Приключение в маскараде, Панаев Владимир Иванович, Год: 1820 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

В. И. Панаев

Приключение в маскараде

(Истинное происшествие)

По мертвом как ни плачь, а он уже не встанет,
И всякая вдова
Поплачет месяц, много два,
А там и плакать перестанет.^[1]

Так сказано на счет женщин в одной из лучших басен г. Измайлова, но эту иронию, кажется, справедливее было бы отнести к нашему полу. Есть много женщин (и очень мало мужчин), для которых потеря любезного человека бывает незабвенною во все продолжение жизни, делает их несчастными в высочайшей степени и нередко доводит до гроба. Мужчина уже по самому образу жизни, по его гражданским обязанностям, разнообразию занятий, склонности к предприятиям всякого рода имеет тысячу средств к рассеянию, между тем как женщина, ограниченная в деятельности и цели своей жизни — более домашней, нежели публичной, — одаренная от природы сильною чувствительностию, живым и пылким воображением, выпивает до дна горькую чашу постигающих ее злоключений. Если ж иногда случается противное, если женщина, например, равнодушно переносит вечную разлуку с человеком, который, по-видимому, был для нее драгоценен, то одно приличие, сей неусыпный блюститель правил общежития и нередко надежный сподвижник самой нравственности, заставляет ее, по крайней мере, казаться огорченною, и сия необходимость (от которой мужчины вовсе почти освобождаются) бывает столь велика, что никакая вдова, легко забывающая потерю мужа, явно предающаяся шумным удовольствиям света, не избегнет строгого осуждения. Об ней не много скажут хорошего даже и те, для которых ее общество, ее любезность доставляют столько приятных минут, а избави Бог, если она молода и прекрасна, — тогда завистливые соперницы не пощадят ее нисколько.

Так точно случилось с Евгениею. Она имела достойного супруга, любила его, как говорили все, до безумия, была неутешною, когда жестокая чахотка похитила его из ее объятий, но по прошествии полугода,

Увидя в зеркале, что траур ей к лицу,

снова получила привязанность к жизни^[2], которую начинала ненавидеть. ‘Я еще молода, — говорила она, помышляя о будущем, — не дурна собою, довольно богата, имею одного только сына — к чему же безвременно губить себя печалию о потере невозвратимой, добровольно отказываться от благополучия, на которое имею столько права? И оскорбится ли память моего супруга тем, что я хочу быть счастливою? Не сам ли он, умирая, просил меня поберечь себя для ребенка?’

Такие рассуждения вскоре подкреплены были советами некоторых приятельниц. Евгения иногда возражала, но всегда слушала их с тайным внутренним удовольствием: ей приятно было находить людей, которые в этом случае думали с нею одинаково.

По окончании траура — это было весною, притом в Петербурге — она переехала на дачу и радовалась, что удаление из города, освобождая ее на некоторое время от визитов, приятным образом продолжит искус ее, поможет ей в полной мере сохранить законы приличия. Но живописное местоположение дачи, близость оной к публичному гульбищу,^[3] прекрасная погода во все продолжение лета привлекали к Евгении, нарочно и мимоездом, множество знакомых. Сначала старались развлечь Евгению разными невинными забавами: играли в кружок, в веревочку,^[4] потом, в день ее именин, вздумали потанцевать. Сначала прогуливались только в роще, окружавшей мызу,^[5] потом уговорили Евгению ехать на Крестовский,^[6] спустя месяц — на известный великолепный праздник в Петергоф,^[7] а, наконец, по возвращении в город, стали приглашать ее в театр, на балы, на ужины, — словом, молодая вдова предалась совершенному рассеянию. Я не похвалю Евгении, но, впрочем, могла ли она не заметить, что красота ее — первый источник суетности женщин — обращала на нее общее внимание? Торжество женщин иногда стоит им очень дорого. Между тем как Евгения, пленяя всех мужчин любезностию своею и красотою, оживляя присутствием своим вечерние собрания, не видала, в чаду удовольствий, ничего предосудительного в своем поведении, коварная зависть следила ее на каждом шаге. Евгению скоро начали называть расточительною, ветреною, кокеткою, и — долго ли очернить имя молодой, прекрасной вдовы? — говорили даже, что она имеет подозрительные связи. Первое заключение было действительно справедливо: успехи ласкательства^[8] вскружили ей голову, — она жила совершенно для света, вовсе не думала о хозяйстве, редко заглядывала в колыбель сына и оправдывала себя тем, что он был еще слишком мал для ее попечений.

