшемся въ ихъ умахъ. Но эта странная способность, утомительная и скучная, когда дло шло о чужихъ людяхъ, причиняла мн жгучія страданія, открывая передо мною души близкихъ мн липъ и обнаруживая, какъ бы подъ микроскопомъ всю незамтную простому глазу паутину мелкаго самолюбія, всевозможныхъ низостей, суетной пошлости и нелпыхъ капризовъ, скрывающихся подъ раціональными рчами, любезнымъ вниманіемъ, остроумными замчаніями и добрыми поступками.
Въ Базел къ намъ присоединился мой братъ Альфредъ, красивый, самоувренный человкъ, двадцати шести лтъ, совершенный контрастъ съ моей нервной, тщедушной, не эффектной фигурой. Однако посторонніе признавали во мн какую-то полуженскую, полупризрачную красоту, и портретисты, которыми кишитъ Женева, часто просили позволенія снять мой портретъ, а одинъ живописецъ изобразилъ меня умирающимъ трубадуромъ въ большой фантастической картин. Но я не терплъ своей вншности и только мысль, что это — оболочка поэтическаго генія, могла бы меня помирить съ нею. Но теперь всякая надежда исчезла, и я видлъ на своемъ лиц лишь печать патологическаго состоянія организма, созданнаго для пассивныхъ страданій, но слишкомъ слабаго для поэтическаго творчества. Альфредъ, съ которымъ я почти всегда находился въ разлук, былъ мн совершенно чужимъ, но онъ старался поддерживать со мною самыя дружескія, братскія отношенія. Онъ отличался поверхностной добротою самодовольнаго, веселаго человка, небоящагося соперниковъ и не встрчавшаго еще никогда непріятностей. Я не знаю, могъ ли бы я питать къ нему доврчивую привязанность, еслибъ даже не завидовалъ ему, не ревновалъ его и не находился самъ въ болзненномъ, ненормальномъ положеніи. Мн кажется, что между нашими натурами, при всякихъ условіяхъ, существовала бы антипатія. При тогдашнихъ же обстоятельствахъ, черезъ нсколько недль, онъ сдлался предметомъ моей пламенной ненависти, и когда онъ входилъ въ комнату или заговаривалъ, то я скрежеталъ зубами. Мое болзненное сознаніе чаще, и дольше сосредоточивалось на его мысляхъ и чувствахъ, чмъ нежели на чувствахъ и мысляхъ кого либо другого изъ окружавшихъ меня лицъ. Меня постоянно выводили изъ себя мелочныя стремленія его эгоизма, страсть всмъ покровительствовать, самонадянная увренность въ пламенной любви къ нему Берты Грантъ и презрительное состраданіе ко мн. Все это я видлъ не въ его словахъ, тон или мелкихъ поступкахъ, какъ могъ бы замтить каждый наблюдательный, зоркій умъ, но въ самомъ процесс его мышленія.
Мы были соперники и враги, хотя онъ этого не подозрвалъ. Я еще ничего не сказалъ о впечатлніи, произведенномъ на меня Бертой Грантъ при боле близкомъ знакомств. Главная прелесть ея въ моихъ глазахъ заключалась въ томъ, что изъ всхъ окружавшихъ меня людей только на нее не распространялся мой несчастный даръ провиднія. Относительно Берты я всегда былъ въ недоумніи, я съ любопытствомъ слдилъ за перемной выраженія на ея лиц и обдумывалъ его тайный смыслъ, я спрашивалъ ея мннія о томъ или другомъ предмет, дйствительно не зная, что она отвтитъ, я слушалъ ея слова и ловилъ ея улыбку съ надеждой и страхомъ. Она имла для меня все очарованіе невдомой судьбы. Это именно обстоятельство было главной причиной ея необыкновеннаго вліянія на меня, ибо вообще ея натура не имла никакого сродства съ страстнымъ, романтичнымъ, застнчивымъ юношей, какимъ былъ я. Она была умна и саркастична, отличалась преждевременнымъ цинизмомъ и отсутствіемъ всякаго воображенія, она оставалась холодной въ самую патетическую минуту, и презрительно критиковала мои любимыя поэмы, особливо германскихъ лириковъ, отъ которыхъ въ то время я сходилъ съ ума. До сихъ поръ я не умю опредлить, какое чувство я питалъ къ ней, это не было юношеское восторженное поклоненіе красот, ибо она была совершеннымъ контрастомъ, даже по цвту своихъ волосъ, съ моимъ идеаломъ женщины, съ другой стороны, въ ней не было того энтузіазма ко всему доброму и великому, который я считалъ, даже въ минуты самаго могучаго ея вліянія на меня, высшимъ элементомъ человческаго характера. Но сосредоточенная въ себ, негативная натура можетъ пріобрсти самую безусловную, тираническую власть надъ болзненно впечатлительнымъ человкомъ, вчно жаждущимъ сочувствія и поддержки. Самые самостоятельные, независимые умы тмъ боле цнятъ мнніе человка, чмъ онъ молчаливе, и ощущаютъ особое торжество, слыша одобреніе сатирическаго и презрительнаго критика. Неудивительно, что сомнвающійся въ себ юный энтузіастъ преклонялся предъ невдомой тайной саркастическаго лица женщины, какъ предъ божествомъ, отъ котораго зависла вся его судьба. Молодой энтузіастъ не въ состояніи понять, чтобъ другой умъ могъ вполн отрицать вс чувства, волнующія его. Онъ полагаетъ, что эти чувства могутъ быть скрытыми, неразвитыми, бездятельными, но они существуютъ и ихъ можно вызвать къ жизни. Въ минуты счастливой иллюзіи, онъ даже вритъ, что эти чувства тмъ сильне, чмъ мене они замтны снаружи. Ко всему этому надо прибавить, какъ я уже сказалъ, что Берта была для меня единственнымъ существомъ, относительно котораго я могъ питать иллюзіи. Наконецъ, быть можетъ, вліяла тутъ и скрытая физическая притягательная сила, которая часто издвается надъ нашими психологическими предчувствіями и побуждаетъ людей, мечтающихъ о сильфидахъ, влюбиться въ добрую, полную, краснощекую двушку.
Поведеніе Берты въ отношеніи меня только поддерживало мои иллюзіи, распаляло мою юношескую страсть и все боле и боле подчиняло меня чарующей сил ея улыбки. Смотря на прошедшее съ теперешнимъ моимъ всевденіемъ, я прихожу къ тому заключенію, что ея самолюбіе и любовь власти были сильно польщены увренностью, что я упалъ въ обморокъ, увидавъ ее впервые, отъ могучаго впечатлнія, произведеннаго на меня ея вншностью. Самая прозаичная женщина любитъ быть предметомъ пламенной, поэтической любви и, не имя ни малйшей тни романтичности, Берта отличалась тмъ духомъ интриги, который придаетъ пикантность мысли, что братъ человка, за котораго она хотла выйти замужъ, умиралъ отъ любви къ ней и ревности. Но въ то время я не врилъ, чтобъ она хотла выйти замужъ за моего брата. Хотя онъ очень ухаживалъ за него и я хорошо зналъ, что онъ и отецъ желали этого брака, но не было еще ничего ршено, и Берта, кокетничая съ братомъ, такъ что онъ былъ увренъ въ своемъ успх, давала мн понять отрывочными словами и таинственными взглядами, которыхъ, конечно, нельзя было привести уликами противъ нея, что она смялась надъ нимъ, считая его пустымъ фатомъ. Меня она открыто ласкала при брат, словно я былъ слишкомъ юнъ и болзненъ для серьзнаго поклонника, такъ именно и онъ смотрлъ на меня. Но я полагаю, что она внутренно радовалась той лихорадочной дрожи, которая пробгала по мн, когда она играла моими кудрями или смялась надъ моими цитатами изъ любимыхъ поэтовъ. Она, однако, ласкала меня только въ присутствіи другихъ, а, оставаясь со мною наедин, принимала боле сдержанный видъ, и отъ времени до времени пользовалась удобнымъ случаемъ, чтобъ словомъ или незамтнымъ поступкомъ поддержать во мн безумную надежду, что она, дйствительно, предпочитала меня. И отчего было ей не слдовать своей наклонности? Я не имлъ такого блестящаго положенія, какъ мой братъ, но у меня было состояніе, а она была старше меня только нсколькими мсяцами, и вскор должна была достичь совершеннолтія, а слдовательно, и получить возможность распорядиться собою по личной ея вол.
Подобное колебаніе между надеждой и страхомъ давало мн ежедневно мучительныя, но съ тмъ вмст, сладкія минуты. Одна преднамренная ея выходка особенно опьянила меня. Пока мы были въ Вн, наступилъ день ея рожденія. Ей минуло двадцать лтъ и такъ какъ она очень любила брильянты и драгоцнные камни, то мы вс купили ей подарки въ богатыхъ ювелирныхъ магазинахъ германскаго Парижа. Мой подарокъ, конечно, былъ самый недорогой: кольцо съ опаломъ. Этотъ камень былъ моимъ любимымъ, потому что онъ краснетъ и блднетъ, точно иметъ душу. Я сказалъ это Берт, отдавая кольцо и прибавилъ, что опалъ — эмблема поэтической натуры, измняющейся съ перемною свта солнца и женскихъ глазъ. Къ обду въ этотъ день она явилась очень нарядно одтой, сіяя всми драгоцнными подарками, за исключеніемъ моего. Я съ пламеннымъ волненіемъ посмотрлъ на ея пальцы, но моего опала не было. Я не могъ найти во весь вечеръ удобной минуты поговорить съ ней, но на слдующее утро, посл завтрака, оставшись съ ней наедин, я сказалъ:
— Вы брезгаете моимъ опаломъ. Мн надо было вспомнить, что вы презираете поэтическія натуры, и выбрать для васъ коралъ, бирюзу или другой твердый, не впечатлительный камень..
— Я брезгаю? отвчала она, вынимая изъ-подъ корсажа тонкую золотую цпочку, на конц которой висло мое кольцо: — мн немного больно, прибавила она съ своей обычной двусмысленной улыбкой: — носить его тутъ тайно, но если ваша поэтическая натура такъ глупа, что этого не цнитъ, то я не стану боле страдать.
Она сняла кольцо съ цпочки и надла его на палецъ, все съ той же улыбкой. Кровь хлынула къ моимъ щекамъ, и я не могъ даже вымолвить просьбы, чтобъ она оставила мой подарокъ тамъ, гд онъ былъ. Я былъ совершенно одураченъ этой сценой и въ продолженіи двухъ дней пользовался каждой минутой, когда не могъ видть Берты, чтобъ, запершись въ своей комнат, предаваться безумнымъ надеждамъ.
Я долженъ замтить, что во все это время, обнимающее не боле двухъ мсяцевъ, но казавшееся мн, цлой жизнью, вслдствіе новизны и пламенности ощущаемыхъ мною радостей и страданій, меня по прежнему мучило мое болзненное участіе въ умственномъ процесс другихъ людей. Мысли то отца, то брата, то мистрисъ Фильморъ, то ея мужа, то нашего нмецкаго курьера вдругъ наводняли мое сознаніе, не мшая въ то же время обычному теченію моихъ собственныхъ идей. Эта странная способность походила на чрезвычайно развитой органъ слуха, благодаря которому одинъ ясно слышитъ то, что до другого не доходитъ даже смутнымъ, отдаленнымъ эхомъ. Я, конечно, не дозволялъ себ обнаруживать чмъ бы то ни было узнанныя такимъ образомъ чужія мысли, за исключеніемъ одного раза, когда, въ минуту пламенной ненависти къ брату, я высказалъ напередъ одно остроумное замчаніе, которое онъ заране подготовилъ, но не усплъ произнести. Онъ покраснлъ и посмотрлъ на меня съ удивленіемъ и неудовольствіемъ, я, съ своей стороны, испугался, чтобъ такое предвидніе словъ, далеко необыкновенныхъ и не легкихъ для отгадки, не возбудило въ Берт и въ другихъ мысль о томъ, что я существо необыкновенное, безумное, котораго слдовало избгать. Но я, какъ всегда, преувеличивалъ дйствіе моихъ словъ или поступковъ, никто не обратилъ вниманія на мои слова, которыя были приняты за грубую выходку, простительную такому слабому, нервному человку.
Спустя нсколько дней посл случая съ опаломъ, мы отправились въ картинную галлерею Лихтенбергскаго дворца. Я никогда не могъ смотрть заразъ много картинъ, ибо картины, если он геніальны, такъ сильно на меня дйствуютъ, что, осмотрвъ одну или много дв, я теряю всякую способность къ воспринятію дальнйшихъ впечатлній. Въ это утро я долго смотрлъ на картину Джіорджіоне, изображающую женщину, съ злобно сверкающими глазами, какъ говорятъ, Лукрецію Борджіа. Очарованный страшной реальностью этого хитраго, безжалостнаго лица, я былъ какъ бы прикованъ къ мсту, пока, наконецъ, не ощутилъ какое-то странное чувство, словно вдыхалъ въ себя ядовитое зелье. Быть можетъ, и тогда я не оторвался бы отъ этой картины, еслибъ остальное общество не возвратилось въ залу, объявляя, что идетъ въ Бельведерную галлерею, для разршенія пари между мистеромъ Фильморомъ и моимъ братомъ насчетъ одного портрета. Я послдовалъ за ними, какъ бы во сн, но все же отказался смотрть въ этотъ день на какую бы то ни было картину, и когда вс направились на верхъ въ галлерею, я пошелъ къ большей террас, гд мы должны были встртиться. Нсколько времени я сидлъ тамъ, смутно созерцая прилизанный садъ, многолюдный городъ и зеленыя горы вдали, но потомъ, не желая находиться такъ близко къ часовому, я всталъ и спустился съ широкой лстницы, въ намреніи ссть на скамейку гд-нибудь подальше въ саду. Не усплъ я очутиться на песчаной дорожк, какъ почувствовалъ, что чья-то рука взяла мою и нжно ее сжала. Въ ту же минуту, странное, опьяняющее оцпенніе овладло мною, словно продолжалось или достигло до зенита то чувство, которое я ощущалъ еще отъ злобнаго взгляда Лукреціи Борджіи. Садъ, голубое небо, сознаніе, что рука Берты лежитъ на моей рук — все исчезло, и меня неожиданно окружилъ мракъ, который мало-по-малу разсялся и я увидалъ себя въ кабинет отца въ нашемъ дом въ Англіи. Предо мною былъ старинный каминъ, съ мраморной доской и медальономъ умирающей Клеопатры посредин. Безнадежное горе терзало мою душу, вдругъ свтъ въ комнат усилился, въ дверяхъ показалась, со свчей въ рукахъ, Берта — моя жена, съ злобно сверкающими глазами, въ бломъ бальномъ плать, съ изумрудной брошью на груди и зелеными листьями въ волосахъ. Ея мысли были полны ненависти ко мн и я видлъ ясно, что она думала:— ‘Идіотъ, съумасшедшій, отчего ты не убьешь себя’? Это была минута адскаго страданія. Ея безжалостное сердце было открыто передо мною со всми ея суетными мыслями и ненавистью ко мн, которыя какъ бы пропитывали всю окружавшую меня атмосферу. Она подошла и остановилась передо мной съ презрительной улыбкой. Я видлъ на ея груди изумрудную змю съ брильянтовыми глазами. Я вздрогнулъ, я презиралъ эту женщину съ холоднымъ сердцемъ и низкими мыслями, но чувствовалъ себя безпомощнымъ передъ нею, словно она сжимала въ тискахъ мое истекавшее кровью сердце. Она была моя жена, и мы ненавидли другъ друга. Постепенно, каминъ, свча, кабинетъ стушевались и въ моихъ глазахъ свтилась только зеленая змя съ брильянтовыми глазами. Наконецъ, я почувствовалъ, что мои рсницы дрожатъ и открылъ глаза. Я увидалъ садъ и услыхалъ голоса. Я сидлъ на ступеняхъ террасы бельведера, и все остальное общество окружало меня.
Это страшное видніе такъ меня взволновало, что я былъ боленъ въ продолженіи нсколькихъ дней, и потому намъ пришлось продлить наше пребываніе въ Вн. Всякій разъ, какъ я вспоминалъ о роковой сцен, по всему моему тлу пробгала лихорадочная дрожь, а воспоминаніе это постоянно преслдовало меня съ самыми мелочными подробностями. И, однако, таково безуміе человческаго сердца подъ вліяніемъ страсти, я чувствовалъ какую-то дикую радость при мысли, что Берта будетъ моей.
Между тмъ я находился боле, чмъ когда, подъ вліяніемъ Берты. Хотя я видлъ насквозь сердце Берты, какъ замужней женщины и моей жены, но Берта, молодой двушкой, была все еще очаровательной для меня загадкой. Я дрожалъ отъ ея прикосновенія, я чувствовалъ чарующую прелесть ея присутствія, я жаждалъ ея любви. Страхъ яда не можетъ побороть жажды. Я, по прежнему, ревновалъ брата, приходилъ въ ярость отъ его покровительственнаго тона, мою гордость и болзненную чуткость потрясало малйшее оскорбленіе. Будущее, хотя и представшее мн въ страшномъ видніи, существовало только въ мысляхъ и не могло преодолть фактическаго настоящаго — моей любви къ Берт, моей ненависти и ревности къ брату.
Мой умъ былъ постоянно занятъ тревожной мыслью, какимъ образомъ я сдлаюсь счастливымъ соперникомъ моего брата, ибо я былъ слишкомъ застнчивъ, чтобъ ршиться на открытое объясненіе съ Бертой. Но я полагалъ, что даже для этого пріобрту смлость, если мое видніе о Праг окажется справедливымъ. И въ тоже время, меня ужасала эта роковая минута. За граціозной молодой двушкой, взгляды и слова которой я жадно ловилъ, стояла женщина съ боле развитой красотой, но съ жестокимъ взглядомъ, безжалостнымъ выраженіемъ и себялюбивой, холодной душой, изъ подъ чарующей загадки проглядывалъ суровый фактъ во всей своей непривлекательной нагот. Неужели вы, читающіе эти строки, не отнесетесь ко мн сочувственно? Неужели вы не въ состояніи представить себ это двойственное сознаніе, эти два могучихъ потока, которые текли параллельно, и никогда не могли слить своихъ водъ? И, однако, вы должны были испытать въ жизни, какъ иногда предчувствія, основанныя на разсудк, борются со страстью, а мои виднія были такія же предчувствія, доведенныя до ужасающей силы. Вы знаете по опыту всю безпомощность идеи передъ могучимъ пыломъ страсти, а мои виднія, однажды перейдя въ область воспоминаній, были только идеями, смутными призраками, которые не могли бороться съ живымъ, любимымъ образомъ.
Мы прибыли въ Прагу ночью. Мы намревались остаться здсь не долго и продолжать путь въ Дрезденъ, а потому было ршено на слдующее утро сдлать общую прогулку по городу и посмотрть наиболе интересныя диковины прежде, чмъ жара сдлается нестерпимой, такъ какъ былъ августъ, очень сухой и знойный. Но дамы очень долго промшкали своимъ туалетомъ и, къ замтному неудовольствію отца, мы довольно поздно выхали изъ дома. Я ощутилъ какое-то смутное наслажденіе, когда мы въхали въ еврейскій кварталъ, осмотръ старинной синагоги долженъ былъ задержать насъ довольно долго въ этой низменной, замкнутой части города, такъ что полуденный зной, заставъ насъ тамъ, принудилъ бы, по всей вроятности, вернуться въ гостинницу тми же улицами. Благодаря этому, я выигрывалъ одинъ день, невденіе — единственная форма надежды, доступная устрашенному уму. Но, стоя подъ низкими почернвшими сводами синагоги, при мерцающемъ свт семи тонкихъ свчей въ священномъ паникадил и при громкомъ чтеніи Моисеева закона нашимъ еврейскимъ проводникомъ, я съ лихорадочной дрожью почувствовалъ, что это странное зданіе, остатокъ средневковаго еврейства, имло очевидную связь съ моимъ видніемъ. Мрачные запыленные христіанскіе святые, съ боле обширными надъ ними сводами и боле блестящимъ освщеніемъ, нуждались въ утшительной возможности указать съ презрніемъ на нчто, еще безнадежне скрытое саваномъ смерти.
Какъ я ожидалъ, выйдя изъ еврейскаго квартала, старшіе члены нашего общества заявили желаніе возвратиться домой. Но я этому теперь не радовался, во мн неожиданно заговорило страстное желаніе пойти прямо на мостъ и сразу положить конецъ томительному недоумнію, которое я еще такъ недавно жаждалъ продлить. Я заявилъ съ необыкновенной ршимостью, что пойду пшкомъ въ гостинницу. Отецъ, видя въ этомъ намреніи только обыкновенную выходку моей ‘поэтической глупости’, возразилъ, что ходить по жару мн вредно, но когда я настаивалъ, онъ сердито отвчалъ, что я могу слдовать своимъ нелпымъ капризамъ, но что нашъ курьеръ Шмидтъ пойдетъ со мною. Я согласился, и вмст съ курьеромъ отправился на мостъ. Не усплъ я миновать старинныхъ воротъ, ведущихъ на мостъ, какъ задрожалъ всмъ тломъ и похолодлъ подъ знойными лучами солнца. Я искалъ одной мелкой подробности виднія, которая съ особенной ясностью врзалась въ моей памяти. Вотъ она: радужный лучъ свта, отраженный на тротуар цвтнымъ фонаремъ.
Осенью, когда еще пожелтвшіе листья держались на буковыхъ деревьяхъ въ нашемъ парк, мой братъ и Берта были объявлены женихомъ и невстой, но свадьба ихъ была отложена до слдующей весны. Несмотря на твердую увренность, съ минуты моего появленія на мосту въ Праг, что рано или поздно Берта будетъ моей женой, я, по природной застнчивости, не могъ ршиться высказать ей свою любовь. Во мн происходила все таже борьба между желаніемъ узнать отъ самой Берты, что она платила взаимностью на мою страсть, и страхомъ услышать презрительный отказъ. И такъ шли дни, я присутствовалъ при объявленіи Берты невстой и слушалъ толки о предстоящей ея свадьб, какъ человкъ, сознательно подвергшійся кошмару. Я зналъ, что это сонъ, который исчезнетъ, но все же невидимые когти душили меня немилосердно.
Я часто бывалъ съ Бертой, которая продолжала обращаться со мною ласково, и ея дружескій, покровительственный тонъ не возбуждалъ ревности въ брат, остальное время я проводилъ въ прогулкахъ пшкомъ или верхомъ и въ долгихъ думахъ въ своей комнат среди непрочитанныхъ книгъ, которыя потеряли всякую способность сосредоточивать на себ мое вниманіе. Мое самосознаніе было напряжено до той степени, когда ощущенія принимаютъ форму драмы, насильно поглощающей вс мысли, и когда мы плачемъ боле отъ сознанія нашихъ страданій, чмъ отъ физической боли. Я чувствовалъ какое-то мучительное сожалніе къ своей судьб, одарившей меня крайне впечатлительной натурой для страданія, но почти неспособной къ воепринятію удовольствій натурой, для которой мысль о будущемъ зл уничтожала въ настоящемъ всякую радость, а мысль о будущемъ счасть не заглушала въ настоящемъ безпокойства и страха. Я переживалъ ту эпоху страданій, когда поэтъ ощущаетъ необходимость излить въ вдохновенныхъ строфахъ свои муки, но я былъ нмъ.
Никто мн не мшалъ вести эту странную, мечтательную жизнь. Я зналъ мнніе отца обо мн:
— Этотъ мальчикъ никогда не сдлаетъ ничего хорошаго, онъ скоротаетъ свою жизнь безъ всякой пользы, глупо проживая свое состояніе. Мн нечего и хлопотать объ его карьер.
Однажды утромъ, въ начал ноября, я стоялъ во двор и гладилъ лниваго, стараго Цезаря. Эта ньюфаундлендская собака, почти слпая, одна изъ всхъ собакъ любила меня. Грумъ вывелъ лошадь брата, и вскор появился въ дверяхъ Альфредъ, отправлявшійся на охоту. Цвтущій, самонадянный, съ широкой, высокой грудью, онъ видимо сознавалъ свою доброту въ отношеніи ко всмъ, съ которыми, въ сущности, могъ обращаться дерзко, благодаря своему превосходству.
— Латимеръ! сказалъ онъ тономъ сострадательного вниманія: — жаль, что ты не здишь на охоту съ собаками. Это лучшее средство разогнать скуку.
— Скуку! повторилъ я съ горечью, когда онъ ускакалъ:— такъ называютъ грубыя натуры, подобныя теб, т ощущенія, которыя вамъ столь же недоступны, сколько и твоей лошади. На вашу долю выпало все земное добро: самонадянная тупость, презрительное добродушіе и цвтущій эгоизмъ!
Но тутъ я сообразилъ, что мое себялюбіе, въ сущности, было еще сильне, чмъ его, только мн это чувство причиняло страданія, а ему наслажденіе. Но, съ другой стороны, мой ужасный даръ провиднія и отсутствіе въ брат сомнній, страховъ, неудовлетворенныхъ стремленій и утонченныхъ терзаній, составлявшихъ всю сущность моей жизни — освобождали меня отъ всякихъ узъ, долженствовавшихъ насъ связывать. Онъ не нуждался ни въ любви, ни въ состраданіи, его не ожидало никакое несчастье, и если ему не было суждено жениться на Берт, то это лишь значило, что онъ найдетъ себ жену лучше Берты.
Домъ мистера Фильмора находился въ полу-мил отъ воротъ нашего парка и каждый разъ, когда я зналъ, что братъ узжалъ въ другую сторону, я отправлялся туда, въ надежд застать Берту. И въ этотъ день, немного поздне, я пошелъ къ Берт. По необыкновенной случайности, она была одна дома и мы съ ней долго гуляли по саду. Я помню, какой прелестной сильфидой она мн казалась при свт клонившагося къ закату ноябрьскаго солнца, лучи котораго отражались въ ея русыхъ волосахъ. По обыкновенію, она шутила надо мною и весело болтала, я слушалъ ее, полу-упоенный счастьемъ, полу-сумрачный. Быть можетъ, въ этотъ день сумрачность во мн преобладала, такъ какъ я еще не успокоился отъ вспышки ревнивой ярости, которую возбудилъ братъ своимъ покровительственнымъ тономъ. Вдругъ я изумилъ ее дикимъ восклицаніемъ:
— Берта, какъ можете вы любить Альфреда?
Она взглянула на меня съ удивленіемъ, но черезъ минуту, улыбка снова заиграла на ея губахъ и она отвчала саркастически:
— Отчего вы думаете, что я его люблю?
— Какъ можете вы это спрашивать, Берта?
— Какъ! вы въ своей премудрости думаете, что я должна любить человка, за котораго выхожу замужъ? Помилуйте! бракъ по любви — самая непріятная вещь на свт. Я ссорилась бы съ любимымъ мужемъ, ревновала бы его и нашъ домъ стоялъ бы на неприличной ног. Легкое презрніе къ мужу содйствуетъ изяществу и спокойствію жизни.
— Берта, вы этого не чувствуете. Зачмъ вы всегда стараетесь меня обмануть, сочиняя такія циническія фразы?
— Мн не надо трудиться и сочинять фразы, чтобы обмануть васъ, мой маленькій Тассъ (она меня всегда въ шутку такъ называла). Лучшій способъ обмануть поэта — это говорить правду.
Она смло испытывала справедливость своей эпиграммы и на минуту призракъ Берты, душа которой была открыта моему провиднію, заслонилъ блестящую сильфиду, составлявшую для меня очаровательную загадку. Я, вроятно, вздрогнулъ и выразилъ какимъ-нибудь жестомъ мгновенно овладвшій мною ужасъ.
— Тассъ! сказала Берта, схвативъ меня за руку и, заглядывая мн прямо въ лицо: — неужели вы начинаете понимать, какая я безсердечная двчонка? Да вы и вполовину не такой поэтъ, какъ я думала: вы въ состояніи поврить правд обо мн.
Тнь, скрывавшая ее отъ меня, исчезла. Я снова находился всецло подъ вліяніемъ молодой двушки, сжимавшей мн руку, улыбавшейся своимъ прелестнымъ лицомъ сильфиды и выражавшей необыкновенный интересъ къ моимъ чувствамъ. Она снова овладла моимъ сердцемъ и воображеніемъ, какъ упоительная пснь сирены, на секунду заглушенная ревомъ грозныхъ волнъ. Эта минута была такъ же сладостна для меня, какъ пробужденіе юноши, видвшаго себя во сн уже старикомъ. Я забылъ все подъ наплывомъ страсти и произнесъ, сверкая глазами:
— Берта, а вы меня будете любить, когда выйдете за меня замужъ? Я былъ бы счастливъ, еслибы вы любили меня даже самое короткое время.
Изумленный взглядъ, съ которымъ она выпустила мою руку и отскочила отъ меня, далъ мн почувствовать всю странность и преступность моей излишней болтливости.
— Простите меня, сказалъ я поспшно, какъ только собрался съ силами:— я самъ не понимаю, что сорвалось у меня съ языка.
— Я вижу, что Тассъ подвергся припадку съумасшествія, отвчала спокойно Берта, оправившаяся гораздо раньше меня отъ смущенія:— ему лучше пойти домой и прикладывать къ голов холодную воду. Мн ужь пора, солнце садится.
Я ушелъ, пылая негодованіемъ на себя. Я невольно произнесъ такія слова, которыя могли возбудить въ ней сомнніе въ здравости моихъ умственныхъ способностей, а этого я всего боле опасался. Кром того, мн было совстно, что я такъ низко повелъ себя въ отношеніи брата, говоря подобныя вещи его невст. Я вернулся домой медленно и вошелъ въ нашъ паркъ черезъ маленькую калитку, а не въ большія ворота. Подходя къ дому, я увидалъ, какъ со двора выхалъ верховой и поскакалъ во весь опоръ. Не случилось ли чего дома? Или это отецъ послалъ куда-нибудь спшнаго гонца по длу? Я ускорилъ шаги и черезъ минуту достигъ дома. Мой братъ лежалъ мертвый, онъ упалъ съ лошади на охот и убился на мст.
Я пошелъ въ комнату, гд онъ лежалъ. Подл него сидлъ отецъ, пораженный безмолвнымъ отчаяніемъ. Со времени нашего возвращенія въ Англію, я избгалъ отца, радикальная противоположность нашихъ натуръ длала мое знаніе его чувствъ и мыслей чрезвычайно мучительнымъ. Но теперь, подойдя къ нему и стоя въ печальномъ безмолвіи, я почувствовалъ присутствіе новаго элемента, который соединялъ насъ такъ, какъ мы никогда не были соединены. Мой отецъ былъ одинъ изъ самыхъ счастливыхъ людей, онъ никогда не испытывалъ ни болзней, ни нравственныхъ страданій. Величайшее испытаніе, которое онъ перенесъ, была смерть его первой жены. Но онъ вскор женился на моей матери, и я очень хорошо помню, что черезъ недлю и посл ея смерти, онъ былъ тмъ же человкомъ, какъ за недлю ране. Но теперь его постигло настоящее горе, горе старости, которая тмъ боле страдаетъ отъ уничтоженія своихъ надеждъ, чмъ он призрачне. Его сынъ долженъ былъ вскор жениться и, вроятно, выступить кандидатомъ на слдующихъ парламентскихъ выборахъ. Существованіе этого сына было лучшимъ объясненіемъ ежегодныхъ его покупокъ земли для округленія помстія…
Видя насквозь удрученное отчаяніемъ сердце моего отца, я ощутилъ къ нему глубокое сожалніе. Еслибъ я не находился подъ вліяніемъ этого чувства, я былъ бы печально пораженъ тмъ неудовольствіемъ, съ которымъ отецъ сталъ относиться ко мн, какъ къ наслднику всего состоянія. Только помимо своей воли и какъ бы насильно, онъ сталъ думать обо мн съ тревожной заботой. Каждый заброшенный ребенокъ, которому смерть очистила мсто любимца родителей, пойметъ то, что я хочу сказать.
Однако, мало по малу, исполняя вс его желанія и выказывая рдкое терпніе, я снискалъ его любовь и онъ сталъ съ удовольствіемъ заботиться, чтобъ я достойно занялъ мсто брата, насколько это дозволяла моя слабая натура. Я видлъ, что все боле и боле выяснявшаяся возможность моего брака съ Бертой его радовала и даже теперь онъ предполагалъ поселить меня съ женою въ одномъ дом съ нимъ. Благодаря коему мягкому чувству къ отцу, это время было счастливйшимъ въ моей жизни, къ тому же это были послдніе мсяцы, когда я еще сохранялъ иллюзію, когда любилъ Берту и жаждалъ ея любви, надялся на нее. Посл смерти брата, она обращалась со мною какъ-то сдержанне, да и я находился въ неловкомъ положеніи, меня удерживало чувство деликатности къ памяти брата и тревожила мысль, какое впечатлніе произвели на нее мои неосторожныя слова. Но эта новая завса, созданная между нами взаимной сдержанностью, только полне подчинила меня ея власти. Берта, граціозная, блокурая молодая двушка, мысли и чувства которой въ эту минуту были для меня загадкой, сосредоточивала на себ вс силы и стремленія моей натуры. Такъ непреодолимо жаждетъ наша душа чего либо скрытаго, неизвстнаго, что еслибъ вся наша будущность была окрыта передъ нами, за исключеніемъ сегодняшняго дня, то весь интересъ нашего существованія сосредоточился бы на невдомой судьб этихъ немногихъ часовъ. Представьте себ положеніе человческаго ума, еслибъ вс вопросы были разршены до очевидности и только оставался бы до вечера и дня вопросъ, подлежащій спору. Искуство, философія, наука, литература накинулись бы, какъ пчелы, на этотъ вопросъ, сохранившій въ себ медъ неизвстности, накинулись бы тмъ энергичне и пламенне, что времени для наслажденія тайной такъ мало.
Берта заставила меня врить въ ея любовь. Никогда не покидая своего обычнаго со мною тона шутки и игриваго превосходства, она опьяняла меня сознаніемъ, что я былъ ей необходимъ, что она была счастлива только въ моемъ присутствіи, только подчиняя меня своей шуточной тираніи. Женщинамъ такъ легко обойти насъ подобнымъ образомъ! Полувыговоренное слово, секунда неожиданнаго молчанія, даже гнвная вспышка противъ насъ — служатъ самымъ дйствительнымъ гашишемъ. На основаніи едва замтныхъ признаковъ, я дошелъ до убжденія, что она всегда безсознательно любила меня боле, чмъ Альфреда, но что, какъ всякая другая неопытная молодая двушка, она поддалась самолюбивой мысли быть женою человка, игравшаго въ свт такую блестящую роль, какъ мой братъ. Она очень мило шутила надъ своимъ самолюбіемъ и суетностью. А я, при всемъ своемъ роковомъ дар провиднія, не думалъ вовсе о томъ простомъ факт, что теперь я пользовался всми преимуществами брата, кром его личныхъ качествъ.
Мы обвнчались черезъ полтора года посл смерти Альфреда. Берта, въ своемъ бломъ шелковомъ плать съ свтло-зелеными листьями и русыми волосами, казалась утренней феей. Мой отецъ былъ совершенно счастливъ, онъ былъ увренъ, что моя свадьба окончательно преобразуетъ мой характеръ и сдлаетъ меня настолько практичнымъ и свтскимъ, что я достойно займу мсто въ обществ здравомыслящихъ людей. Восхищаясь умомъ и тактомъ Берты, онъ ожидалъ, что она заберетъ меня въ руки и будетъ управлять мною. Мн минулъ только двадцать одинъ годъ и я былъ безумно влюбленъ въ нее. Бдный отецъ! Онъ сохранилъ свои надежды, и параличъ спасъ его отъ ужаснаго разочарованія.
Остальную часть моей исторіи я разскажу гораздо быстре.
Впродолженіи довольно долгаго времени посл нашей свадьбы, мы жили въ вихр выздовъ и пріемовъ, давая великолпные обды, производя эффектъ во всемъ околодк блестящими экипажами и представляя всмъ знакомымъ достаточно случаевъ пожалть, что я такъ плохо игралъ роль молодого мужа и богатаго наслдника. Утомительное и нервное напряженіе подобной жизни, не искренность и пошлость окружающихъ меня лицъ, вдвойн мною сознаваемыя наблюденіемъ и провидніемъ были бы мн не по силамъ, еслибъ я не находился въ безумномъ упоеніи первой любви.
Во все это шумное, блестящее время, внутренняя жизнь Берты оставалась для меня по прежнему загадкой и я читалъ ея мысли только по ея словамъ и взглядамъ. Я все еще недоумвалъ, приноситъ ли ей удовольствіе то, что я говорилъ и длалъ, жаждалъ слышать отъ нея слова любви и придавалъ излишнее значеніе ея улыбкамъ. Однако, я сознавалъ нкоторую перемну въ ея обращеніи со мною, она начинала проявлять ко мн нчто въ род надмнной холодности. Это новая черта въ моей жен, впрочемъ, обнаруживалась только въ упорномъ уклоненіи отъ обда или прогулки вдвоемъ, которыхъ я такъ жаждалъ. Конечно, это меня очень огорчало, и сердце мое болзненно трепетало отъ сознанія, что мое кратковременное счастье близилось къ концу.
Я помню (и какъ этого не помнить) день, когда я освободился отъ ея вліянія и потерялъ вс иллюзіи, день, когда грусть, внушаемая мн отчужденіемъ Берты, стала мн казаться радостью, какъ больному послднія страданія въ парализованной рук или ног. Это былъ день смерти моего отца, болзнь котораго естественно удалила насъ отъ общества и заставила боле сидть дома наедин. Тогда впервые приподнялась завса, скрывавшая отъ меня душу Берты. Быть можетъ, тогда же впервые и страсть моя къ ней была уровновшена другимъ всепоглощающимъ чувствомъ. Я сидлъ у постели отца и былъ свидтелемъ послдняго сознанія любви, выразившагося въ пожатіи моей руки. Что значитъ наша мелкая страсть въ виду предсмертной агоніи? Въ первыя минуты посл лицезрнія смерти, вс отношенія къ живымъ стушевываются.
Въ печальномъ настроеніи, я пошелъ къ Берт, которая находилась въ своемъ будуар. Она полулежала на кушетк спиною къ двери. Я помню, что, затворивъ за собою дверь, я почувствовалъ холодъ во всемъ тл, и смутное, но сильное сознаніе, что я одинокъ на свт, и что Берта меня ненавидитъ. Я знаю, на что я походилъ въ эту минуту, ибо увидалъ свое отраженіе въ мысляхъ Берты, которая подняла свои срые глаза и посмотрла на меня. Я былъ несчастнымъ мечтателемъ, окруженнымъ призраками среди благо дня, дрожавшимъ отъ дуновенія даже такого втра, который не колыхалъ и листьевъ. Мы стояли лицомъ къ лицу и могли вполн сознательно судить другъ о друг. Съ этого вечера и въ продолженіи послдующихъ печальныхъ лтъ, я ясно видлъ вс закоулки узкаго сердца этой женщины. Тамъ, гд я воображалъ чувствительность и блестящій умъ, я видлъ теперь мелкую хитрость и отрицаніе всякаго чувства, легкомысленная суетность молодой двушки приняла форму систематичнаго кокетства и холоднаго эгоизма, капризы превратились въ жестокосердіе и ненависть.
Берта также, съ своей точки зрнія, была разочарована во мн. Она думала, что моя дикая, поэтическая любовь къ ней сдлаетъ меня ея рабомъ и что я буду исполнять ея волю во всемъ. Благодаря ея легкомысленной, неодаренной воображеніемъ натур, она не понимала, что впечатлительность не есть слабость. Она думала, что моя слабость предастъ меня всецло въ ея руки, а это слабость оказалась такой силой, съ которой она не могла совладать. Наши положенія совершенно измнились. До свадьбы она царила надъ моимъ воображеніемъ, потому что была загадкой для меня, и я самъ создавалъ то невдомое, отъ котораго приходилъ въ судорожное волненіе. Но съ тхъ поръ, какъ ея душа была открыта передъ много, и я зналъ вс ея помыслы и стремленія, она потеряла всякое на меня вліяніе, и только возбуждала во мн холодную дрожь отвращенія.
Имя такого мужа, Берта заслуживала общее состраданіе и вс это громко выражали. Красивая, блестящая женщина, граціозно улыбавшаяся, царившая на балахъ и весело болтавшая о свтскихъ пустякахъ, она очень легко переманивала всхъ на свою сторону, такъ что никто не сочувствовалъ больному, мечтательному и, какъ многіе полагали, съумасшедшему мужу. Даже слуги въ нашемъ дом оказывали ей предпочтеніе, уважая и сожаля ее. У насъ не было никогда открытыхъ ссоръ, и наше взаимное отчужденіе и отвращеніе скрывалось въ глубин нашихъ сердецъ, такъ что если Берта много вызжала, то это было очень естественно: ея мужъ былъ такой странный. Я обходился хорошо и справедливо съ слугами, но возбуждалъ въ нихъ лишь отталкивающее, полу-презрительное сожалніе.
Мало по малу я такъ отдалился отъ Берты и такъ мало мшалъ ей, что, право, удивительно, почему ея ненависть ко мн ежедневно увеличивалась. Но, благодаря тому, что я иногда невольно проговаривался, она начала подозрвать во мн необыкновенную силу проницательности, дававшей возможность знать ея мысли и намренія. Это естественно возбуждало въ ней страхъ Она постоянно думала о томъ, какъ бы освободиться отъ ненавистныхъ узъ, связывавшихъ ее съ человкомъ, котораго она презирала, какъ дурака, и боялись, какъ инквизитора. Долгое время она надялась, что мое мрачное отчаяніе доведетъ меня до самоубійства, но самоубійство не было въ моей натур. Во мн слишкомъ преобладало сознаніе, что я нахожусь подъ вліяніемъ невдомыхъ силъ, чтобъ врить въ возможность самоосвобожденія. Я совершенно пассивно относился къ своей судьб, ибо единственное пламенное побужденіе, руководившее мною, замерло. Поэтому я не помышлялъ и о развод, который только сдлалъ бы публичнымъ наше взаимное отчужденіе.
Жизнь, которую я обрисовалъ въ двухъ словахъ, продолжалась нсколько лтъ. Богатымъ людямъ очень легко жить вмст и порознь въ одно и тоже время.
Однажды, въ холодный январьскій вечеръ, я сидлъ въ своемъ кабинет, въ кожаннонъ кресл, принадлежавшемъ прежде отцу. Вдругъ въ дверяхъ показалась Берта съ свчой въ рукахъ. Я узналъ надтое на ней бальное платье — блое съ зелеными листьями и изумрудной брошью. Свтъ восковой свчи прямо падалъ на медальонъ умирающей Клеопатры на камин. Зачмъ она пришла ко мн прежде, чмъ ухать на балъ? Она уже нсколько мсяцевъ не входила въ кабинетъ, гд я обыкновенно сидлъ. Зачмъ она стояла предо мною свчкой въ рук, устремивъ на меня свой жестокій, презрительный взглядъ, и сверкая блестящей змей на груди? Въ первую минуту, я подумалъ, что исполняется мое видніе въ Вн, и что наступилъ какой-нибудь важный кризисъ въ моей жизни, но я не видлъ ничего въ ум Берты, кром презрнія къ мрачному, отчаянному выраженію моего лица… ‘Идіотъ, съумасшедшій! отчего ты не убьешь себя?’ вотъ, что она думала. Наконецъ, ея мысли сосредоточились на дл, по поводу котораго она пришла ко мн.
— Я наняла новую горничную, сказала она громко: — Флетчеръ выходитъ замужъ и проситъ, чтобъ вы отдали въ аренду ея мужу кабачекъ и ферму въ Мольтон. Я этого желаю. Общайте, что вы исполните ея просьбу и тотчасъ. Флетчеръ узжаетъ завтра, да и я тороплюсь.
— Хорошо, можете ей общать, что все будетъ сдлано, сказалъ я равнодушно, и Берта вышла изъ кабинета.
Я никогда не любилъ новыхъ лицъ, но мн особенно претило видть новую горничную, потому что я узналъ объ ея поступленіи въ такую минуту, которую считалъ для себя роковой. Я боялся, что она будетъ дйствующимъ лицемъ въ мрачной драм моей жизни. Когда же я, наконецъ, случайно ее встртилъ, то неопредленный страхъ превратился въ полнйшее отвращеніе. Мистрисъ Арчеръ была женщина высокаго роста, съ черными глазами и красивымъ лицомъ, благодаря чему ея грубая, холодная натура отличалась смлымъ, самонадяннымъ кокетствомъ. Этого было достаточно, чтобъ заставить меня всячески избгать ее, независимо отъ того, что она сама постоянно смотрла на меня съ презрніемъ. Я рдко ее видлъ, но замтилъ, что она очень быстро стала любимицей своей госпожи, а, спустя восемь или девять мсяцевъ, въ душ Берты возникло къ этой женщин смшанное чувство страха и подчиненія. Я такъ мало видалъ теперь жену, что не могъ прослдить точне ея отношенія къ горничной и только смутно видлъ какія-то сцены между ними въ уборной, въ чулан, гд он что то спрятали.
Впрочемъ, въ послдній годъ произошла во мн умственная, перемна, все боле и боле усиливавшаяся. Моя способность провиднія стала слабть и проявлялась туманне, отрывочне. Вс личные интересы во мн умерли и мало по малу стала исчезать моя способность видть личныя стремленія и планы окружающихъ меня лицъ. Но рядомъ съ этимъ освобожденіемъ отъ тяжелаго дара провиднія въ отношеніи мыслей и чувствъ людей, онъ сталъ усиливаться насчетъ вншнихъ сценъ. Повидимому, моя связь съ ближними порвалась, а связь съ неодушевленными предметами быстро развивалась. Чмъ боле я удалялся отъ общества и чмъ боле мое отчаяніе переходило въ пассивное чувство застарлой боли, тмъ чаще представлялись мн такія виднія, какъ картина Праги. Передъ моими глазами проходили большіе города, песчаныя пустыни, древнія развалины, горныя ущелья, зеленые луга, освщенные вечернимъ солнцемъ и лазуревое небо, усянное необыкновенными свтилами. И среди этихъ сценъ, я чувствовалъ, что меня гнететъ что-то невдомое, безжалостное. Наконецъ, меня всегда преслдовало видніе моей смерти: я чувствовалъ, какъ буду задыхаться и бороться съ смертью въ послднюю минуту жизни.
Вотъ въ какомъ положеніи я находился черезъ семь лтъ посл свадьбы. Берта замчала происшедшую во мн перемну. Къ моему удивленію, она въ послднее время искала случая оставаться со мною наедин и очень наловчилась въ фамильярной, но натянутой болтовн, которая можетъ существовать между мужемъ и женою, живущими вмст изъ приличія, но, въ сущности, отчужденными другъ отъ друга. Я переносилъ это съ пассивнымъ терпніемъ и, недостаточно интересуясь причинами такой перемны, не слдилъ за нею съ особымъ вниманіемъ. Однако, я не могъ не замтить какого-то волненія и торжества въ ея лиц и во всей ея фигур. Я былъ очень счастливъ, что ея душа сдлалась снова для меня загадкой и чувствовалъ горькую радость, когда по временамъ отвчалъ ей не въ попадъ, обнаруживая тмъ полное забвеніе того, что она говорила за минуту передъ тмъ. Я помню очень хорошо ея взглядъ и улыбку, съ которыми она сказала мн однажды посл подобной ошибки съ моей стороны:
— Я думала прежде, что вы ясновидящій, и потому такъ рзко отзывались о другихъ ясновидящихъ. Но я вижу, что вы стали теперь еще глупе другихъ.
Я ничего не отвчалъ. Мн вошла въ голову мысль, что, можетъ быть, она стала искать моего общества съ цлью удостовриться, могу ли я открыть ея тайны, но эта мысль тотчасъ исчезла. Ея побужденія и поступки уже не имли для меня никакого интереса, и къ тому же я не хотлъ мшать ей ни въ чемъ, что она считала для себя пріятнымъ. Въ моей душ все еще жило чувство сожалнія къ каждому живому существу…
Въ это время случилось обстоятельство, которое вывело меня изъ летаргіи и придало въ моихъ глазахъ настоящему такой интересъ, котораго оно, какъ я полагалъ, уже никогда не могло имть для меня. Шарль Менье написалъ мн, что онъ прідетъ въ Англію отдохнуть отъ слишкомъ усидчиваго труда и желаетъ увидться со мною. Хотя онъ теперь пользовался европейской извстностью, но его письмо дышало благороднымъ воспоминаніемъ о прошедшихъ дружескихъ услугахъ, оказанныхъ ему мною. Я почувствовалъ, что свиданіе съ нимъ воскреситъ меня къ боле счастливой жизни.
Онъ пріхалъ, и насколько это было возможно, я возобновилъ наши старинныя прогулки, но уже не по горамъ и ледникамъ, а по дорожкамъ, прудамъ и лужкамъ моего парка. Года измнили насъ обоихъ, но совершенно противоположно. Менье былъ блестящей фигурой въ обществ, его съ интересомъ слушали великосвтскія красавицы, а знатные аристократы хвалились его знакомствомъ. Онъ былъ очень деликатенъ со мной, не выразилъ никакого изумленія при вид меня, не обнаружилъ желанія навязать мн свое сочувствіе, и старался всячески сдлать свое посщеніе какъ можно боле пріятнымъ. Берта была очень поражена привлекательностью гостя, и пустила въ ходъ все свое кокетство, чтобъ плнить его. Повидимому, она успла въ этомъ намреніи, и онъ былъ очень внимателенъ къ ней. На меня же его присутствіе такъ благотворно дйствовало, особливо наши прогулки, во время которыхъ онъ разсказывалъ объ удивительныхъ случаяхъ его медицинской практики и психологическомъ сродств болзней, что я спрашивалъ себя иногда, не разсказать ли ему вс тайны своей жизни. Можетъ быть, въ его наук найдется средство, которое вылечитъ и меня. Во всякомъ случа, его обширный, широкій умъ не могъ не откликнуться сочувственно на мою просьбу о помощи. Но эта мысль почти немедленно улетучилась, не принявъ формы опредленнаго желанія. Страхъ узнать снова тайны чужого сердца заставлялъ меня скрывать тайны своего собственнаго.
Въ конц пребыванія у насъ Менье случилось обстоятельство, которое произвело нкоторое волненіе въ дом. Мистрисъ Арчеръ занемогла неожиданно и очень опасно. Здсь кстати замтить, что еще до прізда Менье, я замтилъ между Бертой и ея горничной какое-то охлажденіе: он, повидимому, поссорились во время поздки Берты съ мистрисъ Арчеръ къ какимъ-то знакомымъ, у которыхъ она прогостила нсколько дней. Тмъ боле меня поразили нжныя попеченія Берты, когда она занемогла. Берта не допускала никого до постели больной и сама сидла у нея день и ночь. Нашъ домашній докторъ куда-то ухалъ на это время и Менье взялся лечить больную, выказывая къ ней особенный интересъ. Мн показалось это странно и я однажды спросилъ его:
— Васъ очень занимаетъ ея болзнь, разв въ ней есть что-нибудь необыкновенное?
— Нтъ, отвчалъ онъ:— это простой перитонитъ и она непремнно умретъ, этотъ видъ ничмъ не отличается отъ извстныхъ уже мн случаевъ. Меня занимаетъ не самая болзнь, а опытъ, который, съ вашего позволенія, я хочу сдлать надъ нею Онъ не можетъ причинить ей никакого вреда и она не почувствуетъ ни малйшей боли, потому что я сдлаю этотъ опытъ, когда въ ней исчезнетъ всякое сознаніе жизни. Я хочу посмотрть, какое дйствіе произведетъ переливка чужой крови въ ея артеріи посл того, какъ ея сердце перестанетъ биться. Я длалъ много опытовъ съ животными, и результаты были поразительные, я хочу испытать тоже на человк. У меня въ чемодан необходимыя для этого маленькія трубки, а все остальное не трудно приготовить. Кровь же я выпущу изъ своей руки. Эта женщина не переживетъ ночи и я желалъ бы, чтобъ вы помогли мн произвести опытъ. Я не могу сдлать его безъ посторонней помощи и не желалъ бы приглашать для такого дла провинціальныхъ докторовъ. Они, пожалуй, станутъ разсказывать самыя невроятныя, глупыя исторіи.
— Вы говорили объ этомъ жен? спросилъ я:— она очень любитъ эту горничную и интересуется ею.
— По правд сказать, отвчалъ Менье: — я не хочу, чтобы она объ этомъ знала. Женщины обыкновенно противятся подобнымъ вещамъ, а дйствіе на мертвое тло можетъ быть поразительное. Мы съ вами будемъ сторожить минуту ея смерти. При извстныхъ признакахъ я васъ введу въ комнату и, подъ какимъ-нибудь предлогомъ, удалю всхъ остальныхъ.
Мы приготовили все, что было необходимо для опыта, и Менье далъ мн точную инструкцію, какъ своему помощнику. Онъ не сказалъ ни слова Берт о неизбжной смерти больной въ эту ночь и уговаривалъ ее пойти отдохнуть. Но она упорно отказывалась уйти изъ комнаты, подозрвая, что смерть близка. Я съ Менье оставался въ моемъ кабинет, но онъ часто навщалъ больную, при чемъ всегда приносилъ извстіе, что все идетъ согласно его предположеніямъ.
— Неужели эта горничная иметъ какое-нибудь злое чувство къ госпож, которая такъ преданно за ней ухаживаетъ? спросилъ Менье посл одного изъ такихъ посщеній.
— Кажется, у нихъ была ссора передъ ея болзнью. Но зачмъ вы это спрашиваете?
— Потому что въ послдніе пять или шесть часовъ ее мучитъ какое-то жгучее желаніе сказать что-то, но слабость и страданія ей мшаютъ. Она не спускаетъ съ своей госпожи страннаго, жестокаго взгляда. Въ этой болзни, умъ часто остается свтлымъ до послдней минуты.
— Я нисколько этому не удивляюсь, отвчалъ я:— она всегда возбуждала во мн недовріе и отвращеніе.
Менье замолчалъ и, усвшись у камина, глубоко задумался. Черезъ нсколько времени онъ всталъ и пошелъ снова къ больной. Онъ оставался тамъ доле обыкновеннаго и, возвратясь, сказалъ мн спокойно:
— Пойдемте.
Я послдовалъ за нимъ въ комнату умирающей. Темныя занавси кровати рельефно выставляли блдное лицо Берты, сидвшей подл. Она вздрогнула, увидавъ меня, и бросила на Менье гнвный, вопросительный взглядъ. Но онъ поднялъ руку, какъ бы требуя молчанія, и сталъ слушать пульсъ умирающей, пристально смотря на ея исхудалое, морщинистое лицо. Крупныя капли холоднаго пота выступили у нея на лбу и полуопущенныя вки почти совсмъ скрывали большіе черные глаза. Черезъ минуты дв, Менье перешелъ на другую сторону кровати, гд сидла Берта, и своимъ обычнымъ любезнымъ тономъ просилъ ее оставить больную на нашемъ попеченіи, такъ какъ она уже не сознавала ея присутствія. Берта колебалась и, повидимому, хотла исполнить его желаніе, но еще разъ посмотрла на лицо умирающей, и увидла, что опущенныя вки Арчеръ приподнялись. Берта вздрогнула и молча сла на свое прежнее мсто, объясняя знакомъ, что она не уйдетъ изъ комнаты.
Вки умирающей снова опустились. Я взглянулъ на Берту, пристально слдившую за всми измненіями на лиц Арчеръ. На ней былъ богатый пеньюаръ и кружевной чепчикъ покрывалъ ея блокурые волосы, въ этомъ костюм она, какъ всегда была изящной фигурой, достойной занять мсто въ картин современной свтской жизни, но я невольно спросилъ себя, какъ могъ я когда-нибудь признать такую личность настоящей женщиной, рожденной отъ женщины, помнящей свое дтство, способной страдать и нуждающейся въ нжныхъ ласкахъ? Черты ея лица казались теперь такими рзкими, глаза такими холодными, лютыми, словно она была не человческимъ существомъ, а олицетвореніемъ зла. На лиц ея блеснулъ лучъ торжества, когда послднее дыханіе замерло на губахъ Арчеръ. Какая тайна связывала Берту съ этой женщиной? Я отвернулся отъ нея съ ужасомъ, боясь, чтобъ мой роковой даръ провиднія вдругъ не возвратился и не заставилъ меня насильно быть свидтелемъ всего, что происходило въ сердцахъ двухъ жестокихъ женщинъ. Я чувствовалъ, что Берта ждала минуты смерти Арчеръ, какъ освобожденія отъ страшной опасности, я благодарилъ Бога, что эта тайна была скрыта отъ меня.
— Она умерла, сказалъ спокойно Менье и подалъ руку Берт, которая безмолвно дозволила вывести себя изъ комнаты.
Черезъ нсколько минутъ и, вроятно, по ея приказанію, дв пожилыя служанки вошли въ комнату, но я ихъ прогналъ, говоря, чтобъ он подождали въ корридор, пока я позвоню, такъ какъ докторъ хотлъ сдлать операцію, чтобъ вполн убдиться въ смерти Арчеръ. Дйствительно, Менье уже вскрылъ артерію на длинной, изсохшей ше, неподвижно лежавшей на подушк. Въ продолженіи слдующихъ двадцати минутъ, я забылъ обо всемъ, кром Менье и его опыта. Сначала я поддерживалъ искуственное дыханіе въ тл умершей посл переливанія крови, но потомъ Менье замнилъ меня и я могъ на свобод слдить за удивительнымъ, хотя и медленнымъ возвращеніемъ жизни. Грудь ея начала колыхаться, дыханіе ускорилось, вки задрожали.
Въ эту минуту дверь скрипнула. Вроятно, Берта узнала отъ служанокъ, что ихъ отослали изъ комнаты умершей и побуждаемая опасеніями, явилась сама. Лицо ея выражало смутный страхъ, но, подойдя къ постели, она вскрикнула.
Глаза умершей были широко открыты. Она узнала Берту, съ злобой, съ ненавистью. Рука, которую Берта считала на вки окоченвшей, указала на нее и отрывочный, глухой голосъ произнесъ.
— Ты хочешь отравить мужа… Ядъ въ чулан… Я достала его для тебя… Ты смялась надо мною и лгала на меня, чтобъ возбудить ко мн отвращеніе… Ты это длала изъ ревности…
Губы ея продолжали шевелиться, но уже ничего нельзя было разобрать изъ ея словъ. Вскор и неясные звуки замерли. Пламя жизни быстро выгорло и потухло.
Берта, блдная, дрожащая, стояла безпомощно у кровати. Она не прибгла ни къ какимъ уверткамъ, и не старалась спасти себя. Даже Менье былъ пораженъ и въ эту минуту, жизнь перестала казаться ему научной задачей.
Съ тхъ поръ мы съ Бертой живемъ врознь. Она въ своемъ родномъ графств, а я заграницей, скитаюсь съ мста на мсто. Только недавно я пріхалъ въ мое Девонширское гнздо, чтобъ умереть. Бертой вс восхищаются и вс ее сожалютъ. Что могъ я имть противъ этой очаровательной женщины, съ которой всякій, кром меня, былъ бы счастливъ? Никто не былъ свидтелемъ сцены въ комнат умирающей Арчеръ, кром Менье, а онъ свято хранилъ данное мн слово, никому не открывать этой тайны.
Раза два или три, утомившись постоянными странствіями, я поселялся въ любимой живописной мстности, и мое сердце сочувственно пылало къ окружавшимъ меня людямъ. Но наконецъ, болзнь окончательно овладла моимъ тломъ и приковала меня къ этой комнат, поставивъ въ полную зависимость отъ слугъ. И снова проснулась во мн роковая способность видть, что творится въ душ окружающихъ меня лицъ. Я знаю вс ихъ пустыя мысли, мелкія страстишки, и презрительное сожалніе ко мн.
Сегодня 20 сентября 1850 г. Это число давно мерещилось въ моихъ глазахъ. Тысячу разъ перечитывалъ я его въ этой рукописи, тысячу разъ представлялось оно моему внутреннему сознанію, вмст съ ужасной сценой моей предсмертной агоніи…
Дополнительная ссылка: The Lifted Veil — статья о новелле в английской Википедии.