Михаил Литов
ПОВИНЕН В ОБЪЕКТИВНОСТИ
Михаил Литов
ПОВИНЕН В ОБЪЕКТИВНОСТИ
Повинен в объективности, Литов Михаил, Год: 2001
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Статья предоставлена автором.
Последние публикации произведений Александра Яковлева, которые еще можно назвать регулярными, относятся к 80-м годам прошлого века: ‘Глухарь’ в сборнике ‘Под чистыми звездами’ (1983), ‘Жгель’ в ‘Антологии русского советского рассказа (20-е годы)’ (1985), ‘Мужик’ в сборнике ‘Живая вода’ (1986). Перечисленное — рассказы, а по нашему мнению, гораздо полнее талант писателя выразился в его крупных вещах. Но повести и романы, принадлежащие его перу, уже продолжительное время пребывают в забвении.
Александр Степанович Яковлев (настоящая фамилия — Трифонов-Яковлев) родился в 1986 году в городе Вольске, ныне входящим в состав Саратовской области, в семье маляра, в среде, которую увековечил своим знаменитым романом о раскольниках Мельников-Печерский. Позднее критики без энтузиазма будут отмечать, что в своих сочинениях, особенно ранних, Яковлев тяготеет к сказовой манере, что они перенасыщены диалектизмами, пословицами и поговорками, нередки в них и жаргонные выражения, а фразы, конструируемые автором, порой чересчур усложнены. Окончив городское училище, Александр Степанович 15-летним человеком включился в трудовую деятельность — на телеграфе и затем на почте. Некоторое время он учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Легенды о волжских разбойниках, о Китеже-граде и Светлояр-озере им не забыты, и в 1922 году Яковлев пишет повесть ‘Повольники’, изображая в ней начавшуюся ‘лет двести назад’ вольницу династии Боковых, ушкуйников и в некотором роде борцов с существующей властью. Власть отвечала Боковым гонениями и казнями, но они всякий раз легко возрождались, пока дело не кончилось расстрелом на городском кладбище последнего из них, большого советского начальника, быстро подмявшего под себя округу и вместе с любовницей занявшегося систематическим ее ограблением. Этого последнего Бокова и его Ниночку казнят такого рода красноармейцы: ‘Подошел другой и молча, сопя, стал грубо и вместе деловито, привычно стаскивать черное пальто с Ниночкиных плеч’. Советская власть еще только-только утверждается, а у ее воинов уже деловитость палачей, уже привычка к расправам? ‘Через минуту Ниночка в одном белье, с голыми круглыми руками и грудью, стояла среди этих грубых, тяжело суетливых людей’. ‘Кругом щелкнули затворы. И лица — как железо’. Такие вот аргументы, с которыми и знаменитой волжской вольнице спорить не приходится.
Присоединившегося к партии эсеров Яковлева дважды подвергали арестам. Он добровольно ушел на фронт санитаром в августе 1914 года и, свидетель немецкой газовой атаки, отравившей 20 000 наших солдат, впоследствии писал: ‘С этого утра война занозой сидит в сердце’. Что происходит с человеком, для которого революция — явление не вполне понятное или даже случайное, Александр Степанович описал, как мы уже знаем, в ‘Повольниках’, а также в повести ‘Октябрь’ (1918) и в романе ‘Человек и пустыня’ (1929), давно уже и пока безнадежно ожидающем прочного включения в отечественную классику. Как утвердившийся в ‘единственно правильном учении’ и сформировавшийся советский писатель, он изобразил и удовлетворительным для партийной критики курсом идущее становление человека в революционную эпоху — в повести ‘Без берегов’ (1924), в рассказе Жгель’ (1926), в романе ‘Пути простого сердца’ (1935). Пребывание на Севере, в частности, участие в спасении экспедиции Нобиле и поисках пропавшего Амундсена, побудило писателя к созданию книги очерков ‘Ледовый поход ‘Малыгина’ (1929) и документального романа ‘Жизнь и приключения Роальда Амундсена’ (1932). Писал он и для детей: ‘Босые пятки’ (1925), ‘Сказки моей жизни’ (1927), а в 1936 году отличился сочинением повести ‘Пионер Павел Морозов’, по которой три года спустя составил и пьесу. Умер Александр Степанович в 1953 году.
Его литературное наследство велико. Советская критика, признавая его большим писателем, любила указывать, что в ранних произведениях Яковлев грешил чрезмерным объективизмом и уделял слишком много внимания враждебному революции лагерю, а в поздних склонился к отвлеченному гуманизму. И если ‘недостатки’ раннего Яковлева она вяловато объясняла пережитками эсерства — нелегко ведь было все-таки ему сразу взять да перекинуться от прежних товарищей к новым, более правильным, — то ‘гуманизм без берегов’ попросту не вмещался в ее понятия, и о пронизанных им произведениях писателя она предпочитала отзываться как о несущественных. Можно сказать, что значительной критики, посвященной творчеству Яковлева, и нет вовсе, но та, что есть, учит нас чтить его ранне-революционные произведения, а на прочие смотреть как на сочиненные по привычке к писательству и едва ли достойные упоминания. Впрочем, ‘поздним’ писатель стал, судя по всему, уже в конце 20-х, когда с немалой симпатией изобразил в замечательном романе ‘Человек и пустыня’ купеческую семью, знающую и любящую свое промышленное дело. Некий родовой, а по сути символический страх перед пустыней, способной в любой момент поглотить созданное человеком, — и эта пустыня рядом, за Волгой, — преследует, передаваясь из поколения в поколение, тех членов этой семьи, которые сызмальства готовы к подвигу труда и созидания. Купец, промышленник, по революционной терминологии — кулак и живодер, становится в романе Человеком с большой буквы. И то ли пустыня вместе с революцией наступает на город, крушит все и завладевает рукотворным миром, то ли Человек, спасовав и умалившись перед большевистским натиском, трусливо и ‘контрреволюционно’ бежит в пустыню и гибнет в ней, — эту последнюю тайну романа каждому предстоит разгадывать в соответствии со своими вкусами и воззрениями.
‘Ночью во время Октябрьских боев в Москве задумал написать свою первую книгу ‘Октябрь’ Писал я весь 1918 год’, — вспоминал Яковлев. Чем, помимо литературного проектирования, он, тогда еще несомненно эсер, конкретно занимался во время этих боев, сказать теперь трудно. Само появление ‘первой книги’, не только уделяющей ‘непропорционально много’ внимания контрреволюционерам, но и указывающей исподволь на их нравственное превосходство над красными, многих из которых вывело на улицы желание пострелять да пограбить, должно было, наверное, стать в глазах советских критиков непростительным грехом, если бы писатель впоследствии не загладил его выкладками о Павлике Морозове и ему подобных личностях. Впрочем, опубликовали ‘Октябрь’ только в 1923 году, под названием ‘Ошибка’, и не исключено, что к тому времени писателю пришлось исправить и свои политические воззрения, и финал повести, выглядящий слишком уж по-советски пафосным.