Последняя отрада, Гамсун Кнут, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 193 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Послдняя отрада.

Очерки.

Кнута Гамсуна.

Переводъ съ норвежскаго М. Благовщенской и А. Каарана.

I.

Я ушелъ въ лса.

И вовсе не изъ чувства обиды на что-нибудь, и не потому, что людская злоба причинила мн особую боль, но разъ лса не идутъ ко мн, то я иду къ нимъ. Вотъ и все.

На этотъ разъ я ушелъ не какъ чернорабочій или бродяга. У меня есть деньги, я пресытился всмъ, мн надоли и успхъ, и удача, — понимаешь ли ты это? Я покинулъ свтъ, какъ султанъ, который покидаетъ обильный столъ, и гаремъ, и цвты, и надваетъ на себя власяницу.

Конечно, я могъ бы нашумть при этомъ немного больше. Дло въ томъ, что я собираюсь здсь размышлять и раскаливать до красна свое желзо. Ницше по этому случаю сказалъ бы слдующее: ‘Послднія мои слова, съ которыми я обратился къ людямъ, вызвали въ нихъ сочувствіе, они кивнули мн. Но это и были мои послднія слова, прежде чмъ я ушелъ въ лса. Ибо тогда я понялъ, что сказала нчто нечестное или глупое’…

Но я ничего не сказалъ, я просто ушелъ въ лса.

* * *

Пожалуйста, не думай, что здсь такъ ничего и не случается. Здсь идетъ снгъ, совсмъ какъ въ город, а птицы и животныя хлопочутъ съ утра до вечера и съ вечера до утра. Я могъ бы посылать отсюда обличительныя исторіи, но я этого не длаю. Я удалился въ лса ради уединенія, а также ради того желза, которое я храню въ себ и которое раскаливается. Сообразно съ этимъ я и обращаюсь съ самимъ собой. Если я когда-нибудь повстрчаю оленя, то, можетъ быть, я скажу: ‘Господи Боже ты мой, да вдь это олень, и онъ свирпый’. Но если олень произведетъ на меня слишкомъ сильное впечатлніе, то я скажу: ‘Это теленокъ или птица какая-нибудь’… и. я буду лгать себ безъ зазрнія совсти.

Будто бы здсь ничего не случается.

Однажды я былъ свидтелемъ того, какъ повстрчались двое лопарей. Это были молодой парень и молодая двушка. Вначал они вели себя, какъ и подобаетъ вообще людямъ. ‘Боррисъ!’ — сказали они другъ другу и оба улыбнулись. Но сейчасъ же вслдъ за этимъ они повалились кувыркомъ въ снгъ и на нкоторое время скрылись съ моихъ глазъ. Когда прошло съ четверть часа, я ршилъ, что надо пойти посмотрть, не задохнулись ли они въ снгу. Они поднялись, какъ ни въ чемъ не бывало, и каждый пошелъ своей дорогой.

Никогда во всю свою долгую жизнь не видалъ я, чтобы кто-нибудь такъ здоровался.

* * *

Я живу и день, и ночь въ покинутой землянк, въ которую приходится залзать ползкомъ. По всей вроятности, кто-нибудь уже давно сложилъ ее въ минуту крайности, быть можетъ, какой-нибудь бглецъ скрывался въ ней отъ погони въ ненастные дни.

Въ землянк насъ двое. Впрочемъ, если не считать Мадамъ за человка, то выходитъ, что въ землянк живу я одинъ. Мадамъ — это мышка, съ которой я живу и которой далъ это имя, чтобы выразить ей свое уваженіе. Она подаетъ все, что я оставляю въ углахъ, а иногда она сидитъ и смотритъ на меня.

Въ землянк я нашелъ старое сно, которое я любезно предоставилъ въ пользованіе Мадамъ, а для своей постели я набралъ, какъ это и полагается, мягкой хвои. У меня есть топоръ, пила и кое-какая посуда. Для спанья у меня есть мшокъ изъ бараньей шкуры, мхомъ внутрь. Всю ночь на очаг у меня горитъ огонь, моя куртка, которая виситъ возл очага, къ утру вся пропитывается запахомъ свжей смолы. Когда у меня является желаніе выпить кофе, я выхожу изъ землянки и наполняю котелокъ чистымъ снгомъ, потомъ я вшаю котелокъ надъ огнемъ и получаю прекрасную воду.

‘Ну, что это за жизнь’?

Теперь ты сказалъ глупость. Это такая жизнь, о какой ты не имешь и понятія. Ты живешь въ город, у тебя есть квартира, хорошо меблированная, у тебя много бездлушекъ, картинъ и книгъ:— но у тебя есть жена и служанка, и у тебя множество всевозможныхъ расходовъ. Ни днемъ, ни ночью ты не имешь покоя, потому что ты долженъ участвовать въ общей гонк. А я наслаждаюсь покоемъ. Что же, наслаждайся твоей интеллектуальной жизнью, книгами, искусствомъ и газетами! Охотно уступаю также теб твои кафе и твой виски, отъ котораго я каждый разъ чувствую себя нехорошо. А я наслаждаюсь жизнью въ лсахъ и чувствую себя прекрасно. Если же ты предложишь мн какіе-нибудь отвлеченные вопросы, желая поставить меня въ тупикъ, то я просто отвчу теб, напримръ, что Богъ — это первоисточникъ всего, а люди, воистину, не боле пылинокъ или песчинокъ во вселенной. Этимъ теб и пришлось бы довольствоваться. Но, если-бы ты пожелалъ идти дальше и спросилъ бы меня, что такое вчность, то оказалось бы, что въ этомъ вопрос я ушелъ такъ же далеко, какъ и ты, а потому я отвтилъ бы: вчность — это просто время, которое не иметъ еще формы, совсмъ еще не иметъ никакой формы.

Милый другъ, иди-ка сюда, я выну изъ кармана зеркало и пущу зайчика на твое лицо, и освщу тебя, мой другъ.

* * *

Ты валяешься въ постели часовъ до десяти или одиннадцати утра, а встаешь все-таки утомленнымъ и вялымъ. Я такъ и вижу тебя передъ собой, когда ты выходишь на улицу: у тебя зажмуренные глаза, которые не могутъ переносить утренняго свта. А я встаю въ пять часовъ утра и я бодръ и свжъ и мн не хочется больше спать. Повсюду царитъ еще мракъ, но все-таки есть на что посмотрть: я вижу луну, звзды, облака и наблюдаю за предвстниками погоды наступающаго дня. Я могу опредлить погоду за нсколько часовъ впередъ. Я прислушиваюсь къ шопоту втерка. Затмъ стараюсь уловить, какъ потрескиваетъ ледъ въ озер Глимма: сухо и легко или глубоко и протяжно. Да, я слышу всевозможныя предзнаменованія, а, когда свтаетъ, я соединяю т предзнаменованія, какія я уловилъ ухомъ, съ тми, которыя я увидалъ съ разсвтомъ. И я становлюсь все боле и боле опытнымъ и чуткимъ.

Но вотъ на восток появляется узкая свтлая полоска, звзды таютъ и какъ бы разсасываются на неб, свтъ побждаетъ тьму. Вскор надъ лсомъ взлетаетъ воронъ и кружитъ въ воздух, и я предупреждаю Мадамъ, чтобы она не высовывала носика изъ нашей землянки, иначе она будетъ съдена.

Если же ночью выпалъ снгъ, то деревья и кусты, а также большіе камни принимаютъ какой-то фантастическій видъ, можно подумать, что это какія-то чудовища, которыя появились ночью съ другого свта. Сосна, поваленная бурей, съ корнями, торчащими вверхъ, напоминаетъ вдьму, которая вдругъ окоченла въ самый разгаръ какихъ-то темныхъ своихъ продлокъ.

Вотъ заячьи слды на снгу, а вонъ длинные слды какого-то одинокаго оленя. Я беру мшокъ, въ которомъ сплю, и вшаю его высоко на дерев, это я длаю изъ-за Мадамъ, которая подаетъ все, и я углубляюсь въ лсъ по слдамъ оленя. Я замтилъ, что олень шелъ не по прямой линіи, но все-таки направлялся къ опредленной цли, онъ шелъ на востокъ, навстрчу утренней зар. На берегу рки, въ томъ мст, гд теченіе особенно быстро и вода никогда не замерзаетъ, олень напился, поскоблилъ копытомъ землю въ поискахъ мха, отдохнулъ немного и пошелъ дальше.

И вотъ желаніе узнать, что длалъ этотъ олень, куда онъ шелъ, представляетъ собою, быть можетъ, единственную мою задачу на этотъ день, мое единственное впечатлніе. И я нахожу, что этого достаточно. Дни коротки, уже въ два часа я направляюсь домой среди сгущающихся сумерекъ. На землю спускается тихій, благодатный вечеръ. Придя домой, я начинаю стряпать. Мяса у меня сколько угодно, оно хранится въ трехъ высокихъ сугробахъ снга. Впрочемъ, у меня есть лакомство и получше: восемь кусковъ жирнаго оленьяго сыра, а также масло, а въ придачу ко всему этому ковриги высушеннаго хлба.

Въ то время, какъ котелъ кипитъ, я ложусь, смотрю на огонь и мною понемногу овладваетъ дремота. И я сплю не посл обда, а до обда. Когда я просыпаюсь, похлебка моя готова, въ хижин пахнетъ варенымъ мясомъ и смолой, Мадамъ безпокойно бгаетъ взадъ и впередъ по полу и, наконецъ, получаетъ свою порцію. Я мъ, а потомъ закуриваю трубку.

Вотъ день и прошелъ. И прошелъ онъ тихо и спокойно, у меня не было никакихъ непріятностей. Въ этомъ царств великой тишины я живу одинъ, другихъ людей нтъ, это сознаніе возвышаетъ меня въ моихъ собственныхъ глазахъ и длаетъ меня значительнымъ, какъ бы ближнимъ самого Бога. А что касается раскаливанія желза, которое находится во мн, то я думаю, что и съ этимъ также все обстоитъ благополучно, ибо Господь творитъ чудеса изъ любви къ Своему ближнему.

Я лежу и думаю объ олен, о томъ, куда онъ пошелъ, что онъ длалъ на берегу рки и гд онъ находится въ настоящее время. Гд-нибудь онъ, наврное, запутался рогами въ втвяхъ и сорвалъ съ дерева кору, въ другомъ мст онъ наткнулся на незамерзшее болото и ему пришлось свернуть въ сторону, но, обогнувъ болото, онъ снова сталъ придерживаться того же направленія и пошелъ на востокъ. Вотъ о чемъ я размышляю лежа, покуривая свою трубку.

А ты? Ужъ не прочелъ ли ты для сравненія въ двухъ газетахъ статьи, въ которыхъ говорится объ отношеніи общественнаго мннія въ Норвегіи къ вопросу о страхованіи отъ старости?

II.

Когда на двор бушуетъ непогода, я сижу въ своей землянк и раздумываю о томъ и о семъ. А иногда пишу письма кому-нибудь изъ своихъ знакомыхъ. Я пишу, что мн живется хорошо и что я жду отъ нихъ такихъ же извстій. Но мн не приходится отсылать моихъ писемъ и они становятся съ каждымъ днемъ все старе. Да не все ли равно? Я связалъ письма въ пачку и повсилъ ихъ на веревк посреди потолка, чтобы Мадамъ не вздумала грызть ихъ.

Разъ какъ-то ко мн пришелъ незнакомецъ. Онъ пришелъ торопливой походкой и вмст съ тмъ какъ-то крадучись. Онъ былъ плохо одтъ, на ше у него не было шарфа. Повидимому, это былъ рабочій. На спин у него былъ мшокъ, а что было въ этомъ мшк — неизвстно. Мы поздоровались другъ съ другомъ и обмнялись замчаніями относительно прекрасной погоды.

— Я не ожидалъ найти кого-нибудь въ этой землянк,— сказалъ незнакомецъ. Видъ у него былъ очень недовольный, вообще онъ держалъ себя вызывающе и какъ-то демонстративно съ шумомъ опустилъ мшокъ на землю.

Однако, надо показать ему, съ кмъ онъ иметъ дло, разъ онъ такой безцеремонный,— подумалъ я.

— Вы здсь давно живете?— спросилъ онъ меня.— И скоро вы отсюда уйдете?

— Ужъ не теб ли принадлежитъ эта землянка?— спросилъ я въ свою очередь.

Тутъ онъ пристально посмотрлъ на меня.

— Если землянка принадлежитъ теб, это другое дло,— сказалъ я.— Долженъ теб только сказать, что, когда я буду уходить, то не утащу съ собой въ карман землянку, словно какой-нибудь воришка.

Я сказалъ это очень миролюбиво, я просто пошутилъ, чтобы показать ему, что за словомъ въ карманъ не лзу.

Однако оказалось, что я попалъ въ точку. Незнакомецъ вдругъ потерялъ свою самоувренность. Такъ или иначе, но я далъ ему понять, что знаю о немъ больше, чмъ онъ обо мн.

Когда я попросилъ его войти въ землянку, онъ съ благодарностью принялъ мое приглашеніе и сказалъ:

— Спасибо, но я боюсь натаскать вамъ снгу.

И онъ сталъ тщательно счищать снгъ съ сапогъ, а потомъ захватилъ свой мшокъ и ползъ въ землянку.

— Я думаю, тутъ найдется и кофе,— сказалъ я.

— Пожалуйста, не безпокойтесь,— отвтилъ онъ. Онъ вытеръ себ лицо и съ наслажденіемъ вдыхалъ въ себя теплый воздухъ.— Я шелъ всю ночь,— прибавилъ онъ потомъ.

— Ты идешь черезъ горы?

— Я еще не ршилъ, куда идти. Едва-ли найдется работа по ту сторону горъ въ зимнее время.

Я далъ ему кофе.

— Не найдется ли у васъ чего-нибудь пость? Право, мн совстно просить у васъ… Можетъ быть, кусокъ высушеннаго хлба? Я не могъ ничего взять съ собой въ дорогу.

— Вотъ, пожалуйста, хлбъ, масло и оленій сыръ.

— Да, да, плохо приходится нашему брату зимою,— сказалъ мой гость, принимаясь за ду.

— Быть можетъ, ты могъ бы сходить въ деревню и снести туда мои письма?— спросилъ я.— Я заплачу теб за это.

Незнакомецъ отвтилъ:

— Нтъ, этого я никакъ не могу. Я долженъ во всякомъ случа перейти черезъ горы, потому что мн говорили будто есть работа въ Хиллинген, въ хиллингенскомъ лсу. Такъ что я не могу исполнить вашего порученія.

— Надо будетъ его подразнить немножко,— подумалъ я.— А то онъ тутъ размякъ совсмъ, и въ немъ пропалъ весь его задоръ,— кончится тмъ, что онъ попроситъ у меня полкроны. Я пощупалъ его мшокъ и спросилъ,

— Что ты тащишь съ собой? Тутъ что-то тяжелое.

— А вамъ-то какое дло до этого?— отвтилъ онъ мгновенно, придвигая мшокъ поближе къ себ.

— Чего ты? Я вовсе не собираюсь украсть у тебя что-нибудь, я не воришка,— сказалъ я опять шутливымъ тономъ.

— А кто васъ знаетъ, кто вы такой,— пробормоталъ онъ.

День клонился къ вечеру. Такъ какъ у меня былъ гость, то я ршился въ лсъ не идти. Я сидлъ и разговаривалъ съ нимъ и старался выспросить у него кое-что. Это былъ человкъ обыкновенный, простолюдинъ, ничуть не интересовавшійся тмъ желзомъ, которое я собирался раскаливать, руки у него были грязныя, говорилъ онъ скучно и глупо.

Я догадался, что онъ укралъ вс т вещи, которыя находились у него въ мшк. Позже я убдился въ томъ, что въ немъ была извстная смкалка и что жизнь научила его всякимъ уловкамъ. Онъ сталъ жаловаться на то, что у него замерзли пятки, и снялъ сапоги. Меня не удивило, что ему было холодно, такъ какъ на его чулкахъ пятки отсутствовали, а на ихъ мст зіяли громадныя дыры. Онъ взялъ у меня ножъ, подрзалъ лохмотья вокругъ дыръ и затмъ надлъ чулки, повернувъ ихъ такимъ образомъ, что пятки пришлись на подъем. Надвъ сапоги, онъ замтилъ:— Ну вотъ, теперь мн тепло.

Онъ велъ себя очень тихо и осторожно. Если онъ бралъ пилу или топоръ съ гвоздя, то, осмотрвъ, онъ аккуратно вшалъ ихъ на прежнее мсто. Осмотрвъ пачку съ письмами, а, можетъ быть, прочитавъ нсколько адресовъ, онъ не сразу отпустилъ веревку, на которой висла пачка, а попридержалъ ее, чтобы она не качалась. У меня не было никакого основанія жаловаться на него за что-нибудь.

Онъ остался у меня обдать, а посл обда онъ сказалъ:

— Извините, пожалуйста, но будете ли вы имть что-нибудь противъ того, чтобы я нарзалъ себ немного втвей, на которыхъ я могъ бы сидть?

Онъ вышелъ и вскор возвратился съ мягкими хвойными втвями. Мы должны были немного передвинуть кучку съ сномъ, принадлежавшую Мадамъ, чтобы очистить ему мсто въ землянк. Мы развели огонь на очаг, лежали и болтали.

Вечеромъ мой гость не ушелъ, онъ продолжалъ валяться и какъ будто старался оттянуть время. Когда стало смеркаться, онъ подошелъ къ окошечку въ двери, чтобы посмотрть, какая погода. Онъ обернулся ко мн и спросилъ:

— Какъ вы думаете, выпадетъ ночью снгъ?

— Ты спрашиваешь меня, а я какъ-разъ хотлъ спросить объ этомъ же тебя. Но мн кажется, похоже на то, что пойдетъ снгъ, дымъ стелется по земл.

Предположеніе о томъ, что ночью можетъ пойти снгъ, видимо, встревожило его. Онъ сказалъ, что предпочитаетъ уйти ночью. Но вдругъ его охватила злоба. Дло въ томъ, что я сталъ вытягиваться, лежа на своей постели и нечаянно снова положилъ руку на его мшокъ.

— Не понимаю, чего вы ко мн пристали, — крикнулъ незнакомецъ, вырывая отъ меня мшокъ.— Не смйте трогать моего мшка, предупреждаю васъ.

Я отвтилъ, что дотронулся до его мшка нечаянно и что я не намреваюсь ничего красть у него.

— Красть? Еще чего выдумали? Ужъ не думаете ли вы, что я боюсь васъ? И не воображайте себ этого, голубчикъ мой. Вотъ, полюбуйтесь! Вотъ все, что у меня въ мшк,— сказалъ мой гость. И онъ началъ вынимать изъ мшка всевозможные предметы: три пары новыхъ рукавицъ, кусокъ какой-то толстой матеріи, мшочекъ крупы, соленый свиной бокъ, шестнадцать пакетовъ табаку и нсколько большихъ кусковъ слипшихся леденцовъ. На самомъ дн мшка у него оказалось нсколько фунтовъ кофе.

Повидимому, все это были товары, захваченные въ лавк, за исключеніемъ пакета ломанныхъ сухарей, взятыхъ, можетъ быть, гд-нибудь въ другомъ мст.

— Да вдь у тебя есть сушеный хлбъ,— сказалъ я.

— Если бы вы подумали хорошенько, то не говорили бы такъ,— отвтилъ незнакомецъ.— Разъ я отправляюсь черезъ горы и безъ конца иду да иду, то неужто же мн и кусочка проглотить нельзя? Прямо стыдно слушать такія слова.

Онъ осторожно и аккуратно снова уложилъ въ мшокъ вс свои вещи, одну за другой. Пакетами съ табакомъ онъ тщательно отгородилъ свинину отъ сукна, чтобы оно не запачкалось.

— Почему бы вамъ не купить у меня эту матерію?— сказалъ онъ.— Я продамъ ее очень дешево. Это драпъ. Онъ стсняетъ меня.

— Сколько ты хочешь за него?— спросилъ я.

— Его хватитъ на цлый костюмъ, да еще останется немного,— промолвилъ онъ какъ бы про себя, развертывая матерію.

Я сказалъ ему:

— Ты являешься сюда въ лсную глушь и приносишь съ собой оживленіе и новости, и газеты. Но давай-ка потолкуемъ немного. Скажи мн, ты боишься, что завтра утромъ увидятъ твои слды, если за ночь выпадетъ снгъ?

— А это ужъ мое дло. Мн не впервой идти черезъ горы и я знаю много дорогъ,— пробормоталъ незнакомецъ.— Вы получите это сукно за нсколько кронъ.

Я отрицательно покачалъ головой и онъ снова аккуратно уложилъ сукно въ мшокъ, словно оно было его собственностью. Онъ сказалъ:

— Я разржу его на такіе куски, изъ которыхъ выйдетъ по пар штановъ,— тогда мн легче будетъ продать это.

— Лучше разржь его такъ, чтобы изъ одного куска вышли куртка, жилетъ и штаны, а изъ другого одна или дв пары штановъ.

— Вы такъ находите? Да, пожалуй, такъ будетъ лучше всего.

Мы разсчитали, сколько пойдетъ сукна на полный костюмъ для взрослаго человка и, чтобы не ошибиться, взяли веревку съ пачкой писемъ и вымрили ею наши костюмы. Потомъ мы надрзали сукно и разорвали его на дв части. Кром полнаго костюма, вышли еще дв пары штановъ съ походомъ.

Посл этого мой гость сталъ мн предлагать купить у него кое-что изъ другого товара, который былъ у него въ мшк. Я купилъ немного кофе и нсколько пакетовъ табаку. Онъ положилъ деньги въ кожаную мошну и я замтилъ, что она была совсмъ пуста. Я обратилъ вниманіе также и на то, съ какой жадностью и какъ тщательно онъ спряталъ деньги въ карманъ и потомъ пощупалъ ихъ еще поверхъ кармана.

— Немного я у тебя купилъ,— сказалъ я,— но мн ничего больше не нужно.

— Что же, я не жалуюсь, мое дло было продать, а ваше купить.

Онъ не унывалъ.

Онъ сталъ собираться въ путь, а я лежалъ и не могъ отдлаться отъ чувства презрнія къ его жалкой манер воровать. Воровство подъ давленіемъ голода… соленая свинина, кусокъ матеріи,— и все это спрятать въ лсу. Увы, воровство совсмъ измельчало. Отчасти, конечно, это происходитъ вслдствіе того, что и наказанія по закону измельчали. Остались только скучныя и гуманныя наказанія. Изъ закона выкинули религіозный элементъ и судьи уже не представляютъ собою больше ничего мистическаго. Мн вспоминается послдній судья, который излагалъ значеніе присяги такъ, какъ ее должно излагать, чтобы она производила извстное впечатлніе. И отъ этого у насъ волосы становились дыбомъ. Нтъ, дайте намъ немножко колдовства, немножко шестой книги Моисея и святотатственнаго грха и законовъ, написанныхъ кровью новокрещеннаго младенца… И украдите мшокъ денегъ и серебра гд-нибудь въ торговомъ мстечк, да спрячьте этотъ мшокъ въ горахъ, и пусть въ осенніе вечера надъ этимъ мстомъ стоитъ голубоватый свтъ. Но не говорите мн о трехъ парахъ рукавицъ и куск соленой свинины.

Мой гость не боялся больше за свой мшокъ, онъ вылзъ изъ землянки, чтобы посмотрть, откуда дуетъ втеръ. Я положилъ купленные у него табакъ и кофе назадъ въ его мшокъ, потому что я не нуждался ни въ томъ, ни въ другомъ. Возвратясь въ землянку, онъ сказалъ:

— А я подумалъ, не переночевать ли мн здсь, если только я вамъ не помшаю.

Вечеромъ онъ сидлъ себ совершенно спокойно, онъ и не думалъ вынимать изъ мшка свою собственную провизію. Я сварилъ кофе и далъ ему кое-чего пость.

— Пожалуйста, не безпокойтесь,— сказалъ онъ мн.

Посл ужина онъ опять началъ возиться со своимъ мшкомъ, онъ старался какъ можно больше примять свинину въ уголъ, чтобы она не запачкала сукна. Потомъ онъ снялъ съ себя кушакъ, обвязалъ имъ наискось мшокъ и такимъ образомъ сдлалъ изъ него нчто врод ранца, который онъ могъ повсить себ на спину.

— Если за другой конецъ ухватиться черезъ плечо, то мн будетъ гораздо легче тащить его,— сказалъ онъ.

Я далъ ему письма, чтобы онъ отправилъ ихъ по почт, когда перейдетъ черезъ гору, онъ тщательно спряталъ ихъ въ карманъ и потомъ пощупалъ поверхъ куртки. Деньги на почтовыя марки онъ завернулъ въ отдльную бумажку и завязалъ ихъ въ уголокъ мшка.

— Гд ты живешь?— спросилъ я.

— Гд жить такому бдняку, какъ я? Живу на берегу моря. Къ несчастію, у меня жена и дти,— что же тутъ толковать!

— Сколько у тебя дтей?

— Четверо. У одного рука искалчена, а другой… да вс они больные и калки, у каждаго что-нибудь не въ порядк. Плохо приходится бдняку! Жена моя больна, нсколько дней тому назадъ она чуть не умерла и даже пріобщилась уже.

Онъ сказалъ все это очень печальнымъ тономъ. Но тонъ этотъ звучалъ фальшиво, повидимому, онъ лгалъ самымъ безсовстнымъ образомъ. Если кто-нибудь придетъ изъ села разыскивать его, то конечно, ни у одного крещенаго человка не хватитъ духу выдать его, разъ у него такая большая семья, да къ тому же еще вс немощные и больные. Такъ онъ, вроятно, ршилъ про себя.

О, человкъ, человкъ, ты хуже мыши!

Я не разспрашивалъ его больше ни о чемъ, а попросилъ его спть что-нибудь, какую-нибудь псенку или что онъ самъ захочетъ, вдь намъ все равно длать было нечего.

— Я не расположенъ теперь,— отвтилъ онъ.— Еще, пожалуй, псаломъ…

— Ну, такъ псаломъ.

— Нтъ, сейчасъ я не могу. Мн очень хотлось бы доставить вамъ удовольствіе, но…

Онъ становился все тревожне. Черезъ нсколько времени онъ взялъ свой мшокъ и вышелъ. Я подумалъ: только я его и видлъ. И онъ не попрощался даже со мной и не сказалъ мн обычнаго ‘счастливо оставаться’. Какъ хорошо, что я ушелъ въ лса, думалъ я,— здсь мое настоящее мсто, и съ этого дня ни одна живая душа не переступитъ больше моего порога.

Я самымъ добросовстнымъ образомъ сговаривался съ самимъ собой и далъ обтъ никогда больше не заниматься людьми.— Мадамъ, иди сюда,— сказалъ я:— я уважаю тебя и даю слово на всю жизнь соединиться съ тобой, Мадамъ!

Черезъ полчаса мой гость возвратился. Но мшка у него ужъ больше не было.

— А я думалъ, что ты ушелъ,— сказалъ я.

— Ушелъ? Что я, собака, что ли,— отвтилъ онъ.— Слава Богу, я живалъ съ людьми и говорю ‘здравствуйте’, когда прихожу, и ‘счастливо оставаться’, когда ухожу. Напрасно вы меня обижаете!

— Куда ты двалъ свой мшокъ?

— Я отнесъ его на дорогу невдалек отсюда.

Онъ не напрасно отнесъ мшокъ, это длало честь его предусмотрительности, такъ какъ въ случа надобности ему легче было бы улизнуть безъ ноши на спин. Чтобы прекратить разговоры о бдности, я спросилъ его:

— А ты былъ, вроятно, настоящій молодчина нсколько лтъ тому назадъ? Да и теперь еще хоть куда!.

— О, да, по мр силъ и возможности,— сказалъ онъ съ сожалніемъ.— Никто такъ легко не поднималъ бочку съ ворванью, какъ я, а на Рождеств никто не плясалъ такъ, какъ я… Тсс… кажется, кто-то идетъ?

Мы стали прислушиваться. Въ одно мгновеніе онъ окинулъ взглядомъ дверь и отверстіе въ потолк, и ршилъ встртить опасность у дверей. Въ своемъ напряженіи онъ былъ великолпенъ, я замтилъ, какъ сжимались мускулы его челюстей.

— Нтъ, никого нтъ,— сказалъ я.

Съ ршительнымъ видомъ во всеоружіи своей силы онъ выползъ изъ землянки и не возвращался нсколько минутъ. Когда же онъ снова возвратился, то глубоко вздохнулъ и сказалъ:

— Никого не было.

Мы улеглись спать. ‘Господи, благослови’!— сказалъ онъ, укладываясь на своемъ лож изъ еловыхъ втвей. Я сейчасъ же заснулъ и нкоторое время проспалъ крпкимъ сномъ. Позже ночью тревога все-таки подняла на ноги моего гостя. Я слышалъ, какъ онъ пробормоталъ: ‘счастливо оставаться’ и выползъ изъ землянки.

Утромъ я сжегъ постель незнакомца, въ землянк весело трещали еловыя втви.

Когда я вышелъ изъ землянки, то увидалъ, что за ночь выпалъ снгъ.

III.

Что за блаженство опять остаться съ самимъ собой, углубиться въ себя и наслаждаться тишиной лсовъ! Варить кофе, набивать трубку и думать понемножку о томъ и о семъ, очень медленно и спокойно. Ну, вотъ, теперь я наполню котелокъ снгомъ, думаю я, а теперь я смелю кофе между камнями, а потомъ мн надо хорошенько выколотить на снгу свой спальный мшокъ, чтобы шерсть поблла. Конечно, это не литература и не большой романъ и не общественное мнніе, такъ что же изъ этого? За то мн не надо гнаться взапуски, чтобы получить этотъ кофе. Литература? Когда Римъ владычествовалъ надъ всмъ свтомъ, то вдь онъ былъ лишь лепечущимъ ученикомъ Греціи въ области литературы. И все-таки Римъ владычествовалъ надъ всмъ свтомъ. Вспоминается мн еще и другая страна, которую вс мы знаемъ: она вела войну за освобожденіе, блескъ отъ которой не померкъ еще и до сихъ поръ, она дала міру величайшихъ художниковъ, но у нея не было литературы, да и сейчасъ нтъ…

Съ каждымъ днемъ я все боле и боле осваиваюсь съ деревьями, мхомъ и снгомъ, который покрываетъ землю, и вс эти предметы становятся моими друзьями. Вонъ стоитъ сосновый пень, весь облитый солнечными лучами. Я чувствую, какъ моя привязанность къ нему все растетъ, въ душ моей крпнетъ какое-то теплое чувство къ нему. Кора на пн вся облупилась, видно, что дерево было срублено зимою, когда лежалъ глубокій снгъ, вотъ почему пень торчитъ очень высоко въ воздух и кажется такимъ оголеннымъ. Я представляю себя на мст этого пня и мною овладваетъ чувство состраданія къ нему. И, быть можетъ, въ глазахъ моихъ при этомъ появляется то же наивное животное выраженіе, какое бывало въ глазахъ человка первобытныхъ временъ.

Ты, конечно, воспользуешься этимъ случаемъ, чтобы высмять меня и сострить насчетъ меня и моего пня. Но въ самой глубин души ты, какъ въ этомъ случа, такъ и во всемъ остальномъ, сознаешь, что преимущество на моей сторон. Конечно, я не принимаю въ разсчетъ, что у меня нтъ такого множества буржуазныхъ познаній и что я не студентъ, хе-хе! Но что касается лсовъ и полей, то ты ничему уже больше не можешь научить меня, я чувствую ихъ такъ, какъ ни одинъ человкъ.

Случается, что я сбиваюсь въ лсу съ пути и блуждаю. О, и случается это рдко. Но въ такихъ случаяхъ я не начинаю безъ толку кружить на мст и плутать тутъ же чуть не у самыхъ дверей своего жилища,— такъ длаютъ дти города. Можетъ случиться, что я заблудился на разстояніи двухъ миль отъ своей землянки, далеко отъ берега рки, да къ тому же въ пасмурный день, когда идетъ густой снгъ и когда по небу нельзя различить ни свера, ни юга. Тутъ приходится пускать въ ходъ свою способность различать всевозможные признаки на тхъ или иныхъ деревьяхъ, по верхушкамъ сосенъ, по кор лиственныхъ деревьевъ, по мху, который растетъ у корней деревьевъ, по наклону втвей, растущихъ съ сверной стороны и съ южной, по камнямъ, которые обросли мхомъ, по сти жилокъ на листьяхъ. По всмъ этимъ признакамъ я легко нахожу дорогу, если только свтло.

Но, если начинаетъ смеркаться, я сейчасъ же покоряюсь, такъ какъ знаю, что дорогу искать придется только на другой день.— Господи, какъ же я проведу ночь?— говорю я самому себ. И вотъ, я брожу и туда и сюда, до тхъ поръ, пока не нахожу себ теплаго мстечка, лучше всего въ такихъ случаяхъ укрываться гд-нибудь подъ навсомъ скалы, куда не достигаетъ втеръ. Сюда я приношу охапку втвей, плотно застегиваю свою куртку и устраиваюсь поудобне. Тотъ, кто не испытывалъ этого, не знаетъ, какое высокое наслажденіе испытываешь въ такую ночь, скрываясь въ укромномъ уголк среди густого лса. Чтобы заняться чмъ-нибудь, я закуриваю трубку, но, такъ какъ я очень голоденъ, то куреніе мн непріятно, и я беру въ ротъ немного табаку, жую его и размышляю о чемъ-нибудь. А снгъ все идетъ, но я укрытъ отъ него, а если мн везетъ и втеръ дуетъ съ надлежащей стороны, то передъ самымъ моимъ навсомъ выростаетъ снжный сугробъ, который придвигается все ближе и ближе ко мн и наконецъ превращается въ стну, доходящую до самой крыши моего прибжища. Тогда я спасенъ, я могу спать или бодрствовать, какъ мн угодно, я не рискую отморозить себ ноги.

* * *

Къ моей землянк пришли двое людей. Они шли быстро и одинъ изъ нихъ крикнулъ мн уже издали:

— Здравствуйте! Не проходилъ ли тутъ мимо одинъ человкъ?

Мн не понравилось лицо незнакомца, да и къ тому же я вовсе не былъ его слугой, и вопросъ его былъ глупый.

— Мало ли кто здсь проходитъ. Вы, вроятно, хотли спросить, видлъ ли я вчера проходившаго здсь человка?

Только и узналъ онъ отъ меня!

— Я хотлъ сказать то, что сказалъ,— отвтилъ съ раздраженіемъ человкъ.— Къ тому же имйте въ виду, я спрашиваю васъ въ качеств должностного лица.

Вотъ какъ!

У меня не было больше никакого желанія разговаривать съ нимъ и я залзъ къ себ въ землянку.

Двое незнакомцевъ послдовали за мной. Лэнсманъ состроилъ важную рожу и спросилъ:

— Въ такомъ случа, видли ли вы вчера проходившаго здсь человка?

— Нтъ,— отвтилъ я.

Оба посмотрли другъ на друга, какъ бы совтуясь, и немного погодя они вышли изъ хижины и снова отправились въ село.

Я подумалъ: что за усердіе въ исполненіи своихъ обязанностей у этого лэнсмана, сколько въ немъ пошлости. Онъ, конечно, получитъ особое вознагражденіе за поимку вора, къ тому же на его долю выпадетъ честь совершить великій подвигъ. О, все человчество должно было бы усыновить этого героя, ибо онъ — образъ и подобіе самого человчества! Гд же кандалы? Онъ долженъ былъ бы позвякать ими немного, держа ихъ въ протянутой рук, на подобіе шлейфа амазонки, чтобы у меня волосы дыбомъ стали отъ сознанія его могущества и того, что онъ иметъ право надвать кандалы. Но ничего этого не было.

И что за купцы, что за торговые короли въ настоящее время! Они въ одно мгновеніе замчаютъ пропажу того, что одинъ человкъ могъ унести въ своемъ мшк, и заявляютъ объ этомъ лэнсману.

Съ этого времени я съ нетерпніемъ начинаю ожидать весны. Моя землянка находится слишкомъ близко отъ людей, и я принимаю ршеніе выстроить себ другую, какъ только оттаетъ почва. Я уже выбралъ себ мстечко въ лсу по другую сторону рки, тамъ мн будетъ хорошо. Оттуда три мили до села и три черезъ горы.

IV.

Кажется, я не говорилъ, что живу слишкомъ близко отъ людей? Да проститъ мн Богъ, вотъ я уже нсколько дней длаю маленькія прогулки въ лсъ, громко здороваясь съ деревьями и длаю видъ, будто нахожусь въ обществ людей. Если я представлю себ, что передо мной мужчина, то я веду съ нимъ долгій и содержательный разговоръ, а если я воображаю что вижу, женщину, то становлюсь очень галантнымъ и говорю: ‘Позвольте, фрекенъ, помочь вамъ нести вашъ мшокъ’. Разъ какъ-то я встртилъ молоденькую лапландку, я сталъ осыпать ее комплиментами и выразилъ желаніе нести ея мховую кацавейку, если только она сниметъ ее и согласится идти голая. Да, такъ-то.

И я вовсе не нахожу больше, что живу слишкомъ близко отъ людей, Боже упаси. Да и наврядъ-ли я выстрою новую землянку въ боле отдаленномъ мст.

Дни становятся длинне, и я ничего не имю противъ этого. Въ сущности, зимою мн приходилось плохо и я учился укрощать свой нравъ. Это взяло у меня немало времени, а иногда стоило большого напряженія воли, такъ что, по правд сказать, мое самовоспитаніе обошлось мн довольно таки дорого. По временамъ я бывалъ излишне суровъ къ себ. Вонъ лежитъ хлбъ,— говорилъ я самому себ,— и это меня ничуть не трогаетъ, я къ этому привыкъ. Въ такомъ случа ты не увидишь хлба втеченіе двнадцати часовъ, тогда онъ произведетъ на тебя впечатлніе,— говорилъ я и пряталъ хлбъ.

Зима прошла.

Это были тяжелые дни? Нтъ, хорошіе дни. Моя свобода была такъ велика, я могъ длать что мн угодно и я могъ думать, о чемъ хотлъ, я былъ одинъ, словно медвдь въ лсахъ. Но даже въ самой чащ лсной ни одинъ человкъ не можетъ громко произнести слова, не осмотрвшись по сторонамъ,— лучше идти и молчать. Нкоторое время утшаешь себя мыслью о томъ, что это чисто по-англійски быть нмымъ, что въ молчаніи есть нчто царственное,— такъ, по крайней мр, утшаешь себя. Но наступаетъ день, когда это становится невыносимымъ, языкъ какъ бы пробуждается, начинаетъ потягиваться и вдругъ ротъ раскрывается и изъ него вырываются какія-нибудь безсмысленныя, идіотскія слова: ‘Кирпича въ замокъ! Сегодня теленокъ здорове, чмъ вчера’! И эту ерунду орешь во все горло, такъ что слышно на четверть мили кругомъ. Но посл этого вдругъ останавливаешься и тебя охватываетъ какое-то жгучее чувство, словно тебя больно ударили. Ахъ, если бы можно было продолжать это царственное молчаніе! Однажды случилось, что почтарь, ходившій за почтой черезъ горы разъ въ мсяцъ, попался мн навстрчу, какъ разъ, когда я крикнулъ. ‘Что’?— спросилъ онъ меня издалека. ‘Берегись, ты тамъ: у меня заложены мины’,— отвтилъ я, чтобы какъ нибудь отдлаться отъ него.

Однако, по мр того, какъ дни становились длинне, во мн росло и мужество, вроятно, дйствовала весна, я чувствовалъ въ себ какое-то таинственное возбужденіе и уже пересталъ бояться криковъ. Когда я варю себ пищу, я нарочно гремлю посудой и пою во все горло. Пришла весна.

Вчера я стоялъ на гор и смотрлъ на зимній лсъ. Онъ совсмъ измнился, онъ сталъ срымъ и жалкимъ и теплые солнечные лучи уже успли примять снгъ, потерявшій свою двственную близну. Повсюду валяются иглы, въ молодняк лежатъ цлыя груды ихъ, он напоминаютъ каракули, которыми испещрена спина рыбы. Всходитъ луна, тамъ и сямъ на неб зажигаются звзды, меня охватываетъ дрожь, мн немного холодно, но, такъ какъ въ землянк мн длать нечего, то я предпочитаю стоять и мерзнуть, пока это можно выносить. Зимой я не длалъ такихъ глупостей, тогда я сейчасъ же шелъ домой, какъ только начиналъ чувствовать ознобъ. Но теперь мн все это надоло. Вдь пришла весна!

О, что за ясное и холодное небо! Оно широко раскрыло свои объятія всмъ звздамъ. На необозримомъ небесномъ пространств, напоминающемъ ниву, разсыпано цлое стадо свтилъ, они такія маленькія и мерцающія, они напоминаютъ крошечные бубенчики и, когда я пристально смотрю на нихъ, то мн чудится, будто я слышу звонъ тысячи маленькихъ бубенчиковъ. Да, все даетъ моимъ мыслямъ опредленное направленіе: я думаю о весн и о зеленыхъ лугахъ.

V.

Я развожу хорошій костеръ изъ смолы на очаг, взваливаю себ на спину вс свои вещи и покидаю землянку. Прощай, Мадамъ!

Такъ все кончилось.

Я не испытываю никакой радости, покидая свой пріютъ, пожалуй, мн даже немного грустно, какъ это всегда бываетъ, когда я разстаюсь съ насиженнымъ мстомъ. Но вдь передо мною раскрывался широкій свтъ и манилъ меня. Со мной случилось то, что случается со всми любителями лсовъ и широкаго простора: мы безмолвно назначили другъ другу свиданіе — это было вчера вечеромъ, меня вдругъ охватило какое-то странное чувство и глаза мои невольно обратились къ двери.

Раза два я оборачиваюсь и смотрю на землянку, надъ крышей вьется дымокъ, онъ какъ будто киваетъ мн и я отвчаю ему тмъ же.

Шелковисто-мягкій и свтлый воздухъ освжалъ меня, въ далекой, далекой синев надъ лсами загорается слабая полоска золотистаго свта. Мн кажется, будто это берегъ, гд живутъ веселые морскіе разбойники. Слва отъ меня высятся горныя громады.

Пройдя часа два, я почувствовалъ вдругъ, что переродился съ ногъ до головы, о, теперь все пошло на ладъ! Я размахиваю своей палкой съ такой силой, что въ воздух раздается свистъ. Когда мн кажется, что я заслужилъ это, я сажусь и позволяю себ пость.

Да, моихъ радостей ты, живущій въ город, не знаешь.

Отъ безотчетнаго восторга и избытка жизни я весело подпрыгиваю на ходу и готовъ визжать. Я длаю видъ, будто моя ноша очень легка, но мои прыжки, наконецъ, утомляютъ меня. Однако мн ничего не стоитъ преодолть свою усталость, потому что на душ у меня такъ хорошо. Здсь, въ полномъ уединеніи, на разстояніи многихъ миль отъ людей и ихъ жилищъ, я испытываю дтскую радость, и моего беззаботнаго настроенія теб не понять, если кто-нибудь не объяснитъ теб его. Вотъ послушай: я прикидываюсь, будто меня очень интересуетъ какое-нибудь дерево. Сперва я смотрю на него мелькомъ, но потомъ я вытягиваю шею, прищуриваю глаза и пристально вглядываюсь въ него. Это что такое?— говорю я самому себ,— неужели же это…!— продолжаю я разсуждать съ самимъ собой. Наконецъ, я бросаю на землю свою ношу, подхожу ближе и начинаю подробно разсматривать дерево, и при этомъ я киваю головой какъ бы въ знакъ того, что это дйствительно единственное въ своемъ род, феноменальное дерево, открытое мною въ лсу. И я вынимая изъ кармана свою записную книжку и описываю въ ней замчательное дерево.

Все это шалость, шалость отъ избытка счастья, маленькій импульсъ,— я играю. Такъ играютъ дти. И здсь нтъ почтаря, который могъ бы поймать меня за моимъ занятіемъ. Но не успваю я начать свою игру, какъ бросаю ее внезапно, какъ это длаютъ дти. О, но вдь только что я самъ былъ ребенкомъ. Милая глупая невинность.

Хотлъ бы я знать, ужъ не радость ли по поводу того, что я скоро увижу людей, приводитъ меня въ такое игривое настроеніе?

На слдующій день я пришелъ къ жилищу лопаря какъ разъ въ тотъ моментъ, когда густой туманъ спустился на горы и лсъ. Я вошелъ въ хижину. Тамъ со мной вс были очень привтливы, но нтъ никакого удовольствія сидть въ хижин лопаря. Въ углу на полк лежатъ роговыя ложки и ножи, съ потолка свшивается небольшая парафиновая лампочка. Самъ лопарь очень неинтересное существо, онъ не уметъ ни пть, ни колдовать. Дочь ушла за горы, она посщаетъ деревенскую школу и уметъ читать, а писать она не уметъ, оба лопаря, старуха и старикъ, тупоумны, какъ идіоты. Надъ всей семьей тяготетъ какое-то животное молчаніе, если я о чемъ-нибудь спрашиваю, то мн или вовсе не отвчаютъ, или бормочатъ въ отвтъ односложное: ‘м-нтъ, м-да’. Но вдь я не лопарь, и у моихъ хозяевъ нтъ чувства доврія ко мн.

Почти весь день до самаго вечера лсъ окутывалъ непроницаемый туманъ. Я поспалъ немного. Къ вечеру небо прояснло, начало слегка морозить, я вышелъ изъ хижины, полная луна ярко свтила и тихо царила надъ уснувшей землей.

Такъ что же, звучите, надтреснутыя струны!

Куда же двалися птички веселыя

И гд очутился я вдругъ?..

Серебрянымъ инеемъ втви тяжелыя,

Какъ въ сказк одты… Все тихо вокругъ,

Все спитъ неподвижно… Сквозь лса узоръ

Я вдаль устремляю напрасно свой взоръ,

Мн все незнакомо,— и чаща, и лугъ…

‘…Въ серебряный лсъ, наконецъ, онъ приходитъ…’

Такъ въ сказк читалъ я одной.

Изъ кружевъ и тюля онъ псню находитъ,

Что нкогда звзды пропли весной…

Ахъ, юношей еслибъ пришелъ я сюда,

Чтобъ хитраго трольда сковать навсегда.

Чтобъ чары разсять надъ двой младой…

Теперь я смюся надъ сказкой далекой,

Да… опытъ меня умудрилъ…

Я прежде шагалъ такъ свободно, широко —

Теперь тяжело я ступаю, нтъ силъ…

Но сердце… ахъ, сердце такъ хочетъ впередъ!

И гонитъ огонь, но объемлетъ ужъ ледъ!

Давно ужъ я сладость покоя забылъ…

Подъ вечеръ, тяжелому вздоху предтеча.

Спустился холодный туманъ.

И вздохъ тотъ пронесся по лсу далече…

Не знаю, прокрался ль то левъ великанъ

Шагами беззвучными бархатныхъ ногъ,

Обходъ ли вечерній свершилъ Господь-Богъ…

И лса трепещетъ сребристая ткань… ¹)

¹) Перевелъ Е. В. Гешинъ.

Возвратясь въ хижину лопарей, я увидалъ тамъ дочку хозяевъ, которая успла возвратиться домой и закусывала посл далекаго пути. Ольга была маленькое забавное существо, зачатое въ снжномъ сугроб подъ взаимное привтствіе ‘боррисъ’, вслдъ за которымъ лопари кувыркомъ повалились въ снгъ. Сегодня она побывала въ сельской лавочк и купила себ красныхъ и синихъ лоскутьевъ, едва она успла пость, какъ отодвинула отъ себя посуду и принялась расшивать свою праздничную кофту пестрыми лоскутьями. Она сидла молча, не произнося ни звука,— вдь въ хижин былъ посторонній.

— Ты вдь знаешь меня, Ольга?

— Мн-да.

— Ты за что-нибудь сердишься на меня?

— М-нтъ.

— А какова теперь дорога черезъ гору?

— Хорошая.

Я зналъ, что эта семья жила раньше въ землянк, которую теперь покинула, и я спросилъ:

— Далеко ли отсюда до вашей старой землянки?

— Недалеко,— отвтила Ольга.

О, у этой плутовки Ольги наврное есть, кому улыбаться! Ничего не значитъ, что меня она не награждаетъ улыбками. Она сидитъ себ здсь въ лсной чащ и, поддаваясь чувству тщеславія, расшиваетъ свою кофту великолпными пестрыми лоскутьями. Въ воскресенье она, конечно, пойдетъ въ церковь и встртитъ тамъ того, кто долженъ любоваться ею.

У меня не было желанія оставаться дольше у этихъ маленькихъ созданій, у этихъ песчинокъ рода человческаго, а такъ какъ я выспался посл обда, да къ тому же былъ лунный вечеръ, то я и ршилъ уйти. Я запасся провизіей, взялъ съ собой оленьяго сыру и еще кое-чего, что могъ получить, и вышелъ изъ хижины. Меня ожидало большое разочарованіе, луны не было видно, все небо заволокло тучами. Да и морозить перестало. Стало тепло и въ лсу было мокро. Наступила весна.

Когда Ольга увидала, что погода измнилась, она посовтовала мн не уходить, но неужели же я сталъ бы слушать ея болтовню? Она проводила меня въ лсъ и вывела меня на тропинку, потомъ повернулась и пошла домой. Она была такая миленькая и смшная и напоминала курицу со взъерошенными, перьями.

VI.

Пробираться впередъ было чрезвычайно трудно,— но это пустяки! Часъ спустя я очутился высоко въ горахъ, повидимому, я сбился съ пути. Что это тамъ темнетъ? Вершина горы. А тамъ что такое? Другая вершина. Въ такомъ случа, сдлаемъ привалъ тутъ же на этомъ мст.

Ночь была теплая и мягкая. Я сидлъ въ темнот и вызывалъ въ своей памяти воспоминанія изъ далекаго дтства и изъ другихъ своихъ переживаній. Какое удовлетвореніе чувствуешь отъ сознанія, что у тебя въ карман деньги, когда приходится ночевать подъ открытымъ небомъ.

Ночью я просыпаюсь отъ того, что мн стало слишкомъ жарко въ моемъ убжищ подъ навсомъ скалы. Я раскрываю свой спальный мшокъ. Въ моихъ ушахъ еще раздаются отголоски какого-то звука,— быть можетъ, я крикнулъ или плъ во сн? Я сразу стряхиваю съ себя сонливость и выглядываю изъ-подъ горнаго навса. Темно и тепло, мертвая тишина,— сказочный окаменвшій міръ. Я смотрю на небо, которое немного свтле всего окружающаго, и замчаю, что со всхъ сторонъ окруженъ горами, что нахожусь среди цлаго города горныхъ вершинъ. Поднимается втеръ и вдругъ издалека доносится глухой рокотъ. Что за погода! Вотъ сверкнула молнія и вслдъ за этимъ сейчасъ же грянулъ громъ, словно съ горныхъ утесовъ обрушилась гигантская лавина. Какое невыразимое наслажденіе лежать и прислушиваться къ тому, какъ бушуетъ непогода! Въ этомъ наслажденіи есть что-то сверхъестественное, по всему моему тлу проходитъ сладкій трепетъ, у меня такое чувство, будто меня сразу напоили допьяна какимъ-то необъяснимымъ образомъ, и это выражается тмъ, что мною овладваетъ шаловливое настроеніе, я смюсь, и все мн кажется забавнымъ. Чего только мн не приходитъ въ голову! Но моя необузданная веселость смняется мгновеніями глубокой скорби, и я лежу и тяжело вздыхаю. Снова тьму прорзаетъ молнія и громъ раздается ближе, начинаетъ капать дождь, который превращается въ ливень, оглушительное эхо гремитъ со всхъ сторонъ, вся природа пришла въ возмущеніе,— настоящее свтопреставленіе! У меня является желаніе смягчить ужасы ночи и я кричу во тьму, потому что боюсь, что иначе она какимъ-то таинственнымъ образомъ отниметъ у меня вс силы и сдлаетъ меня безвольнымъ. Вотъ увидишь, что вс эти горы не что иное, какъ колдовская сила, которая заперла мн путь,— думаю я:— это гигантскія заклинанія, которыя сговорились не пускать меня дальше. А что если я случайно попалъ на тайное собраніе горъ? Я киваю нсколько разъ головой,— и это должно означать, что я полонъ бодрости и веселъ. Да къ тому же, какъ знать, можетъ быть, эти горы просто бутафорскія?

Опять молнія, молнія и раскаты грома, и ливень, ливень безъ конца. У меня такое впечатлніе, будто стоголосое эхо наноситъ мн частые удары, одинъ за другимъ. Ну такъ что же, — я читалъ и не о такихъ грозахъ, да кром того мн пришлось побывать подъ дождемъ пуль. Когда на меня нападаетъ минута унынія и сознанія своего ничтожества въ сравненіи съ той силой, которая бушуетъ вокругъ меня, я невольно испускаю стонъ и думаю: что я за человкъ и кто я? А, можетъ быть, меня вовсе и не существуетъ больше, можетъ быть, я — ничто. И я начинаю болтать и выкрикиваю свое имя, чтобы убдиться въ томъ, что я существую.

Что это?.. Передо мной, вертясь, проносится огненное колесо, оглушительный громъ раздается прямо надъ моей головой, подъ самымъ навсомъ скалы, гд я укрылся. Въ одно мгновеніе я вскакиваю изъ своего мшка и изъ-подъ навса, громъ продолжаетъ гремть почти безъ перерыва, молнія сверкаетъ то тутъ, то тамъ, все содрогается отъ грома, кажется, будто какая-то сверхъестественная сила готова вырвать съ корнемъ весь міръ. Ахъ, отчего не послушался я малютки Ольги и не остался у лопарей въ хижин. Быть можетъ, всю эту чертовщину и наколдовалъ самъ лопарь. Лопарь? О, отвратительная песчинка рода человческаго, какая-то горная сельдь — и вотъ въ какое положеніе онъ меня поставилъ. Какое мн дло до всего этого грома и сумбура? Я длаю попытку вступить въ борьбу съ этой силой, но останавливаюсь: вдь я нахожусь лицомъ къ лицу съ великимъ, я вижу всю тщетность попытки вступить въ рукопашный бой съ грозой.

Я прислоняюсь къ отвсной стн скалы и не думаю вызывать на бой врага и не кричу на него, напротивъ, я поблднлъ. Правда, я сдался, но вдь только скала настолько тверда, что не сдается. Вотъ, полюбуйся. Но, конечно, мн не до стиховъ и ритма, — вдь не стану же я напрягать свою голову при такомъ ливн. Можешь быть увренъ въ этомъ. И я стою здсь, прислонившись къ самому міру, да, а ты, быть можетъ, принимаешь мою блдность за нчто серьезное…

Но, вотъ, молнія ударила прямо въ меня. Случилось чудо и случилось оно со мной. Молнія прошла по моей лвой рук и опалила рукавъ, потомъ она скатилась по моей рук, словно клубокъ шерсти. Я почувствовалъ, какъ меня обожгло, я услыхалъ, какъ на нкоторомъ разстояніи отъ меня потемнло. Вслдъ за этимъ раздался оглушительный раскатъ грома тутъ же, въ непосредственной близости отъ меня, въ этомъ раскат отчетливо слышались рзкіе удары, слдовавшіе быстро одинъ за другимъ.

Гроза прошла мимо.

VII.

На слдующій день я пришелъ къ покинутой лопарской землянк, на мн не было сухой нитки и я еще не оправился отъ удара молніи, но настроеніе у меня было удивительно кроткое, какъ посл заслуженнаго наказанія. Моя удача въ неудач сдлала меня необыкновенно добрымъ и ласковымъ ко всему и ко всмъ, я шелъ по дорог осторожно, чтобы не повредить гору, и старался отгонять отъ себя грховныя мысли, не смотря на то, что была весна. Мн не было досадно, что я долженъ спускаться той же дорогой обратно съ горы, чтобы найти тропинку въ землянк,— времени у меня было достаточно, торопиться мн было некуда. Я былъ первый весенній туристъ и отправился въ путь слишкомъ рано.

Я провелъ въ землянк нсколько дней и чувствовалъ себя прекрасно. Иногда ночью въ моей голов вдругъ зарождались стихи и превращались въ маленькія поэтическія произведенія, словно я сталъ настоящимъ поэтомъ. Какъ бы то ни было, но это во всякомъ случа служило признакомъ того, что за зиму во мн произошла радикальная перемна, потому что зимой я способенъ былъ только лежать, моргать глазами и наслаждаться покоемъ.

Однажды, когда солнце ярко сіяло, я вышелъ изъ землянки и нкоторое время бродилъ по горамъ. За послднее время во мн зародилась мысль написать дтскіе стихи и посвятить ихъ одной маленькой двочк, но изъ этого такъ ничего и не вышло, а, когда я бродилъ по горамъ, у меня снова явилось желаніе заняться этимъ, но я тщетно сдлалъ нсколько попытокъ написать стихи, у меня ничего не выходило. Нтъ, этимъ дломъ надо заниматься ночью, посл того, какъ проспишь нсколько часовъ,— тогда это удастся.

Я пошелъ въ село и запасся большимъ количествомъ провизіи. Въ этой мстности было большое населеніе и мн было пріятно услышать людскіе голоса и смхъ, но мн негд было поселиться, потому что я слишкомъ рано пустился въ странствіе. Я возвращался въ хижину съ тяжелой поклажей. На полпути я повстрчался съ однимъ человкомъ, безработнымъ бродягой,— звали его Солемъ. Позже я узналъ, что онъ былъ незаконнымъ сыномъ одного телеграфиста, служившаго въ Розенлунд много лтъ тому назадъ.

Уже одно то, что этотъ человкъ отступилъ немного отъ дороги, чтобы пропустить меня съ моей ношей, произвело на меня хорошее впечатлніе. Я поблагодарилъ его и сказалъ, что ему незачмъ безпокоиться, что я не собью его съ ногъ, хе-хе.

Когда я проходилъ мимо, человкъ остановился и спросилъ, какова дорога въ село. Я отвтилъ ему, что дорога дальше такая же, какъ здсь. Ага,— сказалъ онъ и хотлъ идти дальше. Мн пришло въ голову, что, можетъ быть, онъ идетъ издалека, а такъ какъ у него, повидимому, не было съ собой никакой ды, то я предложилъ ему закусить, чтобы имть предлогъ поговорить съ нимъ. Онъ поблагодарилъ меня и принялъ мое предложеніе.

Онъ былъ средняго роста, совсмъ молодой, лтъ двадцати съ небольшимъ и никакъ не боле тридцати, сложенія онъ былъ плотнаго. У него, какъ у всхъ бродягъ, изъ-подъ шапки задорно торчалъ хохолъ, но бороды у него не было. Этому взрослому мужчин не надоло еще бриться и, судя по его задорному хохлу и всему его облику, я вывелъ заключеніе, что онъ хочетъ казаться моложе своихъ лтъ.

Пока онъ лъ, мы болтали съ нимъ, онъ смялся и былъ очень веселъ, а такъ какъ его безбородое лицо съ рзкими чертами производило впечатлніе чего-то жесткаго, то, казалось, будто улыбается желзо. Но онъ разсуждалъ умно и былъ симпатиченъ. Взять хотя бы это: вдь я такъ долго молчалъ и теперь, быть можетъ, былъ слишкомъ словоохотливъ, но, если случалось, что мы заговаривали заразъ, Солемъ и я, то онъ сейчасъ же останавливался, чтобы дать мн говорить. Такъ было нсколько разъ, и, наконецъ, я не хотлъ ужъ больше, чтобы онъ уступалъ мн, и тоже замолчалъ. Но изъ этого ничего не вышло, онъ кивнулъ головой и сказалъ:— Пожалуйста, продолжайте.

Я разсказалъ ему, что брожу по лсамъ, изучаю замчательныя деревья и пишу кое-что о нихъ, я сказалъ, что живу въ покинутой землянк и сегодня ходилъ въ село за провизіей. Услыхавъ про землянку, онъ пересталъ жевать и сталъ прислушиваться внимательне, потомъ онъ вдругъ сказалъ:

— Да, вс эти телеграфные столбы, которые идутъ черезъ горы, я въ нкоторомъ род хорошо знаю. Не эти именно, а другіе. Я служилъ на этой линіи и только недавно бросилъ мсто.

— Въ самомъ дл?— спросилъ я.— Такъ, значитъ, ты проходилъ сегодня мимо моей землянки?

Онъ на минуту задумался, но, когда сообразилъ, что я не желаю ему зла, то признался, что заходилъ въ мою землянку, отдыхалъ и нашелъ тамъ кусокъ хлба.

— Мн трудно было сидть тамъ, смотрть на хлбъ и не състь его,— прибавилъ онъ.

Мы поговорили о томъ, о семъ, онъ избгалъ грубыхъ выраженій и съ дой обращался очень бережно. Я не могъ не оцнить его прекраснаго поведенія.

Онъ предложилъ мн помочь нести мою ношу въ знакъ благодарности за то, что я накормилъ его, и я принялъ его предложеніе. И вотъ, этотъ человкъ дошелъ со мной до самой моей землянки. Войдя въ землянку, я сейчасъ же увидалъ на стол записку,— это была въ нкоторомъ род благодарность за хлбъ. Записка была ужасно безграмотна и полна безстыдныхъ выраженій. Когда Солемъ увидалъ, что я читаю ее, на его желзномъ лиц появилась улыбка. Я притворился, будто ничего не понялъ, и бросилъ записку обратно на столъ. Онъ взялъ ее и разорвалъ на мелкіе клочки.

— Ужасно досадно, что вы увидали ее,— сказалъ онъ.— Мы, телеграфные рабочіе, всегда такъ длаемъ, я забылъ, что оставилъ записку здсь.

Сказавъ это, онъ вышелъ изъ землянки.

Онъ остался ночевать и пробылъ у меня весь слдующій день, онъ какимъ-то образомъ ухитрился вымыть мн кое-что изъ блья и вообще этотъ несчастный старался мн быть полезнымъ, въ чемъ могъ. Передъ землянкой валялся большой котелъ, который оставили лопари, онъ былъ сломанъ и давалъ сильную течь, но Солемъ ухитрился замазать щели саломъ и выварилъ въ немъ мое блье. Смшно было видть, какъ онъ возился съ этимъ: сало, которое плавало на поверхности воды, онъ отливалъ.

Повидимому, онъ ршилъ дождаться, пока намъ понадобится новый запасъ провизіи, и тогда пойти вмст со мной въ село. Когда же онъ услыхалъ, что я ршилъ идти въ другое мсто, въ одну усадьбу высоко въ горахъ, у самаго Торетинда, гд лтомъ собираются туристы и живутъ горожане, то онъ изъявилъ желаніе сопутствовать мн. Онъ былъ свободенъ, какъ птица небесная.

— Вдь вы позволите мн нести ваши вещи?— спросилъ онъ меня.— Я привыкъ исполнять всякія работы въ усадьбахъ, можетъ быть, для меня найдется тамъ какое-нибудь дло.

VIII.

Въ большой усадьб царило уже весеннее оживленіе, люди и животныя какъ бы проснулись отъ зимней спячки, въ хлву раздавалось неумолкаемое мычаніе весь день, козъ уже давно выпустили на пастбище.

Усадьба стояла въ отдаленіи отъ другихъ жилищъ, только въ лсу торпари расчистилъ себ нсколько мстъ, которыя купили потомъ,— все же остальное, луга, поля и строенія, принадлежало этому помстью. Здсь было много новыхъ домовъ, которые прибавлялись по мр того, какъ увеличивалось туристское движеніе черезъ горы. На конькахъ крышъ въ норвежскомъ стил торчали головы драконовъ, а изъ гостиной доносились звуки рояля. Ты конечно, помнишь все это? Вдь ты былъ здсь. Хозяева усадьбы спрашивали о теб.

Пріятные дни, снова пріятные дни, хорошій переходъ отъ одиночества. Я разговариваю съ молодыми людьми, которые владютъ усадьбой, и со старымъ отцомъ хозяина, а также съ его молоденькой сестрой Іозефиной. Старый Калль выходитъ изъ своей избы и смотритъ на меня. Онъ до ужаса старый и дряхлый, ему, можетъ быть, девяносто лтъ, его глаза выцвли и взглядъ ихъ нсколько безумный, самъ старикъ весь съежился и ссохся до невозможности. Каждый разъ, когда онъ выходитъ на свтъ и разводитъ руками, какъ бы пробираясь ощупью, онъ производитъ впечатлніе, будто бы только что появился на свтъ Божій прямо изъ утробы матери и удивляется всему, что видитъ передъ собой:— ‘Это еще что такое? Да вдь это какъ будто дома стоятъ на двор’,— думаетъ онъ, озираясь по сторонамъ. Если онъ замчаетъ, что дверь въ сарай раскрыта, онъ начинаетъ пристально смотрть туда и думать: ‘Нтъ, виданное ли это дло? Вдь это дверь раскрыта,— что бы это могло значить? Это очень похоже на раскрытую дверь’… И долго стоитъ онъ, не отрывая потухшихъ глазъ отъ этой двери.

Но Іозефина, его дочь отъ послдняго брака, молода и она играетъ для меня на роял. Да, да, Іозефина! Когда она быстро бжитъ черезъ дворъ, то ея ноги подъ юбкой напоминаютъ молодые побги. Она такъ ласкова съ гостями, я подозрваю, что она уже издали замтила Солема и меня, когда мы подходили къ усадьб, и она сейчасъ же сла за рояль. У нея такія жалкія и срыя двичьи руки, она подтверждаетъ мое старое наблюденіе, что въ рукахъ есть выраженіе, которое находится въ связи съ поломъ ихъ обладателя, что он выражаютъ цломудріе, равнодушіе или страсть. Забавно видть, какъ Іозефина доитъ козъ, сидя верхомъ на коз. Надо сказать, что эту работу она исполняетъ ради кокетства, чтобы понравиться гостямъ, вообще же она такъ занята въ дом, что ей некогда исполнять такія работы. О, куда тамъ! Она прислуживаетъ за столомъ, поливаетъ цвты и занимаетъ меня разговорами о томъ, кто взошелъ на вершину Торетинда въ прошломъ году и въ позапрошломъ году. Ахъ, ужъ эта юмфру Іозефина!

И вотъ я брожу кругомъ, бодрый и возрожденный, на минуту я останавливаюсь и смотрю на Солема, который возитъ съ поля навозъ, потомъ я иду въ лсъ въ т мста, которыя куплены торпарями. Хорошенькіе домики, у каждаго хлвъ для пары коровъ и нсколькихъ козъ, полуголые ребятишки, которые играютъ на двор съ самодльными игрушками, ссоры, смхъ и плачъ. Оба торпаря возятъ навозъ въ поля на саняхъ, они стараются везти его по тмъ мстамъ, гд еще осталось хоть немного снга и льда, и дло у нихъ идетъ прекрасно. Я не спускаюсь внизъ къ домамъ, а смотрю на работу сверху. О, я хорошо знаю деревенскую трудовую жизнь и люблю ее.

Немалыя пространства земли расчистили эти торпари, и хотя усадьбы ихъ совсмъ маленькія, но воздланныя поля врзались глубоко въ лсъ. Впослдствіи, когда все будетъ расчищено, эти усадьбы будутъ на пять коровъ и одну лошадь. Въ добрый часъ!

День идетъ за днемъ, стекла на окнахъ оттаяли, снгъ становится срымъ, на южныхъ склонахъ появляется зелень, листва въ лсахъ распускается. Я продолжаю придерживаться своего первоначальнаго намренія раскаливать докрасна желзо, которое я ношу въ себ, но, конечно, я былъ бы прямо смшонъ, если бы думалъ, что это такъ легко. Въ конц концовъ, я не знаю даже, есть ли во мн желзо, а если бы оно и было, то я уже потерялъ увренность въ томъ, что сумю выковать его. Посл этой зимы я сталъ такимъ одинокимъ и незначительнымъ въ жизни. Я брожу здсь, занимаюсь понемножку тмъ или инымъ и вспоминаю время, когда все было иначе. И это особенно ясно стало для меня теперь, когда я снова вышелъ на свтъ Божій къ людямъ. Когда-то я былъ не такимъ странникомъ. У всякой волны есть свой кустъ въ залив — это у меня было. У всякаго вина есть своя искра — это было у меня. А неврастенія, обезьяна всхъ болзней,— она преслдуетъ меня.

Такъ что же? Да я и не горюю объ этомъ. Горевать? Это женское дло. Жизнь дана намъ во временное пользованіе и я съ благодарностью принимаю этотъ даръ. Бывали времена, когда у меня водилось золото, серебро, мдь, желзо и другіе металлы, и было очень забавно жить на свт, гораздо забавне, чмъ въ уединеніи вчности, но забава не можетъ продолжаться безъ конца. Я не знаю никого, кого не постигла бы такая печальная участь, какъ меня, и въ то же время я не знаю никого, кто хотлъ бы примириться съ этимъ, О, какъ люди катятся по наклонной плоскости! Но сами они въ это время говорятъ: ‘Посмотри-ка, какъ я лзу вверхъ!’ И посл перваго же юбилея они покидаютъ жизнь и начинаютъ прозябать. Посл того, какъ человку минетъ пятьдесятъ лтъ, онъ вступаетъ въ семидесятые годы. И оказывается, что желзо не раскалено больше и что его вовсе и не было… Но, Господи, Боже ты мой, глупость упорно продолжаетъ утверждать, что желзо было, и она даже воображаетъ, что оно раскалено. Посмотрите-ка на желзо!— говоритъ глупость,— посмотрите, вдь оно раскалено докрасна!

Будто есть смыслъ въ томъ, чтобы отгонять смерть еще втеченіе двадцати лтъ отъ человка, который уже началъ понемногу умирать! Я этого не понимаю, но ты, вроятно, понимаешь это въ своей беззаботной посредственности и во всеоружіи твоихъ школьныхъ познаній. Однорукій человкъ можетъ все-таки ходить, а одноногій можетъ еще лежать. А что ты знаешь о лсахъ? И чему я выучился въ лсахъ? Что тамъ растутъ молодыя деревья.

Позади меня стоитъ молодежь, которую глупость и пошлость презираютъ до безстыдства, до варварства, только за то, что она молода. Я наблюдалъ за этимъ много лтъ. Я не знаю ничего презрнне твоихъ школьныхъ познаній и тхъ сужденій, которыя являются ихъ результатомъ. Пользуешься ли ты катехизисомъ или циркулемъ, идя по жизненному пути,— это все равно. Иди же сюда, дружокъ, я подарю теб циркуль, выкованный изъ того желза, которое я ношу въ себ.’ _

IX.

У насъ появился туристъ, первый туристъ. И хозяинъ самъ повелъ его черезъ горы, а съ ними вмст пошелъ также Солемъ, чтобы изучить дорогу и потомъ провожать туда другихъ туристовъ Туристъ маленькій толстенькій человчекъ съ жидкими волосами, пожилой капиталистъ, который странствуетъ ради своего здоровья иради послднихъ двадцати лтъ жизни. Бдняжка Іозефина быстро засменила ногами и ввела его въ гостиную съ роялемъ и съ фарфоровыми блюдами. Когда онъ уходилъ, на сцену появились мелкія деньги и Іозефина приняла ихъ своими срыми двичьими пальцами. По другую сторону горъ Солемъ получилъ въ награду дв кроны, и это была плата довольно щедрая. Все шло прекрасно и даже хозяинъ ободрился и повеселлъ:

— Ну, вотъ они начинаютъ приходить! Лишь бы только все осталось по старому,— прибавилъ онъ.

Послднія его слова относились къ тмъ спокойнымъ беззаботнымъ днямъ, которыми до сихъ поръ наслаждался онъ и его семья, но дло въ томъ, что черезъ дв недли въ сосдней долин должно было открыться автомобильное сообщеніе и можно было опасаться, что это отвлечетъ потокъ туристовъ отъ него въ сосднюю долину. Жена хозяина и Іозефина были очень озабочены этимъ, но хозяинъ до самаго послдняго времени оставался при своемъ мнніи: у нихъ во всякомъ случа будутъ постоянные пансіонеры, которые жили у нихъ изъ года въ годъ и никогда не измнятъ имъ! А кром того, пусть въ другихъ мстахъ заводятъ сколько угодно автомобилей, вдь Торетиндъ все-таки останется на своемъ мст.

И хозяинъ былъ такъ спокоенъ за будущее, что заготовилъ много строевого лса для постройки новаго дома, и лсъ этотъ былъ сложенъ у сарая. Хозяинъ ршилъ выстроить новый домъ съ шестью комнатами для прізжающихъ, съ вестибюлемъ, украшеннымъ оленьими рогами и выдолбленными изъ бревенъ креслами,— предполагалась также и ванна. Но что случилось съ этимъ человкомъ сегодня? Неужели въ него закралось сомнніе? Лишь бы все осталось по старому,— сказалъ онъ.

Недлю спустя пріхала фру Бреде съ дтьми, какъ и въ предыдущіе годы, она заняла одна цлый домъ. Должно быть, она была очень богатая и знатная, эта фру Бреде, разъ она могла занимать цлый домъ. Это была очень любезная и милая дама, а двочки ея были красивыя и здоровыя дти. Он присдали мн,— и, не знаю почему, но каждый разъ при этомъ мн казалось, что мн даютъ цвты. Странное это было чувство.

Но вотъ появилась фрекенъ Торсенъ и фру Моли, и об поселились надолго. Вслдъ за ними пріхалъ учитель Стауръ на одну недлю. Позже пріхали учительницы Іонсенъ и Пальмъ, а потомъ адъюнктъ Хёй и еще кое-кто,— коммерсанты, телефонистки, какіе-то бергенцы и двое или трое датчанъ. За столомъ насъ сидло очень много и мы вели оживленную болтовню. Когда учителю Стауру предлагали еще супу, онъ отвчалъ:— Нтъ, спасибо, я больше не хочу.— И говорилъ онъ это, поддлываясь подъ простонародное произношеніе и при этомъ самодовольно обводилъ всхъ глазами. Посл обда мы, какъ принято, собирались въ отдльныя группы и уходили въ горы и лса. Но прозжающихъ было очень мало, а между тмъ для гостинницы они-то и представляютъ, въ сущности, самую доходную статью, такъ какъ выгодне всего отдавать комнаты поденно, кормить по карточк и отпускать порціи кофе. За послднее время Іозефина казалась озабоченной и ея молодые пальчики съ особенной жадностью перебирали серебряныя монеты, когда она ихъ считала.

Тощая горная форель, козье рагу и консервы. Нкоторые изъ пансіонеровъ были люди избалованные, они были недовольны пищей и заговаривали о томъ, что удутъ, другіе же хвалили и пищу, и прекрасную горную природу. Учительница Торсенъ собиралась ухать. Это была красивая высокая двушка съ темными волосами, она всегда ходила въ красной шляп. Она скучала, потому что въ пансіон не было молодыхъ людей, которые заслуживали бы хоть какого-нибудь вниманія, и въ конц концовъ ей надоло такъ, зря тратить свои каникулы. Купецъ Баттъ, побывавшій и въ Африк и въ Америк, былъ единственнымъ кавалеромъ у насъ, такъ какъ даже бергенцы не шли въ счетъ. ‘Гд фрёкенъ Торсенъ?’ — спрашивалъ иногда насъ купецъ Баттъ. ‘Я здсь, иду, иду!’ — отвчала фрёкенъ Торсенъ. Они не любили ходить въ горы, а предпочитали забираться въ лсъ, гд сидли и болтали подолгу. Ну, вдь купецъ Баттъ не представлялъ собой ничего особеннаго, онъ былъ маленькій, весь въ веснушкахъ, и говорилъ только о деньгахъ и заработк. Къ тому же въ город у него была небольшая лавочка, въ которой онъ торговалъ сигарами и фруктами. Такъ что о немъ и говорить не стоитъ.

Однажды въ дождливую погоду я долго разговаривалъ съ фрёкенъ Торсенъ. Странная двушка! Вообще гордая и замкнутая, она иногда длалась вдругъ оживленной, общительной и даже нсколько развязной. Мы сидли въ гостиной и тамъ все время толкались люди, приходили и уходили, но это ничуть не стсняло ее, она говорила громко и выражалась ясно, въ своемъ волненіи она то складывала руки, то снова разнимала ихъ. Нсколько времени спустя вошелъ купецъ Баттъ, онъ съ минуту послушалъ, что она говоритъ, и потомъ сказалъ:— Я ухожу, фрёкенъ Торсенъ, мы идемъ вмст?— Она только смрила его взглядомъ съ головы до ногъ и потомъ отвернулась отъ него и продолжала говорить. И при этомъ видъ у нея былъ очень гордый и ршительный. Какъ бы то ни было, но въ ней было много хорошаго. Она сказала мн, что ей двадцать семь лтъ и что ей все опротивло и надоло, а больше всего ея учительство.

Но почему же она обрекла себя на такую жизнь?

— О, просто изъ моды!— отвтила она.— Мои подруги также ршили идти по пути науки, изучать языки, грамматику и тому подобное, — это было такъ интересно. Мы ршили сдлаться самостоятельными и зарабатывать много денегъ. Да, какъ бы не такъ. Какъ я была бы благодарна за уголъ, хотя бы самый тсный уголокъ, но мой собственный… А вс эти долгіе годы ученія. Нкоторыя изъ моихъ товарокъ были богаты, но у насъ, бдныхъ, не было такихъ платьевъ и руки наши не были такими выхоленными, какъ у нихъ. И вотъ мы начали избгать домашней работы, чтобы поберечь руки. Стирка, приготовленіе кушаній и починка блья — все выпало на долю матери и сестеръ, а мы, студентки, сидли и учились и старались добиться того, чтобы у насъ были ангельскія ручки. Вдь мы сошли съ ума, я говорю это совершенно искренно. Въ т годы мы прониклись тми извращенными понятіями, съ которыми намъ предстояло прожить потомъ всю жизнь, мы поглупли отъ школьныхъ познаній, мы пріобрли малокровіе и потеряли душевное равновсіе: иногда на насъ нападало безнадежное уныніе и мы приходили въ отчаяніе отъ нашей горькой участи, иногда же насъ охватывала истерическая веселость, и мы кичились нашими экзаменами и нашимъ изяществомъ. Мы были гордостью семьи. Да къ тому же мы стали самостоятельными. Мы получили мста въ конторахъ съ жалованіемъ въ сорокъ кронъ въ мсяцъ, дло въ томъ, что студентокъ развелось слишкомъ много, мы уже не представляли собой исключенія, насъ были сотни, а потому намъ дали только сорокъ кронъ. Изъ этихъ сорока кронъ тридцать уходило отцу и матери за содержаніе, а десять мы оставляли себ. А это все равно, что ничего. Мы должны были хорошо одваться въ конторахъ, къ тому же мы были молоды и любили погулять. Намъ не по силамъ была такая жизнь, мы длали долги, нкоторыя изъ насъ вышли замужъ за такихъ же бдняковъ, какъ мы сами. Ненормальныя условія замкнутой школьной жизни способствовали тому, что мы прониклись нездоровыми понятіями, — мы считали необходимымъ бравировать и не отступать ни передъ чмъ. Многія изъ насъ совсмъ сбились съ пути, нкоторыя вышли замужъ и, конечно, съ такими понятіями проявили полную неприспособленность къ семейной жизни, другія ухали въ Америку и исчезли тамъ. Но я уврена, что вс он все-таки кичатся своими языками и экзаменами. И это все, что у нихъ осталось, — у нихъ нтъ ни радостей, ни здоровья, ни невинности, но за то он выдержали экзаменъ въ университет. Господи, Боже мой!

— Но вдь нкоторыя изъ васъ сдлались учительницами и получаютъ хорошее жалованіе?

— Хорошее жалованіе? Но вдь для этого надо было начинать ученіе сначала. Будто и безъ этого уже отецъ и мать и сестры не достаточно терпли нужду! Новое долгое корпніе надъ книгами, и все это для того, чтобы начать новую жизнь въ школьныхъ стнахъ… и чтобы подготовить другихъ къ такой же ненормальной жизни въ молодости, черезъ какую мы сами прошли. О, да, намъ суждено было совершить прекрасное дло, такъ намъ всмъ казалось, вдь мы уподоблялись чуть ли не миссіонерамъ. Но теперь я не хочу больше продолжать этого прекраснаго дла, если будетъ только хоть какая-нибудь возможность отдлаться отъ него. Лучше все, что угодно…

Купецъ Баттъ открываетъ дверь и говоритъ:

— Вы идете, фрёкенъ Торсенъ? Дождь пересталъ…

— Ахъ, оставьте меня въ поко!— отвтила она.

Купецъ Баттъ скрылся.

— Почему вы такъ неласково отказываете ему?— спросилъ я.

— Потому что… Да вдь погода скверная, — отвтила она, выглядывая въ окно.— Къ тому же онъ ужасно глупъ. А кром того онъ нахаленъ.

Какой у нея былъ ршительный и непоколебимый видъ и какъ она была права!

Бдная фрёкенъ Торсенъ! Такъ или иначе, но въ пансіон прошелъ слухъ, будто бы фрёкенъ Тонсенъ только-что отказали отъ мста въ школ за ея эксцентрическое преподаваніе, которое слишкомъ долго терпли.

Ну, не все ли равно!

Я знаю только, что то, что она разсказала мн, было истинной правдой.

X.

Какъ странно! Оказывается, что хозяинъ пансіона весь въ долгахъ, а его торпари купили новыя земли у него на наличныя деньги. Мало-по-малу я узнаю все. Фру Бреде со своей красивой головой и мягкими чертами лица знаетъ кое-что обо всемъ и обо всхъ,— ее умудрило ея долгое пребываніе въ этомъ мст. А потому, когда она заговариваетъ о положеніи длъ въ пансіон, то ей не приходится лзть за словомъ въ карманъ.

Да, хозяинъ весь въ долгахъ.

Никому и въ голову не могло бы придти, что дла здсь обстоятъ не очень-то хорошо. Стоило только посмотрть на новыя строенія, на флагштоки, на гардины на окнахъ и красный колодецъ — все производило впечатлніе благосостоянія. Въ комнатахъ также ничто не можетъ навести на мысль о стсненныхъ обстоятельствахъ, я не говорю уже о роял, но вс стны украшены картинами и фотографіями пансіона, снятыми со всхъ сторонъ, здсь нсколько газетъ и большой выборъ романовъ, которые валяются на всхъ столахъ и которые иногда крадутъ гости. Вотъ и еще одна мелочь: вс счета подаютъ на великолпныхъ бланкахъ съ фотографіей пансіона и съ Торетиндомъ на заднемъ план. Все заставляетъ предполагать, что здсь царитъ довольство. И при этомъ думаешь: такъ это и должно быть, разъ пансіонъ существуетъ двадцать лтъ, втеченіе которыхъ его усиленно посщали туристы, и въ немъ живутъ пансіонеры.

Но правда то, что это зданіе и все его вншнее и внутреннее убранство стоятъ больше того, что пансіонъ приноситъ. Оказывается, что негоціантъ Бреде также вложилъ немало денегъ въ это предпріятіе,— вотъ почему фру Бреде каждый годъ прізжаетъ сюда съ дтьми: она получаетъ проценты дой.

Неудивительно, что она пользуется одна цлымъ домомъ: вдь это ея собственный домъ.

— Да, предпріятіе это было очень хорошее въ прежнія времена,— говоритъ фру Бреде — путешественники заходили сюда, получали ночлегъ, и это было очень выгодно. Но мало-по-малу конкурренція заставила расширить дло, нельзя было отставать отъ другихъ, вдь вс такія предпріятія стараются перещеголять другъ друга. Да и хозяинъ пансіона едва-ли пригоденъ для такого капризнаго предпріятія, онъ слишкомъ привыкъ къ бездлью и къ тому, чтобы все въ дом длалось само собой. Нтъ, а вотъ его два торпаря очень работящіе люди. Они племянники хозяина, они покупаютъ одинъ участокъ земли за другимъ и воздлываютъ ее. Мой мужъ часто говоритъ, что дло кончится тмъ, что торпари или ихъ дти купятъ всю эту усадьбу.

— Неужели же торпари будутъ въ состояніи это сдлать?

— Они работаютъ, это простые крестьяне. Они начали здсь въ лсу, имя только трехъ козъ. Они работали въ сел и возвращались домой съ дой и шиллингами въ карман, и все время они понемножку расчищали мсто. Они завели себ по нсколько козъ и по одной коров, потомъ они прикупили еще земли и завели больше скота. Они сютъ рожь и сажаютъ картофель, они развели огороды и хозяева пансіона покупаютъ у нихъ овощи, такъ какъ имъ некогда заниматься огородами, у нихъ слишкомъ много работы въ дом. Да, здсь сютъ только кое-какую траву для скота, потому что хозяинъ говоритъ, что другого ничего не стоитъ сять. И до нкоторой степени онъ правъ. Онъ пыгался было нанимать людей и заниматься земледліемъ, но изъ этого ничего не вышло. Вдь путешественники прибываютъ какъ разъ весной, и часто бываетъ, что вс рабочіе уходятъ съ полей, чтобы провожать черезъ горы туристовъ или прислуживать пансіонерамъ. И такъ бываетъ изъ года въ годъ, случалось, что не успвали даже вывезти весь навозъ со двора. Но хуже всего бываетъ осенью, когда вс путешественники стремятся какъ можно скоре домой, тогда и думать нечего о томъ, чтобы спокойно исполнять осеннія работы. Мой мужъ говоритъ, что вошло почти въ обычай, что торпари жнутъ поля хозяина исполу.

Когда я выразилъ удивленіе по поводу того, что фру Бреде такъ много понимаетъ въ земледліи, она покачала головой и сказала, что все, что она знаетъ, она знаетъ отъ мужа.

— Дло въ томъ,— сказала она — что каждый разъ, когда торпари покупаютъ новый участокъ земли у Поля, мой мужъ долженъ дать на это свое согласіе. Вотъ почему мало-по-малу мы вошли въ подробности всхъ этихъ длъ, но это не такъ-то легко сдлать, а теперь онъ съ большимъ страхомъ ожидаетъ новаго автомобильнаго сообщенія.

Фру Бреде была добродушная дама, проникнутая материнскими чувствами, она играла со своими маленькими двочками и, повидимому, обладала завиднымъ душевнымъ равновсіемъ. Вотъ примръ: какъ-то одна коза возвратилась домой со сломанной задней ногой, вс гости выбжали на дворъ, кто съ коньякомъ, кто съ ланолиномъ, кто съ компрессами, одна только фру Бреде осталась спокойно сидть, непоколебимая въ своей опытности, благоразумная, нсколько удивленная всей этой возней.— Такую козу надо сейчасъ же зарзать, все равно, она ни на что больше не годна,— сказала она.

Я вывелъ заключеніе, что эта дама очень рано вышла замужъ: ея двочкамъ было одной двнадцать лтъ, другой десять. Повидимому, ея мужъ велъ большія дла, онъ подолгу узжалъ изъ дому, часто бывалъ въ Исландіи и другихъ мстахъ. Но молодая женщина и къ этому относилась спокойно. А между тмъ она была молода и красива, хотя, быть можетъ, нсколько полновата для своего небольшого роста, но цвтъ лица у нея былъ прекрасный и на лицъ не было ни одной морщинки. Она была рзкимъ контрастомъ другой нашей красавиц, фрёкенъ Торсенъ, высоко и и темноволосой.

О, едва-ли фру Бреде была всегда такъ спокойна, какъ это казалось. Разъ какъ-то она вошла въ людскую и попросила Солема оказать ей услугу, и тутъ я не узналъ ея лица, такъ оно все вспыхнуло. Она попросила Солема придти и поправить ей штору, которая упала. Былъ уже поздній вечеръ, видно было, что фру Бреде успла уже улечься, но снова встала. Солемъ не очень-то охотно отозвался на ея просьбу. Но вдругъ ихъ взоры встртились и на одно мгновеніе не отрывались другъ отъ друга. Ага, да, да, онъ сейчасъ придетъ…

Что за дьяволъ этотъ Солемъ, этакій молодчина.

XI.

То одинъ, то другой туристъ приходили и уходили, Сочемъ провожалъ ихъ въ горы, и они исчезали. Но куда двались въ этомъ году вс иностранцы? Ни одного не было видно. Куда двались караваны Беннета и Кука, которые задались цлью распространить славу о норвежскихъ горахъ,— куда они пропали?

Но вотъ появились два жалкихъ англичанина. Они были уже старые, небритые и вообще небрежно одтые,— это были два инженера или что-то въ этомъ род, нмые и невжливые, какъ большая часть важныхъ путешествующихъ англійскихъ шутовъ. Носильщикъ! Носильщикъ!— кричали они:— Вы носильщикъ, да?— Все въ нихъ было обычно, они путешествовали глупо и серьезно, взбирались на горныя вершины, суетились и торопились, словно совершали важную миссію или бжали за докторомъ.

Солемъ проводилъ ихъ на вершину и затмъ перевалилъ съ ними черезъ горы, за это они дали ему двадцать пять эре. Солемъ продолжалъ держать раскрытую ладонь,— такъ онъ мн разсказывалъ позже,— думая, что они отсчитаютъ ему еще денегъ. Но онъ ошибся. Тогда онъ постоялъ за себя,— о, этотъ Солемъ уже усплъ деморализироваться и стать наглымъ отъ безпечной жизни среди туристовъ: Mehr! More!— сказалъ онъ.— Но нтъ, на это они не соглашались.— Тогда Солемъ бросилъ деньги на землю и раза два хлопнулъ въ ладоши. Это помогло, онъ получилъ еще одну крону. А когда Солемъ взялъ лорда за плечи и слегка сжалъ его, то получилъ въ придачу еще дв кроны. Размазня ты этакая,— сказалъ Солемъ.

Но вотъ появились, наконецъ, и караваны. Смшанный языкъ, оба пола, охотники, рыбаки, собаки, любители восхожденія на вершины, носильщики. У насъ поднялась невроятная возня, на флагшток взвился флагъ, Поль то и дло стоялъ склонившись, принимая различныя приказанія, а Іозефина бгала, бгала, сломя голову, на каждый кивокъ. Фру Бреде должна была уступить свою комнату тремъ лэди, а мы, остальные, стснились, насколько это было возможно. Что касается меня, то мн разршено было сохранить свою постель въ виду моего почтеннаго возраста, но я сказалъ, что нтъ, этому не бывать, пусть англійскій адвокатъ, или кто онъ тамъ такой, беретъ мою постель,— стоитъ ли говорить объ одной ночи!

И я вышелъ на дворъ.

Чего только не насмотришься въ такомъ пансіон за цлый день, если только не быть слпымъ. Да и ночью можно увидать многое. Что это за блеяніе въ козьемъ хлву? Разв козы не спять? Дверь въ хлвъ заперта, собаки не могли попасть туда. Но не попала ли туда одна изъ чужихъ собакъ? Пороки идутъ своимъ чередомъ, все кругомъ, кругомъ, какъ и добродтель,— думаю я,— ничто не ново, все Возвращается и повторяется. Римляне владычествовали надъ всмъ міромъ, прекрасно. О, римляне были могущественны, они были непобдимы, они позволяли себ жить во всю, и Вотъ въ одинъ прекрасный день на нихъ начали сыпаться кары, ихъ внуки стали проигрывать одно сраженіе за другимъ, и эти внуки въ недоумніи оглядывались назадъ. Кругъ закончился, и римляне не царили больше надъ всмъ міромъ, этого про нихъ никакъ нельзя было сказать.

Какое мн дло до двухъ англичанъ, вдь я мстный житель, норвежецъ, мн оставалось только молчать на вс продлки могущественныхъ туристовъ. Сами же они принадлежали къ націи всесвтныхъ бродягъ и спортсменовъ, полной пороковъ, которую покараетъ когда-нибудь гибелью справедливая судьба въ лиц Германіи…

Всю ночь на двор продолжалась возня, а раннимъ, раннимъ утромъ проснулись охотничьи собаки, караванъ началъ собираться въ путь, было всего шесть часовъ, но повсюду раздавалось уже хлопаніе дверей. Путешественники спшили, вдь они бжали за докторомъ. Они позавтракали въ дв перемны и, хотя хозяинъ и вс домочадцы стояли передъ ними, согнувшись въ три погибели, и давали имъ лучшее, что у нихъ только было, не вс остались довольны.— Если бы я только зналъ раньше, что вы придете,— извинялся Поль. Но въ отвтъ ему пробормотали, что подожди, молъ, скоро начнется автомобильное сообщеніе съ другимъ мстомъ! Тогда Поль, хозяинъ своей усадьбы, человкъ, живущій у подножія Торетинда, сказалъ:

—Да, но я сдлаю еще пристройки, разв вы не видите, что у меня уже приготовленъ лсъ? А, кром того, я подумываю о телефон…

Караванъ уплатилъ въ обрзъ свой маленькій счетъ и исчезъ. Хозяинъ и Солемъ помогали таскать сундуки.

У насъ снова наступила тишина.

Ухалъ и учитель Стауръ. Онъ ршилъ собрать растенія, растущія вокругъ Торетинда. Онъ заговорилъ о своихъ растеніяхъ за обдомъ и проявилъ большую ученость, называя растенія по латыни. Онъ обратилъ вниманіе на ихъ особенности, о, чему только онъ не выучился въ семинаріи!— Вотъ это Artemis cotula, сказалъ онъ.

Фрёкенъ Торсенъ, которая тоже изучала много премудростей, вспомнила кое-что и замтила,

— Да, да, совершенію врно, наберите побольше этого растенія.

— Зачмъ?

— Это очень хорошее средство отъ наскомыхъ.

Этого учитель Стауръ не зналъ, и это произвело нкоторую сенсацію, начались споры, и адъюнктъ Хёй долженъ былъ вмшаться.

Да, этого, конечно, учитель Стауръ не зналъ. Но онъ умлъ классифицировать растенія и зналъ і аизузтъ ихъ названія. Ему казалось это такимъ забавнымъ, деревенскія дти въ его сел не знали ни классовъ, ни названій и онъ могъ научить ихъ этому. Это было очень забавно.

Но духъ земли, былъ ли онъ его другомъ? Растенія срзаютъ въ этомъ году, а на будущій годъ выростаетъ другое, разв это чудо настраиваетъ его религіозно и вызываетъ въ немъ тихое созерцаніе? А камни, верескъ, деревья, трава, лса, втры и необъятное небо надъ всей вселенной,— разв это его друзья? Artemis cotula…

XII.

Когда мн надодаютъ адъюнктъ Хёй и дамы… Время отъ времени мои мысли занимаетъ фру Моли. Она сидитъ и шьетъ, а адъюнктъ серьезно занимаетъ ее, они говорятъ о служанкахъ на своей сторон и о томъ, что он только и длаютъ, что бгаютъ по ночамъ. Фру Моли плоскогрудая, тощая дама, но, по всей вроятности, она не всегда имла такой жалкій видъ. Ея синеватые зубы производятъ впечатлніе чего-то холоднаго, какъ будто они сдланы изо льда. Однако нсколько лтъ тому назадъ ея полный ротъ и темный пушокъ надъ углами рта, вроятно, представлялись ея мужу чмъ-то необыкновенно прекраснымъ. Ея мужу, да. Онъ морякъ, шкиперъ, появляющійся у себя дома лишь изрдка, какъ бы только для того, чтобы увеличить семью, въ остальное время онъ въ Австраліи, въ Кита, въ Мексик. Онъ говоритъ только ‘здравствуй’ и ‘прощай’ — вотъ и все. А жена его пріхала сюда ради поправленія здоровья. Хотлъ бы я знать, дйствительно ли она живетъ здсь ради своего здоровья, или же она и адъюнктъ оба изъ одного и того же узднаго городка?

Когда мн надодаютъ адъюнктъ Хёй и дамы, я бросаю ихъ и ухожу. И я брожу весь день и никто не знаетъ, гд я. Положительному человку не къ лицу быть такимъ, какъ адъюнктъ, да, впрочемъ, онъ далеко не такой положительный. Да… такъ вотъ, я ухожу. День свтлый, воздухъ достаточно теплый, въ моихъ лсахъ распространяется благоуханіе, пахнетъ растеніями. Я часто отдыхаю, не потому, что чувствую усталость, а просто потому, что прикосновеніе къ земл какъ-то особенно ласкаетъ меня. Я ухожу какъ можно дальше, туда, гд меня никому не найти,— и только тогда я чувствую себя въ безопасности. Ни единаго звука не доносится изъ усадебъ, никого не видно, я вижу только узенькую тропинку, протоптанную козами, по краямъ ея зеленетъ травка, и тропинка необыкновенно хорошенькая. И кажется, будто эта протоптанная полоска земли заснула въ лсу, и она такая узенькая и одинокая.

Ты, читающій эти строки, едва-ли чувствуешь что-нибудь, но я испытываю какое-то сладостное чувство, вспоминая эту одинокую тропинку въ лсу. Мн кажется, будто я встртилъ дитя.

Я подкладываю себ руки подъ голову и, лежа на спин, начинаю блуждать взоромъ по небесной лазури. Высоко, высоко надъ вершинами Торетинда тихо двигается хороводъ туманныхъ двъ, он то тснятся ближе другъ къ другу, то разступаются и медлятъ, какъ бы желая вылиться въ какую-нибудь опредленную форму. Но вотъ я уже всталъ и пошелъ дальше, а он все еще водятъ свой хороводъ, какъ бы готовя что-то.

По дорог мн попадается вереница муравьевъ, это безконечное шествіе муравьевъ, шествіе хлопотливыхъ тружениковъ. Они ничего не длаютъ, ничего не тащатъ на себ, они только идутъ, идутъ безконечной вереницей. Я длаю нсколько шаговъ назадъ, чтобы увидать первыхъ муравьевъ, увидать вожака, но это безполезно, я длаю еще нсколько шаговъ, и еще, я начинаю бжать, но вереница одинаково безконечна, какъ впереди меня, такъ и позади. Быть можетъ, муравьи начали это шествіе уже цлую недлю тому назадъ. И я отправляюсь своей дорогой, а муравьи ползутъ своей,— и мы разстаемся.

Но куда я попалъ? Это мсто не простой склонъ горы это грудь, это лоно — такъ онъ мягокъ. Я осторожно поднимаюсь по нему, стараясь не топтать его, легче ступая ногами и задумываюсь: такой большой склонъ, а сколько въ немъ нжности и безпомощности! Въ немъ столько же самоотверженной доброты, какъ въ матери, и онъ позволяетъ муравьямъ ползти по себ. Тамъ и сямъ лежатъ большіе камни, поросшіе мохомъ, но они не производятъ впечатлнія, будто упали сюда случайно — нтъ, здсь ихъ домъ, они давно живутъ здсь. Это великолпно!

Я поднимаюсь на вершину и осматриваюсь по сторонамъ. Далеко на другомъ горномъ склон пасется корова торпаря,— эта маленькая, славная коровушка, бурая, съ блыми пятнами на бокахъ. Она бродитъ по склону и щиплетъ траву. На высокомъ выступ скалы сидитъ воронъ, онъ каркнулъ мн что-то и карканье его прозвучало такъ, будто желзнымъ ковшомъ провели по камню.

Въ моей душ тихо шевелится безотчетное чувство, которое я не разъ раньше испытывалъ, бродя по лсамъ и нолямъ: мн кажется, будто кто-то только что покинулъ то мсто, на которомъ я стою, что здсь только что кто-то стоялъ и только тихо отошелъ въ сторону. Мн кажется, что въ эту минуту я стою съ кмъ-то съ глазу на глазъ, а немного спустя я вижу даже чью-то спину, которая исчезаетъ въ лсу. Это Богъ, думаю я. И я замираю на мст, Я не говорю, не пою, я только смотрю. И я чувствую, какъ на моемъ лиц отражается то, что я вижу. Это былъ Богъ, думаю я.

Видніе, скажешь ты. Нтъ, миленькій, проникновенный взглядъ въ тайну бытія. Я обоготворяю природу? А что длаешь ты? Разв у магометанъ нтъ своего Бога, у евреевъ своего, у индійцевъ своего? Никто не знаетъ Бога, дружокъ, человкъ только знаетъ боговъ. И вотъ время отъ времени мн кажется, будто я вижу своего бога.

Направляясь домой, я иду другой дорогой и длаю большой крюкъ. Солнышко гретъ тепле, почва здсь не такая ровная, я прихожу въ какой-то хаосъ изъ нагроможденныхъ камней,— это развалины, образовавшіяся посл обвала. Здсь, ради забавы, я длаю видъ, будто усталъ, и бросаюсь на землю, веду я себя такъ, словно кто нибудь смотритъ на меня и видитъ, какой я глупый. И длаю я это только такъ шутя, а также потому, что мой мозгъ долго бездйствовалъ — вотъ я и забавляюсь. Небо со всхъ сторонъ чистое, хороводъ туманныхъ двъ надъ горными вершинами исчезъ. Богъ знаетъ, гд он, но он потихоньку расплылись. Вмсто нихъ высоко въ воздух надъ долиной, описывая широкіе круги, медленно паритъ орелъ. Съ величавой медлительностью описываетъ онъ одинъ кругъ за другимъ, какъ бы слдуя по намченному пути въ воздух, онъ медленно прорзаетъ воздухъ, словно птухъ со взъерошенными на ше перьями, словно крылатый конь, которому захотлось порзвиться. О, смотрть на него — это все равно, что слушать прекрасную псню.

И я лежу здсь въ уединеніи, и тутъ же со мною хаосъ изъ камней и маленькіе можжевеловые кустики. Какъ все это странно! Эти камни — груда развалинъ,— можетъ быть, имютъ какой-нибудь смыслъ, они лежатъ здсь тысячи лтъ, а, можетъ быть, они и двигаются, совершаютъ невдомый таинственный путь. Глетчеры двигаются, земная кора въ одномъ мст поднимается постепенно, въ другомъ мст опускается мало по малу, и все совершается не спша, но все таки совершается. Однако, такъ какъ сознаніе мое ничего не связываетъ съ такимъ представленіемъ, то оно приходитъ въ раздраженіе и въ своемъ ослпленіи становится на дыбы: каменный хаосъ стоитъ неподвижно, онъ не совершаетъ никакого пути, это безсмыслица, грубая выдумка. Ну да, каменный хаосъ — это городъ, и тамъ и сямъ на земл разбросаны селенія изъ камней. И эти селенія представляютъ собой спокойныя общины, гд никто не волнуется, гд нтъ самоубійствъ и гд каждый камень заключаетъ въ себ настоящую душу. Но да избавитъ меня Богъ отъ одного изъ жителей такихъ городовъ, хе-хе! Сорвавшійся камень не залаетъ, и онъ не для того, чтобы пугать карманныхъ воришекъ, — это просто тяжелая масса. Тихое поведеніе… ну, да, въ глубин души я недоволенъ тмъ, что камни не выкидываютъ никакихъ забавныхъ штукъ, а имъ бы такъ подошло, если бы они слегка покатились. Но они лежатъ себ спокойно, и ни одинъ изъ нихъ не знаетъ даже, какого онъ пола. Но за то посмотри на орла. Нтъ, нтъ, молчи…

Подулъ легкій втерокъ. Здсь растетъ папоротникъ, который слегка колышется, есть тутъ также цвты и жесткія былинки, но жесткія былинки не колышатся, он только слегка дрожатъ.

Но вотъ я продолжаю свой путь, длая большой крюкъ, и снова спускаюсь съ горы у жилища перваго торпаря.

— А вы, вроятно, также кончите тмъ, что выстроите санаторію, — говорю я ему между прочимъ, ведя съ нимъ бесду.

— Ну, куда тамъ, на это у насъ не хватитъ средствъ,— отвчаетъ онъ осторожно. Но въ глубин души онъ, вроятно, и не хочетъ этого, такъ какъ видлъ, къ чему это ведетъ.

Мн онъ не понравился, въ глазахъ у него было лукавое выраженіе и онъ смотрлъ въ землю. Вдь о земл онъ только и думалъ, онъ сталъ алчнымъ на землю,— это было животное, которое рвалось на просторъ изъ-за своей изгороди. Другой торпарь купилъ участокъ земли больше его, онъ напоминалъ муравья, который хочетъ родить корову. Но этому торпарю удалось пріобрсти только небольшой клочекъ земли. Впрочемъ, и это небольшое владніе еще разростется, лишь бы только у его обладателя хватило силы и здоровья тянуть свою лямку.

И торпарь снова взялся за свою лопату.

XIII.

За обдомъ разговоръ зашелъ объ Солем. Не помню, кто его началъ, но кто-то изъ дамъ замтилъ, что онъ красивъ, а остальныя кивнули въ знакъ согласія и сказали:

— Да, онъ настоящій мужчина!

— Что это означаетъ, настоящій мужчина?— спросилъ адъюнктъ Хёй, поднимая голову отъ тарелки.

Никто не отвтилъ ему.

Тутъ адъюнкту Хёй оставалось только улыбнуться, и онъ прибавилъ:

— Вотъ какъ! Надо будетъ при случа повнимательне посмотрть на Солема, до сихъ поръ я, право, и не замчалъ его.

Адъюнктъ Хёй можетъ, конечно, сколько его душ угодно, смотрть на Солема. Адъюнкту отъ этого не станетъ тепле, а Солему холодне. Но дло-то все въ томъ, что адъюнкта задло за живое. Когда какая-нибудь дама находитъ, что тотъ или иной мужчина настоящій мужчина, то въ этомъ есть всегда нчто заразительное: въ другихъ дамахъ разгорается любопытство и он высовываютъ свои носики: въ самомъ дл, неужели онъ такой? И черезъ нсколько дней вс он, какъ одинъ человкъ, твердятъ: ‘О, да, вотъ это настоящій мужчина!’

И тогда горе всмъ злосчастнымъ адъюнктамъ!

Бдный адъюнктъ Хёй! Да, фру Моли также кивнула головой бъ знакъ своего сочувствія и какъ бы присоединяясь къ мннію другихъ относительно Солема. Правда, видъ у нея былъ такой, будто она плохо понимала это, но вдь нельзя же было отставать отъ другихъ.

— Фру Моли также кивнула!— сказалъ адъюнктъ и снова засмялся. О, онъ былъ ужасно взволнованъ. Тутъ фру Моли вдругъ вспыхнула и похорошла.

Въ слдующій же разъ, когда вс собрались за столомъ, адъюнктъ Хёй не могъ больше сдерживать себя и сказалъ:

— Милостивыя государыни, долженъ вамъ сказать, что очи мои узрли, наконецъ, господина Солема.

— Ну?

— Воръ.

— Фу! Какъ вамъ не стыдно!

— Но вы должны, по крайней мр, согласиться съ тмъ, что у него наглое лицо. Безбородое. Синій подбородокъ, лошадиный подбородокъ…

— Это ничего не значитъ,— замтила фру Моли.

Вотъ увидишь, эта фру Моли вовсе ужъ не такъ чужда всякой сует,— подумалъ я. Къ тому же за послднее время я замтилъ, что она надвала на грудь маленькую подушечку, такъ что она уже не казалась больше такой тощей. Кром того, она отълась и отоспалась, и вообще немного поправилась въ санаторіи. Да, фру Моли не безъ искорки.

Это и проявилось нсколько дней спустя… ахъ, этотъ несчастный адъюнктъ! Дло въ томъ, что у насъ поселился адвокатъ, настоящій молодчина, и онъ охотне всего бесдовалъ съ фру Моли. Неужели же между ней и адъюнктомъ пробжала черная кошка? Правда, у адъюнкта наружность была неказистая, но за то вдь и фру Моли не отличалась красотой.

Да, адвокатъ былъ молодой спортсменъ и удалый парень, и онъ изучилъ соціальныя науки, кром того, онъ побывалъ въ Швейцаріи и тамъ изучалъ референдумъ. Вначал, года два, онъ работалъ въ контор архитектора, какъ онъ говорилъ, но потомъ перешелъ на юридическія науки, которыя въ свою очередь навели его на соціальные вопросы. Повидимому, это былъ богатый и не скупой человкъ, разъ онъ такъ мнялъ свое положеніе и путешествовалъ.— Швейцарія,— повторялъ онъ со сверкающими глазами. Но никто изъ насъ не могъ понять его великаго восторга.

— Да, это, должно быть, дйствительно, замчательная страна,— промолвила, наконецъ, фру Моли.

Адъюнктъ сидлъ, какъ на иголкахъ, онъ терялъ всякую власть надъ собой:

— Кстати, о Солем,— сказалъ онъ вдругъ,— я о немъ теперь совершенно другого мннія. Онъ, дйствительно, въ десять разъ красиве многихъ другихъ.

— Это еще что за новость!

