ПРИКЛЮЧЕНІЯ ЛАВРЕНТІЯ МОЛОДКОВА.
(Святочный разсказъ.)
ПРИКЛЮЧЕНІЯ ЛАВРЕНТІЯ МОЛОДКОВА.
(Святочный разсказъ.)
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
XI.
Приключения Лаврентия Молодкова, Бажин Николай Федотович, Год: 1867
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Лаврентія Молодкова я зналъ еще въ школ. Тогда онъ былъ нсколько длиннымъ юношей съ рыжими волосами, изъ за которыхъ имлъ пренепріятныя ссоры и даже побоища съ своими товарищами и лучшими друзьями. Одинъ изъ физіономистовъ, чуть-ли даже не самъ Лафатеръ, высказалъ мнніе, что люди, обладающіе рыжими волосами, обыкновенно имютъ или очень доброе или очень злое сердце, но это мнніе опровергается всею жизнію моего героя. Лаврентій Молодковъ не былъ ни злымъ, ни добродушнымъ человкомъ. Онъ былъ великодушенъ съ своими друзьями, съ юношами, незамчавшими его рыжихъ волосъ и неоскорблявишми его самолюбія: онъ самоотверженно подставлялъ за нихъ свою спину подъ розги, таскалъ имъ подушки для спанья и куски хлба, если эти добрыя души попадали въ карцеръ и принуждены были проводить ночь на голыхъ доскахъ и съ голоднымъ желудкомъ, онъ съ полною готовностью отдавалъ свои, спрятанные отъ обда, пироги первому показавшемуся на его глаза нищему и, вмст съ тмъ, для его недруговъ у него всегда былъ наготов постоянно сжатый, здоровый кулакъ, и когда Лаврентій пускалъ его въ ходъ, тогда его глаза наливались кровью, зубы щелкали, на губахъ появлялась пна и вообще его физіономія принимала далеко не добродушный видъ. Недругами же своими онъ считалъ во первыхъ тхъ, кто порицалъ его рыжіе волосы, во вторыхъ тхъ, кто прибгалъ къ доносамъ на своихъ товарищей, и въ третьихъ тхъ, кто сильно заботился о своей наружности, натягивая на свои руки перчатки, спрыскивая свои платки и куртки духами. Таковы были человческія слабости, наиболе возмущавшія моего героя, добродтели же, подкупавшія его въ пользу человка, обладавшаго ими, заключались единственно въ доброт сердца и откровенности, а если къ этому присоединялась еще нкоторая стойкость въ школьныхъ несчастіяхъ — въ голод и въ наказаніяхъ, то сердце Лаврентія Молодкова мгновенно воспламенялось самой искренней дружбой къ субьекту, отличавшемуся этими качествами, онъ быстро сходился съ нимъ, поврялъ ему все, что было у него за душой и длился съ нимъ въ тяжелыя минуты и своей философіей, и своими обдами.
Къ наук Молодковъ относился почти равнодушно. Я помню, что рдкая лекція проходила безъ того, чтобы классная комната не украшалась длинной рыжей статуей скуки, олицетворяемой Лаврентіемъ Молодковымъ, торчавшимъ обыкновенно въ углу и незамтно для зоркаго глаза лектора безмятежно предававшемся неодолимой дремот.
Впрочемъ онъ почти всегда успвалъ приготовляться къ экзаменамъ, а передъ окончаніемъ своей школьной жизни когда его начали донимать серьезныя заботы о будущемъ, онъ въ полгода изучилъ довольно основательно, безъ помощи учителя, немцкій языкъ, въ которомъ прежде ничего не смыслилъ. Въ т беззаботные, школьные годы Лаврентій Молодковъ любилъ природу больше чмъ книги, и жизнь больше чмъ природу. Жизнь эта заключалась для него, главнымъ образомъ, въ посрамленіи своихъ многочисленныхъ враговъ, противъ которыхъ онъ велъ неустанную борьбу, продолжавшуюся черезъ все его школьное поприще до самаго выхода въ дйствительный міръ, гд у него явились другіе, боле сильные враги. Когда бдная и безцвтная школьная жизнь переставала занимать Лаврентія, онъ обращался къ природ, то есть къ наслажденію полуденнымъ лежаньемъ на трав, созерцаніемъ яснаго голубаго неба, и поисками за птичьими гнздами. Когда наконецъ и отъ природы его отдляли высокія стны угрюмаго зданія школы, тогда онъ обращался къ чтенію. Много прочиталъ онъ романовъ и повстей, но на него какъ-то плохо дйствовали поэтическіе образы, онъ охотне пробгалъ описанія дикарей, мало-по-малу овладвавшихъ силами природы — огнемъ, водой или втромъ, ему нравилась эта трудовая и исполненная разныхъ опасностей жизнь, онъ зачитывался также путешествій разныхъ мореплавателей, въ которыхъ его занимали отвага и энергія этихъ людей, а изъ романовъ и повстей онъ вынесъ, кажется, только одно убжденіе, что женское сердце сразу воспламеняется любовію къ мужчинамъ, подвергнувшимся на ихъ глазахъ какой нибудь опасности. Основываясь на этомъ, Молодковъ не пропускалъ ли одной нравящейся ему женщины безъ того, чтобы не свалиться на ея глазахъ со скамейки или не запнуться съ поразительною неожиданностью о камень и не грохнуться во всю длину своего тла на землю.
Впрочемъ я не хочу распространяться о школьной жизни моего героя. Тогдашняя жизнь его мн мало извстна, я находилъ тогда, что онъ иметъ слишкомъ рыжіе волосы,— онъ, съ своей стороны, нашелъ, что я отвратительно скашиваю свои глаза и, уязвивъ такимъ образомъ другъ друга, мы разошлись, унося враждебныя чувства въ сердц, вроятно, для того, чтобы тмъ дружественне встртиться въ дйствительной жизни.
И вотъ наконецъ наступило время выхода изъ школы для нашего героя. Передъ нимъ открывалась жизнь новая, широкая, разнообразная, та жизнь, которую направляетъ и приводитъ въ движеніе уже не доброта или ожесточеніе человческаго сердца, а вчная забота о насущномъ хлб, гд негодяй съ добродтельнымъ человкомъ часто мняются ролями, — жизнь, заставляющая многихъ съ неоспоримо-незлобивымъ сердцемъ доходить до возмутительно-зврскихъ поступковъ,— принуждающая людей съ каменнымъ сердцемъ принимать на себя добродушный видъ и разсыпаться въ благодушныхъ рчахъ. По разнымъ дорогамъ, въ разныхъ костюмахъ, съ различными тлодвиженіями и съ разнообразными выраженіями въ лицахъ толпятся и бгутъ вс эти люди, но вс они стремятся къ одной и той же цли: вс они до послдняго для своей жизни ищутъ такого мста, гд можно бы било вволю сть, ‘какъ можно меньше работать и какъ можно больше танцовать.’
Стоитъ лто. За Невой противъ Шлиссельбургской дороги шумитъ и выкидываетъ черные клубы дыма небольшая ватная фабрика. Внутри ея сраго, низенькаго зданія, на платформ, проходящей передъ выглядывающими изъ подвала зубчатыми колесами и валами, сидитъ надъ высокой корзиной Лаврентій Молодковъ и сортируетъ вату. Жарко, фабрика дрожитъ, снизу и сбоковъ поднимается глухой, потрясающій шумъ массивнаго, неустанно движущагося механизма, но Молодковъ погруженъ въ свои мысли и не слышитъ грохота, наполняющаго зданіе. Онъ протянулъ по платформ свои длинныя ноги, засучилъ по плечо рукава рубашки и съ нахмуренными бровями машинально исполняетъ свою работу.
Но вотъ шумъ прекратился. Молодковъ поднялъ голову и оглянулся. Передъ нимъ стоялъ мастеръ и, заложивъ руки за спину, съ добродушной улыбкой смотрлъ на Лаврентія.
— Что призадумались? Я ужь давненько такъ-то стою передъ вами, сказалъ онъ.
Молодкодъ приподнялъ фуражку и отеръ потъ, крупными каплями катившійся по его лицу. Брови его еще мрачне осунулись.
— Устали?— продолжалъ мастеръ, отставивъ свою босую ногу, всунутую въ калошу и качая головой.
Молодковъ порывисто надвинулъ фуражку на свои больше и больше сдвигавшіяся брови. Ему показалось, что благодушный мастеръ желаетъ выразить ему свое сожалніе, и онъ мысленно послалъ его къ чорту со всмъ его участіемъ, потому что Молодковъ никогда не могъ равнодушно видть, если люди смотрли на него съ сожалніемъ, вздыхали, качали головами, находили его обиженнымъ кмъ бы то ни было и достойнымъ состраданія.
— Взявшись за гужъ — будь дюжъ,— проговорилъ онъ отрывисто и опять наклонился надъ корзиной.
— Который-то теперь часъ?— приставалъ мастеръ, выдержавъ небольшую паузу.
— Семь,— коротко отвтилъ Молодцовъ.
Мастеръ помолчалъ.
— А вдь вы, должно полагать, и не обдали сегодня,— прибавилъ онъ.
— Нкогда,— былъ лаконическій и почти свирпый отвтъ моего героя.
Мастеръ посмотрлъ на его наклонившуюся надъ корзиной рыжую голову съ надвинутой на лобъ фуражкой, понюхалъ табаку, покачалъ головой и тихонько отошелъ прочь, бормоча себ подъ носъ какія то невнятные слова, выражавшія по видимому и сожалніе о необдавшемъ молодомъ человк и вмст съ тмъ укоризну кому-то.
Опять начала полегоньку вздрагивать тяжелая бревенчатая платформа, опять загрохотали, закружились валы и подъ ихъ шумъ быстре пошла работа Лаврентія Молодкова, съ какимъ то ожесточеніемъ разбрасывавшаго вату по разнымъ корзинамъ. Наконецъ онъ кончилъ сортировку, потянулся, медленно надлъ пиджакъ и вышелъ на дворъ, покрытый мелкими угольями. Тихо прошелъ онъ въ огородъ, закурилъ папиросу, легъ на траву и опять задумался.
Прежде всего Молодковъ остановился на одномъ письм, отыскавшемъ его въ глухой деревеньк, гд онъ работалъ на фабрик, скучалъ отъ бездйствія, тосковалъ и иногда писалъ жалобныя письма къ своимъ бывшимъ школьнымъ друзьямъ, разошедшимся въ разные края нашей пространной земли. Письмо это разомъ убило его скуку и быстро наполнило надеждами его сердце, потерявшее было всякую надежду на какую нибудь другую жизнь, боле соотвтствующую требованіямъ этого безпокойнаго сердца. Письмо было отъ его брата, бывшаго главнымъ компаньономъ въ маленькой ватной фабрик, которая давала ему до трехъ тысячъ годоваго дохода, и на этомъ-то письм остановился теперь Лаврентій Молодцовъ, мысленно перечитывалъ его, по нскольку разъ повторялъ про себя боле лирическія, дружескія мста этого большаго посланія и горько улыбался. Но когда онъ дошелъ до заключительныхъ, до тхъ хорошо памятныхъ ему строкъ, въ которыхъ его приглашали оставить глухую деревеньку и пріхать въ столицу, занять первое, давно отведенное для него мсто въ сердц брата, тогда онъ сжалъ кулакъ, поднялъ глаза къ небу и на этихъ голубыхъ глазахъ выступили слезы досады и злости.
Лаврентій Молодковъ считалъ себя обманутымъ и обиженнымъ. Онъ любилъ брата искренно и вс свои интересы полагалъ въ соблюденіи интересовъ брата, потому что лично для себя Лаврентій не могъ жить и если онъ работалъ и выбивался изъ кожи, то потому только, что ему хотлось получить отъ кого нибудь искреннее пожатіе руки, благодарный взглядъ и теплое сочувственное слово. И онъ, дйствительно, выбивался изъ кожи ради интересовъ своего брата. Какъ неутомимый батракъ, онъ работалъ на фабрик, не отрываясь при срочномъ заказ ни для завтрака, ни для обда, онъ выхаживалъ на своихъ собственныхъ длинныхъ ногахъ по десятку верстъ, стараясь поймать какого нибудь вчно ускользающаго должника, онъ проводилъ по цлымъ часамъ въ росциваніи могарычей съ какимъ нибудь неимоврно глупымъ и неимоврно болтливымъ покупщикомъ. И мало ли чему не подвергался Лаврентій и чего онъ не претерпвалъ ради своего брата. Но дло въ томъ, что чмъ больше Лаврентій жертвовалъ собой и своими силами въ пользу брата, тмъ хуже становилось его положеніе и наконецъ когда онъ совершилъ свой труднйшій подвигъ, оттснивъ отъ братниной кассы его шурина, обладавшаго странною способностью мгновенно истреблять вс деньги, попадавшія въ его руки,— когда я говорю, Лаврентій совершилъ этотъ лучшій изъ своихъ подвиговъ, тогда онъ быстро почувствовалъ себя въ своей любимой семь, какъ въ непріятельскомъ лагер. Первый сигналъ къ семейной войн подали черные глазки невстки, блествшіе непримиримой злобой каждый разъ, когда встрчались съ глазами Лаврентія. Но не такъ легко было вызвать на борьбу нашего героя. Онъ оставался непоколебимо твердъ и спокоенъ, когда ему наливали мутную воду вмсто чая, когда ему подавали на завтракъ зачерстввшій кусокъ хлба съ гомеопатическимъ шарикомъ масла на запыленномъ блюдечк, когда у него изъ подъ носа уносили любимыя кушанья и сопровождали вс эти маленькіе удары презрительно — разсяннымъ выраженіемъ лица съ вздернутымъ носомъ и язвительно-приподнятыми губами. Лаврентій самъ наливалъ себ новый стаканъ чаю, самъ шелъ въ кухню за масломъ, возвращалъ уносимыя кушанья и по прежнему неутомимо работалъ для своего старшаго брата. Но и братъ мало-по-малу сталъ поворачивать свои отношенія въ другую сторону.
Его прежняя искренняя привязанность къ Лаврентію начала постепенно переходить въ холодное и формальное обхожденіе съ нимъ,— ни слова благодарности, ни тни вниманія къ трудамъ Лаврентія,— съ другой стороны раздражительные намеки на ту общеизвстную поговорку, что незванный гость хуже татарина. Лаврентій Молодцовъ вздрогнулъ при этой неожиданной перемн, поднялъ свою, постоянно-опущенную рыжую голову и широко раскрылъ удивленные глаза. А когда онъ раскрылъ ихъ, тогда они съ каждымъ днемъ начали раскрываться все больше и больше и по мр того какъ они раскрывались, все большее и большее удивленіе просвчивалось въ его голубыхъ глазахъ. Лаврентій увидлъ цлый рядъ озлобленныхъ лицъ, съ яснымъ оттнкомъ непримиримой ненависти къ нему. На него поднималась цлая армія, состоявшая изъ родственниковъ его черноглазой невстки и вся эта армія имла своею цлью отмстить за униженіе шурина и вся она неустанно подкапывалась подъ старшаго Молодкова, нашептывала ему какія-то таинственныя, скрываемыя отъ Лаврентія рчи, плакалась, вздыхала и изподлобья посматривала на моего героя, причемъ вроятно сжимала въ карман кулакъ и мысленно грозила имъ слишкомъ усердному юнош. Онъ увидлъ, что его обожаемый братъ слишкомъ легко поддается вліянію семейнаго кумовства и когда онъ почувствовалъ, что въ его сердц начинаютъ зарождаться враждебныя чувства къ человку, которому онъ такъ самоотверженно былъ преданъ, онъ ршился высказаться.
— Братъ, ты недоволенъ мной?— спросилъ однажды Лаврентій.
Фабрикантъ холодно посмотрлъ на него, но не снесъ взгляда этихъ злыхъ и свтлыхъ голубыхъ глазъ, отвернулся и пошелъ прочь.
Лаврентій посмотрлъ ему вслдъ, стиснулъ зубы и ударилъ себя по лбу, какъ бы вспомнилъ самую обыкновенную, но все-таки до сихъ поръ недававшуюся ему мысль.
— Я обманутъ!— прошепталъ онъ сквозь стиснутые зубы.
Этими словами онъ выразилъ, что въ сердц его брата не найдется ни одной искры любви къ нему. Лаврентію ничего не было нужно. Онъ думалъ до этой минуты или лучше сказать старался заставить себя думать, что братъ его въ глубин своей души чувствуетъ къ нему и любовь, и дружбу, и признательность за вс его труды, но невольно уступаетъ передъ соединенными усиліями жены и ея родственниковъ и подъ ихъ то вліяніемъ поступаетъ до такой степени несправедливо съ человкомъ, истинно и безкорыстно преданнымъ ему. Но теперь Лаврентій убдился, что онъ ошибается. Теперь онъ увидлъ, что даже въ самыхъ теплыхъ уголкахъ сердца своего брата ему не найдти для себя ничего кром холоднаго равнодушія.
Все это было несомннно врно, и горько стало на душ у Лаврентія Молодкова, когда онъ подумалъ, что пришлось ему перенести ради своего брата и его семьи. Не отдалъ ли онъ имъ всю свою работящую особу и не попрекаютъ ли они его каждымъ кускомъ хлба? Не открылъ ли онъ для нихъ все свое сердце, вс свои надежды и мечты. Не сами ли они призвали его сюда помочь имъ и не гонятъ ли его, когда онъ показалъ, на какую помощь способенъ? Лаврентій вздохнулъ и поднялъ глаза къ небу.
А у забора остановился Молодковъ старшій.
— Ты что?— спросилъ онъ, окинувъ глазами длинную, неподвижно растянувшуюся на трав фигуру младшаго брата.
— А что?— мрачно переспросилъ Лаврентій.
— Разв кончилъ?— продолжалъ фабрикантъ, кивнувъ головой по направленію къ фабрик.
— Кончилъ.
Изумленіе выразилось на лиц старшаго брата.
— Да когда же ты усплъ?— спросилъ онъ съ недоумніемъ.
— Взялъ да и усплъ,— былъ лаконическій отвтъ.
Фабрикантъ посмотрлъ на брата, повернулся и пошелъ на фабрику. Вслдъ за нимъ всталъ и Лаврентій. Не торопясь, прошелъ онъ по двору, постоялъ въ отворенныхъ дверяхъ мрачнаго, охваченнаго сумерками зданія, посмотрлъ на брата, остановившагося надъ его работой и затмъ тихо пошелъ въ контору. Это была маленькая, грязноватая и темная комната въ одно окно, съ конторкой въ углу, диваномъ, шкафомъ для конторскихъ бумагъ и нсколькими стульями. Лаврентій Молодцовъ легъ на диванъ и уткнулся лицомъ въ его кожаную подушку. Было тихо, работа кончилась, наступили сумерки и еще грустне стало моему герою среди полумрака и тишины, набрасывавшихъ мрачныя тни на его и безъ того невеселыя мысли. Неподвижно лежалъ онъ, вздыхалъ, скриплъ зубами, но наконецъ успокоился и въ контор воцарилась невозмутимая тишина.
Потомъ вошелъ старшій братъ. Онъ прямо прошелъ къ конторк, зажегъ свчу, раскрылъ книгу и неподвижно остановился: все, что слдовало записать, было записано твердымъ рзкимъ почеркомъ Лаврентія, все, что слдовало сдлать — было сдлано.
Лаврентій Молодковъ видлъ все это и двусмысленно усмхнулся.
— Вс что ли ушли?— спросилъ онъ, перемняя свое лежачее положеніе на боле приличное для серьезнаго разговора.
Молодковъ старшій опять удивился. Онъ никакъ не ожидалъ, чтобы его братъ, говорившій въ послдніе дни только о вещахъ крайней необходимости, заговорилъ о предмет повидимому совершенно не серьезномъ!.. Но сегодняшній день былъ для него днемъ неожиданностей.
— Вс,— отвчалъ онъ, повернувшись къ брату.
— Ну, такъ я буду съ тобой объясняться, сказалъ Лаврентій.
Старшій братъ слъ около конторки и принялся свертывать папиросу.
— Не люблю и этихъ объясненій, съ сердцемъ проворчалъ старшій Молотковъ.
— Мало-ли кто чего не любитъ, тмъ же тономъ возразилъ Лаврентій. Если бы для меня все длалось такъ, какъ мн нравится, то и думать было бы не о чемъ.
— Въ чемъ же дло? прервалъ старшій братъ.
— Дло, братъ, къ томъ, что въ послднее время вс вы, вся твоя семья, начали на меня смотрть какъ на лишняго для васъ батрака. Точно вы меня изъ милости въ своемъ дом держите. А началось это съ тхъ поръ, какъ я выгналъ изъ фабрики Гаврюшку.
— Это кто жь Гаврюшка?— внушительно спросилъ старшій братъ.
— Гаврюшка-то? Да шуринъ твой, жены твоей братъ… Забылъ что-ли? Самъ вдь по десяти разъ на день кличешь его.
— Гмъ…
— Да Богъ съ нимъ. Ты мн скажи, какія причины этой перемны?— спрашивалъ Лаврентій.
— Да кто же на тебя такъ смотритъ? спросилъ фабрикантъ посл нкотораго раздумья.
— Сказалъ же я теб — кто. Ну, прежде всхъ твоя жена, потомъ родня ея, ну а потомъ и ты самъ.
Наступило молчаніе. Старшій братъ курилъ. Лаврентій пристально смотрлъ на него.
— Ну, чтожь?— спросилъ онъ опять. Какія этому причины?
— Все это теб кажется только, и ничего больше, сухо отвтилъ Молодковъ старшій.
Опять наступило молчаніе. Наконецъ Лаврентій стащилъ съ дивана свои длинныя ноги и всталъ.
— Ты мн скажи только — все это обращеніе такъ и будетъ продолжаться или не будетъ? спросилъ онъ. Перемнишься ли ты или нтъ?
Старшій братъ оглянулъ его холоднымъ взглядомъ.
— Я передъ тобой не притворяюсь,— отвтилъ онъ. Что думаю, то и говорю, какъ чувствую, такъ и поступаю. И впредь притворяться не стану.
Лаврентій посмотрлъ на его опущенную голову и махнулъ рукой.
— Пусти же ты лучше на мое мсто Гаврюшку, да найми ему двоихъ помощниковъ, сказалъ онъ съ горечью. А мн съ тобой нечего длать.
Молодцовъ старшій еще ниже опустилъ голову.
— Да чего жь теб надо? невнятно сказалъ онъ.
— Чего? спросилъ Лаврентій, нагнувшись надъ нимъ.
— Чмъ ты недоволенъ? повторилъ старшій братъ.
Лаврентій развелъ руками и началъ надвать пальто.
— Подемъ-ка, братъ, домой… Темно… Пожалуй подъ пароходъ попадемъ.
Они молча вышли изъ фабрики, молча пошли къ берегу и также не говоря ни одного слова услись въ лодку. Домъ фабриканта былъ за ркой.
— Ты чтожь намренъ длать? спросилъ Молодцовъ старшій уже на середин рки.
— Прежде всего вещи свои соберу… а потомъ завтра надо будетъ на квартиру перехать.
— Да чмъ же ты жить-то будешь?
— Мсто найду… Я чмъ же не работникъ?
— А до тхъ поръ?
Лаврентій взглянулъ на него и засмялся.
— И впрямь не чмъ,— сказалъ онъ. Восемь мсяцевъ работалъ да не впрокъ была моя работа.
Фабрикантъ до крови закусилъ губу. Лаврентій Молодцовъ смялся и мрно, размашисто разскалъ веслами темную воду.
Со времени отъзда Лаврентія Молодцова изъ дома его брата прошло четыре дня. Это были безпокойные, непосдные дни, прошедшіе въ переговорахъ, бганьи по торговцамъ, спорахъ и условіяхъ съ разными темными личностями, которыя жадно пересматривали продаваемые моимъ героемъ чемоданчики, саквояжи, платье, блье, по десяти разъ перевертывали каждую покупаемую вещь, пристально разсматривали всю фигуру Лаврентія, какъ бы стараясь прочитать по ней величину нужды, предстоящей для молодаго человка, и чмъ мрачне и печальне было его лице, тмъ скупе становились эти холодныя, безцвтныя личности. Наконецъ все это кончилось. На Лавренті Молодков осталось только необходимо нужное, дв пары платья, нсколько смнъ блья, пальто, фуражка, кошелекъ, наполненный деньгами, и размстивъ все это по приличнымъ мстамъ своей комнатки, мой герой улегся на диванъ, наслаждаясь отдыхомъ. Онъ ршился не курить, не пить чаю и вообще до тхъ поръ, пока не найдетъ себ занятія, тратить сбереженную имъ небольшую сумму только на квартиру, пищу и блье. Конечно все это были лишенія, но для Лаврентія Молодкова лишеніе табаку и чаю казалось слишкомъ маленькимъ лишеніемъ, о которомъ пожалуй и говорить не стоило. Ему казалось даже, что онъ слишкомъ роскошничаетъ…
А впрочемъ Лаврентію Молодкову было очень весело, когда онъ поглядывалъ на свое небольшое, независимое ни отъ кого владніе, состоявшее изъ дивана, служившаго въ тоже время и постелью, простаго благо стола, обтянутаго клеенкой, и двухъ стульевъ съ кожаными подушками. Сердце его наполнялось радостнымъ чувствомъ свободы и спокойствія, когда онъ сравнивалъ эту трехъ-аршинную и полутемную коморку съ высокимъ и изящнымъ покоемъ въ дом брата, въ которомъ онъ не могъ ссть на мягкій стулъ или лечь на постель безъ того, чтобы его не окружили мрачные, уродливые призраки ненавидвшей его жениной родни, не строили передъ нимъ злобныхъ или обиженныхъ лицъ, не грозили ему, не шептались между собой съ таинственно-зловщимъ видомъ и вообще всевозможными манерами не отравляли минуты его отдыха и не отгоняли сонъ отъ его изголовья. Здсь уже не было этихъ уродливыхъ призраковъ. Здсь не было людей, которые отвчали бы обманомъ на его откровенность, которые бы платили обидами за его труды и заботы о ихъ счастьи, которые бы до крови изъязвляли его сердце, всецло отданное имъ. Эти люди были теперь далеко отъ него. Вообще ему весело было. Но еще веселе чувствовалъ бы онъ себя, еслибы здсь около него находился какой нибудь другъ, человкъ, ради котораго онъ могъ бы работать, думать, волноваться, и совершать подвиги, а безъ подвиговъ въ пользу какого нибудь ближняго тяжело жилось Лаврентію Молодкову.
Наступала тихая, лтняя ночь. На двор передъ растворенными окнами прыгали на доск, положенной поперегъ бревна, молодыя двушки, и звонко разносился по комнат ихъ веселый смхъ. Дальше гд-то ребятишки играли въ мячъ. На заднемъ двор рабочіе пли свои родныя, заунывныя псни, тоскливо, невыносимо тоскливо звучавшія среди каменныхъ богатыхъ домовъ и пыльнаго столичнаго воздуха. Уносили эти унылыя псни туда, гд въ эту пору необозримо зеленютъ луга, туда, гд разстилаются желтыя нивы, гд протекаютъ свтлыя рки, стоятъ озера, туда, гд чернютъ среди зеленыхъ полей срыя, бдныя деревни, склонившіяся надъ рками. Въ тхъ деревняхъ родились эти унылыя псни и туда они уносятъ, и чужія они въ этихъ богатыхъ, большихъ городахъ. Въ этихъ городахъ поются иныя свтлыя псни про любовь, про красоту, про славу и не нравятся городу заунывныя деревенскія псни.
Тоску нагнали он и на Лаврентія. Прилегъ онъ головой къ подушк, прижался щекой къ ладони и тихо началъ подтягивать пснямъ. Унесся и онъ далеко, въ родной степной городокъ, и тихо закрылъ глаза, подтягивая пснямъ густымъ дрожащимъ голосомъ.
Вдругъ кто-то вошелъ въ переднюю. Въ комнат было темно. Былъ праздникъ и кром Лаврентія не было въ квартир ни одной души. Молодцовъ торопливо зажегъ свчу, набросилъ на себя пальто и выступилъ за дверь всей своей длинной фигурой съ унылымъ лицемъ. Передъ нимъ стоялъ Молодцовъ старшій.
Съ полъ-минуты братья мрачно смотрли другъ на друга?
— Теб кого? спросилъ наконецъ Лаврентій.
— Я къ теб… по длу, отвчалъ фабрикантъ.
Лаврентій пропустилъ его въ свою комнату, затворилъ окно, поставилъ свчу на столъ и оперся на него руками.
— Что же ты мн скажешь?— спросилъ онъ, не садясь и устремивъ на брата свои свтлые голубые глаза.
Молодковъ старшій угрюмо посмотрлъ на него, закурилъ сигару и задумчиво побарабанилъ по столешниц.
— Наша мать умерла, сказалъ онъ наконецъ, смотря куда-то въ уголъ.
Лаврентій отшатнулся отъ стола, отшатнулся назадъ и смотрлъ широко раскрытыми глазами на брата, какъ будто не понимая сказаннаго имъ или не вря этому.
— Умерла,— повторилъ Молодковъ старшій, продолжая свой однообразный барабанный бой.
Лаврентій слъ, сложилъ руки на колняхъ и опустилъ голову.
— Теб она оставила семьсотъ рублей, продолжалъ старшій братъ, засовывая руку въ боковой корманъ. Вотъ они… Можешь ихъ получить.
И онъ бросилъ на столъ старый, ддовскій бумажникъ.
Лаврентій не поднималъ головы.
— Пересчитай, сказалъ фабрикантъ, указывая на деньги.
— Не зачмъ,— чуть слышно отвтилъ младшій братъ.
— Можетъ быть, тутъ лишніе попали, съ холодной улыбкой настаивалъ Молодковъ старшій.
Лаврентій вскинулъ на него быстрый взглядъ, блеснувшій презрніемъ, отбросилъ назадъ свои длинные рыжіе волосы и быстро пересчиталъ деньги.
— Ну, теперь прощай,— съ улыбкой сказалъ старшій братъ.
Лаврентій не сказалъ ни слова. Дверь захлопнулась за неожиданнымъ гостемъ и скоро раздались по двору неторопливые, ровные шаги его.
Лаврентій Молодковъ облокотился обими руками на столъ, и долго, долго просидлъ въ этомъ положеніи. Притворенное окно растворилось, ворвался втеръ, потушилъ свчу — и опять зазвучалъ точно въ самой комнат веселый смхъ двушекъ, опять наполнило ее заунывное хоровое пніе рабочихъ… Лаврентій все сидлъ… Еще сильне возбуждало это дружное пніе его фантазію, еще боле мрачныя тни накидывали на его мысли эти унылыя, протяжныя ноты, еще могущественне уносили они его вонъ изъ этого громаднаго города въ поля, на безконечныя дороги и въ родной степной городокъ. Какъ живая видлась ему его умирающая мать. Лежала она желтая, восковая, въ старой низенькой, загроможденной древней мебелью комнат, въ которой протекло дтство Лаврентія, видла быстро приближающуюся неумолимую смерть, боролась съ нею и обращала свои прощальные взгляды туда, гд безъ нея испытывали и радость, и горе жизни ея любимые дти, туда, гд вдалек отъ нея жили т люди, въ которыхъ положила она всю свою любовь. Звала ли она ихъ?.. Ждала ли ихъ? Какой тяжелой тоской наполняла ее та мысль, что ей уже не придется увидть ихъ? А смерть стояла надъ нею и медленно останавливала біенія ея холодвшаго сердца. Лаврентій поднялся, надлъ фуражку, вышелъ на темныя, понемногу пуствшія улицы и до разсвта бродилъ по городу.
Молодковъ затосковалъ не на шутку. Теперь онъ опять разршилъ себ курить и пить чай съ булками, позволилъ себ даже нкоторыя маленькія развлеченія, но тоска не прекращалась. Правда, что смерть матери произвела на него глубокое впечатлніе, но это впечатлніе понемногу сглаживалось съ каждымъ днемъ, а его тоска, какъ видно, не зависла отъ смерти любимаго человка, потому что росла и росла. Это была тоска, порождаемая въ людяхъ дятельныхъ пустотою жизни. Онъ привыкъ постоянно видть себя окруженнымъ друзьями и врагами, видть себя членомъ какой нибудь маленькой семьи, онъ привыкъ къ такому распредленію труда, въ которомъ онъ работалъ бы для другихъ, а другіе для него, и когда этого условія не существовало, когда ему приходилось жить для одного только себя и ни для кого больше, тогда онъ впадалъ въ уныніе, считалъ себя самымъ несчастнымъ, заброшеннымъ человкомъ.
И для чего ему жить въ подобномъ жалкомъ положеніи? Изъ-за чего онъ станетъ работать, бгать, суетиться? Къ чему вс эти хлопоты и непріятности? Для того чтобы имть туго набитый бумажникъ, хорошо сть, сидть на мягкой мебели и носить хорошее платье? Но Лаврентій былъ величайшій эгоистъ въ широкомъ значеніи этого слова, онъ желалъ счастія всмъ, потому что своего личнаго счастія не отдлялъ отъ счастія другихъ. Одно безъ другого онъ считалъ невозможнымъ. Но какъ сдлать счастливыми всхъ? При такомъ вопрос Лаврентій Молодковъ разводилъ руками, съ ужасомъ смотрлъ на разстилавшуюся передъ нимъ длинную перспективу людской глупости и предавался глубокому раздумью. Онъ похудлъ, лице его приняло самый меланхолическій видъ, онъ звалъ, хмурилъ брови и удалялся въ уединенныя мста, туда, гд было много деревьевъ, много зелени, воды и какъ можно меньше людей и людскаго шума.
Былъ тихій прекрасный вечеръ. Лаврентій Молодковъ сидлъ въ одномъ обширномъ городскомъ саду, мало посщаемомъ публикой и, снявъ фуражку, задумчиво пускалъ въ ароматическій воздухъ клубы сквернаго табачнаго дыма, смотрлъ на разстилавшійся передъ нимъ прудъ и развивалъ свою собственную философію. Точкой его отправленія въ это философское путешествіе была та, подвернувшаяся ему мысль, что его теперешняя жизнь есть жалкая жизнь животнаго и нисколько не выше и не счастливе ея. Онъ обижался этой мыслью, онъ чувствовалъ, что въ его груди и голов лежатъ силы чисто человческія, возвышенныя, свтлыя, но чмъ больше онъ обижался, чмъ ясне представлялъ себ свои возвышенныя качества и способности, тмъ глубже сознавалъ, что эти силы остаются сами по себ, а жизнь идетъ сама тіо себ и остается все-таки жизнью животнаго. Анализируя свою жизнь, онъ находилъ, что онъ сть, пьетъ, спитъ, прогуливается, т. е. длаетъ все то, что длаетъ всякое животное, которое точно также сть, пьетъ, спитъ и прогуливается. Но когда онъ, погруженный въ раздумье, вглядывался въ свои высшія силы, стремленія и способности, когда онъ утверждалъ, положа руку на сердце, что самое жгучее его желаніе доставить счастливую жизнь кому бы то ни было изъ своихъ ближнихъ или вообще ближнимъ, когда онъ видлъ наконецъ, что это стремленіе есть единственное стремленіе, до нкоторой степени отличающее его отъ животныхъ, тогда онъ ясно сознавалъ, что именно это-то стремленіе не осуществляется въ его теперешней жизни и остается само по себ, какъ его животная жизнь остается все-таки сама по себ.
Уныло смотрлъ Лаврентій на разстилавшійся передъ нимъ прудъ. А вода спокойно катилась своими свтлыми волнами, гонимыми легкимъ втеркомъ, надъ нею склонялись высокія деревья, въ ихъ зелени порхали птицы, а между стройныхъ, темныхъ стволовъ полосами ложились, на темнозеленую траву и блый песокъ аллей, чудные, розовые лучи заходящаго солнца.
И вотъ прямо подъ полосой этого розоваго свта показалась въ глубин аллеи молодая женщина. Спокойной, тихой поступью, далекой отъ той натянутости, которой отличается походка нашихъ женщинъ, шла она на встрчу солнечнымъ лучамъ, и они отражались въ ея большихъ ясныхъ глазахъ, играли на молодомъ безукоризненно-правильномъ лиц, подернутомъ легкимъ румянцемъ.
Не сводя глазъ, смотрлъ Лаврентій Молодцовъ на это стройное, милое существо, онъ забылъ все и кром его не видлъ ничего. А въ ней онъ видлъ только ослпительную красоту и какое-то странное, подавляющее спокойствіе, смутить которое не могла, кажется, никакая прелесть окружающей природы. Это было невозмутимо — ясное спокойствіе спящаго ребенка.
Съ этимъ же чарующимъ спокойствіемъ взглянула она на неподвижную, окаменвшую фигуру Лаврентія и прошла мимо. Лаврентій машинально вынесъ этотъ открытый, свтлый взглядъ, потомъ опустилъ голову и какое-то пріятно-томительное чувство сжало его сердце. Черезъ минуту онъ опять поднялъ глаза. Молодая женщина возвращалась назадъ и той-же спокойной, легкой поступью шла къ скамь, на которой онъ сидлъ.
Она сла, вынула изъ кармана папиросы и съ тмъ же яснымъ спокойствіемъ взглянула на Лаврентія.
— Дайте мн огня,— сказала она тихимъ и ровнымъ голосомъ.
Лаврентій вздрогнулъ. Онъ тайкомъ, украдкой отъ нея, любовался ея яснымъ лицомъ, ея длинными опустившимися на глаза рсницами, темно-русыми волосами, высоко и свободно поднимавшимися надъ мраморно-чистымъ лбомъ.
Она вздохнула съ легкой улыбкой, какъ бы желая вволю надышаться чистымъ вечернимъ воздухомъ, провела руками по лицу, какъ будто сбрасывая съ себя онменіе и съ той же легкой и ясной улыбкой взглянула на своего сосда. Лаврентій не могъ оторвать отъ нея своего взгляда, но боль жгучая, безсознательная боль сильне и сильне проникала его, не смотря на вс усилія отогнать прочь эту смутную боль.
— Который теперь часъ?— спросила она.— Да, я такъ и знала, что семь, это часъ моей прогулки… Пойдемте куда нибудь за городъ и будемъ гулять. У васъ есть деньги?
— Боже мой! неужели вы…
Лаврентій Молодцовъ оборвался на полслов… Она подняла на него свой спокойный взглядъ. Лице его было блдно, на глазахъ его готовы были, кажется, навернуться слезы, руки его дрожали, широкая, могучая грудь высоко поднималась.
Волненіе, можетъ быть, давно, уже очень давно не посщавшее молодую женщину, нарушило невозмутимое спокойствіе ея лица, когда она взглянула на полную отчаянія, боли, скорби и вмст съ тмъ невыразимой нжности фигуру Лаврентія. Она вспыхнула, потомъ попробовала насильственно улыбнуться, потомъ болзненное чувство пробжало по ея лицу и она въ смущеніи опустила голову.
— И что васъ довело до этого? Поврьте мн это, поговорите со мной какъ съ братомъ. Что васъ довело до этого?— говорилъ блдный, тяжело дышавшій Лаврентій Молодцовъ.
Она заглянула въ его честные, блестящіе глаза и опять опустила голову.
— Меня выгнали изъ дому,— отвтила она чуть слышно.
— За что?
— Вся моя вина была въ томъ, что я полюбила, не того, кого мн велли,— отвчала она также тихо и не поднимая глазъ.
Лаврентій вздохнулъ и грустно покачалъ головой. Она опять заглянула въ его лице.
— Какъ вы походите на моего брата,— прошептала она.
— Но гд же онъ? Обманулъ васъ?
— Братъ?
— Нтъ, тотъ, кого вы полюбили.
— Онъ умеръ,— отвтила она и вздохнула.
Этотъ вздохъ точно освтилъ мрачныя мысли моего героя. Еще нжне взглянулъ онъ на прекрасное, грустное лице молодой женщины и ея отуманившіеся глаза.
— Не правда, ли, вдь вы не хотли бы жить такъ, какъ теперь живете!— спросилъ онъ съ грустной улыбкой.
— О, нтъ, нтъ!— сказала она твердымъ голосомъ.
Лице Лаврентія, просвтлло. Онъ выпрямился. Въ его воображеніи мгновенно мелькнули мысли о спасеніи падшаго существа… Ему представилась увлекательная картина борьбы съ разными препятствіями, борьбы за возстановленіе молодой жизни, осужденной на медленную нравственную и физическую смерть.. Лаврентій вздрогнулъ, брови его сдвинулись, глаза блеснули вызывающимъ огнемъ. Онъ ли не спасетъ эту погибающую жизнь? Онъ ли не разорветъ тхъ стей, которыми опутали это чистое сердце?
Лаврентій взглянулъ на нее… она задумчиво смотрла на него.
— Вы не откажетесь отъ другой жизни!— тихо и серьезно сказалъ онъ. Вы умете что нибудь работать!
— Да, я умю перчатки шить,— отвчала она.
Лаврентій задумался.
— Вы что нибудь должны тамъ?
— Да,— сказала чуть слышно молодая женщина и потупила глаза.
Лаврентій всталъ.
— Пойдемте туда,— сказалъ онъ.
Начало темнть, въ саду вяло сыростью, молодые люди шли между высокими, какъ бы заснувшими и окутавшимися въ мрачныя одежды деревьями. Она говорила о своей родин, а Лаврентій Молодвовъ внимательно слушалъ ее и на губахъ его играла та добродушная улыбка, которая въ былыя времена нердко освщала его лице, когда онъ выслушивалъ задушевныя мечтанія своихъ школьныхъ друзей и втайн, не говоря до поры до времени ни одного слова, задумывалъ осуществить какимъ бы то ни было образомъ свои юношескія мечты.
Его любящее сердце опять ожило. Оно опять билось спокойно и ровно, потому что теперь начало биться не для того человка, который носилъ его въ своей груди, а для другого. Такова была особенность моего героя.
Черезъ нсколько дней случайно встртившаяся красавица была освобождена Лаврентіемъ отъ ея заточенія… Они празновали свое новоселье. Въ маленькой комнатк съ чистыми кисейными занавсками, съ простенькой мебелью, на кругломъ стол, покрытомъ новой скатертью, киплъ самоваръ. Передъ столомъ сидлъ Лаврентій и, облокотившись обими руками на скатерть, положивъ голову на руки, тихо разсказывалъ исторію своей жизни. Онъ опять переживалъ эту жизнь. Онъ припоминалъ ея мельчайшія подробности, происшествія, огорченія, радости, припоминалъ имена своихъ лучшихъ, давно изчезнувшихъ изъ виду, друзей, перечитывалъ кое-какія письма, изрдка доходившія до него изъ какого нибудь далека,— и съ нжнымъ огнемъ въ глазахъ, съ добродушной улыбкой на лиц смотрлъ на своего новаго друга. А она полулежала на крошечномъ диванчик, прихлебывала чай, слушала добродушнаго разскащика и мало-по-малу ея свжее, красивое лице опять принимало тотъ же странный, невозмутимо-спокойный видъ, съ которымъ она въ первый разъ явилась передъ очарованнымъ Молодковымъ. И не его маленькимъ приключеніямъ было возмутить эту глубоко спокойную натуру, закалившуюся въ ежедневныхъ зрлищахъ паденія и порока.
Наконецъ она звнула. Лаврентій прервалъ свой разсказъ.
— Я не выспалась сегодня,— говорила она своимъ нжнымъ голосомъ. Сегодня я не спала посл обда, а привычка беретъ свое вотъ я и зваю.
Сердце Лаврентія сжалось. На него повяло какимъ-то мертвящимъ ужасомъ отъ этихъ словъ о привычк.
— Знаете ли что?— сказала она вдругъ оживившись и засмявшись.
— Что?— спросилъ Лаврентій и самъ улыбнулся, увлекаясь ея веселымъ смхомъ.
— Я хочу угостить васъ… пошлю за бутылкой вина,— отвтила она вставая и нжно улыбаясь.
— Но я не пью,— слабо говорилъ Лаврентій, не отрывая глазъ отъ ея прекраснаго лица.
— Нтъ, нтъ, вы будете пить, я хочу этого,— сказала она и вышла изъ комнаты.
Лаврентій призадумался. Онъ съ ужасомъ вспомнилъ о страшномъ количеств вина, стоявшемъ въ томъ мрачномъ счет нарядовъ, табаку и пива, томъ мрачномъ выкупномъ счет, который онъ оплатилъ половиной наслдства, доставшагося ему по смерти матери.
А она возвратилась веселая, живая… Она заставила Лаврента выпить стаканъ вина, смялась, кивала головой, когда онъ выражалъ надежду, что она начнетъ искать работу и съ комическимъ, болзненно-поразившимъ моего героя уныніемъ вздохнула и начала качать головой, когда онъ прибавилъ, что у него, кром труда рукъ его, нтъ другихъ средствъ къ существованію. .
Въ эту ночь Лаврентій плохо спалъ. Ему снилось много сновъ и изъ этихъ сновъ онъ долго не могъ забыть одинъ наиболе тяжелый.
Ему снился садъ или лсъ,— скоре большой садъ. Необозримо высоко поднимались въ этомъ саду деревья, терявшіеся своими вершинами въ облакахъ. На высокихъ втвяхъ красивыя птицы съ яркими перьями распвали чудныя, звонкія псни, внизу разстилалась шелковистая, свтло-зеленая трава, испещренная пунцовыми, синими и блыми цвтами, этотъ коверъ прорзывали блестящіе ручьи, а между гигантскими стволами, какъ между снопами, падали на траву, на цвты и на воду розовые лучи заходящаго солнца. Лаврентій задумчиво шелъ между деревьями и ожидалъ кого-то. Онъ долго ходилъ и томительно ждалъ. Но вотъ вдали мелькнула его плнная красавица и, казалось, сосредоточила на себ всю поэтическую красоту фантастически-прекраснаго сада, будто для нея и цвты благоухали, для нея и птицы пли, и солнце свтило — и только сама она оставалась безжизненно-холодна ко всей этой жизни и къ свту. Она подошла къ Лаврентію и заговорила. Говорила она о томъ, что здсь свободно дышется, что здсь легко и весело,— но въ этихъ рчахъ слышался Лаврентію какой-то затаенный смыслъ и его темныя предчувствія еще боле усиливались ея странной, зловщей улыбкой? А она все говорила, смялась, проникала въ его сердце своими чудными глазами, неотразимо увлекала, покоряла его… Она покоряла его, но ему все-таки было невыносимо тяжело. Изъ за гигантскихъ деревьевъ выглядывали какіе-то уродливые призраки, смотрли на его плнную красавицу, улыбались и опутывали, стягивали ее въ тонкихъ, какъ паутина, по крпкихъ и грязныхъ стяхъ.
— И я былъ молодь, былъ молодъ,— говорилъ одинъ изъ призраковъ съ какимъ-то грустнымъ смхомъ въ голос. И все это знаю и понимаю… Что же ты съ ней длать-то будешь?.. Разв ты освободилъ ее?.. Разв ты перебилъ этихъ чудовищъ, которыя втянули ее въ эту жизнь… Вдь они ее всю опутали… Не видишь? Смотри… Лучше съ ними сражайся и, если можешь, побди ихъ… А потомъ ужь, потомъ смотри въ даль, и въ свтлое будущее…
Лаврентій Молодковъ сидлъ въ комнат своей героини. Ея не было дома. Лаврентій очень похудлъ и загорлъ. Уже около двухъ недль онъ неустанно упражнялъ свои длинныя ноги, по цлымъ днямъ бгалъ, отыскивая мсто какъ для себя, такъ и для своей героини. Съ нею онъ рдко видлся. Почти каждый разъ, какъ онъ приходилъ къ ней,— ея не было дома, но Лаврентій не смущался этимъ, а добродушно улыбался и, отправляясь домой, предавался радужнымъ мечтамъ, въ полной увренности, что его новый другъ также заботится о пріисканіи работы. Сегодня онъ отыскалъ наконецъ хорошее мсто для себя. Онъ пришелъ передать своему другу эту общую радость — и вотъ сидитъ одинокій, печальный, протянувъ по полу свои длинныя ноги, опустивъ голову на грудь и по временамъ тяжело вздыхая. Изрдка онъ поднимаетъ голову, взглядываетъ на часы, взглядываетъ на стоящія на диван картонки съ модными шляпками, на висящее въ углу богатое платье, на поставленныя на столик стклянки съ дорогими духами,— опять вздыхаетъ и опять погружается въ прежнее положеніе человка, измученнаго физически и нравственно. Ему тяжело подумать, что его завтныя деньги, предназначенныя имъ на доброе дло спасенія человческой жизни, пошли на ненавистные ему съ дтства духи и наряды,— и онъ какъ-то не хочетъ этого думать, силится предположить что нибудь другое и ждетъ, ждетъ возвращенія этой женщины, составляющей всю его радость и все его горе.— А ея все нтъ.
Наконецъ Лаврептій поднялся, разсянно веллъ передать ей, что будетъ здсь въ шесть часовъ вечера, пошелъ въ свою квартиру, не раздваясь легъ на жесткій диванъ и скоро заснулъ.
И опять ему снился тотъ же сонъ, съ тми же поэтическими картинами, чудесными пснями птицъ, съ той же ослпительной красотой любимой женщины и съ тми же отвратительными призраками, опутывающими человка своими грязными стями. Лаврентій вздрагивалъ во сн, бредилъ и холодный потъ выступалъ на его загорвшемъ, полу-бломъ, полубронзовомъ лбу. Онъ проснулся окончательно разбитымъ, апатично выкурилъ папиросу и опять пошелъ къ своей героин.
Онъ вошелъ въ переднюю,— дверь ея комнаты была растворена. Онъ вошелъ въ дверь,— комната стояла съ одной голой мебелью, безъ скатертей, безъ платья на стн, безъ духовъ, безъ шляпокъ, безъ подсвчниковъ, безъ блья на постели,— не было въ ней ничего кром мебели и сора на полу.
Лаврентій прислонился къ косяку двери. Подошелъ хозяинъ.
— Гд она?— глухо спросилъ Лаврентій.
— Ухала,— отвтилъ хозяинъ и махнулъ рукой, взглянувъ на помертввшее лице Молодкова.
— Куда?
— Да ну ее… За городъ ухала… Ну ее… Плюньте вы на нее,— тревожно говорилъ хозяинъ, кладя руку на плечо Лаврентія.
Лаврентій отшатнулся.
— Съ кмъ?— спросилъ онъ и голосъ его задрожалъ.
— Съ военнымъ.
Лице Лаврентія дрогнуло, онъ закусилъ губу, почесалъ въ голов, качнулся, надлъ фуражку и вышелъ вонъ.
Первый ударъ житейскаго опыта Лаврентій перенесъ твердо. На другой день онъ аккуратно пришелъ въ торговую контору, въ которой нашелъ мсто, принялъ бухгалтерскія книги, осмотрлся, переставилъ свой письменный столъ къ окну и принялся за работу. Работа не валилась изъ его работящихъ рукъ и цифры не перепутывались въ его разгоряченной голов, но иногда тяжелое, невыносимое горе сдавливало его грудь, захватывало дыханье, и тогда Лаврентій заслонялъ рукой свое взволнованное лице, облокачивался на окно и смотрлъ въ разстилавшуюся за нимъ даль. Но долго еще эта женщина не теряла своей власти надъ нимъ. Онъ искалъ ее, хотя самъ не зналъ зачмъ. Ему хотлось, какъ будто-бы убдиться, что она дйствительно опять вступила на свою темную дорогу и онъ постоянно ходилъ вечеромъ посл работы въ контор, по улицамъ, вглядывался въ лица проходящихъ и прозжающихъ женщинъ, заглядывалъ въ окна, посщалъ театры, цирки, концерты, наводилъ справки — и долго эти тревожные поиски, исполненные сердечной боли, оставались совершенно безуспшными.
Наконецъ онъ нашелъ ее. Уже зимой, въ ясный, праздничный день, онъ встртился съ нею почти лицомъ къ лицу. Онъ узналъ ее и остановился, а она взглянула на него своимъ тупымъ и апатичнымъ взглядомъ, потомъ перенесла свои глаза въ другую сторону и, не ускоряя, не задерживая походки, поднялась на роскошную лстницу богатаго дома.
Лаврентій узналъ, что она теперь живетъ у стараго богача и, получивъ это положительное свденіе, началъ быстро справляться съ своей тоской, опять началъ жаждать жизни и дла.
Время подходило къ весн. На улицахъ таялъ снгъ, шелъ дождь, стояла непроходимая грязь и въ такую-то пору Лаврентій Молодковъ, идя одинъ разъ изъ конторы домой, наткулся еще на одинъ случай, на который сочувственно отозвалось его любящее сердце. Его остановилъ жалобный, дрожащій голосъ ребенка. Лаврентій поднялъ голову. Передъ нимъ стоялъ оборванный мальчикъ, съ посинвшимъ отъ холода лицемъ и дрожащею, протянутою къ нему грязною рукою.
— Кто тебя посылаетъ просить милостыню?— спросилъ онъ.
— Никто меня не посылаетъ… Я самъ прошу,— нараспвъ, отвчалъ ребенокъ, переступая съ ноги на ногу.
— Кто у тебя отецъ?— продолжалъ Лаврентій.
— Нтъ у меня отца… Ни отца, ни матери нтъ… Я самъ прошу… Христа ради милостыньку, распвалъ мальчикъ, обращаясь то къ Лаврентію, то къ идущимъ мимо прохожимъ.
— Гд же ты живешь?
— Нигд я не живу… Я спички продавалъ, а тутъ вотъ хозяинъ прогналъ меня. Деньги у меня отняли на улиц.
— Кто отнялъ?
— Люди отняли… А хозяинъ говоритъ, что я укралъ ихъ… Выгналъ меня.
Лаврентій молча смотрлъ на рку, около которой произошла эта встрча, и задумчиво барабанилъ пальцами по гранитнымъ периламъ набережной.
— Хочешь ты жить у меня?— сказалъ онъ наконецъ. Я буду тебя кормить, одвать, учить буду.
Мальчикъ изподлобья посмотрлъ на него.
— Хочу,— сказалъ онъ наконецъ.
Лаврентій пошелъ съ нимъ на свою квартиру, зашелъ по дорог въ магазинъ дтскаго платья, купилъ простенькую одежду, блье, сводилъ его въ баню и привелъ въ свое жилище уже совершенно въ преобразившемся вид. Здсь онъ накормилъ своего питомца, напоилъ чаемъ и приготовилъ ему постель на лежанк. Продрогшій и измученный мальчикъ скоро уснулъ, а Лаврентій сидлъ у стола, курилъ, смотрлъ съ добродушной улыбкой на своего неожиданнаго гостя и думалъ, что теперь мальчугану хорошо,— сытъ онъ, тепло ему, не мочитъ его дождь, не грозитъ ему голодная смерть,— и легко сдлалось на душ Лаврентія. Думалъ онъ, что ему не трудно будетъ впослдствіи воспитать изъ этого покинутаго ребенка добраго, честнаго человка, котораго сердце будетъ понимать всякое людское горе, потому что оно само его испытало, будетъ откликаться на всякое страданіе живаго существа и не одно изъ этихъ существъ поддержитъ и воскреситъ, совершая свой жизненный путь. А Лаврентій ничего большей не желалъ.
Черезъ нсколько дней выхоленный Лаврентіемъ Молодковымъ, отдохнувшій и пополнвшій ребенокъ оказался болзненнымъ, слабосильнымъ, но рчистымъ и изворотливымъ субъектомъ, съ вчно бгающими съ предмета на предметъ глазами и вкрадчивыми манерами. Характеръ его тоже не замедлилъ выясниться. Онъ съ удовольствіемъ слушалъ читаемые Лаврентіемъ по вечерамъ разсказы изъ исторіи и путешествій, если рчь шла о какомъ нибудь полу-сказочномъ геро или фантастическихъ приключеніяхъ и сейчасъ же погружался въ сонъ, какъ скоро отъ героевъ и приключеній Лаврентій переходилъ къ описанію сцены, затрагивающей, кром празднаго воображенія, и умъ мальчика. Онъ весело смялся, когда Лаврентій разсказывалъ выдуманную имъ самимъ исторію дяній какого нибудь ловкаго пройдохи, но, сейчасъ же погружался въ дремоту, когда Молодковъ описывалъ честнаго и трудолюбиваго человка, желая противопоставить трудовую жизнь праздному бездлью.
Въ одинъ вечеръ Лаврентій собрался купить книги для своего воспитанника. Онъ вынулъ изъ коммода деньги, положилъ ихъ на столъ и сталъ одваться. Задумчиво надлъ онъ пальто и, не говоря ни слова, вышелъ изъ комнаты. Черезъ четверть часа онъ возвратился, торопливо подошелъ къ столу и въ недоумніи остановился. Онъ забылъ вынутыя деньги, хорошо помнилъ, что положилъ ихъ на столъ, но на стол ихъ не было.
— Гд Сережа?— угрюмо спросилъ онъ у хозяина.
На этотъ вопросъ ему объявили, что мальчикъ вроятно въ харчевн, находящейся въ этомъ же самомъ дом. Къ этому объясненію прибавили, что мальчикъ проводитъ тамъ время постоянно, когда Лаврентій находится въ контор и приходитъ домой только тогда, когда наступаетъ время возвращенія Молодкова.
Лаврентій не сказалъ ни слова, только глаза его мрачно блеснули.
Онъ опять надлъ фуражку, вышелъ на улицу, прошелся мимо оконъ харчевни, наконецъ остановился передъ однимъ и долго, долго, неподвижно смотрлъ на своего питомца, пившаго за столикомъ чай, разговаривавшаго съ половымъ, кривлявшагося передъ нимъ, длавшаго гримасы и потомъ заливавшагося самымъ отвратительнымъ смхомъ.
Лаврентій простоялъ передъ окномъ съ четверть часа, лице его было блдно, губы подергивались, руки судорожно сжимались. Потомъ онъ тихо вошелъ въ буфетъ харчевни, отвелъ буфетчика въ сторону и показалъ ему черезъ растворенную дверь на мальчика.
— Что онъ длаетъ у васъ? спросилъ онъ но наружности спокойно и только лице его было блдне обыкновеннаго.
Ему отвчали, что мальчикъ бываетъ здсь каждый день, иногда приноситъ деньги и пьетъ чай, а большею частью просто попрошайничаетъ, кривляется передъ постителями или передъ половыми, проситъ у нихъ угощенія и разсказываетъ имъ про какія-то заморскія чудовища.
Лаврентій грустно улыбнулся. Эти отвратительные разсказы кривляющагося мальчика были безобразными каррикатурами тхъ самыхъ разсказовъ, которыми поучалъ его Лаврентій, и которыми онъ надялся заронить въ сердце своего питомца стремленье къ ученью и знанію. Эти повствованія о мазурикахъ, выводимыхъ на сцену ради увеселенія трактирной публики, были передлками тхъ повствованій Лаврентія о падшихъ людяхъ, которыми онъ надялся воспитать въ мальчик отвращеніе ко злу и сочувствіе къ свтлымъ проявленіямъ человческаго сердца.
Лаврентій вышелъ изъ харчевни и печально побрелъ за книгами.
— Ты не видалъ здсь денегъ? спросилъ онъ мальчика, ложась спать.
— Гд?.. На стол?.. Нтъ, сегодня не видалъ, бойко отвчалъ ребенокъ. Вчера видлъ, да вы ихъ взяли, когда пошли въ контору.
Лаврентій подавилъ вздохъ и уткнулся въ свою подушку. Черезъ нсколько минутъ мальчикъ приподнялся на своей лежанк и взглянулъ на него.
— Сегодня вы мн ничего не разскажете? спросилъ онъ вкрадчиво.
— Нтъ, я нездоровъ, сухо отвтилъ Лаврентій.
Мальчикъ тревожно поглядывалъ на него.
— Спокойной вамъ ночи, сказалъ онъ нжнымъ и добродушнымъ голоскомъ.
Лаврентій при сладкихъ звукахъ этого голоса стиснулъ зубы. Онъ закутался въ одяло и мучительно спрашивалъ себя — неужели и здсь онъ встрчается съ какими-то неодолимыми темными силами, о которыя суждено разбиться всмъ его усиліямъ? Неужели эти темныя силы дйствительно неодолимы и не найдется на нихъ ни какой другой, могучей и свтлой силы?
А черезъ мсяцъ онъ сидлъ въ пріемной комнат одного доктора, котораго онъ зналъ по слухамъ за хорошаго врача и не мене хорошаго человка. Лице Лаврентія было желто какъ лимонъ, глаза его блестли злобнымъ огнемъ.
— Я пришолъ къ вамъ за совтомъ, говорилъ онъ отрывисто. Дло видите ли въ томъ, что я взялъ къ себ на свое попеченіе одного мальчика… потому что одному мн было скучно.
Докторъ кивнулъ головой.
— Онъ сирота… Я взялъ его съ улицы… Прежде онъ продавалъ спички, а потомъ прогналъ его хозяинъ… Я хотлъ его воспитать, сдлать изъ него порядочнаго человка… Я наконецъ привязался къ нему, потому что я совершенно одинокъ и мн было безъ занятія съ нимъ очень скучно…
Лаврентій остановился на минуту.
— Онъ живетъ у мени всего только полтора мсяца, продолжалъ онъ желчно.— Но въ это время я усплъ узнать вс его качества. Онъ испорченъ до мозга костей, онъ дышетъ свободно только въ трактир и воруетъ, какъ пьетъ воду, онъ слабосиленъ, тупъ, наконецъ слабъ зрніемъ до того, что едва можетъ разбирать буквы и слдовательно не можетъ учиться.
На губахъ Лаврентія, казалось, выступила пна. Докторъ молча смотрлъ на него и грустная улыбка свтилась въ его глазахъ.
— Противъ всего этого я чувствую себя совершенно безсильнымъ. Я не могу даже думать исправить подобнаго человка… Я пришелъ спросить васъ, что я могу сдлать? говорилъ Лаврентій.
Докторъ улыбнулся.
— Вы можете привести его ко мн… А я могу только положить его въ больницу и лечить.
— А тамъ?
— Не знаю.
Лаврентій пробормоталъ что-то и опустилъ голову. Докторъ всталъ, прошелся по комнат и потомъ дотронулся до плеча моего героя.
— Вы очень разстроены вашимъ разочарованіемъ, сказалъ докторъ.
Лаврентій всталъ.
— Да, отвтилъ онъ со вздохомъ. Потому можетъ быть, что такое разочарованіе уже не первое въ моей жизни.
Докторъ посмотрлъ въ его лице и улыбнулся своей грустной улыбкой.
— Не слишкомъ ли многаго вы хотите?
Онъ крпко пожалъ руку Лаврентія и проводилъ его до двери.
Прошла зима, улеглась желчь Лаврентія, канула въ глубину его сердца исторія съ мальчикомъ.
Было лто. Я халъ съ Лаврентіемъ въ лодк и слушалъ новыя мечты моего юнаго друга. Онъ размашисто, весело разскалъ веслами синія невскія волны и говорилъ о своей новой любви, о скорой сватьб, о томъ, какъ онъ устроитъ свою семейную жизнь, какъ онъ будетъ беречь, лелять свою молодую жену, какъ станетъ воспитывать своихъ будущихъ дтей, и краска счастія выступала на его щеки. И когда я улыбался и въ улыбк моей проглядывало нсколько грустное чувство, тогда онъ хмурилъ брови, возвышалъ голосъ и торжественно клялся, что онъ не пощадитъ своей жизни, лишь бы только видть свою красавицу-малютку счастливой. Но я врилъ ему и безъ клятвъ. Я зналъ, что онъ способенъ отдать вс свои силы, всю свою жизнь не только ради близкихъ и любимыхъ имъ людей, но ради всякаго встрчнаго, если онъ надялся, что его заботы и труды не пропадутъ даромъ.
— Пора куда нибудь пристроить свои силы, сказалъ онъ и сильне налегъ на весла, заплъ псню и указалъ мн глазами на плотъ, съ котораго въ это время завозили на лодкахъ неводъ. Тамъ стояла его невста, смотрла на нашу лодку и улыбалась Лаврентію.
— Я сейчасъ упаду,— тихо сказалъ онъ и по старой школьной привычк опрокинулся въ лодку. И когда онъ услышалъ ожидаемый крикъ испуга, тогда бросилъ на меня торжествующій взглядъ, поднялся и причалилъ лодку къ плоту.
Она спустилась въ лодку. Я взялся за весла, а Лаврентій слъ у кормы передъ своей невстой, взялъ ея руку и началъ съ нею тихій разговоръ.
Стоялъ вечеръ, небо было безоблачно чисто, на ближнемъ берегу слышались псни рабочихъ.
Невста Лаврентія была дочь стараго садовника, имвшаго въ одномъ изъ захолустьевъ города садъ и оранжереи. Она была черноглазая малютка, обладавшая рдкимъ умньемъ придавать своему взгляду кроткое и наивное выраженіе, и кажется, эти-то кроткіе взгляды и покорили сердце моего Лаврентія, высоко цнившаго все то, что носило на себ отблескъ чистаго сердца. Она любила театры и маскарады, она съ нетерпніемъ ожидала тхъ рдкихъ случаевъ, когда за цвтами, лелянными ея отцемъ, прізжали какіе нибудь богатые молодые люди, покупавшіе въ зимнее время букеты, и въ этихъ рдкихъ случаяхъ она бывала необыкновенно кротка и наивна. Она мечтала вслухъ о тихой семейной жизни, но, какъ я думалъ въ это время, мечтала о ней потому только, что это правилось Лаврентію, точно также какъ ей нравились цвты и наряды.
А впрочемъ они нжно прижались другъ къ другу, а надъ ними разстилалось темно-синее безоблачное небо.
Скоро была сватьба Лаврентія Молодкова. Совершилось внчаніе, потушили яркое церковное освщеніе, сняла невста свое блое покрывало и понемногу, день за день, началась обыденная жизнь.
Лаврентій проводилъ по цлымъ днямъ въ своей контор, приходилъ домой поздно вечеромъ и заставалъ свою молодую жену сидящей у окна или лежащей на диван и напвающей грустныя псни.