Муж Евгении имел друга, человека строгих, но честных правил. Ему в особенности не нравился новый образ ее жизни, а дурные на счет оного толки, оскорбляя честь покойного, огорчали его чрезвычайно. Он намекнул о невыгодах такого рассеяния, она отвечала холодною улыбкою, он советовал перемениться, она покраснела и с досадою перервала разговор, он повторил то же в другой, в третий, в четвертый раз — она рассердилась и просила избавить ее от скучных поучений. Нечего делать, доброжелательный друг увидел себя принужденным оставить дом, который привык столько почитать. Дела скоро вызвали его из Петербурга, и Евгения, узнав, что он поехал надолго, очень обрадовалась сей вести: его присутствие как будто связывало ей руки, теперь она могла свободно предаться склонности своей к рассеянию.

Прошел, может быть, год после отъезда Вельского. Евгения, продолжая веселиться и, от часу более, терять доброе свое имя, собралась однажды, на Святках, в публичный маскарад^[9], где, при помощи великолепного наряда в восточном вкусе, надеялась пожать новые лавры на счет своих соперниц. В самом деле, костюм турчанки был ей чрезвычайно к лицу. Самые женщины не могли не признаться, что Евгения прелестна в этом наряде, а мужчины почти вслух ахали от восхищения. Торжествующая красавица была в самом лучшем, в самом веселом расположении духа, танцевала, говорила много остроумного, заводила речь с каждою интересною маскою. Но более всех привлек на себя ее внимание осанистый турка в богатом уборе. Его поклон и сходство в костюме подали Евгении повод думать, что это кто-нибудь из ее знакомых. Желая удостовериться, она преступила к нему с вопросами. Турка отвечал хотя отрывисто и холодно, но так умно, так выразительно, что Евгения занялась им совершенно. Нечувствительно вышли они из залы и очутились в отдаленной комнате дома, куда едва доходил отголосок музыки и где не было никого, кроме двух немцев, дремавших за стаканами пунша.

— Так вы находите, что я сего дня некстати весела, некстати одета с таким великолепием? — говорила Евгения, остановясь у зеркала и с улыбкою посматривая на маску.

Маска (маскарадным голосом). Думаю, что некстати. Вспомните, какой ныне день.

Евгения. Пятница. А, понимаю: постный день! не правда ли? Ха-ха-ха!

Маска. Некогда это был день рождения вашего супруга.

Евгения (смутившись). Ах! точно так… я совсем забыла… Но почему вы это знаете? Для чего вздумали огорчать меня таким напоминанием?

Маска. За несколько лет назад мне случилось проводить у вас этот день с большим удовольствием. Тогда вы, конечно, могли наряжаться и веселиться, а теперь этот день, кажется, приличнее было бы посвятить горестному воспоминанию о вашем супруге.

Евгения (покраснев). Вы говорите правду, но тон ваш становится слишком дерзким, и я не усомнилась бы назвать вас Вельским, если бы он был теперь в Петербурге. Скажите мне, кто вы?

Маска. Не любопытствуйте: вы будете раскаиваться. Лучше старайтесь более дорожить добрыми советами друзей и памятью вашего супруга.

Евгения. Но вы, сударь, не перестаете докучать мне. Что за наставления и по какому праву? (Язвительно.) Уж не посланник ли вы с того света?

Маска (переменив голос). Может быть, и так. Ваш образ жизни, дурные толки, которым себя подвергаете, тревожат прах вашего супруга. Станется, что дух его, незримо носящийся над вами, уже готовится к отмщению. Этому примеры бывали не в одних сказках. Понимаете ли меня?

Евгения. Боже мой! Звуки вашего голоса становятся мне знакомыми, похожими на… Вы меня ужасаете! Кто вы?

Маска. Наконец ты узнаешь меня, несчастная! Я вызван тобою из гроба, я пришел наказать тебя! Взгляни!

Незнакомец приподнял маску, и Евгения без чувств упала на пол.

Полусонные немцы, встревоженные ее падением, вскочили с кресел, закричали и едва приметили, как турка мелькнул в двери.

На шум и крик их вбежали многие из соседней комнаты, вскоре собрались туда знакомые Евгении, между ними, по счастию, случился доктор, с ланцетом в кармане. Евгении пустили кровь. Она мало-помалу пришла в себя и в несвязных словах объяснила приключение. Сказала, что в образе турки являлся к ней муж ее, что она слышала его голос, видела под маскою мертвую голову. Все поражены были ужасом, молча посматривали друг на друга, оглядывались на двери. Некоторые даже уверяли, что турка, попавшийся им в зале, вдруг исчез, отбежав несколько шагов, но швейцар и целая прихожая утвердили, что он сошел по лестнице, а полицейский чиновник видел, что он сел у подъезда в парную карету.

Евгению осторожно увезли из маскарада. За нею все начали разъезжаться. Возвратившись домой, каждый по-своему толковал о случившемся. Полиция между тем не дремала: приняты всевозможные меры и на другой день отыскан извозчик, который возил турку. При допросе он показал следующее.

‘Вчера в шесть часов вечера стоял я с каретою на своей бирже. Вдруг подходит ко мне какой-то человек, которого лица за темнотою не мог я рассмотреть, и говорит: ‘Извозчик! хочешь ли сего дня заработать сто рублей?’ — ‘Как не хотеть, барин, да ты шутишь: этого и в три дни не выездишь’. — ‘Скажи прежде, боишься ли ты мертвецов?’ — ‘Чего, сударь, их бояться: это все старушечьи бредни’. — ‘Ну, если не боишься, так приезжай же через два часа на Волковское кладбище и свези в маскарад, а потом опять на кладбище того, кто выйдет к тебе из ограды’. — ‘Ох, барин, это что-то страшно, нынче Святки’. — ‘Не хочешь, так я пойду искать другого’. Он уже пошел прочь, — продолжал извозчик, — как я, подумав немного, закричал ему: ‘Так и быть, сударь, извольте!’ — ‘Хорошо, — сказал он, воротившись, — вот тебе двадцать пять рублей задатку, остальные получишь после, да, смотри, никому о том не сказывай до завтрева, а там как хочешь’. Он ушел. В восемь часов, выпив добрый стакан вина, я приехал на кладбище. Дорогою распевал-таки песни, но тут, нечего таиться, вдруг сделалось мне очень страшно, и хотя ночь была претемная, но я сидел на козлах зажмуря глаза. Минут через пятнадцать в ограде послышался скрып от походки по мерзлому снегу, волосы у меня стали дыбом, мало этого, что глаза были зажмурены, я закрыл их рукою. Скрып ближе и ближе, наконец кто-то подошел к карете, отворил дверцы, сел. Я ударил по лошадям — и чрез полчаса был уже у маскарада. На этот раз, из любопытства, я решился сам отворить дверцы и увидел, что из кареты вышел человек, в турецком платье, с маскою на лице. Тут мне стало полегче, но сделалось еще страшнее, когда я повез его обратно на кладбище, — может быть, потому, что тогда было уже близко полуночи. Выходя из кареты, мертвец подал мне остальные деньги (которые сегодня же окроплю святою водою) и ушел в ограду, а я как сумасшедший поскакал в город’.

Показание извозчика судили двояким образом: одни верили от чистого сердца, что замаскированный был действительно мертвец, и ссылались на множество подобных приключений, другие приписывали это шалости какого-нибудь проказника. Но кому и зачем пришла бы в голову такая странная шутка? Полиция, при всех своих стараниях, не сделала на этот счет никакого открытия.

Благоразумные люди старались скрыть от больной, испуганной Евгении рассказы извозчика, но услужливые старушки не утерпели — проболтались, и это известие стоило ей жестокой горячки. Искусство медика и здоровое сложение спасли Евгению от смерти. Но приключение в маскараде сделало на нее сильное впечатление: по выздоровлении она совершенно переменилась. Наряды, балы, веселости были ею забыты. Евгения стыдилась прежнего образа своих мыслей, обратила к малютке-сыну всю горячность матери, почти никуда не выезжала, кроме церкви, усердно молилась, нередко посещала могилу супруга, проливала над нею слезы раскаяния и всякий раз возвращалась оттуда с каким-то утешением, с каким-то миром душевным. Добрые люди радовались такой перемене.

Спустя некоторое время Вельский возвратился в Петербург. Евгения, узнав о том, послала просить его к себе.

— Добрый друг! — сказала она, когда Вельский вошел к ней. — Простите меня, забудьте нашу ссору. Я дорого заплатила за то, что пренебрегла вашими советами, но теперь я почту их законами моего поведения и надеюсь сделаться достойною вашей дружбы.

— Благодарю вас, сударыня, — отвечал Вельский, — я уже слышал об этой счастливой перемене. Вы, конечно, сами видите разницу и радуетесь тому в душе своей.

— Я была бы очень довольна собою, если б могла возвратить прежнее спокойствие. Воспоминание…

— Понимаю: вас тревожит воспоминание о случившемся в маскараде, но я принес вам желаемое спокойствие. Не знаю только, будете ли вы благодарить меня?

— Объяснитесь.

— Турка, с мертвою головою, который причинил вам столько вреда и пользы, был отнюдь не призрак, не грозная, мстительная тень вашего покойного супруга, а — я.

— Возможно ли? Каким образом?

— Слушайте. Дела, отозвавшие меня в Москву, потребовали однажды тайного моего на короткое время пребывания в Петербурге. Я приехал под чужим именем. Это случилось дни за два до маскарада. Один общий наш приятель рассказал мне, что вы, продолжая жертвовать собою суетности, намерены в этот раз удивить всех великолепием своим и красотою. Я вспомнил, что это был день рождения покойного моего друга, и, уважая память его, любя, почитая вас, решился воспользоваться случаем испытать последнее средство к вашему исправлению. Приятель мой свято обещал хранить тайну. Под обыкновенную маску надел я другую, которая изображала мертвую голову и которую сделали мы сами, а чтобы выдумка моя произвела на вас и на публику большее впечатление, я поехал в маскарад с кладбища. Вы не могли узнать меня по голосу, который маскированные обыкновенно изменяют. Я хотел, и успел, обратить на себя ваше внимание, умышленно завел вас в отдаленную комнату, умышленно напомнил о дне рождения вашего супруга и когда приметил, что это напоминание произвело желаемое над вами действие, то начал по возможности подражать голосу покойного. Ваше мечтательное воображение спешило мне на помощь. Признаюсь, сударыня, предвидя опасные следствия решительной минуты, я начинал уже раскаиваться в смелом и, может быть, неблагоразумном моем намерении, не хотел снимать маски, но язвительные слова ваши: уж не посланник ли вы с того света? — вывели меня из терпения. Остальное вам известно. В ту же ночь я выехал из Петербурга.

— Ах, Вельский! Вы поступили со мною жестоко, но я не только прощаю — я сердечно благодарю вас. Кто знает, до чего бы наконец довела меня суетность? Да и что иное могло бы вразумить меня, исправить? Для излечения сильной болезни должно, говорят, употреблять и сильные средства.

Догадливые читатели, которые, может быть, с средины повести моей видели уже конец ее (что делать? Ведь это происшествие не моя выдумка), верно, скажут с улыбкою: ‘Нечего и дочитывать: Вельский женился на Евгении’. Совсем нет, милостивые государи, не хочу вас обманывать: он остался только ее другом и имел утешение видеть, что Евгения, снискав истинное счастие в скромной, умеренной жизни, в исполнении обязанностей матери и христианки, слыла примерною женщиною.

Примечания

Владимир Иванович Панаев (1792-1859) — поэт, прозаик, с 1841 г. академик по отделению русского языка и словесности. Литературная деятельность Панаева была разнообразна в жанровом отношении. Большим успехом пользовались идиллии Панаева, благодаря которым он снискал славу ‘русского Геснера’. В 1820 г. поэзия Панаева была отмечена золотой медалью от Российской академии наук. В знак высочайшего признания он получил золотые часы от императрицы Елизаветы Алексеевны. В 1819-1820 гг. в журнале ‘Благонамеренный’ увидели свет повести Панаева, основанные на остром авантюрном сюжете, одна из них и публикуется в настоящем издании.

Впервые: Благонамеренный. 1820. No 1. С. 3—20.

Печатается по: Нечаянная свадьба: Русская новелла конца XVIII — начала XIX века. М., 1991. С. 77-85.

1 По мертвом как ни плачь, а он уже не встанет… — Из басни А. Е. Измайлова ‘Молодая вдова’ (1812).

2 ‘Увидя в зеркале, что траур ей к лицу…’ — Из той же басни А. Е. Измайлова.

3 …публичному гульбищу… — Место народного гуляния.

4 …играли в кружок… — Возможно, имеется в виду хоровод.

Веревочка — свадебная игра. Участники игры становятся в круг, взявшись руками за веревку, концы которой связаны. В центре круга становится круговой — сваха или сват. Каждому участнику круговой либо поет песню, либо рассказывает побасенку, чтобы таким образом определить его характер. Участник должен отвечать круговому улыбкой и похвалой, независимо от полученной характеристики. Круговой старается заметить среди участников скучающего, чтобы, подкараулив, ударить его по руке, тогда этот участник меняется с круговым местами и заводит свои россказни.

5 Мыза — загородный дом, дача.

6 …ехать на Крестовский… — Крестовский остров был популярным местом народных гуляний.

7 …на известный великолепный праздник в Петергоф… — При Александре I началась традиция знаменитых петергофских гуляний, приуроченных к 22 июля — дню тезоименитства его матери — императрицы Марии Федоровны.

8 Ласкательство (устар.) — лесть, угодничество.

9 Всякому известно, что лет за тридцать назад наши публичные маскарады были совсем не то, что они теперь. (Прим. автора.)

В. И. Панаев

Приключение в маскараде

Примечания

Читайте также: