Потаповщина, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

Потаповщина.
Очеркъ.

— А ты бы, ддка, въ другой разъ и помолчалъ… Каковъ ты есть человкъ, ежели разобрать?

— А ты каковъ? Молоко еще у тебя на губахъ не обсохло… Получилъ, а расписаться не умешь. Одно слово — щенокъ…

— А ты поговори… Дребезжишь, какъ расколотый горшокъ. И вся-то теб цна расколотый грошъ… Давно помирать пора. На томъ свт черти съ мшками ищутъ…

— Ахъ, Васька, шалыганъ!.. Вотъ теб цна такъ дйствительно грошъ, да и того напросишься! И ничего ты не понимаешь!.. Какъ есть ничего,— все равно вотъ, какъ пень въ лсу!

Васька, у котораго не обсохло молоко на губахъ, свшиваетъ свою кудрявую русую голову и дремлетъ. Ругавшійся съ нимъ старикъ моргаетъ слезящимися глазами, потираетъ поясницу и угнетенно вздыхаетъ. И что это поясницу разломило? Надо полагать, что не иначе, какъ къ ненастью… Старикъ и Васька сидятъ на завалинк постоялаго двора, на самомъ солнопек, обоихъ разморило на смерть, и обоимъ лнь смертная тронуться съ мста. Даже ругаться лнь… мн изъ окна видны ихъ спины и затылки — у старика спина тощая и костлявая, высохшая отъ работы и времени, а Васька толстъ, кряжистъ, съ необъятнымъ затылкомъ. Оба — обозные ямщики. Обозъ привалилъ утромъ, а лошади отдыхаютъ. Вся ямщина спитъ вповалку, кто гд прикурнулъ, въ тни везд торчатъ ноги, головы, распластанныя. въ изнеможеніи тла, точно ихъ только-что разстрляли. Одному старику не спится (поясницу съ дороги разломило), а Васька не спитъ зря, по своей молодой глупости. Они ссорятся давно, точно по обязанности, прерывая ругань длинными паузами. Для меня ясно одно — именно, что Васька изводитъ старика съ той молодой жестокостью, которая не думаетъ о собственномъ будущемъ. Дло въ томъ, что старикъ изработался, обезсиллъ и идетъ въ обоз за настоящаго ямщика по милости обознаго старосты. Куда его дть, въ самомъ дл?.. Сорокъ лтъ выходилъ человкъ за обозами, а теперь хоть или по, міру. Старикъ сознаетъ, что онъ уже лишній, что его время ушло, по бодрится и принимаетъ беззаботный видъ. Молодые ямщики донимаютъ его своей жестокостью, а онъ огрызается, какъ старая собака, которую гонятъ изъ насиженной конуры. Мн длается жаль вотъ этого старика, какъ изработавшагося человка. Онъ жалокъ въ своей безпомощности, тмъ боле, что еще вритъ въ свою работоспособность и не хочетъ выходятъ въ тиражъ. Однимъ словомъ, у меня на глазахъ разыгрывалась одна изъ тхъ маленькихъ житейскихъ драмъ, которыя вы встртите на каждомъ шагу.

Кстати, постоялый дворъ на большомъ сибирскомъ тракт является какимъ-то обломкомъ добраго стараго времени и скоро отойдетъ въ область воспоминаній благодаря быстро возрастающей конкуренціи чугунки, пробравшейся уже въ далекія глубины настоящей ‘немшоной’ Сибири. У меня сохранилась какая-то родственная симпатія вотъ именно къ этому ветхозавтному постоялому двору, отъ котораго ветъ далекой стариной и котораго никогда не замнятъ щегольскіе вокзалы и пароходныя пристани. Эта симпатія основала просто на той масс времени, которая была затрачена мной на сиднье по такимъ постоялымъ дворамъ, а затмъ — въ нихъ сохранилось что-то патріархально-дловое, серьезное, вдумчивое. Посмотрите, какъ мечется толпа пассажировъ гд-нибудь на вокзал — можно думать, что вс они вырвались откуда-нибудь изъ тюрьмы, по дорог что-нибудь украли и, вообще, мятутся, подгоняемые нечистой совстью. Во мн эта желзнодорожная и пароходная сутолока возбуждаетъ непріятное чувство, потому что я самъ начинаю испытывать желаніе куда-то торопиться, бжать, вообще сокращать свою жизнь самой безтолковой суетой. Совсмъ не то, когда дешь на долгихъ, точно приходишь въ себя посл какого-то пожара. Является такая спокойная увренность, что раньше времени никуда не ускочишь и что въ свое время будешь въ надлежащемъ мст.

Именно такой и былъ постоялый дворъ, на которомъ я отсиживался сейчасъ, подслушивая лнивую ругань ямщиковъ. Просторная изба была пропитана тяжелымъ запахомъ ямщичьей ды, мухи носились цлыми полчищами, кто-то и гд-то храплъ, постоялая кухарка Аксинья орудовала у своей печи, какъ хорошая ломовая лошадь, съ улицы тянуло лтнимъ жаромъ. Изъ окна я могъ видть цлый рядъ бревенчатыхъ избъ громаднаго трактоваго сибирскаго села, въ которомъ все какъ бы вымерло отъ зноя и лтней истомы. Овцы задыхались въ тни, собаки лежали съ высунутыми языками, и только куры, какъ какое-нибудь исключеніе третьяго склоненія, бродили по пыльной дорог и съ замчательнымъ самоотверженіемъ отыскивали здсь смя, ‘упавшее при дорог’. Въ самомъ воздух, казалось, была разлита смертная лнь и т тихія, тягучія думы, которыя думаются только по безконечнымъ русскимъ дорогамъ.

Итакъ, я сидлъ у окна, смотрлъ на улицу и тоже не могъ шевельнуться, какъ дремавшіе на завалинк ямщики.

— Дуракъ, право, дуракъ…— заговорилъ неожиданно старикъ, вспоминая давешнюю обиду.— Туда же разговариваетъ!.. Молчать бы, эхъ! да какъ еще молчать-то надо тому подобнымъ молокососамъ. Да и другимъ заказать, чтобы пасть не развали зря… ‘Я, я’, а гд ты — и неизвстно. Рыло вотъ ты себ налъ — это есть, потому какъ у тебя одна забота: жрать. Да… А я, можетъ, три путины сломалъ до Иркутскова, всю матушку Сибирь произошелъ да черезъ Уралъ разовъ со сто перевалилъ. А ты со мной разговаривать, неумытый песъ…

Парень Васька что-то мычитъ, встряхиваетъ головой, какъ взнузданная лошадь, а потомъ неожиданно разршается отвтной руганью:

— Вотъ я какъ возьму тебя обихаживать, беззубый чортъ… ка-акъ я тебя учну строгать… Перья полетятъ, дымъ пойдетъ изъ тебя…

— Вотъ и опять ты вышелъ дуракъ, Васька!— съ какимъ-то удовольствіемъ отозвался старикъ.— Помянулъ про зубы, а того и не знаешь, что я ужъ тридцать лтъ безъ зубовъ за обозомъ хожу.

— За хорошія цла вышибли…

— И еще дуракъ, молокососъ!.. Слыхивалъ ты про Евтихія Павлыча Потапова? То-то вотъ и оно-то… А туда все разговаривать. вотъ бы тебя къ нему въ науку отдать, такъ изъ своей бы кожи выскочилъ да еще перекрестился. Тутъ, братъ, не до зубовъ было… Получше тебя были, да у смерти конецъ видывали.

Этотъ оборотъ разговора совершенно обезкуражилъ Ваську, а онъ только что-то промычалъ. Я былъ радъ за старика и поддержалъ его:

— Это ты про потаповщину, ддушка?..

— Про ее, про самую… Я у самого Евтихія Павлыча три года выслужилъ. Значитъ, когда они исправникомъ состояли на тракту… Господи, что только было, что было! Особливо, когда на другомъ конц тракта ихній братець Антонъ Павлычъ поступили тоже исправникомъ. Прямо сказать — какъ дв казни египетскія!.. Что нынче — пустякъ… Надетъ становой, покричитъ, поерошится, и вся тутъ. Одно названіе… А прежде-то, Господи, владыко живота моего!.. Исправникъ по тракту детъ — все одно, какъ туча градовая идетъ… Гд прохалъ, такъ пусто: народъ-то разбгался. Я, значитъ, у Евтихія Павлыча три года въ кучерахъ выжилъ и могу сказать, что наглядлся-таки достаточно. Всего видывалъ…

— Онъ былъ злой?

— Ни-ни, что вы, баринъ!.. Добрющій человкъ, а такъ, обязанность такая. Нельзя, законъ требуетъ порядку… Они по закону. Надо вамъ сказать, что Евтихій Павлычъ и ихній братецъ Антонъ Павлычъ выслужились изъ этихъ… Ну, какъ ихъ сказать? Вотъ по дорогамъ съ бумагами скакали, сломя голову… Ироды чистые для насъ, ямщиковъ.

— Фельдъегеря?

— Вотъ, вотъ… Они самые. Евтихій Павлычъ росту высокаго, кулачище у нихъ съ пудовую гирю, ну, какъ саданутъ — душа вонъ. Сколько ямщиковъ однихъ изувчили на служб. И здоровы!.. Такихъ-то и людей не. осталось больше. Такъ, мякина какая-то… А Евтихій Павлычъ добрющій былъ человкъ, только по служб зврь-звремъ. Ни-ни, Боже упаси…

— Вдь его потомъ судили, Евтихія Павлыча?

— Ну, это ужъ по новому закону… На эшафотъ, сказываютъ, вывозили, а потомъ онъ выправился по милостивому манифесту. Такъ вотъ зубы-то онъ у меня вс и выбралъ… И не со злости — нтъ, а такъ, демъ, бывало,— какъ онъ меня саданетъ въ скулу — любого зуба и нтъ. Это онъ такъ, забудете и, какъ будто опять фельдъегеремъ детъ. Сейчасъ рубь серебра, сейчасъ стаканъ водки… Такое ужъ положеніе у нихъ было. Ну, у меня въ три-то года вс зубы и вылетли. Вотъ Васька говоритъ, а настоящаго ничего не понимаетъ. Своего ума къ чужой кож не пришьешь…

Въ Заураль ‘потаповщина’ представляла собой цлую историческую эру. Мн много приходилось слышать о ней, какъ о чемъ-то сказочно-невроятномъ. Братья-исправники наводили панику на два узда въ теченіе цлыхъ десяти лтъ, и объ ихъ подвигахъ составилась цлая легенда. Простой народъ ввелъ ‘потаповщину’ въ свою хронологію: до ‘потаповщины’ и посл ‘потаповщины’. Получалось что-то въ род нашествія дванадесяти языковъ… Меня заинтересовалъ живой свидтель этой ‘потаповщины’, о которой онъ съ добродушіемъ лтописца разсказалъ невроятныя вещи. Откуда только берется это добродушіе у простого русскаго человка!.. Всего удивительне выходило то, что Евтихій Павлычъ все-таки добрый человкъ, даже добрющій. Тутъ отказывалась работать всякая логика…

II.

Осенью того же года мн случилось быть въ дом одной старушки-англичанки, которая жила въ Загорск и имла маленькій пансіонъ. На Урал иностранцевъ прижилось достаточное количество, а въ томъ числ и англичанъ. Старушку-англичанку звали Евгеніей Ивановной. Это была удивительно хорошая старушка, пользовавшаяся въ город общимъ уваженіемъ. Я всегда съ особеннымъ удовольствіемъ отправлялся къ ней. Въ ея квартир вяло чмъ-то не нашимъ — ужъ очень чисто и какъ-то особенно уютно, въ то же время строго и солидно. Обстановка была небогатая, не было ненужныхъ дорогихъ пустяковъ, но все было какъ-то умно. Именно вотъ такая мебель и нужна, и ковры, и лампы, и шкапы съ книгами, и рабочій кабинетъ милой старушки, и даже шкапикъ чернаго дерева съ гомеопатіей,— Евгенія Ивановна была гомеопатка и любила лчить. Большинство русскихъ дамъ-старушекъ, если у нихъ нтъ внучатъ, какъ-то нравственно опускаются и начинаютъ жить по привычк, тяготясь собственной старостью. Он чувствуютъ себя и ненужными и лишними.

Евгенія Ивановна, наоборотъ, и безъ внучатъ сумла устроиться такъ, что ея жизнь была полна самой хорошей женской работы. Она всегда была занята, съ утра до вечера, всегда была спокойна и привтливо-строга. Слово строгость, пожалуй, неврно, какъ и солидность,— это была совсмъ особенная, чисто-англійская складка характера, отражавшаяся ршительно на всемъ. Отворявшая въ передней дверь горничная уже несла въ себ отраженіе этой англійской солидности и совсмъ не походила на другихъ загорскихъ горничныхъ, совавшихся попусту, не умвшихъ войти и выйти во-время и затрачивавшихъ совершенно напрасно быстроту своихъ ногъ и силу легкихъ. Сервировка чая и обда представляла маленькое торжество, и, кажется, даже чайники и тарелки проникались сознаніемъ собственнаго достоинства.

Но всего интересне были воскресные завтраки, когда Евгенія Ивановна являлась въ столовую во глав своего ‘выводка’. Пять-шесть двушекъ разныхъ возрастовъ служили точно живымъ зеркаломъ, въ которомъ отражалась вся Евгенія Ивановна. Не было двичьей конфузливости, смущенія, опущенныхъ глазъ и непрошеннаго румянца, а вс чувствовали себя такъ просто, свободно и хорошо. Попасть въ пансіонъ Евгеніи Ивановны было дломъ нелегкимъ, и требовались солидныя рекомендаціи. Двушки частью занимались дома, а частью въ мстной женской гимназіи. Я любилъ эти воскресные завтраки и завертывалъ къ Евгеніи Ивановн время отъ времени. Русскія двушки учились здсь, какъ длать ‘home’.

И въ это воскресенье было такъ же, какъ всегда. ‘Выводокъ’ занималъ свои мста, Евгенія Ивановна раздавала порціи воскреснаго ростбифа, наливала кофе и разсказывала уже второй удивительный случай изъ своей гомеопатической практики.

— Какъ вы, Евгенія Ивановна, въ, первый разъ увровали въ гомеопатію?— спросилъ я.

— Это было давно… Я была очень больна, и врачи приговорили меня къ смерти,— спокойно разсказывала старушка, говорившая по-русски совершенно свободно.— Да, къ смерти… Тогда я обратилась къ врачу-гомеопату. Приходитъ господинъ среднихъ лтъ, хромой, лысый, кривой на одинъ глазъ и со вставными зубами. Рекомендуется: вотъ вамъ жертва врачей-аллонатовъ… Это было бы, пожалуй, очень смшно, если бы я не была такъ больна. Черезъ дв недли онъ поднялъ меня на ноги, и я не могла не врить въ гомеопатію, а теперь убждаюсь въ ея польз на каждомъ шагу, кром хирургическихъ случаевъ, конечно.

Вроятно, выздоровленіе Евгеніи Ивановны было простой случайностью, но она такъ хорошо разсказывала объ этомъ, что невольно хотлось вритъ въ торжество гомеопатіи.

Нашъ разговоръ о гомеопатіи былъ прерванъ громкимъ звонкомъ въ передней, такъ что Евгенія Ивановна внушительно посмотрла вслдъ безшумно удалявшейся горничной. Черезъ минуту горничная подала визитную карточку. Старушка пробжала глазами фамилію и чуть-чуть поморщилась.

— Проси сюда…

Въ столовую вошелъ высокій, удивительно красивый старикъ съ какой-то необыкновенной бородой. Это былъ просто красавецъ-мужчина, несмотря на свои подъ шестьдесятъ лтъ. Черный сюртукъ сидлъ на немъ какъ перчатка. За нимъ нершительно вошли дв двушки-подростка, тоже высокія и тоже красивыя. Отецъ, видимо, гордился ими и нсколько разъ съ одобрительной улыбкой оглянулся. Вмст вс трое представляли живую картину, которой можно было только любоваться: могучая мужская старость скрашивалась только-что распускавшейся женской красотой удивительно эффектно.

— Вотъ привелъ, Евгенія Ивановна, познакомить, т.-е. представить вамъ своихъ двушекъ…— красивымъ басомъ проговорилъ старикъ, почтительно цлуя руку старушки.— Не знаю, какъ вы найдете насъ, но мы будемъ стараться…

Старушка отрекомендовала гостя, который оказался не кмъ инымъ, какъ знаменитымъ исправникомъ Евтихіемъ Павлычемъ Потаповымъ, уволеннымъ со службы по третьему пункту и съ преданіемъ уголовному суду. На меня его появленіе произвело такое же впечатлніе, какъ если бы къ намъ въ столовую вошелъ большой хищный зврь. Въ моей голов пронеслись десятки разсказовъ о тхъ безобразіяхъ, которыя совершалъ вотъ этотъ самый красавецъ-старикъ, до беззубаго старика-ямщика включительно. Я такъ и впился въ него глазами, напрасно стараясь отыскать въ лиц, во взгляд глазъ, въ голос, въ движеніяхъ, даже въ костюм хоть что-нибудь, что говорило бы о звр. Какъ есть ничего зврскаго, а напротивъ — самая подкупающая наружность. Кстати: какъ несправедлива иногда бываетъ природа, которая точно въ насмшку награждаетъ поэта вульгарнымъ лицомъ, умнаго человка длаетъ уродомъ, ученому человку даетъ наружность торгаша, герою отпускаетъ маленькій ростъ какой-нибудь человческой ничтожности, добраго человка украшаетъ зврской физіономіей, а отъявленнаго негодяя и мерзавца снабжаетъ habitus’омъ праведника первой воды. Разсматривая бывшаго исправника Потапова, я именно занятъ былъ мыслью объ этой роковой несправедливости. Наконецъ, человкъ-зврь долженъ сказаться хоть въ дтяхъ, а тутъ дв такихъ чудныхъ красавицы, хоть пиши съ нихъ картину.

Евгенія Ивановна, кажется, поняла мое настроеніе и вопросительно посмотрла въ мою сторону. Разговоръ вообще какъ-то не вязался. Старушка приласкала двушекъ, и я удивился, что она точно смущалась собственной ласки. Скоро старый исправникъ распрощался. Мн показалось, что онъ почувствовалъ свою ‘неумстность’. Уходя, онъ принялъ опять гордую осанку и съ скрытымъ торжествомъ посмотрлъ на своихъ красавицъ-дочерей.

Завтракъ кончился. ‘Выводокъ’ исчезъ. Евгенія Ивановна вдругъ приняла усталый видъ, что съ ней вообще не случалось.

— Вамъ нездоровится?— спросилъ я.

— Нтъ, ничего…

Она посмотрла на меня съ упоръ и проговорила съ разстановкой:

— Васъ удивляетъ, что этотъ Потаповъ появился у меня? И меня это удивляетъ… Знаете, когда черезъ знакомыхъ я узнала о его желаніи помстить своихъ дочерей у меня — я даже испугалась въ первую минуту. Да… И наотрзъ отказала. Потомъ онъ самъ пріхалъ… Я его два раза не приняла. Потомъ онъ какъ-то нахально забрался ко мн… Есть такое особенное добродушное нахальство, противъ котораго ничего не подлаешь… да. Я много дурного слышала о немъ и приняла его очень, очень сухо… Другой бы на его мст глазъ не показалъ, а онъ опять пріхалъ. И знаете… Вышла очень странная сцена, почти невроятная. Онъ буквально на колняхъ ползалъ у моихъ ногъ, цловалъ мои руки и со слезами на глазахъ просилъ о дочеряхъ. Я ему въ глаза сказала, за кого его считаю…

— И?..

— Онъ засмялся… Представьте: онъ засмялся. А потомъ говоритъ: ‘вы на моемъ мст, можетъ-быть, были бы хуже’… Потомъ… эти двочки… Вы видли, какія это чудныя красавицы? У меня точно что оборвалось тамъ, въ груди, когда я увидла этихъ двочекъ. Это несправедливое, даже обидное чувство… Впрочемъ, вы видли, какъ мн давеча трудно было выдержать характеръ. Я была недовольна собой и чувствовала, что меня перестанетъ уважать собственная горничная…

Что было сказать на это,— чудная старушка оставалась врна самой себ до послдняго слова. Я просто любовался ею, тою хорошей любящей тревогой, которую подняли въ ея душ эти двушки.

— Знаете, я думала: чмъ он-то виноваты?— продолжала старушка взволнованнымъ голосомъ.— Да, чмъ виноваты? Он любятъ отца, и онъ ихъ любитъ… Вы сами видли. И вдругъ он узнаютъ, что онъ такое… У меня давеча все сердце изболло за нихъ, и я чувствовала, что начинаю ихъ любить…

— Мн интересно, Евгенія Ивановна, какое впечатлніе произвелъ на васъ самъ Потаповъ. Сознаюсь откровенно, что мн было все время какъ-то не по себ, пока онъ былъ здсь… Можетъ-быть, я смотрю съ предубжденіемъ…

— Я спачала его боялась… да. Потомъ собрала подробныя справки о немъ… И, представьте себ, общій отзывъ о немъ самый хорошій. Сначала это меня удивило, а потомъ…

Милая старушка даже вздохнула, а потомъ, махнувъ рукой, прибавила:

— Это какая-то роковая черта вашего русскаго характера… Вчера зврь, потому что этого требуетъ какая-то глупая служба, а сегодня совсмъ приличный человкъ… Онъ меня купилъ своей беззавтной любовью къ дтямъ. Представьте себ, какъ онъ хорошо говоритъ, что онъ желаетъ изъ нихъ сдлать… Во-первыхъ, дать образованіе, хорошее направленіе, твердыя правила и, главное, уединить ихъ отъ всего такого… Вы понимаете, что я хочу сказать? Ну, войдите въ мое положеніе!.. Онъ — лучшій отецъ… Меня мучитъ моя собственная раздвоенность по отношенію къ нему, и я боюсь быть несправедливой. Знаете, это такъ легко… ахъ, какъ легко!..

— Все это такъ, Евгенія Ивановна, но…

Старушка поднялась, выпрямилась и, оглянувшись на дверь, проговорила:

— Знаете, какъ я боюсь быть несправедливой… да. А эти двочки… Нтъ, я не знаю, что со мной длается… Я ихъ вотъ сейчасъ люблю… Давеча я была съ ними сдержанна, но мн измняетъ мой характеръ. Въ нихъ столько этой нетронутой стихійной силы… Весь вопросъ въ томъ, куда направить эту силу. Изъ нихъ выйдутъ чудныя женщины, ваши русскія женщины… я могу только удивляться вамъ, русскимъ, въ которыхъ такъ удивительно перемшано добро и зло.

——

Когда я смотрю на русскую толпу, я почему-то всегда припоминаю ‘потаповщину’. Кликните кличъ, и изъ этой толпы явятся сейчасъ залихватскіе сибирскіе исправники, опричники и что хотите, включительно до хорошихъ людей. Старушка-англичанка недаромъ такъ хорошо печалилась о странномъ русскомъ характер…

1897.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

Потаповщина.Очеркъ.

Читайте также:

Потаповщина.
Очеркъ.