Принципы эволюцонизма и предлы ихъ примненя въ наук объ обществ.
Принципы эволюцонизма и предлы ихъ примненя въ наук объ обществ.
——
С. Лурье.
‘Вопросы философи и психологи’, 1904, кн. II (72).
Принципы эволюционизма и пределы их применения в науке об обществе, Лурье Семен Владимирович, Год: 1904
Время на прочтение: 42 минут(ы)
Вопросъ о томъ, въ какомъ отношени находится извстное философское учене къ исторической эпох, въ которую оно возникло, представляетъ столь же сложную, сколько и интересную историческую проблему. Особенность этой проблемы состоитъ въ томъ, что ршене ея въ общей форм, т.-е. раскрыте постояннаго или закономрнаго отношеня между ученемъ, теорею, доктриною, съ одной стороны, и жизнью — съ другой, нужно отнести къ числу неразршимыхъ задачъ. Будемъ ли мы имть въ виду философскую систему съ рзкой печатью личнаго творчества философа или учене, которое, благодаря тмъ или инымъ своимъ особенностямъ, длается достоянемъ широкихъ круговъ общества,— во всякомъ случа мы должны признать, что установлене общихъ принциповъ взаимозависимости теоретическаго творчества и реальныхъ условй жизни невозможно. Не говоря уже о томъ, что личное творчество является по отношеню къ общественной сред моментомъ случайнымъ, самая сложность и разнообразе условй, въ коихъ зародившаяся теоря живетъ и крпнетъ, является неустранимымъ препятствемъ для распознаня какой-либо закономрности разсматриваемаго взаимодйствя. Въ предлахъ нашего опыта, мы никогда не можемъ опредлить съ точки зрня причинной связи относительное значене каждаго изъ тхъ разнообразныхъ факторовъ, которые сопутствуютъ возникновеню или распространеню извстнаго ученя. Благодаря сложности и взаимной зависимости элементовъ исторической эпохи мы совершенно лишены возможности изолировать ихъ въ такой степени, чтобы по методу точныхъ наукъ раскрыть причинную связь между ними. Въ комплекс явленй, гд каждое является произведенемъ необозримаго множества другихъ, изъ коихъ каждое въ свою очередь связано съ такимъ же безконечнымъ рядомъ, въ гакомъ комплекс явленй, гд одно съ одинаковой вроятностью можетъ быть принято и за причину, и за слдстве другого въ зависимости отъ другихъ сопутствующихъ явленй, попытка установленя закономрности вводитъ насъ въ заколдованный кругъ, въ коемъ любая точка можетъ произвольно быть принята за начало и конецъ искомаго пути. Ниже будутъ приведены соображеня, коими это положене будетъ подробне разъяснено. Здсь же достаточно ограничиться замчанемъ, что философскя ученя, какъ соцально-психологическя явленя, не могутъ по тмъ же основанямъ находиться въ какихъ-либо необходимыхъ закономрныхъ отношеняхъ другъ къ другу. Врядъ ли въ настоящее время возможно сомнне въ томъ, что исторя философи — въ этомъ отношени судьбу ея раздляетъ и исторя искусства, и исторя религи,— есть не что иное, какъ простой пересказъ или изложене отдльныхъ системъ, и такъ же, какъ немыслима эволюця философи или искусства, т.те. закономрный ‘изъ себя’ ростъ ихъ (подобно росту растенй изъ зерна), такъ же безнадежна претензя упомянутыхъ дисциплинъ на значене науки. Если историки философи сближаютъ отдльныя системы, группируютъ ихъ, находятъ родственныя или исключающя черты ихъ, выясняютъ одну съ помощью и при освщени другой, то мы имемъ въ данномъ случа дло съ чисто субъективнымъ процессомъ, направленнымъ на лучшее и боле полное выяснене какихъ-либо философскихъ проблемъ, но этому процессу совершенно не соотвтствуетъ наличный фактическй матералъ, потому что соотношеня логическя и психологическя очевидно не предполагаютъ соотношенй историческихъ. Единственно, что мы можемъ утверждать — это то, что доктрина, теоря или система идей составляютъ одинъ изъ моментовъ единаго процесса исторической жизни, и если не можетъ быть найдена формула, которая опредлила бы отношене теоретизирующаго ума къ практической дйствительности вообще, то въ каждомъ отдльномъ случа уразумне этого соотношеня является вполн опредленною историко-психологической задачей. Связь между реальными условями дйствительности и элементами душевной жизни составляетъ то именно, что даетъ содержане систем или теори, съ другой стороны, благодаря этой же связи, система или теоря могутъ для насъ часто служить психологическимъ выраженемъ индивидуальныхъ чертъ исторической эпохи, и черезъ нее только послдняя можетъ быть полно и всесторонне освщена. Само собою разумется, что при этомъ чисто философская или логическая оцнка не можетъ уже быть ршающею въ суждени о систем, то, что философская критика съ своей спецальной точки зрня можетъ отвергнуть, какъ неудовлетворяющее поставленнымъ ею логическимъ требованямъ, историко-психологическая критика можетъ признать полнымъ жизненнаго смысла и историческаго значеня. Предлагаемая критика эволюцонной философи предполагаетъ указанную здсь точку зрня.
Переворотъ, происшедшй въ воззрняхъ людей на рубеж истекшихъ двухъ столтй (XVIII и XIX), былъ глубокъ и значителенъ и привлекалъ къ себ неоднократно интереса, изслдователей. Какъ своеобразная законченность смнившихся мровоззрнй, такъ и ихъ рзкая противоположность, представляютъ изъ себя незаурядный историческй фактъ. Смна рацонализма XVIII вка историческимъ или эволюцоннымъ ученемъ XIX есть не одна только смна отвлеченныхъ воззрнй. Въ данномъ случа въ философскихъ и историко-философскихъ доктринахъ отразился переворотъ, постепенно, но глубоко захватившй вс стороны жизни европейскихъ народовъ, и наложившй свою печать на всю психику человка XIX столтя. Въ самомъ дл, эволюцонизмъ или историзмъ сталъ не только наиболе общимъ и популярнымъ мровоззрнемъ истекшаго столтя, но и тезисомъ, несомннность коего всегда предполагается и вслдстве этого казалась не подлежащею ни доказательству, ни критик. При всемъ коренномъ различи во взглядахъ философовъ и ученыхъ отъ Шеллинга до настоящаго времени, при всемъ различи въ методахъ изслдованя проблемъ философи и науки, эволюцонизмъ укоренился и какъ теоря, по которой мровыя явленя подлежатъ закономрному развитю во времени, и какъ методъ изслдованя, предполагающй, что явлене можетъ быть настоящимъ образомъ познано только въ его генезис, и что объяснене явленя настоящаго можетъ быть найдено только въ его прошломъ. Эволюцонизмъ сталъ той особенною, свойственной каждой культурной эпох точкою зрня, съ которой онъ воспринимаетъ явленя жизни и опредляетъ такимъ образомъ свое отношене къ нимъ. Общй характеръ эволюцонизма, благодаря которому онъ вышелъ за предлы отдльныхъ наукъ и сталъ элементомъ науки вообще, придаетъ ему особенное значене и оправдываетъ попытку историко-психологической и философской критики.
Крушене рацонализма въ начал XIX вка было ршительное, конечно, рацонализма не только какъ опредленной философской системы, но какъ общаго господствовавшаго мровоззрня, проникнувшаго даже въ т области, которыя были далеки отъ задачъ философскаго умозрня и метафизическихъ построенй. Психологически рацонализмъ въ этомъ смысл слдуетъ понимать, какъ душевный складъ, какъ извстный характеръ воспрятя явленй жизни. Онъ обозначаетъ собою, склонность и предрасположене къ усвоеню того, что является въ форм ясно опредлимаго, съ несомннными признаками сходства и различя со смежными областями, рзко и отчетливо ограниченаго. Степень ясности, съ которою явлене или идея представлялись сознаню, степень разумности, т.-е. соотвтстве тому, что ране уже было адоптировано сознанемъ, какъ ясное и очевидное, служили критеремъ реальности — явной или потенцальной: казалось, что то, что въ указанномъ смысл разумно, либо существуетъ, либо можетъ существовать (или можетъ быть осуществимо), и наоборотъ: существоване иррацональнаго представлялось недоразумнемъ или аномалей {‘Отъ заблужденя происходятъ позорныя оковы, которыя тираны и жрецы сумли всюду наложить на наци, отъ заблужденя произошло рабство, которымъ удручены были наци, отъ заблужденя — ужасы религи, которые обусловливаютъ то, что люди тупли въ страх или въ фанатизм убивали другъ друга изъ-за химеръ. Отъ заблужденя происходитъ вкоренившаяся злоба и жестокость преслдованя, постоянное кровопролите и возмутительныя трагеди, сценою которыхъ должна была стать земля во имя интересовъ неба’. (Systeme de la Nature, предислове).}. Не только частныя теори, какъ учене о естественномъ прав, объ общественномъ договор, но весь строй просвтительной философи, равно какъ и то англйское направлене, которому она столь многимъ обязана, коренился въ элементарныхъ премахъ рацонализма. Наблюдене и умозрне происходили при преувеличенно яркомъ свт сознаня, дававшемъ лишь рзке контуры отдльныхъ явленй, выдлявшемъ ихъ какъ таковыя, но совершенно стушевывавшемъ отношеня, переходы и оттнки, рацонализмъ лишенъ былъ чутья къ отношенямъ между явленями, такъ какъ вся сила воспрятя была направлена на каждое въ отдльности. Вся жизнь на земл, начиная съ движеня небесныхъ свтилъ и кончая жизнью общества и государства, представлялась механизмомъ рацонализму XVIII вка, какъ самый складъ его мышленя и вся совокупность его представленй до извстной степени напоминали собой механизмъ, въ которомъ отдльныя части независимы, опредлимы и другъ отъ друга рзко ограничены, рацонализмъ былъ бденъ элементами полусознательными и интуитивными, обращающими механизмъ сознаня въ живое органическое цлое. Естественно, что въ рацонализм мы имемъ дло не съ однимъ только вопросомъ познаня. Чисто интеллектуальные элементы въ сознани до такой степени переплетены съ эмоцональными и волевыми, и настолько они другъ отъ друга проникаютъ, что область теоретической дятельности, затрагивающей обширнйшй кругъ явленй жизни, неизбжно возбуждаетъ и пробщаетъ къ себ сферу чувства и воли, другими словами, на ряду съ извстнымъ воспрятемъ явленя попутно является и извстное практическое отношене къ нему, во-первыхъ, какъ большая или меньшая степень интереса къ явленю и, во-вторыхъ, какъ та или другая его оцнка. Было бы конечно явнымъ заблужденемъ думать, что теоретическя положеня всегда сопровождаются опредленною оцнкою объектовъ познавательной дятельности. Врно лишь то. что подобнаго рода оцнка, налагающая свою печать на весь строй практической жизни, психологически неразрывно связана съ характеромъ познавательнаго процесса, съ этой именно стороны можно говорить о связи философскихъ идей съ психологей исторической эпохи.
Эволюцонное или историческое направлене, къ которому перешла гегемоня въ области мысли въ XIX вк, въ двухъ отношеняхъ ввело существенныя измненя. Во-первыхъ, оно перемстило центръ тяжести въ самомъ отношени наблюдающаго разума къ наблюдаемому явленю, судить о вещахъ и явленяхъ по ихъ разумности становилось труднымъ, подчасъ и невозможнымъ: жизненная дйствительность въ своемъ богатств и разнообрази выдвинула такя стороны свои, которыя не укладывались въ механическое, или въ указанномъ смысл рацоналистическое воззрне, явилось чутье къ тому, что неопредлимо разумомъ, но уловимо интуицей — къ отношеню между явленями, явилась способность наблюдать въ жизни, воспроизводить въ сознани и формулировать то, что пробртаетъ значене не отъ отчетливости и несомннности отдльныхъ элементовъ, а отъ ихъ взаимнаго соотношеня и взаимной связи. Этимъ путемъ новое время создало поняте организма, которое не только послужило основою для естественно-научнаго изслдованя, но проложило новые пути для философскаго умозрня. Связь и отношене между явленями не исчерпывается однако отношенями сосуществующими, они происходятъ и въ извстной послдовательности, и новое мровоззрне ввело моментъ времени въ область своихъ наблюденй. Этимъ нововведенемъ былъ нанесенъ смертельный ударъ рацонализму. Отношене сосуществованя, или статика явленя перестаетъ привлекать къ себ внимане философствующаго ума, и убждене въ томъ, что только въ движени, въ динамик жизненнаго процесса можетъ быть найдена его разгадка, становится все боле и боле господствующимъ. Но какъ обнять движене и процессъ, который самъ по себ безконеченъ и во времени и по количеству входящихъ въ него элементовъ? Безконечный умъ, который могъ бы ршить мровое уравнене для любого момента прошлаго или будущаго, былъ очевидной, хотя и остроумной фикцей. Въ данномъ случа новое мровоззрне вполн использовало одну сторону наслдя рацонализма: оно усвоило себ идею правильности и порядка въ явленяхъ. Для того, чтобы понять процессъ жизни, нужно было низвести его до ограниченнаго человческаго пониманя, т. е. упростить его, другими словами, нужно было предположить извстную правильность или закономрность въ мровой жизни для того, чтобы не быть подавленнымъ ея сложностью и разнообраземъ. Связь и отношене между явленями мыслится уже не какъ движене или измнене, а какъ движене закономрное или развите. Самая идея развитя не была, конечно, чмъ-либо новымъ и небывалымъ, по существу своему — аналогя съ развитемъ организма близка и доступна — она слишкомъ элементарна для того, чтобы явиться подобно новому откровеню. Ново было лишь то, что перемщена была точка зрня на матералъ, который данъ былъ исторей и жизнью. Какъ раньше знане явленя заключалось въ знани его признаковъ и свойствъ, при чемъ самое явлене разсматривалось готовымъ и сложившимся, такъ теперь реальность явленя признавалась только въ его генезис и эволюци. Мало того, въ то время какъ объективная цнность явленя измрялась, какъ было указано выше, его ясностью опредленностью и разумностью, теперь существенное значене пробртали отношеня его и связи съ прошлымъ, и въ настоящемъ стремились уже видть продуктъ этой связи, цнность явленя измрялась уже сложностью и значительностью этихъ отношенй.
Для человка половины или конца XIX столтя, для котораго динамика явленя, его жизнь во времени, сдлалась какъ бы основой и исходнымъ пунктомъ научнаго мышленя, можетъ показаться почти непонятнымъ то, что предшествующая эпоха разсматривала явленя какъ готовыя и завершенныя. Этотъ контрастъ двухъ мровоззрнй, изъ которыхъ одно ищетъ въ явлени законченнаго цлаго, а другое видитъ въ немъ лишь звено цпи и продуктъ прошлаго, былъ уже рзко формулированъ въ философскихъ системахъ классической древности. Съ одной стороны утверждене Парменида и Элеатовъ, что единое быте не было и не будетъ, такъ какъ для него существуетъ только настоящее ( , ), а съ другой стороны отрицане настоящаго въ Гераклита, представляютъ собою философскую контроверзу, но вмст съ тмъ выражаютъ глубоко различный душевный складъ и глубоко различное отношене къ жизни. Конечно, въ этихъ системахъ древности мысль находится еще въ зачаточномъ состояни и на ней трудно обосновывать психологическя параллели. Въ этомъ отношени поучительне сопоставлене двухъ системъ новаго времени, изъ которыхъ одна въ основ своей родственна Элеатамъ — пантеистическая система Спинозы, другая же Гераклиту — система далектическаго эволюцонизма Гегеля. Много было сдлано возраженй противъ правильности того, что Спиноза назвалъ свою ‘Этику’ more geometrico demonstrata. Между тмъ эта характеристика въ одномъ отношени безусловно врна. Вся система у Спинозы построена въ томъ смысл ‘по геометрическому методу’, что она совершенно независима отъ момента времени. Какъ въ геометри мы имемъ дло съ разъ навсегда опредленными и ограниченными частями неподвижнаго, неизмннаго въ своихъ свойствахъ пространства, такъ и у Спинозы безконечная субстанця съ ея безконечными аттрибутами представляетъ нчто неизмнное, цльное, въ своей безконечности абсолютнозамкнутое. Каковы бы ни были внутрення основы ученя Спинозы — пусть это будетъ мистическое чувство единеня души съ безконечнымъ Deus sive natura — несомннно то, что для Спинозы исторя и развите были понятями, которыя ни въ какомъ случа не могли быть приняты въ расчетъ. Строгая законченность опредленй, догматическое отношене къ аксомамъ, т. е. къ принципамъ, которые ясны сами по себ, внутрено враждебны эволюци и движеню { Исключене момента времени въ оцнк явленй у Спинозы отнюдь не случайно. Это очевидно изъ сопоставленя Опредленя V, ч. II. Этики съ предисловемъ къ части IV. ‘Продолжительность вещей не можетъ быть опредлена изъ ихъ сущности на томъ основани, что сущность вещей не заключаетъ въ себ извстнаго и опредленнаго времени существованя, но всякая вещь, будетъ ли она совершена боле или мене, тою же силою, которою она начала существовать, всегда можетъ и сохранять свое существоване, такъ что въ этомъ отношени вс вещи одинаковы между собой’.}. При томъ ничтожномъ интерес, который рацонализмъ удляетъ измнчивому и конкретному, при томъ внутреннемъ спокойстви и примирени, которое даетъ догматическое построене, исторя и жизнь не тревожатъ философа своими противорчями, своей неизвстностью и неуловимостью. Для человка новйшаго времени это спокойстве утеряно. ‘Этика’ и ‘Письма’ Спинозы могутъ дать ему настроене уединеннаго храма, гд все говоритъ о томъ, что незыблемо и вчно, но они не могутъ дать ему убжденя въ томъ, что этимъ храмомъ исчерпывается дйствительность, и что неудержимо впередъ движущаяся жизнь есть только модусъ субстанци, а не то, что составляетъ конечную цль нашего познаня и нашей дятельности. При всемъ неотразимомъ обаяни, которое производитъ Спиноза, его ‘Этика’ въ настоящее время безсильна обратить кого-либо въ искренняго спинозиста, т, которые признавали себя таковыми, какъ Мендельсонъ и отчасти Шлейермахеръ, на самомъ дл не понимали его и были чужды его духу, нуженъ былъ сверхчеловческй генй Гете, для того, чтобы совмстить ощущене свободы безконечной субстанци съ любовью и пророческимъ чутьемъ къ относительному и конкретному.
Съ точки зрня реакци противъ рацонализма Гегель является прямой противоположностью Спиноз. Признавая истинную реальность также только за абсолютнымъ, философъ начала XIX вка призналъ абсолютное не за вчно неподвижное, всегда себ равное, безконечность признаковъ коего прикрывала чисто логическй постулатъ и, такъ сказать, голое поняте. Онъ принялъ абсолютъ за живое начало, живое въ томъ смысл, что оно было не вн жизни, а въ ней самой. Абсолютное самораскрывается или саморазвивается во времени, и этотъ процессъ саморазвитя, далектическаго по терминологи Гегеля, есть истинно сущй процессъ жизни, а такъ какъ вн реализаци абсолютнаго разума нтъ ничего, то этотъ процессъ есть единственно дйствительный и единственно разумный. Въ этомъ отрицани бытя, какъ такового, и замн его идеей закономрнаго становленя заключается черта новйшаго времени, чутко схваченная философей. Этимъ объясняется успхъ философи и та власть, которую она имла надъ умами, въ своихъ изслдованяхъ стоявшими далеко въ сторон отъ непосредственныхъ ея задачъ, боле того, основная идея была настолько широка, что вмшала самыя разнообразныя, въ частностяхъ даже исключающя другъ друга направленя.
Въ частности въ примнени къ проблемамъ соцальной жизни переворотъ этотъ обсуждался подробно и часто, но онъ освщался подъ угломъ, который не охватывалъ явленя въ его цломъ и оставлялъ существенныя черты его незамченными и неизслдованными. Господствующее мнне сводится къ тому, что историзмъ или эволюцонизмъ, расшатавъ механическое или рацоналистическое мровоззрне, вмст съ тмъ принизилъ значене или творческй характеръ индивидуальнаго разума, или, какъ говорятъ, значене личности, предполагается, что историзмъ, въ противоположность механическому или номиналистическому воззрню на общество, какъ на собране индивидуумовъ, дятельность которыхъ опредлялась волею и разумомъ, создалъ реалистическое поняте общества, въ которомъ личность является производнымъ продуктомъ, а творческими факторами — стихйныя силы, выдливъ сознательную психическую жизнь, какъ случайный, т. е. побочный продуктъ, историзмъ искалъ формулъ движеня, законовъ общественнаго развитя въ жизни мрового безсознательнаго процесса. Поняте законовъ общественнаго развитя сливалось съ понятемъ законовъ природы вообще, и законы соцальные по аналоги были признаны ‘непреложными и неумолимыми’, прежде чмъ была сдлана серьезная попытка открыть ихъ и понять. Такимъ образомъ историческое или эволюцонное направлене противуполагается просвтительному, какъ консервативное или даже реакцонное, ибо центръ тяжести вопроса и весь вообще ‘смыслъ’ общественнаго развитя былъ отнесенъ въ прошлое, которое является объясненемъ,— а это въ данномъ случа равнозначуще съ оправданемъ — настоящаго. Для подобнаго пониманя взаимнаго отношеня двухъ логически и исторически противоположныхъ мровоззрнй имются дйствительно нкоторыя основаня, но въ общемъ взглядъ этотъ страдаетъ односторонностью, а его видимая простота и цльность скрываютъ за собою искусственность построеня. Вмсто сопоставленя существенныхъ чертъ противоположныхъ воззрнй за основане различя были приняты выводы, не вытекающе необходимо изъ основныхъ положенй. Прежде всего самая историческая обстановка была уже крайне неблагопрятна для возникновеня теори подчиненности индивидуальнаго разума. Начало прошлаго столтя выдвинуло на поприще политики, общественной жизни, науки и искусства такое большое число могучихъ личностей, дятельность ихъ была настолько значительна и несомннна, что возведене въ теорю ихъ призрачности было бы странно и необъяснимо. Вспомнимъ господствовавшя литературныя теченя — перодъ бури и натиска и реабилитацю Шекспира, раннй нмецкй романтизмъ, байронизмъ,— теченя, въ которыхъ индивидуалистическая черта сказалась съ необычайной яркостью, и для насъ станетъ ясно, что непосредственно связать наступившую политическую реакцю съ ‘духомъ времени’, съ общимъ мровоззрнемъ эпохи представляется крайне рискованнымъ. Глубокй интересъ къ внутренней жизни личности совершенно не вяжется съ теорей стихйности историческаго процесса и подчиненности индивидуума.
Факты, впрочемъ, говорятъ сами за себя. Ни метафизическя системы начала вка (Фихте, Шеллингъ и ихъ предшественники), ни государственныя ученя, возникшя на почв философскаго умозрня, не знаютъ этой теори, а историческая школа права, которая приводится въ качеств классическаго примра реакци противъ рацонализма, однимъ изъ факторовъ образованя права признала дятельность юристовъ. Если право творится и развивается ‘органически изъ народнаго духа’, то оно творится черезъ и при участи индивидуальнаго сознаня, т.-е. черезъ и при участи личности, разъ допущена дятельность личности, то уже не можетъ быть рчи объ ея подчиненности, такъ какъ въ каждомъ отдльномъ случа нельзя установить, что подсказано ей ‘народнымъ духомъ’ и что составляетъ результатъ ея индивидуальнаго творчества. Въ двухъ ученяхъ XIX вка личность дйствительно сведена до значеня простого орудя: въ соцалистическомъ учени, нашедшемъ формулу или законъ экономическаго развитя обществъ (въ этомъ учени законъ экономическаго развитя означалъ вмст съ тмъ законъ соцальнаго развитя вообще), и въ возродившейся либеральной, въ манчестерскомъ смысл, англйской соцологи {Spencer. Man versus state.}. Оба эти ученя очевидно далеки отъ реакци и политическаго консерватизма. Мало того, въ ндрахъ революци создалось якобинство, въ несомннной связи съ просвтительными рацоналистическими идеями находятся ученя утопистовъ начала XIX вка во Франци, въ коихъ теоря поглощеня личности государствомъ выражена съ наибольшей полнотой и послдовательностью. Вопросъ объ отношени личности къ обществу и государству выдвигался такимъ образомъ различными направленями, но его отнюдь нельзя считать настолько общимъ и значительнымъ, чтобы принять какъ характерный признакъ реакци противъ рацонализма. Въ дйствительности смна мровоззрнй имла настолько общй характеръ и вмст съ тмъ настолько глубоко захватила мысль новаго времени, что связать ее непосредственно съ какою-нибудь частною теорей или направленемъ политическимъ или общественнымъ не представляется возможнымъ. Новый ‘критерй истины’, новая точка зрня, какъ это показываетъ дальнйшая исторя XIX столтя, вмщала всякя направленя и всякя ученя,— реакцонныя, либеральныя, соцалистическя, и каждое изъ нихъ въ новомъ мровоззрни стремилось найти обосноване и опору, каждое изъ нихъ въ доказательство своей истинности ссылается на то, что оно согласно съ данными истори или эволюци общества. Мы возвращаемся такимъ образомъ къ высказанной уже мысли, что при общемъ характер смняющихся мровоззрнй связанныя съ ними историческя явленя нуждаются не только въ историческомъ, но и психологическомъ анализ. При этомъ, конечно, задача изслдованя заключается не въ томъ, чтобы открыть ‘господствующую черту’ и освтить и объединить ею разнообразную историческую дйствительность. Этотъ свтъ, при всей своей заманчивости, будетъ искусственнымъ и неврнымъ. Проблема истори нахожденемъ господствующей или характерной черты не ршена, а въ лучшемъ случа только поставлена. Каждое историческое явлене образуетъ равнодйствующую такого большого количества силъ, что широкя и прямолинейныя обобщеня моутъ имть въ истолковани его лишь относительное значене. То, что мы называемъ историческимъ чутьемъ и тонкостью пониманя, состоитъ не только въ созидани формулы, но и въ одновременномъ постоянномъ ограничени ея. Первая половина работы даетъ необходимый критерй существеннаго, вторая предохраняетъ отъ доктринерства, дающаго всегда неполное и искаженное изображене живого неисчерпаемаго въ своихъ отношеняхъ къ дйствительности историческаго явленя.
До ближайшаго разсмотрня особенностей новаго историческаго или эволюцоннаго мровоззрня необходимы нкоторыя предварительныя замчаня. Выше была сдлана попытка намтить психологическую основу происшедшаго умственнаго переворота, выяснене того, какъ воспользовалась философя новымъ критеремъ истины и въ какую систематическую форму она облекла его, существенно важно для правильной оцнки достигнутыхъ ею результатовъ. Большой распространенностью пользуется убждене, что эволюцонизмъ возникъ на почв успховъ, которые были сдланы въ половин XIX столтя естественными науками, предполагаютъ, что теоря развитя, въ общихъ чертахъ только намченная Ламаркомъ и Гете, ведетъ свое начало отъ Дарвина, положившаго основане ей доказательствомъ измняемости видовъ. Позднйше натуралисты широко будто бы воспользовались теорей развитя, примнили ее къ отдльнымъ областямъ положительнаго знаня, и изъ основныхъ ея положенй создали научную философю. Нтъ ничего ошибочне этого взгляда. Дальнйшее изложене должно служить доказательствомъ, во-первыхъ, того, что новымъ умственнымъ настроенемъ, сказавшимся въ начал XIX вка, для созданя эволюцонной теори воспользовались прежде всего натурфилософя и метафизика, и во-вторыхъ того, что эволюцонизмъ, въ какую бы форму онъ ни былъ облеченъ, не можетъ претендовать на значене научной теори, въ смысл положительнаго научнаго эмпиризма. Объ эволюцонномъ характер системы Гегеля было уже сказано выше. Что касается до натурфилософи, то родство ея съ метафизикой и философей вообще было слишкомъ близко для того, чтобы можно было выдлить ее, какъ философю природы въ современномъ смысл: натурфилософя была метафизикой въ такой же мр, въ какой метафизика стремилась дать систему природы. Рчь Кильмейера ‘объ отношени органическихъ силъ’ (1793 г.) интересна въ этомъ отношени и сама по себ и по тому импульсу, какимъ она послужила для Шеллинга. Въ ней уже сдлана попытка найти законъ эволюци или ‘планъ природы’, состоящй въ постепенномъ измнени отношенй между основными органическими Силами. Эту идею закономрнаго развитя Шеллингъ положилъ въ основане своей натурфилософи съ одной стороны и системы трансцендентальнаго идеализма, съ другой: до того сильно захватила она не столько оригинальнаго, сколько чуткаго и отзывчиваго къ идеямъ времени философа. Въ сочинени ‘О мровой душ’ (1798 г.) онъ указываетъ на тождество принципа механизма и организма и говоритъ, что былъ бы сдланъ значительный шагъ впередъ, если бы можно было показать, что послдовательный рядъ всхъ органическихъ существъ образовался, благодаря постепенному развитю ‘одной и той же организаци’. Дале, какъ бы предвосхищая возражене, которое длалось боле чмъ полвка спустя Дарвину, онъ замчаетъ, что невозможность доказать на опыт эволюцю видовъ объясняется продолжительностью перодовъ развитя. Съ другой стороны, Шеллингъ развиваетъ основныя положеня своей системы трансцендентальнаго идеализма, устанавливаетъ учене о тождеств субъекта и объекта и субстанцональный характеръ абсолютнаго ‘я’ {‘Субстанцональны въ смысл Спинозы. Куно Фишеръ неоднократно возвращается къ отрывку изъ письма Шеллинга къ Гегелю: ‘Ich bin Spinczist geworden. Staune nicht, du wirst bald hren wie? Spinoza war die Welt Alles, mir ist es das Ich’. Какъ бы опираясь на Спинозу, Шеллингъ считаетъ явленя модусами или видами бытя абсолютнаго тожества (субстанци). Куно Фишеръ однако недостаточно выясняетъ неосновательность приведеннныхъ словъ Шеллинга. Сущность спинозизма не въ признани безконечной субстанци, а въ признани ея абсолютной необходимости, законченности и неподвижности. Шеллингъ же мене всего спинозистъ, несмотря на его заявлене и на поверхностное сходство опредленй. Признане процесса мрового развитя, при томъ прямолинейнаго, заключающагося въ потенцировани Явленй (въ спецально Шеллинговскомъ смысл) совершенно чуждо духу спинозизма.}, но это я, или абсолютное тождество, есть начало, выражающее мровое развите, потому что сущность его заключается въ постепенно усиливающемся преобладани въ явленяхъ субъективнаго начала надъ объективнымъ. Не можетъ, конечно, подлежать ни малйшему сомннй), что выводъ, къ которому пришелъ Шеллингъ, установивъ теорему закономрнаго мрового развитя, находится въ тснйшей связи съ его метафизической системой и выражаетъ одну изъ ея существенныхъ особенностей, и о научномъ эмпиризм здсь не можетъ быть и рчи. То обстоятельство, что десять лтъ спустя Ламаркъ и Гете независимо высказались въ пользу теори развитя, наводитъ на мысль, что эволюцонизмъ не есть результатъ научнаго изслдованя, а скоре наоборотъ: научный духъ получилъ извстный толчокъ и направлене отъ идеи чисто философской и метафизической, а это оказалось возможнымъ потому, что Историзмъ и эволюцонизмъ были не только абстрактною системою, но сдлались, такъ сказать, категорей мышленя, могущественной идеей, оплодотворившей вс области человческаго духа. Могутъ возразить, что то, что высказано Шеллингомъ, Ламаркомъ и Гете, не имло само по себ никакой Научной цнности, такъ какъ это были неопредленныя, хотя и генальныя догадки. Только тогда, когда положительная наука, во всеоружи опыта и наблюденя, доказала справедливость этихъ догадокъ, он пробрли настоящее значене и сдлались прочнымъ достоянемъ положительнаго знаня. Въ этомъ воображаемомъ, но возможномъ возражени кроется недоразумне, которое необходимо раскрыть. Поняте эволюци или развитя можетъ быть понимаемо въ положительномъ научномъ изслдовани въ двухъ существенно различныхъ значеняхъ. Прежде всего поняте эволюци можетъ быть примнено къ явленю конкретному, имющему вс признаки опредленной индивидуальности, въ этомъ смысл мы говоримъ о развити организма. Эволюця въ этомъ значени совпадаетъ съ понятемъ органическаго роста и можетъ быть оставлена нами безъ разсмотрня. Во-вторыхъ, поняте эволюци примняется къ группамъ дискретныхъ явленй, физически разъединенныхъ, но связанныхъ основными принципами своего существованя, если мы говоримъ объ эволюци органическихъ видовъ или объ эволюци политическихъ учрежденй какой-либо страны, то мы этимъ указываемъ только на то, что мы имемъ различныя группы однородныхъ явленй во времени, находящяся между собой въ закономрной причинной связи. Если мы при этомъ иногда невольно, по аналоги предполагаемъ конкретный субстратъ будто бы эволюцонирующй, мы впадаемъ въ логическую ошибку. На самомъ дл нтъ ни видовъ и обществъ и пр., которые бы развивались, а есть только группы явленй, находящихся въ извстныхъ отношеняхъ къ другимъ группамъ явленй, которыя имъ по времени предшествовали. Что же мы можемъ считать доказаннымъ научнымъ изслдованемъ въ данномъ интересующемъ насъ случа? Только то, что органическе виды не являются неподвижно предустановленными, а подлежатъ измненю, подъ влянемъ извстныхъ обстоятельствъ (полового подбора, наслдственности, борьбы за существоване и пр.), закона развитя, эволюцонизма, какъ теори закономрнаго измненя или усовершенствованя, т.-е. того, что пытался дать Шеллингъ или впослдстви Спенсеръ (о Спенсер рчь будетъ ниже), наука не дала и не могла дать {Полный глубочайшаго научнаго интереса споръ между Вейсманомъ и правоврными дарвинистами очевидно не можетъ пошатнуть нашего вывода, чье бы утверждене ни оказалось правильнымъ, ибо какъ бы ни происходилъ процессъ измненя или усовершенствованя вида, среда остается неустранимымъ ршающимъ факторомъ.}. Въ нсколько утрированной форм по поводу теори измняемости видовъ было сдлано по существу правильное замчане, что согласно ей въ течене времени и изъ всего, что угодно, можетъ возникнуть все, что угодно, ибо при выживани наиприспособленнйшихъ и прочихъ условяхъ измняемости видовъ, условя среды являются въ конц-концовъ моментомъ ршающимъ. Между тмъ теоря развитя предполагаетъ, что измненя происходятъ не случайно, т.-е. не подъ влянемъ обстоятельствъ, случайныхъ по отношеню къ разсматриваемому ряду, а съ извстной правильностью или закономрностью, присущей самимъ явленямъ. Ясно, что разъ существуетъ въ самомъ явлени или въ круг явленй предустановленный принципъ или законъ развитя, то онъ не можетъ быть согласованъ съ теорей измняемости явленй, когда эти измненя находятся въ исключительной зависимости отъ той или иной комбинаци вншнихъ силъ. Если же включить въ изслдуемый рядъ и всю возможную комбинацю вншнихъ силъ, т.-е. всю жизнь вселенной, то мы очевидно придемъ къ установленю принципа, лежащаго за предлами опыта и находящагося, слдовательно, вн компетенци положительной науки, по крайней мр той, на которую упомянутое возражене могло бы сослаться. Дйствительно, тамъ, гд мы находимъ эволюцонизмъ, выраженнымъ въ общей форм, онъ всегда иметъ характеръ метафизическаго построеня, даже тамъ, гд этого всего мене можно ожидать. Мы имемъ теперь въ виду ‘Систему синтетической философи’ Спенсера. Нелишнимъ можетъ быть будетъ напомнить, что идеи наслдственности, приспособленя къ сред, выживаня наиприспособленнйшихъ, т.-е. весьма существенныя положеня дарвинизма, были формулированы Спенсеромъ до Дарвина и независимо отъ него съ такою опредленностью и ршительностью, что появлене въ свтъ ‘Происхожденя видовъ’ и ‘Происхожденя человка’ не заставили его ни въ чемъ измнить своихъ основныхъ воззрнй. Спенсеръ въ своей ‘Систем’ не только устанавливаетъ свою эволюцонную теорю, но для самого принципа или закона развитя находить опредленное выражене, своей формул или закону, онъ придаетъ всеобъемлющее значене и примняетъ ее не только къ объясненю мрового развитя въ цломъ, но къ каждой отдльной области или групп явленй. Это оказалось возможнымъ потому, какъ мы увидимъ дале, что формул или закону своему Спенсеръ придалъ абсолютный характеръ. Жизнь явленя можетъ быть познана только въ той форм, которая предустановлена закономъ нашей познавательной дятельности, и которая въ закон развитя находитъ свое теоретическое выражене. Насъ слишкомъ отвлекло бы отъ непосредственной нашей задачи подробное разсмотрне примненя Спенсерова закона развитя, мы ограничимся лишь основными принципами, имющими общее философское значене. Свой извстный законъ (‘Эволюця есть интеграця матери, сопровождаемая разсянемъ движеня, во время которой матеря переходитъ отъ состояня несвязной и неопредленной однородности къ состояню опредленной и связной разнородности, а неизрасходованное движене претерпваетъ аналогичное же превращене’) Спенсеръ иллюстрируетъ многочисленными данными изъ всхъ областей неорганической, органической и надъ-органической (общественной) среды, но онъ неоднократно указываетъ на то, что только дедуктивный характеръ его, т. е. то, что онъ выведенъ изъ принципа, ‘котораго уже нельзя ни свести къ какому-либо другому, ни Вывести изъ другого’, придаетъ ему характеръ всеобщности и необходимости. Этотъ принципъ, обладающй наибольшей общностью и величайшею степенью реальности, или что одно и то же у Спенсера, абсолютною неустранимостью изъ сознаня, есть принципъ ‘постоянства Силы’. Эта сила, говоритъ онъ, есть сила абсолютная, о которой мы имемъ смутное сознане, какъ о необходимомъ коррелатив силы, познаваемой нами. Такимъ образомъ, подъ постоянствомъ силы мы понимаемъ постоянство чего то, превосходящаго наше знане и понимане. ‘Утверждая постоянство силы, мы утверждаемъ безусловную реальность безъ начала и безъ конца. Мы такимъ образомъ неожиданно приходимъ къ заключительной истин, соединяющей Науку и Религюю. Разсматривая данныя, заключающяся въ рацональной теори вещей, мы видимъ, что вс эти данныя могутъ быть сведены къ одному, безъ котораго невозможно сознаване: къ постоянному бытю Непознаваемаго, какъ необходимаго коррелатива Познаваемаго… Итак, единственное начало, превосходящее опытъ, ибо онъ служитъ ему основанемъ, есть постоянство силы!’. Уже въ самомъ обосновани закона развитя положена такимъ образомъ сверхъ-опытная идея постоянства силы, при чемъ эта идея, несмотря на всю позитивно научную обстановку, въ которую она водворена, иметъ вс признаки абсолюта въ метафизическомъ смысл. Можно еще до извстной степени признать позитивно научный характеръ понятя непознаваемаго, какъ Логическаго постулата, но у Спенсера ‘Непознаваемое’ очевидно есть нчто большее, чмъ постулатъ, который только допускается, но въ дальнйшемъ умозрни уже не принимается въ расчетъ. У Спенсера ‘Непознаваемое’ есть нчто такое, о чемъ мы, по его словамъ, имемъ смутное сознане, какъ о необходимомъ коррелатив познаваемаго, ‘Непознаваемое’ въ Высшемъ синтез объединяетъ науку и религю, ‘Непознаваемое’, наконецъ, является источникомь и коррелативомъ идеи постоянства силы. Если мы вспомнимъ, какое мсто въ систем Спенсера занимаетъ идея постоянства силы, что Она является основанемъ и условемъ опыта вообще, что изъ нея необходимо вытекаетъ идея причинности и идея единообразя закона, то не трудно будетъ убдиться, что въ ‘непознаваемомъ’ нужно предположить условя, придающя всему нашему знаню характеръ незыблемости и достоврности. Очевидно, что то, что Спенсеръ подразумваетъ подъ ‘Непознаваемымъ’, названо имъ такъ по недоразумню, ибо разъ это ‘абсолютное’ таково, что мы имемъ о немъ хотя бы ‘смутное сознане’, разъ оно въ состояни внушать и обосновывать высшя религозныя и этическя идеи, то мы уже несомннно имемъ дло съ какимъ-то родомъ познаня, хотя быть можетъ и отличнымъ отъ того, которымъ пользуется научный эмпиризмъ. Насъ не должны смущать неоднократныя заявленя Спенсера о томъ, что подъ ‘началомъ превосходящимъ опытъ’ онъ понимаетъ не превосходящй опытъ вообще, а индивидуальный опытъ, что идея, превосходящая опытъ, или идея а priori, или, наконецъ, идея необходимая (опредленя у Спенсера равнозначащя) должна быть понимаема какъ идея, ставшая органической, прирожденной, вслдстве координированнаго и унаслдованнаго опыта безчисленнаго ряда поколнй. Прежде всего логическая несообразность въ утверждени опыта, служащаго основанемъ опыта, остается неустранимою, такъ какъ очевидно, что опытъ не можетъ предшествовать самому себ и не можетъ обосновывать своей собственной возможности. Но что еще существенне, самая необходимость признаня коррелатиза познаваемаго есть синтетическое суждене а priori въ Кантонскомъ смысл. Правъ или не правъ Спенсеръ ръ своемъ спор съ Кантомъ объ апрорности пространства и времени, несомннно то, что онъ въ основане своей системы положилъ суждене необходимое (пусть оно по терминологи Спенсера будетъ неустранимое въ сознани), въ которомъ предикатъ (необходимое существоване коррелатива) содержитъ нчто такое, что субъекту (познаваемому) необходимо не присуще, другими словами синтетическое суждене а priori. При этомъ Спенсеръ идетъ въ нкоторыхъ отношеняхъ дальше Канта. Въ то время какъ для послдняго условя познаня создали глухую, непроницаемую стну между теоретическимъ разумомъ и мромъ нуменовъ,— у Спенсера между мромъ непознаваемымъ и познающимъ субъектомъ есть какое-то смутное общене, не смотря на свою смутность и неопредленность, столь богатое послдствями. Для Канта невозможность установить какя-либо отношеня между теоретическимъ разумомъ и объективнымъ мромъ была очевидна, и для того, чтобы вывести человческй умъ изъ состояня растерянности, чтобы дать ему каке нибудь прочные устои въ хаос неразршимыхъ противорчй и несообразностей, онъ вынужденъ былъ предположить существоване иного, умопостигаемаго мра съ ему одному свойственными порядками и законами. Спенсеръ своимъ ‘Непознаваемымъ’ упрощаетъ задачу и безъ тхъ существенныхъ ограниченй, которыя мы находимъ у Канта, принимаетъ ‘непознаваемое’ въ одно и то же время и за Ding an sich и за область, въ которой противорче свободы и необходимости можетъ получить окончательное разршене. Въ этомъ заключается наиболе уязвимый пунктъ ученя Спенсера. Съ реалистической точки зрня, которую Спенсеръ силится не покидать въ обосновани своей философи, необходимость коррелатива Познаваемаго ничмъ не можетъ быть доказана. Если практика нашего познаня исчерпывается мромъ явленй и не нуждается ни въ какомъ допущени коррелатива его, то и для теори познаня Непознаваемое можетъ быть лишь постулируемой мнимой величиною. Этихъ замчанй.быть можетъ достаточно для того, чтобы сдлать убдительною мысль, что эволюцонизмъ, формулированный даже въ самыхъ строгихъ терминахъ естественно-научнаго изслдованя, на самомъ дл покоится на чисто метафизическомъ основани. Анализъ того, что Спенсеръ называетъ ‘Истолкованемъ эволюци’, подтверждаетъ ее и съ другой стороны. Остановимся прежде всего на томъ, что Спенсеръ называетъ единообраземъ закона. Подъ единообраземъ закона онъ понимаетъ то, что ‘если въ двухъ случаяхъ существуетъ точнйшее сходство не только между главнйшими антецедентами, которые мы отличаемъ отъ другихъ, называя ихъ причинами, но также между сопутствующими антецедентами, которые мы называемъ условями, то мы не можемъ утверждать, что послдствя будутъ различествовать, не утверждая въ то же время, либо что сила начала существовать, либо что она перестала существовать’. Изъ этого опредленя съ очевидностью слдуетъ то, что немыслимость дйствя безъ причины есть не только результатъ опыта (опыта индивидуума или вида), но что она содержится въ положени, предшествующемъ опыту и обусловливающемъ самую возможность его. Постоянство силы есть основной законъ бытя и мышленя, а единообразе закона есть только извстное выражене вытекающаго изъ него закона причинности. Какова философская цнность подобнаго утвержденя? Безспорно, что если бы тезисъ о единообрази закона имлъ въ виду ту относительную и ограниченную область явленй, которая съ такимъ поразительнымъ успхомъ использована положительной наукой, онъ былъ бы неопровержимъ. Наука сильна тмъ, что уметъ изолировать кругъ изслдуемыхъ явленй, искусственно отмежевывая поле изслдованя и сильна тогда именно, когда это искусственное самоограничене проводится съ наибольшею ршительностью, какъ въ математик и механик, въ этомъ ограниченномъ круг относительное единообразе закона несомннно. Но въ формул Спенсера вопросъ поставленъ вообще безотносительно цъ области примненя и потому ршене его страдаетъ чисто логической ошибкой. Въ самомъ дл, мы знаемъ, что неопредленное и безпорядочное ‘ ‘ у Спенсера заключено въ опредленную формулу, оно выражается въ постоянномъ и опредленномъ перераспредлени вещества и движеня, происходящемъ во вселенной,— въ концентраци вещества и разсяни движеня въ случа эволюци и дезинтеграци вещества и поглощени движеня въ случа разложеня. При установлени этого основного факта нельзя не признать, что каждое данное состояне бытя вселенной или какой-нибудь части ея есть единственное и неповторлющееся. Можетъ ли при этихъ условяхъ имть абсолютное значене то мнимо-эмпирическое обосноване закона причинности и единообразя закона, которое дано Спенсеромъ? Разъ въ двухъ случаяхъ, пользуясь его же выраженемъ, вообще не можетъ существовать ‘точнйшаго сходства между главнйшими антецедентами — причинами и сопутствующими — уловями’ (ибо ), то вмст съ тмъ рушится обосноване принципа единообразя закона: законъ охватываетъ явлене въ момент статическомъ и не можетъ имть мста тамъ, гд динамическое состояне есть неустранимая изъ сознаня реальность. Нкоторыя пояснительныя замчаня быть можетъ не будутъ излишни Недопустимость тождества въ явленяхъ, какъ мы видли, приводитъ къ признаню относительнаго значеня принципа единообразя закона. Если мы обозначимъ извстную группу явленй, связанныхъ причинностью, черезъ а, а другую подобную черезъ b, то, слдуя принципу единообразя закона, мы должны признать, что b покрываетъ всецло, безъ остатка а, математически мы можемъ изобразить это въ вид уравненя а — b = 0. Въ дйствительности однако, какъ мы знаемъ, полнаго совпаденя или тождества въ цпи явленй быть не можетъ, и это равенство будетъ обозначать лишь то, что разность между а и b такова, что для даннаго случая, для данной группы явленй она не принимается нами въ расчетъ въ виду особенныхъ цлей даннаго познавательнаго процесса. Допустимъ, что естествоиспытатель, изслдуя вляне какихъ-нибудь ядовъ на нервную систему живого организма, устанавливаетъ въ своихъ наблюденяхъ причинную связь между введенемъ въ организмъ извстнаго яда и послдующимъ затмъ состоянемъ нервной системы этого организма, допустимъ дале, что въ другомъ ряд наблюденй ему удалось констатировать то же отношене. Для этого изслдователя отношене а очевидно покрывается отношенемъ b, и единообразная связь причины и слдствя для него не можетъ подлежать сомнню. Каковъ въ данномъ случа былъ процессъ познаваня? Въ дйствительности введенный въ организмъ ядъ могъ вызвать измненя не только въ нервной систем, но и въ пищеварительныхъ органахъ, органахъ дыханя, въ сердц и т. д., но вс эти возможныя измненя въ глазахъ нашего изслдователя настолько несущественны, что онъ опускаетъ ихъ и останавливаетъ свое внимане на одномъ только — на нервной систем. Поэтому его положене въ постоянств дйствя яда врно лишь потому и лишь постольку, поскольку изъ сложнаго явленя (дйствя яда на организмъ) выдлена одна сторона его, на которой сосредоточенъ интересъ познаня, иначе говоря, единообразе существуетъ лишь постольку, поскольку установлена извстная, строго опредленная и ограниченная въ своемъ содержани точка зрня на совершающяся явленя. Если бы нужно было выяснить дйстве яда не только на нервную систему, но и на организмъ вообще, то формула несомннно усложнилась бы въ значительной степени, и единообразе получилось бы боле сложное и мене опредленное, если бы затмъ нужно было принять во внимане предыдущя состояня организма до момента введеня въ него яда, вншня условя его жизни, наслдственныя предрасположеня, питане и пр., то очевидно, что съ усложненемъ условй наблюденя разность между a и b длалась бы все боле и боле значительною, и легко можно себ представить точку зрня, съ коей первоначальный фактъ проникновеня извстнаго яда въ живой организмъ вовсе не могъ бы быть включенъ въ опредленную формулу. Это значитъ, что съ измненемъ того, что представляетъ интересъ въ данномъ явлени, измняется характеръ единообразя и значене связи причины со слдствемъ, которая была установлена при другихъ условяхъ. Этими соображенями разумется отнюдь не подвергается сомнню значене закона причинности и единообразя закона. Мы хотли бы только указать на то, что характеръ безусловности ему присущъ только тамъ, гд условя опыта опредлены заране, при чемъ опредляющимъ моментомъ является интересъ къ явленю или оцнка его, т. е. начало, лежащее, такъ сказать, вн процесса познаня, но обусловливающее самую возможность его. Объективно, вн этого отношеня познающаго субъекта къ познаваемому объекту нтъ и не можетъ быть критеря существеннаго, слдовательно нтъ и не можетъ быть мста примненю закона причинности, ибо для этого требуется извлечене явленя изъ хаоса мрового движеня вообще и выдлене въ самомъ явлени тхъ элементовъ, которые могли бы быть разсматриваемы какъ причины и слдствя. Оцнка явленя или интересъ къ нему есть такимъ образомъ та опора, безъ коей рычагъ познаня, при всей значительности своего механизма, не можетъ произвести ни малйшаго движеня. Въ этомъ заключается активная сторона познавательнаго процесса. Когда познане направлено на конкретное индивидуальное явлене, будетъ ли оно простое, доступное непосредственному воспрятю, или сложное, требующее методическаго наблюденя или изслдованя, оцнка явленя опредляетъ воспряте или наблюдене, но при этомъ роль активнаго элемента познаня различна: чмъ сложне наблюдаемое явлене, и чмъ боле самое наблюдене удаляется отъ непосредственнаго воспрятя, тмъ боле значене момента интереса или оцнки, другими словами, тмъ значительне то, что вносится въ познане активнымъ элементомъ. Несомннно, что и въ образовани общихъ идей участвуетъ тотъ же субъективной факторъ, но въ общей иде многообразныя связи со смежными областями, благодаря именно ея общности, ослаблены, а потому самая идея въ психологическомъ смысл боле самостоятельна и мене зависима отъ момента интереса или оцнки. При безконечномъ обили матерала, подлежащаго наблюденю съ одной стороны и при несовершенств нашего познавательнаго аппарата — съ другой, истинное познане, т. е. познане явленя во всей его индивидуальной конкретной полнот невозможно. Общя идеи являются до извстной степени актомъ приспосоленя познающаго ума къ безконечности явленй, которыхъ онъ инымъ непосредственнымъ образомъ осилить не можетъ. Общя идеи, смыслъ и значене коихъ заключается въ томъ, что он скрплены принципомъ единообразя закона и вообще закономрности явленй, представляетъ изъ себя то упрощене и въ извстномъ смысл извращене жизни, безъ котораго человческй умъ, очутившись лицомъ къ лицу съ безконечностью явленй во времени и въ пространств, былъ бы уничтоженъ и подавленъ. Если мы пожелаемъ отдать себ отчетъ въ значени термина ‘точныя науки’, то мы неизбжно должны будемъ признать, что наука можетъ быть точною только тогда, когда допущена основная предпосылка, заключающаяся въ томъ, что явленя могутъ повторяться во времени и въ пространств до полнаго тождества {Въ психологи рацонализма отношене того, что мы называемъ активнымъ элементомъ познаня къ общимъ идеямъ или понятямъ, представляетъ нкоторыя интересныя особенности. Рацонализмъ въ своемъ тяготни къ опредленному и законченному не только доводитъ до извстной виртуозности процессъ образованя идей, но и вызываетъ къ нимъ отношене и интересъ какъ бы къ реальностямъ, не въ смысл реалистическаго положеня universalia sunt realia, а въ томъ, что идеи получаютъ извстную оцнку и возбуждаютъ къ себ интересъ, несмотря или иногда именно благодаря своей призрачности въ смысл дйствительнаго существованя. Интересъ къ идеямъ въ этихъ случаяхъ можетъ и въ интенсивности и въ распространени дойти до крайней степени и войти органическимъ ингредентомъ въ высшую эмоцональную жизнь. Философя, исходящая изъ этого психологическаго факта, приводитъ къ идеализму, но не къ Платона, который ближе всего къ схоластическому реализму средневковья, а къ умопостигаемому мру идеала въ томъ значени, какое этимъ понятямъ было придано въ новое время. Идеализмъ опирается такимъ образомъ на то первичное явлене, душевной жизни, въ силу котораго общя идеи по существу своему имютъ тенденцю стать, такъ сказать, автономными психологическими элементами: эманципировавшись отъ мра представленй, он стремятся занять мсто на ряду съ нимъ. Отношене, которое устанавливается между первичнымъ мромъ представленй и производнымъ мромъ идей съ одной стороны опредляетъ характеръ философской системы, а съ другой — является источникомъ творчества въ области религи, этики и искусства.}. Выше мы уже имли случай указать на то, что это предполагаемое тождество противоречитъ принципу мрового движеня и можетъ имть лишь относительное значене для искусственно изолируемыхъ круговъ явленй. Строго говоря, такъ называемыя точныя науки всми своими завоеванями и успхами обязаны неточности своихъ методовъ и значительны тмъ именно, что умютъ удовлетворяться неточностью своихъ выводовъ, стоитъ лишь наук столкнуться съ областью явленй, не поддающейся почему-либо желательному упрощеню, требующихъ боле точнаго въ философскомъ смысл изученя (какъ, напр., въ метеорологи), и выводы ея длаются шаткими, и самая научность ихъ остается подъ сомннемъ. Эволюцонная философя — и въ этомъ, какъ и слдовало ожидать, она сходится съ крайними идеалистическими направленями — безусловнымъ признанемъ закономрности и единообразя закона постулируетъ предустановленный порядокъ мрозданя, положене, находящееся въ непримиримомъ противорчи съ основанями, изъ коихъ она исходитъ, и которыя она принимаетъ за достоврныя и необходимыя. Очевидно, допущене вчнаго мрового движеня ( ) исключаетъ возможность признаня того, что природа управляется законами, ибо законъ природы въ философскомъ смысл прежде всего предполагаетъ тождество въ явленяхъ или вчное возвращене. Формулированный абстрактно законъ, конечно, можетъ претендовать на всеобщее значене независимо отъ реальныхъ явленй, въ коихъ онъ проявляется, но онъ во всякомъ случа теряетъ характеръ безусловности и непреложности, разъ мы исходимъ не изъ логическаго постулата — въ этомъ случа законъ остается тмъ, что обыкновенно и принято называть закономъ природы,— а изъ идеи безконечнаго мрового движеня.
Если раскрыте закономрности въ явленяхъ преслдуетъ цли сведеня къ нулю разности между а и b въ нашей условной формул, то, съ другой стороны, можно предположить, что есть группы явленй, гд, наоборотъ, весь интересъ познающаго ума сосредоточенъ на познани этой разности,— тамъ именно, гд требуется не формулироване закона, а познане явленя во всей его жизненной конкретной полнот. Въ данномъ случа разность а — b не будетъ той quantit ngligeable, которую изслдователь опускаетъ, какъ несущественную, лежащую за предлами его непосредственной задачи, она будетъ именно тмъ, что только и можетъ удовлетворить данный процессъ познаваня.
Историческая и соцальная жизнь человчества представляетъ обширную область явленй, въ которыхъ познаване индивидуальнаго и конкретнаго является преобладающимъ. Что касается до историческаго знаня, то безспорно, что ближайшая его цль заключается въ познани явленй во всей ихъ индивидуальности. Каковы бы ни были взгляды на исторю и ея методы, несомннно то, что ея задача заключается въ томъ, чтобы дать знане объ образующихъ историческое явлене многочисленныхъ элементахъ въ той именно комбинаци и группировк, въ какой они дйствительно случились. Какъ извстно, Шопенгауэръ, исходя изъ этого взгляда, отрицаетъ значене истори, какъ науки. ‘Наука,— говоритъ онъ,— являясь системой понятй, иметъ объектомъ своимъ виды, исторя — индивидуумы, говорить о наук объ индивидуумахъ значитъ впадать въ противорче. Въ то время, какъ наука говоритъ о томъ, что есть всегда,— исторя разсказываетъ о томъ, что разъ было и больше не повторится. Наконецъ, такъ какъ исторя иметъ дло. Съ единичнымъ и индивидуальнымъ, которое по природ своей неисчерпаемо (seiner Natur nach unerschopflich), то она даетъ только половинчатое и несовершенное знане’. Это отрицане истори какъ науки изъ за содержаня ея послдовательно у философа, для котораго идея есть нчто большее, чмъ общее поняте, а основная истина философи заключается въ томъ, что во вс времена быте (т.-е. идеи) неизмнно, и всякое возникновене и становлене (Entstehen und Werden) только видимость. Здсь не мсто входить въ разсмотрне Шопенгауэровскаго воззрня. Мы не можемъ однако не отмтить существеннаго для него замчаня, что индивидуальное неисчерпаемо (разумется въ своихъ признакахъ, свойствахъ и отношеняхъ) и не можетъ быть поэтому предметомъ науки. Къ этому взгляду мы вернемся ниже.
Когда является вопросъ объ изучени какого-нибудь историческаго явленя, то прежде всего дло идетъ о воспроизведени того, что въ дйствительности произошло, мы предполагаемъ, что изслдуемое явлене не могло быть изолировано, что ему предшествовали, съ нимъ одновременно происходили и за нимъ слдовали другя явленя, съ нимъ связанныя, и задача наша сводится къ установленю этихъ многочисленныхъ и разнообразныхъ связей. Очевидно, что этимъ путемъ мы придемъ къ изученю явленя въ его индивидуальности. Принципъ единообразя закона въ данномъ случа не можетъ имть непосредственнаго примненя, ибо онъ по существу своему предполагаетъ отношеня вообще, вн опредленнаго времени и пространства и допускаетъ основную предпосылку тождества въ явленяхъ. Устанавливая единообразе въ отношени между объемомъ газовъ и ихъ плотностью или между притяженемъ тлъ и ихъ массою. И отдляющимъ ихъ разстоянемъ, натуралистъ необходимо допускаетъ это тождество, между тмъ какъ, говоря, напр., о распадени мровыхъ имперй, историкъ не можетъ не знать, что о тождеств отдльныхъ случаевъ не можетъ быть и рчи. Возможны, конечно, сближеня между такими явленями, какъ распадене монархи Александра Македонскаго, падене Римской Импери, раздроблене монархи Карла Великаго и т. п., но открываемыя историкомъ общя черты въ нихъ отнюдь не имютъ характера той общности, которая можетъ служить основанемъ для установленя единообразной закономрности, находимыя историкомъ общя черты въ явленяхъ служатъ единственно для лучшаго орентированя въ неисчерпаемомъ разнообрази конкретнаго явленя, и самыя обобщеня въ большинств случаевъ ограничиваются предлами того круга событй, которыми оно было дано. Точно также ни въ одномъ заслуживающемъ вниманя случа историкъ не можетъ установить того, что извстное явлене закономрно, т.-е. необходимо слдовало за другимъ, и что иныя Послдствя были бы немыслимы. Отрицане законовъ истори стало въ настоящее время настолько общимъ мстомъ Въ историко-философской литератур, что объ этомъ нтъ надобности распространяться. Мы не можемъ только не упомянуть здсь объ одномъ толковани понятя Историческихъ законовъ, которое дано было Зиммелемъ. Первый шагъ въ познани разнообразныхъ и спутанныхъ отношенй дйствительности, говоритъ Зиммель, есть познане философское. Оно длаетъ общя предположеня, даетъ руководящую нить въ путаниц явленй и прочищаетъ такимъ образомъ путь точному, научному знаню, историческе законы имютъ аналогичное значене: ‘они являются антиципацею точнаго познаня историческихъ событй, какъ метафизическя представленя являются таковой для мровыхъ событй вообще’ (Проблемы философи истори, гл. II). Въ этомъ понимани историческихъ законовъ, по существу правильномъ, нельзя не видть того глубокаго измненя, которое было внесено въ самое поняте историческаго закона по сравненю съ тмъ значенемъ, которое придавали ему точная наука съ одной стороны и представители старой исторической школы съ другой.
Отказавшись отъ законовъ истори, историки и соцологи тмъ не мене признаютъ возможность и необходимость законовъ соцологическихъ, имющихъ формулировать закономрность въ развити общественныхъ группъ и отдльныхъ областей и сторонъ общественной жизни (напр. семьи, собственности, государства и т. п.). Нужно замтить, что вопросъ здсь не въ такъ называемыхъ эмпирическихъ обобщеняхъ, которыя, вслдстве своего частнаго характера, не могутъ возбуждать никакихъ недоразумнй. Подобныя обобщеня, являющяся по существу тмъ же, что Зиммель понимаетъ подъ историческими законами не претендуютъ на всеобщую и абсолютную достоврность. Для того, чтобы строить здане, нужны лса, подмостки и другя вспомогательныя сооруженя, но ихъ никто, конечно, не смшаетъ съ самимъ зданемъ, они можетъ быть необходимы, но необходимость эта временная, такъ сказать, случайная, зависящая единственно отъ несовершенства нашихъ премовъ. Историческя обобщеня имютъ подобное именно значене, и не о нихъ думаютъ соцологи, говоряще о соцологическихъ законахъ. Они выдвигаютъ прежде всего принципъ строгой закономрности и предполагаютъ соцологическе законы, имюще всеобщее и обязательное значене. Вмст съ допущенемъ закономрной, т.-е. опредленной причинной связи между соцальными явленями, здсь допускается также предположене, что каждый соцальный факт, подобно фактамъ изъ области положительныхъ наукъ, можетъ быть отвлеченъ отъ своей конкретной реальности и конструированъ, какъ типъ, по своимъ существеннымъ чертамъ. Какъ явлене индивидуальное, думаютъ историки и соцологи, общественныя явленя составляютъ предметъ науки описательной — истори, какъ явленя типическя они принадлежатъ наук номотетической — соцологи. Эти предпосылки, равно какъ и сдланный изъ нихъ выводъ, возбуждаютъ сомння. Прежде всего нсколько замчанй о закон причинности. Не касаясь совершенно гносеологической стороны вопроса, мы не можемъ не указать на то, что каково бы ни были происхождене и характеръ категори причинности, она иметъ опредленное поле для своего примненя и въ этомъ отношени не представляетъ никакихъ особенностей по сравненю съ другими ‘всеобщими истинами’. Тамъ, гд мы имемъ явлене предыдущее и явлене послдующее и нкоторую связь между ними, мы для уразумня этой связи отнюдь не можемъ всегда прибгнуть къ закону причинности. Эта мысль можетъ быть пояснена аналогей. Такъ, напримръ, несомннно, что окружность круга есть линя конечная, между тмъ было бы совершенно празднымъ дломъ стараться опредлить начало и конецъ какой-либо данной окружности круга. Конечность въ данномъ случа обозначаетъ то, что если мы разорвемъ окружность, то получимъ дв точки, составляющя ея предлы, но до тхъ поръ, пока окружность замкнута, не можетъ быть и рчи объ ея начал и конц. Представимъ себ теперь какой-нибудь замкнутый, конечно не въ геометрическомъ смысл, кругъ явленй, напримръ, живой организмъ. Если бы мы, наблюдая отдльныя системы органовъ и ихъ совмстную дятельность, задались вопросомъ, которая изъ нихъ вызываетъ дятельность другой, т.-е. дятельность какой системы является причиной дятельности другой, то мы врядъ ли могли бы найти какой-нибудь отвтъ на этотъ вопросъ: очевидно, что столь же трудно сказать, что въ организм причина дятельности нервной системы заключается въ дятельности пищеварительной, какъ и наоборотъ и т. д. Изучене живого организма, поскольку онъ, повторяемъ, замкнутый кругъ явленй, сводится такимъ образомъ не къ установленю причинной зависимости входящихъ въ его составъ элементовъ, а къ познаню смысла и характера ихъ совмстнаго функцонированя. Если мы дале остановимся на томъ, что понимаютъ подъ причинностью въ изслдовани общественныхъ явленй, то мы найдемъ, что понятя причинности и закономрности значительно видоизмняются по сравненю съ тми, которыя господствуютъ въ такъ называемыхъ точныхъ наукахъ. ‘Сила всхъ индуктивныхъ методовъ,— говоритъ Милль,— зависитъ отъ предположеня, чао каждое событе или начало каждаго явленя должны быть производимы какою-либо причиною, какимъ-либо предшествовавшимъ фактомъ, за существованемъ котораго они неизмнно и безусловно слдуютъ’. Въ изслдовани общественныхъ явленй принимается только первая половина положеня Милля, т.-е. что ‘каждое событе, или начало каждаго явленя должны быть производимы какою-либо причиною, какимъ-либо предшествовавшимъ фактомъ’: что же касается до второй половины, т.-е. того, что за существованемъ предшествовавшаго- факта, какъ причины, слдуетъ неизмнно и безусловно послдующее, какъ слдстве, то этотъ принципъ не можетъ имть никакого примненя. Насколько мръ общественности вообще представляетъ интересъ для нашего изученя, онъ представляется намъ не иначе, какъ въ вид замкнутаго комплекса явленй. На какую бы сторону соцальной жизни мы ни обратили наше внимане, на государство, право или экономическя отношеня, во всхъ этихъ случаяхъ цлью нашего изслдованя является не тотъ или другой изолированный рядъ, а связь его и взаимозависимость съ остальными {Отдльныя дисциплины, имющя своимъ предметомъ извстныя стороны соцальной жизни, какъ наука о народномъ хозяйств, статистика, наука права и т. п. преслдуютъ особыя цли. Въ этихъ наукахъ мы имемъ дло съ извстнымъ выдленемъ явленй изъ связнаго комплекса соцальныхъ явленй вообще въ виду чисто-практическихъ цлей.}. Кром того, сила индуктивнаго метода ослабляется еще тмъ, что въ опыт искомая неизмнная и безусловная связь явленй не можетъ быть наблюдаема. Въ томъ, что закономрность общественныхъ явленй, о которой говорили статистики, иметъ крайне ограниченное значене въ предлахъ этой науки и является совершеннымъ миомъ съ точки зрня строгой методологй, врядъ ли можно еще сомнваться, о тхъ общественныхъ явленяхъ, которыя измряются или сосчитываются и преобразуются въ данныя, изъ коихъ всякая индивидуальность тщательно вытравлена (напр., рожденя, браки, смерти, цны на хлб и пр.), столь же мало можно сказать, что они неизмнно и безусловно слдуютъ за какими-нибудь предшествующими фактами, какъ и то, что за извстной формой правленя будетъ неизмнно и безусловно слдовать опредленная другая, или что за извстнымъ строемъ семейныхъ отношенй неизмнно и безусловно будетъ слдовать другой, заране опредленный. Если дале Остановиться на явленяхъ, не подлежащихъ счету, то законъ связи причины и слдствя безсиленъ уяснить въ нихъ что-либо дйствительно представляющее интересъ. Затруднене возникаетъ здсь, какъ мы неоднократно указывали, благодаря необычайной сложности явленя и многообразю его отношенй, вызывающему сбивчивость и неточность основныхъ понятй. Такъ какъ соцальное явлене никогда не представляетъ изъ себя первичнаго элемента и составляетъ лишь равнодйствующую значительнаго числа соцальныхъ факторовъ, изъ коихъ каждый въ свою очередь есть равнодйствующая ряда другихъ, то очевидно, что, обобщая въ одномъ поняти нкоторый рядъ соцальныхъ явленй, мы можемъ это сдлать лишь въ весьма несовершенной степени. Fundamentum relationis обобщаемыхъ явленй настолько непрочно и случайно, что оперируя надъ соцальными обобщенями, мы каждый разъ рискуемъ впасть въ заблужденя, скрытыя подъ тождествомъ названй, отнюдь не выражающихъ тождества обозначаемыхъ ими явленй. Какое бы мы ни взяли соцальное поняте, оно всегда будетъ обладать большей или меньшей степенью условности въ томъ смысл, что чмъ больше отчетливости будетъ въ его опредлени, тмъ дальше оно будетъ отъ дйствительности, и чмъ ближе оно будетъ выражать характеръ дйствительныхъ отношенй, тмъ трудне будетъ его формулировать въ терминахъ общихъ понятй. Господствующй взглядъ на характеръ соцальныхъ явленй существенно отличается отъ изложеннаго. ‘Сравнительно-историческй методъ,— говоритъ проф. Каревъ (Введене въ изучене соцологи, стр. 2о),— и состоитъ въ изучени частныхъ фактовъ въ цляхъ выведеня изъ нихъ общихъ положенй путемъ обобщенй единичныхъ случаевъ одной и той же категори. Въ этомъ главнымъ образомъ и заключается соцологическая индукця. Соцологя въ данномъ отношени исходитъ изъ того же принципа, коимъ пользуются вс абстрактныя науки. Принципъ этотъ — единообразе, господствующее въ природ: одинаковыя причины порождаютъ и одинаковыя слдствя, и существа одного и того же рода развиваются одинаковымъ образомъ. Соцологя и пользуется сравнительнымъ методомъ для того, чтобы, обнаруживая сходство и различе между однородными явленями, восходить такимъ образомъ отъ частныхъ истинъ къ истинамъ общимъ, которыя мы и зовемъ законами’. Мы привели эту цитату изъ соцологическаго трактата проф. Карева для того, чтобы рзче оттнить указанное разногласе въ коренныхъ вопросахъ. Принципъ единообразя, господствующаго въ природ, согласно нашему воззрню, непримнимъ къ соцологи: одинаковыя (мы знаемъ, что эти причины могутъ только быть условно одинаковы) причины могутъ порождать неодинаковыя слдствя, и мы не имемъ никакого основаня утверждать, что существуетъ единообразе въ развити однородныхъ соцальныхъ явленй. Самому понятю причинности придается здсь не то значене, какое мы привыкли встрчать въ точныхъ наукахъ. Когда историки разсказываютъ намъ о причинахъ паденя Римской импери или о причинахъ, вызвавшихъ расцвтъ гуманизма въ Итали и Германи, или о причинахъ французской революци, то они разсказываютъ намъ не о причинахъ, за которыми неизмнно и абсолютно слдуютъ извстныя послдствя, а исключительно о фактахъ, предшествовавшихъ тмъ, о которыхъ они повствуютъ, и стараются разсказать намъ о нихъ такъ, чтобы ихъ внутренняя связь (не причинная въ смысл закономрной), ихъ жизнь и смыслъ стали для насъ ясны. Психологъ, объясняющй дйствя какого-нибудь лица извстными душевными свойствами его, отнюдь не можетъ утверждать, что эти душевныя свойства всегда и неизмнно будутъ сопровождаться этими дйствями, и въ этомъ отношени существуетъ полная аналогя между необходимостью соцологическою и психологическою. Въ одномъ и въ другомъ случа одинаковыя повидимому причины приводятъ къ не одинаковымъ послдствямъ, такъ же какъ одни и т же душевныя состояня у разныхъ людей и даже у того же лица въ разное время сопровождаются различными поступками, точно также ‘одинаковыя’ общественныя состояня вызываютъ различные, иногда даже противоположные результаты. Историки стараются воспроизвести предъ нами кругъ явленй, которыя мы познаемъ не какъ подчиненныя закону причинности, а какъ индивидуально совершившяся, т.-е. такя, которыя въ себ самихъ носятъ законъ своего существованя, частный законъ, познанемъ котораго исчерпывается наше знане явленя. Выше было указано на то, что положительная наука достигаетъ знаня законовъ явленя потому и тогда только, когда она въ состояни изолировать искусственно предметъ своего изслдованя. Если бы физикъ или химикъ хотлъ дважды произвести опытъ при абсолютно одинаковыхъ условяхъ, то его, само собой разумется, постигла бы полная неудача. Но ему абсолютнаго и не нужно: для его цлей достаточно, если онъ опускаетъ безчисленное множество условй, которыя видимаго для него значеня имть не могутъ, и въ своемъ уравнени сокращаетъ ихъ, какъ равныя. Эти условя, предполагаемыя и опускаемыя,— мы назвали бы ихъ Коэффицентомъ реальности,— есть то, что опредляетъ степень достоврности закона, и тамъ, гд возможно этотъ коэффицентъ реальности предположить равнымъ нулю, какъ въ математик и механик, достоврность и единообразе закона являются наибольшими. Это не значитъ, конечно, что мы имемъ дло въ данномъ случа съ единообраземъ и достоврностью въ философскомъ смысл. Стоитъ только подставить подъ коэффицентъ реальности извстныя величины,— и добытые законы претерпваютъ существенныя измненя. Допустимъ, напр.,— и въ этомъ допущени нтъ ничего немыслимаго,— что пространство обладаетъ такимъ свойствомъ, что при измнени положеня тлъ измняется также ихъ геометрическая форма и притомъ такимъ образомъ, что измнене это находится не только въ зависимости отъ коэффицента кривизны пространства, но и отъ формы самаго тла. Очевидно, что при этомъ допущени предусмотрнныя Эвклидомъ пространственныя отношеня предстанутъ въ совершенно иномъ вид, и вмсто небольшого числа формулъ, обнимающихъ безчисленное множество отношенй, мы получимъ безчисленное множество формулъ, обнимающихъ очень ограниченное число отношенй. То направлене въ ‘идеально-точной наук’ — математик, которое началось съ Лобачевскаго, представляетъ интересный и поучительный примръ того, насколько требуется осторожности въ обращени съ такъ называемыми всеобщими истинами.
Насколько возможенъ методъ изолированя явленй въ соцальной области, мы видли уже выше. Не лишено интереса то обстоятельство, что огромное большинство соцологовъ начинало и кончало свои изслдованя изученемъ быта и соцальнаго строя первобытныхъ и дикихъ народовъ. Ихъ привлекала соцальная жизнь, чуждая и далекая отъ насъ и наимене извстная и возстановимая. Несмотря на богатство и разнообразе матерала, который данъ исторею и современностью, соцологи упорно уклонялись отъ него для того, чтобы оставаться въ области явленй столь же простыхъ, сколь и чуждыхъ намъ. Этого страннаго отношеня къ предмету изслдованя со стороны соцологовъ нельзя объяснить стремленемъ начать съ простого для того, чтобы затмъ перейти къ сложному,— прежде всего уже потому, чтобы никакихъ серьезныхъ попытокъ перейти къ сложному сдлано не было. Соцологи пользовались, правда, исторей и современной жизнью, но не для того, чтобы подвергнуть ихъ изслдованю съ точки зрня строгой закономрности, а для того лишь, чтобы иллюстрировать примрами мысли, теори и предположеня, возникшя на основани совершенно иныхъ данныхъ. Врне всего, что въ выбор матерала соцологами руководило врное научное чутье. Только при наблюдени надъ отдаленной отъ насъ многими тысячелтями жизнью и общественнымъ укладомъ, абсолютно чуждымъ намъ, первое услове научнаго изслдованя — изолироване явленй — могло быть до нкоторой степени соблюдено. Соцологъ, который пожелалъ бы со своей спецальной точки зрня изслдовать какой-нибудь правовой (институтъ или извстнымъ образомъ сложившяся экономическя или бытовыя отношеня въ жизни культурнаго народа, оказался бы тотчасъ въ положени человка, желающаго опредлить положене тла въ пространств безъ системы координатъ. Любая сторона жизни, которая была бы подвергнута изученю съ точки зрня закономрности, оказалась бы въ тснйшей зависимости отъ всхъ остальныхъ, безконечными нитями связанной не только съ явленями соцальными, но и космическими, часто подверженной дйствю случая, т.-е. обстоятельствъ, не поддающихся учету и предвидню. Въ этой сложной сти явленй, гд, какъ мы уже указывали, каждое изъ нихъ не иметъ ни начала, ни конца, часто неразршимъ вопросъ о томъ, что въ немъ причина и что слдстве, и во всякомъ случа объективно неотдлимы существенныя его стороны отъ случайныхъ. Въ жизни дикарей и первобытныхъ народовъ это разнообразе и сложность жизни ускользаютъ отъ нашего вниманя, явленя представляются сравнительно простыми, боле или мене точно опредлимыми, наличность того, что мы назвали коэффицентомъ реальности, не навязывается съ такою повелительностью нашему сознаню, и мы легко вслдстве этого можемъ включить эти мнимо-простыя отношеня въ научныя, т.-е. совершенно не соотвтствующя дйствительности формы. Эволюцонизмъ и позитивная соцологя въ столкновени не только съ дйствительною жизнью, но и съ жизнью, такъ сказать, воспроизведенной, о которой мы узнаемъ изъ архивовъ и памятниковъ, оказались совершенно безсильными. Съ одной стороны, открыте закона развитя всеобщаго, которое заключало бы развите общественное и политическое, оказалось невозможнымъ, благодаря обстоятельствамъ, лежащимъ въ природ нашей познавательной дятельности, а съ другой стороны — открыте соцальныхъ законовъ встртило столь же непреодолимое препятстве въ характер и особенностяхъ подлежащаго изслдованю матерала. Возражене, которое могло бы быть сдлано, а именно то, что соцальные законы имютъ предметомъ своимъ не историческе факты, а соцальные, т.-е. обще, независимо отъ ихъ конкретнаго выраженя, не можетъ имть никакой силы. Во-первыхъ, не доказано и не можетъ быть доказано, чтобы соцальное явлене могло быть для цлей научнаго изслдованя отвлечено отъ того, что является намъ, какъ историческая дйствительность. Какя бы мы ни взяли соцальныя явленя съ цлью установить между ними причинное, т. е. закономрное отношене, мы всегда будемъ вынуждены въ конц концовъ признать, что это отношене дйствительно въ извстныхъ очень ограниченныхъ предлахъ, и самую дйствительность отношеня обставимъ такими условями, которыя закономрное отношене низведутъ до индивидуальнаго. Политическая экономя, которая отказывается отъ химерическихъ попытокъ найти законы хозяйственныхъ отношенй и ограничивается изученемъ экономической дйствительности для цлей экономической политики, молчаливо признала чисто индивидуальный характеръ экономическихъ явленй. Во-вторыхъ, въ виду крайняго разнообразя того интереса, который представляетъ въ каждомъ отдльномъ случа соцально-историческое явлене, fundamentum relationis, на основани котораго каждая особь должна быть отнесена къ своему типу, не можетъ быть установлено съ той опредленностью, которая требуется научнымъ изслдованемъ. Собственно говоря, даже съ вншней стороны раздлене явленй коллективной жизни людей на соцальныя и историческя не выдерживаетъ критики. Если мы сопоставимъ такя событя, какъ великое переселене народовъ съ фактомъ переселеня вообще, распространене римскаго владычества съ ростомъ мровыхъ имперй, распространене ислама съ распространенемъ религозныхъ ученй вообще, то нетрудно будетъ замтить, что научная цнность общихъ идей въ данномъ случа ничтожна, такъ какъ, теряя жизненность конкретнаго явленя, он не выигрываютъ въ опредленности и объем. Несомннно, что отдльныя дисциплины могутъ дать весьма точныя и законченныя опредленя соцальныхъ явленй, такъ, въ наук права мы находимъ опредлене семьи, собственности, государства и т. д., но ясно, что здсь дло идетъ вовсе не объ установлени научныхъ понятй, которыя могли бы быть объектомъ положительнаго изслдованя, а о конструкци или искусственномъ построени понятй, имющихъ непосредственно практическое утилитарное значене. Юристы старой школы, придававше понятямъ и общимъ идеямъ объективное значене и изслдовавше прошлое черезъ призму своихъ опредленй и построенй, получали извращенное изображене дйствительности: они открывали въ истори тхъ или иныхъ правовыхъ институтовъ не то, что въ нихъ было, а то, что они сами предварительно въ нихъ вносили своими опредленями. Если, имя въ виду, напр., поняте семьи, мы сравнимъ полигамическую, поландрическую и моногамическую семью въ разныя историческя эпохи, то мы найдемъ, что религозные, этическе, экономическе и бытовые элементы, которые опредляютъ собой наличность семейнаго союза, до того различны, что говорить о семь вообще, значило бы установить поняте, лишенное реальнаго содержаня. Разсматривать семью въ ея закономрной эволюци, изолировавъ ее, какъ этого требуютъ истинно научные премы, отъ другихъ соцальныхъ явленй, представляется уже явно невозможнымъ, разсматривать же семью въ связи со всмъ тмъ, что даетъ ей жизнь и превращаетъ физологическое отношене особей разнаго пола въ соцальное явлене, значитъ разсматривать ее умъ не какъ соцальный, а какъ историческй фактъ.
Изъ этихъ соображенй уже ясно, что то широкое примнене понятя эволюци въ смысл закономрнаго развитя, которое оно получило въ послднее время въ примнени къ соцальнымъ явленямъ, основано на недоразумни гносеологическаго характера, Соцальныя явленя, какъ факты, могуще составлять объектъ научнаго изслдованя, для насъ непознаваемы, и самая наука о нихъ вслдстве этого невозможна. Весьма вроятно, что если бы соцальную жизнь на земл могъ наблюдать изслдователь съ какой-нибудь отдаленной планеты, то онъ нашелъ бы для нея съ точки зрня закономрности какую-нибудь опредленную формулу. Но если бы эта формула каг кимъ-нибудь чудомъ стала извстна намъ, то она осталась бы для насъ непонятной и безразличной и не только въ силу недоступности для насъ того угла зрня, но и въ силу того, что то, что въ соцальномъ явлени представляетъ для насъ глубочайшй жизненный интересъ, коэффицентъ реальности, у воображаемаго наблюдателя былъ бы сведенъ къ нулю. Столь долго продолжавшйся споръ въ русской соцологической литератур о субъективномъ метод въ соцологи, такимъ образомъ отнюдь нельзя считать ршеннымъ, и если въ чемъ можно упрекнуть Михайловскаго, то быть можетъ въ томъ только, что онъ не выяснилъ всего значеня своей плодотворной идеи.
Если бы мы захотли судить о достоинств мнимой науки соцологи по тому, что въ этой области было сдлано, то мы неизбжно пришли бы къ тому же самому заключеню. Несмотря на высокую цнность того, что заключается въ многочисленныхъ работахъ по соцологи, науки этой — повторяемъ, въ смысл науки, раскрывающей закономрность явленй,— не существуетъ. Все, что было сдлано въ этой области, не подвинуло насъ ни на шагъ къ открытю законовъ соцальной жизни и къ предвидню соцальныхъ явленй. Изслдователи, пытавшеся дать намъ эволюцю государства, морали, рабства и т. д., либо давали намъ схемы, не имющя никакой научной цнности, либо сбивались на боле или мене удачное воспроизведене историческихъ фактовъ, замаскированное отвлеченною манерою изложеня, не могущею никого ввести въ заблуждене относительно дйствительности ея значеня. Какъ бы ни были наивны положеня т. н. органической теори общества, въ ней несомннно справедливъ основной взглядъ на общество, какъ на чрезвычайно сложный комплексъ явленй, неразрывно связанныхъ и переплетенныхъ во всевозможныхъ направленяхъ. Какъ на оригинальную черту эволюцоннаго мровоззрня, мы указывали на то, что интересъ познаня съ самаго явленя былъ перенесенъ на его отношеня, въ дальнйшемъ это привело къ укорененю той мысли, что индивидуальное въ своихъ отношеняхъ неисчерпаемо, и въ области соцальныхъ явленй совершенно вытснило механическй взглядъ на общество, какъ на искусственный продуктъ. Какъ и въ организм, вншня условя по отношеню къ жизни общества являются постояннымъ и вмст съ тмъ случайнымъ факторомъ соцальной жизни, факторомъ, дйствующимъ черезъ систему взаимозависящихъ и взаимодйствующихъ силъ, которыя могутъ быть изучены и поняты только въ ихъ динамической связи, и къ которымъ категоря причинной закономрности непримнима. Съ этой точки зрня многе вопросы, занимавше соцологовъ, являются, конечно, въ совершенно иномъ свт но сравненю съ тмъ, какъ ихъ представляютъ обыкновенно. Такъ напр., въ вопрос о вляни психическаго фактора въ соцальной жизни мы имемъ два крайнихъ мння, которыя оба однако, сходятся въ томъ предположени, что между соцальными явленями и психическимъ факторомъ можетъ быть установлена причинная зависимость, разногласе существуетъ лишь въ томъ, что одни понимаютъ человческую психику за активный факторъ и относятъ его такимъ образомъ къ категори причинъ, друге же смотрятъ на него, какъ на продуктъ, порожденный причинами иного порядка. Съ нашей точки зрня вопросъ о роли личности въ истори, о психическомъ фактор соцальной эволюци, не только не разршимъ, но и вообще не можетъ быть вовсе и поставленъ. Прежде всего самое отношене психическаго фактора ко всему строю соцальной жизни отнюдь не есть постоянная величина, которую можно было бы принять вообще, оно настолько индивидуально, что выяснене его возможно въ каждомъ отдльномъ конкретномъ случа, но совершенно немыслимо въ общей форм. Приведенный выше примръ фантастическаго пространства, въ которомъ тла при перемщени мняютъ свою форму можетъ и здсь послужить поясненемъ нашей мысли. Исторя человчества подобна пространству съ измняющимъ коэффицентомъ кривизны, и группировка и отношене элементовъ, производящихъ соцальные и историческе факты, лишена поэтому той опредленности и правильности, которыя свойственны обыкновенной Эвклидовой геометри. Въ психическомъ фактор мы имемъ дло не съ первичнымъ элементомъ всегда себ равнымъ, а съ сложною функцею вчно мняющагося процесса жизни. Какъ бы тщательно ни были изучены явленя подражаня и воздйствя героевъ на толпу, основной вопросъ о личномъ творчеств, какъ соцальномъ факт этимъ не будетъ выясненъ. Подобнаго рода изслдоване можетъ дать наибольшее изъ того, что достижимо въ изучени соцальныхъ явленй, т. е. нкоторыя общя идеи, или эмпирическя обобщеня, удобныя для того, чтобы разбираться въ многообрази соцальныхъ фактовъ, но качественно отличныя отъ тхъ всеобщихъ истинъ, которыя исходятъ изъ закономрной причинности. Теоря, признающая психическй факторъ творческимъ началомъ въ соцальной жизни, искусственно разрываетъ замкнутый кругъ явленй и переноситъ ихъ въ такую область, гд они теряютъ самую существенную свою черту — связную органическую жизненность. Совершенно то же недоразумне повторяется въ противоположной теори, предполагающей психическй факторъ случайнымъ, т. е. побочнымъ продуктомъ стихйнаго процесса, и здсь повторяется предположене, что въ вчно движущемся процесс жизни уловима закономрность въ научномъ смысл. На самомъ же дл законъ или смыслъ жизни столь же мало можетъ быть найденъ въ стихйности ея, какъ законъ или смыслъ природы въ психическомъ процесс воли.
Мы не можемъ не упомянуть здсь объ одномъ прем, къ которому часто прибгаютъ изслдователи соцальныхъ явленй, прем, получившемъ значительное распространене, благодаря злоупотребленю понятемъ эволюци. Этотъ премъ заключается Въ стремлени свести всю соцальную жизнь къ одному фактору, или къ одной первопричин, полагаютъ, что со сведенемъ къ единству всхъ соцальныхъ явленй, познане ихъ длается боле полнымъ и совершеннымъ, ибо такимъ образомъ раскрывается ихъ всеобщая и единая природа. Самая возможность объединеня разнообразнйшихъ и разноцнныхъ явленй основана на томъ же предположени, что существуетъ предустановленный всеобщй законъ эволюци жизни. Что подобнаго рода широкя обобщеня могутъ имть высокую научную цнность, не можетъ подлежать спору, достаточно напр., вспомнить теорю античной общины Фюстель де Куланжа, или теорю экономическаго матерализма, но они сохраняютъ свою цнность только тогда, когда они являются руководящими идеями, помогающими изслдователю орентироваться въ сложномъ разнообрази фактическаго матерала. Но съ другой стороны, мы можемъ о нихъ сказать то, что Зиммель говоритъ объ историческихъ законахъ,— что они совершенно ложны, когда они утверждаютъ, что они догматически совершенно истинны. Это сведене къ единому факту всей соцальной жизни, когда ему придается абсолютное значене, не только не обогащаетъ нашего знаня, но длаетъ его боле бднымъ и мене содержательнымъ. Оно прежде всего предоставляетъ просторъ произволу изслдователя, потому что съ введенемъ понятя объективной закономрности исчезаетъ критерй, который съ нкоторой надежностью могъ бы служить опредленемъ того, въ чемъ кроется primum movens соцальной жизни. Если мы, вопреки этому воззрню, примемъ за достоврное то, что даетъ намъ весь нашъ опытъ, а именно то, что соцальныя явленя съ той стороны, съ которой они вообще представляютъ для насъ интересъ, строго индивидуальны, то мы неизбжно должны будемъ придти къ обратному выводу. Чмъ больше мы открываемъ въ соцальномъ явлени элементовъ неразложимыхъ, не могущихъ быть сведенными къ боле простымъ, тмъ ближе мы къ уясненю закона или смысла даннаго явленя. Истинно научный методъ, строгая и стройная дедукця сложныхъ жизненныхъ отношенй изъ одного общаго принципа, къ которой стремятся соцологи, не можетъ дать намъ того знаня, котораго мы ищемъ въ соцальномъ явлени. Видимая стройность схемы столь же мало напоминаетъ воспринимаемую во всемъ ея разнообрази дйствительность, какъ ограниченное и законченное въ своей симметри архитектурное сооружене — величественный и разнообразный горный пейзажъ. Если мы въ первомъ ищемъ и находимъ извстный руководящй мотивъ, символическую линю, идею, дающую намъ ключъ къ боле совершенному его пониманю, то въ послднемъ этотъ премъ безплоденъ и жалокъ: онъ затемняетъ нашъ взоръ и притупляетъ воспримчивость. Предположить, что умъ человческй только тогда удовлетворенъ въ смысл познаня, когда онъ обобщаетъ сложное въ простомъ и многое въ единомъ, значитъ приписать ему стремлене, которое въ дйствительности ему присуще только въ извстной области (т. н. положительнаго знаня), гд этотъ процессъ обобщеня вызванъ необходимостью, и гд результаты для поставленной въ этомъ случа цли въ достаточной мр его могутъ удовлетворить.
Но что значитъ познане явленя въ его индивидуальности? Процессъ познаня общаго ясенъ, онъ состоитъ въ устранени тхъ чертъ явленй, которыя мшаютъ законченности понятя, въ образовани идей, которыя догматически мыслящему уму представляются отраженями дйствительныхъ явленй. Тотъ возрастающй объемъ идей, который сопутствуетъ обднню ихъ содержаня, вызываетъ въ ущербъ яркости большую ихъ рзкость и опредленность. Для сознаня оперироване съ отвлеченными, и вслдстве этого въ своей опредленности ограниченными идеями, длается все боле легкимъ и теряетъ ту мучительность, которая неизбжна въ процесс познаваня, гд опредленное расплывается въ многообразныхъ отношеняхъ дйствительности. Благодаря этому создается поразительная, получившая генальное выражене въ идеологи Платона иллюзя обратнаго отношеня идеи и явленя, опредленность и отчетливость идеи становится мриломъ ея реальности, и такимъ образомъ возникаетъ мысль о томъ, что не идея есть отражене явленя, а что явлене есть блдная и несовершенная копя идеи. Идея возводится такимъ образомъ на вершину человческаго познаня, съ коей открываются невообразимо далеке горизонты жизни. Преувеличенная оцнка общихъ идей, есть такимъ образомъ не только плодъ философскаго умозрня, но фактъ психологическй, тснйшимъ образомъ связанный съ первоосновами душевной жизни человка. Здсь не мсто останавливаться на анализ тхъ отношенй, которыя возникаютъ отъ своеобразнаго сплетеня воспрятя дйствительности съ инстинктивнымъ и сознательнымъ культомъ умопостигаемаго идеальнаго мра. Мы можемъ лишь ограничиться замчанемъ, что эволюцонное мровоззрне не разршило этого коренного вопроса всякой философи. Исходя изъ формулы вчнаго движеня, оно готово признать реально сущимъ только то, что дано въ воспряти дйствительности, съ другой стороны, оно унаслдовало взглядъ идеалистическаго рацонализма на идеи, какъ на цнности высшаго порядка, и раздвинуло сферу примненя идей, какъ законъ развитя, закономрность, единообразе закона, далеко за предлы, попустимые съ исходной точки зрня эволюцонной философи. Смягчене этого основного противорчя возможно только тогда, когда идея закона будетъ расширена по сравненю съ тмъ, какъ она формулируется въ позитивной логик, Если мы подъ закономъ будемъ понимать не только однообразную правильность въ сосуществовани и послдовательности явленй, но и внутреннюю связность и полноту явленя индивидуальнаго, то мы этимъ дадимъ самой иде закона извстное жизненное содержане: холодное абстрактное поняте мы такимъ образомъ обратимъ въ оруде познаня того, что представляетъ для насъ жгучй жизненный интересъ. Въ познани индивидуальномъ каждое познаваемое явлене носитъ въ самомъ себ свой законъ, и раскрыте этого индивидуальнаго закона, не повторяющагося, какъ и само явлене, и ограниченнаго имъ же, есть та задача, которая представляется человческому уму въ сфер общественности, морали, религи и искусства. Этотъ законъ даннаго явленя есть то, что мы обыкновенно называемъ его смысломъ, ибо вн этого смысла явлене остается для насъ загадочнымъ и таинственнымъ. То знане, которое даетъ намъ о немъ закономрная причинность, можетъ быть лишь неяснымъ силуэтомъ его, символомъ, годнымъ и удобнымъ для цлей, лежащихъ вн познаня даннаго явленя, но не объясняющимъ ничего въ немъ самомъ. Когда вопросъ идетъ, напр., о познани какого-нибудь опредленнаго лица, то никакая закономрность, никакая антропометря, доведенная даже до идеальнйшаго совершенства, не дастъ намъ того, что дадутъ нсколько удачныхъ штриховъ художника. То ‘неуловимое’, на которое направленъ весь нашъ интересъ въ явлени, неуловимо тми премами и методами, которые употребляются въ областяхъ точнаго знаня. Очевидно, что результаты познаня индивидуальнаго и качественно отличаются отъ выводовъ точнаго знаня. Тамъ, гд непримнима категоря закономрной причинности, гд явлене по существу своему не разсматривается, какъ частный случай общаго закона, и гд нтъ различеня типическихъ чертъ явленя отъ индивидуальныхъ, а гд вс его особенности познаются въ ихъ взаимныхъ отношеняхъ и въ нихъ только усматривается ихъ законъ и смыслъ,— тамъ не можетъ быть той объективности и опредленности, которыя присущи знаню иного порядка. Вмсто сведеня сложнаго явленя къ его простйшимъ элементамъ, здсь задача познаня сводится къ тому, чтобы обнять явлене во всей его конкретной жизненной сложности. Но неопредленность и субъективность этого познаня конечно не равнозначущи съ расплывчатостью и произволомъ. Субъективность и неопредленность обозначаютъ въ данномъ случа лишь то, что нтъ той степени знаня явленя, о которой съ увренностью можно было бы сказать, что она окончательно истинная. Конкретное явлене настолько сложно, настолько мало можетъ быть отграничено отъ всей совокупности жизненныхъ отношенй, а съ другой стороны нашъ интересъ къ явленю можетъ быть до такой степени разнообразенъ, что, повидимому, нтъ предловъ постоянному углубленю и усовершенствованю нашего знаня о немъ. Это знане не произвольно при всей своей видимой субъективности, потому что носитъ въ себ извстный законъ — не законъ логики, т.-е. анализирующаго разума, а законъ психики, т.-е. всей совокупности нашихъ познавательныхъ силъ. Тамъ, гд критеремъ достоврности признается предвидне будущаго, никакое знане не можетъ сравниться съ тмъ, которое, дается намъ положительной наукой и ея методами, но вся сила и значительность точнаго знаня заключается въ томъ, что она устраняетъ ту достоврность, которая представляется какъ таковая непосредственному сознаню и на ея мсто искусственно создаетъ мнимую умопостигаемую идеальную цпь явленй. Въ этомъ умопостигаемомъ мр выводы науки достигаютъ величайшей степени достоврности, потому что допущена основная предпосылка, что коэффицентъ реальности равенъ нулю, т.-е. что разнообразе дйствительности для данной цли не можетъ быть принято въ расчетъ. Тамъ же, гд цль познаня состоитъ въ знани явленя во всей его цлостности, полнот и разнообрази, мы необходимо должны признать неопредленное, субъективное, иногда спорное знане дйствительной жизни достоврне объективнаго и опредленнаго знаня жизни идеальной въ коей отдльныя явленя связаны нерасторжимыми цпями закона причинности. Точное знане перемщаетъ живое, конкретное, во времени лишь существующее явлене изъ мра реальнаго въ область умопостигаемаго, независимаго отъ времени и дйствительныхъ условй существованя.
Отношене общаго и отвлеченнаго къ индивидуальному и конкретному представляется съ давнихъ поръ какъ одно изъ противорчй человческой природы. Въ философи, такъ же какъ въ этик и въ религи, оно вызываетъ контроверзы и является основанемъ противоположныхъ системъ. Въ зависимости отъ того, представляется ли мръ въ высшей своей реальности, какъ система идей, воплощенныхъ въ матеральномъ явлени, или какъ единое живое многообразное цлое, создавались системы, исходившя изъ явленя, какъ законченнаго цлаго (какъ таковое оно могло быть познано только въ общей форм, въ иде) или же усматривавшя значене и цнность явленя въ его разнообразныхъ реальныхъ отношеняхъ. Эволюцонная философя, какъ мы видли, исходитъ изъ послдней точки зрня, но въ построени системы она была не столь ршительна, какъ противоположное учене. Рацоналистическй идеализмъ призналъ высшую реальность за идеей и боле или мене послдовательно проводилъ эту точку зрня въ объяснени мра и въ своемъ отношени къ запросамъ жизни. Эволюцонизмъ же, при всемъ своемъ реализм, при всемъ своемъ чуть къ органической связи и соотносительности явленй, невольно воспринялъ въ себя элементы идеалистическе, придалъ имъ всеобщее значене и такимъ образомъ не избжалъ противорчя, которое вызывается смшенемъ внутренно исключающихъ другъ друга точекъ зрня.