— Да, да, это такъ. И онъ не старается выдавать себя за что-нибудь большее. Каковъ онъ есть, такимъ онъ и кажется.— Я видлъ, какъ онъ закалывалъ хромую козу.

— Вы стояли и смотрли, какъ онъ кололъ козу?

— Я проходилъ мимо. Онъ сдлалъ это въ одно мгновеніе. А потомъ я видлъ его въ дровяномъ сара. Да, этотъ парень уметъ работать. И я вполн понимаю, что дамы видятъ въ немъ нчто особенное.

Боже, какую чепуху несъ этотъ адъюнктъ! Не хватало еще только, чтобы онъ потребовалъ отъ женъ ухавшихъ въ Китай моряковъ, чтобы он были врны своимъ китайцамъ,— только этого и не хватало!

— Да замолчите же!— сказала фру Моли.— Адвокатъ разскажетъ намъ что-нибудь про Швейцарію.

Ахъ, это коварное созданіе! Неужели же она хотла угнать своего ближняго, этого несчастнаго адъюнкта, въ эту же ночь, на самую вершину Торетинда!

Но тутъ заговорила фру Бреде. Она, вроятно, поняла, какія муки испытываетъ адъюнктъ, и ршила придти къ нему на помощь. Разв адъюнктъ не отозвался только что очень лестно о Солем и разв этотъ Солемъ не былъ тмъ самымъ парнемъ, который въ одинъ прекрасный вечеръ вшалъ у нея въ комнат штору? Вотъ въ этомъ-то и все дло.

— Швейцарія!— сказала фру Бреде на свой обычный ладъ, мягко и ласково, потомъ она слегка покраснла и продолжала:— Я ничего не знаю о Швейцаріи, но разъ какъ-то мн прислали оттуда матеріи на платье и должна сказать, что во всю свою жизнь не видала я такого мошенничества.

Адвокатъ на это только улыбнулся.

Учительница Іонсенъ заговорила о томъ, чему ее когда-то учили въ школ: о часовыхъ фабрикахъ, объ Альпахъ, о Кальвил…

— Да, это какъ разъ т три кита, на которыхъ зиждется свтъ,— сказалъ адъюнктъ, поблднвъ отъ злости, съ искаженнымъ лицомъ.

— Да вы съ ума сошли, адъюнктъ!— воскликнула учительница Пальмъ съ улыбкой.

Между тмъ адвокатъ сосредоточилъ на себ всеобщее вниманіе. Онъ сталъ разсказывать о Швейцаріи, этой удивительной стран, образц всхъ маленькихъ странъ на земномъ шар. Какой удивительный общественный строй, какой референдумъ, какая планомрность въ использованіи красотъ страны! Вотъ тамъ такъ санаторіи! Тамъ овладли искусствомъ эксплоатаціи туристовъ. Это прямо невроятно.

— Да, и тамъ удивительный швейцарскій сыръ, — замтилъ адъюнктъ,— отъ него пахнетъ ногами туристовъ.

Молчаніе. Итакъ, адъюнктъ Хёй не останавливается ни передъ чмъ.

— А что же вы скажете въ такомъ случа о норвежскомъ старомъ сыр?— спросилъ кто-то по-дтски, кротко и въ полной невинности души.

— Да, надо согласиться, что и этотъ сыръ настоящее свинство,— отвтилъ адъюнктъ.— Этотъ сыръ подстать учителю Стауру, когда тотъ сидитъ въ своемъ выдолбленномъ кресл.

Всеобщій смхъ.

Натянутость была нсколько сглажена и адвокатъ могъ безъ особаго опасенія снова вступить въ разговоръ:

— Если бы мы въ Норвегіи умли изготовлять такой швейцарскій сыръ,— сказалъ онъ — то мы не были бы такъ бдны. Вообще, судя по тому, что я видлъ, путешествуя по этой стран, она во всхъ отношеніяхъ стоитъ далеко впереди насъ. Мы могли бы научиться у нея всему: бережливости, прилежанію, вечерней работ, кустарному промыслу…

— И такъ дале, и такъ дале,— прервалъ его адъюнктъ Хёй,— мелочи, всякой ерунд, всему отрицательному. Страна, которая существуетъ только милостью сосдей, не можетъ служить примромъ ни для какой другой страны на свт. А мы попытаемся стать выше этого жалкаго стремленія, которое только портитъ насъ. Нтъ, прообразомъ для насъ должны служить боле крупныя дла и боле великія страны. Вдь все растетъ, даже малое,— если только это малое не родилось для того, чтобы вести существованіе лилипута. Ребенокъ легко учится отъ другихъ дтей, но примромъ для него долженъ служить взрослый. Вдь ребенокъ когда-нибудь самъ станетъ взрослымъ и что было бы, если бы примромъ ему всегда служилъ ребенокъ или прирожденный пигмей? Вотъ къ чему ведетъ наша болтовня о Швейцаріи. Но почему же именно мы должны брать примръ съ самой маленькой и самой жалкой страны? Кажется, мы и безъ того не широко шагаемъ. Швейцарія — это торпарь Европы. Слыханное ли дло, чтобы одна изъ молодыхъ южно-американскихъ странъ такой же величины, какъ Норвегія, ставила себ за честь слдовать примру Швейцаріи? А что толкаетъ Швецію съ такой удивительной быстротой впередъ по пути прогресса? Именно то, что она не смотритъ ни на Швейцарію, ни на Норвегію, а во всемъ беретъ примръ съ Германіи. Честь и слава Швеціи за это. А мы? Съ какой стати мы будемъ изображать собою какой-то дрянненькій народецъ среди нашихъ Альпъ и втеченіе тысячи лтъ гордиться только нашими конгрессами мира, лыжнымъ спортомъ и Ибсеномъ? Нтъ, въ насъ есть сила и способности на нчто въ тысячу разъ большее…

Адвокатъ уже давно поднялъ руку, въ знакъ того, что хочетъ говорить, тутъ онъ крикнулъ громко:

— Одно единственное слово.

Адъюнктъ умолкъ.

— Одинъ единственный крошечный вопросъ, такой крошечный, какой только можно себ представить, — сказалъ адвокатъ, готовясь нанести ловкій ударъ.— Ступали ли вы хоть одной ногой въ ту страну, о которой говорите?

— Ну, еще бы, конечно, я тамъ бывалъ, — отвтилъ адъюнктъ.

Ловко! Адвокатъ такъ и остался сидть со своимъ единственнымъ крошечнымъ вопросомъ. А тутъ еще выяснилось, что за ядовитое маленькое созданіе, въ сущности, эта фру Моли: вдь она прекрасно знала, что адъюнктъ получилъ стипендію для поздки въ Швейцарію, а она сидла себ какъ ни въ чемъ не бывало и не проронила ни слова объ этомъ. О, что за змя! Къ тому же она заставляла говорить о Швейцаріи именно адвоката, а не кого-нибудь другого.

— Ахъ, да, конечно, адъюнктъ Хёй также бывалъ въ Швейцаріи,— замтила она, чтобы сгладить немножко неловкость.

— Въ такомъ случа адъюнктъ и я смотрли совершенно разными глазами на эту страну,— вотъ и все,— сказалъ адвокатъ, разсчитывая на этомъ и покончить съ разговоромъ о Швейцаріи.

— Въ этой несчастной стран нтъ даже сказокъ,— опять заговорилъ адъюнктъ, который никакъ не могъ успокоиться.— Тамъ люди изъ рода въ родъ сидятъ и выдлываютъ часовыя колесики и водятъ англичанъ на свои вершины, но за то въ этой стран нтъ ни народныхъ псенъ, ни сказокъ. А теперь оказывается, что мы должны изъ кожи лзть для того, чтобы и въ этомъ отношеніи стать похожими на Швейцарію, не правда ли?

— А Вильгельмъ Телль?— попробовала было напомнить фрёкенъ Іонсенъ нсколько неувренно.

Нкоторыя изъ присутствующихъ дамъ кивнули, во всякомъ случа кивнула и фрёкенъ Пальмъ.

Тутъ вдругъ заговорила фру Моли, но она отвернула голову и стала смотрть въ окно:

— Странно, адъюнктъ, вдь раньше вы были совсмъ другого мннія о Швейцаріи.

Это клюнуло. Адъюнктъ хотлъ отвчать, хотлъ уничтожить ее, но потомъ одумался и промолчалъ.

— Разв вы не помните?— спросила она опять, поддразнивая его.

— Нтъ,— отвтилъ онъ,— Вы не поняли меня. Не знаю, какъ это могло случиться. Кажется, я выражаюсь довольно понятнымъ образомъ, тмъ боле, что привыкъ объяснять дтямъ.

И это также клюнуло. Фру Моли не продолжала этой пикировки и только улыбнулась очень кротко.

— Долженъ сказать, что мое мнніе совершенно противоположно вашему,— сказалъ адвокатъ, длая еще одну попытку оставить за собою послднее слово.— Но мн казалось,— продолжалъ онъ,— мн казалось, что это до нкоторой степени такая область, въ которой я кое-что понимаю, но…

Фру Моли встала и вышла изъ комнаты, склонивъ голову, какъ бы собираясь расплакаться. Съ минуту адъюнктъ сидлъ спокойно, но потомъ также всталъ и вышелъ. Но онъ насвистывалъ и придалъ себ молодцоватый видъ, словно все это нимало не касалось его.

— А каково ваше мнніе?— спросила фру Бреде самаго старшаго въ этомъ обществ, а старшій былъ я.

И, какъ подобаетъ положительному человку, я отвтилъ,

— Мн кажется, что съ той и другой стороны есть нкоторое преувеличеніе.

Съ этимъ вс сейчасъ же согласились. Но, чортъ возьми, мн казалось все-таки, что правъ адъюнктъ. Къ сожалнію, на умъ часто приходятъ молодыя мысли, хотя человкъ и вступилъ уже въ семидесятые годы.

Адвокатъ закончилъ споръ слдующими словами:

— Въ конц-концовъ мы все-таки должны благодарить Швейцарію за то, что мы сидимъ здсь и чувствуемъ себя такъ хорошо въ этой комфортабельной горной санаторіи. Вдь это по образцу Швейцаріи мы завлекаемъ туристовъ въ нашу страну, зарабатываемъ деньги и выплачиваемъ наши налоги. Вотъ спросите хотя бы нашего хозяина, согласенъ ли онъ обойтись безъ поучительнаго примра Швейцаріи…

* * *

Вечеромъ фру Бреде спросила:

— Почему вы привели сегодня адъюнкта въ такое невозможное состояніе, фру Моли?

— Я?— отвтила фру Моли съ самымъ невиннымъ видомъ.— Нтъ, это право…

Впрочемъ, надо сказать, что фру Моли дйствительно оказалась невинной, ибо на слдующее же утро она и адъюнктъ пошли вмст въ горы и у обоихъ былъ веселый и беззаботный видъ, и въ горахъ они пропадали до самаго полудня.

Если у нихъ было какое-нибудь объясненіе, то, по всей вроятности, фру Моли сказала своему испытанному другу приблизительно слдующее ‘Съ ума ты, что ли, сошелъ? Неужели ты не понимаешь, что мн нтъ никакого дла до адвоката. Я просто сказала ему нсколько словъ, чтобы дать теб возможность хорошенько отдлать его, неужели ты не сообразилъ этого? Ну, да вдь ты у меня самый глупый и самый очаровательный. Иди, иди скоре, я поцлую тебя’…

XIV.

Посл той большой кампаніи туристовъ такъ никто больше и не приходитъ. Нкоторые изъ насъ никакъ не могутъ понять, отчего это, другіе, пожалуй, и догадываются, въ чемъ тутъ дло, но вс мы съ нетерпніемъ ждемъ: должны же, наконецъ, придти туристы, вдь вершины Торетинда принадлежатъ намъ, а не кому-нибудь другому.

Но никто не идетъ.

Двушки, которыя прислуживаютъ намъ, исполняютъ аккуратно свою работу и не жалуются, но нельзя сказать чтобы он были очень веселы. Поль продолжаетъ относиться къ этому съ величайшимъ спокойствіемъ, онъ отдаетъ очень много времени сну въ своей каморк за кухней. Однако раза два я все-таки замтилъ, что онъ ночью уходилъ со двора, погруженный въ глубокія думы, и исчезалъ въ лсу.

Изъ сосдней долины до насъ дошли наконецъ слухи о томъ, что автомобильное движеніе открылось. Вотъ гд было объясненіе той мертвой тишины, которая царила у насъ. А въ одинъ прекрасный день у насъ появился датчанинъ, который поднялся на Торетиндъ съ другой стороны и спустился къ намъ. Между тмъ до сихъ поръ вс считали это невозможнымъ. Но дло въ томъ, что до подножья горы датчанинъ дохалъ въ автомобил, а потомъ онъ поднялся на вершину.

Итакъ, Торетиндъ уже не принадлежалъ больше исключительно намъ.

Хотлось бы мн знать, не попытается ли Поль засять длинный лугъ на берегу рки? Собственно, онъ и хотлъ это сдлать, но тутъ появился тотъ большой караванъ ту ристовъ и онъ обо всемъ забылъ. Правда, теперь уже до вольно поздно сять что-нибудь, да и лугъ находится на та комъ мст, что на немъ вырастетъ только сорная трава и тростникъ. Да, хотлъ бы я знать, пропахали-ли этотъ лугъ и посяли ли на немъ что-нибудь? Что, если бы Поль позаботился объ этомъ, вмсто того, чтобы по ночамъ ходить въ лсъ?

Но у Поля вс мысли заняты другимъ. Въ его голову землепашца съ юныхъ лтъ закрались планы эксплоатаціи туристовъ,— на этомъ онъ и сосредоточился. Онъ услыхалъ, что этотъ молодчина адвокатъ также и архитекторъ, и вотъ онъ попросилъ его начертить планъ его новаго дома вт шесть комнатъ съ вестибюлемъ и ванной. Для вестибюли Поль уже заказалъ выдолбленныя изъ бревенъ кресла и оленьи рога.

— Если бы вы не были одни въ вашемъ дл, то вамъ ничего не стоило бы также завести нсколько автомобилей,— сказалъ адвокатъ.

— Да, я подумывалъ объ этомъ,— отвтилъ Поль.— Весьма возможно, что я это дло какъ-нибудь еще устрою. Но сперва мн нуженъ домъ. А потомъ я долженъ еще провести дорогу.

Адвокатъ общалъ сдлать планъ дома и даже пошелъ посмотрть мсто, на которомъ предполагалось выстроить домъ. Этотъ домъ долженъ быть стоить столько-то и столько-то, но Поль былъ увренъ, что онъ окупится въ какихъ-нибудь три, четыре хорошихъ туристскихъ сезона. Это ничуть не тревожило Поля. Когда мы пошли вс вмст смотрть мсто, на меня такъ и пахнуло водкой отъ него.

Но вотъ пришла не большая компанія норвежцевъ и иностранцевъ. Это были туристы, задавшіеся цлью пройти путь пшкомъ, а не кататься въ автомобил. Когда появилась эта компанія, то настроеніе въ санаторіи сейчасъ же поднялось. Туристы оставались у насъ дв ночи и два дня и Солемъ провожалъ ихъ въ горы и хорошо заработалъ. Поль также, видимо, ободрился, онъ надлъ праздничное платье и хлопоталъ на двор. Онъ постоянно разговаривалъ съ адвокатомъ относительно новаго дома.

— Если мы вообще придемъ къ какому-нибудь ршенію, то лучше всего было бы покончить съ этимъ теперь же,— сказалъ онъ.— Дло въ томъ, что я на нсколько дней ухожу.

И они сговорились относительно какихъ-то мелочей, касающихся дома.

— Вы въ городъ?— спросилъ адвокатъ.

Поль отвтилъ:

— Нтъ, я пойду только въ село. Хочу посмотрть, не найдется ли подходящаго человка, чтобы войти со мной въ компанію. Я уже давно подумываю кое о чемъ: о телефон, автомобил и тому подобномъ.

— Желаю вамъ удачи!— сказалъ адвокатъ.

И вотъ адвокатъ сталъ чертить планъ дома, а мы занялись каждый своимъ дломъ. Іозефина пошла къ Солему и сказала:

— Пойди же, засй, наконецъ, лугъ на рк.

— Разв Поль веллъ?— спросилъ онъ.

— Да,— отвтила она.

Солемъ пошелъ очень неохотно. Когда онъ равнялъ землю граблями, Іозефина пришла на лугъ и сказала:

— Разрыхли землю еще разъ граблями.

У этого маленькаго проворнаго созданія было гораздо больше здраваго смысла, чмъ у любого мужчины. Она была такая милая въ своихъ хлопотахъ и въ своемъ трудолюбіи, часто приходилось мн видть ее съ растрепанными волосами, но это пустяки. А если она иногда и притворялась, будто козъ доятъ только служанки и будто только он работаютъ вн дома, то вдь это она длала ради чести дома, ради репутаціи санаторіи. Наврное изъ-за этого только она выучилась также бренчать на роял. Она имла хорошую поддержку въ хозяйк двора, женщины вообще были очень работящи и старательны, но Іозефина была вездсуща, и легка она была, какъ перышко. А эти милыя цломудренныя руки! Разъ какъ-то я сказалъ ей, желая съострить: ‘Да будетъ имя твое Іозефина, ибо ты взята отъ Іосифа’.

XV.

Наконецъ-то фрёкенъ Торсенъ, наша темноволосая красавица, ршила самымъ серьезнымъ образомъ ухать. Она вообще отличалась здоровьемъ, такъ что въ этомъ отношеніи она -вовсе не нуждалась въ горномъ воздух, а разъ она здсь скучала, то почему бы ей и не ухать?

Однако одно маленькое происшествіе заставило ее остаться.

Отъ своего великаго бездлья дамы въ санаторіи занялись Солемомъ. Он были такія сытыя и здоровыя, что имъ надо же было, наконецъ, заняться чмъ-нибудь, придумать хоть какой-нибудь интересъ. А тутъ оказался этотъ парень, этотъ Солемъ. Не разъ случалось, что одна изъ дамъ приходила и сообщала другимъ о томъ, что Солемъ сказалъ или что Солемъ думалъ, и вс относились къ этому съ величайшимъ интересомъ. Парень Солемъ обнагллъ и сталъ говорить съ дамами очень небрежнымъ тономъ, онъ называлъ себя мастеромъ на вс руки, а разъ онъ даже безсовстно хвасталъ и сказалъ: ‘Да, вотъ покажу я вамъ, что я за ловкій парень!’

— Знаете ли, что только что сказалъ Солемъ?— спросила однажды фрёкенъ Пальмъ.— Онъ рубилъ дрова, а одинъ палецъ у него былъ обвязанъ тряпкой, и тряпка зацпляла за дрова, это ужасно надодало ему, бдняг. И онъ говоритъ: ‘Вотъ какъ-нибудь удосужусь, такъ я отрублю этотъ палецъ!’ Такъ онъ и сказалъ.

— Этакій молодчина!— восхищались остальныя дамы.— Вдь онъ дйствительно способенъ сдлать это!

Немного спустя я проходилъ мимо сарая. Тамъ я увидалъ фру Бреде, она стояла и повязывала палецъ Солема новой тряпкой…

Нкоторое время днемъ стояла невыносимая жара, горы отражали на насъ цлые потоки зноя, который разслаблялъ насъ. Но къ вечеру мы немного оживали и способны были даже заниматься кое-чмъ: одни принимались писать письма или играли въ фанты на двор, а нкоторые чувствовали себя настолько бодрыми, что уходили прогуляться ‘въ природу’.

Въ воскресенье вечеромъ я остановился предъ каморкой Солема и заговорилъ съ нимъ. На немъ было праздничйое платье и, повидимому, онъ вовсе не собирался ложиться.

Къ намъ подошла фрёкенъ Торсенъ, она остановилась и сказала Солему:

— Говорятъ, ты идешь съ фру Бреде на прогулку?

Солемъ поклонился ей, и, когда онъ снялъ фуражку, то на лбу у него осталась красная полоса отъ околыша.

— Кто, я?— отвтилъ онъ.— Н-да, она какъ будто упоминала объ этомъ. Я долженъ показать ей одну новую дорогу, такъ она говорила.

О, сколько безумства было въ фрёкенъ Торсенъ! Она была красива, она отчаялась, разочаровалась въ жизни, и вотъ она въ нершительности бродила тутъ, а передъ собой она видла звзды.

Ея красная фетровая шляпа была сдвинута на затылокъ и приколота къ волосамъ булавкой, а спереди поля шляпы задорно загибались вверхъ. Шея у нея была открыта, на ней было тонкое платье, а на ногахъ низкія туфли.

Она вела себя необыкновенно странно, она вдругъ открыла тайники своей души. Что ей за дло до купца Батта! И разв не погубила она всю свою молодость, зубря школьную премудрость? А дало ли это ей хоть сколько-нибудь внутренняго содержанія? Бдная фрёкенъ Торсенъ! Въ этотъ вечеръ парень Солемъ не долженъ никому другому показывать дорогу!

Такъ какъ разговоръ на этомъ оборвался, то Солемъ сдлалъ уже движеніе, чтобы уходить. Фрёкенъ Торсенъ откашлялась. Губы ея дрогнули и на нихъ появилась улыбка, которая такъ и застыла.

— Ужь лучше пойдемъ со мной!— сказала она.

Солемъ быстро осмотрлся кругомъ и отвтилъ:

— Да.

Я пошелъ въ свою сторону, я былъ необыкновенно равнодушенъ и беззаботно насвистывалъ, словно мн никакого дла не было ни до чего на всемъ свт.

‘Ужь лучше пойдемъ со мной!’ — сказала она. И они ушли. Вотъ они уже завернули за службы, а теперь поровнялись съ двумя большими рябинами, они спшили, такъ какъ боялись, что фру Бреде увидитъ ихъ,— но вотъ, наконецъ, они исчезли.

Въ человческую душу настежь распахнулась дверь, но что увидалъ я въ ней? Въ душ этой двушки я не увидалъ никакой прелести, въ ней было одно раздраженіе. Она изучала грамматики, но у нея не было внутренняго содержанія, ея душа получила плохое питаніе. Будь она нормальной двушкой, она вышла бы замужъ, она стала бы матерью, она стала бы благословеніемъ для себя самой. Но на что это похоже: цпляться за какой-то призракъ радости только потому, что она не хочетъ, чтобы другія воспользовались этимъ. А вдь она такая статная и красивая!

Стоитъ собака и сторожитъ кость. Она ждетъ, пока не подойдетъ другая собака. Тогда вдругъ на нее точно находитъ припадокъ обжорства: она хватаетъ кость зубами и начинаетъ изо всхъ силъ грызть ее. И это только потому, что подошла другая собака.

* * *

Казалось, будто не хватало этого маленькаго происшествія для того, чтобы къ ночи привести меня въ извстное настроеніе. Я проснулся въ темнот и вдругъ почувствовалъ, что во мн сложилось то дтское стихотвореніе, съ которымъ я такъ давно возился. Вотъ эти четыре строфы о можжевеловомъ кустик:

Высоко, высоко на утес крутомъ

Можжевельника кустъ пріютился.

Изъ деревьевъ, лсныхъ великановъ, никто

Такъ высоко подняться не сметъ.

Въ полпути до вершины стоитъ лишь сосна,

Одиноко, печально, и зябнетъ.

Да повыше немного березка одна,

Точно насморкъ у ней, все чихаетъ…

Но гляди, по утесу высоко ползетъ

Можжевельника кустикъ задорный,

Не боясь ничего, все впередъ, да впередъ,

Хоть онъ крошка, не боле локтя.

И мерещится, будто бы онъ за собой

Тащитъ лса кортежъ изъ долины,

Иль покажется вдругъ, что не кустъ предъ тобой,

А удалый возница нарядный.

А въ долин зеленой зарницы растутъ,

Тамъ Ивановъ торжественный праздникъ,

Веселятся тамъ дти и псни ведутъ,

А не то и удалую пляску…

На вершин жь царить лишь хаосъ изъ камней,

Да живетъ можжевельникъ упрямый,

Да порою изъ мрачной пещеры своей

Хитрый трольдъ выползаетъ и бродитъ…

Можжевельника втеръ подхватитъ хохолъ

И вертитъ имъ и злобно играетъ,—

И угрюмъ, непріютенъ, морозенъ и голъ

Божій міръ неожиданно станетъ…

Но какъ воздухъ здсь свжъ! Такъ свободно, легко,

Какъ нигд, дышетъ грудь на вершин!

Ни предъ кмъ не лежитъ такъ просторъ широко,

Какъ предъ кустикомъ этимъ удалымъ…

Наступаетъ и жаркое лто въ горахъ,

Но исчезнетъ тотчасъ, какъ мгновенье,

И ужь горы застыли въ глубокихъ снгахъ,

Вновь царятъ тамъ зима, непогода…

Можжевельникъ же, крошка, все храбро стоитъ,

Все хранитъ онъ зеленыя иглы,

И на диво всему этотъ кустъ, какъ гранить,

Переноситъ вс злыя невзгоды…

Закалившись въ борьб, нашъ герой, наконецъ.

Станетъ твердымъ, какъ кости и камень,

И красуется въ ягодахъ кустъ-молодецъ

Оголеннымъ деревьямъ на зависть.

И у каждой-то ягоды щечка крестомъ

Изукрашена… Ну, вотъ теперь

Я тебя познакомилъ съ удалымъ кустомъ,

Не забудь же, каковъ можжевельникъ.

И, наврное, нашъ можжевельникъ порой

Такъ поетъ про себя беззаботно:

‘Ахъ, какъ все здсь прекрасно вокругъ предо мной!

Какъ лазурное небо прозрачно!’

Иль другимъ можжевельникамъ крикнетъ онъ вдругъ

Такъ задорно и смло: ‘Не бойтесь

Хитрыхъ трольдовъ, что шмыгаютъ всюду вокругъ!

Намъ не страшны ихъ злыя проказы!..’

Зимній вечеръ спускается ужь надъ горой,

Пеленой одваетъ все сумракъ,

Въ небесахъ, проливая, на землю покой,

Загораются ясныя звзды…

И усталость, сонливость владютъ кустомъ,

Для себя самого незамтно,

Забывается крпкимъ и сладкимъ онъ сномъ…

Сладко спи же, дитя!. Доброй ночи! ¹)

¹) Переводъ Е. В. Гешина.

Я всталъ и написалъ начисто эти стихи. Потомъ я послалъ ихъ одной двочк, съ которой я много бродилъ по лугамъ и полямъ. И эта двочка сейчасъ же прочла мои стихи.

Утромъ я прочиталъ эти стихи двочкамъ фру Бреде, он стояли передо мной и слушали, и напоминали мн собою два синихъ колокольчика. Когда я кончилъ читать, он вырвали бумагу у меня изъ рукъ и бросились съ ней къ матери. Вдь он такъ любили свою мать. А мать въ свою очередь любила ихъ. И стоило послушать, какую возню он поднимали по вечерамъ, ложась спать.

Но какъ обстояло дло съ фру Бреде и со шторой, которую долженъ былъ повсить у нея въ комнат Солемъ? Ну, конечно, опять ты, дружокъ, суешься со своимъ циркулемъ! Но разв есть такой законъ, что молодая женщина должна быть только матерью? Мужъ долженъ брать свою жену съ собой въ Исландію. Въ противномъ же случа онъ долженъ мириться съ послдствіями того, что жена его безконечно долго остается дома одна.

XVI.

Фрёкенъ Торсенъ не заговариваетъ больше о своемъ отъзд. Но нельзя сказать, чтобы ей доставляло видимое удовольствіе также и пребываніе въ санаторіи. Впрочемъ, фрёкенъ Торсенъ слишкомъ безпокойна и слишкомъ красива для того, чтобы вообще чмъ-нибудь быть довольной.

Разумется, она простудилась въ тотъ вечеръ, когда гуляла съ Солемомъ въ лсу, такъ что на другой день она пролежала съ головной болью. Но, когда она встала, то чувствовала себя, какъ всегда.

Какъ всегда? Но почему же у фрёкенъ Торсенъ на ше появились синяки, словно ее кто-то пытался душить?

Она больше не поворачивала головы въ сторону Солема и вообще длала видъ, будто его и на свт не существуетъ. Какъ знать, быть можетъ, въ лсу произошла маленькая схватка, послдствіемъ которой явились синяки на ше, посл этого она и поссорилась съ Солемомъ. Вполн правдоподобно, что она просто хотла только испытать нкоторое волненіе, убдиться въ побд, однако Солемъ не понялъ этого и пришелъ въ ярость. Не такъ ли это было?

Да, ясно, что Солема одурачили. Онъ не отличался особеннымъ умомъ и былъ откровененъ, онъ даже сдлалъ кое-какіе намеки и сказалъ между прочимъ:— ‘Да, эта фрёкенъ Торсенъ хоть куда. Готовъ биться объ закладъ, что въ ней силы столько же, сколько въ любомъ мужчин’,— и онъ засмялся, но улыбка его была дланная. Онъ смотрлъ на нее наглымъ взоромъ, этотъ взоръ преслдовалъ ее повсюду. Чтобы сдлать видъ, будто ему все ни по чемъ, онъ принимался пть псни бродягъ, когда она бывала гд-нибудь по близости. Но напрасно онъ трудился, фрёкенъ Торсенъ была глуха къ его пснямъ.

И вотъ посл всего этого стало казаться, будто фрёкенъ осталась у насъ какъ бы на зло кому-то. Конечно, мы не представляли собой особеннаго интереса для нея, какъ и раньше, но она сблизилась съ адвокатомъ и часто подсаживалась къ нему въ гостиной, гд онъ чертилъ планъ дома. Такова уже безтолковая праздная жизнь въ горныхъ пансіонахъ.

* * *

Да, такъ шли дни, одинъ за другимъ, новаго для меня ничего не случалось и я началъ скучать. Время отъ времени къ намъ заходилъ какой-нибудь путешественникъ, собирающійся перейти черезъ горы, но, какъ говорили, это совсмъ не то, что въ другіе годы, когда туристы приходили цлыми караванами. И, повидимому, въ этомъ отношеніи здсь не будетъ лучше до тхъ поръ, пока къ нашей санаторіи не проведутъ новой дороги и не устроятъ автомобильное движеніе.

До сихъ поръ мн не пришлось еще упомянуть о томъ, что сосдняя долина носитъ названіе Стурдаленъ, а наша называется только просто Рейса, по рк того же названія, и все мстечко Рейса представляетъ собою лишь маленькій поселокъ. Такимъ образомъ вс преимущества выпадаютъ на долю Стурдалена, да и имя это уже само по себ очень громкое. Однако Поль, нашъ хозяинъ, называетъ сосднюю долину Веследаленъ {Стурдаленъ — большая долина, Веследаленъ — малая долина.}, потому что тамъ живетъ противный, скаредный народъ,— такъ увряетъ Поль.

Ахъ, бдный Поль. Онъ вернулся изъ села, куда ходилъ по дламъ, съ нкоторыми надеждами, и по этому случаю онъ былъ пьянъ, какъ стелька. Цлыя сутки онъ провалялся въ своей каморк и никому не показывался на глаза. Когда онъ, наконецъ, снова появился на людяхъ, то видъ у него былъ очень самоувренный и онъ старался внушить, будто надлалъ большихъ длъ во время своего пребыванія въ сел: теперь, наврное, у него будутъ автомобили, объ этомъ нечего уже больше безпокоиться. А посл обда, когда онъ снова усплъ напиться, имъ овладла манія величія другого рода: что это за жалкіе людишки тамъ въ сел, вдь они ровно ничего не смыслятъ въ длахъ, они не хотятъ принять участія въ проведеніи дороги къ его усадьб. Онъ одинъ соображалъ хоть что-нибудь. Разв не было бы это настоящимъ благодяніемъ для всего прихода, если мы провести этотъ маленькій кусочекъ дороги? Вдь тогда на всю долину посыпался бы дождь изъ шиллинговъ отъ массы туристовъ. Но разв эти люди понимаютъ хоть что-нибудь.

— Однако, рано или поздно, но сюда придется провести дорогу,— сказалъ адвокатъ.

— Ну, еще бы,— отвтилъ Поль ршительно.

И онъ опять ушелъ въ свою каморку и завалился спать.

Но вотъ въ одинъ прекрасный день къ намъ пришла небольшая партія туристовъ, которые сами тащили свой багажъ по солнцепеку, и они стали просить о помощи. Солемъ сейчасъ же предоставилъ свою особу въ ихъ распоряженіе, но ему не подъ силу было тащить вс мшки и чемоданы, а Поль валялся у себя въ каморк. Эту ночь я опять видлъ, какъ Поль уходилъ въ лсъ, и при этомъ онъ громко разговаривалъ и размахивалъ руками, какъ будто онъ былъ не одинъ.

Такъ вотъ туристы попросили о помощи, а помочь было некому.

Хозяйка и Іозефина вышли на дворъ и послали Солема за Эйнаромъ, первымъ торпаремъ, чтобы тотъ пришелъ помочь нести вещи. Между тмъ туристы стали терять терпніе и то-и-дло поглядывали на часы: если они во время не перевалятъ черезъ Торетиндъ, то имъ придется ночевать подъ открытымъ небомъ. А одинъ изъ туристовъ высказалъ даже предположеніе, что, быть можетъ, въ этой санаторіи нарочно задерживаютъ ихъ, чтобы заставить переночевать здсь! Туристы начали ворчать и, наконецъ, спросили:

— Гд же хозяинъ этой санаторіи, куда онъ двался?

— Онъ боленъ,— отвтила Іозефина.

Между тмъ возвратился Солемъ и сказалъ:

— Эйнару некогда, онъ въ пол окучиваетъ картофель.

Пауза.

Тутъ Іозефина сказала:

— Да мн, все равно, надо идти за горы, вотъ подождите немножко.

Она ушла, потомъ сейчасъ же вернулась обратно, взвалила на свою узкую спинку мшки и саквояжи и быстро засеменила со двора. Вс послдовали за ней.

Я нагналъ Іозефину и освободилъ ее отъ ноши. Но я не позволилъ ей вернуться обратно, мн казалось, что для нея очень полезно сдлать эту маленькую прогулку и на время отлучиться изъ пансіона. Мы шли рядомъ и все время болтали: оказалось, что въ сущности ей уже вовсе не такъ плохо приходится, она ухитрилась-таки отложить не малую толику денегъ, эта Іозефина!

Когда мы взошли на вершину, Іозефина снова хотла повернуть. Ей казалось, что это такъ глупо и безполезно идти рядомъ со мной и даже ничего не нести.

— Но вдь вы сказали, что вамъ во всякомъ случа надо быть по ту сторону горы сегодня?— сказалъ я.

Она была слишкомъ умна для того, чтобы отрекаться отъ своихъ словъ. Вдь въ противномъ случа оказалось бы, что дочь содержателя стараго пансіона въ Торетинд принуждена тащить багажъ туристовъ. А потому она отвтила:

— Да, но это совсмъ не къ спху. Мн тамъ надо было повидать кое-кого, но это можно отложить до зимы.

Мы стояли на мст и спорили. Я сказалъ, что, если она повернетъ обратно, я брошу вс мшки внизъ съ горы,— пусть только она попробуетъ настоять на своемъ. На это Іозефина отвтила мн, что она подниметъ мшки и потащитъ ихъ сама.

Пока мы съ ней пререкались, насъ нагнали туристы. Не усплъ я опомниться, какъ одинъ изъ нихъ взялъ отъ меня ношу, снялъ шляпу и представился мн самъ, а также представилъ мн и другихъ со всевозможными фокусами и церемоніями: ‘Пожалуйста, простите… ради Бога… такое досадное недоразумніе… это ужасно’…

Зналъ бы онъ, что мн ровно ничего не стоило взвалить себ на плечи его самого! Въ силахъ у меня недостатка нтъ, но мн приходится нести на своихъ плечахъ день и ночь обезьяну всхъ болзней, а это бремя тяжеле свинца. Что же длать, другіе изнываютъ подъ тяжестью глупости, а это не лучше…

Намъ съ Іозефиной оставалось только повернуть обратно.

Ну, разумется, мн выказали самое неограниченное уваженіе,— это, конечно, относилось къ моему возрасту. Люди снисходительно относятся къ тому, что я мучаю другихъ, что у меня есть свои особенности, что у меня не хватаетъ винтиковъ, все это люди прощаютъ мн, потому что я сдой. Ты, человкъ съ циркулемъ, конечно, скажешь, что мн оказываютъ уваженіе ради моей писательской дятельности, которой я занимался такъ долго. Но въ такомъ случа мн должны были бы отдать должное въ мои молодые годы, когда я этого заслуживалъ, и во всякомъ случа я не заслуживаю этого теперь въ такой же степени. Ни отъ кого, ни отъ единаго человка нельзя ожидать, чтобы онъ, хотя бы приблизительно, писалъ такъ хорошо посл пятидесяти лтъ, какъ писалъ до этого. Утверждаютъ же люди, что посл пятидесяти лтъ бываетъ подъемъ таланта, только изъ глупости или какихъ-нибудь личныхъ интересовъ.

Правда, я писалъ своеобразныя произведенія, и лучше, чмъ многіе другіе,— я это очень хорошо знаю. Но, въ сущности, это вовсе не моя заслуга, потому что я родился съ этими способностями. Вотъ въ чемъ дло.

Я не разъ испытывалъ, такъ ли это, и я увренъ, что такъ. Я думалъ про себя: ‘Пусть бы это сказалъ кто-нибудь другой’. Ну что жъ, другіе, дйствительно, говорили это порой, но это не производило на меня никакого впечатлнія. Но я шелъ дальше, я преднамренно устраивалъ такъ, что другіе умаляли мои литературныя заслуги, и это также не производило на меня никакого впечатлнія. Такъ что я увренъ въ томъ, что утверждаю. Но за то жизнь дала мн внутреннее содержаніе, и очень значительное, и за это-то внутреннее содержаніе я имю право требовать уваженія, потому что въ этомъ моя собственная заслуга. Меня нельзя представить ничтожествомъ, не покрививъ душой. Но даже и эту ложь можно перенести спокойно, если только имешь внутреннее содержаніе.

Ты можешь процитировать Карлейля въ вид аргумента противъ меня,— о, какъ недостойно относятся къ литературному труду: Considering what book-writers do in the world, does with book-writers, I shoud say, it is the most anomalous thing the world at present has to show. Ты можешь процитировать еще многихъ другихъ и утверждать, что мн оказываютъ вниманіе какъ за мою литературную дятельность, которая является результатомъ прирожденныхъ способностей, такъ и за мое стараніе развить эти способности и приложить ихъ къ длу. А я утверждаю то, что дйствительно справедливо, что вниманіемъ, которое выпадаетъ на мою долю, я обязанъ только тому, что вошелъ въ почтенный возрастъ.

И я нахожу, что это ничто иное, какъ извращеніе понятій. При такомъ взгляд не мудрено, что молодежь ведетъ себя безсовстно и относится враждебно къ талантамъ, прячась за спиной старыхъ. Нельзя уважать старость только въ силу того, что это старость, старость только тормозитъ и понижаетъ прогрессъ, дикіе народы презираютъ старость и безъ особыхъ разсужденій освобождаютъ себя отъ нея и ея бремени. Въ былыя времена я боле заслуживалъ вниманія и могъ бы оцнить его, теперь я во многихъ отношеніяхъ устроился лучше и могу обойтись безъ него.

Но теперь-то и выпадаетъ на мою долю вниманіе. Если я вхожу въ какую-нибудь комнату, тамъ водворяется почтительное молчаніе. Какъ онъ состарился!— думаютъ присутствующіе. И вс молчатъ, чтобы услышать отъ меня нчто значительное.

Что за ерунда! Пусть стоитъ дымъ коромысломъ, когда я вхожу куда-нибудь! Пусть меня привтствуютъ: ‘Здравствуй, старый товарищъ, добро пожаловать! Не вздумай говорить намъ ничего, что должно сохраниться въ памяти потомства! Это ты долженъ былъ бы сдлать раньше, когда ты былъ въ расцвт силъ. Садись, старющій другъ, и побудь съ нами. Но не сторонись насъ и пусть твой возрастъ не стсняетъ насъ: у тебя было твое время, а теперь чередъ за нами’…

Вотъ какъ надо говорить, это правильно.

Въ крестьянскихъ семьяхъ сохранился еще врный инстинктъ: мать бережетъ дочь, а отецъ своего сына отъ грубой однообразной работы. Хорошая мать заставляетъ свою дочь шить, а сама идетъ въ хлвъ. А дочь въ свое время будетъ такъ же поступать по отношенію къ своей дочери.

Это инстинктъ.

XVII.

Однако здсь становится все скучне и скучне и люди, среди которыхъ я живу, не даютъ мн ничего новаго. И вотъ я опускаюсь до того, что начинаю наблюдать за все возрастающею страстью Солема къ фрёкенъ Торсенъ. Но въ конц концовъ и это надодаетъ.

Солемъ началъ страдать маніей величія посл всего того вниманія, которое ему оказывали дамы. Онъ обзавелся новымъ платьемъ и позолоченной часовой цпочкой,— это онъ купилъ на деньги, которыя заработалъ лтомъ,— а по воскресеньямъ онъ облекается въ блую спортсменскую шерстяную фуфайку, хотя погода стоитъ жаркая. На шею онъ надваетъ дорогой галстухъ, завязанный морскимъ узломъ.. Они знаетъ, что на двор нтъ другого такого франта, какъ онъ, и онъ громко распваетъ и твердо убжденъ въ томъ, что никто не можетъ сравняться съ нимъ. Іозефина попросила его даже не пть такъ громко, однако парень этотъ зазнался и уже никого больше не слушается. Онъ очень часто настаиваетъ на своемъ, а случается даже, что самъ Поль выпиваетъ съ нимъ вмст стаканчикъ.

Повидимому, фрёкенъ Торсенъ успокоилась. Она сблизилась съ адвокатомъ и часто сидитъ съ нимъ и заставляетъ его объяснять себ каждый уголъ, который онъ длаетъ на своемъ чертеж. И въ данномъ случа она поступаетъ совершенно правильно, ибо адвокатъ несомннно вполн подходящій человкъ для нея: онъ спортсменъ, у него есть состояніе и онъ не очень уменъ и здоровъ. Вначал фру Моли какъ будто не хотла примириться съ тмъ, что эта парочка такъ много времени проводитъ вмст въ гостиной: она то и дло входила туда подъ тмъ или инымъ предлогомъ, но, увы, едва-ли фру Моли могла добиться чего-нибудь со своими синими ледяными зубами!

Наконецъ-то адвокатъ окончилъ свой чертежъ и могъ сдать его. Онъ то и дло заговаривалъ объ одной игл на вершин Торетинда, на которую еще никто не всходилъ и которая манила и какъ бы ждала его. Фрёкенъ Торсенъ была противъ такого восхожденія, а, когда она ближе познакомилась съ адвокатомъ, то ласково запретила ему это опасное восхожденіе. И онъ съ улыбкой общалъ ей быть послушнымъ. Между ними царило такое нжное согласіе.

Однако Синяя игла какъ бы дразнила адвоката и не давала ему покоя, онъ указывалъ фрёкенъ Торсенъ на нее, когда они стояли на двор, прищелкивалъ языкомъ и глаза его съ вожделніемъ устремлялись на эту иглу.

— Господи, мн стоитъ только посмотрть на нее, какъ у меня начинаетъ кружиться голова, и я падаю,— сказалъ онъ фрёкенъ Торсенъ.

Адвокатъ воспользовался удобнымъ случаемъ и поддержалъ ее, обнявъ рукой за талію.

Это зрлище произвело на Солема въ высшей степени непріятное впечатлніе, да и вообще онъ высмотрлъ себ вс глаза, подглядывая за этой парочкой. Разъ какъ-то посл обда онъ ршительно подошелъ къ фрёкенъ Торсенъ и спросилъ:

— Я знаю другую дорогу, хотите,— я покажу вамъ ее сегодня вечеромъ?!

Произошло всеобщее замшательство, фрёкенъ Торсенъ нсколько смутилась, но потомъ отвтила:

— Дорогу? Нтъ, спасибо.— И она обернулась къ адвокату и, уходя съ нимъ, сказала:— Нтъ, на что это похоже!

— Что на него нашло?— удивился адвокатъ.

Солемъ отошелъ въ сторону и улыбнулся, заскрежетавъ зубами.

Вечеромъ Солемъ повторилъ эту сцену. Онъ подошелъ къ фрёкенъ Торсенъ и сказалъ:

— А я все на счетъ той дороги… пойдемъ мы, что ли?

Но, какъ только фрёкенъ Торсенъ увидала, что Солемъ направляется къ ней, она сейчасъ же круто повернулась и, хотла уйти. Однако Солемъ не останавливался ни передъчмъ, онъ пошелъ вслдъ за ней.

— Вотъ что я скажу теб,— отвтила, наконецъ, фрёкенъ Торсенъ, останавливаясь: — совтую теб перестать быть наглымъ по отношенію ко мн, иначе тебя выгонятъ отсюда…

Однако Солема не такъ-то легко было выгнать. Вдь онъ былъ проводникомъ и носильщикомъ для туристовъ, а кром того единственнымъ постояннымъ работникомъ въ усадьб. Наступала пора косьбы и подъ его присмотромъ должны были работать. Нтъ, Солема нельзя выгнать. Къ тому же другія дамы очень любили его, уже одна только могущественная фру Бреде могла спасти его единымъ словомъ. Весь пансіонъ у нея въ карман.

Такъ изъ отставки Солема ничего не вышло, но съ этихъ поръ онъ сталъ держать себя нсколько приличне и вжливе. Однако онъ испытывалъ, конечно, т же мученія. Разъ какъ-то около полудня онъ стоялъ въ сара и я увидалъ, что онъ топоромъ длаетъ надрзъ поперекъ ногтя своего большого пальца.

— Что ты тамъ длаешь?— спросилъ я.

— Да такъ, ничего, я только длаю мтку,— отвтилъ онъ съ хитрой улыбкой.— Когда ноготь выростетъ до этой мтки, то…

Онъ остановился.

— Что тогда?

— Да просто меня уже здсь больше не будетъ,— отвтилъ онъ.

Но я догадался, что онъ хотлъ сказать что-то другое и я постарался выспросить его.

— Дай-ка посмотрть твой палецъ. Помтка не очень далека отъ конца ногтя, въ такомъ случа теб уже не долго оставаться здсь.

Онъ пробормоталъ:

— Ноготь растетъ очень медленно.

И онъ, насвистывая, ушелъ изъ сарая, а я принялся рубить дрова.

Немного спустя я опять увидлъ Солема, онъ шелъ по двору съ кудахтающей курицей подмышкой. Онъ подошелъ къ кухонному окну и спросилъ:

— Это изъ этихъ куръ надо было взять?

— Да,— отвтили ему изъ кухни.

Солемъ вошелъ въ сарай и попросилъ у меня топоръ: ему надо было отрубить куриц голову. Да, видно было, что онъ исполняетъ самыя разнообразныя обязанности, онъ былъ и швецъ, и жнецъ, и въ дуду игрецъ,— однимъ словомъ, онъ былъ незамнимъ.

Онъ положилъ курицу на колоду и прицлился, но съ курицей не такъ-то легко было справиться, она вертла головой и извивала шею, словно змя. Она перестала даже кудахтать.

— Я чувствую, какъ сильно бьется у нея сердце въ эту минуту,— сказалъ Солемъ.

Но вотъ онъ улучилъ моментъ и опустилъ топоръ. Голова курицы валялась на полу, но Солемъ продолжалъ еще держать тло курицы, которое трепетало въ его рукахъ. Все это произошло такъ мгновенно, что передъ моимъ взоромъ все еще были соединены дв отдльныя части курицы, мой разумъ не могъ примириться съ такимъ страннымъ, такимъ дикимъ разъединеніемъ. Прошла секунда или дв, прежде чмъ я могъ отдать себ отчетъ въ томъ, что произошло и въ томъ, что я вижу: эта отрубленная голова краснорчиво говорила объ ужасномъ факт и казалось, будто она не вритъ тому, что произошло, она приподнялась слегка отъ пола, какъ бы для того, чтобы показать, что въ сущности все обстоитъ благополучно. Наконецъ, Солемъ выпустилъ изъ рукъ тло курицы. Одно мгновеніе оно лежало спокойно, потомъ сдлало судорожное движеніе ногами, приподнялось отъ земли и начало трепыхать крыльями, и безголовая курица ткнулась однимъ крыломъ въ стну, потомъ въ другую, оставляя позади себя кровавые слды, пока, наконецъ, не упала и не осталась лежать на мст.

— Я все-таки слишкомъ рано выпустилъ ее изъ рукъ,— сказалъ Солемъ.

И онъ пошелъ за другой курицей.

XVIII.

Я возвращаюсь къ смлой мысли отпустить Солема. Правда, если бы его отпустили, то въ санаторіи не случилось бы катастрофы, но кто сталъ бы въ такомъ случа швецомъ и жнецомъ у насъ? Поль? Но вдь Поль, какъ я уже упоминалъ, валялся въ своей каморк, и онъ предавался этому занятію все больше и больше, и уже совсмъ пересталъ показываться на глаза своимъ пансіонерамъ, если не считать тхъ случаевъ, когда онъ ошибался въ своихъ разсчетахъ и сверхъ ожиданія натыкался на насъ.

Однажды вечеромъ онъ шелъ по двору. По всей вроятности, онъ думалъ, что вс гости уже улеглись, такъ какъ онъ потерялъ всякій счетъ времени, но мы сидли на двор, такъ какъ было темно и тепло. Замтивъ насъ, Поль немного подтянулся и, проходя мимо, поклонился намъ, потомъ онъ подозвалъ къ себ Солема и сказалъ:

— Не смй больше длать такихъ прогулокъ черезъ горы, не предупредивъ меня объ этомъ. Вдь я сидлъ и писалъ въ своей комнат. Заставлять Іозефину таскать багажъ, слыханное ли это дло.

Поль пошелъ дальше. Но ему показалось, вроятно, что надо поважничать еще больше, онъ повернулся и спросилъ:

— Почему ты не позвалъ на помощь одного изъ моихъ торпарей?

— Они не хотли,— отвтилъ Солемъ,— они окучивали картошку.

— Не хотли?

— Эйнаръ отказался.

Поль задумался на минуту.

— Такъ вотъ какіе они! Ну, пусть лучше они такъ далеко не заходятъ, а то я прогоню ихъ съ ихъ участка.

Тутъ въ адвокат заговорила его профессія, онъ спросилъ:

— А разв они не купили своихъ участковъ?

— Да,— отвтилъ Поль,— но вдь имніе, кажется, принадлежитъ мн. А это что нцбудь да значитъ, хе-хе-хе. Пожалуй, я имю право сказать свое словечко, здсь въ Рейса, хе-хе-хе…— и онъ вдругъ сталъ серьезенъ и сказалъ коротко Солему:— Въ слдующій разъ ты скажешь мн.

Посл этого онъ опять направился въ лсъ.

— Онъ слишкомъ пристрастился къ влаг, нашъ добрый Поль,— замтилъ адвокатъ.

Никто не отвтилъ ему на это.

— Въ Швейцаріи никогда ни одинъ хозяинъ санаторіи не бродилъ бы въ такомъ вид!— заговорилъ опять адвокатъ.

Наконецъ, фру Бреде тихо отвтила:

— Его такъ жалко. Прежде онъ никогда не пилъ,

Къ адвокату сейчасъ же вернулось его добродушіе и онъ сказалъ:

— Надо будетъ хорошенько поговорить съ нимъ.

* * *

Но вотъ наступило время, когда Поль трезвъ съ утра до ночи: къ намъ въ пансіонъ пріхалъ негоціантъ Бреде. На флагшток взвился флагъ, всеобщее смятеніе, ноги Іозефины подъ юбками такъ и мелькали и слышно было только: брррр… Господинъ Бреде появился въ сопровожденіи носильщика, его жена и дти вышли ему далеко на встрчу, хозяева также вышли встрчать его.

— Здравствуйте!— привтствовалъ онъ насъ, широко размахнувъ своей шляпой и сразу побждая насъ всхъ.

Это былъ толстый, большой, добродушный человкъ, веселый, жизнерадостный, какими бываютъ состоятельные люди. Онъ сразу сдлался нашимъ общимъ другомъ.

— Ты надолго пріхалъ къ намъ?— спросила одна изъ его дочекъ, вшаясь на него.

— На три дня.

— Только-то!— воскликнула его жена.

— Только-то?— повторилъ онъ съ улыбкой.— Это вовсе ужь не такъ мало, мой другъ, для меня три дня — очень большой срокъ.

— Но не для меня и не для дтей,— замтила она.

— Итакъ, я пробуду съ вами цлыхъ три дня,— продолжалъ онъ.— Долженъ теб сказать, что я принужденъ былъ проявлять громадную активность, чтобы позволить себ хоть на этотъ срокъ быть пассивнымъ, ха-ха-ха.

Господинъ Бреде бывалъ здсь уже раньше и зналъ дорогу къ дому, который занимала его жена. Онъ сейчасъ же веллъ подать себ сельтерской воды.

Вечеромъ, когда двочки улеглись, господинъ Бреде и его жена присоединились къ намъ въ гостиной. Онъ принесъ съ собой для насъ, мужчинъ, виски, и потребовалъ сельтерской. Для дамъ онъ припасъ вина. Вышелъ маленькій праздникъ, господинъ Бреде умлъ занимать общество и вс мы были очень довольны. Этотъ мягкотлый человкъ совсмъ притихъ и пришелъ въ умиленіе въ то время, какъ фрёкенъ Пальмъ играла на фортепіано народныя псни. И нельзя сказать, чтобы онъ думалъ только о себ и лнился: среди разговора онъ вдругъ всталъ, пошелъ на дворъ къ флагштоку и спустилъ флагъ.

— Съ закатомъ солнца флагъ полагается спускать,— сказалъ онъ.

Раза два онъ уходилъ также посмотрть, спятъ ли двочки. Вообще видно было, что онъ очень любилъ дтей. Онъ владлъ фабриками и санаторіями и еще многимъ, многимъ другимъ, но, несомннно, больше всего онъ гордился тмъ, что владетъ этими дтьми.

Одинъ изъ бергенцевъ позвонилъ о рюмку и сказалъ спичъ.

До сихъ поръ бергенцы вели себя очень тихо и, по правд сказать, очень скромно картавили другъ съ другомъ гд-нибудь въ сторонк, но тутъ представлялся уже слишкомъ удобный случай для произнесенія рчи. Разв не появился среди насъ свжій человкъ съ широкаго свта, который принесъ съ собою вино, веселье и праздничное настроеніе? Рдкостный товаръ въ этомъ синемъ царств скалъ… И такъ дале въ томъ же род.

Онъ говорилъ минутъ пять и вдохновлялся все боле и боле.

Господинъ Бреде разсказалъ кое-что объ Исландіи, этой нейтральной стран, въ которой не побывали ни адъюнктъ, ни адвокатъ и по поводу которой они вслдствіе этого не могли пререкаться. Но одинъ изъ датчанъ бывалъ въ Исландіи и вполн согласился съ впечатлніями, которыя вынесъ. оттуда господинъ Бреде.

Впрочемъ, послдній разсказывалъ больше всякіе анекдоты:

— У меня есть слуга, молодой парень, такъ онъ сказалъ мн какъ-то, когда я разозлился: ‘А здорово ты выучился ругаться по-исландски!’ Ха-ха-ха! Онъ отдалъ мн должное: здорово ты выучился ругаться по-исландски,— сказалъ онъ.

Вс засмялись, а жена спросила:

— А ты что сказалъ?

— Что же мн было говорить. Я сразу былъ обезоруженъ, ха-ха-ха!

Но вотъ заговорилъ второй бергенецъ:

— Если бы у насъ не было здсь семьи свжаго человка, принесшаго съ собой жизнь и веселье, сударыня., нашей милой очаровательной дамы, которая осыпаетъ всхъ своими любезностями, и дтей, этихъ порхающихъ мотыльковъ…

Черезъ нсколько минутъ ораторъ вдругъ закончилъ:

— Громогласное ура!

И онъ заигралъ тушъ на фортепіано.

Господинъ Бреде чокнулся со своей женой.

— Да, да, врно!— сказалъ онъ коротко.

Фру Моли сидла въ углу и разговаривала все громче и громче съ датчаниномъ, который взошелъ на Торетиндъ ‘не съ настоящей стороны’. Повидимому, она преднамренно говорила такъ громко. Господинъ Бреде сталъ прислушиваться къ ихъ разговору и, наконецъ, попросилъ разсказать ему подробне объ автомобильномъ движеніи въ сосдней долин. Онъ спросилъ, сколько тамъ автомобилей и быстро ли они совершаютъ путь. Датчанинъ сообщилъ ему вс свднія.

— Но вы подумайте только, придти сюда черезъ гору!— воскликнула фру Моли.— До сихъ поръ еще никто не отважился на это.

Датчанинъ подробно разсказалъ господину Бреде также и относительно этого перехода, который представлялъ собою извстную опасность.

— Тутъ есть еще одна Синяя игла гд-то въ горахъ,— сказала фру Моли, — теперь вы, конечно, совершите восхожденіе на нее? Чмъ-то все это кончится?

Конечно, датчанина очень соблазняла эта игла, но онъ самъ признался, что совершить восхожденіе на нее едва-ли возможно.

— Я уже давно взошелъ бы на эту иглу, если бы фрёкенъ Торсенъ не запретила мн,— сказалъ адвокатъ.

— Ну, вы, во всякомъ случа, не могли бы взойти на нее,— замтила фру Моли равнодушнымъ тономъ.

Эта была месть съ ея стороны. Она уже успла присосаться къ датчанину, словно всего ожидая отъ него.

— Я запрещаю всмъ и каждому даже помышлять объ этой игл,— сказала фрёкенъ Торсенъ — Она гладкая и острая, словно мачта.

— А что, Герда, не попытаться ли мн?— спросилъ господинъ Бреде съ улыбкой свою жену.— Вдь я старый морякъ.

— Ты-то!— отвтила она съ усмшкой.

— Весной я влзалъ на самую вершину мачты брига.

— Гд это было?

— У береговъ Исландіи.

— Зачмъ ты влзалъ?

— Право, не помню… А, знаете, я совершенно не понимаю такихъ восхожденій на вершины горъ,— перемнилъ разговоръ господинъ Бреде.

— Нтъ, ты скажи, зачмъ ты влзалъ, слышишь? Зачмъ ты влзалъ на мачту?— повторила его жена съ раздраженіемъ.

Господинъ Бреде ззсмялся:

— Ахъ, ужь эти женщины! Существуютъ ли боле любопытныя созданія на свт!

— Какъ у тебя хватаетъ духу длать такія безумія? Что было бы съ двочками и со мной, если бы ты…

Она ничего больше не сказала. Мужъ пересталъ смяться и взялъ ея руку:

— Была буря, дружокъ, парусъ еле держался, дло шло о жизни и смерти. Но, конечно, мн не слдовало упоминать объ этомъ. А теперь… теперь намъ пора поблагодарить общество за пріятный вечеръ, Герда.

Господинъ Бреде и его жена встали и удалились.

Посл этого первый бергенецъ снова принялся говорить рчь.

* * *

Господинъ Бреде провелъ съ нами три дня и снова приготовился въ обратный путь. Все время онъ былъ неизмнно доволенъ и веселъ. Каждый вечеръ ему подавали одну бутылку сельтерской воды, не боле, а въ то время, какъ двочки укладывались спать, въ дом, который занимала семья господина Бреде, поднимались невроятная возня и веселый гомонъ. За то ночью изъ его спальни раздавался богатырскій храпъ. До прихода отца двочки охотно бывали со мной, теперь же я для нихъ пересталъ существовать, такъ он были заняты своимъ отцомъ. Онъ устроилъ для нихъ качели между двумя рябинами въ пол, но предварительно онъ тщательно обернулъ втви деревьевъ тряпками, чтобы веревки не стерли коры.

Онъ имлъ разговоръ съ Полемъ, и ходили слухи, будто господинъ Бреде отказалъ въ субсидіи пансіону. Поль повсилъ немного голову, но, повидимому, больше всего его огорчило, что господинъ Бреде зашелъ также и къ торпарямъ, чтобы посмотрть, какъ они живутъ.

— Онъ пошелъ къ нимъ?— сказалъ Поль.— Такъ пусть ужь тамъ и остается.

Господинъ Бреде все шутилъ до послдней минуты. Очень можетъ быть, что разставаніе было и для него нсколько тяжело, но онъ ршилъ поддерживать бодрость въ другихъ. Жена стояла рядомъ съ нимъ и держала его руку обими своими руками, а другой его рукой завладли двочки. И долго стояла такъ семейная группа.

— Мн и попрощаться нельзя,— сказалъ господинъ Бреде со смхомъ.— Вы не даете мн свободы.

Двочки пришли въ восторгъ и закричали, что не отпустятъ его руку.

— Мама, и ты также не отпускай другую руку, держи крпче.

— Тише!— сказалъ отецъ.— Вдь я только ненадолго уду въ Шотландію, поймите же. А къ тому времени, какъ вы вернетесь домой, и я также буду дома.

— Въ Шотландію? Зачмъ теб опять надо въ Шотландію?— спросили двочки.

Господинъ Бреде освободился отъ двочекъ и кивнулъ намъ:

— Вы послушайте только этихъ маленькихъ женщинъ: любопытство и любопытство!

Однако ни жена его, ни двочки не улыбнулись.

Тогда господинъ Бреде продолжалъ, обращаясь къ намъ:

— Кстати, я разсказывалъ недавно моей жен объ одномъ любопытномъ человк, который застрлился только для того, чтобы узнать, что съ нимъ будетъ посл смерти. Ха-ха-ха! Я нахожу, что это кульминаціонная точка любопытства, а? Застрлиться только для того, чтобы узнать, что будетъ потомъ.

Но и на эту остроту ни мать, ни дочери не улыбнулись. Его жена стояла, погрузись въ задумчивость, и.это придало особую прелесть ея лицу.

— Такъ ты уже уходишь!— сказала она.

Появился носильщикъ господина Бреде съ его вещами, онъ тоже провелъ вс эти три дня въ санаторіи и ждалъ.

Господинъ Бреде ушелъ, наконецъ, въ сопровожденіи жены и дтей, которыя пошли проводить его черезъ поле.

* * *

Право, не знаю, — этотъ жизнерадостный человкъ, добродушный и состоятельный, любящій своихъ дтей, который былъ всмъ для своей жены…

Но былъ ли онъ всмъ для своей жены?

Первый вечеръ онъ потратилъ на какой-то праздникъ, который устроилъ для насъ, а каждую ночь онъ исключительно тратилъ на храпніе. Такъ и прошло трое сутокъ.

ХІХ.

Во время снокоса у насъ стало гораздо веселй. На лугу точатъ косы, работники и работницы усердно косятъ, вс они очень легко одты, головы у нихъ непокрыты, они громко переговариваются и смются, время отъ времени они прикладываются! къ ведру съ питьемъ, а потомъ снова принимаются за работу. И запахъ свжаго сна наполняетъ мою душу чмъ-то роднымъ, онъ манитъ меня домой, хотя я и не въ чужихъ краяхъ. Такъ, значитъ, я все-таки въ чужихъ краяхъ, думается мн, я не на своей родной почв.

Да и зачмъ мн оставаться здсь, въ этомъ пансіон съ учительницами и хозяиномъ, который снова вышелъ изъ состоянія трезвости? Моя жизнь проходитъ въ полномъ однообразіи, мн нтъ никакой пользы отъ пребыванія здсь. Другіе уходятъ на просторъ, ложатся на спину и смотрятъ вверхъ, а я ухожу и начинаю смаковать самого себя, и чувствую, что къ ночи во мн зародится стихотвореніе, — это случается время отъ времени. Но людямъ вовсе не нужны стихотворенія, врне, имъ нужны только т стихотворенія, которыя еще никогда раньше не слагались.

И Норвегія вовсе не нуждается въ раскаленномъ желз,— въ настоящее время сельскіе кузнецы куютъ то, что необходимо для народнаго потребленія и для поддержанія чести родины.

* * *

Туристы такъ и не приходили, потокъ туристовъ направился по другому руслу, въ Стурдаленъ, а Рейсадаленъ оставался безлюднымъ. Теперь не хватаетъ еще только того, чтобы сверная желзная дорога когда-нибудь прошла черезъ Рейса, увлекая за собой караваны туристовъ Беннета и Кука, тогда, въ свою очередь, Стурдаленъ превратится въ пустыню. О, нтъ сомннія въ томъ, что торпари, дйствительно желающіе заниматься земледліемъ, могутъ на безконечныя времена косить хозяйскіе луга исполу. Въ этомъ отношеніи у нихъ хорошіе виды на будущее. Если только наши потомки не сдлаются умне и не освободятся отъ заразительной и деморализующей погони за эксплоатаціей туристовъ.

Но ты, конечно, не вришь мн, дружокъ, и ты съ сомнніемъ качаешь головой. Такъ спроси же одного профессора, полное ничтожество съ маленькими историческими познаніями въ размр школьной программы, который разъзжаетъ по всей стран, вотъ его-то ты и спроси. Онъ дастъ теб обычное разъясненіе, которому ты можешь посмотрть въ глаза и которое легко перенесетъ твой умъ, дружокъ.

* * *

Не усплъ ухать господинъ Бреде, какъ Поль снова принялся за прежній образъ жизни. Правда, положеніе его становилось все боле и боле безвыходнымъ, а потому онъ ослплялъ себя, такъ у него было хоть какое-нибудь извиненіе, потому что онъ не видлъ. Нашъ пансіонъ покинуло заразъ семеро постоянныхъ пансіонеровъ, телефонистки, купецъ Баттъ, учительницы Іонсенъ и Пальмъ и двое торговцевъ, ужъ не знаю, что это за торговцы были. Вс они переправились черезъ горы, чтобы потомъ въ автомобил хать въ Стурдаленъ.

Полю прислали нсколько ящиковъ съ различной провизіей. Все это привезъ въ небольшой телжк однажды вечеромъ человкъ изъ села. Дорога къ нашему пансіону была такъ плоха, что въ нкоторыхъ мстахъ онъ долженъ былъ разгружать ящики съ телжки и перевозить ихъ по одному. Іозефина приняла вс товары, а когда она дошла до ящика, въ которомъ что-то булькало, то она сказала, что этотъ ящикъ присланъ по ошибк. Іозефина написала на немъ новый адресъ и велла посланному взять его обратно. Она сказала, что это фруктовый сокъ, который прислали слишкомъ поздно, и она успла уже обзавестись другимъ.

Позже до насъ донесся съ кухни разговоръ, тамъ говорили объ этомъ ящик. Поль съ раздраженіемъ сказалъ, что фруктовый сокъ вовсе не опоздалъ.— Уберите же, наконецъ, эти газеты, говорю я вамъ!— крикнулъ онъ, посл этого слышно было, какъ на полъ свалились газеты и со звономъ упалъ стаканъ.

О, конечно, Полю не очень-то легко приходилось: дни проходили тоскливо и безцльно, и у него не было даже дтей, которыя время отъ времени занимали бы его мысли и радовали бы его. А онъ-то хотлъ построить еще нсколько новыхъ домовъ, когда ему не надо было и половины тхъ жилыхъ помщеній, которыя у него были. Фру Бреде съ дтьми занимала одна цлый домъ, а съ тхъ поръ, какъ нашу санаторію покинуло семеро пансіонеровъ, и южное зданіе также опустло и въ немъ осталась одна только фрёкенъ Торсенъ. Поль захотлъ проложить дорогу, не желая ни въ чемъ отставать отъ развитія эксплоатаціи туристовъ, онъ собирался, находясь уже при послднемъ издыханіи, начать возню съ автомобилями, но, такъ какъ у него самого на это не хватало средствъ, а помощи ожидать было не откуда, то ему оставалось только покориться. А тутъ еще купецъ Бреде отказалъ ему въ поддержк…

Поль высунулъ свое испитое лицо въ пріотворенную дверь въ кухн. Онъ, вроятно, хотлъ посмотрть, свободенъ ли проходъ черезъ дворъ. Оказалось, что проходъ не свободенъ, на двор стоялъ адвокатъ, онъ громко привтствовалъ хозяина:— Добрый вечеръ, Поль!— и онъ увлекъ его за собой.

Оба ушли въ поле и исчезли въ сгущавшихся сумеркахъ. Конечно, нтъ никакой пользы ‘уговаривать’ человка страдать поменьше жаждой, но въ такихъ случаяхъ хорошо затрагивать жизненные интересы. Однако Поль, повидимому, соглашался со всмъ тмъ, что ему говорилъ адвокатъ, и разстался съ нимъ, преисполненный самыхъ добрыхъ намреній.

Поль опять отправился въ село. Онъ долженъ былъ пойти на почту и отправить во вс концы свта т деньги, которыя ему оставили семь пансіонеровъ. Но этихъ денегъ не хватало на все: ни на уплату процентовъ, ни на налоги, ни на ремонтъ домовъ,— ихъ хватило только на оплату нсколькихъ ящиковъ съ провизіей, которые были присланы Полю изъ села. Кстати, онъ такъ и оставилъ у себя тотъ ящикъ съ фруктовымъ сокомъ.

Поль возвратился совершенно пьяный, такъ какъ онъ хотлъ ослпить себя, чтобы ничего не видть. И опять началась старая исторія. Однако голова Поля все-таки работала на свой особый ладъ, такъ какъ онъ старался все время найти какой-нибудь выходъ. Однажды онъ спросилъ адвоката:

— Послушайте, какъ называется такой стеклянный ящикъ, въ которомъ плаваютъ маленькія рыбки, золотыя рыбки?

— Вы спрашиваете про акваріумъ?

— Можетъ быть, и такъ,— отвтилъ Поль.— А дорогая это штука?

— Право, не знаю. А что?

— Я подумываю о томъ, не завести ли. мн акваріумъ.— На что вамъ онъ?

— А вы не думаете, что онъ привлекъ бы ко мн народъ? Да нтъ, куда ужъ тамъ…

И Поль повернулся и ушелъ.

Все больше и больше безумія. У однихъ передъ глазами мелькаютъ мухи, а другимъ мерещатся золотыя рыбки.

XX.

Адвокатъ все время проводитъ съ фрёкенъ Торсенъ, онъ качаетъ ее даже на дтскихъ качеляхъ и крпко обнимаетъ и держитъ въ своихъ объятіяхъ, когда надо остановить качели. Все это видитъ парень Солемъ съ луга, гд косятъ сно, и онъ сейчасъ же принимается пть циничную псню. Ему казалось, что эта парочка нанесла ему такую обиду, что, если когда-нибудь вообще приходится пть неприличную псню для самозащиты, то именно при такихъ обстоятельствахъ — въ этомъ отношеніи каждый долженъ отдать ему полную справедливость. Вотъ почему онъ плъ во все горло, а подъ конецъ даже гикнулъ.

Однако фрекенъ Торсенъ качалась себ да качалась, а адвокатъ крпко обнималъ ее и останавливалъ качели, и повторилъ онъ это нсколько разъ.

Субботній вечеръ. Я стою на двор и разговариваю съ адвокатомъ: онъ скучаетъ, онъ хочетъ уйти, но фрёкенъ Торсенъ не хочетъ уйти вмст съ нимъ, а одному отправляться въ путь такъ скучно. Онъ не скрываетъ, что фрёкенъ Торсенъ стала ему очень близкимъ человкомъ.

Къ намъ подходитъ Солемъ. Онъ снимаетъ шляпу и здоровается, потомъ онъ быстро оглядывается по сторонамъ и заговариваетъ съ адвокатомъ очень вжливо, какъ подобаетъ слуг:

— Этотъ датчанинъ собирается завтра взойти на Синюю иглу. Мн приказано захватить съ собой веревку и провожать его.

Адвокатъ настораживается.

— Неужели!..

Странно было наблюдать за адвокатомъ, видно было, что въ голов у него вдругъ стало какъ-то пусто. Его маленькіе мозги спортсмена не выдержали такого испытанія. Это продолжалось одно мгновеніе.

— Да, завтра рано утромъ,— продолжалъ Солемъ.— Вотъ я и пришелъ сказать вамъ объ этомъ. Дло-то въ томъ, что вы первый заговорили объ этомъ восхожденіи.

— Да, да,— подхватилъ адвокатъ,— совершенно врно. Я говорилъ объ этомъ первый, а вотъ онъ выскочилъ впередъ.

Однако Солемъ нашелъ выходъ изъ этого положенія:

— Ну, я не отвтилъ ему ничего опредленнаго,— замтилъ онъ.— Я сказалъ только, что подумывалъ завтра сходить въ село.

— Да, но странно было бы съ нашей стороны обманывать его, я этого вовсе не желаю.

— Это ужасно досадно,— отвтилъ Солемъ.— Вс говорятъ, будто напишутъ въ газетахъ про того, кто первый взойдетъ на Синюю иглу.

— Вдь онъ обидится,— пробормоталъ адвокатъ, погружаясь въ думы.

Однако Солемъ настаивалъ на своемъ:

— Ну, чего тамъ. А, кром того, вдь вы первый заговаривали объ этомъ.

— Да и вс узнаютъ здсь о нашей зат, а мн не разршено даже подниматься на эту иглу,—сказалъ адвокатъ.

— Мы отправимся въ муть, какъ только начнетъ свтать,— отвтилъ Солемъ.

Въ конц концовъ они уговорились.

— Ахъ, да, вы, конечно, ничего не скажете объ этомъ?— обратился адвокатъ ко мн.

* * *

На слдующій день утромъ вс справлялись о томъ, куда исчезъ адвокатъ, въ его комнат его не было, на двор также его не было видно.

— Быть можетъ, датскій туристъ сообщитъ намъ какія-нибудь свднія относительно него,— сказалъ я. Но тутъ оказалось, что датчанинъ и не думалъ говорить съ Солемомъ относительно восхожденія въ этотъ день на Синюю иглу. Онъ ничего не зналъ объ адвокат.

Это въ высшей степени удивило меня.

Я посмотрлъ на часы, было одиннадцать часовъ. Съ той самой минуты, какъ я всталъ, я не сводилъ глазъ съ Синей иглы, но я ничего не могъ разглядть даже въ бинокль. Прошло уже часовъ пять съ тхъ поръ, какъ эти двое начали свое восхожденіе.

Къ половин двнадцатаго вдругъ прибжалъ Солемъ, потъ лился съ него градомъ, видно было, что онъ не щадилъ себя.

— Помогите, помогите!— крикнулъ онъ намъ безъ всякихъ объясненій, совершенно потерявъ голову.

— Что случилось?— спросили его.

— Онъ сорвался внизъ.

До чего Солемъ задыхался, и какъ съ него струился потъ! Но чмъ мы могли помочь? Бжать въ горы и только констатировать то, что случилось?

— Онъ не можетъ ходить?— спросилъ кто-то.

— Нтъ, онъ умеръ,— отвтилъ Солемъ. И онъ сталъ переводить свой взглядъ съ одного на другого, какъ бы стараясь прочесть на нашихъ лицахъ, правдоподобно ли его извстіе.— Онъ оборвался и свалился внизъ, онъ не хотлъ, чтобы я помогъ ему.

Еще нсколько вопросовъ и отвтовъ — и Іозефина уже неслась черезъ лугъ, она спшила въ село, чтобы по телефону вызвать доктора.

— Надо какъ-нибудь притащить его сюда,— сказалъ датскій туристъ.

И мы пошли съ нимъ вмст въ сни и начали сколачивать носилки, Солему дали коньяку и кое-какую одежду и онъ снова побжалъ въ горы, а за нимъ послдовали бергенцы, фрёкенъ Торсенъ и фру Моли.

Я спросилъ датчанина:

— А вы дйствительно не говорили съ Солемомъ о томъ, что хотите сегодня совершить восхожденіе на Синюю иглу?

И онъ отвтилъ:

— Нтъ. Я не говорилъ съ нимъ ни слова объ этомъ. А, если бы мн это и пришло въ голову, то я не взялъ бы съ собой провожатаго…

Подъ вечеръ мы вернулись домой, неся на носилкахъ адвоката. Во время пути Солемъ подробно разсказывалъ о томъ, какъ все произошло. Онъ повторялъ, что онъ говорилъ и что отвчалъ адвокатъ, и указывалъ на дорогу:— Вотъ представьте себ, что этотъ камень адвокатъ, а вонъ тамъ пропасть…— Солемъ продолжалъ еще держать въ рукахъ веревку, которая такъ и не пригодилась ему. Фрёкенъ Торсенъ разспрашивала не боле другихъ и говорила только то, что вообще принято говорить въ такихъ случаяхъ:— Вдь я совтовала ему не длать этого, я такъ просила его отказаться отъ этой мысли.

Что бы мы тамъ ни говорили, а адвокатъ былъ мертвъ. Такъ странно было, его часы шли, а самъ онъ былъ мертвъ. Доктору тутъ нечего было длать и онъ сейчасъ же отправился обратно въ село.

Насталъ тяжелый вечеръ. Солемъ отправился въ село съ телеграммами къ родственникамъ умершаго, а мы, остальные, длали то, что намъ казалось наиболе приличнымъ при подобныхъ обстоятельствахъ, мы сидли въ гостиной и у каждаго была книга въ рукахъ. Время отъ времени кто-нибудь бросалъ нсколько словъ относительно катастрофы, что-нибудь въ томъ род, что вотъ, молъ, какова человческая жизнь! А адъюнктъ, въ которомъ не было ни капли крови туриста, выражалъ боязнь по поводу того, что эта катастрофа дурно отразится на длахъ пансіона и окончательно погубитъ Поля: люди будутъ бояться такого мста, гд могъ оборваться человкъ и убиться.

Да, адъюнктъ дйствительно не былъ туристомъ, онъ не зналъ, въ чемъ заключается приманка.

Однако Поль какъ будто чуялъ, что эта катастрофа, пожалуй, и не повредитъ ему, онъ пришелъ въ гостиную и поставилъ на столъ бутылку коньяку, чтобы мы могли въ этотъ тягостный вечеръ немного утшиться.

А, такъ какъ этимъ вниманіемъ мы были обязаны смерти одного изъ нашихъ пансіонеровъ, то одинъ изъ бергенцевъ воспользовался этимъ случаемъ и сталъ держать рчь.

XXI.

Всть о катастроф распространилась широко кругомъ, изъ города пріхали репортеры и Солемъ долженъ былъ водить ихъ въ горы и показывать имъ мсто несчастья. Если бы умершаго не принесли сейчасъ же въ пансіонъ, то они написали бы также и объ этомъ.

Дти и вообще наивные люди могли бы, конечно, найти, что нехорошо было отрывать Солема отъ косьбы и вообще отъ земли, которая требовала ухода, но разв дло, дло пансіона, не должно быть важне всего остального? ‘Солемъ, пришли туристы’,— то и дло кричали ему со двора, и Солемъ бросалъ работу. Его осаждали журналисты, осыпали его вопросами, тащили въ горы къ мсту катастрофы. И на двор привыкли говорить, когда нигд нельзя найти Солема: Солемъ на мст смерти.

Однако Солемъ былъ теперь очень далекъ отъ смерти, онъ былъ среди кипучей жизни, ему было весело, онъ процвталъ. Снова сдлался онъ важной персоной, чужіе люди внимали ему и выспрашивали его. И на этотъ разъ онъ имлъ дло не съ дамами, о, нтъ, теперь было нчто новое, пріятная перемна, онъ имлъ дло съ юркими дловыми господами изъ города.

Мн Солемъ сказалъ:— Не странно ли, что несчастье это случилось какъ разъ тогда, когда зарубка на моемъ ногт дошла до конца пальца?

И онъ показалъ мн свой большой палецъ, на ногт, дйствительно, не было больше зарубки.

А газетчики писали и телеграфировали, и не только о Синей игл и катастроф, но также и о той мстности, гд все это произошло, о санаторіи Торетиндъ, объ этомъ ра для переутомленныхъ, о великолпныхъ зданіяхъ, которыя казались драгоцнными камнями въ оправ изъ скалъ. Сколько пріятныхъ неожиданностей встрчаютъ т, кто приходитъ туда. Головы драконовъ, гостиная, фортепіано, вся новая литература на столахъ, сложенныя бревна у стнъ для новыхъ драгоцнныхъ камней въ оправ изъ скалъ,— въ общемъ великолпная картина современнаго земледлія въ Норвегіи.

Да, газетчики поняли это. И они устроили рекламу,.

Приманка появилась.

— Гд Солемъ?— спрашивали они,— и гд Синяя игла?— волновались они.

— Намъ надо все-таки позаботиться о томъ, чтобы собрать сно, — говорили Іозефина и хозяйка: — собирается дождь, а у насъ пятьдесятъ возовъ на лугу.

— Все это хорошо, но гд же Солемъ?— спрашивали газетчики. И Солемъ являлся. Два наемныхъ работника начали возить съ луга сно, но тогда женщины на двор остались безъ всякой помощи и произошла полная путаница. Вс носились взадъ и впередъ и суетились безъ толку, потому что никого не было, кто распоряжался бы всмъ.

Хорошая погода стояла также и по ночамъ, это была долготерпливая погода. Лишь бы только роса высохла, тогда можно свезти еще сно съ луга. О, все. уладится какъ нельзя лучше.

Появились новые газетчики и стали требовать Солема и Синюю иглу.— Гд Солемъ? Покажите намъ Синюю иглу.— Въ ихъ извращенныхъ спортсменскихъ мозгахъ происходила усиленная работа, ихъ такъ и подмывало, такъ и подзадоривало поскоре узнать всякія подробности, они потихоньку прокрались по дорог въ санаторію мимо всхъ пріютовъ и ихъ никто не задержалъ. Вонъ она, Синяя игла, мачта, устремляющаяся въ небеса, о! И они отправились въ горы, Солемъ едва поспвалъ за ними. Они готовы были бы провалиться сквозь землю отъ стыда, если бы имъ не удалось постоять на томъ мст, гд случилось несчастье, на этомъ замчательномъ мст, на краю великолпной пропасти. Одни изъ нихъ желали во что бы то ни стало совершить восхожденіе на Синюю иглу, потому что иначе у нихъ не будетъ больше ни одного спокойнаго дня въ жизни, другіе желали только стать лицомъ къ лицу съ тмъ мстомъ, гд адвокатъ лишился жизни, крикнуть въ пропасть и ожидать отвта, стать совсмъ на краю пропасти и чувствовать прикосновеніе смерти къ своимъ ногамъ. Ахъ, скорй же, Солемъ…

Но не было бы счастья, да несчастье помогло! Санаторія зарабатывала громадныя деньги, Поль ожилъ и морщины разгладились на его лиц. Человкъ, который на что-нибудь годится, становится работоспособнымъ въ удач, а въ неудач онъ только грозитъ. Человкъ же, который падаетъ духомъ во время неудачи, никуда не годится, пусть онъ и пропадаетъ. Поль пересталъ пить, онъ сталъ интересоваться даже уборкой сна и оставался на лугахъ вмсто Солема. Какъ было бы хорошо, если бы онъ работалъ на лугахъ, пока была устойчивая погода. Какъ бы то ни было, но Поль во всякомъ случа снова пошелъ по истинному пути, теперь онъ раскаивался даже въ томъ, что отдалъ своимъ торпарямъ дальніе луга косить исполу,— въ этомъ году онъ самъ могъ бы воспользоваться всмъ сномъ. Но онъ уже далъ слово и тутъ уже ничего нельзя больше подлать.

Къ тому же началась дождливая погода. Пришлось прекратить уборку сна, да и косьбу нельзя было продолжатъ.

* * *

Вскор интересъ новизны пропалъ и санаторія Торетиндъ перестала занимать людей. Газетчики телеграфировали и писали о другихъ великолпныхъ катастрофахъ, а смертельный случай при восхожденіи на Синюю иглу былъ забытъ. Это было опьяненіе, а теперь наступило отрезвленіе.

Датскій туристъ просто-на-просто сдался. Онъ увязалъ свой мшокъ и пошелъ черезъ горы, какъ ходятъ вс простые смертные, и какъ будто совсмъ забылъ про существованіе Синей иглы. Да, все это безуміе, свидтелемъ котораго ему пришлось быть за послднюю недлю, выучило его благоразумію.

А потокъ туристовъ устремился въ другое мсто.

Что я имъ сдлалъ?— думалъ, конечно, Поль — почему они опять ушли отъ меня? Ужъ не потратилъ-ли я слишкомъ много времени на лугу и не обидлись-ли они на то, что я такъ мало бывалъ дома? Но вдь я кланялся имъ очень почтительно и для ихъ услугъ я взялъ съ поля работника…

Но вотъ въ санаторіи появились двое юношей, это были спортсмены до мозга костей, они только и говорили, что о яхтахъ, о велосипедахъ, о футбол,— это были норвежскіе отпрыски, они должны были сдлаться инженерами,— это была молодая Норвегія. И они также пожелали совершить восхожденіе на Синюю иглу, насколько это было въ ихъ силахъ, они хотли во всемъ слдовать современному теченію. О, но они были такъ юны, они испугались, когда очутились у подножія иглы и когда посмотрли вверхъ. Однако Солемъ былъ не дуракъ, онъ выучился всякимъ фокусамъ въ своей спеціальности проводника туристовъ: онъ великолпнйшимъ образомъ втащилъ двухъ отпрысковъ на иглу и получилъ порядочную толику денегъ только за свое молчаніе объ ихъ трусости. И все было прекрасно, отпрыски вернулись къ намъ и кичились, сознавая, что въ нихъ течетъ кровь истыхъ спортсменовъ. Одинъ изъ нихъ принесъ съ вершины окровавленную тряпку, которую онъ швырнулъ со словами:

— Это остатки посл вашего адвоката, который сорвался въ пропасть!

— Ха-ха-ха-ха-а!— Расхохотался второй отпрыскъ.

Да, они выучились таки трескучему хвастовству въ области спорта.

* * *

Дождь лилъ безпрерывно втеченіе трехъ недль, потомъ одинъ день стояла ясная погода, а вслдъ за тмъ снова пошелъ дождь и лилъ дв недли. Все это время солнце совсмъ не показывалось, небо было покрыто тучами, горныхъ вершинъ также не было видно, мы видли передъ собою только завсу изъ дождя. Послдствіемъ этихъ ливней было то, что въ санаторіи Торетиндъ все больше и больше текли крыши.

Сно, лежавшее на лугу и ждавшее уборки, почернло и подгнило, а то, которое было сложено въ стога, запрло и испортилось.

Торпари во время убрали сно, пока стояло ведро. Они не звали и убирали его всей семьей,— его таскали и мужъ, и жена, и дти на спинахъ.

Бергенцы, а также фру Бреде съ дтьми, ухали. Двочки присли мн и поблагодарили меня за то, что я гулялъ съ ними въ горахъ и разсказывалъ имъ кое-что, потомъ он ухали. Въ санаторіи стало пусто, на прошлой недл послдними ухали адъюнктъ Хёй и фру Моли. Они отправились каждый своей дорогой, хотя направлялись въ одинъ и тотъ же провинціальный городокъ: онъ пошелъ черезъ село, давая большой крюкъ, а она направилась черезъ горы. У насъ стало очень тихо, но фрёкенъ Торсенъ все еще оставалась въ санаторіи.

Почему я не ухожу? Не знаю. И зачмъ спрашивать? Я здсь — и кончено. Слышалъ-ли ты, чтобы когда нибудь спрашивали, сколько вситъ сверное сіяніе? А потому молчи.

И куда мн дваться, если я уйду отсюда? Ужъ не думаешь ли ты, что меня тянетъ назадъ въ горы? Или, что я тоскую по моей землянк, въ которой я провелъ зиму, и по Мадамъ? У меня нтъ тоски по какому-нибудь опредленному мсту, я просто тоскую.

Разумется, я уже теперь въ такомъ возраст, что я долженъ былъ бы постичь то, что постигъ всякій сообразительный норвежецъ, а именно: что у насъ на родин все идетъ должнымъ порядкомъ въ настоящее время. И въ самомъ дл, вдь въ газетахъ было даже написано, что движеніе туристовъ значительно увеличилось въ Стурдален съ тхъ поръ, какъ тамъ открылось автомобильное движеніе,— почему же мн не отправиться туда съ радостью въ сердц?

Однако, какъ бы по привычк, я живу себ здсь и продолжаю интересоваться запоздалыми пансіонерами. Фрёкенъ Торсенъ все еще здсь. Фрёкенъ Торсенъ? Есть чмъ интересоваться! Ну, да, но вдь она не ушла, она продолжаетъ жить здсь и какъ-бы заканчиваетъ типъ Торсенъ, дитяти междуклассоваго слоя, которое училось по школьнымъ книжкамъ втеченіе всхъ своихъ дтскихъ и юныхъ лтъ, которое знаетъ, что такое ‘Artemis cotula’, но которое запустило свое развитіе и свою природу. Да, фрёкенъ Торенъ заканчиваетъ свой типъ.

Помню, нсколько недль тому назадъ, въ т дни, когда въ санаторіи Торетиндъ была приманка, съ горъ пришелъ одинъ юный отпрыскъ и принесъ съ собою окровавленный лоскутъ, онъ швырнулъ его на землю со словами: ‘Вотъ остатки вашего адвоката, который свалился внизъ!’ Фрёкенъ Торсенъ слышала это, но ни одинъ мускулъ не дрогнулъ у нея на лиц. Да, катастрофа съ адвокатомъ ничуть не затронула ее, напротивъ, она сейчасъ же выписала себ другого друга. Когда этотъ другъ появился, то оказалось что это просто какой-то шалопай, ‘независимая фигура’, какъ онъ самъ назвалъ себя, записываясь въ книгу для прізжающихъ. До сихъ поръ я не упоминалъ о немъ, потому что онъ былъ незначительне ея, да и вообще онъ самый незначительный изъ всхъ насъ. Онъ безбородый и ходитъ съ открытымъ воротомъ,— Богъ его знаетъ, можетъ быть, онъ состоитъ при какомъ-нибудь театр или при кинематограф. Фрёкенъ Торсенъ пошла къ нему на встрчу, сказала ему соотвтствующее привтствіе и поблагодарила его за то, что онъ пришелъ. Изъ этого можно было заключить, что она выписала его. Но почему же не уходила отсюда фрёкенъ Торсенъ? Почему она точно приросла къ этому мсту и даже заставляетъ другихъ приходить сюда? А вдь она первая изъ насъ всхъ еще лтомъ заявила о своемъ желаніи покинуть это мсто! Тутъ что-то неладно.

XXII.

Я задумался надъ этимъ вопросомъ и ршилъ наконецъ, что упорное нежеланіе фрёкенъ Торсенъ покинуть это мсто находится въ связи съ ея эротикой: дло въ томъ, что парень Солемъ все еще пребываетъ здсь. Какъ все это загадочно! До чего извращена эта красивая двушка! Недавно я видлъ, какъ она, высокая, гордая и невозмутимая, преднамренно близко прошла мимо Солема, не отвчая на его поклонъ. Ужъ не заподозрила ли она его въ причастности къ смерти адвоката и не потому ли она избгала его? Ничего подобнаго: она избгала его меньше, чмъ до сихъ поръ, она даже просила его брать ея письма на почту, чего до сихъ поръ не длала. Нтъ, она просто неуравновшенная натура, несчастное существо, сбившееся съ пути. Когда представлялся удобный случай, то она потихоньку пачкалась дегтемъ или трогала навозъ, разложенный на поляхъ, она принюхивалась къ гнилому запаху, и ей это не было противно.

Разъ какъ-то Солемъ въ ея присутствіи разразился излишне тяжеловснымъ ругательствомъ, когда лошадь не хотла стоять смирно, она посмотрла на него, слегка вздрогнула и вся вспыхнула. Но она сейчасъ же овладла собой и спросила Іозефину:

— Скоро ли этотъ человкъ уберется отсюда?

— Скоро,— отвтила Іозефина,— дня черезъ два.

Не смотря на то, что фрёкенъ Торсенъ воспользовалась этимъ удобнымъ случаемъ, чтобы спросить это самымъ равнодушнымъ тономъ, видно было, что вопросъ этотъ имлъ для нея большое значеніе. Она молча повернулась и пошла.

Фрёкенъ Торсенъ не ушла, о, нтъ, Солемъ имлъ для нея эротическую притягательную силу. Отчаяніе Солема, его низменная страсть, которую она сама зажгла, его грубость, его вожделнія самца, его алчущія руки, его дерзкіе взоры,— все это возбуждало ее и она принюхивалась къ этому. Это заблудшее созданіе было до такой степени исковеркано, что чувствовало удовлетвореніе своихъ страстныхъ вожделній уже отъ одной только близости этого человка. Типъ Торсенъ, разумется, лежалъ по вечерамъ въ своемъ уединенномъ помщеніи и наслаждался при мысли о томъ, что въ другомъ зданіи лежитъ мужчина и мучается отъ страсти къ ней.

Ну, а другъ ея, комедіантъ? Этотъ былъ совсмъ въ другомъ род. Въ его натур не было ничего бычачьяго, въ немъ не было натиска, въ немъ была одна только театральная развязность…

* * *

Да, я продолжаю здсь жить и проявляю мелочность и любопытство, и я стараюсь выспросить Солема относительно катастрофы съ адвокатомъ. Мы съ нимъ вдвоемъ въ сара.

Почему онъ солгалъ и сказалъ, что датчанинъ совершитъ восхожденіе на Синюю иглу?

Солемъ посмотрлъ на меня, какъ бы ничего не понимая.

Я повторилъ свой вопросъ.

Солемъ отрекся отъ всего и сказалъ, что онъ ни слова не говорилъ объ этомъ.

— Но я самъ слышалъ это,— замтилъ я.

— Нтъ, вы не могли этого слышать,— возразилъ онъ.

Пауза.

Вдругъ Солемъ бросился на полъ и сталъ кататься по нему, весь съежившись, словно комокъ. Это продолжалось нкоторое время, потомъ онъ всталъ. Мы пристально посмотрли другъ на друга въ то время, какъ онъ отправлялъ на себ платье. У меня пропала охота продолжать съ нимъ этотъ разговоръ и я ушелъ. Вдь онъ во всякомъ случа долженъ былъ скоро покинуть насъ.

Посл этого мною опять овладла скука и, чтобы поддразнить самого себя, я отошелъ въ сторону и крикнулъ:— Кирпича въ замокъ! Теленокъ гораздо здорове сегодня!— Совершивъ это, я почувствовалъ равнодушіе ко всему, а, такъ какъ деньги мои начали приходить къ концу, то я написалъ своему издателю и сообщилъ, что скоро пришлю ему необыкновенно интересную рукопись. Однимъ словомъ, я велъ себя, какъ влюбленный. Вс симптомы были на-лицо.

Чтобы взять быка за рога, спрошу тебя прямо: ты наврное подозрваешь меня въ томъ, что я остаюсь вблизи фрёкенъ Торсенъ изъ личнаго интереса? Въ такомъ случа надо отдать мн справедливость и согласиться, что я ловко скрылъ на этихъ страницахъ, что интересовался ею только, какъ объектомъ, какъ темой. Лучше переверни нсколько страницъ сначала и посмотри. Въ моемъ возраст не влюбляются, а если влюбляются, то длаются смшными,— всмъ курамъ на-смхъ… Ну, и кончено съ этимъ.

Но съ однимъ я не могу покончить, это никогда не надодаетъ мн: сидть въ полномъ одиночеств у себя въ комнат, въ темнот, и чувствовать себя прекрасно. Это во всякомъ случа послдняя отрада.

* * *

Интермеццо:

Фрёкенъ Торсенъ прогуливается со своимъ комедіантомъ, я слышу ихъ шаги, слышу ихъ голоса, но по вечерамъ уже стало темно и изъ своей комнаты я не вижу ихъ. Они останавливаются передъ моимъ окномъ, которое раскрыто, они облокачиваются о подоконникъ, комедіантъ говоритъ, умоляетъ ее о чемъ-то, на что она не соглашается, онъ пытается увлечь ее за собой, но она сопротивляется.

Тогда онъ выходитъ изъ себя:

— На кой чортъ выписала ты меня въ такомъ случа сюда?— спрашиваетъ онъ со злобой.

Она разражается слезами и говоритъ:

— Такъ ты только для этого и пришелъ, у — у! Но я вовсе не такая, ты можешь оставить меня въ поко, кажется, я теб ничего не сдлала.

Я — знатокъ женскихъ сердецъ? Одно воображеніе! Хвастовство! Я вмшался только потому, что мн непріятно было слышать, какъ она плачетъ, чтобы дать знать о моемъ присутствіи, я передвинулъ стулъ и кашлянулъ.

Онъ сейчасъ же насторожился, замолкъ и сталъ прислушиваться, но она сказала:

— Ничего, тутъ никого нтъ…

Конечно, тутъ былъ кто-то, и она прекрасно знала, кто. Однако не въ первый разъ фрёкенъ Торсенъ пускаетъ въ ходъ этотъ маневръ противъ меня, она уже и раньше длала видъ, будто не знаетъ, что я могу ее услышать, и разыгрывала чуть-ли не у меня подъ носомъ интересныя сцены. И каждый разъ я давалъ себ слово ничмъ не проявлять себя, но до сихъ поръ она еще никогда не плакала, а теперь она разразилась слезами.

Зачмъ она пускается на вс эти фокусы? Чтобы оправдать себя въ моихъ глазахъ, въ глазахъ пожилого человка и выставить себя такой хорошей и такой ловкой. Но, милое дитя, вдь я отдавалъ теб должное уже раньше, я распозналъ тебя по твоимъ рукамъ! Ты такъ противорчишь природ! Вдь теб двадцать седьмой годъ, а ты остаешься безплодной и не распустилась!

Парочка удалилась.

* * *

Есть еще нчто, что никогда не надодаетъ мн, уединяться и сидть въ полномъ одиночеств въ лсу и наслаждаться покоемъ и мракомъ, царящими вокругъ меня. Это послдняя отрада.

Въ одиночеств и мрак есть что-то возвышенное и религіозное, — вотъ почему человкъ стремится къ этому. Человкъ старается удалиться отъ другихъ людей вовсе не исключительно потому, что можетъ выносить только свое собственное общество, нтъ, нтъ. Но есть что-то мистическое въ томъ чувств, которое охватываетъ тебя, когда на тебя съ глухимъ ропотомъ издалека надвигается міръ, а между тмъ онъ вблизи тебя, и ты находишься какъ-бы въ центр вездсущаго. Это, вроятно, Богъ. А ты самъ представляешь собою одно изъ звеньевъ во всемъ этомъ…

Чего мое сердце трепещетъ мятежно,

Куда направляюсь я робкой стопой?..

Вонъ лсъ, одинокій, тяжелый, безбрежный,

Вонъ домъ, что оставилъ я тамъ, за собой…

Я къ городу шагъ направляю небрежный,

Къ нему подхожу я ночною порой…

Все тихо… Все спитъ… Я стою одиноко…

Въ ушахъ моихъ чуткихъ отрадно молчитъ

Въ покой погрузившійся міръ… Вонъ широко

Раскинулся городъ, закованъ въ гранитъ,

Къ нему вс стремятся волною глубокой,—

Но мн что тамъ длать?.. Пусть мирно онъ спитъ.

…Люлль, люлль?.. Это въ рощ звенятъ колокольчики?..

Къ покою лсному иду я обратно

Въ безмолвный и поздній полуночи часъ…

Укромный тамъ есть уголокъ,— ароматно

Цвтетъ тамъ черемуха, радуя глазъ.

Тамъ голову въ верескъ склоню я отрадно,

И въ вольномъ простор засну я тотчасъ… ¹).

¹) Переводъ Е. В. Гешина.

…Люлль, люлль!.. Это колокольчики звенятъ въ рощ.

Романтикъ? Да. Одна лишь сантиментальность и настроеніе и стихи и ничего больше? Да.

Это послдняя отрада.

XXIII.

Наконецъ-то появилось солнце. Оно появилось не по-королевски, пылая темнымъ золотомъ, оно засіяло на неб поцарски, потому что разсыпало вокругъ себя снопы золотыхъ искръ. Этого теб не понять, дружокъ, а потому совершенно безразлично, какой наборъ словъ предлагаютъ теб въ настоящее время. Но, какъ я уже сказалъ, на неб по-царски засіяло солнце.

Погода какъ разъ такая, когда пріятно гулять въ лсу, настало грибное время и повсюду натыкаешься на эти желтыя диковинки, которыя вдругъ выросли изъ-подъ земли. Еще недавно ихъ не было, или же я не замчалъ ихъ, а, можетъ быть, они находились подъ покровомъ земли. Въ грибахъ есть что-то незаконченное, они напоминаютъ зародыши въ первой стадіи, но, если присмотрться къ нимъ ближе, то оказывается, что это чудо законченности.

Тутъ есть сырожки, шампиньоны, боровики. Есть тутъ и мухоморы… О, Боже, да вдь они принадлежатъ къ милому семейству шампиньоновъ, а между тмъ они, какъ Ни въ чемъ не бывало, стоятъ себ тутъ и смертельно опасны. Что за глубина мысли! Отрава, преступникъ, воплощеніе профессіональной порочности я въ то же время нарядный, блистательный кардиналъ грибовъ! Я отламываю отъ него кусочекъ и жую его, онъ вкусный и таетъ на язык, но, такъ какъ я трусъ, то я выплевываю его. Не употреблялись ли прежде мухоморы для выдлки холста? А на зар нашего времени мы умираемъ отъ волоска въ горл.

Солнце постепенно садится. Вдали на горномъ кряж пасется скотъ, но теперь онъ направляется домой. По звону колокольчиковъ я слышу, что онъ уже спустился въ низину. Раздается тонкій звонъ -и низкій, а иногда колокольчики звонятъ заразъ такъ гармонично, что въ этомъ звон получается какой-то смыслъ, какая-то аллегорія, это выходитъ прелестно.

А какъ отрадно смотрть на былинки, на маленькіе цвточки и мелкія растенія. На томъ мст, гд я лежу, рядомъ съ моей головой стоитъ маленькое стручковое растеніе, оно иметъ какой-то особенный сосредоточенный видъ, нсколько зеренъ выпячиваются изъ стрючка… О, Господи, да вдь это растеньице готовится быть матерью! Оно переплелось съ сухой вткой и я освобождаю его отъ нея. Его пронизываетъ живая жизнь, солнышко наконецъ-то согрло его сегодня и призвало къ исполненію своего назначенія. О, что за прелестное, маленькое чудо!

Солнце закатывается, повялъ втерокъ, лсъ сладко и глубоко вздыхаетъ и склоняется… Наступилъ вечеръ.

Я остаюсь лежать на своемъ мст еще цлый часъ или два, птицы уже давно успокоились, спускается непроницаемый и мягкій мракъ… Я встаю и направляюсь домой ощупью, шагъ за шагомъ, держа передъ собой вытянутыя руки, пока не выхожу на лугъ, гд немного свтле. Я шагаю по разбросанному сну, оно жесткое и черное, и мои ноги скользятъ, потому что оно совсмъ гнилое. Когда я дохожу до домовъ, на встрчу мн вылетаетъ летучая мышь, она летитъ совсмъ беззвучно, словно крылья ея изъ пны, каждый разъ, когда она пролетаетъ мимо меня, по моему тлу пробгаетъ холодная дрожь.

Вдругъ я останавливаюсь.

Предо мной появился человкъ, его фигура вырисовывается на стн новаго дома. На немъ плащъ, онъ напоминаетъ дождевой плащъ комедіанта, ни во всякомъ случа это не самъ маленькій комедіантъ. Вотъ человкъ вошелъ въ домъ, ну да, такъ-таки и вошелъ прямо въ домъ. Это Солемъ.

Вдь она спитъ въ этомъ дом, думаю я, ну такъ что-жь? Она одна въ этомъ большомъ дом, фрёкенъ Торсенъ тамъ совсмъ одна. Прекрасно. И вотъ туда вошелъ Солемъ.

Я стою, гд остановился, и жду, чтобы быть наготов, если бы понадобилась моя помощь. Вдь я человкъ, а не чудовище какое-нибудь. Проходитъ нкоторое время. Онъ даже не старается держать себя тише, я слышу, какъ онъ поворачиваетъ ключъ въ двери. Ну вотъ, теперь раздастся крикъ… Чу! Но я ничего не слышу, ровно ничего, слышно, какъ передвинули стулъ, а больше ничего, ни разговора, ни спора… ну…

Но, Господи, вдь этотъ Солемъ способенъ на все! Онъ чего-нибудь добивается, онъ не даромъ пошелъ къ ней, онъ способенъ прибгнуть къ насилію надъ ней! Не постучать ли мн въ окно? Постучать… но зачмъ? Вдь стоитъ ей только крикнуть, какъ я буду возл нея, клянусь!

Криковъ не слышно.

Часы бгутъ, я слъ, я все стерегу. Само собою разумется, я не уйду во-свояси и не покину безащитное существою. А часы идутъ, одинъ за другимъ. Тамъ, въ новомъ дом, происходитъ основательная исторія, не какіе-нибудь пустяки, нтъ… Вотъ скоро уже и свтать начнетъ.

Вдругъ мн приходитъ въ голову, что онъ убьетъ ее, что онъ, можетъ быть, уже убилъ ее. Меня охватываетъ страхъ и я собираюсь встать,— но тутъ снова раздается звяканье ключа въ замк и въ дверяхъ появляется Солемъ. Онъ и не думаетъ обращаться въ бгство, онъ спокойно возвращается той дорогой, которой пришелъ, онъ идетъ къ моему крыльцу, тамъ онъ вшаетъ плащъ комедіанта на то мсто, гд онъ раньше вислъ, а затмъ снова выходитъ на дворъ. Но теперь онъ голый. Подъ плащемъ на немъ ничего не было надто. Неужели это возможно? Отчего же нтъ? Никакихъ препятствій, ничего стсняющаго, великолпная нагота! Солемъ обдумалъ все основательно. А теперь онъ идетъ, въ чемъ мать родила, по двору и проходитъ т нсколько шаговъ, которые раздляютъ его отъ его каморки.

Ахъ, ужь этотъ Солемъ!

Я сижу и размышляю, стараюсь придти въ себя и собраться съ силами. Что случилось? Въ новомъ дом продолжаетъ царить тишина, но, повидимому, фрёкенъ не умерла, я длаю этотъ выводъ уже по тому, что Солемъ совершенно спокойно ушелъ въ свою каморку, зажегъ тамъ свчу и улегся спать.

У меня отлегло отъ души при мысли о томъ, что она жива, я ободряюсь, мною овладваетъ излишняя отвага: если только онъ осмлился убить ее, думаю я, то я донесу на него. Ему не будетъ пощады. И тогда я ужъ заразъ обличу его въ ея смерти и въ смерти адвоката, Я пойду дальше, заодно я донесу и на вора, съ которымъ мн пришлось столкнуться зимою, на того самаго, который укралъ свиной бокъ у торговца и который продалъ мн пакетъ табаку изъ своего мшка. Да, ужь тогда я не буду молчать, нтъ, довольно…

XXIV.

Утромъ Солемъ пришелъ въ кухню, полъ, получилъ разсчетъ отъ Поля, а также отъ женщинъ, и вернулся въ свою каморку. Онъ не спшилъ, время было уже не раннее, но онъ, не торопясь, тщательно завязалъ свой мшокъ, прежде чмъ отправиться въ путъ. Уходя, онъ нсколько замедлилъ шагъ и посмотрлъ въ окна новаго зданія, проходя мимо него.

Итакъ, Солемъ ушелъ.

Немного спустя появилась фрёкенъ Торсенъ къ завтраку. Она сейчасъ же спросила про Солема. Почему это фрёкенъ вдругъ такъ заинтересовалась Солемомъ? Нтъ сомннія въ томъ, что она преднамренно оставалась у себя въ комнат до тхъ поръ, пока онъ не ушелъ, она могла бы сойти къ завтраку уже давнымъ-давно, если бы хотла застать его. Но она ршила, что врне будетъ, если она появится въ нсколько возбужденномъ состояніи. Вдь я, этакая ночная крыса, могъ кое-что и подглядть ночью.

— Гд Солемъ?— спросила она съ негодованіемъ.

— Солемъ уже ушелъ,— отвтила Іозефина.

— Ну, для него такъ, пожалуй, и лучше!

— Почему это?— спросила Іозефина.

— О, это былъ ужасный человкъ!

Она была очень возбуждена. Но потомъ она успокоилась, днемъ ея возбужденіе улеглось, не было ни слезъ, ни какихъ-нибудь другихъ выходокъ, только она не ходила своей гордой поступью, а больше сидла въ тишин.

Но и это потомъ прошло, она вскор забыла про Солема въ нашемъ обществ, а дня черезъ два она стала такой же, какою была раньше. Она длала прогулки, болтала съ нами и смялась, а комедіанта она заставила качать себя въ качеляхъ, какъ во времена адвоката…

Вечеромъ я вышелъ прогуляться, погода была прекрасная и было темно, не было ни луны, ни звздъ. Маленькая рчка Рейса слегка бурлила въ отдаленіи,— вотъ и все, что я слышалъ, и въ этотъ вечеръ надъ всми вершинами царили Богъ и Гёте и покой. Когда я посл прогулки возвратился къ себ, я вошелъ на ципочкахъ, соотвтственно своему настроенію, и раздлся и улегся въ темнот.

Тутъ къ моему окну снова подошли эти безумцы, фрёкенъ Торсенъ и комедіантъ. Такъ что же? Но это мсто для разговора выбралъ, конечно, не онъ, а она, такъ какъ она предположила, что я уже возвратился къ себ. Теперь я долженъ былъ услышать кое-что.

Но для чего мн надо было услышать, что онъ все еще продолжаетъ молить ее?

— Я хочу, чтобы этому насталъ конецъ,— сказалъ онъ,— завтра я ухожу отсюда.

— Да, да,— отвтила она…— Нтъ, только не сегодня,— промолвила она вдругъ,— милый, лучше въ другой разъ… не правда ли? Немного позже? Мы поговоримъ объ этомъ завтра. Спокойной ночи.

Тутъ у меня въ первый разъ блеснула мысль: она хочетъ возбудить тебя, пожилого человка! Она хочетъ, чтобы ты также, потерялъ голову, какъ и другіе! Вотъ чего она добивается! И тутъ я вспомнилъ, что еще въ то время, когда здсь жилъ адвокатъ, и даже раньше, во времена купца Ватта, она говорила мн иногда ласковое слово и бросала на меня взоры, которые выходили изъ обыденныхъ рамокъ любезности и были настолько краснорчивы, насколько это позволяла ея гордость. Да, она ровно ничего не имла противъ того, чтобы также и старость безумствовала изъ-за нея. И еще вотъ что: раньше она старалась показать себя неприступной, теперь это прошло, разв не стояла она въ это мгновеніе у меня подъ окномъ и не проявляла лишь маленькое сопротивленіе, давая въ то же время самую положительную надежду? ‘Только не сегодня… лучше въ другой разъ!’ — сказала она. Да, конечно, маленькое колебаніе, нкоторая отсрочка… и я долженъ былъ услыхать это. Это было заблудшее созданіе, но въ то же время она обладала необыкновенной ловкостью и той смекалкой, какая присуща душевнобольнымъ. Но до него она сбилась съ пути!

Милый мой, вс куры смются, он смются надъ тобой!

* * *

День спустя мы сидимъ въ гостиной втроемъ. Фрёкенъ Торсенъ и комедіантъ читаютъ вмст одну книгу, а я другую.

— Не хочешь ли оказать мн одну большую услугу?— говоритъ она ему.

— Съ восторгомъ!

— Пойди на то поле, гд мы сегодня сидли, и принеси оттуда мои галоши.

И онъ ушелъ, чтобы оказать ей большую услугу. Проходя по двору, онъ распвалъ шансонетку и вообще былъ, повидимому, въ прекрасномъ настроеніи духа.

Она обернулась ко мн:

— Почему вы такъ притихли?

— Что такое?

— Вы такъ притихли.

— Въ такомъ случа, послушайте вотъ это,— говорю я и принимаюсь вслухъ читать ту книгу, которая была у меня въ рукахъ. Я прочелъ порядочный кусокъ.

Она хотла нсколько разъ прервать меня, наконецъ, она сказала нетерпливо:

— Ну, да, но что это такое, что я должна слушать?

— Это ‘Мушкетеры’. Вы должны согласиться, что это очень занятно.

— Я уже читала это,— возразила она. И она начала по своему обыкновенію складывать руки и разнимать ихъ.

— Такъ послушайте тогда нчто такое, чего вы раньше не читали,— сказалъ я. Я пошелъ въ свою комнату и принесъ оттуда нсколько листковъ своей рукописи. Это были кое-какія стихотворенія, о, ничего особеннаго, кое-какая мелочь. Въ сущности, у меня вовсе нтъ привычки читать свои произведенія, но я воспользовался этимъ предлогомъ, потому что хотлъ помшать ей прикидываться передо мной жалкой и вообще говорить со мной,

А пока я читалъ ей свои стихотворенія, комедіантъ возвратился.

— Тамъ никакихъ галошъ не было,— сказалъ онъ.

— Неужели?— отвтила она разсянно.

— Увряю тебя, я искалъ повсюду.

Посл этого она встала и ушла.

Онъ съ нкоторымъ удивленіемъ посмотрлъ ей вслдъ и остался сидть минуты дв. Потомъ ему что-то пришло въ голову.

— Я увренъ, что ея галоши стоятъ въ передней,— сказалъ онъ и бросился вслдъ за ней.

Я остался на своемъ мст и задумался. Въ ея голос было что-то ласкающее, когда она сказала: вы такъ притихли. Разгадала ли она меня и поняла ли она мое чтеніе? Конечно. Ее нельзя было назвать глупой. Глупымъ-то оказался я, а не кто другой. Какой-нибудь спортсменъ пришелъ бы въ отчаяніе отъ меня. Есть люди, которые занимаются любовнымъ спортомъ, они находятъ это очень занятнымъ, я никогда ни изъ чего не длалъ спорта. Я любилъ и даже немного кутилъ и позволялъ себ увлекаться, сообразно моей натур, но вотъ и все! Я человкъ стараго пошиба. А теперь я сижу въ вечернихъ сумеркахъ,— это вечеръ пятидесятилтнихъ. Ну, и кончено съ этимъ!

Но вотъ комедіантъ возвратился въ гостиную, смущенный, обиженный: она выгнала его, она плачетъ.

Меня это ничуть не удивило, это было рзкое проявленіе типа.

— Нтъ, какъ вамъ это нравится, она велла мн убираться! Завтра я ухожу.

— Вы нашли галоши?— спросилъ я.

— Ну, конечно!— отвтилъ онъ.— Он стояли въ ея собственной прихожей. Вотъ он!— сказалъ я ей.— Хорошо, хорошо,— отвтила она,— Вдь он у тебя подъ самымъ носомъ,— сказалъ я.— Да хорошо же! Убирайся вонъ!— отвтила она и расплакалась. Ну, я и ушелъ.

— Ничего, это пройдетъ.

— Не правда ли? Конечно, это должно пройти. Нтъ, никто не можетъ разобраться въ этихъ женщинахъ, таково мое мнніе. Но все-таки, это великолпный полъ, то-есть женскій полъ, чертъ побери, что за великолпный полъ! Этого отрицать нельзя.

Онъ никакъ не могъ успокоиться, посидлъ немного и потомъ опять вышелъ.

* * *

Вечеромъ фрёкенъ Торсенъ первая явилась въ столовую, она уже была тамъ, когда мы пришли, и мы слегка кивнули другъ другу. Съ комедіантомъ она была очень ласкова и старалась загладить свою недавнюю рзкость.

Онъ усаживается за столъ и сейчасъ же находитъ въ своей салфетк записку, листочекъ бумаги, сложенный и вложенный въ салфетку. Онъ приходитъ въ изумленіе и выпускаетъ изъ рукъ все, чтобы развернуть записку и прочесть ее. Радостное восклицаніе и улыбка, вслдъ затмъ онъ устремляетъ свои веселые голубые глаза на фрёкенъ Торсенъ, но, такъ какъ она сидитъ, опустивъ глаза и нахмуривъ брови, онъ сейчасъ же суетъ записочку въ жилетный карманъ.

Тутъ, вроятно, онъ догадывается, что выдалъ ее, а потому онъ старается загладить свою оплошность:

— Ну, сть такъ сть,— говоритъ онъ, длая такой видъ, будто собирается изо всхъ силъ налечь на ду.

Зачмъ она написала ему? Вдь она могла поговорить съ нимъ. Онъ сидлъ на крыльц, когда она вышла изъ своей комнаты, и она прошла мимо него. Неужели она разсчитала, что милый комедіантъ не совладаетъ съ собой и посвятитъ третье лицо въ эту тайну?

Но зачмъ доискиваться причинъ, зачмъ спрашивать: комедіантъ сълъ очень мало, но тмъ не мене онъ сіялъ отъ счастья. По всей вроятности, на записочк стояло ‘Да’, было положительное общаніе, повидимому, она не собиралась больше гнать его.

XXV.

Дня черезъ два они уйдутъ отсюда. Они отправятся бъ путь вмст, тмъ все это и кончится.

Мн оставалось только пожалть ихъ обоихъ. Жизнь прекрасна, но жизнь сурова. Одинъ результатъ былъ во всякомъ случа достигнутъ: она не напрасно выписала его, а онъ не напрасно явился на ея зовъ.

Итакъ, это дйствіе окончено. Но за этимъ дйствіемъ послдуетъ еще нсколько, много дйствій.

Она пала: посл того, какъ ее ограбили, она добровольно отдала себя, какой смыслъ беречь себя теперь? Это можетъ кончиться крайностью: съ половины наклонной плоскости легко соскользнуть въ самый низъ. Типъ этотъ извстенъ, его можно встртить въ санаторіяхъ и пансіонахъ, тамъ его родная почва, тамъ онъ процвтаетъ.

Въ санаторіи въ одинъ прекрасный день появляется барышня, выросшая въ нужд, сдавшая всевозможные экзамены и ставшая ‘самостоятельной’. Она является въ санаторію, боле или мене измученная, прямо изъ душной конторы или съ учительской каедры, и вдругъ начинаетъ пользоваться пріятнымъ и неограниченнымъ досугомъ и обильной дой со множествомъ консервовъ. Общество вокругъ нея постоянно мняется, туристы приходятъ и уходятъ, она переходитъ изъ рукъ въ руки, разговариваетъ съ ними и при этомъ царитъ ‘деревенскій тонъ’. Такая жизнь полна легкомыслія, въ ней совершенно отсутствуетъ всякій смыслъ. Ей не приходится даже какъ слдуетъ спать, потому что ей мшаетъ сосдъ въ смежной комнат, изъ которой доносится малйшій звукъ черезъ тонкую перегородку, а кром того по ночамъ хлопаютъ дверьми прізжающіе и узжающіе газетчики и спортсмены. Черезъ очень короткій промежутокъ времени она теряетъ свое нормальное состояніе, она чувствуетъ отвращеніе къ людямъ, отвращеніе къ самой себ и къ тому мсту, гд она живетъ. Ей богу, появись въ это время хоть сколько-нибудь сносный шарманщикъ, она убжитъ съ нимъ. И вотъ она связывается съ тмъ, кто ей попался подъ руку, съ проводникомъ, живущимъ тутъ же, и она осыпаетъ его вниманіемъ, обматываетъ его пальцы тряпками, а потомъ она связывается съ первымъ встрчнымъпоперечнымъ, являющимся въ санаторію.

Это типъ Торсенъ.

А въ настоящее мгновеніе она ходитъ по своей комнат, собираетъ остатки самой себя и приготовляется покинуть свое лтнее мстопребываніе. О, да, на это требуется не мало времени, остатковъ такъ много, они разбросаны по всмъ угламъ. И во время этихъ сборовъ, быть можетъ, она утшаетъ себя тмъ, что знаетъ, какъ родительный падежъ отъ слова mensa.

Съ комедіантомъ дло обстоитъ не такъ плохо, онъ ничмъ не поступился, онъ остался такимъ же беззаботнымъ, онъ ничего не потерялъ и съ нимъ ничего не случилось. Какимъ онъ пришелъ, такимъ и уходитъ: веселымъ, добродушнымъ и голымъ. Къ тому же онъ какъ бы нсколько возмужалъ, такъ какъ дйствительно совершилъ побду. Теперь остается вопросъ, будутъ ли у него только пріятные часы съ типомъ Торсенъ.

Онъ расхаживаетъ по двору и ждетъ, пока она соберется въ путь. Разъ, когда она промелькнула въ дверяхъ, онъ крикнулъ ей:

— Скоро ли ты, наконецъ, будешь готова? Вдь намъ надо перевалить черезъ горы.

Она отвтила:

— Не могу же я отправиться въ путь съ непокрытой головой.

Онъ вышелъ изъ себя:

— Ну, конечно, теб надо надть шляпу, и это требуетъ времени. Фу!

Тутъ она смрила его холоднымъ взоромъ и сказала:

— Ты такой… откровенный.

Если бы отплатилъ онъ ей той же монетой, то начались бы слезы, упреки и ‘уходи одинъ’: и запозданіе на цлый часъ, а потомъ примиреніе, объятія… Но комедіантъ перемнилъ тонъ и отвтилъ добродушно по своему обыкновенію:

— Откровенный? Ну что же, можетъ быть. Въ такомъ случа, извини.

И онъ снова сталъ ходить взадъ и впередъ по двору, принимался напвать и размахивалъ своей палкой. Я обратилъ вниманіе на женскую форму его ногъ. Я замтилъ, что у него были необыкновенно толстыя ляшки, и въ этой толщин было что-то неестественное, что-то противорчащее его полу. Кром того, онъ ходилъ носками внутрь. Н-да, и воротъ у него былъ открытый, а дождевой плащъ царственно свшивался съ его плечъ, хотя дождя не было. Это величественное зрлище производило ужасно комичное впечатлніе. Но зачмъ злословить по поводу дождевого плаща? Вдь его настоящій обладатель и не думалъ злоупотреблять имъ, нтъ, нтъ, этотъ плащъ свшивался съ его плечъ такъ невинно, словно одяніе Христа.

Да и вообще зачмъ злословить по поводу чего бы то ни было? Жизнь прекрасна, но жизнь сурова. Я подумалъ: вотъ она сейчасъ выйдетъ, и тогда произойдетъ слдующее: я стою и жду, чтобы проститься съ ней. Она протягиваетъ мн на прощаніе руку. Почему вы ничего не говорите?— спрашиваетъ она, стараясь скрыть смущеніе и притвориться развязной.— Чтобы не оскорбить васъ въ вашемъ великомъ заблужденіи, отвчаю я.— Ха-ха-ха,— смется она излишне громко и неестественно,— вы въ великомъ заблужденіи, спасибо! И она становится все озлобленне и озлобленне, а я остаюсь спокойнымъ и положительнымъ и сохраняю отеческій видъ, чувствую себя вполн правымъ. И все-таки я говорю нчто знаменательное:— Не губите себя больше, фрёкенъ.— Тутъ она высоко поднимаетъ голову и отвчаетъ, поблднвъ отъ обиды:— Не губить себя… я не понимаю васъ!— Но вдь можетъ случиться, что фрёкенъ Торсенъ, эта, въ сущности, гордая и здравомыслящая двушка, вдругъ прозретъ и выйдетъ изъ себя:— Но почему же? Почему мн не продолжать губить себя? Зачмъ мн беречь себя? Я уже погубила себя, я все время губила себя, начиная со школьнаго времени, а теперь мн двадцать семь лтъ…

Въ моей голов вихремъ проносились мысли и мн, наконецъ, захотлось уйти. Быть можетъ, и она, собираясь у себя въ комнат, желаетъ, чтобы я не стоялъ здсь.

— Прощайте,— говорю я комедіанту.— Будьте добры, передайте мой привтъ фрёкенъ, я долженъ уйти.

— Прощайте,— говоритъ онъ, съ нкоторымъ удивленіемъ пожимая мою руку.— Вы не можете подождать еще немного? Впрочемъ, я передамъ вашъ привтъ фрёкенъ. Прощайте, прощайте.

Я иду кратчайшимъ путемъ, чтобы поскоре укрыться, а, такъ какъ я хорошо знаю здсь каждый уголокъ, то я сворачиваю за дворъ и нахожу себ удобное мсто. Отсюда я ршилъ смотрть, какъ уйдетъ эта пара. Она должна была еще выйти на дворъ, чтобы распрощаться со всми.

Я вспомнилъ, что въ послдній разъ разговаривалъ съ ней вчера, что мы говорили только о пустякахъ, о которыхъ я уже забылъ, а сегодня я еще совсмъ не разговаривалъ съ нею…

Вотъ они появились.

Странно — они представляли собою какъ бы нчто единое, они поднимались въ гору другъ за другомъ, но они принадлежали другъ другу. Они не разговаривали, они, вроятно, уже обмнялись необходимыми словами, жизнь была для нихъ чмъ-то обычнымъ, имъ оставалось только постараться быть сносными другъ для друга. Онъ шелъ впереди, она слдовала за нимъ на разстояніи нсколькихъ шаговъ, ея фигура производила какое-то одинокое впечатлніе на каменномъ фон скалы. Что сдлалось съ ея стройнымъ высокимъ тломъ? Она какъ будто стала меньше ростомъ отъ того, что подобрала выше юбки, и на спин несла мшокъ. У каждаго изъ нихъ было по мшку, но она несла его мшокъ, а онъ ея, вроятно, потому, что у нея было съ собой больше вещей и ея мшокъ былъ тяжеле. Такъ они обмнялись ношей — какъ-то они будутъ мняться впослдствіи? Вдь она уже не была больше учительницей, а онъ, быть можетъ, не состоялъ больше при какомъ-нибудь театр или кинематограф.

Они шли въ гору по каменистой голой почв, гд не было ни одного деревца, разв росъ кое-гд небольшой можжевеловый кустикъ. Вдали, на горномъ кряж бурлитъ рчка Рейса. Эти двое сложили вмст свое тряпье и отправились въ путь… на слдующей станціи они будутъ мужемъ и женой, и возьмутъ только одну комнату, ради сокращенія издержекъ.

Вдругъ я встаю и собираюсь… да, я собираюсь изъ состраданія и человколюбія, а также по долгу, бжать за ней и сказать… придумать что-нибудь подходящее слово, сказать: — Не идите дальше.— Это было бы дломъ одной минуты или двухъ, это было бы добрымъ дломъ, долгомъ…

Но вотъ они исчезли за горой.

Ее звали Ингеборгъ.

XXVI.

Да, и я также отправляюсь въ путь, я, послдній пансіонеръ въ санаторіи Торетиндъ. Да и время уже позднее, утромъ въ первый разъ выпалъ мокрый, жалкій снгъ.

Въ усадьб наступила тишина, теперь Іозефина могла бы играть для меня на фортепіано сколько угодно и она была бы очень внимательна къ послднему гостю, но и мн пора отправляться въ путь. Къ тому же у Іозефины нтъ основанія играть или быть веселой, потому что въ этомъ году дла были очень плохи, а дальше можно было ожидать еще худшаго. Такъ что впереди не было ничего пріятнаго. Ну, какъ-нибудь да наладится все это,— говоритъ Іозефина. Да ей и нечего особенно безпокоиться, потому что у нея въ банк лежатъ деньги, а, кром того, нтъ сомннія въ томъ, что у Іозефины есть женихъ по ту сторону горъ.

Да, Іозефина всегда устроится какъ-нибудь, она особа положительная. Вотъ, хотя бы взять случай съ фрёкенъ Торсенъ, когда та покидала со своимъ другомъ санаторію. Другъ ея не могъ уплатить своего счета и сказалъ только, что ожидалъ присылки денегъ, но т не пришли, а ждать ихъ ему нельзя, такъ какъ у него неотложныя дла. Да, да, но когда же будетъ счетъ уплоченъ? Онъ будетъ уплоченъ изъ города, о, тотчасъ же, конечно, вдь деньги тамъ лежатъ и ждутъ.

— Но вовсе нельзя быть увреннымъ въ томъ, что мы получимъ деньги — отъ него, во всякомъ случа, — сказала Іозефина.— Дло въ томъ, что у насъ и раньше бывали такіе молодчики. А, кром того, меня досада взяла, глядя на него, когда онъ расхаживалъ по двору, какъ ни въ чемъ не бывало, подбрасывалъ палку и ловилъ ее. И вотъ, когда фрёкенъ Торсенъ пришла прощаться, я и спросила ее, не можетъ ли она уплатить его счетъ? Фрёкенъ Торсенъ прямо въ ужасъ пришла и спросила, разв не уплатилъ онъ самъ? Нтъ, отвтила я, онъ не уплатилъ, а въ этомъ году намъ нуженъ каждый шиллингъ, сказала я, потому что дла у насъ были очень плохи, гораздо хуже прежняго. Фрёкенъ Торсенъ сказала, что мы получимъ деньги, и спросила, сколько надо заплатить. Тогда я сказала, сколько онъ долженъ, и она сказала мн, что сейчасъ не можетъ уплатить на него, но что она позаботится о томъ, чтобы деньги были высланы, и что я могу положиться на нее. И я уврена, что лы получимъ наши деньги, хотя бы и не отъ него. Потому-то фрёкенъ Торсенъ пришлетъ ихъ во что бы то ни стало…

Разсказавъ это, Іозефина пошла приготовить мн провню для путешествія.

Теперь и Поль все время на ногахъ, хотя, быть можетъ, онъ и не всегда твердо стоитъ на нихъ, но, во всякомъ случа, онъ на ногахъ. Но въ немъ нтъ никакой бодрости духа, онъ неохотно занимается кое-какимъ дломъ, задаетъ корму лошадямъ, рубитъ дрова — вотъ и все. Пора было бы вывозить навозъ изъ лтняго хлва, но Поль все откладываетъ и откладываетъ эту работу, и изъ этого, вроятно, такъ ничего и не выйдетъ. И дло идетъ кое-какъ, ни шатко, ни валко. Утромъ выпалъ первый мокрый снгъ и покрылъ сно, все еще разложенное на мокромъ лугу. Такъ оно и останется тамъ до весны. А жалко бднягу Поля. Въ сущности, это хорошій человкъ, но онъ безъ всякаго смысла толчетъ воду, иногда онъ даже самъ смется, такъ какъ сознаетъ, до чего безполезно продолжать это, — и въ улыбк его что-то болзненное.

Его отецъ, старичокъ, живущій въ изб, становится иногда, какъ и раньше, на своемъ порог и думаетъ. Онъ стоитъ и думаетъ, вдь у него позади девяносто лтъ. Ему кажется, что вс строенія на двор перемшались и что во всякомъ случа на нихъ слишкомъ большія крыши, которыя могутъ броситься внизъ и схватить его. Онъ спросилъ Іозефину, не думаетъ ли она, что его руки и пальцы убгутъ какъ-нибудь отъ него по земл. Тогда ему надли на руки рукавицы, однако въ конц концовъ ему надоло сосать ихъ. Но вообще онъ съ удовольствіемъ подаетъ все, что ему даютъ, и не знаетъ никакихъ страданій. Слава Богу, что онъ еще здоровъ и держится на ногахъ,— сказала Іозефина.

* * *

Я ушелъ изъ санаторіи послднимъ и пошелъ черезъ горы той дорогой, которою пришелъ весной, я направился черезъ, лса къ берегу моря. Это вполн правильно, что я иду все назадъ да назадъ, и никогда больше не двигаюсь впередъ.

Я прошелъ мимо землянки, гд мы жили вмст съ Солемомъ, а потомъ зашелъ къ маленькимъ лопарямъ, старикамъ и Ольг, этимъ людямъ, представляющимъ собою какую-то смсь человка съ карликовой березой. Въ углу у торфяной стны по прежнему стояла посуда, а съ потолка свшивалась парафиновая лампа — все было по старому въ этомъ жилищ каменнаго періода. Ольга была въ общемъ очень мила со мной, но она была такая жалкая и крошечная, словно курица, такъ что мн было даже противно смотрть на нее, когда она, переваливаясь, засеменила, чтобы достать для меня два куска оленьяго сыра.

Потомъ я дошелъ также и до моей землянки, въ которой я провелъ зиму и наслаждался одиночествомъ нсколько мсяцевъ. Я не зашелъ въ нее…

Нтъ, я зашелъ, и я долженъ былъ даже переночевать въ землянк, но объ этомъ я не хочу говорить, а потому для краткости я говорю, что не заходилъ въ землянку. Я даже написалъ нчто забавное о Мадамъ, о той мышк, съ которой я разстался здсь весной. Но вечеромъ я снова выпустилъ все это, потому что мною уже овладло другое настроеніе и потому что объ этомъ не стоитъ писать. Очень можетъ быть, что теб было бы весело прочесть это, дружокъ, но я вовсе не намревался веселить тебя, ты долженъ быть серьезенъ и выслушать меня, осталось уже немного.

Морализирую я, что ли? Я объясняю. Нтъ, я не морализирую, я объясняю. Но, если можно сказать, что я морализирую, когда я въ правильномъ освщеніи передаю теб то, что видлъ, то, значитъ, я морализирую. И разв могу я этого избгнуть? Я интуитивно заглядываю вдаль, а этого ты не можешь длать, этому нельзя научиться по школьнымъ книжонкамъ, этому вообще нельзя выучиться. А потому не стуй на меня за это, въ другой разъ я постараюсь позабавить тебя, въ другой разъ, когда мои струны будутъ настроены на боле веселый ладъ. Въ этомъ я не воленъ самъ. А теперь и струны мои настроены для хорала…

* * *

Я выхожу изъ землянки раннимъ утромъ при лунномъ свт и шагаю быстро, чтобы во время дойти до села. Но, повидимому, я вышелъ слишкомъ рано и шелъ, вроятно, слишкомъ быстро, и такимъ образомъ я дойду до села уже въ полдень, зачмъ же я такъ спшу? Быть можетъ, это потому, что я чувствую близость моря? А, когда я останавливаюсь на послднемъ кряж и до моего слуха доносится рокотъ моря, а въ ногахъ у себя я вижу широкое водное пространство, меня охватываетъ сладостное чувство, словно я услышалъ привтъ изъ другого міра. Талатта!— говорю я. Я стою и вожусь со своими очками, протираю стекла и всего меня пронизываетъ странное чувство: въ рокот, доносящемся до меня снизу, есть что-то дикое, вчно бодрствующее, это голосъ пустыни, доведенный до страсти, — нчто родственное литаніи. Словно во сн, я спускаюсь съ горы и дохожу до перваго дома.

На двор никого нтъ, но въ окнахъ видны нсколько дтскихъ лицъ, которыя сейчасъ же исчезаютъ. Тутъ царитъ ужасная бдность, во всемъ виденъ недостатокъ, но изба бревенчатая, только хлвъ сложенъ изъ торфа, въ общемъ, это обыкновенный рыбацкій дворъ. Когда я вошелъ въ избу, то увидалъ тотъ же отпечатокъ бдности, какой былъ снаружи, но полъ былъ чисто вымытъ и посыпанъ хвоей. Здсь было нсколько дтей, мать стояла у плиты и что-то варила.

Мн сейчасъ же предложили стулъ, я слъ и началъ болтать съ малышами. Такъ какъ я никуда не торопился и ничего не требовалъ, то женщина спросила меня:

— Васъ, вроятно, нужно переправить на лодк?

— На лодк?— переспросилъ я. Дло въ томъ, что сюда я раньше пришелъ черезъ горы и долы, пройдя много миль пшкомъ.— Да, пожалуй, мн понадобится лодка, но куда же я попаду, переправляясь на ней?

— Я думала, что вамъ нужна лодка, чтобы переправиться къ купцу,— отвтила женщина,— потому что туда заходитъ пароходъ. Мы этимъ лтомъ уже многихъ переправляли такимъ образомъ на лодк.

Какъ много перемнъ произошло за это короткое время! Автомобили въ Стурдален совершенно измнили вс пути сообщенія за какіе-нибудь десять мсяцевъ.

— Гд могъ бы я провести здсь денекъ или два?— спросилъ я.

— У купца, вонъ тамъ за островами, вы видите? А на этомъ берегу вы можете остановиться у Эйлерта или у Олауса, у нихъ большіе дома.

Мн указываютъ на эти два мста по эту сторону залива и я иду туда, оба дома стоятъ почти у самаго перевоза.

XXVII.

Довольно большой домъ, заново обшитый досками, надъ дверями новая вывска: ‘Комнаты для прізжающихъ’. Въ этомъ двор также хлвъ представлялъ собою простую землянку.

Я не знаю ни Эйлерта, ни Олауса, и, пока я стою и раздумываю, къ кому изъ нихъ идти, ко мн на встрчу быстро выбгаетъ человкъ. Да, свтъ не великъ, мы то и дло натыкаемся другъ на друга, друзья и недруги — я стою лицомъ къ лицу со старымъ знакомымъ, съ воромъ, который былъ у меня зимой въ землянк, съ воромъ, который укралъ свинину. Хе, вотъ такъ удача, вотъ такъ удовольствіе!

Это и былъ Эйлертъ. Онъ держалъ теперь комнаты для прізжающихъ.

Сперва онъ сдлалъ видъ, будто не узналъ меня, но долго это выдерживать было трудно, онъ долженъ былъ сдаться. Но онъ молодцомъ вышелъ изъ затрудненія.

— Такъ это вы,— сказалъ онъ,— какъ это пріятно! Добро пожаловать въ мой скромный домъ, ужь не взыщите!

Однако мн не такъ-то легко было выйти изъ этого затрудненія, и я остановился, чтобы немного собраться съ духомъ. Я сдлалъ ему нсколько вопросовъ и онъ объяснилъ мн, что съ тхъ поръ, какъ установилось автомобильное движеніе въ Стурдален, сюда стали приходить очень часто путешественники, нкоторые изъ нихъ оставались ночевать у него, чтобы на слдующій день переправиться на лодк на другую сторону залива, гд приставалъ пароходъ. Теперь же чуть не каждый вечеръ съ горы прізжаютъ путешественники, а вдь погода бываетъ всякая. И въ дурную погоду не совсмъ-то безопасно ночью переправляться черезъ фіордъ. Какъ онъ уже говорилъ, пришлось что-нибудь устроить, чтобы дать людямъ пріютъ, не могли, же они ночевать подъ открытымъ небомъ.

— Такъ значитъ, ты сталъ теперь хозяиномъ гостиницы,— говорю я.

— Вы надо мною сметесь,— отвчаетъ онъ мн — но вы это напрасно. Вдь я только даю ночлегъ людямъ, которые должны переправиться на ту сторону фіорда, — вотъ и вся гостиница. А Олаусъ — это сосдъ мой, не можетъ заниматься этимъ, хотя бы онъ выстроилъ свой громадный домъ. Вотъ посмотрите сами, какой онъ домъ сколачиваетъ, или, врне, сарай, сказалъ бы я, и онъ работаетъ съ тремя взрослыми людьми, чтобы окончить постройку къ слдующему лту. И все-таки помщеніе у него выйдетъ не больше моего, да и сдается мн, что благородные господа и знатные люди не будутъ длать этого крюка, чтобы попасть къ Олаусу, когда мой домъ стоитъ какъ-разъ на томъ мст, гд останавливаются автомобили. А, кром того, первый-то началъ я и, будь я на мст Олауса, я никогда не обезьяничалъ бы съ другого, словно мартышка какая-нибудь, и не брался бы отдавать комнаты людямъ, разъ я въ этомъ дл ничего не смыслю. Но ему все ни по чемъ: онъ взялъ какіе-то старые паруса, одяла и папку и обилъ всмъ этимъ свой чердакъ, и туда-то онъ и зазываетъ на ночлегъ добрыхъ людей. Мн же никогда и въ голову не приходитъ предлагать знатнымъ господамъ и путешественникамъ ночевать на чердак. Ужь если говорить правду, то хлва и сновалы существуютъ для скотовъ безгласныхъ, а не для людей. Да что ужь тутъ говорить, разъ у человка нтъ ни стыда, ни совсти, и разъ онъ никогда не бывалъ въ обществ порядочныхъ людей…

— Какъ хорошо, что ты вышелъ ко мн на встрчу,— говорю я,— и что я не попалъ въ руки такого человка.

Мы идемъ къ дому, онъ болтаетъ и объясняетъ мн положеніе длъ. И все время упоминаетъ объ Олаус, скверномъ человк, который обезьянничаетъ съ него.

Если бы я только зналъ, кого я повстрчаю, то я, конечно, прошелъ бы мимо дома Эйлерта. Но я ничего не зналъ, я былъ невиненъ, хотя это казалось иначе. Тутъ ужь ничего не подлаешь.

— Жаль только, что моя лучшая комната занята,— сказалъ Эйлертъ,— но тамъ живутъ важные люди изъ города. Они пришли сюда пшкомъ черезъ Стурдаленъ, потому что автомобильное движеніе уже прекратилось въ этомъ году. Они живутъ у меня уже нсколько дней и, кажется, останутся еще на нкоторое время, они очень устали. Но жаль, что моя лучшая комната тамъ наверху занята.

Я поднялъ глаза вверхъ и увидалъ въ окн лицо,— меня охватило волненіе — нтъ, конечно, не волненіе, далеко отъ этого, но во всякомъ случа, я былъ пораженъ. Что за совпаденіе, это удивительно! А когда я подошелъ къ двери, то натолкнулся на комедіанта, который смотрлъ на меня, на того комедіанта, который жилъ въ санаторіи Торетиндъ. Толстыя ляшки, дождевой плащъ, палка. Я былъ правъ, когда подумалъ, что лицо, мелькнувшее въ верхнемъ окн, мн знакомо. Да, свтъ не великъ.

Мы здороваемся другъ съ другомъ и начинаемъ болтать. Какъ пріятно снова увидть меня! А что бдный Поль въ Торетинд, онъ, вроятно, по старому питаетъ пристрастіе къ влаг? Какъ странно это можетъ выражаться, вдь онъ думалъ, что вся его усадьба акваріумъ, а мы, пансіонеры, золотыя рыбки! Ха-ха-ха! Золотыя рыбки, это было бы очень недурно, такъ мн кажется!— Послушайте, Эйлертъ, вы не забыли къ вечеру приготовить свжую рыбу? Ладно… Да, здсь очень не дурно, я прожилъ уже здсь нсколько дней и хотлъ бы остаться подольше, чтобы отдохнуть хорошенько.

Въ эту минуту съ чердака по лстниц спускается толстая служанка и обращается къ комедіанту:

— Барыня проситъ васъ сейчасъ же придти наверхъ.

— Да? Хорошо, сію минуту… Да, да, такъ до свиданія пока, мы еще увидимся, такъ вы, значитъ, остановитесь здсь?

И онъ поспшно сталъ подниматься по лстниц.

Эйлертъ и я отправились въ мою комнату.

* * *

Я очень скоро вышелъ опять съ Эйлертомъ, у него было такъ много, чего поразсказать мн, а я ничего противъ этого не имлъ: мн было пріятно слушать его. Эйлертъ былъ не дуракъ, и, во всякомъ случа, это былъ человкъ достойный, у него, было четверо оборванныхъ тощихъ дтей, которыхъ онъ прижилъ съ первой женой, умершей два года тому назадъ, но онъ уже усплъ снова жениться и у него родился еще одинъ ребенокъ. Разсказывая мн это, онъ, вроятно, совсмъ забылъ, что зимою жаловался мн на свою судьбу, на больную жену и калкъ дтей. Служанка, которая спустилась съ чердака съ порученіемъ отъ барыни, была вовсе не служанка, а молодая жена Эйлерта. И она также была хоть куда: сильная, здоровая, работящая и любящая скотъ, и снова беременная.

— Мн кажется, Эйлертъ, что все у васъ идетъ прекрасно, и жена у васъ хорошая, да и вообще все, о чемъ вы мн разсказывали.

Надо сказать, что никому и въ голову не могло бы придти, почему я чувствовалъ себя такимъ довольнымъ въ то мгновеніе, но дло въ томъ, что мною, дйствительно, овладла какая-то смутная радость, когда я пришелъ въ этотъ домъ. Все это была чистйшая случайность, но тмъ пріятне это мн было, и я всему радовался и все мн нравилось. Возл землянки появился баранъ, онъ былъ совсмъ ручной, потому что дти валялись съ нимъ, цловали его и катались на немъ верхомъ, когда онъ еще былъ маленькимъ, а по крыш землянки разгуливала коза, она остановилась на самомъ краю и надо было только удивляться, какъ у нея не кружилась голова. Чайки летали надъ полями и перекликались другъ съ другомъ, то ссорясь, то дружно летая стаями, а тутъ совсмъ вблизи, въ туман, опустившемся передъ самымъ закатомъ солнца, начиналась большая дорога, котопая вела черезъ лсъ и черезъ долину. Видъ такой дороги, которая выходитъ изъ опушки лса, кажется ласковымъ привтомъ живого существа.

Эйлерту предстояло еще наловить свжей рыбы, я и отправился съ нимъ. Собственно говоря, ему некогда было заниматься этимъ дломъ, потому что ему надо было раздобыть для насъ мясо, но онъ общалъ господамъ изъ города свжей рыбы, а, кром того, рыба была Божьимъ даромъ и ничего не стоила. А если ему очень понадобится мясо, то онъ можетъ заколоть барана.

Поднялся втеръ, но такъ и должно быть, лишь бы втеръ не усилился, замтилъ Эйлертъ.— Впрочемъ, сегодня нельзя поручиться за погоду,— прибавилъ онъ, оглядываясь по сторонамъ,— втеръ крпчаетъ.— Вначал я проявлялъ большую отвагу и слъ на весла. Я стараюсь запомнить французскія слова Эйлерта: прекевера, траволи, сутенера, манкементъ и другія. Эти словечки пришли сюда прямымъ путемъ, они появились здсь вслдствіе давнишнихъ сношеній съ Бергеномъ и стали достояніемъ всякаго.

Но вотъ у меня начинаетъ пропадать всякій интересъ къ французскимъ словамъ, мн становится очень дурно. Да и втеръ поднялся здоровый, и мы не поймали ни одной рыбки. Тутъ налетаетъ шквалъ,— говоритъ Эйлертъ — надо приблизиться къ берегу.

Но и у берега мы ничего не поймали, а втеръ все свжлъ и волненіе становилось все больше и больше. Придется отправляться домой,— говоритъ Эйлертъ.

Но вдь втеръ былъ какъ-разъ такой, какой былъ нуженъ, а теперь онъ вдругъ усилился. Однако почему же мн такъ дурно? Если бы я былъ переутомленъ или взволнованъ, то это было бы еще понятно, но у меня не было ровно никакой причины волноваться.

Мы гребемъ среди блой пны, среди цлыхъ кустовъ колышащихся перьевъ.— Это прямо свинство, до чего быстро взволновалось море,— говоритъ Эйлертъ, налегая на весла.

Тутъ мн становится очень нехорошо и Эйлертъ совтуетъ мн убрать весла и говоритъ, что будетъ грести одинъ. Но въ ту самую минуту, когда я хуже всего чувствую себя, мн вдругъ приходитъ въ голову, что меня могутъ увидать съ берега, и я не убираю веселъ, вдь жена Эйлерта могла бы увидать меня и поднять меня на-смхъ.

О, что можетъ быть отвратительне морской болзни? Я не сопротивляюсь больше, я перегибаюсь черезъ бортъ и веду себя, какъ свинья! Посл этого мн становится немного легче, но потомъ опять начинается та же исторія и получается настоящее удовольствіе. Мн кажется, будто я долженъ родить, не настоящимъ путемъ, конечно, а черезъ горло, но во всякомъ случа родить. Что-то должно выйти но останавливается, какъ бы зацпившись за какой-то крючокъ, что-то начинаетъ двигаться и останавливается, двигается и останавливается. Этотъ крюкъ изъ желза, изъ-желза,— сказалъ я? Изъ стали! Никогда раньше его у меня не было и я, конечно, не родился съ этимъ крюкомъ. Онъ какъ бы останавливаетъ весь мой механизмъ. Я вздыхаю какъ можно глубже и при этомъ даже рычу, но я не могу извергнуть изъ себя этого стального крюка. Выхода нтъ. Весь ротъ наполняется желчью. Слава Богу, скоро моя грудь разорвется. О…

Наконецъ, мы укрываемся за островами и я спасенъ.

Я вдругъ чувствую себя совсмъ хорошо, я начинаю шутить и даже передразниваю себя самого, чтобы ввести въ заблужденіе тхъ, кто могъ видть меня съ берега, я увряю Эйлерта, что это случилось со мной въ первый разъ, чтобы дать ему понять, что объ этомъ не стоитъ много болтать. Онъ и представить себ не можетъ, въ какую непогоду я бывалъ въ открытомъ мор, не чувствуя ни малйшаго недомоганія, однажды я пробылъ двадцать четыре дня въ океан, вс лежали въ растяжку, капитанъ лежалъ, весь скрючившись, словно дама. А я?

— Да, я и самъ мучаюсь отъ морской болзни,— говоритъ Эйлертъ.

* * *

Вечеромъ я сидлъ одинъ въ столовой и ужиналъ. Такъ какъ не было свжей рыбы, то пансіонеры изъ города отказались спуститься къ столу. Они потребовали къ себ наверхъ немного хлба, масла и молока,— объяснила жена Эйлерта.

XXVIII.

Рано утромъ они ухали.

Да, въ четыре часа утра, едва начало свтать, я прекрасно слышалъ, когда они уходили, я спалъ близко отъ лстницы. Вотъ онъ началъ спускаться своими толстыми ногами, и онъ тяжело ступалъ, а она шикнула на него, слышно было, что она раздражена.

Эйлертъ только что всталъ и они нкоторое время стояли и разговаривали съ нимъ относительно того, что имъ надо сейчасъ же, сію минуту переправиться на ту сторону, потому что они измнили свой планъ и имъ необходимо ухать! И они пошли на берегъ къ лодк, я видлъ ихъ, они зябли и съ раздраженіемъ говорили другъ съ другомъ. Ночью былъ морозъ, лужи были покрыты льдомъ и земля обледенла, такъ что имъ было трудно идти. Бдные, они не поли, даже не выпили кофе, а утро было холодное, дулъ втеръ и море волновалось. Вонъ они идутъ къ берегу съ мшками на спинахъ, у нея на голов красная шляпа.

Ну, меня это не касается, и я снова улегся, ршивъ ппоспать до полудня или около того. Вдь мн не было никакого дла ни до кого ршительно, кром меня самого. Такъ какъ съ постели я не могъ видть лодки, то я всталъ снова и такъ, забавы ради, сталъ смотрть въ окчо, далеко ли лодка отъхала отъ берега. Не особенно-то далеко, хотя гребли оба мужчины. Потомъ я легъ и черезъ нкоторое время опять посмотрлъ въ окно,— о, да, дло идетъ на ладъ, они подвигаются впередъ. Я остался у окна, было такъ интересно слдить за лодкой, она становилась все меньше и меньше, я открылъ окно и вооружился биноклемъ. Такъ какъ еще не совсмъ разсвло, то я даже при помощи бинокля не могъ почти ничего различить, но красную шляпу я видлъ ясно. Наконецъ, лодка исчезла за островами..

Я одлся и сошелъ внизъ. Вс дти еще спали, но хозяйка, Регина, была уже на ногахъ. До чего спокойно и просто относится ко всему эта добрая Регина!

— Ты знаешь, куда двался твой мужъ?— спрашиваю я ее.

— Да, какъ вамъ это нравится!— отвчала она.— Я увидала ихъ только, когда они уходили — шли къ берегу. Интересно, куда они отправились, ужь не на рыбную ли ловлю?

— Очень можетъ быть, — отвтилъ я ей. Но про себя я подумалъ:— Ну нтъ, они ухали совсмъ, потому что у нихъ были съ собой мшки.

— Странные люди,— продолжаетъ Регина:— ничего не поли и кофе даже не пили, ничего! А барыня и вчера вечеромъ ничего не хотла сть!

Я только покачалъ головой и вышелъ. Регина крикнула мн вслдъ, что кофе сейчасъ будетъ готовъ, такъ что, если мн захочется выпить чашечку, то…

Разумется, мн не оставалось ничего больше, какъ только покачать головой и уйти, разъ мн порютъ всякую чушь. И сознавать свою правоту и безупречность. И совершенно не понимать людей, которые ведутъ себя такъ странно. Но я, нижеподписавшійся, долженъ былъ бы во всякомъ случа отправиться вчера же къ Олаусу, вмсто того, чтобы заниматься для увеселенія рыбной ловлей. Тогда я нсколько иначе сознавалъ бы свою правоту. Чего мн, въ сущности, здсь понадобилось? Очень можетъ быть, что она почувствовала себя не совсмъ-то въ своей тарелк, та, которую называютъ здсь барыней, а потому она и не спустилась къ ужину вечеромъ, и не захотла больше оставаться здсь. Вотъ она и убралась отсюда вмст со своимъ другомъ и съ мшкомъ.

Да, да, пожалуй, убраться вовсе ужь не такъ трудно, когда почти не съ чмъ убираться и когда есть отъ чего убраться.

* * *

Къ полудню Эйлертъ возвратился домой. Онъ былъ одинъ, но онъ притащилъ съ пристани одинъ изъ мшковъ своихъ жильцовъ. Тотъ мшокъ, который побольше. Эйлертъ былъ злой и возбужденный: пусть только попробуютъ, да, да, пусть попробуютъ!

Дло шло, конечно, о счет,

Въ этомъ отношеніи ей, вроятно, придется еще много испытать,— подумалъ я:— но вскор она привыкнетъ и будетъ относиться къ этому должнымъ образомъ. Это еще не самое худшее.

Но во всякомъ случа это я обезпокоилъ ихъ и спугнулъ отсюда, а вдь весьма возможно, что они, дйствительно, сидли здсь и поджидали денегъ,— кто же могъ это знать!

Я сейчасъ же спросилъ Эйлерта, какъ великъ счетъ. Ну, и кончено, пожалуйста, ни слова больше! И сію же минуту отправляйся назадъ въ мстечко съ вещами!

Но оказалось, что это, все равно, ни къ чему не повело бы, такъ какъ господа сейчасъ же сли на пароходъ, который какъ-разъ собирался отходить.

Тутъ ужь ничего нельзя было подлать.

— Но вотъ ихъ адресъ,— говоритъ Эйлертъ.— Мы можемъ отослать вещи въ будущій четвергъ, когда пароходъ снова пойдетъ на югъ.

Я взялъ адресъ и выразилъ Эйлерту свое неблаговоленіе. Зачмъ онъ взялъ именно этотъ мшокъ, почему не другой?

Онъ отвтилъ мн, что баринъ, дйствительно, предлагалъ ему другой мшокъ, но онъ, Эйлертъ, сейчасъ же увидалъ, что въ томъ мшк было не Богъ всть что. А т деньги, которыя онъ получилъ отъ барыни, были платой только за одного изъ нихъ. А потому вполн справедливо, что онъ взялъ тотъ мшокъ, который былъ побольше. Вообще Эйлертъ, какъ онъ самъ уврялъ, поступилъ въ высшей степени великодушно, никто не могъ бы отрицать этого. Вдь посл того, какъ барыня шикнула на него и отдала ему большой мшокъ и написала также свой адресъ, онъ сейчасъ же умолкъ и не сказалъ больше ни слова. Но какъ бы то ни было, пустъ съ нимъ не шутятъ, пусть только попробуютъ!

И Эйлертъ во всю длину вытянулъ свою руку и потрясъ въ воздух кулакомъ.

Однако, посл того, какъ онъ полъ и напился кофе, а потомъ отдохнулъ немного, онъ успокоился и сталъ такимъ же общительнымъ, какъ наканун.

Онъ сообщилъ мн, что съ тхъ поръ, какъ лтомъ началось автомобильное движеніе, онъ все думаетъ и раздумываетъ, какъ ему быть, не взять ли ему трехъ работниковъ и не приняться ли за постройку дома, который будетъ еще больше, чмъ домъ Олауса. Что я думаю на счетъ этого?

О, Боже, да вдь и онъ также страдаетъ современной болзнью, онъ зараженъ современнымъ норвежскимъ недугомъ!

Да, а мшокъ съ вещами такъ и стоялъ въ комнат ухавшихъ господъ. Ну, да, это были ея вещи, я узналъ т блузки, которыя она носила лтомъ, ея юбки и башмаки. Я почти не разсматривалъ ихъ, я только вынулъ ихъ изъ мшка, тщательно сложилъ и снова уложилъ въ мшокъ. Я подозрвалъ, что Эйлертъ усплъ уже порыться въ этихъ вещахъ. Только поэтому, а не почему-нибудь другому, я и раскрылъ мшокъ.

XXIX.

А мн пришлось-таки еще разъ полюбоваться компаніей англичанъ, послдней въ этомъ году.

Они пріхали на пароход утромъ въ торговое мстечко, а оттуда послали телеграмму въ Стурдаленъ и вытребовали автомобиль. Стурдаленъ, Стурдаленъ!— повторяли они. Итакъ, Стурдаленъ былъ для нихъ неизвстнымъ мстомъ,— а такого позора нельзя было долго переносить.

Господи, что за переполохъ они подняли. Они переправились на лодк, и приближеніе ихъ слышно было уже издалека, въ особенности одинъ старый голосъ покрывалъ вс остальные. Эйлертъ бросилъ все и понесся къ пристани, чтобы быть тамъ первымъ: но изъ дома Олауса также прибжали на пристань вс, и большіе, и малые. Мало того, изъ всхъ близь-лежащихъ домовъ прибжали услужливые люди, готовые оказать всякую помощь. На берегу собралась порядочная кучка народу, а потому старый англичанинъ съ зычнымъ голосомъ выпрямился во весь ростъ въ лодк и сталъ выкрикивать по направленію къ берегу англійскія слова — онъ, конечно, не сомнвался въ томъ, что въ этой стран тотъ же языкъ, что и у него:— Гд автомобиль? Подавайте сюда автомобиль!

А такъ какъ Олаусъ обладалъ извстной сметкой, то онъ сейчасъ же догадался, о чемъ идетъ рчь, и моментально послалъ своихъ подростковъ въ долину на встрчу автомобилю. Англичане прибыли!

Они вышли на берегъ и видно было, что они ужасно торопятся. Они никакъ не могли понять, почему автомобиль не стоитъ и не ждетъ ихъ, — это еще что такое? Ихъ было четверо… ‘Стурдаленъ’,— твердили они. Они подошли къ дому Эйлерта, посмотрли на свои часы и ругались за каждую минуту, которую теряли. Куда, къ чорту, пропали автомобили? А столпившіеся на берегу люди слдовали за ними по пятамъ и съ благоговніемъ взирали на этихъ разодтыхъ идіотовъ.

Помню двоихъ изъ нихъ: старика съ зычнымъ голосомъ, на немъ были дурацкіе штаны, а его куртка изъ зеленой парусины была украшена всевозможными шнурами, пряжками и изобиловала карманами. О, что за мужчина, сколько въ немъ отваги! У него была сдая борода съ зеленоватымъ оттнкомъ, а усы его росли прямо изъ ноздрей, производя впечатлніе свернаго сіянія, и ругался онъ, словно сумасшедшій. Другой былъ долговязый и согбенный, это былъ жалкій молодой человкъ съ невозможной наружностью, съ покатыми узкими плечами, на его круглыя брови была нахлобучена крошечная фуражечка, вообще же онъ напоминалъ человка на высокой подставк. Но при своей вышин онъ былъ согбенный и немощный, это былъ молодой старикъ, совсмъ уже плшивый, но, повришь ли, онъ все-таки ходилъ со сжатыми губами, словно тигръ, и голова: его была набита чепухой, которая помогала ему держаться на ногахъ!— Стурдаленъ!— твердилъ и онъ.

По всей вроятности, въ Англіи скоро откроютъ убжище для дтей-стариковъ. Англія извращаетъ свой народъ спортомъ и навязчивыми идеями, еслибы Германія не держала Англію въ вчной тревог, то она черезъ два поколнія превратилась бы въ страну противоестественныхъ распутниковъ…

Но вотъ въ лсу затрубилъ автомобиль, и вс бросаются къ нему навстрчу, словно безумные, взапуски.

Тутъ оказалось, что двое дтей Олауса честно и благородно выбжали далеко впередъ на дорогу и поторопили автомобиль, такъ неужели же имъ ничего не заплатятъ за это? Правда, они вернулись на автомобил и хорошо прокатились, но плата сама собою! Они настолько уже выучились за лто нахальству, что ни за что не хотли пропустить этого удобнаго случая, они подошли къ старику съ зычнымъ голосомъ, протянули ему руки и потребовали платы! Однако старикъ не пожелалъ имъ ничего платить, онъ услся въ автомобиль и сталъ торопить остальныхъ. А шоферъ, который самъ надялся получить на чай, старался изо всхъ силъ услужить путешественникамъ и сейчасъ же приготовился хать обратно. Трогай! Раздается трубный звукъ, цлая баллада, тарарабумбія!

Посл этого зрители расходятся по домамъ, вс только и говорятъ о знатныхъ путешественникахъ. Ахъ, иностранцы, иностранцы,— о, куда ужь намъ до нихъ! Ты видлъ, какой долговязый одинъ изъ лордовъ? А ты замтилъ другого, въ штанахъ и съ свернымъ сіяніемъ возл носа?

Однако среди расходившихся звакъ были и такіе, у которыхъ были боле серьезныя мысли, такъ, напримръ, семья Олауса. Отецъ теперь только понялъ то, о чемъ не одинъ разъ читалъ въ газетахъ: что въ Норвегіи школы никуда не годятся, такъ какъ въ нихъ не учатъ англійскому языку. А вдь какой хорошій заработокъ потеряли его мальчики только изъ-за того, что не могли какъ слдуетъ въ свою очередь обругать старика съ свернымъ сіяніемъ подъ носомъ. А мальчики его думали свое: ‘Что за негодяй, этотъ проклятый южанинъ! Но пусть подождетъ!’ Они уже слышали о томъ, что слегка прикрытые пескомъ осколки бутылки очень хороши для резиновыхъ шинъ!..

* * *

Я снова иду къ мшку съ ея вещами, и длаю я это только потому, что на Эйлерта совсмъ нельзя положиться. Я ршилъ пересчитать вс вещи, чтобы ничего не пропало, съ моей стороны было большой оплошностью не сдлать этого раньше.

Можно подумать, что у меня только и дла, что ходить къ этому мшку съ платьемъ,— но для чего мн это длать? Вотъ и теперь оказалось, что я былъ правъ, заподозривъ Эйлерта, я слышалъ, какъ онъ поднимался по лстниц, а, когда я вошелъ въ комнату, то накрылъ его у мшка, который онъ спокойно потрошилъ.— Это что такое?— спросилъ я. Сперва онъ подумалъ, что можетъ отдлаться отъ меня нахальствомъ: онъ пригрозилъ мн и сказалъ, чтобы я не вмшивался въ его дла. Однако для меня было весьма кстати, что я зналъ о немъ кое-что, а потому онъ сейчасъ же спохватился и бросилъ платье. О, до чего, въ сущности, я былъ несправедливъ къ нему, какъ я обиралъ его!

— Вы вовсе не купили эти вещи,— сказалъ онъ,— очень можетъ быть, что я получилъ бы за нихъ гораздо больше.

Я уже заплатилъ ему за все, но онъ хотлъ получить больше, онъ напоминалъ мн желудокъ, который продолжаетъ переваривать посл смерти. Таковъ былъ Эйлертъ. И все-таки онъ былъ не изъ самыхъ плохихъ, лучше онъ никогда не былъ, и онъ не сталъ хуже въ своемъ новомъ положеніи.

Было бы хорошо, еслибы человкъ не длался хуже въ новомъ положеніи!..

Кончилось тмъ, что я забралъ мшокъ съ платьемъ въ свою комнату, чтобы лучше слдить за нимъ. И я задалъ себ порядочную работу, укладывая все во второй разъ, но это необходимо было сдлать. Я ршилъ вечеромъ уйти отсюда и забрать съ собой мшокъ,— мн уже надоло здсь жить, къ тому же ночи стояли лунныя.

А теперь довольно о мшк съ платьемъ.

XXX.

Оказывается, что я снова переживаю ту пору, когда съ удовольствіемъ гуляешь при лунномъ свт. Тридцать лтъ тому назадъ я тоже гулялъ при лунномъ свт, пробирался по узкимъ тропинкамъ, на которыхъ потрескивали сучья ходилъ по обледенлому полю, бродилъ вокругъ незапертыхъ сноваловъ, — охотился за любовью! Ну, да! Разв я забылъ это! Но теперь луна уже не свтитъ такъ ярко. Боже вдь тогда я могъ при лунномъ свт разобрать записочку которую она мн сунула. Впрочемъ, теперь я уже не получаю больше такихъ записочекъ.

Все такъ измнилось, сказка окончена, сегодня вечеромъ я снова пустился въ путь и мысли мои заняты только дломъ: я ду въ торговое мстечко, чтобы тамъ съ пароходомъ отправить одинъ мшокъ, а потомъ я пойду дальше все дальше. Да, а для этого мн надо только хоть немного знать дороги, да немного луннаго свта, чтобы разглядть дорогу. А въ былые дни, въ молодые дни мы уже осенью изучали календарь, чтобъ посмотрть, будетъ-ли лунный свтъ на Крещенье. Потому что намъ былъ крайне необходимъ лунный свтъ.

Все измнилось, я измнился. Сказка — это самъ разсказчикъ…

Говорятъ, будто старость приноситъ съ собою новыя радости, еще неизвданныя, боле глубокія радости, боле постоянныя. Это ложь. Да, ты прочелъ врно: это ложь. И это утверждаетъ только сама старость, эгоистичная старость, которая старается размахивать жалкими остатками своихъ флаговъ. Старикъ уже забываетъ то время, когда онъ самъ стоялъ на вершин, онъ забываетъ свое Alias, когда онъ, румяный и цвтущій, трубилъ въ золотую трубу. Теперь онъ не стоитъ уже больше — нтъ, онъ слъ — вдь сидть удобне и легче. И вотъ къ нему приближается, медленно и тихо, тучное и глупое почтеніе, воздаваемое старости. А на что сидячему человку почетъ? Человкъ стоящій можетъ пользоваться этимъ почетомъ, а сидячій можетъ только принимать его. Почетъ же для того, чтобы имъ пользоваться, а не для того, чтобы сидть съ нимъ, сложа руки.

Дайте-ка лучше сидячему человку теплые шерстяные чулки.

* * *

По до чего мн повезло! Незапертый сновалъ на моемъ пути, совсмъ, какъ въ былые дни золотыхъ трубъ! Сновалъ манитъ меня массой душистаго сна и теплымъ кровомъ на ночь, но гд же двушка, которая сунула мн записочку? Разв я могъ забыть, какъ благоухало ея дыханіе, и могъ-ли я забыть, что со мной было, когда я почувствовалъ, какъ ея губы слегка раскрылись? Но она придетъ еще, подождемъ немного, у насъ времени довольно, цлыхъ двадцать лтъ, она еще появится…

Однако мн надо слдить за собой, чтобы отнестись къ этому, какъ къ шутк, ибо все это и есть лишь шутка. Вдь я уже вступилъ въ почтенный возрастъ, я ослаблъ, я уже готовъ считать какой-то сновалъ за знакъ благоволенія свыше… О, высокочтимая старость, вотъ сновалъ!

Нтъ, спасибо, я только что вступилъ въ семидесятые годы.

И вотъ я, весь поглощенный своимъ ‘дломъ’, прохожу мимо сновала.

Подъ утро я нахожу себ пріютъ подъ нависшей скалой. Съ этихъ поръ мн, въ сущности, подобаетъ жить подъ навсомъ скалы, я ложусь, сворачиваюсь въ комокъ и стараюсь сдлаться маленькимъ и незамтнымъ. Все, что угодно, только не размахивать своимъ эгоизмомъ и остатками человка.

Я устраиваюсь очень хорошо, я подкладываю себ подъ голову чужой мшокъ съ поношеннымъ платьемъ, такъ какъ мшокъ этотъ какъ разъ подходящей величины. Но изъ сна ничего не выходитъ,— меня одолваютъ мысли, мечты, обрывки стихотвореній и сантиментальность. Такъ какъ отъ мшка пахнетъ человкомъ, то я отбрасываю его въ сторону и кладу голову на руку. Отъ руки пахнетъ деревомъ и даже не деревомъ…

Но адресъ… адресъ у меня? Отлично. Я зажигаю спичку и снова читаю адресъ, чтобы запомнить его на утро. Нсколько словъ, написанныхъ карандашемъ, и больше ничего, но, пожалуй, въ буквахъ было нчто мягкое, нчто женственное, ахъ, право, не знаю. Не все-ли равно?!

Я приноравливаю свой путь такъ, чтобы быть въ мстечк съ наступленіемъ дня, когда люди уже встали, когда почтовая контора открыта. Я раздобываю себ большой кусокъ бумаги, бичевку и сургучъ, заворачиваю пакетъ, запечатываю его и пишу на немъ адресъ. Пожалуйста!

Ахъ, да… я забылъ вложить въ пакетъ клочекъ бумажки съ адресомъ, какая досада! Но вообще я исполнилъ все, какъ слдуетъ. Я иду дальше и вдругъ чувствую себя такимъ покинутымъ, я чувствую какую-то пустоту, это, конечно, отъ того, что мшокъ, который я тащилъ, былъ порядочно-таки тяжелый, а теперь я отдлался отъ него. ‘Послдняя отрада!’ думаю я. Безъ всякой связи съ чмъ бы то ни было я иду и думаю:— Послдняя страна, послдній островъ, послдняя отрада…

XXXI.

Что же дальше?

Я зналъ, что у меня ничего не будетъ впереди. Передо мной стояла зима, мое лто осталось позади,— ни цли, ни стремленій, ни честолюбія. Такъ какъ для меня было совершенно безразлично, гд ни жить, то я и вспомнилъ одинъ знакомый мн городъ и ршилъ отправиться туда,— почему бы и нтъ? Не можетъ же человкъ всю свою жизнь сидть на берегу моря и, если онъ ршается ухать оттуда, то этому вовсе не слдуетъ придавать особаго значенія. Онъ прекращаетъ свой уединенный образъ жизни — это и до него многіе длали,— онъ хочетъ изъ пустого любопытства увидать множество кораблей, лошадей и небольшіе садики въ какомъ-нибудь опредленномъ город. А, пріхавъ туда, онъ отъ бездлья начинаетъ припоминать, нтъ ли у него хоть одной знакомой души въ этомъ город, въ этомъ громадномъ город. Случается такъ, что въ это время какъ разъ ярко свтитъ луна, и его забавляетъ ходить по опредленному адресу каждый вечеръ и стоять у однихъ и тхъ же воротъ, словно это очень важное дло. Вдь его нигд въ другомъ мст не ждутъ, такъ что времени у него достаточно. И вотъ въ одинъ прекрасный вечеръ кто-то застаетъ его у этихъ воротъ подъ фонаремъ. Это женщина, она вдругъ останавливается, потомъ длаетъ шага два по направленію къ нему, вытягивая впередъ шею и всматриваясь въ него.

— Это не…? Ахъ, извините, мн показалось…

— Да, да. Добрый вечеръ, фрёкенъ Торсенъ.

— Ахъ, это вы! Добрый вечеръ! Такъ мн и показалось… Добрый вечеръ… Благодарю васъ, хорошо. Благодарю васъ за мшокъ, я сейчасъ же поняла… я отлично поняла…

— Вы здсь живете? Какая пріятная встрча:

— Да, я живу здсь, вотъ видите, т окна. Пожалуй, мн неудобно попросить васъ ко мн? Ахъ, нтъ, лучше не надо…

— Но тутъ на пристани есть нсколько скамеекъ. Если вы только не боитесь замерзнуть…— предложилъ я.

— Нтъ, я не замерзну. Благодарю васъ, съ удовольствіемъ…

Мы пошли къ скамьямъ, и шли мы, будто отецъ съ дочерью. Ничего особеннаго между нами не произошло и мы просидли спокойно весь вечеръ. И послдующіе вечера мы просидли такъ же спокойно, и провели много такихъ дружескихъ вечеровъ въ теченіе цлаго холоднаго осенняго мсяца.

Сперва она разсказала мн главу своего возвращенія домой, разсказала больше полу-намеками, кое-что подробно, иногда во время разсказа она низко склоняла голову, а время отъ времени, когда я спрашивалъ, давала короткіе отвты или только кивала головой. Я записываю это все по памяти, записываю то, что имло для нея значеніе, что получило значеніе для многихъ.

Впрочемъ… черезъ сто лтъ все будетъ забыто. И зачмъ мы боремся? Черезъ сто лтъ объ этомъ будутъ читать въ мемуарахъ и письмахъ и будутъ думать:— Какъ она билась, какъ она хлопотала, хе-хе! О другихъ ничего не будетъ написано и никто не будетъ о нихъ читать, для нихъ жизнь окончилась въ могил. Вс представляютъ собою одно и то же..

Сколько горя она перенесла, о, сколько горя! Въ ту минуту, когда у нея не хватило денегъ заплатить за свое содержаніе въ гостинниц, ей показалось, что она представляетъ собою средоточіе всего міра, вс смотрятъ на нее, и въ голов у нея шумло отъ чувства безпомощности. Вдругъ она услыхала, какъ на двор кто-то спросилъ: ‘Напоили-ли сегодня Срку?’ Это была забота того человка. Итакъ, она вовсе не средоточіе всего міра.

И вотъ она отправилась вмст съ товарищемъ въ путь. Средоточіе міра? Ничего подобнаго. Изо дня въ день шли они черезъ горы, изо дня въ день по долин, ли, когда представлялся къ этому удобный случай, пили воду изъ ключей. Встрчаясь съ хавшими въ экипажахъ, они здоровались съ ними или не здоровались, никто не былъ ни боле, ни мене средоточіемъ, нежели они сами. Товарища не покидала его глупая беззаботность, и онъ весело насвистывалъ.

На одномъ постояломъ двор они пообдали.

— Заплати за меня пока,— сказалъ онъ.

Она стояла въ нершительности и замтила, наконецъ, коротко, что не можетъ вчно платить за него.

— Я вовсе и не хочу этого, совсмъ не хочу,— сказалъ онъ.— Но пока… Можетъ быть, тамъ дальше мн удастся взять въ долгъ.

— Я, во всякомъ случа, въ долгъ не даю.

— Ингеборгъ!— воскликнулъ онъ и въ шутку задрожалъ.

— Что такое?

— Ничего. Кажется, я имю право называть мою жену просто Ингеборгъ.

— Я вовсе не твоя жена,— отвтила она, вставая съ мста.

— Тпрр! Но вдь эту ночь мы сошли за мужа и жену. Такъ мы записаны въ книг на постояломъ двор.

На это она промолчала. Да, конечно, на эту ночь они сошли за мужа и жену, такъ пришлось устроиться, чтобы взять только одну комнату и съэкономить. Но съ ея стороны было очень глупо согласиться на это.

— Ну, хорошо, въ такомъ случа, фрёкенъ Торсенъ!— сказалъ онъ плаксивымъ голосомъ.

Чтобы покончить съ этой игрой, она заплатила за обоихъ и взяла свой мшокъ.

Они пошли дальше. На слдующемъ постояломъ двор она заплатила за обоихъ, не вдаваясь въ разсужденія, за ужинъ, за ночлегъ и за завтракъ. Это уже вошло въ привычку. Потомъ они пошли дальше. Они дошли до конца долины и очутились на берегу моря. Тутъ она опять возстала:

— Нтъ, теперь уходи, убирайся, куда хочешь, я не хочу больше быть съ тобой съ одной комнат!

Его старые доводы не подйствовали больше. Когда онъ повторилъ, что они такимъ образомъ сберегутъ деньги, она отвтила, что для нея лично нужна только одна комната и за это она заплатитъ сама. Онъ опять попробовалъ обратить все это въ шутку и захныкалъ:— Ингеборгъ!— и ушелъ отъ нея. Онъ былъ совершенно безпомощенъ и даже спина его какъ-то согнулась.

Она поужинала одна.

— А вашъ мужъ не придетъ къ ужину?—спросила хозяйка.

— Онъ, вроятно, не хочетъ сть,— отвтила она.

А онъ въ въ это время стоялъ у низкаго хлва и длалъ видъ, будто его интересуетъ крыша и вообще вся постройка, онъ обошелъ хлвъ кругомъ, сложилъ губы въ трубочку и посвисталъ. Но она хорошо видла изъ окна, что лицо у него очень блдное и разстроенное. Кончивъ ужинать, она пошла къ берегу и крикнула ему мимоходомъ:

— Иди и поужинай!

Однако онъ былъ все-таки лучше, чмъ можно было это предполагать,— онъ не пошелъ сть и ночь провелъ вн дома.

Кончилось все это такъ, какъ обыкновенно кончается: когда она увидала его утромъ, она раскаялась въ своей жестокости, ее тронулъ его ужасный видъ и все пошло обычнымъ порядкомъ.

На берегу моря они оставались нсколько дней въ ожиданіи почтоваго парохода и въ это время однажды вечеромъ въ тотъ домъ, гд они остановились, пришелъ пожилой человкъ. Она знала его и онъ зналъ ихъ обоихъ, это ее очень взволновало и она хотла было сейчасъ же бжать, она плакала и била себя въ грудь. Однако вскор она успокоилась и ршила переночевать еще одну ночь. Вдь она вовсе не представляла собою средоточія міра, ея старый знакомый, который пришелъ на постоялый дворъ, повидимому, вовсе не видлъ только ее одну. Тмъ не мене на слдующій день раннимъ утромъ она все-таки устроила нчто врод бгства, она ушла на разсвт, когда вс еще спали. Это она все-таки сдлала.

На почтовомъ пароход она не встртила знакомыхъ и могла спокойно обдумать все. Теперь она ршительно и окончательно порвала со своимъ товарищемъ. Они опять поссорились, у него не было билета, и они обмнялись рзкими словами. Онъ сказалъ, что ей легко говорить, такъ какъ у нея въ карман есть обратный билетъ. Онъ указалъ ей также на то, что ему не пришлось бы испытать всхъ этихъ непріятностей, еслибы она не написала ему письмо лтомъ и не вызвала его къ себ,— неужели ей не стыдно? Еслибы не она, ему никогда не пришло бы въ голову узжать изъ города. Тогда она дала ему свой кошелекъ со всми своими деньгами и попросила его исчезнуть съ ея глазъ. Денегъ должно было хватить на билетъ, такимъ образомъ, она отдлалась отъ него. ‘Конечно, я не долженъ былъ бы принимать ихъ’, сказалъ онъ:— ‘но другого выхода нтъ’,— и онъ ушелъ.

Она долго сидла и смотрла въ морскую даль, обдумывая все. Ей приходилось очень плохо, гораздо хуже, чмъ она когда-то могла предполагать. О, что за стыдъ, до какого абсурда она дожила! Она думала до того, что устала отъ своихъ думъ, и начала прислушиваться къ тому, что вокругъ нея говорили люди. Въ нкоторомъ отдаленіи отъ нея на сундук сидли двое мужчинъ, они ежились, стараясь укрыться отъ втра. Она услышала, что одинъ изъ нихъ былъ учителемъ, а другой ремесленникомъ. Учитель вскор всталъ и пробрался къ ней, тогда она молча прошла мимо него и сла на его мсто на сундук.

Была осенняя сырая погода и было пріятно укрыться отъ рзкаго втра. Ремесленникъ, конечно, думалъ, что мсто хорошо одтой дамы въ кают, но, когда она сла возл него, онъ сейчасъ же отодвинулся на край сундука. Въ эту минуту онъ какъ-разъ набивалъ трубку и хотлъ закурить ее, но остановился.

— Курите-же,— сказала она.

Онъ закурилъ трубку, но отвернулся и закурилъ такъ, чтобы дымъ не попадалъ на нее.

Онъ былъ еще совсмъ молодой, лтъ двадцати съ небольшимъ, изъ-подъ фуражки выглядывали густые рыжеватые волосы, брови у него были блесоватыя, высоко надъ глазами. У него была широкая и плоская грудь, а спина круглая и руки большія. Что за лошадь!

Ему подали закусить, бутерброды и кофе, этого-то, вроятно, онъ и поджидалъ, сидя на сундук. Онъ заплатилъ, но продолжалъ курить и не трогалъ ды.

— Закусывайте-же!— сказала она.— Надюсь, я не мшаю вамъ?

— Нтъ,— отвтилъ онъ. Онъ принялся выколачивать свою трубку, не торопясь, посл чего опять нкоторое время спокойно сидлъ.— Мн и сть-то не хочется…

— Такъ вы не издалека?

— Нтъ, я провелъ на пароход только одну ночь. А вы откуда?.

— Я изъ города. Я узжала только на лто.

— Такъ, такъ,— сказалъ онъ, кивая головой.

— Я жила въ Торетинд,— прибавила она.

— Въ Торетинд? Вотъ какъ!

— Вы знаете это мсто?

— Нтъ. Я только знаю кое-кого изъ хозяевъ.— Пауза.— Тамъ, кажется, живетъ Іозефина?

— Да. А вы знаете ее?

— Нтъ.

Они еще кое о чемъ поболтали, пароходъ шелъ, а они все сидли на томъ же мст. Она спросила, откуда онъ, какимъ ремесломъ занимается. Оказалось, что онъ ничего особеннаго собой не представляетъ, что онъ столяръ, его мать жива и у нея небольшой хуторъ. Но не хочетъ ли барышня выпить чашку кофе?

Спасибо, она, пожалуй, выпьетъ немного его кофе, съ блюдечка.

Она налила себ кофе на блюдечко и попросила чего-нибудь пость. Никогда не ла она такъ вкусно! Кончивъ сть, она поблагодарила его.

— У васъ, вроятно, мсто въ кают?— спросилъ онъ.

— Да, но я хочу сидть здсь,— отвтила она.— Если я спущусь внизъ, я заболю.

— Ну, понятно. Нтъ, надо будетъ…— Съ этими словами онъ всталъ и тяжело зашагалъ по палуб. Вслдъ затмъ она увидла, какъ его спина исчезла въ дверяхъ спуска въ каюты.

Она долго ждала его, она боялась, что кто-нибудь займетъ его мсто. Кофе съ блюдечка, здоровый бутербродъ, общество столяра, ничего дланнаго, никакихъ фокусовъ,— ей показалось, что она почувствовала нкоторую почву подъ ногами въ этомъ уголк.

Но вотъ онъ снова появился съ кофе и бутербродами, онъ несъ въ своихъ большихъ рукахъ цлый подносъ. Онъ добродушно улыбался, стараясь идти какъ можно осторожне.

Она всплеснула руками и сдлала видъ, что поражена всмъ этимъ.

— Господи, Боже ты мой! Нтъ, это слишкомъ любезно съ вашей стороны!

— А я подумалъ, что, разъ, барышня сидитъ здсь, то все равно ужь…

Они поли вдвоемъ, она согрлась, ею овладла дремота и она слегка откинулась и отдалась ей. По временамъ, когда она открывала глаза, она видла каждый разъ, что столяръ закуриваетъ трубку, онъ бралъ заразъ по дв и по три спички, чиркалъ ими, но не торопился закуривать трубку и бралъ новую спичку. Учитель крикнулъ ему что-то, показалъ ему на дверь, но столяръ только кивнулъ головой и ничего не отвтилъ. Ужь не боится ли онъ разбудить меня?— подумала она.

На одной остановк ея товарищъ снова появился, онъ вышелъ изъ каюты.

— Иди же въ каюту, Ингеборгъ!— крикнулъ онъ.

Она ничего не отвтила.

Столяръ поочередно посмотрлъ на обоихъ.

— Въ такомъ случа, фрёкенъ Торсенъ!— жалобнымъ голосомъ крикнулъ опять товарищъ, какъ бы въ шутку. Онъ постоялъ немного и подождалъ, а потомъ ушелъ.

‘Ингеборгъ’,— подумалъ, вроятно, столяръ. ‘Фрёкенъ Торсенъ!’ — подумалъ онъ.

— Вы долго останетесь въ город?— спросила она, выпрямляясь.

— Я подумывалъ остаться тамъ на нкоторое время.

— Что вы тамъ будете длать?

Онъ почему-то смутился, а такъ какъ цвтъ лица у него былъ очень свтлый, то видно было, какъ онъ покраснлъ. Онъ наклонился впередъ и поставилъ локти на колни, потомъ онъ отвтилъ:

— Я хотлъ немного усовершенствоваться въ своемъ ремесл, поучиться. Но все это зависитъ…

— Да, да. Конечно.

— А что вы скажете на это?— спросилъ онъ.

— Что же, это очень хорошо.

— Такъ вы дйствительно находите это?

Они почти весь день просидли на палуб, а подъ вечеръ стало очень холодно, поднялся втеръ. Когда у нея коченли ноги, она вставала и топала ими, а, когда она уставала стоять, то снова садилась на сундукъ. Разъ, когда она отошла на нсколько шаговъ, столяръ положилъ на сундукъ свертокъ, какъ бы для того, чтобы ея мсто не заняли.

Ея товарищъ снова высунулъ голову въ дверь изъ каюты, и втеръ подхватилъ его волосы на лбу. Онъ крикнулъ:

— Да или же сюда, Ингеборгъ!

— О!— простонала она. Она вдругъ вышла изъ себя, направилась къ нему, но въ эту минуту пароходъ накренило и она раза два подпрыгнула, чтобы сохранить равновсіе. Подойдя къ нему, она прошипла:— Чтобъ я не слышала и не видла тебя больше! Понимаешь? Клянусь…

— Господи помилуй!— отвтилъ онъ и исчезъ.

Около трехъ часовъ столяръ опять принесъ кофе и бутерброды.

— Нтъ, пожалуйста, не угощайте меня больше,— сказала она.

Онъ только добродушно улыбнулся и попросилъ ее не побрезговать его угощеніемъ.

— Вотъ скоро мы будемъ на мст,— сказала она въ то время, какъ они закусывали.— У васъ есть, гд остановиться?

— О, да. У сестры.

Медленно и лниво взялъ онъ новый бутербродъ и сталъ его вертть въ рук, погрузясь въ думы, потомъ онъ откусилъ кусокъ. Откусивъ и прожевавъ второй кусокъ, онъ сказалъ наконецъ:

— Мн думается, что, если я пробуду всю зиму въ город, то я кое-чему научусь. А, имя также и усадьбу, я могу кое-какъ прожить…

— Н-да.

— И вы такъ думаете?

— Да…Конечно.

Зачмъ разсказываетъ онъ ей о своихъ длахъ? Вдь у нея свои дла. Она поблагодарила его за угощеніе и встала.

Когда пароходъ причалилъ къ пристани, онъ протянулъ ей руку и сказалъ:

— Меня зовутъ Николай.

— А? Да, да…

— Я подумалъ, что, если намъ когда-нибудь придется встртиться… Николай Пальмъ… но вдь городъ великъ…

— Да, конечно. А теперь позвольте отъ души поблагодарить васъ за ваше вниманіе. До свиданія.

XXXII.

Я спросилъ фрёкенъ Торсенъ:

— Вы встрчались потомъ со столяромъ?

— Съ какимъ столяромъ? Ахъ, нтъ! Я просто разсказала вамъ о немъ, потому что онъ въ нкоторомъ род знакомый.

— Знакомый?

— Да, и вашъ, и мой. Конечно, относительно. Оказывается, что онъ братъ учительницы Пальмъ, съ которой мы вмст провели лто въ Торетинд.

— Да, свтъ невеликъ. Вс мы родные.

— Вотъ потому-то я и разсказала о немъ.

— Но вдь вы не знали что онъ братъ учительницы Пальмъ, пока были на пароход,— сказалъ я.— Слдовательно, вы видлись съ нимъ позже?

— Да… Нтъ… впрочемъ, я встрчалась съ нимъ раза два, но не разговаривала. Все ограничилось только тмъ, что мы обмнивались поклонами. ‘Здравствуйте’ да ‘какъ поживаете?’ — и тому подобное. И вотъ онъ сказалъ, что онъ ея братъ.

— Хе-хе!

— Такъ, мимоходомъ, совершенно случайно.

Тутъ я воспользовался удобнымъ случаемъ, чтобы замтить:

— Чего только не бываетъ случайно! Случайно я стоялъ у фонаря, чтобы прочесть на записк нсколько словъ. Оказалось, что вы какъ разъ тутъ живете.

— Да, много страннаго случается.

— А изъ васъ и столяра будетъ хорошая парочка,— говорю я.

— Ха-ха! Ну, нтъ, я никогда ни для кого не буду парой.

— Неужели?

— Надо быть очень легковрной, чтобы выйти замужъ.

— Право, не знаю… Пожалуй, не лишнее быть немного легковрной. Быть не очень-то умной. Къ чему ведетъ умъ? Съ нимъ далеко не уйдешь. Дло въ томъ, что достаточно умныхъ на свт нтъ.

— Но, мн кажется, умъ долженъ былъ бы способствовать тому, чтобы мы не такъ часто попадали впросакъ. Иначе на что онъ?

— Да, на что онъ иначе? Но бда въ томъ, что мы слишкомъ полагаемся на нашъ умъ и наши способности и вслдствіе этого попадаемъ впросакъ. Или мы просто отдаемся теченію,— ахъ, пожалуйста, мы можемъ положиться на нашъ умъ и наши способности!

— Въ такомъ случа, это безнадежно?

— Въ этомъ направленіи — да. Да и вы такъ думали лтомъ.

— Помню. Я думала… впрочемъ, право, не знаю… А потомъ я вернулась въ городъ и тутъ какъ будто…

Пауза.

— Я совсмъ растерялась,— сказала она.

— А я старъ и мудръ. Вотъ, видите-ли, фрёкенъ Торсенъ, въ прежнія времена головы людей не были набиты такой премудростью, средними школами и правомъ голоса, жизнь шла въ другомъ направленіи, люди были просто добросовстны. Разв это не достаточно хорошая опора? И въ т времена люди попадали впросакъ, но не страдали такъ отъ этого, они переносили все съ животной силой. Теперь же мы утратили нашу здоровую выносливость.

— Становится прохладно,— сказала она,— не пора-ли домой? Да, все это совершенно врно, но вдь мы живемъ въ новое время. Мы ничего не можемъ перемнить, а мн остается только слдовать за другими.

— Да, такъ написано въ ‘Morgenbladet’. Потому что такъ стояло въ ‘Neue Freie Presse’. Но человкъ, который хоть на что-нибудь годится, идетъ до извстной степени своимъ собственнымъ путемъ, если только вообще посредственность идетъ своимъ.

— Нтъ, знаете, теперь я вамъ разскажу что-то,— сказала она, останавливаясь.— Я начала посщать одну благоразумную школу.

— Въ самомъ дл?— спросилъ я.

— На этотъ разъ я изучаю хозяйство. Разв это не хорошо?

— Вы учитесь длать бутерброды для себя самой?

— Ха-ха!

— Ну, да, вдь вы не собираетесь замужъ?

— Право, не знаю.

— Хорошо. Вы выходите замужъ, вы поселяетесь въ его долин. Но сперва вы хотите научиться хозяйничать, чтобы сумть сдлать яичницу или пуддингъ для случайнаго туриста или англичанина, которые могутъ зайти къ вамъ мимоходомъ.

— Его долина? Какая долина?

— Отправляйтесь-ка лучше къ его матери и выучитесь у нея настоящему хозяйству, которое можетъ дйствительно вамъ пригодиться.

— Нтъ, послушайте,— говоритъ она съ улыбкой и идетъ дальше — вы напали на ложный слдъ. Это вовсе не онъ, и вообще нтъ никого.

— Жаль. Для васъ было бы лучше, еслибы у васъ былъ кто-нибудь.

— Да, но что же длать, разъ это не тотъ, кого я хочу?..

— Нтъ, вы именно его и хотите. Вы такая большая, красивая и дльная.

— Благодарю васъ, но… Да, да, спасибо вамъ за этотъ вечеръ. Спокойной ночи…

Почему она такъ рзко оборвала и такъ быстро ушла почти убжала? Заплакала она? Я хотлъ сказать еще кое-что, хотлъ быть мудрымъ и скучнымъ и дать полезные совты. И я остался стоять, совершенно озадаченный.

* * *

Вскор случилось вотъ что:

— Я такъ давно не видала васъ,— сказала она при нашей слдующей встрч.— Я такъ люблю разговаривать съ вами. Хотите сдлать маленькую прогулку? Мн надо…

— Отнести письмо, я вижу.

— Да, письмо. Это только… ничего особеннаго…

Мы пошли въ контору газеты съ письмомъ. Повидимому, она несла объявленіе о томъ, что ищетъ мсто.

Когда она выходила изъ конторы, на встрчу ей попался господинъ, который поклонился ей. Она вспыхнула до корней волосъ. Она остановилась на крыльц, на верхней ступеньк и склонила голову совсмъ на грудь, какъ будто бы всматривалась въ эти дв ступеньки, съ которыхъ ей надо было сойти. Они поздоровались, господинъ протянулъ ей руку, они заговорили.

Онъ былъ приблизительно ея лтъ, у него была привлекательная наружность, свтлая мягкая борода и темныя брови, которыя, можетъ быть, онъ подводилъ. На голов у него былъ цилиндръ, разстегнутое пальто было на шелковой подкладк.

Я слышалъ, что они заговорили о какомъ-то вечер на прошлой недл, на которомъ они очень веселились, гд было много молодежи, говорили о пикник и объ ужин. Фрёкенъ Торсенъ говорила мало, она имла растерянный видъ, улыбалась и была очень красива. Я принялся разсматривать иллюстрированные журналы въ окн и вдругъ у меня пронеслась въ голов мысль: ‘Господи, да вдь она влюблена!’

— Послушайте, я имю предложить вамъ нчто,— говоритъ онъ. И вотъ они сговорились о чемъ-то и она кивнула. Посл этого онъ ушелъ.

Медленно и молча подошла она ко мн, я обратилъ ея вниманіе на одну картину въ окн.— Да,— говоритъ она,— это удивительно!— Она смотритъ на картинку, но ничего не видитъ. Молча пошли мы дальше, минуты дв мы прошли, не произнося ни слова.

— Этотъ Гансъ Флатенъ всегда вренъ себ, — говоритъ она.

— Ахъ, да, что это былъ за господинъ?— спрашиваю я.

— Его зовутъ Флатенъ.

— Помнится, будто вы называли это имя лтомъ. Кто онъ такой?

— Его отецъ оптовый торговецъ.

— А онъ самъ?

— У его отца большая торговля въ Альмесгате, вы знаете?

— Да, но чмъ занимается онъ самъ?

— Право, не знаю, есть-ли у него какое-нибудь опредленное занятіе. Онъ студентъ, но отецъ его богатъ, такъ что…

Я вспомнилъ, что торговля стараго Флатена въ Альмесгате очень усердно посщалась крестьянами, по утрамъ весь его дворъ былъ заставленъ крестьянскими телжками, а самъ онъ стоялъ въ лавк и торговалъ.

— Онъ всегда былъ очень расточителемъ,— продолжала она,— Господи, до чего спокойно онъ выкладываетъ деньги на столъ, по нсколько ассигнацій! Повсюду, гд бы онъ ни показывался, вокругъ него раздается шопотъ: это Флатенъ!

Я захотлъ сострить и замтилъ:

— Онъ одвается такъ, словно его зовутъ Платенъ {Plat — плоскій.}.

— Вотъ какъ,— сказала она обиженно.— Ну, да, онъ одвается элегантно, онъ всегда такъ одвался.

— Его-то вы и хотите?— спросилъ я въ шутку.

Она помолчала съ минуту, потомъ сказала съ ршительнымъ кивкомъ:

— Да.

— Что… его?

— Разв это такъ удивительно? Мы съ нимъ старые знакомые, школьные товарищи, мы такъ много бывали вмст. Для нашей дружбы есть хорошее основаніе. Это единственный человкъ, въ котораго я была влюблена, и это продолжается уже много лтъ. Иногда я забываю его, но стоитъ мн его только увидать, какъ я снова влюбляюсь въ него. Я говорила ему это, и мы оба смемся надъ этимъ. Но тутъ ужь ничего не подлаешь! Странно это…

Значитъ, онъ слишкомъ богатъ для того, чтобы жениться на ней,— подумалъ я и не спрашивалъ больше ничего о немъ

Когда мы разставались, я спросилъ только:

— Гд работаетъ столяръ Николай?

— Не знаю,— отвтила она.— Впрочемъ, нтъ, я знаю. Мы какъ-разъ по дорог къ нему. Если вы пройдете еще немного, я покажу вамъ, гд это. Но зачмъ онъ вамъ?

— Такъ. Я просто только хотлъ узнать, нашелъ ли онъ себ хорошее мсто, у хорошаго мастера.

* * *

Въ самомъ дл, чего мн понадобилось отъ столяра Николая, отъ ремесленника? Тмъ не мене я все-таки побывалъ у него и познакомился съ нимъ. Настоящая лошадь по сложенію, сильный и некрасивый и безнадежно молчаливый. Въ субботу мы вмст гуляли по городу. Не знаю зачмъ, но, во всякомъ случа, захотлъ этого я самъ.

Я привязался къ столяру изъ личнаго интереса, потому что я одинокъ, — вдь я не хожу больше на пристань сидть на скамь, стало холодно, да и фрёкенъ Торсенъ не интересуетъ меня больше: она такъ измнилась съ тхъ поръ, какъ возвратилась въ городъ, и во всхъ отношеніяхъ стала обыкновенной барышней. До чего ея мысли заняты всякими пустяками! Она какъ будто совсмъ забыла свою горечь и свой здравый взглядъ на жизнь, который она проявляла лтомъ. Вотъ опять она поступила въ школу, въ свободное время она видится съ господиномъ по имени Флатенъ, это занимаетъ ее. Или она представляла собою поверхностную натуру, или же душа ея искалчена уже въ молодомъ возраст, въ т годы, которые налагаютъ отпечатокъ на всю послдующую жизнь человка.

‘Что мн длать?’ повторяетъ она. ‘Да, я снова поступила въ школу, я начала ходить въ школу, когда была еще совсмъ маленькой. Ни на что другое я не годна,— я годна только на то, чтобы учиться, къ этому я привыкла. Я не умю ни думать, ни поступать самостоятельно, это не очень-то весело. Что-же мн длать?’

Да, что ей длать!..

Я показалъ столяру Николаю циркъ, но это не особенно удивило его, или же онъ притворился, будто не находитъ ничего удивительнаго. Лошади скачутъ… да, конечно, но… Тигръ — но я думалъ, что тигръ гораздо больше! Впрочемъ видно было по всему, что онъ былъ занятъ другими мыслями онъ даже не слдилъ за тмъ, какъ наздницы продлываютъ свои кунстштюки.

Когда мы шли домой, онъ сказалъ:

— Мн совстно просить васъ объ этомъ, но не согласитесь ли вы пойти со мной завтра вечеромъ въ ‘Корону’?

— ‘Корона’, это что такое?

— Тамъ танцуютъ.

— Ахъ, танцовальный залъ, гд же онъ? Вамъ захотлось потанцовать?

— Нтъ, но…

— Вамъ просто хочется посмотрть, что тамъ происходитъ?

— Да.

— Я пойду съ вами.

* * *

Это было воскресенье вечеромъ, любимый вечеръ молодыхъ двушекъ и молодыхъ парней. Я пошелъ со столяромъ посмотрть на танцы.

Столяръ расфрантился и надлъ крахмальную манишку и манжеты, а также толстую цпочку, — ахъ, но вдь онъ такъ молодъ, а молодость, не смотря ни на что, всегда производитъ пріятное впечатлніе. Онъ необыкновенно силенъ, ему незачмъ уступать кому-нибудь дорогу, и это-то и сдлало его такимъ увреннымъ въ своихъ движеніяхъ и такимъ неповоротливымъ въ то же время… Если кто-нибудь заговариваетъ съ нимъ, то онъ медлитъ съ отвтомъ, а, если его ударяютъ по плечу, онъ, не спша, оборачивается и смотритъ, кто это. Онъ добродушенъ и кротокъ и съ нимъ пріятно имть дло.

Мы подошли къ касс, гд продавали билеты. Касса оказалась закрытой, въ ней никого не было. Но рядомъ было вывшено объявленіе о томъ, что помщеніе отдано на два первыхъ часа вечеромъ одному частному обществу. Пока мы стояли и читали объявленіе, приходила и уходила молодежь. Но столяръ не хотлъ уходить, онъ осматривался кругомъ и вошелъ въ ворота, будто ему надо было разыскать кого-нибудь.

— Что-же, съ этимъ ужь ничего не подлаешь!— крикнулъ я ему вслдъ.

— Нтъ,— отвтилъ онъ,— Но хотлъ бы я знать…?— съ этими словами оцъ вошелъ во дворъ и сталъ смотрть во вс окна.

Съ лстницы сошелъ одинъ человкъ.

— Что вамъ надо?— спросилъ онъ.

— Онъ, вроятно, хочетъ получить билетъ,— отвтилъ я. Вдь отвта столяра было бы слишкомъ долго, дожидаться.

Человкъ подошелъ ко мн, онъ оказался хозяиномъ. Онъ повторилъ то, что было написано на объявленіи: небольшое общество наняло этотъ залъ на первые два часа.

— Въ такомъ случа, тутъ ужь ничего больше не подлаешь!— крикнулъ я опять своему товарищу.

Однако онъ не торопился возвращаться ко мн, и я вступилъ въ разговоръ съ хозяиномъ.

— Да, это общество принадлежитъ къ высшему кругу,— сказалъ онъ.— Будетъ всего только восемь паръ, но, не смотря на это, полный оркестръ, значитъ, люди богатые. О, иногда этотъ залъ нанимаютъ очень важные господа, они берутъ съ собой шампанское и всевозможныя угощенія. И пляшутъ они до упаду. Но что жь изъ этого? Молодежь, все богатые и знатные люди, имъ скучно проводить воскресный вечеръ дома, чмъ-нибудь надо оживиться посл будничнаго однообразія, и вотъ они пляшутъ часа два. О, страннаго въ этомъ ничего нтъ! И за это короткое время я зарабатываю гораздо больше чмъ за весь остальной вечеръ. И все это люди щедрые,— они не считаютъ шиллинговъ. Къ тому же, еще надо прибавить, что они пола не портятъ, вдь такіе люди танцуютъ не на каблукахъ.

Столяръ стоялъ въ сторон и прислушивался.

— Но вообще что это за люди?— спросилъ я,— Торговые или военные?..

— Нтъ, ужь извините, этого я не скажу, — отвтилъ хозяинъ.— Замкнутое общество, вотъ все, что я скажу. Вотъ хотя бы сегодня вечеромъ, я даже и не знаю, кто это. Деньги мн принесъ разсыльный.

— Это Флатенъ,— сказалъ столяръ.

— Флатенъ? Вотъ какъ?— удивился хозяинъ, словно и не зналъ этого раньше.— Господинъ Флатенъ бывалъ здсь раньше, важный баринъ, всегда избранное общество. Вотъ какъ? А теперь, извините, я долженъ посмотрть, въ порядк ли залъ…

Хозяинъ ушелъ.

Тутъ столяръ пошелъ за нимъ и спросилъ:

— А намъ нельзя посмотрть?

— На что? На танцы? Нтъ.

— Гд-нибудь въ уголку?

— Нтъ. Я запрещаю даже моей жен и моей дочери. Никто, не единая душа не иметъ права смотрть. Такія замкнутыя общества не любятъ этого.

— Что же, идете вы, что ли?— крикнулъ я какъ бы въ послдній разъ.

— Да,— отвтилъ столяръ, подходя ко мн.

Я спросилъ:

— Такъ, значитъ, вы знали объ этомъ обществ?

— Да,— отвтилъ онъ.— Она говорила объ этомъ въ пятницу.

— Кто говорилъ объ этомъ? Фрекенъ Торсенъ?

— Да. Она сказала, что я могъ бы смотрть съ хоръ.

Мы продолжали бродить по улицамъ и каждый думалъ о своемъ — впрочемъ, врне, оба мы думали объ одномъ и томъ же, но я, во всякомъ случа, былъ вн себя отъ злости.

— Нтъ, знаете ли, добрйшій Николай, мн кажется, что намъ съ вами не стоитъ тратить деньги на билетъ только для того, чтобы полюбоваться господиномъ Флатеномъ и его дамами.

— Нтъ.

Было необыкновенно остроумно со стороны фрёкенъ Торсенъ пригласить этого человка любоваться тмъ, какъ она танцуетъ. Да, эта выходка была очень характерна для нея. Вдь и лтомъ она стремилась устроить такъ, чтобы всегда имть свидтеля своихъ безумствъ. Вдругъ во мн проносится одна мысль и я спрашиваю столяра какъ можно спокойне:

— Не хотла ли фрёкенъ Торсенъ, чтобы и я также былъ на хорахъ, не говорила она этого?

— Нтъ,— отвтилъ онъ.

— Она ничего не говорила обо мн?

— Нтъ.

‘Нтъ, врешь,— подумалъ я,— и она сама, вроятно, попросила тебя врать!’

Я былъ глубоко возмущенъ, но никакъ не могъ выпытать истину отъ столяра.

Позади насъ раздался шумъ экипажа, который остановился передъ ‘Короной’. Николай обернулся и хотлъ уже идти назадъ, но, когда онъ увидалъ, что я продолжаю идти впередъ, онъ постоялъ съ минуту и потомъ нагналъ меня. Я слышалъ, какъ онъ глубоко и тяжко вздохнулъ.

Мы побродили еще съ часъ, я немного успокоился и сталъ боле уступчивымъ по отношенію къ своему товарищу. Мы зашли въ пивную и выпили пива, потомъ мы пошли въ кинематографъ, а потомъ стрляли въ цль. Наконецъ, мы пошли въ кегельбанъ и тамъ оставались довольно долго. Николай первый предложилъ кончить игру, онъ посмотрлъ на часы и вдругъ заторопился, онъ готовъ былъ даже не кончать партію.

Намъ снова пришлось проходить мимо ‘Короны’ — экипажей больше не было видно.— Такъ я и думалъ!— сказалъ столяръ: онъ былъ очень огорченъ. Повидимому, онъ хотлъ присутствовать при разъзд общества. Онъ внимательно осмотрлъ всю улицу и то мсто, гд стояли экипажи.— Такъ я и думалъ!— повторилъ онъ. Теперь онъ заторопился домой.

— Нтъ, теперь мы войдемъ — сказалъ я.

Зала была большая и красивая, въ одномъ конц была эстрада для музыки, народу было много и раздавался гулъ голосовъ. Мы услись на хорахъ и стали смотрть.

Публика была самая разнообразная, были тутъ моряки, ремесленники, лакеи изъ гостиницъ, приказчики и поденныя работницы. Дамское общество, по всей вроятности состояло изъ портнихъ, служанокъ, приказчицъ и свободныхъ птичекъ, не занятыхъ при дневномъ свт.

Плясали во-всю. Помимо полицейскаго, который долженъ былъ блюсти порядокъ, содержатель залы самъ поставилъ отъ себя распорядителя, у котораго была палка и который повсюду расхаживалъ, не спуская глазъ съ танцующихъ. Каждый разъ, когда кончался какой-нибудь танецъ, мужчины должны были подходить къ эстрад музыкантовъ и уплачивать по десяти эре. Если у кого-нибудь являлось желаніе смошенничать, распорядитель осторожно ударялъ его своей палкой по плечу, если же какому-нибудь кавалеру приходилось такимъ образомъ нсколько разъ напоминать объ установившемся порядк, на него начинали смотрть, какъ на подозрительную личность, и въ крайнемъ случа даже выводили. Вообще, порядокъ былъ удивительный.

Вальсъ, мазурка, экоссезъ, рейнлендеръ, вальсъ…

Я обратилъ вниманіе на одного кавалера, танцевавшаго безъ устали все время, это былъ высокій молодецъ, арапскаго вида, очень ловкій, вообще кавалеръ хоть куда, и дамы охотно танцовали съ нимъ. ‘Да не Солемъ ли это отличается тамъ?’ — подумалъ я.

— А вы не хотите танцовать?— спросилъ я столяра Николая.

— Нтъ,— отвтилъ онъ съ улыбкой.

— Такъ мы можемъ уйти, если хотите.

— Да… хорошо,— отвчаетъ онъ, а самъ сидитъ на мст,

— Вы думаете о чемъ-то другомъ?

Долгое молчаніе.

— Я сижу тутъ и думаю о томъ, что у меня въ усадьб нтъ лошади. Я на себ вожу весь навозъ и вс дрова.

— Потому-то вы и стали такимъ сильнымъ.

— На этихъ дняхъ мн придется отправиться домой, чтобы навозить изъ лсу дровъ на зиму.

— Да, вамъ придется это сдлать.

— Что я хотлъ сказать?— продолжалъ онъ, напрягая свою память, и замолчалъ.

— Что такое?

— Нтъ, объ этомъ не стоитъ и думать. Было бы очень хорошо, еслибы вы отправились со мной вмст, но у меня такая скверная комната.

— Я? Почему? Впрочемъ, эта мысль вовсе ужь не такъ дурна.

— Да неужто? А это было бы очень хорошо!— сказалъ столяръ.

Тутъ до меня доносится изъ залы имя Солема. Ну, да, вонъ онъ стоитъ тамъ, пріосаниваясь, это, дйствительно, Солемъ съ Торетинда своей собственной персоной. Онъ стоитъ одинъ, онъ раздраженъ, онъ говоритъ и называетъ себя по имени.— Солемъ! Повидимому, у него не было опредленной дамы на весь вечеръ, я видлъ, какъ онъ бралъ первую попавшуюся даму для танцевъ. Но вотъ случилось такъ, что онъ поклонился дам, у которой былъ уже кавалеръ, кавалеръ покачалъ головой и сказалъ ему, что его дама не пойдетъ съ нимъ. Солемъ намоталъ это себ на усъ. Онъ далъ парочк протанцовать слдующій танецъ, а посл этого опять склонился передъ дамой. Онъ получилъ во второй разъ отказъ.

Да и дама эта была не совсмъ-то обыкновенная — она была или утонченная кокетка, или сама невинность, Богъ ее знаетъ. Блокурая, высокая, греческаго типа, въ черномъ плать безъ всякихъ украшеній. Боже, до чего она была тиха и скромна! Конечно, это была двушка съ улицы, но она была такъ скромна, это была монахиня порока, и лицо у нея было такое чистое, какъ у раскаявшейся гршницы. Что за удивительное созданіе!

Это была подходящая дама для Солема.

Когда кавалеръ этой дамы во второй разъ отказалъ ему, то онъ и сталъ громко кричать, хвастать и говорить, что онъ Солемъ, Солемъ. Но это всмъ надоло, его бахвальство никого не удивило, здсь люди привыкли ко всему. Распорядитель цодошелъ къ Солему и попросилъ его успокоиться, и въ то же время онъ указалъ ему на дверь, возл которой стоялъ полицейскій. Это сейчасъ же укротило бурю. Солемъ самъ сказалъ: — Да, тише! не будемъ устраивать скандала!— Однако онъ не терялъ изъ вида гречанку и ея кавалера.

Онъ ничмъ не проявлялъ себя втеченіе двухъ танцевъ и самъ приглашалъ дамъ и танцовалъ. Набралось много народу, многимъ не хватало мста посреди залы и они ждали своей очереди у стнъ.

Тутъ случилось нчто.

Одна пара упала. Это былъ Солемъ со своей дамой. Падая, онъ сбилъ съ ногъ другую пару, это была какъ-разъ гречанка со своимъ кавалеромъ, они повалились на полъ. Солемъ былъ очень неловокъ, онъ заболталъ ногами и руками и свалилъ еще одну пару. Посреди залы образовалась цлая куча барахтающихся людей, раздались крики и ругательства, вс толкали и лягали другъ друга. Солемъ руководилъ катастрофой очень ловко и со злымъ разсчетомъ, одна пара за другой валились на полъ. Распорядитель старался навести порядокъ своей палкой и предлагалъ всмъ встать, подошелъ даже самъ полицейскій, музыка перестала играть. Солемъ былъ настолько умень и вмст съ тмъ трусливъ, что воспользовался замшательствомъ и улизнулъ въ дверь.

Упавшіе мало-по-малу встали. Одни потирали себ руки и ноги, другіе старались стереть съ платья пыль, одни смялись, другіе ругались, у кавалера гречанки оказалась рана на виск, изъ нея струилась кровь и онъ держался за голову. Послышались вопросы, какъ зовутъ того долговязаго парня, устроившаго эту свалку.— Солемъ,— сказала одна изъ дамъ. По адресу Солема раздались угрозы, стали требовать, чтобы его нашли и привели для расправы.— Чмъ же онъ виноватъ?— заступились за него дамы.

О, Солемъ и дамы!

Между тмъ гречанка тоже поднялась съ пола, она будто вышла изъ ванны. Все ея черное платье было покрыто пылью, оно было усяно звздами. Дама была очень смущена тмъ, что лежала на полу подъ всми этими людьми, она сконфуженно улыбнулась, когда ей показали, что гребень, сдерживавшій ея греческій узелъ, сломался.

XXXIII.

Сегодня 1-ое октября. Прошло сорокъ лтъ съ тхъ поръ, какъ мы расчищали дома снгъ треугольникомъ. Увы, я могу вспоминать уже то, что было сорокъ лтъ тому назадъ.

Пока я еще ничего не упускаю изъ вида, но все проходитъ мимо моего носа. Я сижу на хорахъ и смотрю внизъ. Еслибы столяръ Николай былъ боле наблюдателенъ, то онъ замтилъ бы, какъ я сжимаю руки и длаю себя еще боле смшнымъ проявленіемъ своего волненія, игрой моихъ лицевыхъ мускуловъ, но, къ счастью, онъ ребенокъ. И вотъ я ушелъ, домой и водворился на своемъ мст. Мой адресъ — уголъ за печкой.

Снова наступаетъ зима, весь сверъ покрывается пеленой снга, англо-саксонскій театръ. И для меня наступаетъ тяжелое время, колесо мое останавливается, мои волосы перестаютъ расти, мои ногти перестаютъ расти, ничто не растетъ, за исключеніемъ моихъ дней. И хорошо, что дни мои растутъ, отнын это хорошо.

* * *

Втеченіе зимы не происходитъ ничего особеннаго… ахъ, да, у Николая въ первый разъ въ жизни завелось пальто. Оно ему не нужно, но онъ завелъ его, ради приличія, какъ онъ говоритъ, и пальто это дорогое, стоило двадцать кронъ наличными, но онъ получилъ его за восемнадцать! Несомннно, Николай гораздо боле доволенъ своимъ пальто, нежели Флатенъ своимъ.

Кстати, пора вспомнить Флатена. Его друзья устроили въ. честь его прощальный пиръ или, врне, мальчишникъ: онъ женится. Это мн разсказала фрёкенъ Торсенъ, когда я случайно повстрчался съ нею снова подъ фонаремъ у ея дома.

— И вы не носите трауръ?— спросилъ я.

— Ахъ, нтъ,— отвтила она съ улыбкой.— Вдь я объ этомъ уже давно знала. А, кром того, я вовсе уже не такая постоянная, право, не знаю…

— Мн кажется, вы совершенно врно опредлили, себя.

Она удивилась.

— Какимъ образомъ?

— Мн кажется, вы очень перемнились съ лта. Вы были такая положительная, все для васъ было ясно, вы знали, чего хотите. Куда же двалась ваша маленькая горечь? Или у васъ нтъ больше основаній для горечи?

Это были жестокія слова, но вдь я былъ для нея какъ бы отцомъ и я желалъ ей добра.

Она шла, поникнувъ головой, погрузившись въ думы. Потомъ она сказала нчто необыкновенно разумное:

— Лтомъ я какъ разъ была лишена куска хлба. Говорю вамъ все, какъ было. Мн отказали отъ мста, а вдь это нчто очень серьезное. И вотъ на нкоторое время я задумалась. А потомъ… право, не знаю… я уже не молода, но, вроятно, я и не достаточно стара. У меня есть дв сестры, вотъ он очень положительныя и постоянныя, об он замужемъ и он очень серьезно относятся къ жизни, хотя и моложе меня. Не понимаю, что длается со мною.

— Хотите пойти со мной въ концертъ?— спросилъ я.

— Сейчасъ? Нтъ, спасибо, я не такъ одта.

Пауза.

— Но какъ это мило съ вашей стороны, что вы предложили мн это!— сказала она вдругъ радостно,— это было бы очень весело, но… Нтъ, теперь я вамъ разскажу объ этомъ обд, о мальчишник… Господи, чего только они не придумали!

Она была права, веселая молодежь надлала много глупостей,— молодые люди ребячились и вели себя глупо, но не все въ ихъ поведеніи было такъ плохо. Начали съ того, что пили вино тысяча восемьсотъ двнадцатаго года. Нтъ, начали съ того, конечно, что Флатену послали пригласительный билетъ, онъ былъ разрисованъ красками и представлялъ собою легкомысленную картинку въ рамк, на ней было указано только мсто и время, а, кром того, было написано: Ballade, Bachiade, Offenbachiade, Bachanal. Потомъ виновнику торжества говорили рчи по случаю того, что онъ покидаетъ холостую жизнь и своихъ товарищей, и говорили вс заразъ, такъ что ничего не было слышно. Была тутъ и музыка, которая играла почти все время. Подъ вечеръ все это надоло, были позваны замаскированныя двушки, которыя танцовали нкоторое время, но такъ какъ было выпито слишкомъ много шампанскаго, то танцовщицы должны были удалиться. Посл этого молодые люди спустились въ ворота гостинницы, чтобы поймать что-нибудь ‘случайное’. Ихъ разсчеты оправдались: съ воротами поровнялась молодая женщина съ ребенкомъ на рукахъ, такъ какъ шелъ снгъ, то она тщательно обернула ребенка тряпьемъ.— Тпру!— крикнули молодые люди, останавливая ее.— ‘Это твой ребенокъ?’ — ‘Да’.— ‘Мальчикъ?’ — ‘Да’. Они вступаютъ съ ней въ разговоръ. Это была молодая и худая женщина, по всей вроятности, служанка. Вс начали разсматривать мальчика, а Хельгесенъ и Линдъ, оба очень близорукіе, вытерли даже очки и надли ихъ. ‘Ты, что же, идешь топить мальчика, что ли?’ — спросилъ кто-то,— ‘Нтъ’,— отвтила изумленная двушка. Тутъ кто-то другой замтилъ, что безсердечно задавать такой вопросъ, и тотъ, кто сдлалъ его, согласился съ этимъ. Онъ принесъ свой дождевой плащъ и накинулъ его на плечи двушки. Посл этого онъ сталъ щекотать мальчика и заставилъ его улыбнуться — это былъ удивительный ребенокъ: человкъ, тряпье и грязь въ одномъ свертк.— ‘Бдное, незаконное дитя, — сказалъ онъ,— рожденное двушкой!’ — ‘Это сказано лучше!’ — подхватили остальные. ‘Надо будетъ кое-что устроить’, — сказали они.— ‘Гд ты живешь?’ — спросили они двушку.— ‘Я жила тамъ-то и тамъ-то’,— отвтила она.— ‘Жила? Въ такомъ случа, мы сдлаемъ вотъ что’, — говоритъ одинъ, вынимая изъ кармана бумажникъ. Остальные слдуютъ его примру и сейчасъ же собирается большая сумма денегъ, которыя переходятъ въ руку двушки.— ‘Погоди, стопъ, съ меня это слишкомъ мало, вдь я сдлалъ такой безсердечный вопросъ’,— говоритъ одинъ.— ‘И съ меня мало,— говоритъ другой — потому что мы подумали то, что ты сказалъ. Теперь же мы соберемъ маленькій капиталъ для сына этой двушки’. Начинается новый сборъ. Хельгесенъ исполняетъ должность кассира. Вдругъ Бенгтъ зоветъ извозчика, предлагаетъ двушк ссть и садится рядомъ съ ней. ‘Я сейчасъ, я только съзжу въ Лангесгате’, — кричитъ онъ. ‘Бенгтъ повезъ ребенка къ своей матери’, — говоритъ кто-то. Тутъ наступило молчаніе.— ‘Послушай, Вольтъ, это наконецъ смшно, вдь у тебя глаза влажные. Неужели можно плакать изъ-за какихъ-то шиллинговъ?’ — ‘А самъ-то ты?— отвчаетъ Вольтъ,— ты весь размякъ, словно баба’. Въ увеселеніяхъ недостатка не было, появился новый ‘случай’. По улиц идетъ крестьянинъ и ведетъ съ собой корову, онъ направляется къ мяснику.— ‘Послушай, нашъ гость хочетъ прохаться на твоей коров, сколько ты за это возьмешь?’ — спросилъ молодой Роландсенъ. Крестьянинъ засмялся и покачалъ головой. И вотъ они купили корову и сейчасъ же заплатили за нее.— ‘Подожди минутку’,— крикнули они крестьянину. Они налпили на корову бумажку, а на бумажк написали адресъ знакомой барышни.— ‘Иди по этому адресу’,— сказали они крестьянину. Только они успли отпустить крестьянина, какъ возвратился Бенгтъ.— ‘Гд ты былъ?’ — спросили его собутыльники. ‘Старуха согласилась!’ — отвтилъ онъ только. ‘Урра!— крикнули вс, — выпьемъ за здоровье мальчугана! Пойдемте въ кафе! Неужели она дйствительно согласилась? Урра, да здравствуетъ старуха также! Чего же мы здсь стоимъ? Пойдемте же въ кафе’.— ‘Пойдемте?’ — засмялся кто-то. ‘Нтъ, конечно, нтъ, мы подемъ! Ха-ха-ха! Человкъ! Автомобилей’! Лакей бросается къ телефону. Все это беретъ много времени, становится уже поздно, но господа ждутъ. Рестораны уже запираютъ, люди выходятъ изъ нихъ толпами. Наконецъ появляются автомобили, десять штукъ, на каждаго по одному, вс разсаживаются.— ‘Куда?— спрашиваютъ шофферы.— ‘Къ слдующему подъзду’, — отвчаютъ имъ. И вотъ десять автомобилей подъзжаютъ къ слдующей двери въ томъ же дом,— тамъ было кафе, тамъ господа вышли и торжественно расплатились съ шофферами. Кафе оказалось запертымъ.— ‘Взломаемъ дверь!’ — предложилъ кто-то.— ‘Само собою разумется!’ — отвтили остальные. И вотъ вс заразъ бросились на дверь — бумъ! и дверь распахнулась. Ночной сторожъ бросился къ нимъ, онъ поднялъ крикъ, но они стали обнимать его, гладить, потомъ бросились къ стойкамъ, поставили передъ нимъ нсколько бутылокъ, и себ взяли также. Выпили вина, прокричали ура въ честь мальчика, матери Бенгта, матери мальчика, ночного сторожа, любви и жизни. Посл этого они приложили ко рту ночного сторожа нсколько ассигнацій и привязали ихъ къ его голов платкомъ. Сдлавъ это, они снова отправились въ залъ. Начался ужинъ, тарелка Флатена представляла собою розовую атласную туфлю со стеклянной подкладкой. Вс пили и ли, пока не выбились изъ силъ. Между тмъ утро уже было недалеко и Флатенъ началъ раздавать сувениры. Одинъ получилъ часы, другой бумажникъ, но онъ былъ пустой, третій булавку для галстуха. Наконецъ онъ снялъ башмаки и отдалъ по одному башмаку, затмъ послдовала очередь брюкъ и рубашки, и кончилось тмъ, что Флатенъ очутился голымъ. Принесли подушекъ изъ гостинницы, красныхъ шелковыхъ подушекъ, и Флатена прикрыли ими. Флатенъ заснулъ, а остальные девять человкъ сидли и охраняли его. Онъ проспалъ цлый часъ, наступило утро и Флатена разбудили, онъ вскочилъ, подушки посыпались на полъ и онъ стоялъ совершенно голый. Сейчасъ же послали къ нему домой за платьемъ. И снова начался кутежъ…

Мы обмнялись съ фрёкенъ Торсенъ нсколькими замчаніями по поводу ея разсказа, и она добавила еще кое-что, о чемъ забыла упомянуть. Въ заключеніе она сказала:

— Во всякомъ случа, двушк съ ребенкомъ повезло.

— Да и ребенку также,— замтилъ я.

— Конечно. Но слыхали ли вы когда-нибудь о такой выходк! Бдная старушка, которой подбросили ребенка!

— Какъ знать, быть можетъ, вы на это когда-нибудь взглянете иначе.

— Вы думаете? Во всякомъ случа, было бы гораздо лучше, еслибы я получила вс эти деньги, которыя они собрали для ребенка.

— И на это вы когда-нибудь посмотрите иначе.

— Почему? Когда?

— Когда у васъ будетъ мальчикъ, который будетъ улыбаться.

— Фу, какъ вамъ не стыдно говорить такъ!

Она, вроятно, не поняла меня, она по-дтски смутилась, и, чтобы загладить свою неловкость, я спросилъ наудачу:

— Что же, хорошо тамъ покормили на этомъ пиру?

— Не знаю,— отвтила она.

— Какъ же вы не знаете?

— Господи, да вдь я не была тамъ,— воскликнула она въ крайнемъ изумленіи.

— Нтъ, конечно, нтъ. Но я думалъ, что…

— Вотъ какъ, вы думали!— сказала она еще боле обиженнымъ тономъ.

И она сложила и разняла руки, какъ это длала лтомъ.

— Нтъ, увряю васъ, я ничего не думалъ, мн только казалось, что вы интересуетесь хозяйствомъ, вдь вы учитесь готовить…

— Значитъ, вы занимаете меня разговорами, примняетесь къ моему уровню?

Пауза.

— Впрочемъ, вы правы, я должна была узнать, чмъ тамъ угощали, но забыла объ этомъ.

Она была очень нервна въ этотъ вечеръ. Любопытно, неужели Флатенъ не интересуетъ ее больше? Я спросилъ нсколько неувренно:

— Но вы не сказали мн еще, на комъ Флатенъ женится.

— Въ ней нтъ ни капли красоты, — отвтила она вдругъ.— Но зачмъ вы хотите это знать? Вы съ ней незнакомы.

— Значитъ, Флатенъ будетъ заниматься дломъ отца?— продолжалъ я.

— О, этотъ вчный Флатенъ! Мн кажется, онъ интересуетъ васъ гораздо больше, чмъ меня. Займется ли Флатенъ и Флатенъ и Флатенъ длами отца, я не знаю.

— Я думалъ, что, разъ онъ женится…

— Но вдь она тоже очень богата… Нтъ, онъ, конечно, не будетъ заниматься длами отца. Онъ какъ-то говорилъ мн, что хочетъ издавать газету. Что же тутъ смшного?

— Я не смялся.

— Нтъ, вы засмялись. Итакъ, Флатенъ хочетъ издавать газету. А такъ какъ Линдъ издаетъ собачью газету, то Флатенъ будетъ издавать человческую,— сказалъ онъ.

— Человческую газету?

— Да. И вы должны подписаться на нее, — сказала она, посмотрвъ мн прямо въ глаза.

Конечно, она говорила все это въ величайшемъ возбужденіи, котораго я ничмъ не могъ объяснить, и я ничего не отвтилъ. Я пробормоталъ только:

— Да? Что же, пожалуй.

А она вдругъ заплакала.

— Дорогое дитя, не плачьте, я не буду васъ больше мучить.

— Вы не мучаете меня.

— Нтъ, я говорю не то, что надо, я не умю найти надлежащаго тона.

— Нтъ, говорите… Это не оттого… я сама не знаю…

О чемъ же мн было говорить? Но, такъ какъ больше всего интересуетъ каждаго человка онъ самъ, то я и сказалъ:

— У васъ, вроятно, просто нервы разстроены и на то есть какая-нибудь причина, но это пройдетъ. Все-таки… хотя и не сразу, но на васъ все же подйствовало то… что онъ ушелъ отъ васъ. Но имйте въ виду…

— Вы ошибаетесь, — сказала она и покачала головой, — въ сущности, это ничуть не затронуло меня, но я просто была когда-то чуточку влюблена въ него.

— Но вы какъ-то говорили мн, что онъ былъ единственный.

— О, вы понимаете, это можетъ иногда только такъ казаться. Но, разумется, я была влюблена и въ другихъ, этого я не отрицаю. Нтъ, Флатенъ былъ просто очень милъ со мной, иногда каталъ меня и приглашалъ на вечеринку и тому подобное. И потомъ я гордилась тмъ, что онъ продолжалъ свое знакомство со мною, не смотря на то, что мн отказали отъ мста. Я могла бы даже получить мсто въ контор его отца, но я не хотла. Я теперь ищу себ какое-нибудь мсто.

— Въ самомъ дл? Лишь бы вы нашли хорошее мсто!

— Вотъ именно. До сихъ поръ однако я ничего не нашла. Но, конечно, что-нибудь да найдется. А къ лавк стараго Флатена я какъ-то не подхожу.

— Да и жалованье, врно, плохое?

— Да, конечно. Кром того… это странно, но я какъ будто слишкомъ много знаю для этого. Мой несчастный экзаменъ при университет только вредитъ мн… Но не будемъ больше говорить обо мн. Уже поздно, мн пора домой.

Я проводилъ ее до самыхъ дверей, попрощался съ ней и отправился домой. Я все думалъ. Погода была зимняя, на улицахъ было сыро, неба не было. Да, пожалуй, она не выйдетъ замужъ, ни одинъ мужчина не рискнетъ взять себ жену, которая только студентка и ничего больше. Отчего это никто не обратитъ вниманія на то, чего не хватаетъ молодымъ двушкамъ! То обстоятельство, что фрёкенъ Торсенъ передала такъ хорошо разсказъ о кутеж, еще разъ доказывало, какъ она привыкла зубрить и затмъ передавать длинные разсказы. Она сдлала это очень хорошо и почти ничего не забыла, но больше всего она останавливалась на забавныхъ выходкахъ. Взрослая, вчная школьница занимала меня разговоромъ, школьница, которая заучилась до того, что отошла отъ жизни.

Когда я подошелъ къ моему дому, то одновременно со мной подошла и фрёкенъ Торсенъ. Повидимому, она все время шла за мной по пятамъ, потому что я не замтилъ, чтобы она задыхалась, когда она заговорила со мной:

— Я забыла попросить у васъ извиненія,— сказала она.

— Дорогая?..

— Да, въ томъ, что я сказала… Вамъ не надо подписываться на газету. Я такъ раскаиваюсь въ этомъ… Пожалуйста, простите.

Она взяла мою руку и пожала ее.

Въ своемъ смущеніи я пробормоталъ:— Но это было очень остроумно сказано, человческая газета, ха-ха! Однако вамъ холодно, надньте перчатки. Вы уже уходите?

— Да. Спокойной ночи! Простите меня за весь этотъ вечеръ.

— Дайте, я провожу васъ, подождите немного…

— Нтъ, спасибо.

Она еще разъ крпко пожала мою руку и ушла.

По всей вроятности, она хотла поберечь мои старыя ноги, чтобы ихъ чортъ побралъ! Но я все-таки незамтно пошелъ вслдъ за ней и убдился, что она благополучно дошла до дому.

* * *

Но вотъ случилось, что въ городъ пріхала Іозефина, та самая, которая была воплощеніемъ труда въ Торетинд. Я видлся съ нею, она пришла ко мн, она узнала мой адресъ, и я снова шутилъ съ нею и называлъ ее Іозефиндой.

Какъ вс поживаютъ въ Торетинд? Спасибо, хорошо. Но, когда я спросилъ о Пол, она только покачала головой. Пьетъ онъ уже не такъ много, но онъ вообще ничего не длаетъ, у него нтъ больше никакого желанія работать. Онъ ршилъ все распродать. Онъ хочетъ быть возчикомъ въ Стурдален. Я спросилъ, есть-ли у него покупатель? Да, Эйнаръ, одинъ изъ его бывшихъ арендаторовъ, подумываетъ о томъ, чтобы купить все его имніе. Все теперь зависитъ отъ купца Бреде.

Я вспомнилъ ея отца, старца изъ другого міра, который носитъ рукавицы и котораго надо кормить кашей, потому что ему уже девяносто лтъ — того самаго, который такъ дурно пахъ, этотъ живой трупъ, и я спросилъ о немъ у Іозефины:

— А твой старый отецъ, который живетъ въ изб, онъ уже умеръ, вроятно?

— Нтъ, слава Богу,— отвтила она — отцу гораздо лучше, чмъ этого можно было ожидать. Мы рады, что онъ на ногахъ.

Я показалъ Іозефин кинематографъ и циркъ, все было великолпно. Ей не понравилось только, что дамы разъзжаютъ на лошади совсмъ раздтыя. Посл всего этого она ршила пойти въ одну изъ большихъ церквей, и туда ужъ она нашла дорогу одна. Она пробыла въ город нсколько дней и кое-что закупила, я никогда не видалъ ее задумчивой или удрученной. Черезъ нсколько дней она пришла попрощаться со мной и сказала, что на слдующій день отправляется домой.

Вотъ какъ, она уже покидаетъ городъ?

Да, она закончила вс свои дла. Она побывала даже у фрёкенъ Торсенъ и получила деньги за комедіанта, вдь онъ такъ ничего и не прислалъ. Фрёкенъ Торсенъ ужасно смутилась, она даже вся покраснла. Кажется, и у нея дла не очень-то хорошо идутъ, потому что она попросила меня подождать до слдующаго дня, но на другой день она уплатила мн все.— Да, Іозефин нечего было длать въ город. Ко мн она пришла прямо отъ фрёкенъ Пальмъ, ее она также навстила. Но ея брата, Николая, который ходилъ учиться къ столяру, она не застала. Да это все равно, сказала Іозефина, потому что въ послдній разъ, когда она разговаривала съ нимъ, они такъ ни до чего и не договорились. Такъ что тутъ ужь ничего больше не подлаешь. Вдь она не нищая, у нея и денегъ прикоплено, да и скотъ есть. Есть немного и земли, и дв постели, да и сама она не голая, у нея есть много перемнъ блья и нсколько платьевъ. И, не смотря на это, она еще будетъ ткать…

Я съ удивленіемъ спросилъ, неужто они обручены? Я ничего не слыхалъ объ этомъ.

Нтъ, но… Нтъ, они вовсе не были обручены, если говорить о кольц и оглашеніи. Но, конечно, это имлось въ виду. А то съ чего бы эта учительница, эта Софія Пальмъ, его сестра, жила у нихъ даромъ въ Торетинд два лта подрядъ, словно барышня какая-нибудь? Но теперь, покорно благодарю, этому больше не бывать. Правда, она, Іозефина, подумывала объ этомъ немного, но ужь это перстъ Божій, потому что изъ этого всего не вышло бы никогда ничего хорошаго.

Вдругъ Іозефина вспомнила что-то:

— Господи, какъ бы мн не забыть купить индиговой краски. Это для тканья. Хорошо, что я вспомнила. Ну, спасибо за все!

XXXIV.

Я ушелъ вмст съ Николаемъ въ его усадьбу. Онъ воспользовался праздничными днями и пошелъ домой, чтобы навозить изъ лса дровъ на зиму.

У Николая оказался большой домъ, его надстроилъ еще его отецъ, а Николай еще выше поднялъ крышу, такъ что домъ теперь въ два этажа. И для меня нашлось достаточно мста, у меня отдльная комната.

Его мать-работящая и умная женщина, она вчно возится съ чмъ-нибудь, со скотомъ, или стираетъ, а если ничего другого нтъ, то моетъ старые мшки. Она готовитъ кушанья на плит и держитъ въ чистот всю посуду. Она очень чистоплотна и цдитъ молоко сквозь волосяное сито, а посл этого моетъ сито въ двухъ водахъ. Но въ то же время она выковыриваетъ грязь изъ вилокъ шпилькой.

Въ большой горниц на стнахъ висятъ зеркало, картины и семья нмецкаго императора, а также распятый Христосъ, кром того, есть въ горниц также дв полки со всякой всячиной, а также молитвенникъ и книга съ проповдями. Въ этой мстности люди правоврны и консервативны. Остальную мебель: столы, стулья и художественную шкатулку сдіалъ самъ Николай.

Николай здсь, какъ и въ город, молчаливъ и мраченъ. Онъ на другой же день отправился въ лсъ, не предупредивъ объ этомъ мать ни словомъ. Когда я спросилъ ее, гд онъ, она отвтила:— Я видла, что онъ справлялъ сани, значитъ, онъ ушелъ въ лсъ.

Мн кажется, что матери Николая — зовутъ ее Петра — не боле сорока лтъ, такой у нея моложавый видъ, она крупнаго тлосложенія, какъ и сынъ, кожа у нея блая, волосы рыжеватые съ просдью и необыкновенно густые, словно кудель. Ея темные глаза очень подходятъ къ этимъ волосамъ, они уже слегка потухли, но еще вполн годятся для того, чтобы всматриваться въ морскую даль. Она тоже молчалива, какъ и вс крестьяне въ этой мстности, и предпочитаетъ держать свой ротъ закрытымъ.

Я спросилъ ее, давно ли она овдовла, и оказалось, что она вдоветъ уже очень давно.— Нтъ,— говоритъ она — дайте вспомнить. Софіи въ город уже минуло двадцать четыре года, а мужъ умеръ годъ спустя посл ея рожденія. Они были женаты всего два года. Николаю исполнилось двадцать шесть лтъ.

Я задумываюсь надъ этимъ подсчетомъ, но, такъ какъ я уже старъ и плохо соображаю, то я ни до чего и не додумываюсь.

Петра очень гордилась своими дтьми, въ особенности, Софіей, которая посщала школу и сдала экзамены и теперь занимаетъ такое важное мсто. Да, отъ всего ея наслдства почти ничего не осталось, но за то она получила образованіе. А этого ужь никто не отниметъ отъ нея. Софія высокая, красивая двушка, вотъ ея портретъ.

Я сказалъ, что познакомился съ нею въ Торетинд.

Вотъ какъ, въ Торетинд? Да, она проводила тамъ лто, чтобы быть съ образованными людьми, разумется. Но она не забываетъ также и своего дома и гоститъ каждый годъ. Вотъ какъ, въ Торетинд?

Иногда я отправляюсь вмст съ Николаемъ въ лсъ за дровами и стараюсь помогать ему. Онъ силенъ, какъ лошадь, и выносливъ до невозможности. Оказалось, что и его голова была занята думами: онъ ршилъ обзавестись лошадью, но лошадь не могъ держать до тхъ поръ, пока для нея не будетъ достаточно корма. Воздлать же новыя поля онъ могъ только, скопивъ денегъ. Усовершенствовавшись въ город въ своемъ ремесл, онъ возвратится домой и будетъ копить деньги, а потомъ купитъ и лошадь.

Время отъ времени я посщаю также и сосдей. Земледліемъ въ этой мстности занимаются въ малыхъ размрахъ, но люди получаютъ все необходимое и не терпятъ нужды. У нихъ нтъ горшковъ съ цвтами на окнахъ и картинъ на стнахъ, какъ у Петры, но на дворахъ провтриваются хорошія бараньи шкуры и одяла, а дти имютъ сытый и здоровый видъ.

Сосди знали, что я живу у Петры, потому что вс посторонніе жили тамъ. Такъ было съ незапамятныхъ временъ. Я не замтилъ враждебнаго отношенія къ Петр у этихъ молчаливыхъ людей, но старый деревенскій учитель развязалъ свой языкъ и былъ даже настолько безстыденъ, что позлословилъ о Петр. этотъ человкъ старый холостякъ, но у него есть свой домъ и живетъ онъ хорошо. Интересно, не иметъ-ли этотъ господинъ особыхъ видовъ на вдову Петру?

Вотъ что болталъ учитель:

— У родителей Петры также всегда останавливались путешественники. У нихъ была комната на чердак, тамъ жилъ инженеръ, проводившій большую дорогу, жили тамъ также и странствующіе торговцы, которые не переводились круглый годъ. Такъ шло много лтъ, дти выросли, а Петра возмужала. Тутъ появился Пальмъ, шведъ, большой купецъ, пожалуй, даже оптовый, у него была собственная лодка и даже мальчишка, который несъ его вещи. Тогда-то родители Петры вставили въ окна новыя стекла и по воскресеньямъ стали сть мясо, потому что онъ былъ важнымъ бариномъ, Петр онъ надарилъ матерій на платье и сластей. Петра поддалась на эти уловки, а Пальмъ вскор ухалъ торговать въ другое мстечко. Но случилось такъ, что у Петры родился мальчикъ и, когда Пальмъ снова возвратился и увидалъ ребенка, то онъ остался и не узжалъ уже больше никуда. Пальмъ женился на Петр, пристроилъ дв комнаты къ дому и, повидимому, собрался открыть лавочку. Но едва онъ усплъ покончить съ постройкой, какъ умеръ. Вдова осталась съ двумя маленькими дтьми, но средства у нея были, потому что Пальмъ былъ богатъ. Почему же Петра не вышла замужъ во второй разъ? Она всегда могла бы найти себ жениха, хотя дти, конечно, составляли нкоторое препятствіе, но вдь Петра была тогда еще совсмъ молоденькая. Дло все въ томъ, уврялъ учитель, что Петра съ юныхъ лтъ получила пристрастіе къ разнымъ странствующимъ купцамъ, всякимъ шведамъ и мелочнымъ торговцамъ, которыхъ она принимала у себя въ дом, и она совсмъ сбилась съ пути. Бывали такіе постояльцы, которые жили недлями, пили и ли, не торговали и никуда не узжали, стыдно разсказывать. А родители ея, пока были живы, не видли въ этомъ ничего дурного, потому что они къ этому привыкли, да, кром того, это приносило имъ нкоторый доходъ. И это шло такъ годами. Однако, когда дти подросли и Софія ухала изъ дому, Петра, во всякомъ случа, могла бы выйти замужъ, потому что половина состоянія еще у нея осталась, да и дтей уже при ней больше не было, такъ что еще не было поздно. Какъ бы не такъ, Петра отказывалась наотрзъ и говорила, что уже поздно и что теперь пусть женятся дти,— говорила она.

— Да, конечно, но вдь она теперь вроятно, уже и не молода?— говорю я.

— Правда, время идетъ,— отвчаетъ учитель.— Не знаю, пытался ли кто нибудь свататься къ ней въ этомъ году, но въ прошломъ году былъ кто-то… былъ одинъ… такъ люди говорятъ, судя по слухамъ. Но Петра не хочетъ. Еслибы я могъ только представить себ, чего она, въ сущности, ждетъ.

— Да, вроятно, она ничего не ждетъ.

— Что-же, мн это все равно. Но вдь она все возится со всми этими прозжими и прохожими и живетъ во всю къ досад и огорченію всего прихода…

Возвратясь домой отъ учителя, я могъ уже боле сознательно произвести тотъ подсчетъ, который я тщетно пытался сдлать по даннымъ, полученнымъ мною отъ Петры.

Николай снова отправился въ городъ въ свою мастерскую, но я остался. Не все-ли равно, гд я? Вдь зима такъ или иначе превращаетъ меня въ мертвеца.

Чтобы чмъ-нибудь заняться, я самымъ тщательнымъ образомъ измряю ту площадь земли, которую Николай собирается современемъ обработать, я высчитываю, во что обойдется проведеніе канавъ — всего въ двсти кронъ. Тогда онъ будетъ въ состояніи прокормить лошадь. Необходимо было бы дать ему эти деньги, если мать откажется помочь ему. Тогда было бы въ этой мстности однимъ воздланнымъ лугомъ больше.

— Послушайте, Петра, вы должны были бы дать Николаю эти двсти кронъ, тогда у него было бы чмъ прокормить лошадь.

— Да, и еще четыреста кронъ на лошадь,— ворчитъ она.

— Всего шестьсотъ.

— Я не могу швырять на втеръ шестьсотъ кронъ.

— Но вдь онъ можетъ самъ выростить лошадь.

Пауза.

— Пусть самъ воздлываетъ землю!

Такой образъ мыслей не удивилъ меня. Вдь у всякаго есть, за что бороться, у Петры есть своя цль. Но удивительне всего то, что каждый человкъ борется въ жизни такъ, будто ему предстоитъ прожить еще сто лтъ.

Я зналъ двухъ братьевъ Мартинсенъ, у нихъ было большое помстье и они продавали сельскіе продукты, оба были холостяки и богатые, близкихъ родственниковъ у нихъ не было. Оба они страдали чахоткой, младшій былъ слабе старшаго. И вотъ весной младшій окончательно свалился и ждалъ смерти со дня на день, но, не смотря на это, онъ продолжалъ интересоваться хозяйствомъ. Разъ какъ-то онъ слышитъ, что въ кухню кто-то пришелъ, онъ зоветъ брата къ себ.— Кто тамъ? спрашиваетъ онъ.— А тамъ пришли покупать яйца.— Сколько теперь даютъ за двадцать штукъ?— Столько-то.— Такъ дай ему самыхъ маленькихъ.— Черезъ нсколько дней онъ умеръ. Братъ остался одинъ, ему пошелъ уже шестьдесятъ восьмой годъ и у него была чахотка въ послднемъ градус. Когда кто-нибудь приходилъ къ нему покупать яйца, онъ всегда выбиралъ самыя маленькія…

— Но, послушайте,— стараюсь я убдить Петру — стоитъ ли Николаю самому воздлывать лугъ? Онъ можетъ зарабатывать ремесломъ гораздо больше.

— Нтъ, здсь ничего не хотятъ платить столяру,— отвчаетъ Петра.— Люди покупаютъ у купцовъ готовые столы и стулья,— такъ дешевле.

— Но къ чему же тогда Николай совершенствуется въ своемъ ремесл?

— Вотъ и я спрашиваю,— отвчаетъ она.— Николай во что бы то ни стало хочетъ столярничать, но изъ этого ничего не выйдетъ. Но пусть поступаетъ, какъ самъ хочетъ.

— Какъ-же ему инымъ способомъ зарабатывать деньги?

Пауза. Большой ротъ Петры плотно сжатъ. Наконецъ она говоритъ:

— Теперь здсь большое движеніе и лтомъ прізжаетъ много путешественниковъ въ Торетиндъ и сюда на берегъ. Разъ какъ-то сюда пришли двое датчанъ, они здсь долго жили, они пришли пшкомъ издалека.— Хорошо было бы, еслибы у тебя была лошадь,— сказали они мн.— Ты могла бы насъ свезти.

Ну, думаю, начинается,

— У тебя большой домъ и четыре комнаты,— сказали датчане,— здсь высокія горы, хорошій лсъ,— сказали они,— рыба въ фіорд и рыба въ рк, все здсь есть, и дорога широкая,— сказали они. Николай стоялъ тутъ же и слышалъ все это.— Вотъ мы пришли сюда, но намъ отсюда не выбраться, придется идти пшкомъ.

Чтобы что-нибудь сказать, я спрашиваю:

— Четыре комнаты? Разв у васъ не три?

— Но вдь мастерскую можно было бы также отдать подъ комнату,— отвтилъ мн большой ротъ.

‘И вправду!’ — подумалъ я. Но тутъ я пользуюсь случаемъ и говорю:

— Но для того, чтобы возить туристовъ, Николаю необходима лошадь.

— Ну, что-же, можно было бы и лошадь завести,— отвчаетъ Петра.

— На это надо четыреста кронъ.

— Да,— отвчаетъ она — да еще экипажъ полтораста кронъ.

— Но вдь онъ не можетъ прокормить лошадь?

— А какъ другіе прокармливаютъ?— возразила она.— Въ Нэс покупаютъ обыкновенно мшокъ овса.

— Это стоитъ восемнадцать кронъ.

— Нтъ, семнадцать. И первый же конецъ окупаетъ имъ это.

О, Петра все ужь высчитала въ точности: она родилась трактирщицей и выросла въ трактир. Она даже уметъ готовить кушанья и приправляетъ мучную похлебку двумя тощими макаронами. Шиллинги за кофе, за ночлегъ, за вафли къ утру пріобрли въ ея глазахъ особую цнность, она откладывала ихъ, наблюдала за тмъ, какъ сумма росла, богатла отъ этихъ шиллинговъ. Она не занималась сельскимъ хозяйствомъ, какъ другія крестьянки, нтъ, нельзя заниматься нсколькими длами заразъ, у Петры была натура лизоблюда. Она не хотла жить трудомъ, она хотла, чтобы туристы зарабатывали деньги и на эти деньги путешествовали.

Да, разумется, и въ этой мстности все расцвтетъ и появятся англосаксы. Конечно, если все пойдетъ хорошо. А въ этомъ сомнваться нечего.

Насталъ февраль мсяцъ. У меня является идея, смлая мысль и я принимаю ршеніе: воспользоваться тмъ, что повсюду лежитъ настъ и снга мало, и пойти черезъ горы въ Швецію. Такъ я и сдлаю.

Но сперва надо дождаться блья изъ стирки, а вдь Петра очень чистоплотна и стираетъ блье во многихъ водахъ. Я коротаю время въ мастерской Николая, гд множество всевозможныхъ станковъ, пилъ, буравовъ и токарный станокъ, и тамъ я вырзаю изъ дерева хорошенькія вещицы. Для сосдскихъ мальчиковъ я устроилъ втряную мельницу. На втру крылья ея отлично вертятся и шумятъ, такія мельницы я длалъ въ дтств.

Кром того, я гуляю, брожу повсюду и пускаю въ ходъ мои зимніе мозги, насколько это возможно. Но изъ этого ничего не выходитъ. Я не обвиняю въ этомъ зиму, да и никого не обвиняю, но желзо не раскаливается, молодости нтъ, силъ нтъ, о Боже, конечно, нтъ. Часами могу я идти по тропинк въ снгу, заложивъ руки за спину, и я чувствую себя старымъ, времени отъ времени какое-нибудь воспоминаніе на мгновеніе позолотитъ, какъ солнечнымъ лучемъ, мою душу, я останавливаюсь, поднимаю брови вверхъ и съ удивленіемъ смотрю передъ собой. Неужели желзо раскаливается? Но изъ этого ничего не выходитъ, все испаряется, и я стою въ печальномъ поко.

Но, чтобы только быть такимъ, какимъ я былъ въ свои молодые годы, я прикидываюсь, будто у меня необыкновенный подъемъ духа,— о, дло еще не проиграно, являются образы, остатки флейты:

Пришли мы съ луговъ ароматныхъ,

Пришли мы съ полей золотыхъ,

Гд нг любви отдавались…

Тра-ла-ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла!

Звзда лишь одна подглядла,

Какъ встртились наши уста —

Ты всхъ была лучше, всхъ краше,

Всхъ лучше ты, краше была,

О, свтлые дни молодые,

Веселые счастія дни,

Вы такъ несравнимо прекрасны…

Взгляни-жь на меня ты теперь.

Тогда вдь роилися пчелы

И лебедь-красавецъ игралъ…

Теперь ужь никто не играетъ:

Ахъ, тра-ла-ла, тра-ла-ла-ла. ¹)

¹) Перевелъ Е. В. Гешинъ.

Я обрываю, сую карандашъ въ карманъ, но во мн все еще что-то звенитъ. Я иду дальше. Во всякомъ случа, во мн самомъ остается извстный привкусъ.

* * *

На мое имя пришло письмо — интересно, кто откопалъ меня здсь? Письмо гласитъ слдующее:

‘Извините, что я пишу вамъ, но мн очень хотлось бы поговорить съ вами кое о чемъ случившемся за послднее время. Когда вы возвратитесь въ городъ, я попрошу васъ повидаться со мной. Не случилось ничего дурного. Пожалуйста, не откажите мн.

Ваша
Ингеборгъ Торсенъ’.

Я перечитываю эти строки нсколько разъ. Что случилось? Но вдь я ршилъ идти въ Швецію, вообще я хочу пожить для себя, а не только заниматься чужими длами. Ужь не думаютъ ли, что я превратился въ стараго дядюшку всего человчества, что меня можно звать и туда, и сюда для какого-то совта! Нтъ, ужь извините, думаю я, важничая и надуваясь, теперь путь прекрасный, я составилъ планъ своего странствованія, я могу даже сказать, что отправлюсь въ дловое путешествіе, которое для меня очень важно, такъ какъ многое поставлено на карту… Какъ сложна человческая душа: въ то время, какъ я сижу и важничаю передъ самимъ собой, произношу даже нсколько словъ, выражающихъ мою досаду, вслухъ, чтобы ихъ могла услышать Петра, я очень доволенъ тмъ, что получилъ это письмо, въ глубин души я такъ радъ этому, что даже стыжусь своего чувства. Разумется, все это объясняется тмъ, что я опять увижу городъ, замерзшіе сады, корабли…

Но что все это означаетъ? Неужели она была у моей хозяйки и узнала мой адресъ? Или она видлась съ Николаемъ?

Я ухалъ немедленно.

XXXV.

Моя хозяйка изумлена.

— Это вы? Добрый вечеръ! Какой у васъ здоровый видъ. А вотъ тутъ вся ваша почта.

— Пусть ее лежитъ! Ахъ, мадамъ Хенриксенъ, вы настоящій перлъ!

— Ха-ха-ха!

— Да, это врно. И вы прекрасный человкъ! Но вы все-таки дали кому-то мой адресъ.

— Нтъ, ей-богу, не давала.

— А, такъ, значитъ, это не вы. Да, вы правы, я чувствую себя прекрасно и завтра же рано утромъ я пойду гулять на пристань.

— Но за то я должна вамъ признаться въ томъ, что только что послала сообщить о вашемъ возвращеніи, — говоритъ моя хозяйка,— Можетъ быть, я не хорошо поступила? Я послала къ одной барышн, которая просила сейчасъ же сообщить ей, когда вы вернетесь.

— Вотъ какъ, къ барышн? Вы только что послали?

— Да, недавно, когда увидала васъ. Это была молодая красивая барышня. Увряю васъ, она могла бы быть вашей дочерью.

— Благодарю васъ.

— Да, говорю совершенно откровенно. И она сказала, что придетъ сейчасъ же, потому что ей необходимо поговорить съ вами.

Хозяйка ушла.

Итакъ, фрёкенъ Торсенъ придетъ въ этотъ же вечеръ,— значитъ, случилось что-нибудь особенное. До сихъ поръ она еще ни разу не была у меня. Я осмотрлся кругомъ. Все въ порядк, тепло и уютно. Я вымылся и одлся. Вотъ въ это кресло сядетъ она… Я зажигаю вторую лампу. А для меня теперь самое подходящее разбирать свою почту, это произведетъ хорошее впечатлніе, если же я положу сверху письмо, написанное красивымъ женскимъ почеркомъ, то, можетъ быть, это возбудитъ въ ней нкоторую ревность, хе-хе! О Боже, лтъ десять, пятнадцать тому назадъ можно было еще выкидывать такія штуки, но теперь поздно…

Она стучитъ въ дверь и входитъ.

Я не протянулъ руки, и она также. Предложилъ ей ссть въ кресло.

— Простите, что я прихожу къ вамъ, не давъ вамъ отдохнуть,— сказала она.— Я попросила мадамъ Хенриксенъ увдомить меня, когда вы вернетесь. Но ничего серьезнаго не случилось и теперь мн даже немножко стыдно, но…

Я сейчасъ же увидалъ, что дло было серьезное, и сердце мое сильно забилось. Почему оно забилось?

— Вы въ первый разъ заглянули въ мою келью,— говорю я, чтобы что-нибудь сказать, и въ то же время ожидая, что она скажетъ дальше.

— Да. У васъ здсь такъ мило, — отвчаетъ она, не глядя кругомъ. Она начала складывать руки и разнимать ихъ, такъ что перчатки на кончикахъ пальцевъ оттянулись, она была въ сильномъ волненіи.

— Надюсь, что я заслужила наконецъ ваше одобреніе,— говоритъ она, стягивая съ рукъ перчатки.

На пальц у нея кольцо.

Отлично. На меня это ничуть не подйствовало въ ту минуту, потомъ было иначе. Я только спросилъ:

— Вы обручены?

— Да, — отвтила она. И она посмотрла на меня съ улыбкой, но губы ея дрожали.

Я тоже посмотрлъ на нее и, кажется, произнесъ что-то врод:— вотъ какъ, въ самомъ дл!— Я по отечески кивнулъ головой, потомъ поклонился:— Въ такомъ случа, позвольте васъ поздравить!

— Да, ужь такъ все вышло, — говоритъ она — мн кажется, что это самое лучшее. Можетъ быть, это доказываетъ мое непостоянство, пожалуй, это легкомысленно съ моей стороны… вы не находите этого?

— Нтъ, право, не знаю…

— Но это, дйствительно, было самое лучшее. Вотъ объ этомъ-то я и хотла разсказать вамъ.

Я всталъ, она вздрогнула при этомъ, такъ она была нервна. Но я всталъ только для того, чтобы поправить лампу, которая стояла позади нея и начинала коптить.

Пауза. Разъ она ничего не говоритъ, то что могъ я сказать? Но, такъ какъ тягостное молчаніе продолжалось и я видлъ, что она мучается, я все-таки спросилъ:

— Собственно, для чего вы хотли разсказать мн объ этомъ?

— Да, пожалуй, вы… правы.

— Быть можетъ, вамъ опять показалось на мгновеніе, что вы представляете собой центральную точку въ мір, но…

— Да, вы, пожалуй, правы…

Она осматривалась кругомъ широко раскрытыми, недоумвающими глазами, потомъ встала, она все время сидла въ такой поз, словно готова была убжать каждую минуту. Я тоже всталъ. Она несчастна, я это хорошо видлъ, но, Боже мой, что же я-то могу тутъ подлать? Она приходитъ ко мн и говоритъ, что обручилась, и при этомъ видъ у нея очень несчастный, — ну, на что это похоже! Но теперь, когда она встала, я лучше могъ разглядть ея лицо подъ шляпой… ея волосы… въ нихъ появились серебряныя нити, особенно на вискахъ, это было такъ красиво. Она была стройная и высокая, грудь ея поднималась и опускалась, у нея была высокая грудь. О, очень высокая, и она поднималась и опускалась, да… Лицо у нея смуглое, ротъ полураскрытъ, губы сухія, какъ въ жару…

— Фрёкенъ Ингеборгъ,— говорю я въ первый разъ. И я неувренно протягиваю руку, можетъ быть, хочу дотронуться до нея, погладить ее, нтъ, я самъ не знаю…

Но она уже пришла въ себя, она стоитъ прямая, великолпная… Въ глазахъ у нея появилось холодное выраженіе, они устремлены на меня, они ставятъ меня на мсто и въ то же время она направляется къ двери.

У меня вырывается:— Нтъ…?

— Что такое?— спрашиваетъ она.

— Не уходите, подождите, не уходите сейчасъ, сядьте и разскажите мн больше.

— Да, вы совершенно правы,— говоритъ она,— я отнюдь не представляю собой центральную точку міра. Я прихожу къ вамъ сюда со всякими пустяками, а вдь вы… вотъ, стоитъ только посмотрть на вс эти письма со всхъ концовъ свта.

— Нтъ, послушайте, сядьте, я даже не буду просматривать почту, это пустяки, какихъ-нибудь два-три письма, да еще отъ совершенно незнакомыхъ людей, по всей вроятности. Сядьте, разскажите мн все, вы должны это сдлать. Вотъ, теперь смотрите, я совсмъ не хочу даже читать всего этого!

Съ этими словами я собралъ вс письма въ кучу и бросилъ ихъ въ топившуюся печку.

— Нтъ… зачмъ?.. Что вы длаете — крикнула она и бросилась къ печк, чтобы спасти письма.

— Оставьте,— говорю я.— Я не жду никакой радости отъ писемъ, а за горемъ я не гонюсь.

Теперь, когда она стояла такъ близко ко мн, я уже готовъ былъ дотронуться до нея, хоть на мгновеніе дотронуться до ея руки. Но я овладлъ собой и остановился. Я и безъ того уже зашелъ слишкомъ далеко, а потому я сказалъ добродушно и сочувственно, какъ бы выражая ей свое состраданіе:

— Дорогое дитя, не будьте такъ несчастны, все устроится къ лучшему, вотъ увидите. Сядьте-же… ну вотъ, такъ хорошо.

Повидимому, ее такъ изумила моя вспышка, что она опустилась въ кресло машинально. Она сказала:

— Я вовсе не несчастна.

— Нтъ? Прекрасно!— И я начинаю болтать безъ умолку, но я только стараюсь подбодрить самого себя и быть для нея добрымъ дядюшкой. Я говорю, чтобы разсять ее. Чтобы разсять насъ обоихъ, я болтаю безъ умолку, въ ушахъ у меня раздается звонъ. Что могъ я сказать? И пустяки, и серьезное, много всего:

— Да, да, дитя… Но кто-же вашъ женихъ, кто это? Какъ это мило съ вашей стороны, что вы первымъ дломъ пришли ко мн, я это теперь только вполн оцнилъ, спасибо вамъ за это. Вотъ видите-ли, я только что возвратился домой и почти не спалъ во время дороги, я такъ усталъ… Нтъ, не усталъ, но во всякомъ случа… по пути я встртилъ такъ много всякаго народу, бррр… я почти совсмъ не спалъ. И едва я вернулся домой, какъ вы пришли, и большое вамъ спасибо за это, фрёкенъ Ингеборгъ… вдь я отецъ, а вы дитя, потому я и говорю вамъ Ингеборгъ. Когда же вы мн разсказывали все это… вдь я не спалъ, я потерялъ равновсіе… И я не могъ дать вамъ хорошаго совта, то-есть, не вникъ… Но теперь вы можете быть со мной совсмъ откровенны, мн такъ хочется знать все. Онъ старый? Молодой? Ну, конечно, молодой! Я вотъ какъ разъ думаю о томъ, какъ сложится ваша жизнь, фрёкенъ Ингеборгъ… я хочу сказать, при новыхъ обстоятельствахъ. Быть можетъ, все будетъ совсмъ иначе, чмъ то, къ чему вы до сихъ поръ привыкли. Но вы увидите, что все пойдетъ прекрасно, я въ этомъ увренъ…

— Но вы не знаете даже, кто это?— прерываетъ она меня. И она опять со страхомъ смотритъ на меня.

— Да, я не знаю, да мн и не надо знать, разъ вы хотите еще подождать. Кто это? Какой-нибудь милый, изящный человкъ, это и видно по кольцу, быть можетъ, учитель, молодой, подающій надежды учитель…

Она качаетъ головой.

— Ну, въ такомъ случа добродушный человкъ, который будетъ баловать васъ…

— Да, можетъ быть,— говоритъ она тихо.

— Вотъ, видите, я угадалъ. Медвдь, онъ будетъ носить васъ въ своихъ лапахъ. А къ дню вашего рожденія… знаете, что онъ подаритъ вамъ къ дню вашего рожденія?

Но тутъ, вроятно, я заговорилъ ужь слишкомъ ребячливо. Я надолъ ей, она въ первый разъ повернула голову и стала смотрть на картину, висвшую на стн, а потомъ перевела взглядъ на другую картину. Но не такъ-то легко было остановить меня, вдь я не говорилъ втеченіе нсколькихъ недль, да къ тому же находился въ состояніи экзальтаціи, Богъ знаетъ, почему.

— Какъ вамъ жилось въ деревн?— спросила она вдругъ. А, такъ какъ я не понялъ, къ чему она это спрашиваетъ, и только смотрлъ на нее, она продолжала:— Вдь вы жили у матери Николая, не правда ли?

— Да.

— Какая она?

— Она васъ интересуетъ?

— Ахъ, нтъ. О, Боже!— говоритъ она съ усталымъ видомъ.

— Полно, полно, разв говорятъ такимъ тономъ новообрученныя! Какъ мн жилось въ деревн? Знаете, тамъ я познакомился съ однимъ учителемъ, старымъ холостякомъ, онъ прямо великолпенъ. Онъ сказалъ, что знаетъ меня, и въ первый день ужасно важничалъ. Я съ своей стороны отвтилъ, что пріхалъ исключительно ради него. Неужели!— удивился онъ.— Почему-бы и нтъ?— сказалъ я,— сорокъ лтъ учителемъ, почтенный человкъ, постоянный поститель церкви, предсдатель, и прочее, и прочее. Да, потомъ я присутствовалъ на урок. Безподобно! Учитель говорилъ все время, вдь на этотъ разъ у него былъ слушатель, это было нчто врод экзамена: Педеръ! Гм… На дорог лошадь и человкъ, одинъ детъ верхомъ на другомъ, кто на комъ детъ, Педеръ?— Человкъ! отвчаетъ Педеръ. Пауза.— Совершенно врно, Педеръ, верхомъ халъ человкъ. Точь въ точь то же самое съ грхомъ, ибо сатана здитъ на насъ…

Она опять отвернулась и посмотрла на стну, и какъ будто снова ушла отъ меня. Я сдлалъ неловкій прыжокъ:

— Быть можетъ, вамъ пріятно будетъ услышать кое-что о знакомыхъ, хотя-бы изъ Торетинда. Здсь была Іозефина.

— Да,— сказала она, кивая головой.

— А помните вы старичка изъ Торетинда? Мн кажется, я никогда не забуду его. Черезъ столько-то и столько-то лтъ я сдлаюсь такимъ же, какъ и онъ, хотя, можетъ быть, и не черезъ такъ много лтъ. Я снова превращусь въ ребенка, впаду въ дтство. Этотъ старичокъ разъ какъ-то забрался въ поле, я видлъ его, на рукахъ у него были варежки, вдь онъ лъ все, что попало, и вотъ онъ началъ сть сно.

Она бросила на меня вопросительный взглядъ.

— Но казалось, будто онъ никогда не лъ сна. Очень можетъ быть, что это происходило отъ того, что сно на лугу было испорченное. Вы помните, это было то сно, которое никакъ не могли убрать и которое такъ и осталось гнить на лугу до слдующаго года, до слдующаго туристскаго сезона.

— Вы, вроятно, думаете, что меня необходимо развеселить, — сказала она съ улыбкой — что я очень несчастна? Напротивъ, онъ даже слишкомъ хорошъ для меня, во всякомъ случа, такъ думаетъ его сестра, потому что она изо всхъ силъ противилась этому. Но мн доставитъ особенное удовольствіе торжествовать передъ этой сестрой. Да, я не несчастна и я не потому пришла къ вамъ. И, право, онъ мн нравится боле, чмъ кто-нибудь другой… разъ я не могу получить того, кого я хочу.

— Дитя, вы говорили это уже раньше… да, зимой, вы упоминали объ этомъ. И вы, кажется, говорили, что не подходите къ нему, то-есть, что онъ не подходитъ къ вамъ… я хочу сказать…

— Подходитъ? Но вдь я-то ни къ кому не подхожу. Неужели вы думаете, что я подхожу къ тому, за кого я выхожу замужъ? Къ сожалнію, я ни къ кому не подхожу, такого человка нигд не найти. Но вопросъ въ томъ, справлюсь ли я, сможетъ ли онъ ужиться со мной. Правда, я приложу вс старанія, это я общала самой себ.

— Но кто-же это? Я его знаю? Вы не подходите? Странно. Онъ, наврное, безъ ума отъ васъ и вы отвчаете на его любовь. Послушайте, фрёкенъ Ингеборгъ, вы одержите въ этомъ блестящую побду, вы такая умная и здравая…

— Да, да,— сказала она устало и поднялась. Но она медлила, хотла сказать что-то, но раздумала. Наконецъ, она подошла къ двери и спросила оттуда, отвернувшись и теребя свои перчатки:

— Такъ вамъ кажется, что я должна согласиться на это?

Я очень удивился этому вопросу и сказалъ:

— Согласиться? Но вдь вы уже согласились?

— Да. Впрочемъ… да, я согласилась, я обручена. И все время вы твердите мн, что я поступила правильно.

— Нтъ, увряю васъ… я-же ничего не знаю,— отвтилъ я, подойдя къ ней.— Кто-же это?

— О, Боже, довольно объ этомъ! Я не могу больше! Спокойной ночи!

Она наугадъ протянула руку, но, такъ какъ она не поднимала глазъ, то наши руки не встртились, она отворила дверь и исчезла. Я крикнулъ ей вслдъ, просилъ подождать, потомъ схватилъ шляпу и бросился вслдъ за ней. На лстниц никого нтъ, я спустился и отворилъ дверь на улицу — улица пуста. Она, конечно, убжала.

Постараюсь повстрчаться съ ней завтра, подумалъ я.

* * *

Прошелъ день, два дня, я нигд не встрчалъ ее, хотя ходилъ повсюду, гд она обыкновенно бывала. Еще прошелъ день… нигд нтъ!

Я ршилъ было пойти къ ней на квартиру и навести справки. Вначал мн казалось, что въ этомъ не могло быть ничего страннаго, но потомъ я раздумалъ. Право, немного теряешь, когда длаешься смшнымъ. Но разв я не дядя ей? Нтъ… а впрочемъ, да, но…

Проходитъ недля, дв недли, три — она исчезла безслдно. Ужь не случилось ли какое-нибудь несчастье? Я взбираюсь по лстниц въ ея квартиру и звоню.

Она ухала сейчасъ-же посл свадьбы, на прошлой недл. Она вышла замужъ за Николая, за столяра Николая.

* * *

Мартъ… о, что это за мсяцъ! Зима прошла, но на двор мартъ мсяцъ и нельзя съ увренностью сказать, сколько времени будетъ стоять зима. Только для этого и существуетъ мартъ мсяцъ.

Я прожилъ еще одну зиму и видлъ пресловутыя негритянскія увеселенія въ англосаксонскомъ театр. Вдь и ты тамъ былъ, дружокъ, ты видлъ, какъ ловко мы тамъ выдлывали фокусы, вдь ты принималъ даже въ этомъ участіе, у тебя осталось даже милое маленькое воспоминаніе о сломанномъ ребр.

Вскор я буду читать отчеты амтмановъ объ осеннемъ урожа въ нашей стран, то-есть, о доходахъ съ театра ‘Норвегія’ — у-у! доллары, стерлинги!

И шутникъ профессоръ будетъ вращаться въ своемъ любимомъ элемент. Вотъ онъ идетъ, увренный и самодовольный, господинъ Заурядный, во всемъ своемъ величіи. На будущій годъ онъ добьется того, чтобы вмст съ нимъ и другіе близорукіе люди еще больше вырядили Норвегію, сдлали еще боле притягательной для англосаксовъ. Больше долларовъ, больше стерлинговъ, у-у!

Что, кто-то ворчитъ?

Швейцарія.

Въ такомъ случа пригласимъ на обдъ Швейцарію и произнесемъ въ честь ея тостъ: коллега, мы преслдуемъ великую цль уподобиться теб. Кто, подобно теб, иметъ такой доходъ со своихъ Альпъ, кто длаетъ такія часовыя колесики! Швейцарія, будь, какъ дома, мы не обворуемъ тебя, здсь за столомъ нтъ карманныхъ воровъ. За твое здоровье!

Но если это не поможетъ, намъ придется подтянуться и бороться, норвежцевъ еще достаточно въ старой Норвегіи, мы конкурируемъ съ… Швейцаріей.

* * *

Мадамъ Хенриксенъ принесла мн въ стакан подснжниковъ.

— Что такое? Уже весна?

— О, да, теперь дло идетъ къ весн.

— Въ такомъ случа я отправляюсь въ путь. Вотъ видите-ли, мадамъ Хенриксенъ, мн очень хотлось бы остаться, потому что въ сущности, здсь мое мсто, но что здсь длать? Я не работаю, я только бездльничаю. Понимаете ли вы это? Я все время тоскую, сердце мое покрылось морщинами. Моей любимйшей игрой стала ‘ршетка и орелъ’. Я подбрасываю монету и жду. Когда я пришелъ къ вамъ осенью, я не былъ еще на такомъ низкомъ уровн, далеко нтъ, я былъ всего на полгода моложе, но въ сущности я былъ на десять лтъ моложе. Что-же со мной случилось? Ничего. Все дло только въ томъ, что я уже не такой больше, какимъ былъ осенью.

— Но вы прекрасно чувствовали себя всю зиму? А три недли тому назадъ, когда вы вернулись изъ деревни, у васъ былъ очень счастливый видъ.

— Въ самомъ дл? Я этого больше не помню. Ну, это ужь и не такъ быстро длается и со мной ничего особеннаго не случилось за эти три недли. А теперь довольно, довольно объ этомъ. Итакъ, я отправляюсь въ путь. Когда наступаетъ весна, я иду странствовать, это я всегда длалъ. И теперь я поступлю, какъ раньше поступалъ. Садитесь же, мадамъ Хенриксенъ.

— Нтъ, благодарю васъ, мн некогда.

— Вамъ некогда, да, вы работаете, вы не состарились на десять лтъ. Я замтилъ даже, что для васъ большое мученье отдыхать по воскресеньямъ. Милая мадамъ Хенриксенъ! Вы и ваша маленькая дочка вяжете чулки на всю семью, вы отдаете внаймы ваши комнаты, вы, какъ истинная мать, соединяете всю семью. Вы, конечно, не заставите малютку Ловизу двнадцать лтъ сидть на школьной скамь. Нтъ, потому что иначе вы никогда не увидите ее втеченіе всей юности, дающей основу всему, и потому что иначе она не будетъ подражать вамъ и учиться у васъ. Когда-нибудь она выучится имть ребенка, но она не выучиться быть матерью, и когда ей впослдствіи придется стать во глав собственнаго дома и собственной семьи, она не суметъ этого. Она будетъ знать только ‘языки’ и математику, но это не дастъ питанія ея женской натур. Это — непрестанная двнадцатилтняя голодовка для ея натуры.

— Простите, что я спрашиваю, но куда вы отправляетесь?

— Я самъ не знаю, я просто иду странствовать. Куда я иду? Я сяду на пароходъ и отправлюсь, куда глаза глядятъ, а, когда я нкоторое время проду на пароход, я сойду на берегъ. Если же, сойдя на берегъ, я осмотрюсь кругомъ и найду, что я ухалъ слишкомъ далеко или недостаточно далеко, я снова сяду на пароходъ. Когда-то я пшкомъ прошелъ въ Швецію, я пришелъ въ Кольмаръ и посмотрлъ на Эландъ, я нашелъ, что ушелъ слишкомъ далеко, и повернулъ обратно. Никого не интересуетъ, гд я, и меньше всего меня самого.

XXXVI.

Къ чему только не привыкаешь? Привыкаешь и къ тому, что проходитъ еще цлыхъ два года.

Опять весна…

Въ пограничномъ городк ярмарка, въ моемъ углу все въ волненіи, на лугу играетъ музыка, вертится карусель, канатный плясунъ болтаетъ передъ своей палаткой и всевозможные люди толпятся повсюду въ город. Здсь большое стеченіе народа, черезъ горы пришли также и норвежцы, раздается ржанье лошадей, коровы мычатъ, торговля идетъ шибко.

Въ окн золотыхъ длъ мастера, какъ разъ надъ моимъ угломъ, на этихъ дняхъ появилась серебряная корова, о, прекрасная дойная корова, на которую крестьяне любуются съ разинутыми ртами. ‘Она слишкомъ хороша для моихъ горъ’,— говоритъ одинъ и смется. ‘Интересно, сколько она стоитъ?’ — говоритъ другой и тоже смется. ‘Хочешь купить ее?’ ‘Нтъ, въ этомъ году у меня слишкомъ мало корма’.

Но вотъ подходитъ еще одинъ человкъ, подходитъ, не торопясь, размреннымъ шагомъ и останавливается у окна. Я вижу его спину, у него широкая спина. Онъ долго стоитъ и, повидимому, раздумываетъ о чемъ-то, потому что время отъ времени онъ почесываетъ себ бороду. Но вотъ, помоги ему Богъ, онъ вваливается въ лавку. Неужто онъ собирается купить серебряную корову?

Проходитъ цлая вчность, онъ все не выходитъ, что онъ тамъ длаетъ? Разъ ужь я сталъ подкарауливать его, то доведу это дло до конца, я беру свою шляпу, спускаюсь внизъ и также останавливаюсь передъ окномъ золотыхъ длъ мастера. Я стою вмст съ другими и подкарауливаю у дверей.

Наконецъ-то человкъ выходитъ — ну да, это Николай. Это была его спина и его руки, но теперь у него прибавилась борода и онъ производитъ очень выгодное впечатлніе. Что за неожиданность, столяръ Николай здсь!

Мы здороваемся и онъ медленно и неловко протягиваетъ мн руку. Мы болтаемъ, разговоръ идетъ вяло, но мы все-таки говоримъ. Да, конечно, онъ пріхалъ въ нкоторомъ род торговать.

— Ужь не заходили ли вы въ лавку для того, чтобы купить серебряную корову?

— Конечно, нтъ. Я ходилъ въ лавку такъ, изъ-за пустяковъ. Да и покупка моя не удалась…

Мало-по-малу я узнаю, что онъ пріхалъ покупать себ лошадь, онъ ршилъ наконецъ пріобрсти лошадь. Я узналъ также, что онъ обработалъ новый лугъ, а, кром того, я узнаю — спасибо за вниманіе,— что жена его здорова.

— Да, что я хотлъ сказать… вы пришли сюда черезъ горы?— спрашиваетъ онъ.

— Да, зимой, въ декабр.

— Еслибы я только это зналъ!

Я объяснилъ ему, что мн некогда было зайти къ нему, я торопился, у меня было дло…

— Ну, конечно,— сказалъ онъ.

Въ общемъ разговоръ у насъ не налаживался, Николай остался тмъ же молчаливымъ человкомъ, какимъ былъ раньше. Къ тому же у него кое-какія дла въ город, надолго отлучаться изъ дому ему нельзя, завтра онъ уже отправляется домой.

— Что же, купили вы себ лошадь?

— М-нтъ, не купилъ.

— Такъ изъ этого ничего не выйдетъ?

— Не знаю. Я хочу, чтобы мн скинули двадцать пять кронъ.

Немного спустя днемъ я опять увидалъ, что Николай входитъ въ лавку золотыхъ длъ мастера. Народу тамъ было очень много. Теперь у меня могъ бы быть хорошій попутчикъ черезъ горы,— подумалъ я. Теперь весна, а разв я не отправляюсь всегда странствовать весною? И я начинаю укладывать свой мшокъ.

Николай выходитъ изъ лавки съ такими же пустыми руками, съ какими вошелъ туда. Я отворяю окно и спрашиваю, купилъ ли онъ лошадь?

— М-нтъ, онъ не уступаетъ, тотъ человкъ.

— А вы не можете уступить ему?

— Да, — отвчаетъ онъ нершительно.— Но у меня не хватаетъ шиллинговъ.

— Не могу ли я ссудить вамъ нсколько шиллинговъ?

Николай улыбается и качаетъ головой, словно я ему предложилъ не всть что.

— Спасибо!— сказалъ онъ, уходя.

— Куда же вы теперь идете?— спросилъ я.

— Хочу посмотрть другую лошадь. Она старая и не очень-то хорошая, но…

Ужь не слишкомъ ли я интересуюсь лошадью Николая и не навязываюсь ли я ему? Я? Почему? Не понимаю. Онъ обидлся, что я прошелъ мимо его дома зимой, и теперь мн надо загладить это, вотъ и все. Но, чтобы не упрекать себя ни въ чемъ, я перестаю укладывать свой мшокъ и принимаю ршеніе не навязываться Николаю въ попутчики. Вслдъ за этимъ я иду бродить по городу. Кажется, я имю право на это, какъ и всякій другой.

На улиц я встрчаю Николая, онъ ведетъ подъ уздцы молодую кобылу. Мы перекидываемся нсколькими словами:

— Купили?

— Да, кончилось тмъ, что я купилъ. Тотъ наконецъ сдался,— отвчаетъ онъ съ улыбкой.

Мы идемъ вмст, отводимъ лошадь въ конюшню, задаемъ ей корму, похлопываемъ ее. Это кобыла, ей два съ половиной года, она рыжая, грива и хвостъ у нея почти блые, прелестная дамочка.

Вечеромъ Николай по своему собственному почину приходитъ въ мой уголъ и начинаетъ болтать о кобыл и о дорог черезъ гору, потомъ онъ прощается и направляется къ двери.

— Что я хотлъ сказать,— говоритъ онъ вдругъ,— я не хочу вамъ навязываться, но теперь вамъ было бы удобно отправить вашъ мшокъ. Мы были бы уже на мст посл завтра,— прибавляетъ онъ.

Неужели же мн еще разъ обижать его!

* * *

Мы прошли цлый день, переночевали въ пограничной избушк въ горахъ и снова пошли дальше. Николай всю дорогу несъ мой мшокъ, а, кром того, свои собственные свертки, когда я предложилъ ему раздлить ношу, онъ отвтилъ, что это пустяки, что и нести-то нечего. Дло въ томъ, что Николай берегъ свою рыжую дамочку.

Въ полдень мы увидали внизу фіордъ. Николай останавливается и еще разъ необыкновенно нжно гладитъ кобылу. По мр того, какъ мы спускаемся, мною все боле и боле овладваетъ чувство тоски, какого-то угнетенія,— это морской воздухъ. Николай спрашиваетъ, что со мной, но я отвчаю, что ничего.

Но вотъ мы у него на двор, дворъ чисто подметенъ, въ дверяхъ мы видимъ спину женщины, которая стоитъ на колняхъ и моетъ полъ. Сегодня суббота.

— Тпрру!— говоритъ Николай излишне громко и останавливается.

Женщина въ дверяхъ оборачивается, она сдая. Но это она, это фрёкенъ Ингеборъ, фру Ингеборгъ.

— Господи!— говоритъ она и быстро кончаетъ вытирать полъ.

— Да, здсь моютъ полы хоть куда!— говоритъ Николай шутливо.— Это ей нравится!— говоритъ онъ.

А я-то думалъ, что столяръ Николай никогда не шутитъ. О, но всю дорогу онъ былъ въ такомъ прекрасномъ настроеніи духа, онъ такъ гордился своей дамой, которую теперь привелъ домой, и онъ продолжаетъ похлопывать ее.

Фру Ингеборгъ встаетъ съ колнъ, юбка у нея мокрая и мстами потемнла. Все это мн такъ нравится, она совсмъ сдая, мн надо нкоторое время, чтобы придти въ себя, да и ей надо дать опомниться, а потому я отворачиваюсь.

— Что за прелестная лошадка!— говоритъ она.

Николай все хлопаетъ кобылу.

— Я привелъ также и гостя,— замчаетъ онъ.

Я подхожу къ ней и, кажется, стараюсь быть слишкомъ развязнымъ, впрочемъ, не знаю.

— Здравствуйте, — говорю я, пожимая ея мокрую руку, которую она стсняется мн подать. Я хочу быть учтивымъ человкомъ, не выпускаю ея руку и повторяю: — Здравствуйте, здравствуйте!

— Здравствуйте! Какой сюрпризъ!— отвчаетъ она.

Я выдерживаю свтскій тонъ:

— Пеняйте на вашего мужа, это онъ затащилъ меня сюда.

— Добро пожаловать,— отвчаетъ она.— Какъ хорошо, что я окончила уборку!

Наступаетъ минутное молчаніе. Мы смотримъ другъ на друга,— прошло два года съ тхъ поръ, какъ мы не видались. Чтобы прекратить неловкое молчаніе, мы вс трое начинаемъ осматривать кобылу и Николай готовъ лопнуть отъ гордости. Вдругъ въ открытыя двери слышится крикъ ребенка и молодая мать бросается къ нему.

— Пожалуйста, войдите!— крикнула она, оборачиваясь на ходу.

Я сейчасъ же замтилъ, войдя въ комнату, что она измнилась съ тхъ поръ, какъ я былъ въ ней послдній разъ: въ ней появилось много украшеній, которыя такъ любятъ средніе классы: блыя занавси на окнахъ, картинки на стнахъ, висячая лампа, круглый столъ посреди комнаты, стулья вокругъ стола, бездлушки на этажерк, розовая самопрялка, цвты,— комната была наполнена всмъ этимъ. Все это были вещи, къ которымъ фру Ингеборгъ привыкла у себя дома и которыя она находила красивыми. Ну, что же. Но въ дни Петры эта комната была свтлая и просторная.

— А гд ваша мать?— спрашиваю я Николая.

Онъ по своему обыкновенію медлитъ съ отвтомъ. Его жена отвчаетъ:

— Ничего, она живетъ хорошо.

— Но гд она?— хочу я спросить, но воздерживаюсь отъ этого.

— Посмотрите сюда, мн хочется показать вамъ кое-что,— говоритъ фру Ингеборгъ.

Она хотла показать ребенка, мальчугана, большого, красиваго. Ему не боле года, но это настоящій мужчина. Увидя меня, онъ состроилъ плаксивую гримасу, но лишь на мгновеніе, когда же мать взяла его на руки, онъ. посмотрлъ на меня безъ всякаго страха.

— Да это настоящій молодчина!— восхищаюсь я мальчикомъ.

— Ну, еще-бы!— говоритъ мать.

* * *

Къ чему только не привыкаешь? Морской воздухъ не дйствуетъ на меня больше, я говорю безъ одышки съ ней, хозяйкой дома. И она также охотно говоритъ со мной, она какъ-то нервно разражается цлымъ потокомъ словъ, будто ей уже давно не удавалось раскрывать рта. О чемъ мы говорили? Мы не касались ни градусовъ угла, ни грамматики Шекспира.

Думала-ли она когда-нибудь, что со своимъ дипломомъ попадетъ въ хлвъ и на субботнюю уборку?

О, что за милый уродъ! Двнадцать лтъ училась она всякимъ дтскимъ наукамъ, но стоило ей повстрчаться съ человкомъ, обладающимъ жизненнымъ опытомъ, какъ она становилась втупикъ. Теперь у нея были другія заботы: о дом, семь и домашнихъ животныхъ. Правда, животныхъ было не такъ много, такъ какъ половину взяла съ собой мать Николая…

Петра ухала?

Вышла замужъ. За учителя. Да, Петра не захотла оставаться въ дом посл того, какъ появилась молодая хозяйка. Однажды вечеромъ на двор появился чужой человкъ, котораго Петра вздумала пріютить, фру Ингеборгъ не соглашалась на это, нтъ, потому что она знала его, она требовала, чтобы онъ шелъ дальше. И вотъ между молодой и старой хозяйкой начались недоразумнія. Кром того, Петра находила, что молодая хозяйка ничего не смыслитъ въ хлв. И въ этомъ она была права: молодая хозяйка ничего не понимала, но понемножку она училась всему, ей самой было пріятно сдлаться хорошей хозяйкой. Она не разспрашивала ни о чемъ, она понимала, что это неудобно, она до всего доходила сама, а, кром того, она прислушивалась ко всему, когда бывала въ сосднихъ дворахъ. Она была непонятлива въ сельскомъ хозяйств не потому, что никогда этому не училась, а просто потому, что у нея не было прирожденныхъ способностей къ этому. Жены чиновниковъ въ деревн часто изъ маленькихъ городковъ и он не знаютъ деревенской жизни, он изучаютъ ее, но он никогда не могутъ научиться ей. Он знаютъ какъ разъ столько, сколько имъ необходимо для каждодневнаго обихода. Чтобы хорошо ткать, необходимо вырости среди стука ткацкой машины, чтобы хорошо ходить за скотомъ, необходимо привыкнуть къ этому съ дтства и помогать матери. Этому можно научиться отъ другихъ, но это не будетъ въ крови. И не у всхъ есть Николай, съ которымъ такъ хорошо жить! Молодая женщина въ восторг отъ Николая, этого сильнаго и здороваго животнаго, который въ свою очередь безъ ума отъ нея, къ тому же Николай такъ терпливъ и находитъ, что жена его отличная работница и безподобна во всхъ отношеніяхъ. Правда, она прилагаетъ вс старанія, чтобы сдлаться хорошей хозяйкой и это оставило на ней слды,— она недаромъ посдла. А тутъ она еще, къ довершенію всего, потеряла передній зубъ, вотъ этотъ, мсяца два тому назадъ, сломала его о косточку куропатки, въ которой застряла дробь. Она боится посмотрть въ зеркало, она не узнаетъ себя больше. Но это пустяки, лишь бы Николай… Вотъ что онъ купилъ ей въ город, эту булавку, онъ купилъ ее у золотыхъ длъ мастера на ярмарк, разв она не прелестна? Ахъ, ужь этотъ Николай, онъ совсмъ съ ума сошелъ! Но за то она постарается отблагодарить его и будетъ во всемъ слушаться его. Подумайте только: удлить часть денегъ на подарокъ, тхъ денегъ, которыя должны были пойти на лошадь! Но гд же онъ, куда онъ двался? Онъ наврное опять въ конюшн и ласкаетъ свою кобылу, ха-ха!

— Николай!— крикнула она на дворъ.— Ну, такъ и есть, онъ отвтилъ изъ конюшни!

Она снова сла и заложила одну ногу на другую. Она немного раскраснлась, быть можетъ, отъ какой-нибудь мысли или отъ какого-нибудь воспоминанія,— это было такъ прелестно, она была возбуждена и это очень шло къ ней. Юбка плотно облегала ея тло и его линіи ясно обрисовывались, она сидла и гладила себ колно.

— Мальчикъ спитъ?— спросилъ я, чтобы что-нибудь сказать.

— Онъ спитъ… Да, и этотъ мальчикъ!— воскликнула она.— Можете ли вы себ представить что-нибудь боле очаровательное? Извините, но… И вдь ему только годъ. Никогда не знала я, что дти такъ прелестны.

— Да, вотъ видите.

— Правда, когда-то я думала иначе, я это помню, и вы еще спорили со мной. Конечно, я была просто глупа тогда. Дти? Это что-то необыкновенное! Когда наступитъ старость, они будутъ единственной отрадой, послдней отрадой. У меня будутъ еще дти, много дтей, о, дорогой, я хотла бы имть столько дтей, чтобы они стояли рядышкомъ, знаете, какъ трубы въ орган, одинъ выше другого. Это такая прелесть… Но должна признаться, мн очень непріятно, что я потеряла зубъ, теперь у меня зіяетъ темное пространство между губами. Увряю васъ, это искренне огорчаетъ меня изъ-за Николая. Я могла бы вставить зубъ, но я ни за что не сдлаю этого,— я слышала, что это очень дорого стоитъ. А, кром того, я не хочу больше прибгать ни къ какимъ фокусамъ, чтобы казаться лучше, хорошо было бы, еслибы я гораздо раньше бросила это, я пришла къ этому слишкомъ поздно. Подумать только, что я потратила на это все свое дтство, всю молодость. И вдь я была уже взрослой, когда шаталась по санаторіямъ лтомъ! Я искала отдыха посл школьныхъ занятій и я попадала въ полное бездлье и стыжусь каждаго дня, который я провела въ праздности. Я готова кричать отъ раскаянія. Я могла бы выйти замужъ десять лтъ тому назадъ, имть свой домъ и много дтей и имть мужа все это время, а теперь я уже старая, я сама себя обокрала на десять лтъ. И волосы у меня сдые, и зуба нтъ…

— Послушайте, вы потеряли одинъ зубъ, а у меня скоро останется всего только одинъ зубъ.

Но не усплъ я произнести этого ей въ утшеніе, какъ раскаялся въ своихъ словахъ. Зачмъ я длаю себя хуже, чмъ я на самомъ дл? Въ этомъ не было ничего хорошаго, о, я сидлъ передъ ней и зеленлъ отъ досады, я улыбался и оскаливалъ зубы,— вотъ смотрите, смотрите хорошенько! Мн кажется, она замтила, что я ломаюсь,— все, что я ни длалъ, выходило не такъ.

Тутъ она принялась въ свою очередь утшать меня, какъ это всегда длаютъ люди, которые могутъ это длать.

— Вотъ какъ, такъ вы находите себя такимъ дряхлымъ, ха-ха?

— Видлись вы съ учителемъ?— спросилъ я коротко.

— Конечно. Я не забыла, что вы мн о немъ разсказывали: по дорог идутъ лошадь и человкъ… Но онъ умный и жадный на деньги, о, и такой хитрый, онъ беретъ у насъ борону, потому что у насъ она новая и хорошая. Они выстроили домъ и отдаютъ комнаты прозжающимъ, это цлая гостинница, служанки въ національныхъ костюмахъ. Да, мы съ Николаемъ были на ихъ свадьб, Петра была очень нарядна и красива. Не думайте, что мы съ Петрой все еще въ ссор: она стала относиться ко мн лучше съ тхъ поръ, какъ я сдлалась хорошей хозяйкой, а прошлое лто меня даже нсколько разъ звали къ нимъ, чтобы разговаривать съ англичанами… вдь я знаю, какъ по-англійски мыло и да, и лошадь, и ‘на-чай’. О, Господи!.. Но я никогда и не разсорилась бы серьезно съ Петрой, еслибы не Софія, знаете, учительница въ город. Она очень возставала противъ меня, а потому она не очень-то нравилась мн, я откровенно признаюсь въ этомъ, но вотъ она пріхала домой, стала важничать и задирать передо мной носъ. Я же была вся увлечена желаніемъ выучиться всему тому, что имло для меня жизненное значеніе, а она приходитъ и кичится передо мной. Она говорила о Семилтней войн, она такъ хорошо изучила Семилтнюю войну, она даже сдала экзаменъ по Семилтней войн. И вотъ она нашла, что мы говоримъ не такъ, какъ надо, потому что Николай говоритъ на деревенскомъ нарчіи. Но Николай и безъ того достаточно говорилъ съ ней, и чего она задирала носъ передъ нимъ, эта фря? Ко всему впридачу, она пріхала домой съ прибылью… она, видите-ли, была обручена и взяла отпускъ на полгода. Ребенокъ у Петры, у бабушки, такъ что ему хорошо, это тоже мальчикъ, но онъ почти совсмъ безъ волосъ, а у моего густые волосы. Конечно, Софію все-таки жалко, потому что она истратила все свое наслдство и погубила всю свою молодость на то, чтобы сдлаться учительницей, а потомъ она вернулась домой съ такимъ несчастьемъ. Но она пренесносный человкъ, и она напирала на то, что ее, во всякомъ случа, не прогнали съ мста, какъ меня. Тогда я попросила ее уйти отъ насъ. И он ушли, и Софія, и мать. Но, какъ я уже вамъ говорила, съ матерью у меня все обошлось, вы не должны однако думать, что она помогла намъ купить лошадь. Ничего подобнаго. Деньги мы взяли въ долгъ въ банк. Но это ничего, вдь это единственный нашъ долгъ. Все, что вы видите здсь, сдлалъ самъ Николай, и столъ, и этажерку, намъ этого не приходилось покупать. Самъ онъ также обработалъ большой лугъ. Скота у насъ также довольно, вотъ посмотрли бы вы на нашу красивую корову… Да, Софіи не годилось также и наше кушанье, она требовала консервовъ, покупайте консервы,— говорила она намъ. Прямо тошно было! Я выучилась вязать чулки, меня выучила одна сосдка, и я навязала себ чулокъ. Но Софія покупала себ чулки въ город. О, нечего сказать, хороша она. Вонъ!— сказала я ей. И он перебрались отъ насъ. Ха-ха-ха!

Вошелъ Николай:

— Ты звала меня?

— Нтъ… Ахъ, да, пойдемъ со мной на минутку туда, наверхъ, мн надо прикрпить веревку возл печки, или сюда…

Я остался одинъ и подумалъ:

‘Лишь бы все такъ шло, лишь бы такъ шло! Она такъ нервна, она живетъ нервами. Къ тому же она снова беременна. Но сколько силы воли она проявляетъ, и какъ она созрла за эти годы! Но чего ей это стоило!’

Крпись, дитя, крпись!

Какъ бы то ни было, но она побдила учительницу Софію, это глупое созданье, которое такъ противилось ея браку съ Николаемъ. Вонъ! О, какое нравственное удовлетвореніе далъ фру Ингеборгъ этотъ маленькій тріумфъ! И какъ измнилась жизнь, разъ нчто подобное такъ занимаетъ ее, она была въ возбужденіи, когда говорила объ этомъ, складывала и разнимала руки,— эта привычка осталась у нея отъ школьныхъ дней. И почему бы ей не быть довольной? Это маленькое торжество имлъ для нея то же самое значеніе, какое прежде имлъ для нея большой тріумфъ. Правда, исходная точка стала другая, но удовлетвореніе было не меньше.

Что это? Она читаетъ что-то наверху, оттуда раздается тихое бормотанье. Ну, да, вдь сегодня воскресенье, а, такъ какъ она боле свдуща въ чтеніи, то на ея обязанности лежитъ чтеніе молитвъ. Браво, восхитительно, и въ этомъ отношеніи также она вымуштровала себя, вдь въ этой мстности народъ все религіозный. Нельзя желать, чтобы люди были врующими, но взамнъ этого у нихъ нтъ ничего другого, такъ какъ же быть? Читаютъ молитвы… Ловко она придумала съ веревкой.

Кушанья также она стала готовить очень хорошо, на крестьянскій ладъ, конечно. Этому едва-ли она научилась въ школ кулинарнаго искусства. Я сижу и вспоминаю все, чему она когда-нибудь училась, а училась она многому. Можетъ быть, было нчто преувеличенное въ томъ, что она сказала о дтяхъ и о трубахъ въ орган? Право, не знаю, но ноздри ея раздувались, когда она говорила объ этомъ, и она напоминала кобылу. Она знала, какъ мало дтей бываетъ у супруговъ, принадлежащихъ къ среднему классу, какъ скоро наступаетъ конецъ ихъ любви: днемъ они бываютъ вмст, чтобы люди ничего не замтили, а ночью они разлучаются. Она же хочетъ превратить свой домъ въ дтскій заводъ: она и ея мужъ очень часто въ разлук весь день, каждый за своей работой, но ночью они всегда вмст.

Браво, фру Ингеборгъ!

XXXVIII.

Собственно говоря, я долженъ былъ бы уйти отъ нихъ или переселиться къ Петр и учителю, которые отдаютъ комнаты въ наймы. Такъ это должно было бы быть…

Николай пустилъ въ ходъ свою рыжую даму, онъ запрягъ ее въ прелестную одноколоку, которую онъ самъ смастерилъ и обилъ желзомъ. И вотъ дама возитъ въ поле навозъ. Надо сказать, что этого добра не такъ ужь много на этомъ двор съ небольшимъ количествомъ скота, такъ что эта работа была скоро окончена. Посл этого даму заставили пахать и, подумайте, казалось, будто она волочитъ за собой только тяжелый шлейфъ, не боле. Никогда еще Николай не слыхивалъ о такой лошади, да и жена его также.

И вотъ иду я на новь и осматриваю ее со всхъ сторонъ. Я беру въ руки комъ земли, щупаю ее и киваю головой, словно я очень много смыслю въ разновидностяхъ почвы. Мергель, прямо великолпно!

Потомъ я иду дальше и дохожу до того мста, съ котораго видны драконьи головы ни крыш гостинницы Петры,— но вдругъ я круто поворачиваю и иду въ лсъ, чтобы не видть жилыхъ домовъ и гусятъ и тра-ла-ла-ла. Здсь тихо, здсь наступила весна.

А дни идутъ.

Мн живется очень хорошо, я чувствую себя прекрасно, лишь бы я могъ остаться здсь. Я хорошо платилъ бы за себя, старался бы приносить пользу и быть покладистымъ, я не обидлъ бы ни одной кошки. Но вечеромъ я говорю Николаю, что пора мн уходить, что такъ дольше не можетъ продолжаться… Пусть онъ передастъ объ этомъ кому слдуетъ.

— Вы не можете остаться еще немного?— говоритъ онъ.— Но здсь, конечно, нтъ ничего особеннаго, такъ что…

— Богъ съ вами, Николай, здсь много особеннаго, но… Вдь настала весна, а весной я всегда странствую и мн придется очень состариться, прежде чмъ я откажусь отъ этого. А, кром того, я думаю, что надолъ вамъ, въ особенности же вашей жен.

Это также онъ могъ передать кому слдуетъ.

Я укладываю свой мшокъ и жду. Нтъ, никто не идётъ и не отнимаетъ отъ меня моего мшка и не запрещаетъ мн укладывать мои вещи. Значитъ, Николай не передалъ никому что слдуетъ. Этотъ человкъ, кажется, никогда не раскрываетъ рта. И вотъ я беру свой мшокъ, кладу его на стулъ, а стулъ выставляю посреди комнаты, мшокъ лежитъ на стул увязанный на показъ всмъ,— теперь мы отправляемся въ путь. Я жду все-таки до слдующаго утра, мшокъ увидали, но ничего за этимъ не послдовало. Придется подождать, когда хозяйка дома позоветъ обдать, и тогда сказать ей, что такъ-то и такъ-то, и показать на стулъ посреди комнаты:

— Я ршилъ отправиться въ путь сегодня.

— Неужели? Зачмъ же?— говоритъ она мн.

— Зачмъ? Вамъ не кажется, что мн пора?

— Ну, да. Но почему бы вамъ не остаться еще, вдь теперь коровъ выпустятъ на пастбище и тогда у насъ будетъ много молока!?

Больше она ничего не сказала и ушла.

Браво, фру Ингеборгъ, чортъ возьми, вы настоящее золото! Меня поразило, какъ и нсколько разъ уже раньше, что между ею и Іозефиной въ Торетинд очень мало разницы, какъ въ ход мыслей, такъ и въ выраженіи ихъ, он очень походили другъ на друга. Двнадцатилтнее ученіе не повліяло дурно на ея юный умъ, это способствовало, пожалуй, даже тому, что она избавилась отъ многихъ предразсудковъ. Пусть будетъ такъ или иначе, но держись крпче!

* * *

Николай отправился въ торговое мстечко, а, такъ какъ ему надо привезти домой муку, то онъ ршаетъ хать на лошади. Я хорошо знаю, что мн слдовало бы ухать съ нимъ, потому что я тогда могъ бы ссть на пароходъ посл завтра, я говорю объ этомъ Николаю, уплачиваю за свое содержаніе. Пока онъ запрягаетъ, я усердно упаковываю свои вещи.

О, это вчное странствіе! Не успешь устроиться на одномъ мст, какъ уже снова живешь въ безпорядк въ другомъ,— ни дома, ни настоящаго прибжища. Что это за звонъ? Ахъ, да, вдь это фру Ингеборгъ въ первый разъ выпускаетъ коровъ на пастбише! Теперь будетъ много молока… Приходитъ Николай и ждетъ чего-то. Ахъ, да, мшокъ…

— Послушайте, Николай, не слишкомъ ли рано выпускать коровъ?

— Пожалуй. Но и въ хлву ихъ оставлять больше не стоитъ, он скучаютъ.

— Вчера я былъ въ лсу, хотлъ ссть, но побоялся сидть на снгу. Да, теперь это опасно, но десять лтъ тому назадъ я сидлъ. Придется подождать, пока можно сидть на чемъ-нибудь. Камень — это хорошее дло, но и на камн сидть долго нельзя въ ма.

Николай въ безпокойств посматриваетъ въ окно на кобылу.

— Да, да, пойдемте… Да и бабочекъ тамъ еще не было. Вы знаете, тхъ бабочекъ, у которыхъ крылышки напоминаютъ троичную траву. И если въ лсахъ живетъ отрада, я хочу сказать, если самъ Богъ… то Онъ еще не поселился въ лсахъ, еще слишкомъ рано.

Николай не произноситъ ни звука на мою болтовню. Да и слова-то мои представляютъ собой очень безсвязное выраженіе извстнаго настроенія.

Мы выходимъ въ дверь.

— Николай, я остаюсь!

Онъ оборачивается и смотритъ на меня, на лиц его появляется добрая улыбка.

— Видите ли, Николай, мн кажется, что въ голов моей зародилась одна мысль, я такъ и чувствую, что у меня зародилась мысль, изъ которой я могу выковать желзо. Въ такихъ случаяхъ я долженъ оставаться въ поко. Я остаюсь.

— Какъ это хорошо!— говоритъ Николай.— Если вамъ только здсь сносно жить, то…

Четверть часа спустя я вижу, какъ Николай катитъ по дорог на своей кобыл. Фру Ингеборгъ стоитъ на двор съ мальчикомъ на рукахъ и показываетъ ему, какъ рзвятся коровы.

Такъ я и остался. Да, нечего сказать, хорошъ старикъ!

* * *

Николай привозитъ мн почту, ея накопилось очень много за эти нсколько недль.

— Вдь вы не имете обыкновенія читать ваши письма?— говоритъ фру Ингеборгъ съ лукавой улыбкой. Николай сидитъ тутъ же и слушаетъ.

Я отвчаю:

— Хорошо, сдлайте мн знакъ и я сожгу ихъ, не прочитавъ.

Она вдругъ поблднла, какъ бы въ шутку положила свою руку на письма, а частью также и на мою руку. Я почувствовалъ, какъ меня обожгло, на мгновеніе меня обожгло, какъ горячимъ потокомъ крови, нтъ, горяче, чмъ потокомъ крови, на мгновеніе, потомъ она отняла свою руку и сказала:

— Лучше поберечь ихъ.

Яркая краска на ея лиц смнилась блдностью.

— Я видла, какъ онъ однажды сжегъ вс свои письма,— сказала она Николаю. Посл этого она подошла къ плит и начала возиться съ чмъ-то. Она стала разспрашивать мужа о томъ, какъ онъ създилъ, какова дорога, хорошо ли себя вела кобыла. Оказалось, что кобыла вела себя хорошо.

Маленькій эпизодъ, безъ всякаго значенія для кого бы то ни было. Не стоило бы упоминать о немъ.

* * *

Прошло нсколько дней.

Стало тепло, мое окно открыто, моя дверь также раскрыта въ большую горницу, повсюду тишина. Я стою у окна и смотрю на дворъ.

Вдругъ я вижу человка, который входитъ на дворъ съ громадной безформенной ношей на спин. Подъ ношей я не могъ разсмотрть, кто это, и я подумалъ, что это Николай, я отошелъ отъ окна и слъ за столъ.

Немного спустя я услыхалъ, что въ большую горницу кто-то вошелъ и поздоровался.

Фру Ингеборгъ ничего не отвчаетъ, но я слышу, какъ она спрашиваетъ громко и ршительно:

— Зачмъ ты пришелъ сюда?

Незнакомый мужской голосъ отвчаетъ:

— Чтобы навстить васъ.

— Моего мужа нтъ дома.

— Это ничего.

— Это не ничего,— кричала она,— убирайся вонъ.

Не знаю, какое у нея было лицо въ эту минуту, но голосъ у нея былъ срый, отъ слезъ и волненія онъ былъ срый. Въ слдующее же мгновеніе я былъ въ горниц.

Незнакомый гость былъ Солемъ.

Вотъ какъ, Солемъ здсь? Онъ вездсущъ. Наши глаза встрчаются.

— Тебя разв не попросили уйти?— говорю я.

— Потише, потише!— отвтилъ онъ, ломая слова на шведскій ладъ.— Я торгую шкурами, хожу изъ двора во дворъ и скупаю шкуры. Нтъ ли и здсь чего-нибудь?

— Нтъ!— кричитъ хозяйка, голосъ измняетъ ей. Она вн себя, она вдругъ рзкимъ движеніемъ сунула ковшикъ въ какую-то жидкость, кипвшую на плит,— можетъ быть, она хотла плеснуть ею…

Въ эту минуту въ дверяхъ появился Николай.

У этого неповоротливаго человка въ глазахъ вдругъ появился огонекъ, онъ, вроятно, увидалъ, что тутъ дло неладно. Зналъ онъ Солема и видлъ ли онъ, какъ тотъ вошелъ во дворъ? Онъ слегка улыбнулся. Хе-хе,— сказалъ онъ, и продолжалъ улыбаться, улыбка не сходила съ его лица. Стало жутко, онъ былъ блденъ, какъ полотно, и губы какъ бы застыли въ судорожной улыбк. Да, на этотъ разъ Солемъ повстрчался съ равнымъ себ, со своимъ коллегой по полу, съ лошадью по сил и по норову. Николай продолжаетъ улыбаться.— Ну, да, значитъ, здсь шкуръ нтъ,— говоритъ Солемъ, пробираясь къ двери. Николай съ улыбкой слдуетъ за нимъ. На двор онъ начинаетъ помогать Солему взваливать на спину ношу.— Ахъ, спасибо!— говоритъ Солемъ и видно, что ему не по себ. Это цлая груда шкуръ. Николай поднимаетъ ее и наваливаетъ на спину Солема, наваливаетъ и какъ-то странно налегаетъ на нее, у Солема подгибаются колни и онъ падаетъ ничкомъ на землю. Послышался стонъ. Ему больно: земля на двор твердая, какъ скала. Съ минуту Солемъ лежитъ неподвижно, потомъ встаетъ. Онъ не похожъ больше на себя: все лицо его разбито, кровь струится ручьями. Онъ длаетъ попытку передвинуть тяжелую ношу на середину спины, но она продолжаетъ свшиваться немного на бокъ, тогда онъ все-таки идетъ со двора, Николай за нимъ, продолжая улыбаться. Они идутъ по дорог до самаго лса, одинъ за другимъ, потомъ они исчезаютъ съ моихъ глазъ.

Ну, теперь будемъ человчне, удариться лицомъ о камень не очень-то пріятно. Да и больно было смотрть, какъ тяжелая ноша оттягивала одно плечо,

Въ горниц раздаются рыданія. Фру Ингеборгъ сидитъ на стул, вся поникнувъ. И это въ ея-то положеніи!

Да, понемногу все уладится, хотя на это надо время, все пройдетъ. Мы начинаемъ говорить, я задаю ей маленькіе вопросы и она понемногу приходитъ въ себя:

— Онъ, этотъ человкъ… бродяга… вы не знаете, что это за человкъ… я убью его. Это онъ… онъ первый… о, но теперь ему достанется, вотъ увидите, онъ получитъ то, чего заслуживаетъ. Онъ первый воспользовался… правда, я сама виновата, но онъ первый… И для меня это тогда не имло особаго значенія, я вовсе не хочу выставить себя въ лучшемъ свт, мн было совершенно безразлично. Но потомъ мн все стало ясно. И это повело за собой такія дурныя послдствія, я такъ низко опустилась. Во всемъ виноватъ онъ. А потомъ мн все стало ясно. Но теперь, какой бы то ни было цной, а я хочу имть покой отъ этого человка, пусть онъ не показывается мн больше на глаза. Ужь не находите ли вы, что я требую слишкомъ многаго? Лишь бы Николай не совершилъ чего-нибудь непоправимаго! Его будутъ судить… Послушайте, пойдите туда, бгите за нимъ, умоляю васъ! Онъ убьетъ его…

— Нтъ. Онъ — человкъ разумный. Да вдь онъ и не знаетъ, вроятно, что Солемъ провинился передъ вами въ чемъ-нибудь?

Тутъ она посмотрла на меня:

— Вы спрашиваете изъ любопытства?

— То-есть, какъ…?

— Вы спрашиваете изъ любопытства? Иногда мн кажется, что вы хотите разгадать меня. Нтъ, я ничего не говорила мужу. Теперь вы можете думать все, что вамъ угодно, о моей честности. Но кое-что я все-таки сказала, сказала въ томъ род, что мн не было бы покоя отъ этого человка. Онъ и раньше уже здсь бывалъ, его-то Петра и хотла принять въ нашемъ дом, а я воспротивилась этому. Я сказала Николаю:— Этому человку не мсто въ нашемъ дом!— И я еще кое-что прибавила. Но себя я оставила въ сторон,— что вы скажете о моей честности? Впрочемъ, я и теперь ничего не скажу Николаю, я никогда не скажу. Почему? Я не обязана отдавать вамъ въ этомъ отчета. Но мн хотлось бы, чтобы вы это знали, да, позвольте вамъ это сказать, пожалуйста! Вотъ, видите ли, я не боюсь, что Николай придетъ въ ярость, если я ему разскажу объ этомъ, но я боюсь, что онъ проститъ меня и что мы будемъ продолжать жить, какъ ни въ чемъ не бывало. А онъ, наврное, проститъ меня,— ужь такая у него натура, да и любитъ онъ меня… къ тому же, онъ крестьянинъ, ну, а крестьяне не придаютъ этому особаго значенія. Но онъ былъ бы дурнымъ человкомъ, еслибы простилъ меня, а я не хочу, чтобы онъ былъ дурнымъ — видитъ Богъ, я не хочу этого, пусть лучше я буду дурная. Вдь намъ обоимъ приходится кое-что прощать другъ другу, это необходимо, когда живешь вмст. Мы не должны быть животными, мы должны быть людьми… я думаю о будущемъ, о нашихъ дтяхъ… Впрочемъ, зачмъ вы заставляете меня говорить все это? Зачмъ вы спросили меня объ этомъ?

— Я только хотлъ сказать, что, если Николай ничего не знаетъ, то ему не придетъ въ голову убивать этого человка, чего вы такъ боялись. Я просто хотлъ успокоить васъ.

— Да, вы всегда такъ хорошо придумаете, вы выпытываете у меня. Я раскаиваюсь, что сказала вамъ, что вы узнали это, я хотла сохранить это въ глубин души до самой смерти. А теперь вы находите, что во мн нтъ и капли чести.

— Напротивъ.

— Что? Разв это не такъ?

— Напротивъ. То, что вы сказали, такъ глубоко справедливо. Вы сказали нчто въ высшей степени справедливое. А, кром того, это было такъ прекрасно.

— Да благословитъ васъ Богъ!— сказала она и снова разразилась рыданіями.

— Нтъ, теперь мы не будемъ больше плакать. Посмотрите, вонъ по дорог идетъ Николай, онъ такой же добродушный и спокойный, какъ и всегда.

— Правда? О, какъ это хорошо! Видите-ли, мн нечего ему прощать, это я неправду сказала. Нтъ, какъ бы я ни думала объ этомъ, я не нашла бы ничего. Правда, иногда онъ произноситъ слова на крестьянскій ладъ… я хочу сказать, не такъ выговариваетъ ихъ, но вдь это такіе пустяки и это только его сестра могла придраться къ этому. Я пойду къ нему на встрчу.

Она стала искать, что бы накинуть на себя. Это взяло нсколько времени, она была такъ взволнована, не успла она собраться, какъ Николай уже вошелъ во дворъ.

— Ты пришелъ! Надюсь, ты не натворилъ никакой бды?

На лиц Николая все еще оставались слды возбужденія, но онъ отвтилъ:

— Я просто проводилъ его только къ его сыну.

— Такъ у Солема есть здсь сынъ?— спрашиваю я.

Никто не отвчаетъ мн. Николай уходитъ и принимается за свою работу, жена идетъ за нимъ въ поле.

Вдругъ у меня проносится въ голов: это ребенокъ Софіи!

Я вспомнилъ тотъ день въ Торетинд, когда учительница Софія вошла въ гостиную и сообщила послднюю новость о Солем: о тряпк на пальц и что ему некогда отрубить себ этотъ палецъ, такой онъ молодчина! Тогда-то они и познакомились, а потомъ встрчались въ город. Солемъ былъ вездсущъ.

Да, и хороши были дамы въ этой туристской гостиниц въ Торетинд! Солема и раньше нельзя было назвать ангеломъ, а он окончательно испортили его. Потомъ онъ встртилъ это несчастное созданье, которое выучилось только быть учительницей.

Я долженъ былъ бы понять это раньше, но я ничего не понимаю больше.

Вотъ что со мной было дальше.

Совершенно случайно я начинаю подозрвать, что меня держатъ здсь главнымъ образомъ изъ-за шиллинговъ, деньгами, которыя я плачу за свое содержаніе, хотятъ уплатить за кобылу. Такъ оно и есть.

Я долженъ былъ бы догадаться объ этомъ раньше, но я состарился. Кром того я долженъ прибавить, — но пусть этому не придаютъ иного значенія,— что мозги увядаютъ раньше сердца. Это видно по всмъ ддушкамъ и бабушкамъ.

Вначал я на свое открытіе сказалъ только ‘браво’:— браво, фру Ингеборгъ, вы настоящее золото!— Но такова ужь человческая натура: это начинаетъ оскорблять меня. Но вдь въ такомъ случа гораздо проще заплатить за кобылу сразу и уйти. О, это я сдлалъ бы съ удовольствіемъ. Но изъ этого ничего не выйдетъ: Николай покачаетъ головой, словно я ему разсказываю сказку. Однако я высчитываю, что, въ сущности, осталось уже немного, чтобы полностью уплатить за кобылу, можетъ быть, и ничего больше, можетъ быть, все уже покрыто…

Да, фру Ингеборгъ хлопочетъ и работаетъ — лишь бы это не было слишкомъ судорожно. Она почти никогда не садится, хотя, быть можетъ, она теперь больше, чмъ раньше, нуждалась бы въ поко, она стелитъ постели, стряпаетъ, ходитъ за скотомъ, шьетъ, платаетъ, стираетъ. Часто случается, что сдыя космы падаютъ ей на лицо, такъ она хлопочетъ. Пусть волосы висятъ, они слишкомъ коротки и ихъ нельзя прикрпить шпилькой. Но она такая красивая и въ ней столько материнскаго, прекрасный цвтъ лица, красивый ротъ… когда она вмст съ ребенкомъ, то это сама красота. Конечно, я помогалъ ей носить воду и дрова все это время, но все-таки я доставлялъ ей лишнюю работу.. Когда я думалъ объ этомъ, къ голов моей приливала кровь.

Но какъ могъ я вообразить себ, что гд-нибудь меня будутъ держать ради меня самого? Въ такомъ случа я еще слишкомъ мало прожилъ и имлъ слишкомъ мало увлеченій. Хорошо, что я въ конц-концовъ дошелъ до этого.

Мое открытіе облегчило до нкоторой степени мое ршеніе уйти, на этотъ разъ я самымъ серьезнымъ образомъ уложилъ свои вещи въ мшокъ. Правда, ребенокъ, ея мальчуганъ, очень привязался ко мн, постоянно просился ко мн на руки, потому что я ему показывалъ такъ много занятнаго. Въ ребенк говорилъ инстинктъ по отношенію къ доброму хорошему ддушк.

Вскор должна была пріхать одна изъ сестеръ фру Ингеборгъ и она, конечно, поможетъ ей. И вотъ я упаковываю свои вещи, я удрученъ самимъ собой, но я уложился Чтобы поберечь кобылу Николая, я хочу одинъ отправиться къ мсту остановки парохода, а, кром того, я хочу избавить насъ всхъ отъ прощанья, рукопожатій и всякихъ пожеланій,— замть это!

Но случилось такъ, что я все-таки каждому пожалъ руку и каждаго отдльно поблагодарилъ. Я стоялъ въ дверяхъ съ мшкомъ на спин, слегка улыбался и вообще велъ себя молодцомъ.— Да, да,— говорилъ я,— пора и мн немножко размяться.

— Въ самомъ дл? Вы уходите?— спрашиваетъ фру Ингеборгъ.

— Да.

— Какъ же это такъ вдругъ?

— Я говорилъ объ этомъ вчера.

— Да, но… А разв Николай не отвезетъ васъ?

— Нтъ, благодарю васъ.

Тутъ я опять обратилъ на себя вниманіе мальчугана,— вдь у меня на спин мшокъ, а кром того на моей куртк въ высшей степени интересныя пуговицы, онъ сталъ проситься ко мн. Ну, иди, что ли, на минутку! Но это было не на минуту и не на дв. Вдь у меня на спины былъ мшокъ и его надо было раскрыть. Тутъ вошелъ Николай.

Фру Ингеборгъ говоритъ:

— Можетъ быть, вы думаете, что, такъ какъ прізжаетъ моя сестра… но вдь у насъ есть еще одна комната. Дакъ тому же теперь лто, она можетъ спать на чердак.

— Но, дорогая моя, надо же когда-нибудь… да вдь у меня и дло есть.

— Да, да,— говоритъ фру Ингеборгъ, сдаваясь.

Николай предложилъ отвезти меня, но, когда я отказался, онъ не настаивалъ на этомъ.

Вс вышли проводить меня во дворъ и смотрли мн вслдъ, мальчикъ былъ на рукахъ у матери.

На поворот я обернулся и хотлъ помахать, — мальчугану, конечно,— никому другому, только мальчику. Но на двор никого уже больше не было.

XXXVIII.

Все это я написалъ теб.

Зачмъ я написалъ это? Потому что душа моя вопіетъ отъ тоски, передъ каждымъ Рождествомъ, отъ тоски, которую навваютъ на меня т же книги, написанныя по-старому. Я хотлъ было писать на народномъ нарчіи, чтобы быть истиннымъ норвежцемъ, но, такъ какъ я зналъ, что ты понимаешь также и литературный языкъ, то я оставилъ нарчіе, тмъ боле, что оно вышло изъ употребленія.

Но зачмъ я заключилъ столько разновидностей въ одну рамку? Дружокъ, одно изъ знаменитйшихъ міровыхъ произведеній написано во время чумы, ради чумы, — вотъ мой отвтъ. И еще вотъ что, дружокъ: когда долго держишься вдали отъ людей, которыхъ знаешь вдоль и поперекъ, то позволяешь себ, въ конц-концовъ, провиниться и снова заговорить, просто заговорить. Такой человкъ чувствуетъ въ себ неиспользованную силу, голова его полна невысказанныхъ мыслей. Въ этомъ мое оправданіе.

Если я хорошо тебя знаю, то ты будешь наслаждаться той или другой изъ моихъ вольностей и больше всего удовольствія теб доставитъ одна ночная сцена, читая которую, ты будешь потирать себ руки. Но, говоря объ этомъ съ другими, ты будешь качать головой и удивляться: какъ могъ онъ написать нчто подобное! Ахъ, ты, милая, простая душа! Отойди и постарайся посмотрть на эту сцену со стороны,— вдь и мн самому кое-чего стоило показать ее теб.

Пожалуй, ты поинтересуешься также мною, и спросишь, что подлываетъ мое желзо? Ну, такъ что же, могу теб только сказать, что желзо у пятидесятилтнихъ всегда одно. Разница между мною и моими сверстниками заключается лишь въ томъ, что я совершенно откровенно признаюсь въ этомъ: мое желзо не можетъ быть инымъ. Желзо должно было бы быть большое и раскаленное, такъ оно было задумано, но вышло оно маленькое и лишь слегка подогртое. Да, такъ-то. Теперь вопросъ только въ томъ, отличается ли оно хоть чмъ-нибудь отъ ничтожества другихъ!? Этого ты не можешь ршить, ты, новый духъ Норвегіи, и надъ тобой-то я и смюсь.

Съ однимъ ты долженъ согласиться: ты не потерялъ время даромъ въ ‘образованномъ обществ’, я не собирался усладить твое маленькое сердечко выскочки ‘дамой’. Я написалъ о людяхъ. Но подъ тми словами, которыя произносятъ вслухъ, звучатъ другія, они напоминаютъ жилы, скрывающіяся подъ кожей, романъ въ роман. Я слдовалъ шагъ за шагомъ за начинающимся семидесятилтіемъ литературы и показалъ ея процессъ разложенія. Я долженъ былъ сдлать это раньше, но я не насчитывалъ достаточнаго количества годовъ. Я долженъ былъ это сдлать, когда страна шла ощупью долгіе годы подъ тнью бездарности перезрлыхъ старцевъ,— я длаю это теперь, когда меня самого начинаютъ надлять способностью бросать тнь. Сенсація, скажешь ты, погоня за славой! Мой милый дружокъ, съ меня хватитъ славы на мои послднія двадцать лтъ, а потомъ я умру. А ты? Живи дольше, ты заслуживаешь этого, пожалуй, переживи меня… плотью!

Только что я читалъ о томъ, что сказалъ одинъ человкъ, стоящій на наивысшей точк культуры: опытъ показалъ, что, когда культура распространяется, она становится жидкой и безцвтной. Въ такомъ случа не надо орать противъ новыхъ дятелей возрожденія. Я не способенъ ни къ какому возрожденію, теперь уже не способенъ больше, я запоздалъ. Въ то время, когда я былъ способенъ на многое и хотлъ многаго, посредственность была слишкомъ всемогуща. У меня не хватило силъ, это участь многихъ молодыхъ. Но теб. милый дружокъ, слдовало бы оглядться: повсюду, куда глазъ хватаетъ, появляются фигуры тутъ и тамъ, богатые расточители, таланты подъ открытымъ небомъ,— ты и я, мы должны были бы привтствовать ихъ. Я доживаю вечернюю пору и съ трепетомъ чувствую ихъ нарожденіе, это молодость съ драгоцннымъ камнемъ въ глазу, — теб досадно, что ее признаютъ, ты завидуешь, что ее узнаютъ. Потому что ты самъ — ничто.

Теб пишу, я, новый духъ Норвегіи! Я написалъ это во время чумы, ради чумы. Я не могу остановить чумы, нтъ, ее уже не побороть больше, она царитъ подъ защитой націи, среди тарарабумбіи. Но когда-нибудь она прекратится. А пока я длаю то, что могу, возставая противъ нея. Ты длаешь противоположное.

Конечно, я говорилъ на площади, а потому мой голосъ звучалъ иногда сипло, время отъ времени,— быть можетъ, онъ даже измнялъ мн. Но это еще не худшее. Хуже всего, еслибы онъ совсмъ не звучалъ. Разв въ этомъ была бы опасность? Нтъ, дружокъ, не для тебя, ты будешь жить, пока не умрешь, успокойся.

Но почему писалъ я именно теб? Да, какъ ты думаешь? Вдь тебя не переубдить и не заставить поврить въ истину моихъ умозаключеній. Но я все-таки заставлю тебя понять, что я близокъ къ истин. Въ такомъ случа я сдлаю теб уступку и не назову тебя идіотомъ.

‘Русское Богатство’, No 12, 1912, NoNo 1—3, 1913

Послдняя отрада.

Кнута Гамсуна.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

ХІХ.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

XXVIII.

XXIX.

XXX.

XXXI.

XXXII.

XXXIII.

XXXIV.

XXXV.

XXXVI.

XXXVIII.

XXXVIII.

Читайте также: