Пан, Гамсун Кнут, Год: 1894

Переводы
Время на прочтение: 118 минут(ы)
Скачать в PDF

КНУТЪ ГАМСУНЪ.
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ.
ТОМЪ V.

Изданіе В. М. Саблина.

ПАНЪ.
ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРЯ
ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
МОСКВА.— 1910.

ПАНЪ.
Изъ бумагъ лейтенанта Томаса Глана.

Переводъ О. Химона.

I.

Эти послдніе дни я все думаю и думаю о безконечномъ дн свернаго лта. Я сижу здсь и думаю о немъ и о той хижин, въ которой я жилъ, и о лс, тамъ за хижиной, и вотъ я принялся писать для собственнаго удовольствія и для того, чтобы скоротать немного время. Время для меня такъ долго тянется, оно идетъ не такъ быстро, какъ бы я этого желалъ, хотя я живу весело и беззаботно. Я всмъ доволенъ, а мои тридцать лтъ вдь не старость, нсколько дней тому назадъ я получилъ издалека пару птичьихъ перьевъ отъ кого-то, кто мн вовсе не былъ ихъ долженъ, два зеленыхъ пера въ конверт съ короной и печатью. Меня забавляло смотрть на эти два чортовски яркихъ пера. И вообще я не испытываю никакихъ страданій, если не считать небольшой ломоты въ лвой ног — послдствіе одной старой огнестрльной раны, давнымъ давно зажившей.
Я знаю еще, что два года тому назадъ время шло очень быстро, несравненно быстре, чмъ теперь, не усплъ я и оглянуться, какъ лто уже пришло къ концу. Это было два года тому назадъ, въ 1855 году, я хочу писать объ этомъ ради собственнаго удовольствія, въ то время что-то случилось со мной или, можетъ-быть, все это мн пригрезилось. Теперь я многое забылъ изъ пережитыхъ мною тогда впечатлній, потому что съ тхъ поръ я почти совсмъ не думалъ объ этомъ, но я помню, что ночи были тамъ такія свтлыя. Многое представлялось мн въ такомъ измненномъ вид, годъ имлъ двнадцать мсяцевъ, но ночь превратилась въ день, и не было видно звздъ на неб.
И люди, съ которыми я сталкивался, были тамъ такіе особенные, совсмъ другіе, чмъ т, съ которыми я встрчался раньше, иногда имъ бывало достаточно одной ночи, чтобы вдругъ вырасти и созрть во всемъ ихъ великолпіи. Тутъ не было никакого колдовства, но я раньше никогда не переживалъ ничего подобнаго. Никогда.
Внизу у моря, въ одномъ большомъ бломъ оштукатуренномъ дом, я встртилъ человка, который на нкоторое время занялъ мои мысли. Я не думаю постоянно о ней, нтъ, теперь нтъ, я совсмъ забылъ о ней, но зато я думаю обо всемъ другомъ о моихъ ночахъ, тхъ жаркихъ лтнихъ часахъ, впрочемъ и познакомился я съ ней совершенно случайно, — не будь этого случая, она ни на одинъ часъ не овладла бы моими мыслями…
Изъ моей хижины видны были островки, шхеры, кусочекъ моря, синющія вершины скалъ, а за хижиной лежалъ лсъ, громадный лсъ. Моя душа исполнялась чувствомъ радости и благодарности, когда я вдыхалъ этотъ запахъ листвы и корней, жирное испареніе сосенъ, напоминающее запахъ мозга, только въ лсу я обрталъ покой, моя душа приходила въ равновсіе, становилась мощной. Каждый день я отправлялся туда въ горы, несмотря на то, что земля была еще наполовину покрыта льдомъ и рыхлымъ снгомъ. Моимъ единственнымъ товарищемъ былъ Эзопъ, теперь у меня Кора, но тогда былъ еще Эзопъ, собака, которую я впослдствіи пристрлилъ.
Часто вечеромъ, когда я возвращался посл охоты въ свою хижину, уютное ощущеніе, что ты у себя дома, разливалось по всему тлу, и я началъ болтать съ Эзопомъ о томъ, какъ намъ хорошо живется. А когда мы оба кончали нашу ду, Эзопъ забивался на печку, на свое любимое мсто, а я зажигалъ трубку, ложился на нары и прислушивался къ глухому шуму лса. Пробгалъ легкій втерокъ, онъ дулъ какъ разъ по направленію къ хижин, и я ясно могъ различить токъ глухарей, оттуда съ горъ.
А кругомъ все было тихо. И я часто засыпалъ такъ, не раздваясь, и не просыпался, пока морскія птицы не начинали кричать.
Если я смотрлъ въ окно, я видлъ вдали большія блыя зданія торговаго мстечка, амбары Сирилунда и бакалейныя лавки, гд я покупалъ хлбъ, и я продолжалъ лежатъ еще нкоторое время, удивляясь тому, что лежу здсь, на свер, въ какой-то хижин, на краю лса.
Тамъ за печкой Эзопъ вздрагиваетъ всмъ своимъ длиннымъ худымъ тломъ, его ошейникъ скрипитъ, онъ зваетъ и виляетъ хвостомъ. Я вскакиваю на ноги и чувствую себя посл этого трехъ-четырехъ часового сна отдохнувшимъ и исполненнымъ радостью ко всему, ко всему.
Такъ проходила не одна ночь.

II.

Пусть будетъ буря, дождь — все равно, и въ дождливый день человкомъ часто овладваетъ маленькая радость и онъ со своимъ счастьемъ тихо отходитъ въ сторону. Выпрямляешься, смотришь прямо передъ собой, порой тихонько смешься и оглядываешься по сторонамъ. О чемъ думаешь въ эту минуту? Какой-нибудь свтлый кружокъ на окн, видъ маленькаго ручейка, а можетъ-быть, голубая полоска на неб. И ничего больше не нужно. А въ другое время даже и необыкновенныя ощущенія не могутъ вывести человка изъ равнодушнаго скучнаго настроенія. И можно быть среди бала спокойнымъ, равнодушнымъ и безучастнымъ. Потому что источникомъ радости или горя является наше внутреннее состояніе.
Я вспоминаю одинъ день. Я спустился къ берегу, меня захватилъ дождь, я зашелъ подъ навсъ и услся тамъ. Я напвалъ что-то, но безъ всякой охоты, безъ радости, только, чтобы скоротать время. Эзопъ былъ со мной, онъ слъ и начиналъ прислушиваться. Я перестаю напвать и тоже прислушиваюсь — слышны голоса, приближаются люди. Случай, вполн естественный случай.
Двое мужчинъ и одна двушка вбжали подъ навсъ сломя голову. Они смялись и кричали: ‘Скорй, здсь мы найдемъ пріютъ!’ Я всталъ. На одномъ изъ мужчинъ была сорочка съ блой накрахмаленной грудью, она размокла отъ дождя и сла, какъ мшокъ, на этой мокрой рубашк торчала брилліантовая застежка. На ногахъ у него были длинные франтовскіе сапоги съ острыми носками. Я поклонился ему, это былъ купецъ, господинъ Макъ, я зналъ его по магазину, гд я покупалъ хлбъ. Онъ даже какъ-то разъ пригласилъ меня въ свою семью, но я до сихъ поръ еще не былъ у него. ‘А, знакомый!— сказалъ онъ, увидя меня. Мы шли къ мельниц, но намъ пришлось вернуться. И что за погода? Но какимъ образомъ вы, старый, очутились въ Сирилунд, господинъ лейтенантъ?’ Онъ представилъ мн маленькаго господина, съ черной бородой, бывшаго съ нимъ, — это былъ докторъ, жившій на церковномъ двор. Двушка подняла до половины лица вуаль и начала разговаривать вполголоса съ Эзопомъ. Я обратилъ вниманіе на ея кофточку. По подкладк и петлямъ я могъ видть, что она крашеная. Господинъ Макъ представилъ также и ее. Это была его дочь, Эдварда. Эдварда взглянула черезъ вуаль, но она продолжала шептаться съ собакой и читала на ея ошейник.
— Ахъ, вотъ какъ, — тебя зовутъ Эзопомъ, да?.. Докторъ, кто былъ Эзопъ? Единственное, что я о немъ знаю — это, что онъ писалъ басни. Вдь онъ былъ фригіецъ? Нтъ, я не знаю.
Ребенокъ — двочка школьнаго возраста! Я посмотрлъ на нее, — она была большого роста, но не съ развившимися еще формами, ей было приблизительно такъ 15, 16 лтъ, у нея были длинныя смуглыя руки безъ перчатокъ.
Можетъ-быть, сегодня вечеромъ она развернула справочный словарь на слов Эзопъ.
Господинъ Макъ разспрашивалъ меня объ охот.
Что я больше всего стрляю. Одна изъ его лодокъ всегда къ моимъ услугамъ, мн стоило только сказать. Докторъ не сказалъ ни слова. Когда компанія удалялась, я замтилъ, что докторъ немного хромалъ и опирался на палку.
Съ тмъ же чувствомъ пустоты, какъ и раньше, я возвращался домой и что-то напвалъ про себя со скуки. Эта встрча подъ навсомъ не произвела на меня никакого впечатлнія, лучше всего я запомнилъ промокшую насквозь грудь рубашки господина Мака, на которой торчала брилліантовая застежка, тоже мокрая и безъ блеска.

III.

Передъ моей хижиной былъ камень, высокій срый камень.
У него было выраженіе благожелательства ко мн, казалось, онъ видитъ меня и знаетъ, когда я, прохожу по дорог. Я охотно направлялъ свой путь мимо этого камня, когда я по утрамъ выходилъ изъ дому, и мн казалось, что я оставляю за собой добраго друга, который будетъ дожидаться моего возвращенія.
Наверху, въ лсу началась охота. Можетъ-быть, я стрлялъ что-нибудь, можетъ-быть, и нтъ. А тамъ, за островами лежало море въ тяжеломъ поко.
Часто я стоялъ на верху на холмахъ и, взобравшись очень высоко, я смотрлъ внизъ, въ тихіе дни парусныя суда совсмъ не двигались впередъ, тогда я могъ видть въ теченіе трехъ дней одинъ и тотъ же парусъ, маленькій и блый, какъ чайка на вод. Но порой, когда поднимался втеръ, горы исчезали вдали, поднималась непогода, югозападный вихрь, и разыгрывалось зрлище. Я былъ зрителемъ. Все было въ туман, земля и небо сливались въ одно, море вздымалось, въ извивающихся воздушныхъ танцахъ создавая людей, лошадей и разввающіяся знамена. Я стоялъ подъ защитой скалы и думалъ обо всемъ, моя душа была напряжена. Богъ знаетъ, думалъ я, что еще сегодня увижу и зачмъ море открывается передъ моими глазами. Можетъ-быть, я увижу сейчасъ, въ эту минуту, ндра, мозгъ земли, увижу какъ тамъ происходитъ работа, какъ тамъ все кипитъ
Эзопъ былъ неспокоенъ, по временамъ онъ поднималъ морду и нюхалъ воздухъ. Онъ страдалъ отъ непогоды, его ноги дрожали, такъ какъ я ему ничего не говорилъ, онъ улегся между моихъ ногъ и тоже какъ и я пристально смотрлъ на море. И не слышно было нигд ни звука, ни слова, только глухой шумъ вокругъ моей головы.
Далеко на мор стояла скала. Она стояла отдльно. Когда море бросалосъ на эту скалу, она казалась какимъ-то чудовищнымъ винтомъ, она становилась на дыбы, нтъ, это былъ морской богъ, который приподнимался весь мокрый, и смотрлъ и фыркалъ, такъ что волосы и борода становились колесомъ кругомъ его головы.
Затмъ онъ опять погружался въ кипящій круговоротъ.
И среди этой бури на мор показался маленькій черный, какъ уголь, пароходъ.
Когда я вечеромъ отправился на пристань, маленькій черный пароходъ былъ уже въ гавани, это былъ почтовый пароходъ. Много народу собралось на набережной, чтобы посмотрть на рдкаго гостя, я замтилъ, что у всхъ безъ исключенія были голубые глаза, хотя и разнаго оттнка.
Въ нкоторомъ отдаленіи стояла молодая двушка съ блымъ шерстянымъ платкомъ на голов, у нея были очень темные волосы, и платокъ какъ-то особенно рзко выдлялся на ея волосахъ. Она съ любопытствомъ смотрла на меня, на мой кожаный костюмъ, на мое ружье, когда я съ ней заговорилъ, она смутилась и отвернула лицо.— Ты всегда должна носить блый платокъ, — сказалъ я: — онъ теб очень идетъ.
Въ эту минуту къ ней подошелъ широкоплечій человкъ въ исландской рубашк, онъ назвалъ ее Евой. Вроятно, это была его дочь. Я зналъ широкоплечаго человка, это былъ кузнецъ, мстный кузнецъ. Нсколько дней тому назадъ онъ ввинтилъ въ мое ружье новую капсюльку.
А дождь и втеръ продолжали свою работу и согнали весь снгъ. Въ продолженіе нсколькихъ дней надъ землей вяло враждебное и холодное настроеніе, ломались сухія втви, и вороны слетались стаей и каркали. Но это продолжалось недолго, солнце было близко, и въ одно прекрасное утро оно взошло изъ-за лса. Когда всходитъ солнце, мн кажется, будто нжная полоса пронизываетъ меня съ головы до ногъ. Съ тихой радостью я вскидываю ружье на плечо.

IV.

Въ эту пору не было недостатка въ дичи, я стрлялъ все, что мн хотлось, — зайцевъ, тетеревовъ, блыхъ куропатокъ, а если мн случалось бывать на берегу и какая-нибудь морская птица приближалась ко мн на разстояніе выстрла, я стрлялъ также и ее. Хорошія были времена: дни становились длинне, воздухъ прозрачне, я снарядился на два дня и отправился въ горы, на вершины горъ, я встртилъ тамъ горныхъ лопарей и получилъ у нихъ сыръ, маленькій, жирный кусокъ, отзывавшійся травой. Я не разъ бывалъ тамъ. Возвращаясь домой, я всегда подстрливалъ какую-нибудь птицу и совалъ въ свой ягдташъ. Я садился и привязывалъ Эзопа веревкой. Въ мил отъ меня лежало море, отвсы скалъ были черные и мокрые отъ воды, которая струилась по нимъ, капала и струилась все съ тмъ же тихимъ звукомъ. Эти маленькія горныя мелодіи развлекали меня въ то время, когда я сидлъ и смотрлъ вокругъ. Вотъ струится этотъ маленькій, безконечный звукъ здсь въ одиночеств, подумалъ я, и никто не слышитъ его, никто не думаетъ о немъ, а онъ журчитъ себ и журчитъ.
И когда я слышалъ это журчаніе, горы не казались мн такими пустынными. Порой что-то происходило. Громъ потрясалъ землю, какой-нибудь кусокъ скалы отрывался и летлъ внизъ въ море, оставляя за собой дорожку каменной пыли. Въ эту минуту Эзопъ поднималъ голову и удивленно нюхалъ непонятный для него залахъ гари. Когда растаявшіе снга образовали расщелины въ горахъ, достаточно было выстрла или громкаго крика, чтобы оторвать громадную глыбу, которая затмъ катилась внизъ…
Такъ проходилъ часъ, а можетъ-быть, и больше: время шло такъ быстро. Я освобождалъ Эзопа, перебрасывалъ ягдташъ на другое плечо и возвращался домой. День кончался. Внизу, въ лсу, я непремнно выходилъ на свою старую знакомую тропинку, на узкую ленту тропинки съ удивительными изгибами. Я обходилъ каждый изгибъ: у меня было время, не нужно было спшить, дома меня никто не ждалъ. Какъ властелинъ свободно бродилъ я по мирному лсу. Я шелъ медленно. Мн это нравилось. Вс птицы молчали, только глухарь начиналъ токовать вдали. Они вдь всегда токуютъ.
Я вышелъ изъ лсу и увидалъ передъ собой двухъ людей, двухъ гуляющихъ людей. Я догналъ ихъ. Это была Эдварда. Я зналъ ее и поклонился. Ее сопровождалъ докторъ. Я долженъ былъ показать имъ свою сумку. Они осмотрли мой компасъ и ягдташъ. Я пригласилъ ихъ въ свою хижину. Они общали какъ-нибудь зайти.
Наступилъ вечеръ. Я пошелъ домой и развелъ огонь, изжарилъ птицу и поужиналъ. Завтра опять будетъ день… Тихо и спокойно кругомъ. Весь вечеръ я лежу и смотрю въ окно, лсъ и поле покрыты какимъ-то волшебнымъ блескомъ. Солнце зашло и окрасило горизонтъ жирнымъ краснымъ свтомъ, неподвижнымъ, какъ масло. Небо повсюду открытое и чистое. Я пристально смотрлъ въ это ясное море, и мн казалось, что я лежу лицомъ къ лицу съ основой міра, и сердце мое стучится навстрчу этому небу, какъ-будто тамъ нашъ пріютъ. Богъ знаетъ, подумалъ я про себя, зачмъ горизонтъ одвается сегодня въ лиловое и въ золото, можетъ-быть, тамъ наверху праздникъ съ музыкой звздъ и съ катаніемъ на лодкахъ внизъ по теченію ркъ. Похоже на это. И я закрылъ глаза, и мысленно присутствовалъ на этихъ катаньяхъ, и мысли за мыслями смнялись въ моемъ мозгу… Такъ проходилъ не одинъ день. Я бродилъ и наблюдалъ какъ растаяли снга, какъ сошелъ ледъ. Нсколько дней я не разряжалъ своего ружья, такъ какъ у меня были запасы. Свободный, я бродилъ по окрестностямъ и предоставлялъ времени итти своимъ чередомъ. Куда я направлялся, везд было на что посмотрть, что послушать, за день все понемногу измнялось, даже ивнякъ и можжевельникъ ждали весны. Я спускался, напримръ, къ мельниц, она была все еще замерзшей, но земля вокругъ нея была утоптана съ незапамятныхъ временъ, и было видно, что сюда приходили люди съ мшками, полными зеренъ, чтобы смолоть ихъ. Я ходилъ тамъ вокругъ, какъ-будто среди людей, на стнахъ было вырзано много буквъ и чиселъ. Ну, хорошо!

V.

Нужно ли мн продолжать писать? Нтъ, нтъ. Только немножко, для моего собственнаго удовольствія и потому, что это помогаетъ мн коротать время, когда я разсказываю о томъ, какъ наступила весна два года тому назадъ и какой видъ имла земля въ то время. Отъ моря и земли распространялся запахъ увядшей листвы, гнившей въ лсу, слащаво пахло срнистымъ водородомъ, а сороки летали съ вточками въ клювахъ и вили свои гнзда. Еще нсколько дней, и ручьи начали вздыматься и пниться, то здсь, то тамъ можно было увидать капустную бабочку, а рыбаки возвращались со своей ловли. Пришли дв купеческія яхты, нагруженныя рыбой, и стали на якорь противъ рыбосушильни, и тогда появилась вдругъ и жизнь и движеніе на самомъ большомъ изъ острововъ, гд сушилась рыба. Все это видно было изъ моего окна.
Но шумъ не доносился до моей хижины, и я какъ прежде былъ одинъ. Порой приходилъ кто-нибудь мимо, я видлъ Еву, дочь кузнеца, носъ у ней былъ въ веснушкахъ.
— Ты куда идешь?— спросилъ я ее.
— Въ лсъ, за дровами, — отвтила она спокойно. Въ рукахъ у нея была веревка для дровъ, а на голов блый шерстяной платокъ. Я посмотрлъ ей въ слдъ, но она не обернулась.
Посл этого прошло нсколько дней, и я никого не видлъ. Весна приближалась, и лсъ свтился. Мн доставляло большое удовольствіе слдить за дроздами, какъ они садились на верхушку деревьевъ, смотрли на солнце и кричали. Иногда я вставалъ въ два часа утра, чтобы принять участіе въ этомъ радостномъ настроеніи, овладвавшемъ птицами и животными, когда восходило солнце. Весна пришла и для меня, и въ моей крови застучало что-то, какъ чьи-то шаги. Я сидлъ въ своей хижин, думалъ о томъ, что мн нужно привести въ порядокъ мои лесы и удочки, и тмъ не мене я и пальцемъ не шевельнулъ, чтобы что-нибудь сдлать: радостная, смутная тревога зародилась въ моемъ сердц. Вдругъ Эзопъ вскочилъ, замеръ на своихъ вытянутыхъ ногахъ и отрывисто залаялъ. Къ хижин подошли люди, я быстро снялъ свою шляпу и слышалъ уже въ дверяхъ голосъ фрёкенъ Эдварды. Она и докторъ зашли ко мн запросто, подружески, какъ они общали. Я слышалъ, какъ она сказала: — Да, онъ дома! И она вошла и протянула мн руку, совсмъ какъ маленькая двочка. — Мы здсь и вчера были, но васъ не было дома, — объяснила она.
Она сла на мое одяло, на нарахъ, и осмотрлась кругомъ, докторъ слъ рядомъ со мной на длинную скамейку. Мы разговаривали, болтали, я разсказалъ имъ, какіе зври водятся въ лсу и какую дичь я теперь не могу стрлять, потому что на нее наложенъ запретъ. Въ данное время нельзя было стрлять глухарей.
Докторъ и теперь говорилъ немного, но когда онъ случайно замтилъ мою пороховницу, на которой была изображена фигура Пана, онъ началъ разсказывать мн о Пан.
— Но чмъ же вы питаетесь, когда на всю дичь наложенъ запретъ? — спросила вдругъ Эдварда.
— Рыбой, — отвчалъ я, — большей частью рыбой. Всегда найдется, что пость.
— Но вдь вы можете приходить къ намъ и обдать у насъ, — сказала она. — Въ прошломъ году въ вашей хижин жилъ одинъ англичанинъ, онъ часто приходилъ къ намъ обдать.
Эдварда посмотрла на меня, а я на нее. Въ эту минуту я почувствовалъ, что что-то шевелится въ моемъ сердц, какъ-будто легкое дружеское привтствіе. Это сдлала весна и ясный день, съ тхъ поръ я такъ думалъ объ этомъ. Кром того, я любовался ея изогнутыми бровями.
Она сказала нсколько словъ о моемъ жилищ. Я увшалъ вс стны шкурами и птичьими крыльями, такъ что моя хижина внутри имла видъ мохнатой медвжьей берлоги. Ей понравилось.
— Да, это — берлога! — сказала она.
Мн нечего было предложить моимъ гостямъ. Я подумалъ и ршилъ подаритъ какую-нибудь птицу ради шутки, она будетъ имъ подана по-охотничьи, и они должны будутъ сть ее пальцами. Это будетъ маленькимъ времяпрепровожденіемъ.
Я изжарилъ птицу.
Эдварда разсказывала про англичанина. Это былъ старый, страшный человкъ, всегда разговаривавшій громко самъ съ собой. Онъ былъ католикъ, и куда бы онъ ни шелъ, гд бы онъ ни находился, при немъ всегда былъ его маленькій молитвенникъ съ кривыми красными буквами,
— Онъ былъ, по всей вроятности, ирландецъ?— спросилъ докторъ.
— Вотъ какъ? ирландецъ?
— Да, не правда ли, разъ онъ былъ католикъ?
Эдварда покраснла. Она запнулась и стала смотрть въ сторону.
— Ну, да, можетъ-быть, онъ былъ и ирландецъ.
Съ этой минуты она потеряла свою веселость. Мн было ее жаль и мн хотлось все это загладить, я сказалъ:
— Нтъ, разумется, вы правы, ирландцы не здятъ въ Норвегію.
Мы уговорились отправиться на лодкахъ въ одинъ изъ ближайшихъ дней посмотрть на рыбосушильни…
Проводивъ своихъ гостей часть дороги, я вернулся домой и снова занялся своими рыболовными снастями.
Мой садокъ вислъ на двряхъ, на гвозд, и многія петли пострадали отъ ржавчины, я отточилъ нсколько крючковъ, крпко привязалъ ихъ и принялся разсматривать лесы.
Какъ мн сегодня трудно что-нибудь длать. Мысли, совсмъ не относящіяся къ длу, проносились у меня въ голов, мн показалось, что я сдлалъ ошибку, позволивъ Эдвард сидть все время на нарахъ вмсто того, чтобы предложить ей мсто на скамейк. Я вдругъ снова увидлъ ея смуглое лицо, ея смуглую шею, она ниже завязала передникъ спереди, чтобы талія казалась длинне, по мод, непорочное, двическое выраженіе ея большого пальца какъ-то умилительно, именно умилительно дйствовало на меня, а дв складки за сгиб ея руки были полны привтливости. Ротъ у нея былъ большой, съ красными губами. Я всталъ, открылъ дверь и сталъ прислушиваться. Я ничего не слышалъ, да и не къ чему было прислушиваться. Я снова закрылъ дверь, Эзопъ всталъ со своего мста и смотрлъ на мое безпокойство. Мн пришло въ голову, что я могъ побжать за Эдвардой и попросить у нея нсколько шелковинокъ, чтобы привести въ порядокъ свой садокъ, это не было бы простымъ предлогомъ, я могъ выложить передъ ней садокъ и показать ей заржавленныя петли. Я былъ уже у двери, когда вспомнилъ, что у меня у самого есть шелкъ въ моей книг съ мухами, и даже гораздо больше, чмъ мн нужно. И я тихо и уныло вернулся опять къ себ. Вдь у меня у самаго былъ шелкъ.
Когда я вошелъ, чье-то постороннее дыханіе повяло на меня въ хижин, и я уже не былъ больше одинъ.

VI.

Одинъ человкъ спросилъ меня, почему я больше не стрляю, онъ не слыхалъ больше въ горахъ ни одного выстрла, несмотря на то, что онъ стоялъ въ бухт и ловилъ рыбу въ продолженіе двухъ дней. Нтъ, я ничего не стрлялъ, я сидлъ дома, въ своей хижин до тхъ поръ, пока у меня не осталось больше никакой ды.
На третій день я пошелъ на охоту. Лсъ былъ зеленъ, пахло землей и деревьями. Зеленый порей выглядывалъ изъ замерзшаго мха. Я былъ полонъ мыслей и часто присаживался. Въ теченіе трехъ дней я никого не видлъ, кром одного человка, того рыбака, котораго я встртилъ вчера, я подумалъ: можетъ, я встрчу кого-нибудь сегодня вечеромъ, когда буду возвращаться домой, тамъ, на опушк лса, гд встртилъ послдній разъ Эдварду и доктора. Можетъ случиться, что они опять тамъ гуляютъ, можетъ-быть, а можетъ-быть, и нтъ. Но почему я думаю именно объ этихъ двухъ? Я подстрлилъ пару куропатокъ и тотчасъ же зажарилъ одну, затмъ я крпко привязалъ Эзопа. Я лъ лежа на просохшей земл. На земл было тихо. Лишь легкій шелестъ втра да порой крикъ птицы. Я лежалъ и смотрлъ на втви, которыя легко качались отъ движенія воздуха, а легкій втерокъ длалъ свое дло и переносилъ цвточную пыль съ втки на втку, наполнялъ ею невинныя цвточныя рыльца, весь лсъ стоялъ въ очарованіи. Зеленая гусеница, землемръ, ползетъ по ветк, ползетъ, не переставая, какъ-будто ей нельзя отдохнуть. Она почти ничего не видитъ, хотя у нея есть глаза. Она иногда совершенно выпрямляется и нащупываетъ что-нибудь въ воздух, за что ей можно было бы уцпиться, она походитъ на короткую зеленую нитку, которая медленно стежками длаетъ шовъ вдоль втки. Къ вечеру она, можетъ-бытъ, доползетъ туда, куда ей нужно. Все попрежнему тихо. Я встаю и иду, опять сажусь и опять иду, теперь около четырехъ часовъ, когда будетъ шесть, я пойду домой, можетъ-быть, кого-нибудь и встрчу. Мн остается еще два часа, но я уже не спокоенъ и счищаю верескъ и мохъ со своей одежды. Мн хорошо знакома дорога, по которой я иду. Деревья и камыши стоятъ тамъ попрежнему въ своемъ одиночеств, листья шуршатъ подъ ногами. Однообразный шелестъ, знакомыя деревья и камни много значатъ для меня, какое-то странное чувство благодарности овладваетъ мною, все связывается, смшивается со мной, я люблю все. Я поднимаю сухую втку, держу ее въ рук и разглядываю, продолжая сидть и думая о своихъ обстоятельствахъ: втка почти уже совсмъ сгнила, ея несчастная кора производитъ на меня впечатлніе, въ сердц зарождается жалость. И когда я встаю, чтобы итти дальше, я не отбрасываю отъ себя втки, я кладу ее на землю, стою надъ ней и нахожу въ этомъ удовольствіе. Наконецъ, прежде, чмъ покинуть ее, я смотрю на нее въ послдній разъ влажными глазами.
Было пять часовъ. Солнце неврно показываетъ мн время. Я шелъ весь день въ западномъ направленіи и я, можетъ-быть, опередилъ солнечныя отмтки на моей хижин на полчаса. Все это я принимаю во вниманіе, тмъ не мене, остается еще цлый часъ до шести, такъ что я опять встаю и иду немного. А листья шуршать подъ ногами. Такъ проходитъ еще часъ. Я вижу тамъ внизу подъ собой маленькую рчку и маленькую мельницу, которая зимой была покрыта льдомъ. Я продолжаю стоять. Мельница работаетъ, ея шумъ пробуждаетъ меня, вдругъ я останавливаюсь. Я опоздалъ! говорю я вслухъ, боль пронизываетъ меня, я моментально поворачиваюсь и иду домой, но я знаю, что опоздалъ, я начинаю итти скорй, бжать, Эзопъ понимаетъ, что что-то случилось, онъ тянетъ меня за ремень, тащитъ меня за собой, визжитъ и спшитъ. Сухіе листья поднимаются вокругъ насъ. Но когда мы спустились внизъ, къ опушк лса, тамъ никого не было, нтъ, все было тихо, никого не было.
— Никого нтъ! — сказалъ я, но лучшаго я и не ждалъ. Но я долго не колебался. Увлекаемый своими мыслями, я прошелъ мимо хижины внизъ въ Сирилундъ съ Эзопомъ, съ охотничьей сумкой и со всми своими принадлежностями.
Господинъ Макъ принялъ меня очень любезно и пригласилъ меня на вечеръ.

VII.

Мн кажется, что я немного могу читать въ душахъ людей, окружающихъ меня, а можетъ-быть, и нтъ. О! когда я въ настроеніи, тогда мн кажется, что я могу бросать глубокій взглядъ въ людскія души, хотя я не могу назвать себя мудрецомъ. Насъ нсколько человкъ въ комнат, нсколько мужчинъ и нсколько дамъ, и мн кажется, что я вижу, что происходитъ внутри этихъ людей и что они обо мн думаютъ. Я вкладываю что-нибудь въ каждое движеніе ихъ глазъ, порой кровь бросается имъ въ голову, и они краснютъ, затмъ они длаютъ видъ, что смотрятъ въ другую сторону, но тмъ не мене они сбоку видятъ меня. Сижу я тамъ и наблюдаю, и никто не подозрваетъ, что я вижу насквозь каждую душу. И въ продолженіе нсколькихъ лтъ я думалъ, что могу читать въ человческихъ душахъ. Но, можетъ-быть, это и не такъ…
Я провелъ весь вечеръ у господина Мака. Я бы свободно могъ уйти оттуда, потому что тамъ сидть не представляло для меня никакого интереса. Но вдь я пришелъ потому, что меня влекли сюда мои мысли. Такъ разв могъ я тотчасъ же опять уйти? Мы играли въ вистъ и запивали ду — тодди. Я услся спиной къ другой комнат и наклонилъ голову, сзади меня входила и выходила Эдварда. Докторъ ухалъ. Господинъ Макъ показывалъ мн устройство своихъ новыхъ лампъ, первыя параффиновыя лампы, попавшія сюда, на сверъ, это были великолпныя вещи на тяжелыхъ свинцовыхъ ножкахъ, во избжаніе несчастья онъ самъ зажигалъ ихъ каждый вечеръ. Нсколько разъ онъ начиналъ говоритъ о своемъ дд, консул.
— Мой ддъ, консулъ Макъ, получилъ эту застежку изъ собственныхъ рукъ короля Карла Іоганна, — говорилъ онъ и показывалъ при этомъ свою брилліантовую застежку, — Его жена умерла.— И онъ показывалъ мн въ сосдней комнат масляный портретъ почтенной женщины въ чепц изъ блондъ и съ привтливой улыбкой.
Въ той же самой комнат стоялъ книжный шкапъ, въ которомъ были даже французскія книги, и видно было, что они достались по наслдству: переплеты были изящные, съ позолотой, и многіе владльцы написали въ нихъ свои имена. Среди книгъ были также и научныя сочиненія, господинъ Макъ былъ человкомъ мысли.
Для виста пришлось позвать его двухъ приказчиковъ, они играли медленно и неувренно, расчитывали точно, но все-таки длали ошибки. Одному изъ нихъ помогала Эдварда.
Я опрокинулъ свой стаканъ и, почувствовавъ себя очень несчастнымъ по этому поводу, я всталъ.
— Ну вотъ, я опрокинулъ свой стаканъ! — сказалъ я.
Эдварда разразилась громкимъ смхомъ и отвчала на это:
— Да, это мы видимъ.
Вс увряли меня, смясь, что это ничего не значитъ. Мн подали полотенце. чтобы вытереться, мы продолжали игру. Было 11 часовъ.
Мною овладло смутное чувство неудовольствія при смх Эдварды, я посмотрлъ на нее и нашелъ, что у нея некрасивое и ничего не говорящее лицо. Господинъ Макъ прекратилъ, наконецъ, игру подъ тмъ предлогомъ, что обоимъ приказчикамъ пора спать. Затмъ онъ откинулся къ спинк дивана и началъ говорить о томъ, что онъ хочетъ сдлать вывску на своемъ магазин, и просилъ у меня совта, какую краску ему выбрать для этого. Мн было скучно. Я отвчалъ наугадъ, что черную, и господинъ Макъ тотчасъ же сказалъ:— Черную краску, то же самое я думалъ. ‘Складъ соли и пустыхъ бочекъ’, жирнымъ, чернымъ шрифтомъ, это будетъ самое благородное. Эдварда, не пора ли теб итти спать?
Эдварда встала, подала намъ обоимъ руки, пожелала покойной ночи и вышла. Мы остались одни, и говорили о желзной дорог, которая была кончена въ прошломъ году, о первой телеграфной линіи.
— Богъ знаетъ, когда у насъ, на свер, будетъ свой телеграфъ! — пауза.— Вотъ посмотрите, — сказалъ господинъ Макъ, — мн 46 лтъ и у меня посдли волосы и борода. Да, да, я чувствую, что состарился. Вы видите меня только днемъ и считаете молодымъ, но когда наступаетъ вечеръ и я остаюсь одинъ, тогда я совсмъ плохъ. Я сижу вотъ здсь въ комнат и раскладываю пасьянсъ, а если сплутуешь немного, то они выходятъ.
— Пасьянсы выходятъ, если плутовать! — спросилъ я.— Да.— Мн казалось, что я могу читать въ его глазахъ.
Онъ всталъ, подошелъ къ окну и посмотрлъ въ него, онъ стоялъ нагнувшись, его шея и затылокъ были покрыты волосами. Я тоже всталъ. Онъ повернулся и пошелъ ко мн навстрчу въ своихъ длинныхъ, съ острыми носками, сапогахъ, онъ засунулъ свои оба большіе пальца въ карманы жилетки и махалъ руками, какъ крыльями, при этомъ онъ улыбался, потомъ, онъ еще разъ предложилъ мн лодку въ мое распоряженіе и протянулъ мн руку, — Впрочемъ, позвольте, я васъ провожу, — сказалъ онъ и потушилъ лампу.
— Да, мн хочется немного пройтись, еще не поздно.
Мы вышли.
Онъ указалъ мн на дорогу, идущую мимо кузницы, и сказалъ:— Эта дорога — кратчайшая!
— Нтъ, — сказалъ я, — кратчайшая дорога идетъ мимо амбаровъ.
Мы обмнялись нсколькими словами по этому поводу, но не пришли къ соглашенію. Я былъ убжденъ въ томъ, что я правъ, и не понималъ его упорства. Въ конц-концовъ онъ предложилъ, каждому итти своей дорогой: кто придетъ первый, будетъ ждать у хижины. Мы отправились. Онъ быстро исчезъ въ лсу.
Я пошелъ своимъ обыкновеннымъ шагомъ и разсчитывалъ, что приду по крайней мр на 5 минутъ раньше его, но когда я подходилъ къ хижин, онъ уже стоялъ тамъ и кричалъ мн:
— Ну, вотъ видите! Нтъ, я всегда хожу этой дорогой, это въ самомъ дл кратчайшая.
Я посмотрлъ на него, очень удивленный. Онъ не былъ разгоряченъ, значитъ онъ не бжалъ. Онъ тотчасъ же простился со мной, поблагодарилъ за мое посщеніе и пошелъ по той же дорог, по которой онъ пришелъ. Я стоялъ и думалъ: ‘какъ странно! Я долженъ бы немного понимать въ разстояніяхъ, а я уже нсколько разъ проходилъ по этимъ обимъ дорогамъ. Милый человкъ, ты опять плутуешь!.. Не было ли все это лишь предлогомъ?’ Я опять видлъ, какъ его спина скрылась въ лсу.
Минуту спустя, я пошелъ вслдъ за нимъ, осторожно и торопясь, и видлъ, какъ онъ все время отиралъ свое лицо, и я зналъ теперь, что онъ бжалъ передъ этимъ. Теперь онъ шелъ очень медленно. Я не спускалъ съ него глазъ и видлъ, что онъ остановился у дома кузнеца. Я спрятался и видлъ, какъ открылась дврь, и господинъ Макъ вошелъ въ домъ. Былъ часъ. Я могъ видть это по трав и по морю.

VIII.

Прошло нсколько дней. Моей единственной радостью былъ лсъ и уединеніе. Боже мой, я никогда еще такъ не старался быть боле одинокимъ, какъ въ первый изъ этихъ дней. Весна была въ разгар. Я нашелъ въ пол тысячелистникъ и звздчатку, прилетли зяблики и синицы, я зналъ всхъ птицъ. Иногда я вынималъ изъ кармана двадцатишиллинговыя монеты и стучалъ ими, чтобы нарушитъ уединеніе. Я думалъ: ‘А что, если придутъ сюда Дидерикъ и Изелина’.
Ночей больше не было, солнце опускало свой дискъ въ море и снова появлялось красное, обновленное, какъ-будто оно было тамъ внизу и напилось. Какъ страшно бывало мн по ночамъ, этому не поврятъ ни одинъ человкъ.
Вроятно, Панъ сидлъ на дерев и смотрлъ, что я буду длать. И онъ сидлъ съ открытымъ животомъ и такъ скрючившись, что, казалось, онъ пилъ изъ своего собственнаго живота, но все это онъ длалъ для того, чтобы украдкой смотрть на меня и не спускать съ меня глазъ, и все дерево тряслось отъ его беззвучнаго смха, когда онъ видлъ, что вс мои мысли бгутъ. Везд въ лсу было движеніе: животныя искали, птицы звали другъ друга, ихъ призывы наполняли воздухъ. Это былъ хорошій годъ для майскихъ жуковъ, ихъ гудніе смшивалось съ порханіемъ ночныхъ бабочекъ, то здсь, то тамъ по всему лсу поднимался шопотъ. Было что послушать. Три ночи я не спалъ и все думалъ о Дидерик и Изелин.
Вотъ посмотри, думалъ я, вдь они могутъ притти, и Изелина поманитъ Дидерика къ дереву и скажетъ:— Останься здсь, Дидерикъ, сторожи Изелину, тотъ охотникъ долженъ завязать мн ремень у обуви. — А охотникъ этотъ — я, и она дастъ мн знакъ глазами, и я пойму его. Она идетъ, и сердце мое все понимаетъ, оно не стучитъ больше, оно бьетъ тревогу. Подъ своимъ покрываломъ она нагая съ головы до ногъ, и я трогаю ее рукой.
— Завяжи мн ремень! — говоритъ она и щеки у нея алютъ и тотчасъ же она шепчетъ у самаго моего рта, у самыхъ моихъ губъ:
— О, ты не завяжешь мн ремня, мой милый, нтъ, ты не завяжешь… ты не завяжешь…
Но солнце опустило свой дискъ въ море и снова вышло, красное, помолодвшее, какъ-будто налилось вина тамъ внизу. И шопотъ наполняетъ воздухъ. Часъ спустя она говоритъ мн у самаго моего рта:
— Теперь я должна тебя оставить.— И она киваетъ мн, уходя, ея лицо еще горитъ, ея лицо такое нжное, такое восторженное. И она снова оборачивается ко мн, манитъ меня рукой.
Но Дидерикъ отходитъ отъ дерева и говоритъ:
— Изелина, что ты длала? Я видлъ.
Она отвчаетъ:
— Дидерикъ, что ты видлъ, я ничего не длала.
— Изелина, я видлъ, что ты длала, — говоритъ онъ опять.— Я видлъ, Изелина.
Тогда раздается по лсу ея громкій веселый смхъ, и она уходитъ съ нимъ сіяющая и гршная, съ головы до ногъ. И куда она идетъ?
Къ слдующему другу, охотнику въ лсу.
Была полночь. Эзопъ отвязался и охотился одинъ, я слышалъ его лай тамъ въ горахъ, и когда онъ опять былъ со мной, былъ часъ. По дорог шла пастушка, она вязала свой чулокъ, напвала псенку и смотрла по сторонамъ. Но гд же было ея стадо?
И что она искала въ лсу въ полночь? ничего, ничего.
Отъ безпокойства, можетъ-быть, отъ радости, да. Я подумалъ: ‘Она слышала лай Эзопа и знала, что я въ лсу’. Когда она подошла, я всталъ и посмотрлъ на нее, она была такая молоденькая, нжная. Эзопъ тоже всталъ и посмотрлъ на нее.
— Откуда ты идешь?— спросилъ я ее.— Съ мельницы, — отвчала она. Но что ей было длать такъ поздно у мельницы.
— Какъ это ты не боишься ходить такъ поздно ночью, въ лсу, — сказалъ я, — ты, такая нжная и молодая?
Она разсмялась и отвчала:— Я уже не такъ молода, мн девятнадцать лтъ.— Но ей не могло быть девятнадцати лтъ, я убжденъ, что она набавила два года, и ей всего было семнадцать лтъ. Но зачмъ она себя старила?— Садись, — сказалъ я, — и разскажи, какъ тебя зовутъ.— И она сла, красня, рядомъ со мной и сказала, что ее зовутъ Генріетой.
Я спросилъ:— У тебя есть милый, Генріета, и обнималъ ли онъ тебя?— Да, — отвчала она и смущенно улыбнулась.— Много разъ?— Она молчитъ.— Много разъ?— повторилъ я.— Два раза, — сказала она тихо.
Я привлекъ ее къ себ и спросилъ:— Какъ онъ длалъ? Вотъ такъ?
— Да, — прошептала она, вся задрожавъ. Было пять часовъ.

IX.

У меня былъ разговоръ съ Эдвардой:— Пожалуй, скоро пойдетъ дождь, — сказалъ я. — Который теперь часъ?— спросила она. Я посмотрлъ на солнце и отвчалъ: — Около пяти.
Она спросила:
— Разв вы можете опредлить это такъ точно по солнцу?
— Да, — сказалъ я, — это я могу.— Пауза.
— Ну, а если вы не видите солнца, какъ тогда вы можете знать, сколько времени?— Тогда я руковожусь другими явленіями. Морскимъ приливомъ или отливомъ, травой, которая ложится въ опредленное время, пніемъ птицъ, постоянно мняющимся, нкоторыя птицы начинаютъ тогда пть, перестаютъ другія. Потомъ я вижу время по цвтамъ, которые посл полдня закрываются, по листв то свтло-зеленой, то темной, кром того, я просто это чувствую.— Неужели?— сказала она.
Я зналъ, что скоро будетъ дождь, и потому не хотлъ задерживать ее дольше на дорог, я взялся за фуражку. Но она задала мн еще новый вопросъ, и я остался. Она покраснла и спросила меня, зачмъ, собственно говоря, я здсь, зачмъ я хожу на охоту, зачмъ то, зачмъ это. Я стрлялъ вдь только необходимое для пропитанія, я вдь давалъ Эзопу отдыхать. Она покраснла и слушала. Я видлъ, что кто-то говорилъ обо мн, она что-то слыхала, это не были ея собственныя слова.
Она возбуждала во мн волненіе, она была такая покинутая. Я вспомнилъ, что у нея не было матери, ея худыя руки придавали ей видъ такой заброшенной. Это трогало меня.
Ну да, я стрляю не для того, чтобы убивать, я стрляю — чтобы жить. Мн сегодня нуженъ одинъ тетеревъ, и я стрляю не двухъ, а одного, другого оставляю на завтра. И къ чему мн убивать больше? Я живу въ лсу, я сынъ лсовъ, съ іюня наложенъ запретъ также и на зайцевъ и на куропатокъ, такъ что мн почти нечего стрлять, прекрасно, тогда я ловлю рыбу и питаюсь ей. Ея отецъ даетъ мн лодку, и я буду вызжать въ море. Во всякомъ случа я охотникъ не для того, только, чтобы стрлять, но для того, чтобы жить въ лсу. А тамъ мн такъ хорошо. Я обдаю сидя на земл, а не вытянувшись на стул, я не опрокидываю стакановъ. Въ лсу я ни въ чемъ себ не отказываю. Я могу ложиться на спину и закрывать глаза, если мн этого захочется. И говорить я могу тамъ все, что мн угодно, часто хочется что-нибудь сказать, громко разговаривать, и рчь звучитъ въ лсу, какъ изъ глубины сердца…
Когда я ее спросилъ, понятно ли ей это, она отвчала:— Да.
Я продолжалъ говорить, такъ какъ ея глаза были устремлены на меня. — Если бъ вы только- знали, чего я только не насмотрюсь въ поляхъ, — сказалъ я.— Зимой, идешь себ по полю и видишь на снгу слды тетерева. Вдругъ слды исчезаютъ, птица улетла. Но отпечатку крыльевъ я вижу, въ какомъ направленіи полетла дичь, и черезъ нкоторое время я нахожу ее. И каждый разъ что-нибудь новое. Осенью я наблюдаю за падающими звздами. Неужели, думаю я тогда въ своемъ одиночеств, это былъ міръ, который содрогнулся? Міръ, который вотъ у меня на глазахъ разбивается вдребезги. И я, я видлъ паденіе звздъ! Ну, а когда наступаетъ лто, тогда чуть ли не на каждомъ листочк есть маленькое живое существо, у нкоторыхъ изъ нихъ нтъ крыльевъ, они никуда не могутъ уйти, они должны жить и умереть на томъ же маленькомъ листочк, на которомъ они появились на свтъ Божій. Представьте себ только! Иногда увидишь голубую муху. Да, объ этихъ вещахъ такъ мало приходится слышать, что я, право, не знаю, понятно ли вамъ все это?
— Да, да, я это понимаю!
— Ну вотъ иногда смотришь на траву и трава тоже, можетъ-быть, видитъ меня, кто знаетъ? Я смотрлъ на отдльную травку, она дрожитъ немного, и мн кажется, что это что-нибудь да значитъ, я думаю про себя: вотъ стоитъ травка и дрожитъ. Смотришь на обыкновенную сосну, и тамъ найдется втка, которая заставитъ тебя задуматься, но иногда въ горахъ я встрчаю и людей, случается.
Я посмотрлъ на нее. Она стояла, согнувшись, и внимательно смотрла, я не узналъ ее. Она была до такой степени сосредоточена, что совсмъ не обращала на себя вниманіе. У нея былъ глупый, противный видъ, ея нижняя губа отвисла.
— Да, да, — сказала она и выпрямилась.
Упали первыя капли дождя.
— Дождь идетъ, — сказалъ я тогда.
— Да, подумайте-ка: дождь, — сказала она и тотчасъ же пошла.
Я не провожалъ ее домой. Она одна пошла своей дорогой, я же поспшилъ къ своей хижин. Черезъ нсколько минутъ дождь пошелъ сильне. Вдругъ я слышу, кто-то бжитъ за мной, я останавливаюсь и вижу Эдварду. Она покраснла онъ усилія, чтобы догнать меня, и смялась.— Я совсмъ забыла, — сказала она, съ трудомъ дыша, — объ этой поздк въ рыбосушильни. Докторъ прізжаетъ завтра, вы будете свободны?— Завтра? хорошо. У меня есть время. — Я совсмъ забыла объ этомъ, — сказала она опять и улыбнулась
Когда она пошла, я обратилъ вниманіе на ея красивыя, стройныя ноги, он высоко намокли. Башмаки ея были стоптаны.

X.

Я помню очень хорошо одинъ день. Это былъ день, когда наступило для меня лто. Солнце теперь свтило и по ночамъ и къ утру высушивало землю. Воздухъ былъ мягкій и свжій посл послдняго дождя.
Было послобденное время, когда я явился на пристань. Вода была совершенно неподвижна. Были слышны смхъ и болтовня съ острова, гд мужчины и двушки были заняты рыбой. Веселый былъ этотъ день.
Да, разв было не весело? У насъ были съ собой корзины съ дой и виномъ, насъ было большое общество, размстившееся въ двухъ лодкахъ, молодыя женщины были въ свтлыхъ платьяхъ. Я былъ такъ доволенъ, я напвалъ что-то про себя.
Когда я сидлъ въ лодк, я думалъ, откуда набралась вся эта молодежь. Тутъ были дочери участковаго доктора, приходскаго фогта, нсколько гувернантокъ, дамы съ церковнаго двора, я никогда ихъ раньше не видлъ, он были для меня чужія, а между тмъ он относились ко мн такъ доврчиво, какъ-будто мы давно уже были знакомы. Со мной случилось нсколько неловкостей, я совсмъ отвыкъ обращаться съ людьми и часто говорилъ ‘ты’ молодымъ дамамъ, но на меня за это не сердились. Разъ я даже сказалъ ‘милая’ или ‘моя милая’, но мн и это простили и сдлали видъ, какъ-будто я этого не говорилъ.
На господин Мак, какъ всегда, была его ненакрахмаленная рубашка съ брилліантовой застежкой на ней. Онъ, кажется, былъ въ превосходномъ настроеніи и кричалъ другой лодк.— Поберегите же корзины съ бутылками, эй, вы сумасброды! Докторъ, вы отвтите мн за бутылки!
— Ладно! — отвчаетъ ему докторъ. И эти два возгласа на мор отъ лодки къ лодк звучали для меня такъ празднично и весело. На Эдвард было вчерашнее платье, какъ-будто у нея не было другого, или она не хотла его перемнить. И башмаки на ней были т же, что и вчера. Мн показалось, что ея руки не совсмъ были чисты, Но на голов у нея была совершенно новая шляпа съ перомъ. Она захватила съ собой свою перекрашенную кофточку, чтобы на ней сидть.
По желанію господина Мака, я разрядилъ свое ружье, когда мы выходили на берегъ, два выстрла изъ обоихъ стволовъ, потомъ прокричали ура. Мы пошли на островъ, люди, занятые сушкой рыбы, всмъ намъ кланялись, а господинъ Макъ разговаривалъ со своими рабочими. Мы нашли гусиную травку и лютикъ, вдли ихъ въ петлицы, нкоторые изъ насъ нашли колокольчики. Многочисленныя морскія птицы гоготали и кричали въ воздух и на берегу.
Мы расположились на зеленой лужайк, гд росло нсколько кривыхъ березокъ съ блой корой, открыли корзины, а господинъ Макъ занялся бутылками. Свтлыя платья, голубые глаза, звонъ стакановъ, море, блые паруса. Мы начали пть.
Лица разгорлись.
И часъ спустя мои мысли все еще исполнены ликованія: всякая мелочь дйствуетъ на меня: на шляп развивается вуаль, коса распускается, два глаза жмурятся отъ смха, и я тронутъ. Ахъ, этотъ день, этотъ день!
— Я слышала, у васъ маленькая престранная хижина, господинъ лейтенантъ?
— Да, настоящее гнздо. Боже, какъ я его люблю. Загляните какъ-нибудь ко мн, фрёкэнъ: существуетъ лишь одна хижина въ такомъ род, а за хижиной большой лсъ.
Другая подходитъ во мн и привтливо говоритъ:
— Вы здсь въ первый разъ на свер?— Да, — отвчаю, но я уже знаю все. По ночамъ я стою лицомъ къ лицу съ горами, солнцемъ, землей. Впрочемъ, я не хочу быть высокопарнымъ. Что за лто у васъ! Оно наступаетъ ночью, когда вс спятъ, и утромъ оно уже тутъ какъ тутъ. Я смотрлъ въ окно и самъ это видлъ. У меня два маленькія окна.
Подходитъ третья. Она очаровательна съ ея прелестнымъ голосомъ и крошечными руками. Какія он вс очаровательныя!
Третья говоритъ:
— Помняемтесь цвтами. Это приноситъ счастіе.
— Да, — сказалъ я и протянулъ руку.— Обмняемтесь цвтами, благодарю васъ. Какъ вы красивы, у васъ очаровательный голосъ, я все время васъ слушалъ.— Но она отнимаетъ свои голубые колокольчики и говоритъ:— Что съ вами? Я совсмъ не васъ имла въ виду.
Она имла не меня въ виду! Мн стало досадно, что я ошибся, мн захотлось домой, подальше отсюда, въ мою хижину, гд говорилъ со мной лишь одинъ втеръ.— Виноватъ, — сказалъ я, — простите меня! Остальныя дамы переглядываются и удаляются, чтобы не смущать меня еще больше.
Въ эту минуту кто-то быстро подошелъ ко мн, вс видли ее, это была Эдварда.
Она подошла прямо ко мн, она говоритъ- что-то, бросается мн на грудь, крпко обнимаетъ мою шею руками и цлуетъ меня нсколько разъ въ губы.
Она каждый разъ говоритъ что-то, но я ее не понимаю. Я вообще ничего не понялъ, сердце мое перестало биться, у меня осталось только впечатлніе отъ ея жгучаго взгляда. Когда она меня оставила, ея маленькая грудь поднималась и опускалась. Она продолжала тамъ стоять, высокая, стройная со смуглымъ лицомъ и шеей, съ сіяющими глазами, и ни на что не обращала вниманія. Вс смотрли на нее. Тутъ меня во второй разъ поразили ея черныя брови, изогнутыя на лбу. Но, Боже мой, она вдь поцловала меня въ присутствіи всхъ.— Что съ вами, фрёкэнъ Эдварда? спрашиваю я ее, и чувствую, какъ глубоко въ горл у меня бьется кровь, и это мшаетъ мн говорить отчетливо.
— Ничего, ровно ничего, — отвчаетъ она.— Просто мн такъ захотлось. Это пустяки.
Я снимаю шляпу и машинально откидываю волосы назадъ, продолжая стоять и смотрть на нее.— Ничего, — подумалъ я.
Въ это время раздается голосъ господина Мака съ другой стороны острова. Онъ что-то говоритъ, но мы не можемъ разобрать что, и я съ радостью думаю о томъ, что господинъ Макъ ничего не видлъ, ничего не знаетъ. Какъ хорошо, что онъ какъ разъ въ это время былъ на той сторон острова. Я чувствую себя облегченнымъ. Я подхожу къ компаніи и говорю, смясь, стараясь быть равнодушнымъ:— Могу я васъ всхъ просить извинить мн мое неприличное поведеніе, я самъ въ отчаяніи отъ этого, я воспользовался той минутой, когда фрёкэнъ Эдварда хотла помняться со мной цвтами, чтобы оскорбить ее, я у всхъ васъ прошу прощенія. Встаньте на мое мсто, я живу одинъ, я не привыкъ обращаться съ дамами, къ этому нужно еще прибавитъ, что я выпилъ сегодня вина, къ чему я также не привыкъ, окажите мн снисхожденіе. Я смялся и казался равнодушнымъ къ этому пустяку, чтобы онъ скорй былъ позабытъ, но въ глубин души я былъ серьезенъ. Мои слова не произвели никакого впечатлнія на Эдварду, она и не старалась скрывать свой поступокъ или сгладить впечатлніе своего опрометчиваго поведенія, напротивъ, она сла около меня и все время смотрла на меня. Временами она заговаривала со мной. Когда мы потомъ стали играть во ‘вдову’, она громко сказала:— Я хочу лейтенанта Глана. Я не буду бгать за кмъ-нибудь другимъ.— Чортъ возьми, да замолчите же вы! шепнулъ я ей и топнулъ ногой.
Удивленіе появилось на ея лиц, она скорчила болзненную гримасу и смущенно улыбнулась.
Я былъ глубоко тронутъ, я не могъ противостоять этому выраженію робости въ ея глазахъ и во всей ея худенькой фигур, я почувствовалъ къ ней любовь и взялъ ея длинную, узкую руку.
— Потомъ! — сказалъ я. — Теперь не нужно больше. Мы можемъ встртиться завтра.

XI.

Я слышалъ ночью, какъ Эзопъ вышелъ изъ своего угла и заворчалъ, я слышалъ это сквозь сонъ, но такъ какъ мн какъ разъ въ эту минуту снилась охота, то это ворчанье подошло къ моему снуя и я не проснулся. Когда въ два часа утра я вышелъ изъ хижины, на трав были слды двухъ человческихъ ногъ, кто-то былъ здсь, подошолъ сперва къ одному окну, потомъ къ другому. Слдъ исчезъ внизу по дорог.
Она пришла ко мн съ разгоряченными щеками и сіяющимъ лицомъ.
— Вы ждали?— спросила она.— Я боялась, что вы будете ждать.
Я не ждалъ, она была на дорог раньше меня.
— Хорошо вы спали?— сказалъ я. Я почти не зналъ, что ей сказать.
— Нтъ, я совсмъ не спала, — отвчала она. И она разсказала, что ночью она совсмъ не спала и просидла все время на стул съ закрытыми глазами. И потомъ она прошлась немного.
— Кто-то былъ ночью у моей хижины, — сказалъ я, — сегодня утромъ я видлъ слды на трав.— Она мняется въ лиц, она беретъ меня тутъ же на дорог за руку и ничего не отвчаетъ. Я смотрю на нее и спрашиваю:
— Можетъ-быть, это были вы?
— Да, — отвчала она и прижалась ко мн, — это была я, но вдь я васъ не разбудила, я шла такъ тихо, какъ только могла. Да, это была я. Я еще разъ была недалеко отъ васъ. Я люблю васъ.

XII.

Я встрчалъ ее каждый, каждый день. Я признаюсь, мн доставляло удовольствіе встрчаться съ нею, да, мое сердце льнуло къ ней. Это было два года тому назадъ, теперь я думаю объ этомъ, когда мн вздумается, все это приключеніе забавляетъ и разсиваетъ меня. А относительно двухъ зеленыхъ птичьихъ перьевъ я разъясню въ скоромъ времени. У насъ было нсколько мстъ, гд мы встрчались: у мельницы, на дорог, да даже у меня въ хижин, она приходила, куда мн хотлось.
— Добрый день! — кричала она мн всегда первая, и я отвчалъ:— Добрый день!
— Ты сегодня доволенъ, ты поешь, — говоритъ она, и ея глаза блестятъ.
— Да, я доволенъ, — отвчаю я.— У тебя пятно на плеч, это пыль, а можетъ-быть грязь съ дороги: я хочу поцловать это пятно, да, позволь мн его поцловать. Все, что на теб, вызываетъ во мн такую нжность. Ты смущаешь меня. Я не спалъ всю ночь.
И это была правда, и уже не одну ночь пролежалъ я безъ сна. Мы шли рядомъ вдоль дороги.
— Ну какъ по-твоему, я веду себя такъ, какъ теб этого хочется?— говоритъ она.— Быть-можетъ, я черезчуръ много болтаю. Нтъ? Но ты долженъ мн сказать, что ты вообще думаешь. По временамъ мн кажется, что это не можетъ такъ долго продолжаться.
— Что не можетъ продолжаться?— спрашиваю я.
— Да вотъ съ нами. Намъ не будетъ такъ хорошо. Вришь ли ты мн или нтъ, сейчасъ меня знобитъ, ледяная дрожь пробгаетъ у меня по спин, когда я подхожу къ теб. Это все отъ счастія.
— Да, такъ и со мной, — отвчаю я, — и меня пронизываетъ ледяная дрожь, какъ только я тебя вижу. Но нтъ, все будетъ хорошо, хочешь, я, похлопаю тебя немного по спин, чтобы согрть тебя.
Неохотно она соглашается на это. Ради шутки я похлопалъ ее немного посильне, чмъ нужно, ради шутки, я смюсь и спрашиваю, не помогло ли это.
— Ахъ, нтъ, будь такъ добръ, не колоти меня больше по спин.
Эти слова! Это прозвучало такъ безпомощно, когда она сказала:
— Будь такъ добръ…
Зачмъ мы пошли дальше по дорог. Можетъ-быть, она недовольна мной, моей шуткой?— сказалъ я про-себя и подумалъ:— посмотримъ.— Я сказалъ:
— Мн вспомнилась одна вещь. Однажды, во время прогулки на лодк, одна молодая дама сняла съ себя блый шелковый платокъ и повязала мн. Вечеромъ я сказалъ этой дам: завтра вы получите обратно вашъ платокъ, я велю его вымыть. Нтъ, отвчала она, дайте мн его теперь, я хочу сохранить его такъ, какъ онъ есть, въ томъ вид, какимъ онъ былъ у васъ. И она взяла платокъ. Три года спустя, я встртилъ опять молодую даму. А платокъ?— спросилъ я. — Она принесла платокъ. Онъ лежалъ въ бумаг, немытый. Я видлъ его собственными глазами.
Эдварда мелькомъ взглянула на меня.
— Да? и что же изъ этого вышло?
— Ничего, ровно ничего, — сказалъ я, — но мн кажется, это прекрасная черта.
Пауза.
— А гд теперь эта дама?
— За границей!
Мы больше не говорили объ этомъ, но когда ей нужно было уходить домой, она сказала:— Ну, покойной ночи. Не думай больше объ этой дам! — Я ни о комъ не думаю, кром тебя.
Я врилъ ей, я видлъ, что она говоритъ то, что думаетъ, и этого было для меня совершенно достаточно, только бы она думала обо мн… Я пошелъ за ней.
— Благодарю, Эдварда! — сказалъ я. Немного спустя я прибавилъ отъ всего сердца:— Ты черезчуръ добра ко мн, но я теб благодаренъ за то, что ты меня любишь. Богъ наградитъ тебя за это! Я не такъ великолпенъ, какъ многіе другіе, которыхъ ты могла бы избрать, но я весь твой, безпредльно твой, душой и тломъ. О чемъ ты думаешь? У тебя слезы на глазахъ.
— Это ничего! — отвтила она, — это звучитъ такъ странно, что Богъ наградитъ меня. Ты говоришь такъ, какъ-будто… Я тебя такъ люблю!— И вдругъ она бросилась мн на шею тутъ же на дорог и крпко поцловала.
Когда она ушла, я свернулъ съ дороги и пробрался въ лсъ, чтобы спрятаться и остаться Одному со своей радостью. Потомъ, взволнованный, я снова вышелъ на дорогу, чтобы посмотрть, не видлъ ли кто, что я вошелъ въ лсъ, но я никого не увидлъ.

XIII.

Лтнія ночи, тихое море и безконечно спокойный лсъ. Ни крика, ни шума шаговъ съ дороги. Мое сердце было какъ-будто наполнено темнымъ виномъ. Моль и ночныя бабочки безшумно влетаютъ ко мн въ окно, привлеченныя свтомъ очага, и запахомъ жареной дичи. Он ударяются съ глухимъ шумомъ о потолокъ, летаютъ около самого моего уха, такъ что меня пронизываетъ дрожь, и садятся на блую пороховницу на стн.
Я наблюдаю за ними, он сидятъ, дрожатъ и смотрятъ на меня, это — шелкопряды, древоточицы и моль. Нкоторые изъ нихъ похожи на летающіе анютины глазки.
Я выхожу изъ хижины и прислушиваюсь. Ничего, ни малйшаго шума. Все стоитъ. Воздухъ свтился отъ летающихъ наскомыхъ, отъ миріадъ чиркающихъ крылышекъ… Тамъ, на опушк лса растетъ папоротникъ и борецъ, цвтетъ верескъ, я люблю его маленькіе цвточки. Хвала теб, Господи, за каждый виднный мной цвтокъ! Они были маленькими розами на моемъ пути, и я плачу отъ любви къ нимъ. Гд-то вблизи растетъ дикая гвоздика, и я ее не вижу, но я чувствую ея запахъ. Но теперь, въ ночные часы, въ лсу развернулись большіе блые цвты, ихъ рыльца открыты, они дышатъ, мохнатыя бабочки опускаются на ихъ листья, и все растеніе содрогается. Я хожу отъ одного цвтка къ другому, они опьянены, это опьяненные цвты, и я вижу, какъ они опьяняются.
Легкіе шаги, чье-то дыханіе, радостный привтъ.
Я откликаюсь, бросаюсь на дорогу, обнимаю колни, ея скромное платье.
— Добрый вечеръ, Эдварда, — говорю я еще разъ, обезсилвъ отъ счастія.
— Какъ ты меня любишь!— шепчетъ она.
— Какъ я долженъ быть благодаренъ теб! — отвчаю я.— Ты моя, весь день мое сердце спокойно и думаетъ о теб. Ты прекраснйшая двушка на земл, и я цловалъ тебя. Часто при мысли, что я цловалъ тебя, я начинаю краснть отъ радости.
— Почему ты меня такъ сильно любишь именно сегодня вечеромъ?— спрашиваетъ она.
На это иного есть причинъ, стоило мн только о ней подумать, и я уже любилъ ее. Этотъ взглядъ изъ-подъ высоко изогнутыхъ бровей и эта смуглая милая кожа!
— А разв я не долженъ тебя любить?— говорю я.— Вотъ я здсь брожу одинъ и благодарю каждое деревцо, что ты молода и здорова. Однажды на одномъ балу была одна молодая дама, она сидла вс танцы, и никто не приглашалъ ее. Я ее не зналъ, но лицо ея произвело на меня впечатлніе, и я поклонился.— Ну?— Нтъ, она покачала головой.— Фрёкэнъ не танцуетъ?— сказалъ я.— Можете вы это понять, — отвчала она, — мой отецъ былъ такой стройный, моя матъ была безупречной красоты, и отецъ сразу побдилъ мою мать. А я — хромая.
Эдварда посмотрла на меня.
— Сядемъ, — сказала она. Мы сли на верескъ.
— Знаешь что моя подруга про тебя говоритъ?— начала она.— Она говоритъ, что у тебя взглядъ звря, и когда ты на нее смотришь, она совсмъ теряетъ разсудокъ. Она говоритъ, что это такое ощущеніе, какъ-будто ты прикасаешься къ ней.
Во мн промелькнула какая-то особенная радость, когда я это услыхалъ, не за себя, а за Эдварду, и я подумалъ: ‘Мн только до одной дло, а что говоритъ эта про мой взглядъ?’ Я спросилъ:— Кто была эта подруга?
— Этого я теб не скажу, — отвчала она, — но это одна изъ бывшихъ съ нами на рыбосолильн.
— Да, да, — говорю я.
Мы заговорили о другихъ вещахъ.
— Мой отецъ на-дняхъ узжаетъ въ Россію, — сказала она, — и тогда я устрою праздникъ. Ты былъ когда-нибудь на Кухольмен? Мы возьмемъ съ собой дв корзины съ виномъ, съ нами подутъ опять дамы съ церковнаго двора, отецъ далъ уже мн вино. Не правда ли, ты больше не будешь смотрть такъ на мою подругу? Нтъ, будешь? Ну, тогда я не приглашу ее.
И, не говоря ни слова, она бросилась мн на грудь и смотрла на меня, пристально смотрла мн въ лицо, и слышно было, какъ она дышала.
Ея взглядъ былъ совсмъ черный.

XIV.

Радость опьяняетъ. Я разряжаю свое ружье, и неизмнное эхо отвчаетъ отъ одной горы къ другой, несется надъ моремъ и раздается въ ушахъ заспавшагося рулевого. Чему я радуюсь? Мысли пришедшей мн въ голову, воспоминанію, лсному звуку, человку. Я думаю о ней, я закрываю глаза, стою неподвижно на дорог и думаю о ней, я считаю минуты.
Меня мучитъ жажда, и я пью изъ ручья, теперь я отсчитываю сто шаговъ впередъ и сто шаговъ назадъ. ‘Теперь уже поздно, думаю я.— Не случилось ли чего-нибудь? Прошелъ мсяцъ, а вдь мсяцъ ужъ не такъ много времени’. За это время ничего не случилось. Но ночи бываютъ иногда такими длинными, и мн тогда приходитъ мысль окунуть свою шляпу въ ручей и снова высушитъ ее, чтобы скоротать время ожиданія.
Я считалъ время по ночамъ.
Иногда наступала ночь, и Эдварды не было, разъ она не приходила дв ночи подъ рядъ. Дв ночи. Ничего не случилось, но мн казалось, что мое счастіе достигло уже своей высшей точки.
А разв этого не было?
— Эдварда, ты слышишь, какъ неспокойно сегодня въ лсу? Что-то шевелится, не переставая, въ большихъ земляныхъ кучахъ, и большіе листья дрожатъ. Можетъ-бытъ, что-нибудь происходитъ, впрочемъ, я не то хотлъ сказать. Тамъ, въ вышин, я слышу, какъ поетъ птица, это просто синица, но она вотъ ужъ дв ночи сидитъ все на одномъ и томъ же мст и манитъ къ себ. Слышишь какой своеобразный, своеобразный звукъ?
— Да, я слышу. Но почему ты меня объ этомъ спрашиваешь?
— О, просто такъ. Она сидитъ тамъ уже дв ночи, я только это хотлъ сказать… Благодарю, благодарю тебя, что ты пришла сегодня вечеромъ, моя возлюбленная! Я сидлъ и ждалъ тебя сегодня или завтра вечеромъ, я такъ радъ, что ты пришла.
— И я тоже не спала. Я постоянно думаю о теб. Я собрала и сохранила осколки стакана, который ты однажды опрокинулъ, помнишь? Отецъ ухалъ сегодня ночью. Ты долженъ простить, что я такъ долго не приходила, мн такъ много нужно было уложить, о многомъ напомнить. Я знала, что ты былъ здсь, въ лсу, и ждалъ меня, и я плакала и укладывала.
‘Но вдь прошло дв ночи, подумалъ я, что же она длала первую ночь? И отчего нтъ прежней радости въ ея глазахъ?’
Прошелъ часъ. Синица умолкла. Лсъ былъ мертвъ. Нтъ, нтъ, ничего не случилось, все было попрежнему, она пожала мн руку, пожелала покойной ночи и съ любовью посмотрла на меня.
— Завтра?— сказалъ я.
— Нтъ, не завтра.
Я не спросилъ, почему.
— Завтра вдь будетъ нашъ праздникъ, — сказала она, смясь.— Я хотла тебя поразитъ, но ты сдлалъ такое грустное лицо, что я должна была сказать теб сейчасъ. А то я пригласила бы тебя письмомъ.
У меня стало несказанно легко на душ. Она пошла и кивнула мн на прощаніе головой.
— Одна вещь, — сказалъ я, не двигаясь со своего мста.
— Сколько времени прошло съ тхъ поръ, какъ ты собрала осколки и сохранила ихъ?
— Да, этому, можетъ-быть, недля, дв недли!.. Да, можетъ-быть, дв недли тому назадъ. Но почему ты спрашиваешь объ этомъ? Нтъ, я скажу теб: правду, я сдлала это вчера.— Она сдлала это вчера, еще вчера она думала обо мн. Ну, тогда все хорошо!

XV.

Об лодки были спущены, и мы сли въ нихъ. Мы пли и болтали. Кухольменъ лежалъ за островами, и нужно было порядочно времени, чтобы до него дохать, въ это время мы разговаривали другъ съ другомъ съ одной лодки на другую.
Докторъ былъ одтъ въ свтлое, какъ и дамы, я еще никогда не видлъ его такимъ довольнымъ, онъ все время принималъ участіе въ разговор, онъ не былъ больше молчаливымъ слушателемъ. На меня онъ произвелъ такое впечатлніе, будто онъ выпилъ и навесел. Когда мы пристали къ берегу, онъ овладлъ на нкоторое время вниманіемъ общества. Онъ привтствовалъ насъ. Я подумалъ: ‘Ишь ты, Эдварда выбрала его хозяиномъ’.
Онъ въ высшей степени былъ любезенъ съ дамами. По отношенію къ Эдвард онъ былъ вжливъ, дружески, часто отечески предупредителенъ и, какъ уже не разъ бывало, педантически поучителенъ.
Она заговорила о какой-то дам.— Я родилась въ 38 году, — сказала она вдругъ. А онъ переспросилъ:— Вы хотите сказать, въ тысяча восемьсотъ тридцать восьмомъ году?— Когда я что-нибудь говорилъ, онъ слушалъ вжливо и внимательно.
Молодая двушка подошла ко мн и поклонилась. Я не узналъ ея.
Я не могъ вспомнить ея и сказалъ нсколько удивительныхъ словъ, надъ которыми она разсмялась.
Это была одна изъ дочерей пробста, мы были съ ней вмст въ рыбосушильн, и я пригласилъ ее къ себ въ хижину. Мы поговорили съ ней нкоторое время. Проходитъ часъ, два. Мн скучно, я пью вино, которое наливаютъ, присоединяюсь къ компаніи, болтаю со всми.
Но тмъ не мене я длаю нсколько ошибокъ, теряю почву подъ ногами и не знаю, какъ мн отвтить на любезность въ данную минуту, я говорю какъ-то несвязно, или даже молчу и сержусь на себя. Тамъ, у большого камня, который служитъ намъ столомъ, сидитъ докторъ и жестикулируетъ.
— Душа! что такое, въ сущности, душа?— говоритъ онъ. Дочь пробста обвиняла его въ томъ, что онъ — вольнодумецъ, такъ, значитъ, нельзя думать свободно. Адъ представляютъ себ чмъ-то въ род дома подъ землей, гд сидитъ діаволъ въ роли столоначальника, нтъ, онъ вдь его величество. Ему бы хотлось поговоритъ объ алтарномъ изображеніи Христа въ филіальной церкви, фигура Христа, нсколько іудеевъ и іудеянокъ, превращеніе воды въ вино, хорошо. Но у Христа сіяніе вокругъ головы. Что такое это сіяніе? Желтый обручъ, покоящійся на трехъ волоскахъ.
Дв дамы въ ужас всплеснули руками. Но докторъ зналъ, какъ выпутаться, и сказалъ шутя:— Не правда ли, это звучитъ ужасно? Я согласенъ съ этимъ. Но если повторяешь это себ, повторяешь семь, восемь разъ и размышляешь объ этомъ, то это начинаетъ звучать уже немного лучше… Осмлюсь я просить чести выпить съ дамами.
И онъ всталъ на колни, на траву, передъ обими дамами, но не снялъ шляпы и не положилъ ее передъ собой, но держалъ ее высоко въ воздух лвой рукой и опустошилъ стаканъ, опрокинувъ голову. Его непоколебимая увренность и меня одушевила, и я выпилъ бы съ нимъ, если онъ не осушилъ уже своего стакана.
Эдварда слдила за нимъ глазами, я подошелъ къ ней и сказалъ: — Будемъ мы сегодня опять играть во вдову?
Она немного вздрогнула и встала.— Не забудь, что мы теперь не говоримъ больше другъ другу ‘ты’!— шепнула она.
Но я вовсе и не думалъ говорить ей ‘ты’. Я отошелъ.
Проходитъ еще часъ. День кажется такимъ длиннымъ. Я давнымъ-давно ухалъ бы къ себ домой, если бы у меня была третья лодка, Эзопъ лежитъ привязаннымъ къ хижин и, можетъ-быть, думаетъ обо мн. Мысли Эдварды, вроятно, очень далеко отъ меня, она говоритъ о счастіи ухать прочь въ другія мста, ея щеки разгорлись, и она начала даже длать ошибки.
— Никто бы не былъ боле счастливе, чмъ я въ этотъ день…
— Боле счастлива, — говоритъ докторъ.
— Что? — спрашиваетъ она
— Боле счастливе.
— Этого я не понимаю.
— Вы сказали ‘боле счастливе’, больше ничего.
— Разв я такъ сказала? Извините, никто не былъ бы счастливе меня въ тотъ день, когда я стояла бы на палуб корабля. Иногда меня тянетъ въ такія мста, о которыхъ я даже ничего не знаю.
Она куда-то стремилась, она больше не думала обо мн.
Я видлъ по ея лицу, что она совсмъ забыла меня. Ну что же объ этомъ говорить? Вдь я, самъ видлъ это по ея лицу! И минуты тянулись грустно, медленно. Я многихъ спрашивалъ, не пора ли намъ хать домой. Теперь уже поздно! говорилъ я, а Эзопъ лежитъ въ хижин, привязанный. Но никому не хотлось домой.
Я пошелъ третій разъ къ дочери пробста, я подумалъ: ‘Это она говорила о моемъ звриномъ взгляд’. Мы чокнулись съ ней, у ней были бгающіе глаза, они никогда не были спокойны. Она смотрла все время на меня.
— Скажите мн, — началъ я, — вамъ не покажется, фрёкэнъ, что люди здсь подобны короткому лту? Они минутны и очаровательны, какъ и оно.
Я говорилъ громко, очень громко, и длалъ это съ цлью. Я продолжалъ громко говоритъ и еще разъ попросилъ фрёкэнъ постить меня, посмотрть мою хижину.— Богъ наградитъ васъ за это, — говорилъ я, чувствую себя совсмъ несчастнымъ. И я думалъ про-себя, что я, можетъ-быть, найду что-нибудь подарить ей, если она придетъ, но у меня, кажется, ничего другого и нтъ, кром моей пороховницы.
Фрёкэнъ общалась притти. Эдварда сидла отвернувшись и предоставляла мн говоритъ сколько угодно. Она прислушивалась къ тому, что говорили, и время отъ времени вставляла свое слово. Докторъ гадалъ молодымъ дамамъ по рук и давалъ свободу своему языку, у него у самого были красивыя маленькія руки и на одномъ пальц было кольцо.
Я чувствовалъ себя лишнимъ и слъ поодаль на камень. День клонился къ вечеру.— Вотъ я сижу здсь одинокій на камн, — сказалъ я про-себя, — единственный человкъ, который могъ бы меня отсюда увезти, оставляетъ меня преспокойно сидть. Впрочемъ, все равно. Чувство безконечнаго одиночества овладло мной. До меня доносился разговоръ, и я слышалъ, что Эдварда смялась, услышавъ этотъ смхъ, я вдругъ поднялся и подошелъ къ компаніи, раздраженіе исчезло.
— Одну минутку, — сказалъ я.— Пока я сидлъ тамъ, мн пришло въ голову, что можетъ-быть, вы хотите посмотрть мою книгу съ мухами.— И я досталъ свою книгу.— Извините, что я не вспомнилъ этого раньше, будьте добры и просмотрите мою книгу, вы сдлаете мн удовольствіе, вы должны все посмотрть, здсь есть красныя, желтыя мухи.
Говоря кто, я снялъ свою шляпу, это было совсмъ лишнее, и я снова надлъ ее. Нсколько минутъ царило молчаніе, и никто не бралъ у меня книги. Наконецъ докторъ протянулъ руку и вжливо сказалъ:
— Благодарю васъ, позвольте намъ посмотрть эти вещицы. Для меня всегда было загадкой, какъ составляются такія книги.
— Я самъ ихъ составляю, — сказалъ я, исполненный къ нему благодарности. И я тотчасъ же началъ объяснятъ, какъ я это длалъ. Это такъ просто. Я покупалъ перьевъ и крючковъ, они не особенно хорошо были сдланы, но вдь, это для собственнаго употребленія. Можно было покупать готовыя мухи, он были очень красивы. Эдварда бросила равнодушный взглядъ на меня и на мою книгу и продолжала разговаривать со своими подругами.
— Вотъ здсь и матеріалъ, — сказалъ докторъ.— Посмотрите, какія красивыя перья!
Эдварда взглянула.
— Зеленыя очень красивы, — сказала она, — дайте мн ихъ посмотрть, докторъ.
— Оставьте ихъ себ, — воскликнулъ я, — прошу васъ объ этомъ. Это два зеленыя птичьи пера. Доставьте мн это удовольствіе, это будетъ для васъ воспоминаніемъ.
Она посмотрла на нихъ и сказала:— Они кажутся то зелеными, то золотыми, смотря по тому, какъ ихъ держать на солнц. Хорошо, благодарю, если вамъ такъ хочется мн ихъ отдать.
— Да, я хочу вамъ ихъ датъ, — сказалъ я. Она взяла перья. Тотчасъ посл этого докторъ вернулъ мн книгу и поблагодарилъ. Онъ поднялся и спросилъ, не пора ли намъ подумать о возвращеніи домой.
Я сказалъ:
— Да, Бога ради. У меня дома осталась собака, да, видите ли, эта собака — мой другъ, она лежитъ и думаетъ обо мн, а когда я прихожу, она кладетъ переднія лапы на подоконникъ и встрчаетъ меня. День былъ такой прекрасный, онъ скоро кончится, подемте домой. Благодарю васъ всхъ за компанію.
Я стоялъ поодаль, чтобы видть, какую лодку выберетъ Эдварда: я ршилъ хать въ другой. Вдругъ она позвала меня. Я съ удивленіемъ посмотрлъ на нее, ея лицо пылало. Потомъ она подошла ко мн, протянула мн руку и нжно сказала:
— Благодарю за перья!… Мы вдь подемъ въ одной и той же лодк?
— Если хотите, — отвчалъ я.
Мы сли въ лодку, она сла рядомъ со мной на скамейк, такъ что касалась меня своимъ колномъ. Я посмотрлъ на нее и она посмотрла на меня одно мгновеніе. Мн было пріятно прикосновеніе ея колна, я чувствовалъ себя вознагражденнымъ за этотъ неудавшійся день, и ко мн возвращалось радостное настроеніе, какъ вдругъ она перемнила положеніе, повернулась ко мн спиной и начала говорить съ докторомъ, сидвшимъ у руля. Въ продолженіе цлой четверти часа я вовсе не существовалъ для нея. Тогда я сдлалъ то, въ чемъ я потомъ очень раскаивался, и до сихъ поръ не могу забыть. У нея упалъ съ ноги башмакъ, я схватилъ его и швырнулъ далеко въ воду, отъ радости ли, что она была такъ близко ко мн, или желая обратить на себя ея вниманіе и напомнить ей о моемъ существованіи — не знаю. Все это произошло такъ быстро, я и не думалъ, я поддавался какому-то внушенію. Дамы подняли крикъ, я самъ былъ словно раздавленный тмъ, что я сдлалъ, по какая была въ томъ польза? Дло было сдлано. Ко мн пришелъ на помощь докторъ, онъ крикнулъ: ‘Гребите’ и сталъ править къ башмаку. Въ слдующее мгновеніе гребецъ уже схватилъ его, какъ разъ когда башмакъ уже исчезалъ подъ водяной поверхностью. Гребецъ измочилъ рукавъ по самый локоть.
Тогда раздалось въ обихъ лодкахъ громогласное ура по случаю спасенія башмака.
Я былъ пристыженъ и чувствовалъ, что мняюсь въ лиц въ то время, какъ я вытиралъ башмакъ носовымъ платкомъ. Эдварда взяла его у меня молча. И, спустя лишь нкоторое время, она сказала: — Никогда ничего подобнаго я не видла.
— Да, не правда ли?— сказалъ я тоже. Я улыбнулся и принялъ важный видъ, я старался показать, что эту шутку я выкинулъ потому, что что-то подъ этимъ кроется. Но что могло подъ этимъ крыться? Докторъ въ первый разъ посмотрлъ на меня съ презрніемъ.
Прошло нкоторое время, лодки плыли домой, непріятное настроеніе общества исчезло, мы пли, приближаясь къ пристани.
Эдварда сказала:
— Знаете, мы вдь еще не все вино выпили, осталось еще много. Мы устроимъ еще праздникъ, второй праздникъ, попозже, мы будемъ танцовать, мы дадимъ балъ въ нашемъ зал.
Когда мы вышли на берегъ, я началъ свои извиненія передъ Эдвардой.
— Какъ мн хочется скорй назадъ въ свою хижину, — сказалъ я.— Это былъ мучительный для меня день.
— Разв это былъ мучительный для васъ день, господинъ лейтенантъ?
— Я полагаю, — сказалъ я и отвернулся въ сторону, — я полагаю, что испортилъ день себ и другимъ. Я бросилъ вашъ башмакъ въ воду.
— Это была замчательная выдумка.
— Простите меня, — сказалъ я.

XVI.

Богъ мн свидтель, я ршилъ сохранить спокойствіе, что бы ни случилось. Разв я навязывался на знакомство съ ней?
Нтъ, нтъ, никогда, я очутился лишь въ одинъ прекрасный день на ея дорог, когда она проходила. И что за лто здсь, на свер. Майскіе жуки уже перестали летать, и люди становились для меня все мене и мене понятны, хотя солнце освщало ихъ и день и ночь. На что смотрли ихъ голубые глаза и какія мысли таились за ихъ страшными лбами? Впрочемъ, они вс были для меня безразличны. Я бралъ свои удочки и ловилъ рыбу два дня, четыре дня, по ночамъ я лежалъ въ своей хижин съ широко раскрытыми глазами…
— Я четыре дня не видлъ васъ, Эдварда?
— Четыре дня, врно. Но, послушайте, у меня много было дла. Вотъ подите, посмотрите!
Она повела меня въ залъ.
Столы были вынесены, стулья были разставлена по стнамъ, каждая вещь была переставлена съ своего мста, люстра, печь и стны были фантастически задрапированы черной матеріей изъ лавки и убраны верескомъ, рояль стоялъ въ углу.
Это было ея приготовленіе къ ‘балу’.— Какъ вы это находите?— спросила она.
— Чудесно, — отвчалъ я. Мы вышли изъ комнаты.
Я сказалъ:—Но, послушайте, Эдварда, вы совершенно и окончательно забыли меня?
— Я васъ не понимаю, — отвчала она удивленно.— Разв вы не видите, все это я сама сдлала. Такъ возможно ли мн было притти къ вамъ?— Нтъ, — сказалъ я, — вы, можетъ-быть, не могли ко мн притти.— Я былъ утомленъ и измученъ безсонницей, слова мои безсмысленны и безсвязны, весь день я чувствовалъ себя несчастнымъ.— Да, вы не могли ко мн притти. Что я хотлъ сказать: однимъ словомъ произошла какая-то перемна между нами, что-то случилось. Да, но по вашему лицу я не могу прочесть, что именно. Какой у васъ страшный лобъ, Эдварда. Я сейчасъ только это замтилъ.
— Но я васъ не забыла! — воскликнула она покраснвъ и взявъ меня вдругъ подъ руку.
— Нтъ, нтъ, можетъ-быть вы и не забыли меня. Но тогда я совсмъ не знаю, что говорю. Одно изъ двухъ!…
— Завтра вы получите приглашеніе. Вы должны со мной танцовать. Какъ мы будемъ танцовать?!
— Вы проводите меня кусочекъ дороги?— спросилъ я.
— Сейчасъ? Нтъ, я не могу, — отвчала она.— Сейчасъ прідетъ докторъ и долженъ мн кое въ чемъ помочь, тамъ нужно кончить. Да, такъ на находите, что комната такъ сойдетъ? Но не думаете ли вы…
Передъ домомъ остановился экипажъ.
— Докторъ сегодня пріхалъ въ экипаж? — спрашиваю я.
— Да, я послала за нимъ экипажъ, я хотла…
— Поберечь его больную ногу, да. Нтъ, позвольте мн теперь удалиться… Здравствуйте, здравствуйте, докторъ! Радъ васъ видть. Какъ всегда, здоровы и бодры? Надюсь, вы извините меня, что я исчезаю.
На улиц, у крыльца, я обернулся еще разъ. Эдварда стояла у окна и смотрла мн вслдъ, она раздвинула обими руками гардины, чтобы видть, выраженіе ея лица было задумчивое. Смшная радость овладваетъ мной, я быстро удаляюсь отъ дома, легкой походкой, съ потемнвшимъ взглядомъ, ружье въ моей рук казалось легкимъ, какъ тросточка. ‘Если бы я ею обладалъ, я былъ бы хорошимъ человкомъ’, подумалъ я. Я достигъ лса и продолжалъ думать: ‘Если бы я ею обладалъ, я служилъ бы ей неустанно, какъ никто, и если бы она оказалась недостойной меня и требовала бы отъ меня невозможнаго, я бы сдлалъ все, что могъ, да даже больше чмъ могъ, и я радовался бы тому, что она моя…’
Я остановился, всталъ на колни и въ порыв смиренія и надежды сталъ цловать какія-то травки на краю дороги, потомъ я снова всталъ.
Въ заключеніе я почувствовалъ въ себ увренность.
Ея измнившееся за послднее время поведеніе было просто ея манерой, она стояла и смотрла мн вслдъ, когда я уходилъ, она стояла у окна и слдила за мной взглядами, пока я не исчезъ, что же она могла сдлать большаго.
Мой восторгъ совершенно смутилъ меня, я былъ голоденъ, и я не чувствовалъ этого.
Эзопъ бжалъ впереди, минуту спустя, онъ началъ лаять. Я поднялъ голову, женщина, съ блымъ платкомъ на голов, стояла на углу, около хижины, это была Ева, дочь кузнеца.
— Здравствуй, Ева! — крикнулъ я.
Она стояла около высокаго сраго камня, лица у нея было красное, она сосала свой палецъ.
— Это ты, Ева. Что теб нужно?
— Эзопъ меня укусилъ, — отвчала она и потупила глаза.
Я осмотрлъ ея палецъ. ‘Она сама себя укусила’. У меня мелькнула мысль, и я спрашиваю:
— Ты уже давно здсь стоишь и ждешь?
— Нтъ, не долго, — отвчаетъ она.
И прежде, чмъ кто-нибудь изъ насъ сказалъ еще слово, я беру ее за руку и веду ее въ хижину.

XVII.

Я пришелъ какъ всегда прямо съ рыбной ловли и очутился на ‘балу’ съ ружьемъ и ягдташемъ, только на этотъ разъ я надлъ свою лучшую кожаную куртку. Было уже поздно, когда я пришелъ въ Сирилундъ, я слышалъ, что въ дом танцовали, немного спустя, раздались возгласы: ‘Охотникъ пришелъ, лейтенантъ!’ Меня окружили нсколько молодыхъ людей и хотли видть мою добычу, я подстрлилъ пару морскихъ птицъ и поймалъ нсколько вохнъ. Эдварда, улыбаясь, поздоровалась со мной, она танцовала передъ этимъ и раскраснлась.
— Первый танецъ со мной, — сказала она.
И мы начали танцовать. Никакого несчастія не случилось, у меня кружилась голова, но я не упалъ. Мои высокіе сапоги скрипли, я самъ слышалъ этотъ скрипъ и ршилъ не танцовать больше, кром того, я поцарапалъ крашеный полъ. Но я радовался, что не надлалъ еще чего-нибудь хуже.
Оба приказчика господина Мака были налицо и танцовали основательно и серьезно, докторъ усердно принималъ участіе въ тяжелыхъ танцахъ. Кром этихъ мужчинъ были еще четыре молодыхъ человка, сыновья первыхъ лицъ при главной церкви, пробста и окружного врача. Потомъ пришелъ туда незнакомый торговый агентъ, онъ отличался красивымъ голосомъ и напвалъ въ тактъ съ музыкой, временами онъ смнялъ дамъ у рояля.
Я уже не помню, какъ прошли первыя часы, но изъ второй части ночи я все помню. Красное солнце все время свтило въ комнату, и морскія птицы спали. Насъ угощали виномъ и пирожками, мы громко разговаривали, пли, смхъ Эдварды весело и беззаботно раздавался по комнатамъ.
Но отчего она ни слова не говорила со мной? Я подошелъ къ ней и хотлъ сказать любезность, какую только могъ, на ней было черное платье, можетъ-быть это было ее конфирмаціонное платье, оно стало коротко для нея, но оно шло къ ней, когда она танцовала, и это я хотлъ ей сказать…
— Какъ это черное платье…— началъ я. Но она встала, обняла одну изъ своихъ подругъ и ушла съ ней. Это я повторилъ нсколько разъ.
— Ну, хорошо, — подумалъ я, — что же съ этимъ подлаешь? Но почему тогда она стоитъ у окна и грустно смотритъ мн вслдъ, когда я отъ нея ухожу?
Одна дама пригласила меня танцовать. Эдварда сидла недалеко, и я громко отвтилъ:— Нтъ, я сейчасъ уйду.
Эдварда вопросительно посмотрла на меня и сказала:— Уйдете? О, нтъ, вы не уйдете.
Я остолбенлъ и чувствовалъ, что стиснулъ зубами губы.
— То, что вы сейчасъ сказали, кажется, очень многозначительно, фрёкэнъ Эдварда, — сказалъ я мрачно и сдлалъ нсколько шаговъ къ двери.
Докторъ загородилъ мн дорогу, и сама Эдварда быстро подошла.
— Не понимайте меня неправильно, — сказала она горячо.— Я хотла сказать, что вы, вроятно, будете послднимъ, который уйдетъ, самымъ послднимъ. И кром, всего того только часъ… Послушайте, — продолжала она съ блестящими глазами, — вы дали нашему гребцу пятъ талеровъ за то, что онъ спасъ мой башмакъ отъ потопленія. Но это черезчуръ большая цна.
И она искренно разсмялась, обернувшись къ остальнымъ.
Я стоялъ съ широко раскрытымъ ртомъ, обезоруженный и смущенный.
— Вамъ угодно шутитъ, — сказалъ я, — я не давалъ вашему гребцу пяти талеровъ.
— Вотъ какъ, вы не давали?— Она открыла въ кухню дверь и позвала гребца.— Іаковъ, ты помнишь нашу поздку въ Кухольменъ? Ты спасъ мой башмакъ, упавшій въ воду?
— Да, — отвчалъ Іаковъ.
— Ты получилъ пятъ талеровъ за то, что спасъ мой башмакъ?
— Да, вы дали мн…
— Хорошо. Ты можешь итти.
Чего она хочетъ достигнуть этой выходкой?— подумалъ я.— Хочетъ ли она меня пристыдить? Это ей не удастся, я не красню отъ такихъ вещей. Я сказалъ громко и ясно:
— Я долженъ всмъ сказать, что это или ошибка или обманъ. Мн и въ голову не приходило давать гребцу пять талеровъ за вашъ башмакъ. Я можетъ-бытъ, долженъ былъ это сдлать, но пока этого не было.
— А теперь будемъ продолжать танцовать, — сказала она, наморщивъ лобъ, — отчего мы не танцуемъ?
— Она должна мн дать объясненіе, — сказалъ я про-себя, я пошелъ и началъ выжидать минуты, когда бы я могъ съ ней поговорить. Она пошла въ сосднюю комнату, я за ней.
— Ваше здоровье! — сказалъ я и хотлъ съ ней чокнуться.
— У меня пустой стаканъ, — отвтила она коротко.
— Я думалъ, что это вашъ стаканъ!
— Нтъ, это не мой, — сказала она и отвернулась къ своему сосду.
— Въ такомъ случа извините меня!
Многіе изъ гостей замтили этотъ маленькій инцидентъ. Сердце заколотилось у меня въ груди, я сказалъ, задтый за живое:
— Но все-таки вы должны дать мн объясненіе…
Она встала, взяла меня за об руки и сказала убдительно:
— Но не сегодня, не сейчасъ, мн такъ грустно. Боже, какъ вы на меня смотрите! А когда-то мы были друзьями…
Пораженный, я отвернулся и пошелъ къ танцующимъ.
Вскор посл этого вошла и Эдварда, она встала у рояля, гд сидлъ торговый агентъ и игралъ танцы, ея лицо въ эту минуту было полно тайной грусти.
— Я никогда не училась играть, — говорила она, съ потемнвшимъ взглядомъ смотря на меня.— Ахъ, если бы я умла.
На это я ей ничего не могъ отвтить. Но сердце мое снова стремилось къ ней и я спросилъ:
— Отчего вы вдругъ стали такой печальной, Эдварда? Если бы вы знали, какъ я страдаю отъ этого.
— Не знаю почему, — отвчала она. — Можетъ-быть, отъ всего, вмст взятаго. Если бы эти люди могли бы сейчасъ же уйти, вс до одного. Нтъ, не вс, не забудьте, вы должны быть послднимъ.
И снова я ожилъ при этихъ словахъ, и глаза мои замтили свтъ въ комнат, наполненной солнцемъ. Ко мн подошла дочь пробста и начала со мной разговоръ, я бы хотлъ, чтобы она была далеко, далеко отъ меня, и отвчалъ ей коротко. Я все время не смотрлъ на нее, потому что, вроятно, это она говорила о моемъ звриномъ взгляд.
Она обратилась къ Эдвард и разсказала ей, какъ однажды за границей, кажется въ Рим, ее преслдовалъ на улиц какой-то господинъ.
— Изъ одной улицы въ другую онъ все бжалъ за мной и улыбался, — говорила она.
— Такъ разв онъ былъ слпой?— воскликнулъ я, чтобъ доставить удовольствіе Эдвард. И при этихъ словахъ я пожалъ плечами.
Молодая дама тотчасъ же поняла мой грубый намекъ и отвчала:
— Да, по всей вроятности, разъ онъ могъ преслдовалъ такую старую и отвратительную особу, какъ я.
Но не добился отъ Эдварды благодарности, она увела свою подругу, он шептались между собой и качали головой. Съ этой минуты я былъ вполн предоставленъ самому себ.
Проходитъ еще часъ, морскія птицы тамъ, на шхерахъ, уже начинаютъ просыпаться, ихъ крикъ доносится до насъ черезъ раскрытыя окна. Радость охватываетъ меня, когда я слышу эти первые крики, и меня тянетъ туда, къ шхерамъ…
Докторъ опять пришелъ въ хорошее настроеніе духа и сосредоточилъ на себ всеобщее вниманіе. Дамамъ не надодало быть все время около него. ‘Это мой соперникъ’ думалъ я и я думалъ также о его хромой ног и жалкой фигур. Онъ выдумалъ новое остроумное проклятіе, онъ говорилъ: — Смерть и глупецъ! — и каждый разъ, когда онъ употреблялъ это проклятіе, я громко смялся. Среди моихъ терзаній мн пришла въ голову мысль оказывать всевозможныя любезности этому человку, потому что онъ былъ моимъ соперникомъ. Докторъ постоянно былъ у меня на первомъ план, я кричалъ — слушайте же, что говоритъ докторъ! — и я заставлялъ себя громко смяться надъ его выраженіями.
— Я люблю міръ, — говорилъ докторъ, — я цпляюсь руками и ногами за жизнь. И когда я умру, я надюсь получить свое мсто въ вчности какъ разъ надъ Лондономъ или Парижемъ, чтобы я могъ постоянно, постоянно слышать шумъ человческаго канкана.
— Великолпно! — воскликнулъ я и закашлялся отъ смха, хотя я былъ совершенно трезвый.
Эдварда, кажется, тоже была въ восторг. Когда гости начали уходить, я забрался въ маленькую сосднюю комнату, слъ и началъ ждать. До меня доносилось съ лстницы одно ‘прощайте’ за другимъ, докторъ тоже простился и вышелъ. Скоро замерли вс голоса. Сердце мое сильно билось, пока я дожидался.
Эдварда вернулась назадъ. Увидя меня, она, удивленная, остановилась, затмъ, улыбаясь, сказала:
— Ахъ, такъ это вы. Это было любезно съ вашей стороны дождаться до самаго конца, я до смерти устала.
Она продолжала стоятъ. Я сказалъ, вставая:
— Да, вамъ нужно теперь отдохнуть. Надюсь, ваше дурное настроеніе прошло, Эдварда? Вотъ незадолго передъ тмъ вы были такая печальная, и это огорчало меня.
— Это все пройдетъ, если я высплюсь.
Мн нечего было больше говорить, я направился къ двери.
— Благодарю васъ за сегодняшній вечеръ, — сказала она и протянула мн руку. Но когда она хотла меня проводить до лстницы, я старался отклонить это.
— Это совсмъ ненужно, — сказалъ я, — не безпокойтесь, я могу, прекрасно одинъ!….— Но она все-таки проводила меня. Она стояла въ сняхъ и терпливо ждала, пока я отыскивалъ свою шляпу, ружье и ягдташъ. Въ углу стояла трость, я прекрасно видлъ ее, я пристально смотрю на нее и узнаю, эта трость принадлежитъ доктору. Когда она замчаетъ направленіе моего взгляда, она краснетъ отъ смущенія, по ея лицу можно было ясно видть, что она нетерплива и ничего не знаетъ про палку. Проходитъ цлая минута! Наконецъ, бшеное нетерпніе овладваетъ ею, и она говоритъ, вся дрожа:
— Ваша палка, не забудьте же вашей палки.— И я вижу собственными глазами, что она подаетъ мн палку доктора,
Я посмотрлъ на нее, она все еще держала палку, ея рука, дрожала. Чтобы положить этому конецъ, я взялъ палку и, поставивъ ее опять въ уголъ, сказалъ:
— Вдь это — палка доктора. Я не могу понять, какъ этотъ хромой человкъ забылъ свою палку.
— Вы, съ вашимъ ‘хромымъ человкомъ!’ — воскликнула она озлобленно и сдлала шагъ ко мн.— Вы не хромаете, нтъ, но если бы вы сверхъ всего еще хромали, то вы передъ нимъ не устояли бы. Вотъ что!
Я искалъ отвта, но мн нехватало словъ, я молчалъ. Съ глубокимъ поклономъ я вышелъ, пятясь, изъ дверей на лстницу. Я постоялъ здсь немного, напряженно смотрлъ прямо передъ собой, потомъ ушелъ оттуда.
— Да, итакъ, онъ забылъ свою палку, — подумалъ я, — и онъ пойдетъ за ней, этой дорогой. Онъ не хочетъ, чтобы я вышелъ послднимъ изъ этого дома…— Я медленно тащился по дорог и смотрлъ по сторонамъ, на опушк лса я остановился.
Наконецъ, посл получасового ожиданія показался докторъ, шедшій мн навстрчу, онъ увидалъ меня и пошелъ быстре. Онъ не усплъ еще ничего сказать, какъ я снялъ фуражку, чтобы его остановить. Онъ тоже снялъ шляпу. Я пошелъ прямо на него и сказалъ:— Я не кланялся.— Онъ отступилъ шагъ назадъ и пристально посмотрлъ на меня.
— Вы не кланялись?
— Нтъ, — отвчалъ я.
Пауза.
— Да, впрочемъ, мн совершенно безразлично, что вы тамъ сдлали, — возразилъ онъ, поблднвъ.— Я шелъ за своей палкой, которую забылъ.
На это я ничего не могъ сказать, но я отмстилъ за себя другимъ способомъ, я вытянулъ передъ нимъ ружье, какъ-будто онъ былъ собака, и сказалъ:
— Прыгай, ну!
И я свистнулъ и манилъ его перепрыгнуть.
Нсколько минутъ онъ боролся самъ съ собой, выраженіе его лица какъ-то странно мнялось, губы его были сжаты, онъ пристально смотрлъ на меня, полуусмшка прояснила его черты, и онъ сказалъ:
— Зачмъ вы все это длаете, собственно говоря?
Я ничего не отвчалъ, но его слова произвели на меня впечатлніе. Онъ вдругъ протянулъ мн руку и глухо сказалъ:
— Съ вами что-то не въ порядк. Если вы мн скажете, что съ вами, то можетъ-быть…
Стыдъ и отчаяніе овладли мной, эти спокойныя слова заставили меня потерять равновсіе. Я хотлъ примириться съ нимъ, я обнялъ его за талію и сказалъ:
— Послушайте, простите меня!? Нтъ, что же можетъ быть у меня не въ порядк? Все въ порядк, и я не нуждаюсь въ вашей помощи. Вы, можетъ-быть, ищите Эдварду? Вы найдете ее дома. Но поспшите, а то она ляжетъ спать до вашего прихода, она очень устала, я самъ это видлъ. Я говорю вамъ сейчасъ лучшее, что я знаю, вы найдете ее дома, идите же! и я повернулся и поспшилъ уйти отъ него, я помчался большими шагами черезъ лсъ, домой, въ свою хижину. Нкоторое время я просидлъ на своихъ нарахъ въ томъ же вид, какъ вошелъ, съ ягдташемъ на плеч и ружьемъ въ рук. Странныя мысли зарождались у меня въ голов. Зачмъ я доврился доктору! Меня злило, что я его обнялъ и смотрлъ на него влажными глазами, онъ обрадовался этому, подумалъ я, можетъ быть онъ сидитъ въ данную минуту съ Эдвардой, и они смются надо мной.
Онъ оставилъ свою палку въ передней. Не правда ли, если бъ я въ довершеніе всего еще хромалъ, я не устоялъ бы передъ докторомъ, это были ея собственныя слова…
Я становлюсь посреди комнаты, поднимаю курокъ своего ружья, приставляю дуло къ подъему лвой ноги и нажимаю курокъ. Пуля проходитъ черезъ плюску и пробуравливаетъ полъ. Эзопъ испуганно залаялъ. Тотчасъ посл этого кто-то стучитъ въ дверь. Это былъ докторъ, возвращающійся домой.
— Простите, если я вамъ помшалъ, — началъ онъ.— Вы такъ скоро ушли, а я подумалъ, что намъ не мшаетъ поговорить немного другъ съ другомъ. Мн кажется, что здсь пахнетъ порохомъ?— Онъ держалъ себя очень просто.
— Видли Эдварду? Получили вы вашу палку?— спросилъ я.
— Я досталъ свою палку. Нтъ, Эдварда уже легла… Что такое? Но, Боже мой, у васъ идетъ кровь.
— Нтъ, это пустяки. Я хотлъ отставить ружье, а оно выстрлило, это ерунда. Но, чортъ возьми, разв я обязанъ сидть и давать вамъ всякаго рода объясненія… Вы вдь достали вашу палку?
Онъ съ безпокойствомъ уставился на мой прострлянный сапогъ и на текущую кровь. Быстрымъ движеніемъ онъ бросилъ свою палку и снялъ перчатки.
— Сидите смирно, нужно снять вашъ сапогъ, — сказалъ онъ. — Такъ, значитъ, правда, мн показалось, что я слышалъ выстрлъ.

XVIII.

Какъ я потомъ раскаивался въ этомъ безумномъ выстрл! Это не стоило всего, вмст взятаго, это ни къ чему не повело, это приковало меня только къ хижин на нсколько недль. Вс огорченія и непріятности стоятъ еще, какъ живыя, у меня передъ глазами, моя прачка должна была каждый день приходить ко мн въ хижину и находиться тамъ почти все время, она должна закупать провизію, вести мое хозяйство.
Прошло нсколько недль хорошо.
Докторь заговорилъ въ одинъ прекрасный день объ Эдвард.
Я слышалъ ея имя, слышалъ, что она сказала и что сдлала: и это не имло для меня никакого значенія, казалось, онъ говорилъ о чемъ-то далекомъ, совсмъ меня не касавшемся.
— Какъ можно скоро забыть? — подумалъ я съ удивленіемъ.
— Ну, а что вы сами думаете объ Эдвард, разъ вы меня спрашиваете? По правд сказать, я не думалъ о ней вс эти недли.
— Послушайте, мн кажется, что между вами что-то было, вы часто бывали вмст, вы были во время одной прогулки хозяиномъ, а она — хозяйкой?
— Не отрицайте, докторъ, вдь было что-то, вы сговорились. Нтъ, Бога ради, не отвчайте мн, вдь вы не обязаны давать мн какія-либо объясненія, я спрашиваю васъ не затмъ, чтобы что-нибудь разузнать, давайте говорить о чемъ-нибудь другомъ, если вамъ угодно. Когда я смогу ходитъ со своей ногой?
Я продолжалъ сидть и раздумывать о томъ, что сказалъ. Почему въ глубин души я боялся, что докторъ, выскажется? Какое мн дло до Эдварды. Я забылъ ее. И какъ-то разъ еще разговоръ зашелъ объ Эдвард, и я опять прервалъ доктора, Богъ знаетъ, что я боялся услыхать?
— Зачмъ вы меня прерываете? — спросилъ онъ.— Или вы не можете выносить, слышать ея имя отъ меня?
— Скажите мн, — спросилъ я, — какое, собственно говоря, ваше мнніе о фрёкэнъ Эдвард? Мн очень интересно знать.
Онъ посмотрлъ на меня недоврчиво.
— Мое собственное мнніе?
— Вы, можетъ-бытъ, можете сообщитъ мн какія-нибудь новости, вы, бытъ-можетъ, просили ея руки и получили согласіе. Можно васъ поздравить? Нтъ? Самъ чортъ вамъ не довритъ, ха-ха-ха.
— Такъ, значитъ, вотъ чего вы боялись.
— Боялся? Милйшій докторъ!
Пауза.
— Нтъ, я не просилъ ея руки и не получалъ согласія, — сказалъ онъ.— Быть-можетъ, вы это длали. За Эдварду не посватаешься, она беретъ сама, кого ей вздумается. Вы думаете, что это деревенская двушка? Вы встртили ее здсь, на далекомъ свер и сами убдились въ этомъ.. Это ребенокъ, котораго мало скли, и вмст съ тмъ женщина съ разными прихотями. Холодна? Этого можете не бояться. Пылкая? А я вамъ скажу, это ледъ. Что же она въ конц-концовъ? Двочка шестнадцати, семнадцати лтъ, не правда ли? Но попробуйте имть вліяніе на эту двочку и она высметъ вс ваши старанія. Самъ отецъ не можетъ съ ней справиться, она какъ-будто повинуется ему, но въ дйствительности всмъ вертитъ она. Она говоритъ, что у васъ звриный взглядъ…
— Вы ошибаетесь, это кто-то другой говоритъ, что у меня звриный взглядъ.
— Другой? Кто же другой?
— Этого я не знаю. Кто-нибудь изъ ея подругъ.— Нтъ, Эдварда этого не говорила. Но подождите — можетъ-быть это и въ самомъ дл Эдварда…
— Она говоритъ, что когда вы на нее смотрите, это производитъ на нее впечатлніе. Но вы думаете, что вы отъ этого хоть на волосокъ будете ближе къ ней? Едва ли. Смотрите на нее, не щадите своихъ глазъ, но какъ только она замтитъ, что вы на нее смотрите, она скажетъ про-себя: взгляни, вонъ тамъ стоитъ человкъ, смотритъ на меня и думаетъ, что выигралъ игру. И однимъ взглядомъ, однимъ холоднымъ словомъ она отброситъ васъ отъ себя на десять миль. Вы думаете, я ея не знаю. Ну, сколько ей по-вашему лтъ?
— Она вдь родилась въ 38-мъ?— Ложь, шутки ради я справлялся объ этомъ. Ей двадцать лтъ. Хотя она легко могла бы сойти за пятнадцатилтнюю. Но ее нельзя назвать счастливой, въ ея маленькой головк постоянная борьба. Когда она стоитъ и смотритъ на горы, на море, около ея рта, вотъ тутъ, появляется черточка, болзненная черточка, тогда она несчастна, но она черезчуръ горда и упряма, чтобы заплакать. Она довольно-таки сумасбродна, у нея пылкая фантазія, она ждетъ принца. А помните исторію съ пресловутыми пятью талерами, которые вы должны были подарить?..
— Это шутка. Нтъ, это пустяки…
— Это имло значеніе. Она продлала и со мной нчто подобное. Это было съ годъ тому назадъ. Мы были на палуб почтоваго парохода, пока онъ стоялъ здсь въ гавани, шелъ дождь и было холодно. Какая-то женщина съ маленькимъ ребенкомъ сидитъ на налуб и мерзнетъ. Эдварда спрашиваетъ ее:— Вамъ холодно?— Да, женщин было холодно.— И маленькому тоже холодно?— Конечно и маленькому тоже холодно.— Почему же вы не идете въ каюту?— спрашиваетъ Эдварда.— У меня мсто на палуб, — отвчаетъ женщина. Эдварда смотритъ на меня.— У, женщины мсто только на палуб, — говоритъ она. Что же подлаешь, говорю я самъ себ. Но я прекрасно понимаю взглядъ Эдварды. Я не богатъ, я вышелъ въ люди изъ ничтожества, у меня вс деньги на счету. Я отхожу отъ женщины и думаю: если нужно за нее заплатить, пусть заплатитъ сама Эдварда, у нея и у ея отца побольше денегъ, нежели у меня. И Эдварда платитъ сама. Въ этомъ отношеніи она удивительна, никто не скажетъ, что у нея нтъ сердца. Но такъ врно, какъ вотъ я сижу, она ждала, что я заплачу за мсто въ кают для женщины и для ребенка, я видлъ это по ея глазамъ. Что же дальше? Женщина встала и поблагодарила за такую большую помощь.
— Не меня благодарите, а вонъ того господина, — отвчаетъ Эдварда и спокойно указываетъ на меня. Какъ вы это находите? Я слышу, что женщина благодаритъ также и меня, и я ничего не могу на это сказать, я предоставляю всему итти своимъ чередомъ.
Видите, это одна только черта, но я могъ бы разсказать много другихъ. А что касается пяти талеровъ на чай гребцу, то она сама дала эти деньги. Если бъ вы это сдлали, она бросилась бы къ вамъ на шею, вы были бы тогда знатной особой, потому что выкинули такую несуразную штуку изъ-за стоптаннаго башмака, это было бы ей по душ, она всегда мечтала объ этомъ. Такъ какъ вы этого не сдлали, то она сдлала это сама отъ вашего имени. Вотъ какая она неразумная и расчетливая въ то же самое время.
— Такъ, значить, никто не можетъ ею овладть?— спросилъ я.
— Съ ней нужно быть построже, — отвчалъ уклончиво докторъ, это нехорошо, что она ведетъ такъ свободно игру, она длаетъ все, что ей угодно, и одерживаетъ побды, сколько ей хочется. Вс ею заняты, никто не обнаруживаетъ къ ней равнодушія, всегда есть кто-нибудь подъ рукой, на комъ она можетъ длать свои испытанія. Замтили ли вы, какъ я съ ней обращаюсь? Какъ съ школьницей, какъ съ маленькой двочкой, я руковожу ею, исправляю ея языкъ, слжу за ней и ставлю ее въ затруднительное положеніе. Вы думаете, она этого не понимаетъ? Ахъ, она горда и упряма, это ее оскорбляетъ, но она черезчуръ горда, чтобы показать, что это ее оскорбляетъ. Но съ ней нужно именно такъ обращаться. Когда вы явились, я уже цлый годъ держалъ ее въ повиновеніи, это имло свое дйствіе, она плакала отъ боли и досады, она сдлалась благоразумной. Явились вы и все разстроили. Такъ вотъ и идетъ, одинъ оставляетъ, другой принимаетъ за нее, за вами придетъ, вроятно, третій, кто знаетъ.
— Ого, у доктора есть за что мстить, — подумалъ я и сказалъ:
— Скажите мн теперь, докторъ, зачмъ вы старались и утруждали себя сообщать мн все это? Долженъ я вамъ помочь опять привести въ повиновеніе Эдварду?
— Въ довершеніе всего она пламенна, какъ вулканъ,— продолжалъ онъ, не обращая вниманія на мой вопросъ.
— Вы спрашиваете, можетъ ли кто-нибудь овладть ею. Конечно, да, почему же нтъ. Она ждетъ своего принца, онъ еще не явился, она длаетъ ошибку за ошибкой, она думала, что вы — принцъ, тмъ боле, что у васъ такой звриный взглядъ, ха-ха! Послушайте, господинъ лейтенантъ, во всякомъ случа вы должны были захватить хоть свою форму. Она имла бы теперь значеніе. Почему же кому-нибудь я не завладть ею. Я видлъ, какъ она ломала руки въ ожиданіи того, кто долженъ былъ притти и взять ее, увезти и владть ея душой и тломъ. Да, но онъ долженъ притти извн, вывернуть въ одинъ прекрасный день, какъ совершенно особое существо. Мн кажется, что-то кроется въ томъ, что господинъ Макъ отправился въ экспедицію. Уже разъ было, что господинъ Макъ отправился, въ путешествіе, а когда онъ вернулся, его сопровождалъ какой-то господинъ.
— Его сопровождалъ господинъ?
— Но, увы, онъ не годился, — сказалъ докторъ, горько усмхнувшись.— Это былъ человкъ моихъ лтъ, онъ и хромалъ, такъ же какъ я. Но то не былъ принцъ.
— А куда онъ ухалъ?— спросилъ я, пристально посмотрвъ на доктора..
— Куда онъ ухалъ? отсюда? Этого я не знаю, — отвчалъ онъ, смутившись.
— Но мы совсмъ заболтались, черезъ недлю вы сможете ступать на вашу ногу. До свиданія.

XIX.

Я слышу около своей хижины женскій голосъ, кровь бросается мн въ голову, это — голосъ Эдварды.
— Что я слышу, — Гланъ, Гланъ боленъ?
И моя прислуга отвчаетъ за дверью:
— Теперь онъ уже почти поправился.
Этотъ ‘Гланъ, Гланъ’ потрясъ меня до мозга костей, она два раза повторила мое имя, это подйствовало на меня, ея голосъ былъ ясный и взволнованный. Она отворила дверь, не постучавшись, поспшно вошла и взглянула на меня. И вдругъ мн стало такъ, какъ въ былые дни, на ней была ея перекрашенная кофточка, а фартукъ былъ завязанъ ниже таліи, чтобы талія казалась длинне. Я все это тотчасъ же замтилъ, ея взглядъ, ея смуглое лицо съ бровями, высоко изогнутыми на лбу, удивительно нжное выраженіе ея рукъ, все это съ силой ворвалось въ меня и такъ смутило. ‘Ее я цловалъ’, подумалъ я. Я всталъ и продолжалъ стоять.
— Вы встаете, вы, можете стоять, — сказала она.— Садитесь же, у васъ болитъ нога, вы ее прострлили. Боже мой, какъ это случилось? Я только. что узнала объ этомъ. А я все время думала: гд же Гланъ? Онъ совсмъ больше не приходитъ. Я ровно ничего не знала. Вы ее прострлили нсколько недль тому назадъ, какъ я слышу, а я ни слова объ этомъ не знала. Ну какъ вы теперь? Вы ужасно поблднли, я совсмъ васъ не узнаю. А нога? Вы останетесь хромымъ? Докторъ говоритъ, что вы не будете хромать. Какъ искренно я рада за васъ, что вы не будете хромымъ, я благодарю Бога за это. Надюсь, вы извините меня, что я пришла сюда, не долго думая, я не шла, а бжала…
Она нагнулась ко мн, она была близка ко мн, я чувствовалъ на своемъ лиц ея дыханіе, я протянулъ къ ней руки. Тогда она отошла назадъ. Ея глаза были еще влажны.
— Это вотъ какъ произошло, — бормоталъ я.— Я хотлъ поставить ружье въ уголъ, я держалъ его обратной стороной, дуломъ внизъ, вдругъ я услышалъ выстрлъ. Несчастный случай.
— Несчастный случай, — сказала она въ раздумь и кивнула головой.
— Дайте мн посмотрть, вдь эта лвая нога, но почему именно лвая!… Да, вдь это случайность…
— Да, случайность, — перебилъ я ее.— Какъ я могу знать, почему это оказалась именно лвая нога? Вотъ видите, я вотъ такъ держалъ ружье, такъ что выстрлъ не могъ попасть въ правую ногу. Да, не очень-то было пріятно.
Она задумчиво посмотрла на меня.
— Ну, значить вы теперь поправляетесь, — сказала она и посмотрла кругомъ въ хижин,.— Почему вы не посылали вашей женщины къ намъ за дой? Чмъ вы жили все это время?
Мы поговорили еще нсколько минутъ. Я спросилъ ее:
— Когда вы вошли, ваше лицо было оживленно и ваши глаза блестли, вы протянули мн руку. Теперь ваши глаза стали опять равнодушны. Я не ошибаюсь.
Пауза.
— Нельзя же бытъ всегда одинаковой…
— Скажите мн, хотъ только этотъ разъ, — сказалъ я, — что я въ данномъ случа сказалъ или сдлалъ такое, что могло возбудить ваше недовольство. Это послужитъ мн руководящей нитью на будущее время.
Она смотрла въ окно, на далекій горизонтъ, она стояла и смотрла задумчиво прямо передъ собой и отвчала, продолжая стоять ко мн спиной:
— Ничего, Гланъ. Вдь приходятъ иногда нкоторыя мысли въ голову. Вы сейчасъ не въ дух? Не забудьте, нкоторые даютъ мало, но для нихъ это много, другіе отдаютъ все, но это имъ ничего не стоитъ, кто же далъ больше? Вы за вашу болзнь стали такой грустный. Но зачмъ мы свели на это нашъ разговоръ? И вдругъ она смотритъ на меня, радость окрашиваетъ ея лицо, она говоритъ.
— Выздоравливайте скоре. Мы будемъ опять видться.
И съ этими словами она протянула мн руку.
Тутъ мн пришло въ голову не принять ея руки. Я поднялся, заложилъ руки за спину и низко поклонился, этимъ я хотлъ поблагодарить ее за ея любезное посщеніе.
— Извините, что не могу проводить васъ дальше. Когда она ушла, я слъ, чтобы все это хорошенько обдумать.
Я написалъ письмо, гд требовалъ, чтобы мн выслали мундиръ.

XX.

Первый день въ лсу. Я былъ веселъ и утомленъ, вс зври подходили ко мн и осматривали, на листв деревьевъ сидли жуки, букашки ползали по дорог.— Привтствую всхъ васъ!— сказалъ я мысленно. Настроеніе лса овладвало моими чувствами, я плакалъ отъ любви, и при этомъ мн было радостно, я весь былъ исполненъ благодарности.
Мой милый лсъ, мое убжище, Божья благодать, я скажу теб отъ полноты моего сердца… Я останавливаюсь, смотрю по сторонамъ, я со слезами на глазахъ называю по имени птицъ, деревья, камни, траву, пчелъ, оборачиваюсь и называю ихъ всхъ по порядку. Я смотрю на горы и думаю.— Да, я сейчасъ приду, — какъ-будто отвчаю на чей-то зовъ.
Тамъ, наверху, сидятъ на яйцахъ соколы, я зналъ, гд находятся ихъ гнзда. Но мысль о соколахъ, высиживающихъ яйца тамъ, наверху, въ горахъ, далеко умчала мою фантазію. Въ полдень я выхалъ въ море, я присталъ къ маленькому острову къ скал, тамъ, за пристанью. Тамъ росли на длинныхъ стебляхъ лиловые цвты, доходившіе мн до колнъ, я бродилъ среди странныхъ растеній, кустовъ малины, шероховатой морской травы, тамъ не было никакихъ животныхъ, можетъ-быть, и людей тамъ никогда не бывало. Море слегка пнилось у острововъ и окутывало меня туманомъ шумовъ, тамъ, высоко кричали и летали прибрежныя птицы. Море со всхъ сторонъ заключило меня точно въ объятья. Благословенна будетъ жизнь и земля, и небо, благословенны мои враги. Въ этотъ мигъ я былъ бы милостивъ со своимъ злйшимъ врагомъ и развязалъ бы ему ремень его обуви…
Громкая пснь доносится до меня съ одной изъ лодокъ господина Мака, и душа моя наполняется солнечнымъ свтомъ при этихъ знакомыхъ звукахъ. Я гребу къ пристани, прохожу мимо рыбачьихъ хижинъ и возвращаюсь домой. День прошелъ, я принимаюсь за свой ужинъ, раздляю свою трапезу съ Эзопомъ и снова возвращаюсь въ лсъ. Нжные втерки беззвучно вютъ мн въ лицо.— Благословенны будьте вы, — говорю я втеркамъ, — за то, что вете мн въ лицо, благословенны будьте вы, моя кровь исполняется благодарности къ вамъ.— Эзопъ кладетъ свою лапу ко мн на колни.
Мною овладваетъ усталость, и я засыпаю.
Люль, люль! Колокольчики звучатъ? Нсколько миль дальше въ мор стоитъ гора. Я творю дв молитвы, одну за свою собаку, другую — за себя, и мы входимъ въ гору. За нами запираются ворота, дрожь пронизываетъ меня, и я просыпаюсь.
Огненно-красное небо, солнце стоитъ и попираетъ земли передъ моими глазами. Ночь, горизонтъ дрожитъ отъ свта. Эзопъ и я переходимъ въ тнь. Вокругъ все тихо.— Нтъ, мы не будемъ больше спать, — говорю я Эзопу, — завтра мы будемъ охотиться.— Красное солнце свтитъ намъ. Мы не вошли внутрь горы!… Странное настроеніе овладваетъ мною, кровь бросается мн въ голову.
Разгоряченный и еще слабый, я чувствую, что меня кто-то цлуетъ, и поцлуй остается на моихъ устахъ. Я осматриваюсь, никого не видно.— Изелина! — говорю я!.. Что-то шуршитъ въ трав, можетъ быть это листъ упалъ на землю, можетъ быть шаги. Какой-то трепетъ проносится по лсу,— бытъ-можетъ, это дыханіе Изелины, — думаю я. По этимъ лсамъ ходила Изелина, здсь внимала мольбамъ охотниковъ въ желтыхъ сапогахъ и зеленыхъ плащахъ. Она жила въ своей усадьб полмили отсюда, она сидла у своего окна, тому уже будетъ четыре человческихъ возраста, и слушала звукъ роговъ кругомъ по лсу. Здсь водился и олень, и волкъ, и медвдь, и много здсь было, охотниковъ и вс видли, какъ она росла, и каждый изъ нихъ дожидался ея. Одинъ видлъ ея глаза, другой слышалъ ея голосъ, но однажды одинъ безсонный юноша всталъ ночью и пробуравилъ дыру въ комнату Изелины и онъ видлъ ея блое бархатистое тло. Когда ей исполнилось 12 лтъ, явился Дундасъ. Онъ былъ шотландецъ, торговалъ рыбой и у него было много кораблей У него былъ сынъ. Когда Изелин исполнилось 16 лтъ, она въ первый разъ увидла молодого Дундаса. Это была ея первая любовь…
И такія странныя ощущенія овладваютъ мной, и моя голова становится тяжелой, пока я тамъ сижу, я закрываю глаза и снова чувствую поцлуй Изелины.— Изелина, неужели это ты, ты, возлюбленная жизни? — говорю я,— а Дидерика ты оставила за деревомъ?..— Но голова моя становится все тяжеле и тяжеле, и я плыву по волнамъ сна.
— Люль, люль! — говоритъ чей-то голосъ, кажется, будто семизвздіе поетъ у меня въ крови. Это голосъ Изелины.
— Спи, спи, я буду разсказывать теб о своей любви, пока ты спишь, и разскажу теб о моей первой ночи. Я еще помню, что забыла затворить свою дверь, мн было тогда шестнадцать лтъ, была весна, дулъ теплый втеръ, явился Дундасъ. Онъ казался орломъ, который съ шумомъ примчался. Я встртила его въ одно прекрасное утро передъ охотой, ему было двадцать пять лтъ, онъ возвратился изъ далекаго путешествія, онъ весело шелъ рядомъ со мной по лсу, и, когда онъ коснулся меня своей рукой, я начала его любить. На лиц у него появились два лихорадочныхъ пятна и мн хотлось цловать эти пятна. Вечеромъ, посл охоты, я пошла и искала его въ саду, и я боялась найти его, я тихонько, про-себя, называла его имя и боялась, что онъ можетъ его услыхать.
И вотъ онъ выходитъ изъ кустовъ и шепчетъ: сегодня ночью, когда пробьетъ часъ. Посл этого онъ исчезаетъ.
Сегодня ночью, когда пробьетъ часъ, что онъ хотлъ этимъ сказать? Я ничего не понимаю. Онъ, должно-бытъ, хотлъ сказать, что сегодня ночью, въ часъ онъ отправляется въ путешествіе, но какое мн дло до того, что онъ узжаетъ.
И случилось, что я забыла запереть свою дверь…
Бьетъ часъ и онъ входитъ.
— Разв моя дверь не была заперта?— спрашиваю я.
— Я ее запру, — отвчаетъ онъ.
И онъ закрываетъ дверь, и мы оба заперты. Я боялась шума его огромныхъ сапогъ.
— Не разбуди моей прислуги! — сказала я. Я боялась скрипящаго стула и сказала. — Нтъ, нтъ, не садись на тотъ стулъ, онъ скрипитъ!
— Могу я тогда ссть на твою постель?— спросилъ онъ.
— Да, — сказала я.
Но это я сказала только потому, что стулъ скриплъ.
Мы сидли на моей постели. Я отодвигалась отъ него, но онъ подвигался ко мн. Я смотрла въ землю.
— Теб холодно, — сказалъ онъ и взялъ мою руку. Немного спустя, онъ сказалъ:— Какъ ты замерзла! — и онъ обнялъ меня рукой. Мн стало тепло въ его рукахъ. Мы сидимъ такъ нкоторое время.
Кричитъ птухъ.
— Ты слышала, — сказалъ онъ, — птухъ прокричалъ. Скоро утро.
И онъ обнялъ меня и сдлалъ меня этимъ счастливой.
— Если ты вполн увренъ, что прокричалъ птухъ….— бормочу я.
Я опять увидла оба лихорадочныхъ пятна на его лиц и я хотла встать. Онъ удержалъ меня, я поцловала оба милыя пятна и зажмурила передъ ними глаза…
Наступилъ день, было уже утро. Я проснулась и не узнала стнъ своей комнаты, я встала и не узнала своихъ маленькихъ башмачковъ, что-то струилось во мн,— что это такое струится во мн?— подумала я, улыбнувшись, и который это часъ пробило? Я ничего не знала, но я поняла только, что я забыла запереть у себя дверь.
Приходитъ моя двушка.— Твои цвты не были сегодня политы, — говоритъ она. Я забыла о своихъ цвтахъ.
— Ты измяла свое платье, — продолжаетъ она.
— Гд бы это я могла измять свое платье?— думала я съ смющимся сердцемъ, — это, вроятно, случилось со мной сегодня ночью.
Въ ворота възжаетъ экипажъ.
— И кошку свою ты сегодня не накормила, — говоритъ двушка. Но я забываю про свои цвты, про платье и кошку, и спрашиваю.— Это Дундасъ остановился у дома? Скажи ему, чтобъ онъ сейчасъ же пришелъ ко мн, я жду его, что это… что это такое…— И я думаю про-себя, — запретъ ли онъ опять дверь на ключъ, когда придетъ?
Онъ стучится, Я впускаю его и запираю дверь, чтобы оказать ему маленькую услугу.
— Изелина! — восклицаетъ онъ и цлуетъ меня въ губы въ продолженіе цлой минуты. — Я никого не посылала за тобой, — шепнула я.
— Ты никого не посылала?— спрашиваетъ онъ.
Я опять чувствую въ себ робость и отвчаю:— Нтъ я посылала за тобой гонца, мн такъ ужасно хотлось видть тебя. Побудь немножко здсь.
И я закрыла глаза отъ любви. Онъ не пустилъ меня, я опустилась и прижалась къ его груди!
— Мн кажется, опять кричали птухи, — сказалъ онъ и сталъ прислушиваться. Но когда я услышала, что онъ говорилъ, я какъ можно поспшне перебила его и возражала.
— Нтъ, какъ можешь ты думать, что опять поютъ птухи, никто не кричалъ.
Онъ поцловалъ меня въ грудь.
— Это курица кудахтала, — сказала я въ послднюю минуту.
— Подожди, я хочу запереть дверь, — сказалъ онъ и хотлъ подняться.
Я удержала его и шепнула:
— Она заперта…
Наступилъ опять вечеръ, и Дундасъ ухалъ. Точно что-то золотистое струилось во мн. Я встала передъ зеркаломъ, два влюбленныхъ глаза смотрли на меня напротивъ, что-то шевельнулось во мн при моемъ взгляд и заструилось заструилось вокругъ моего сердца. Боже мой, я никогда не смотрла на себя такими влюбленными глазами, и я поцловала отъ любви свои собственныя губы въ зеркал…
Ну вотъ я разсказала теб о моей первой ночи, объ утр и вечер посл нея. Когда-нибудь потомъ я разскажу теб о Свенд Херлуфсен! Его я тоже любила, онъ жилъ въ мил отсюда на остров, который вонъ виденъ тамъ вдали и въ тихія лтнія ночи я сама приплывала къ нему, потому что я его любила.
— Я разскажу теб также и о Стамер. Онъ былъ священникъ, я любила его, я всхъ люблю…
Сквозь сонъ я слышу, какъ кричитъ птухъ тамъ внизу, въ Сирилунд.
— Ты слышишь, Изелина, и намъ тоже проплъ птухъ, — радостно восклицаю я и протягиваю руки. Я просыпаюсь. Эзопъ уже на ногахъ.
— Прочь! — говорю я въ жгучей тоск и осматриваюсь по сторонамъ: здсь никого, никого нтъ!
Разгоряченный и возбужденный я возвращаюсь домой. Уже утро, птухъ все еще поетъ въ Сирилуид.— Около хижины стоитъ женщина, стоитъ Ева. Въ рук у нея вязка, она собирается въ лсъ. Утро жизни покоится на молодой двушк, ея грудь опускается и поднимается, солнце золотитъ ее.
— Вы не должны думать…— бормочетъ она.
— Что я не долженъ думать, Ева?
— Я не пришла сюда, чтобы васъ встртить, я шла мимо…
И густая краска заливаетъ ея лицо.

XXI.

Нога моя все еще продолжала безпокоить и мучить меня, ночью она ныла и не давала мн спать, иногда въ нее какъ бы неожиданно стрляло, а когда погода мнялась, ее ломило. Это продолжалось много дней. Но я не сталъ хромымъ.
Дни шли.
Господинъ Макъ вернулся, и мн пришлось скоро узнать о его возвращеніи. Онъ взялъ у меня лодку, онъ поставилъ меня въ затруднительное положеніе, время охоты еще не наступило, и я ничего не могъ стрлять. Но отчего онъ, ни слова не говоря, отнялъ у меня лодку? Двое изъ служащихъ господина Мака возили въ море какого-то незнакомца. Я встртилъ доктора.
— У меня взяли мою лодку, — сказалъ я.
— Сюда прибылъ какой-то иностранецъ, — сказалъ онъ.— Каждое утро нужно вывозитъ его въ море и вечеромъ опять привозитъ обратно. Онъ изслдуетъ морское дно.
Незнакомецъ былъ финляндецъ, господинъ Макъ встртилъ его случайно на корабл, онъ вернулся съ Шпицбергена съ коллекціей раковинъ и морскихъ животныхъ, его называли барономъ. Въ дом господина Мака онъ занималъ большую комнату и еще залу… Онъ обращалъ на себя всеобщее вниманіе.
‘У меня не хватаетъ мяса, и я попрошу сегодня вечеромъ Эдварду датъ мн пость’, подумалъ я.
Я отправляюсь внизъ въ Сирилундъ. Я тотчасъ же замтилъ, что на Эдвард было новое платье, она кажется выросшей, платье у нея очень длинное.
— Простите, что я сижу, — сказала только и протянула мн руку.
— Да, къ сожалнію, моей дочери нездоровится, — сказалъ господинъ Макъ.— Это простуда, она была неосторожной… Вы, вроятно, пришли ради вашей лодки? Я принужденъ одолжить вамъ другую, шлюпку, она немного течетъ, но если вы будете прилежно вычерпывать… Видите ли, у насъ сейчасъ въ дом человкъ науки, а вы понимаете, что такой человкъ… У него нтъ свободнаго времени, онъ работаетъ цлый день и домой возвращается лишь къ вечеру. Не уходите до его прихода, тогда вы его увидите, вамъ будетъ интересно познакомиться съ нимъ. Вотъ его карточка… корона… баронъ. Очень привтливый господинъ. Встртилъ я его совершенно случайно.
— Ага! — подумалъ я, — тебя не приглашаютъ на вечеръ. Ну и слава Богу, я пришелъ сюда съ визитомъ, я могу отправиться домой, у меня есть немного рыбы въ хижин. Да ужъ какая-нибудь да найдется. Баста!
Вошелъ баронъ. Маленькій мужчина, лтъ подъ сорокъ, длинное узкое лицо съ выступающими скулами и жидкой черной бородой. Взглядъ у него былъ острый и пронзительный, но онъ носилъ очень сильные очки, на запонкахъ у него была корона съ пятью зубцами, такъ же какъ и на карточк. Онъ держался немного сутуловато, а на его худыхъ рукахъ были синія жилы, а ногти словно изъ желтаго металла.
— Очень пріятно, господинъ лейтенантъ. Вы, господинъ лейтенантъ, давно уже здсь?
— Нсколько мсяцевъ. Пріятный человкъ.
Господинъ Макъ предложилъ ему разсказать о раковинахъ и маленькихъ морскихъ животныхъ, и онъ сдлалъ это очень охотно. Онъ объяснилъ намъ раньше, какіе сорта глины на холмахъ, пошелъ въ залу и принесъ образецъ водорослей изъ Благо моря. Онъ постоянно поднималъ указательный палецъ и передвигалъ на носу толстые золотые очки. Господинъ Макъ интересовался этимъ въ высшей степени.
Прошелъ часъ.
Баронъ заговорилъ про мое несчастіе, мой несчастный выстрлъ.
— Я уже совсмъ оправился.
— Въ самомъ дл? Очень пріятно.
‘Кто разсказалъ ему о моемъ несчастіи?’, подумалъ я. Я спросилъ:
— Господинъ баронъ, отъ кого вы слышали о моемъ несчастномъ случа?
— Отъ… да кто же мн сказалъ? Фрёкэнъ Макъ, кажется. Не правда ли, фрёкэнъ Макъ?
Эдварда вспыхнула, какъ огонь.
Я пришелъ сюда такимъ жалкимъ, въ продолженіе многихъ дней мрачное отчаяніе уничтожило меня, но при этихъ послднихъ словахъ незнакомца радость овладла мной, я не посмотрлъ на Эдварду, но я подумалъ:
‘Благодарю тебя, что ты говорила обо мн, называла мое имя, хотя оно навсегда потеряло для тебя всякое значеніе’. Покойной ночи.
Я простился. Эдварда и теперь продолжала сидть, извиняясь тмъ, что нездорова. Она подала мн руку съ полнымъ равнодушіемъ. А господинъ Макъ стоялъ, занятый горячимъ разговоромъ съ барономъ. Онъ говорилъ о своемъ дд, консул Мак.
— Я не знаю, разсказывалъ ли я господину барону, что эту пряжку Карлъ Іоганнъ собственноручно прикрпилъ на груди моего дда.
Я вышелъ на лстницу, никто не провожалъ меня. Я взглянулъ мимоходомъ въ окно залы, тамъ стояла Эдварда, выпрямившись во весь ростъ, она раздвинула обими руками гардины и смотрла въ окно.
Я забылъ поклониться, я все забылъ. Какая-то волна подхватила меня и быстро унесла оттуда.
‘Остановись, подожди минутку!’ сказалъ я себ, когда дошелъ до лса. Боже мой, этому долженъ быть положенъ конецъ! Мн вдругъ стало жарко отъ бшенства, я застоналъ. Ахъ, у меня нтъ въ груди ни малйшаго чувства чести, самое большее съ недлю я пользовался благосклонностью Эдварды, но все это давно прошло, и я никакъ не могъ съ этимъ помириться. Отнын мое сердце должно было бы взывать къ ней, прахъ, воздухъ, земля у меня на пути, Боже милосердый… Я дошелъ до хижины, отыскалъ свою рыбу и поужиналъ.
Ты все ходишь вокругъ и прожигаешь свою жизнь изъ-за школьницы, и твои ночи полны ужасныхъ сновидній. И тяжелый воздухъ окутываетъ твою голову, затхлый, вковой втеръ. А небо трепещетъ въ чудесной синев, и горы зовутъ. Идемъ, Эзопъ, идемъ!

XXII.

Прошла недля. Я нанималъ лодку у кузнеца и ловилъ себ рыбу на обдъ. Эдварда и прізжій баронъ бывали всегда вмст по вечерамъ, когда онъ возвращался съ моря, разъ я ихъ видлъ у мельницы.
Однажды вечеромъ они прошли мимо моей хижины, я отошелъ отъ окна и тихонько закрылъ дверь на всякій случай. То, что я ихъ видлъ вмст, не произвело на меня ршительно никакого впечатлнія, я пожалъ плечами.
Въ другой разъ вечеромъ я встртилъ ихъ на дорог, и мы поклонились другъ другу.
Я далъ барону поклониться первому, а самъ лишь двумя пальцами взялся за фуражку. Я спокойно прошелъ мимо и равнодушно посмотрлъ на нихъ.
Прошелъ еще день.
Много ужъ длинныхъ дней теперь пробжало! Подавленное настроеніе овладло мной, мое сердце какъ-то безцльно размышляло о вещахъ, даже дружелюбный срый камень около моей хижины стоялъ какъ олицетвореніе страданія и отчаянія, когда я проходилъ мимо. Можно было ждать дождя, жара стояла въ воздух, и, куда ни повернешься, обдавало тебя горячимъ дыханіемъ, ногу ломило, утромъ я видлъ, какъ одна изъ лошадей господина Мака сломала оглобли, все это имло для меня значеніе.
‘Лучше всего запастись пищей для дома, пока держится хорошая погода’, подумалъ я.
Я крпко привязалъ Эзопа, взялъ свои удочки и ружье и отправился къ пристани.
Я чувствовалъ себя необычайно утшеннымъ.
— Когда приходитъ почтовый пароходъ?— спросилъ я рыбака.
— Почтовый пароходъ? онъ придетъ черезъ три недли, — отвчалъ онъ.
— Я жду свой мундиръ, — сказалъ я.
Тутъ я встртилъ одного изъ приказчиковъ господина Мака. Я взялъ его за руку и сказалъ:
— Скажите мн, Бога ради, вы больше никогда не играете въ вистъ въ Сирилунд?
— О, нтъ, часто, — возражаетъ онъ.
Пауза.
— Я все не могъ собраться послднее время, — сказалъ я.
Я поплылъ къ своему обыкновенному мсту рыбной ловли. Въ воздух было душно. Комары собирались въ цлые рои, и я долженъ былъ все время куритъ, чтобы спасаться отъ нихъ. Треска клевала, я ловилъ двойными крючками, уловъ былъ удачный. На обратномъ пути я убилъ двухъ гагарокъ.
Когда я былъ на пристани, тамъ стоялъ кузнецъ. Онъ былъ за работой. У меня мелькаетъ мысль, я спрашиваю его:
— Нтъ, — отвчаетъ онъ, — господинъ Макъ надавалъ мн работы до самой полуночи.
Я кивнулъ и подумалъ про-себя, что это хорошо.
Я взялъ свой уловъ и пошелъ по дорог, которая шла мимо дома кузнеца. Ева была одна дома.
— Я ужасно тосковалъ по теб, — сказалъ я ей. Я былъ взволнованъ при вид ея, а она съ трудомъ могла смотрть на меня отъ удивленія.
— Я люблю твою молодость и твои хорошіе глаза, — сказалъ я.— Накажи меня сегодня за то, что я о другой думалъ больше, чмъ о теб. Послушай, я пришелъ къ теб только, чтобы посмотрть на тебя, мн хорошо съ тобой, я влюбленъ въ тебя. Ты слышала, какъ я тебя звалъ сегодня ночью?
— Нтъ, — отвчала она въ ужас.
— Я звалъ Эдварду, подъ фру Эдварду, но я подразумвалъ тебя. Я проснулся отъ этого, конечно, я имлъ въ виду тебя, это была отговорка, когда я сказалъ ‘Эдварду’. Но не будемъ больше говорить о ней. О, Боже, вдь ты моя возлюбленная Ева! у тебя сегодня такія красныя губы, у тебя нога красиве, чмъ у Эдварды, вотъ посмотри сама.— Я приподнялъ ея платье и показалъ ей на ея собственную ногу.
Радость, которой я еще никогда не замчалъ въ ней, залила ея лицо. Она хочетъ отвернуться, но раздумываетъ и обнимаетъ одной рукой меня за шею.
Проходитъ нкоторое время. Мы разговариваемъ, сидимъ все время на длинной скамейк и говоримъ о всевозможныхъ вещахъ. Я сказалъ:
— Повришь ли, фрёкэнъ Эдварда совсмъ не уметъ говорить, она говоритъ, какъ ребенокъ, она говоритъ: ‘боле счастливе’. Я самъ это слышалъ. Ты находишь, что у нея красивый лобъ? Этого я не нахожу. У нея мрачный лобъ. Она даже не моетъ рукъ.
— Мы вдь не хотли больше о ней говорить?
— Да, правда. Я забылъ.
Опять проходитъ нкоторое время. Я о чемъ-то размышляю, я молчу.
— Почему у тебя влажные глаза?— спрашиваетъ Ева.
— У нея, впрочемъ, красивый лобъ, — говорю я, — и руки у нея всегда чистыя. Это случайно какъ-то разъ он были грязны. Я не хотлъ сказать ничего другого.— И я продолжалъ горячо и стиснувъ зубы:— Я все время сижу и думаю о теб, Ева, но мн приходитъ въ голову, что ты, можетъ-быть, не слыхала, что я сейчасъ хочу разсказать теб. Когда Эдварда въ первый разъ увидла Эзопа, она сказала: ‘Эзопъ былъ мудрецъ, онъ былъ фригіецъ родомъ’. Разв это не смшно! Она въ тотъ же день вычитала это изъ книги, я въ этомъ убжденъ.
— Да, — сказала Ева, — а что же дальше?
— Насколько мн помнится, она говорила также о томъ, что у Эзопа учителемъ былъ Ксанфъ.
— Ха-ха-ха.
— Вотъ какъ.
— И на кой чортъ разсказывать въ обществ, что учителемъ Эзопа былъ Ксанфъ?— спрашиваю я.— Ахъ, Ева, ты сегодня не расположена, а то ты до боли хохотала бы надъ этимъ.
— О, нтъ, я тоже нахожу, что это смшно, — говоритъ Ева и начинаетъ принужденно, недоумвая, смяться, — но я не понимаю этого такъ хорошо, какъ ты.
Я молчу и думаю, молчу и думаю.— Теб будетъ пріятне, если мы тихо будемъ сидть и ничего не говоритъ, — тихо спросила Ева. Доброта свтилась въ ея глазахъ, она проводила рукой по моимъ волосамъ.
— Добрая, добрая душа! — воскликнулъ я и крпко прижалъ ее къ себ, — я увренъ, что изнываю отъ любви къ теб, я все больше и больше люблю тебя, ты вдь подешь со мной, когда я уду отсюда? Подумай. Ты вдь можешь похать со мной?
— Да, — отвчала она.
Я почти что не слышалъ это ‘да’, но я чувствую его въ ея дыханіи, я замчаю это по ней, мы бшено обнимаемъ другъ друга, и она беззавтно отдается мн.
Часъ спустя, я цлую Еву на прощанье и иду. Въ дверяхъ я встрчаю господина Мака. Самого господина Мака.
Онъ вздрагиваетъ, пристально смотритъ въ комнату, останавливается на порог, продолжая пристально смотрть.
— Ну-ну! — говоритъ онъ и больше ни звука не можетъ издать, онъ совсмъ смутился отъ внезапности этой встрчи.
— Вы не ожидали найти меня здсь?— говорю я, кланяясь.
Ева не двигается съ мста. Г-нъ Макъ приходить въ себя, удивительная увренность овладваетъ имъ, онъ отвчаетъ:
— Вы ошибаетесь, именно васъ-то я и ищу. Я хотлъ обратить ваше вниманіе на то, что съ перваго апрля до 15 августа запрещено стрлять на разстояніи, меньшемъ одной восьмой мили отъ мста нахожденія гнздъ и кладки яицъ. Сегодня вы застрлили двухъ птицъ около острова, эта видли люди.
— Я застрлилъ двухъ гагарокъ, — говорю я, совершенно уничтоженный. Мн совершенно ясно, что человкъ этотъ правъ.
— Двухъ гагарокъ или двухъ гагаръ, это совршенно безразлично. Вы были въ мстности, подлежащей охран.
— Я согласенъ, — сказалъ я.— Мн это только сейчасъ пришло въ голову.
— Но вамъ это должно было раньше притти въ голову.
— Въ ма мсяц я выстрлилъ изъ обоихъ стволовъ, приблизительно на томъ же самомъ мст. Это было во время одной поздки на острова. Это было сдлано согласно вашему собственному требованію.
— Это совсмъ другое дло, — сказалъ рзко господинъ Макъ.
— Но, чортъ возьми, вы-то знаете ваши обязанности?
— Вполн, — отвчалъ онъ.
Ева была наготов. Когда я вышелъ, она пошла вслдъ за мной, она повязала платокъ и вышла изъ дому. Я видлъ, какъ она отправилась до дорог къ амбарамъ. Господинъ Макъ пошелъ къ себ домой. Я обдумывалъ все это. Вотъ хитрость, сумть такъ вывернуться! Какъ онъ уставился на меня! Выстрлъ, два выстрла, пара гагарокъ, денежный штрафъ, уплата. Вотъ теперь все кончено съ господиномъ Макомъ и его домомъ. Собственно говоря, дло шло необыкновенно хорошо и быстро. Уже началъ накрапывать дождь большими, мягкими каплями. Сороки начали летать низко надъ землей, и когда я вернулся домой и отвязалъ Эзопа, онъ бросился жевать траву. Втеръ началъ шумть.

XXIII.

Въ миляхъ полутора отъ меня я вижу море. Идетъ дождь, а я въ горахъ! Нависшая скала защищаетъ меня отъ дождя. Я курю свою короткую трубку, курю одну за другой и каждый разъ, когда я ее зажигаю, табакъ ползетъ маленькими раскаленными червячками изъ золы. Такъ и мысли у меня въ голов. Передо мной на земл лежитъ связка сухихъ втокъ изъ разореннаго гнзда. И душа моя подобна этому гнзду.
Я помню и теперь каждую малйшую мелочь изъ пережитаго мной въ эти послдующіе дни. Охъ!
Я сижу здсь въ горахъ. Море и воздухъ шумятъ, втеръ и непогода бурлятъ и жалобно воютъ у меня въ ушахъ. Далеко въ мор виднются суда и яхты съ зарифленными парусами, на корм люди, они вс стремятся куда-то, ‘и, Богъ знаетъ, куда хотятъ вс эти жизни’, думалъ я.
Море, пнясь, вздымается и движется, движется, точно оно населено громадными, бшеными существами, которыя сталкиваются тлами и рычатъ другъ на друга, нтъ, это праздникъ десяти тысячъ визжащихъ чертей, они прячутъ голову въ плечи и рыскаютъ кругомъ и концами своихъ крыльевъ взбиваютъ пну на мор. Далеко-далеко въ мор лежитъ подводная шхера, блый водяной встаетъ съ этого острова и трясетъ головой около погибшаго корабля съ парусами, втеръ гонитъ его въ море, туда, въ пустынное море… Я радуюсь, что я одинъ, что никто не можетъ видть мои глаза, я доврчиво прислоняюсь къ скал, я знаю, что никто за мной не стоитъ, никто не можетъ за мной наблюдать. Птица пролетаетъ надъ головой, испуская надорванный крикъ, въ эту самую минуту немного дальше отрывается кусокъ скалы и катится въ море. И молча я продолжаю сидть тамъ нкоторое время, я погружаюсь въ покой, теплое чувство удовольствія овладваетъ мной при мысли, что я могу безопасно сидть въ моемъ укромномъ уголку въ то время, какъ тамъ, наружи, не переставая, идетъ дождь. Я застегиваю свою куртку и благодарю Бога за свою теплую куртку. Прошло еще нкоторое время, я заснулъ.
Полдень. Я иду домой, дождь все еще идетъ. Вдругъ мн попадается навстрчу что-то необыкновенное: на тропинк передо мной стоитъ Эдварда. Она вся промокла насквозь, какъ-будто она уже давно была подъ дождемъ, но она улыбается.
‘Ну, вотъ еще’, подумалъ я, и злоба овладваетъ мной, я бшено сжимаю пальцами ружье и такъ иду къ ней навстрчу, хотя она улыбается.
— Добрый день, — говоритъ она первая.
Я дожидаюсь, пока не подойду еще на нсколько. Шаговъ ближе и говорю:
— Привтствую васъ, прекрасная два!
Она поражена моей шутливостью. Ахъ, я не зналъ, что я говорилъ. Она робко улыбается и смотритъ на меня.
— Вы были сегодня въ горахъ?— спрашиваетъ она.— Вы весь промокли. У меня есть здсь платокъ, если хотите, возьмите его, я могу обойтись безъ него… Нтъ, вы меня не узнаете.— И она опускаетъ глаза и качаетъ головой.
— Платокъ?— возражаю я и скрежещу зубами отъ злобы и удивленія.— А вотъ у меня есть здсь и куртка, хотите вы взять ее у меня? Я могу безъ нея обойтись, я каждому охотно бы ее отдалъ, и такъ что вы можете спокойно взять ее себ. Я съ удовольствіемъ отдалъ бы ее жен какого-нибудь рыбака.
Я видлъ, что она напряженно слушала, что я говорилъ, она слушала съ такимъ вниманіемъ, что стала противной и забыла закрыть ротъ. Она стоитъ съ платкомъ въ рук, это блый шелковый платокъ, она сняла его съ шеи. Я тоже стаскиваю съ себя куртку.
— Бога ради, надньте ее! — восклицаетъ она.— Вы не должны этого длать. Неужели вы такъ на меня злы. Нтъ, надньте же куртку, пока вы еще не совсмъ промокли.
Я снова надлъ куртку.
— Куда это вы?— спросилъ я глухимъ голосомъ.
— Такъ, никуда… Я не понимаю, какъ вы могли снять вашу куртку…
— Гд сегодня баронъ?— спрашиваю я.— Въ такую погоду графъ не можетъ быть въ мор…
— Гланъ, я хотла сказать вамъ одну вещь…
Я перебиваю ее:
— Могу я васъ просить передать герцогу мой поклонъ.
Мы смотримъ другъ на друга. Я готовъ и дальше перебивать ее, какъ только она откроетъ ротъ. Наконецъ, по ея лицу скользить страдальческое выраженіе, я отворачиваюсь и говорю:
— Откровенно говоря, откажите вы вашему принцу, фрёкэнъ Эдварда. Этотъ человкъ не для васъ. Увряю васъ, онъ вс эти дни расхаживаетъ и размышляетъ, жениться ли ему на васъ или нтъ, а этимъ вамъ нельзя вдь услужить.
— Нтъ, не будемъ объ этомъ говорить, не правда ли? Я думала о васъ. Вы могли снять свою куртку и промокнуть ради другой, я пришла къ вамъ…
Я пожимаю плечами и продолжаю:
— Я предлагаю вамъ взять доктора вмсто него. Въ чемъ вы можете его упрекнуть? Мужчина въ цвт лтъ, прекрасная голова. Подумайте объ этомъ.
— Послушай меня, хоть минуточку…
— Эзопъ, моя собака, ждетъ меня въ хижин. — Я снялъ шляпу, поклонился и опять сказалъ:
— Привтъ вамъ, прекрасная два.— Съ этими словами я пошелъ.
Она вскрикнула:
— Нтъ, не вырывай у меня сердца изъ груди. Я пришла къ теб сегодня, караулила здсь тебя и улыбалась, когда ты шелъ сюда. Теперь я чуть было съ ума не сошла, потому что ни о чемъ другомъ я думать не могла, все кружилось вокругъ меня, и я все время думала о теб. Сегодня я сидла у себя въ комнат, кто-то вошелъ, я подняла глаза, хотя я все равно знала, кто пришелъ.— Я вчера гребъ четверть мили, — сказалъ онъ. — Вы не устали?— спросила я.— Ахъ, конечно, я очень усталъ, и у меня на рукахъ образовались волдыри, — сказалъ онъ и казался очень огорченнымъ этимъ послднимъ обстоятельствомъ. Я подумала: ‘Вотъ чмъ онъ огорченъ!’ Немного времени спустя, онъ прибавилъ:— Ночью я слышалъ шопотъ подъ моимъ окномъ, это ваша горничная была занята интимной бесдой съ однимъ изъ вашихъ приказчиковъ.— Да, они намреваются вступить въ бракъ, — сказала я.— Да, но это было въ два часа ночи.— Ну такъ что же?— спросила я и тотчасъ же прибавила:— ночь принадлежитъ имъ.— Онъ поправилъ на носу свои золотые очки и замтилъ:— Но, не правда ли, вы находите это все-таки неудобнымъ такъ поздно, ночь?— Я не поднимала глазъ, и такъ мы просидли десять минутъ.— Не могу ли я накинуть вамъ шаль на плечи?— спросилъ онъ.— Нтъ, благодарю васъ, — отвчалъ я.— Кто-то завладетъ вашей маленькой ручкой?— сказалъ онъ. Я не отвчала, мои мысли были далеко. Онъ положилъ мн на колни маленькую коробочку, я открыла коробку и нашла въ ней булавку, на булавк была корона, и я насчитала въ ней десять камней… Гланъ, булавка у меня здсь, хочешь ее посмотрть? Она растоптана… Подойди сюда и посмотри, какъ она растоптана…— Ну, что мн длать съ булавкой?— спросила я.— Она должна украшать васъ, — отвчалъ онъ. Но я протянула ему булавку обратно и сказала! — Оставьте меня въ поко, я думаю больше о другомъ.— О комъ?— спросилъ онъ.— Объ одномъ охотник, — отвчала я,— онъ подарилъ мн на память всего два птичьихъ пера, возьмите же вашу булавку.— Но онъ не хотлъ брать обратно булавки. Я въ первый разъ взглянула на него, его глаза были такіе пронизывающіе.— Я не возьму обратно булавки, длайте съ ней что хотите, растопчите ее, — сказалъ онъ.— Я встала, положила булавку подъ каблукъ и наступила. Это было сегодня утромъ… Цлыхъ четыре часа я все здсь хожу и жду, посл обда я ушла. Онъ встртилъ меня наверху, на дорог.— Куда вы идете?— спросилъ онъ.— Къ Глану, — отвчала я! — я хочу попросить его не забывать меня…— Вотъ ужъ съ часъ, какъ я жду тебя здсь, я стояла подъ деревомъ и видла, какъ ты шелъ, ты былъ точно Богъ. Я люблю твою осанку, твою бороду и твои плечи, все въ теб я люблю… Теперь ты нетерпливъ, ты хочешь уйти, я для тебя безразлична, ты даже не смотришь на меня…
Я остановился. Когда она замолчала, я опять пошолъ. Я обезумлъ отъ отчаянія и улыбался, мое сердце было ожесточено.
— Да, не правда ли, — сказалъ я и опять остановился.— Вы что-то мн хотли сказать?
Эта шутка заставила ее утомиться мной.
— Я хотла вамъ что-то сказать? Да, но вдь я уже вамъ сказала, разв вы не слыхали? Нтъ, больше ничего, ничего мн не остается вамъ сказать…— Ея голосъ какъ-то странно дрожитъ, но это меня не трогаетъ.

XXIV.

Когда я выхожу на слдующее утро, Эдварда стоитъ у хижины. Въ теченіе ночи я все обдумалъ и принялъ ршеніе. Нтъ, зачмъ мн ослпляться этой своенравной рыбачкой, этой необразованной двчонкой, уже не достаточно ли долго ея имя сидло у меня въ сердц и сосало его? Довольно мн этого. Мн пришло въ голову. что я можетъ-быть тмъ сталъ ей ближе, что показывалъ ей полнйшее равнодушіе и высмивалъ ее. Ахъ, какъ восхитительно я ее высмивалъ. Посл того, какъ она въ теченіе нсколькихъ минуть держала свою рчь, я говорю ей преспокойно:—Да, правда, вы хотли мн что-то сказать…— Она стояла около камня. Она была очень возбуждена и хотла побжать ко мн навстрчу, она ужъ протянула было руки, но остановилась, ломая руки. Я взялся за фуражку и молча поклонился ей.
— Сегодня мн нужно отъ васъ, Гланъ, только одного, — сказала она настойчиво.
Но я не тронулся съ мста, хотя бы только для того, чтобы услышать, что она хотла мн сказать.
— Я слышала, что вы были у кузнеца. Это было однажды вечеромъ, когда Ева была одна дома.
Я смутился и возражалъ.
— Отъ кого вы имете такое свдніе?
— Я не шпіоню, — воскликнула она.— я слышала это вчера вечеромъ, мн разсказалъ это мой отецъ, когда я вчера вечеромъ, промокшая насквозь, вернулась домой, отецъ сказалъ: Ты смялась сегодня надъ барономъ.— Нтъ, — отвчала я.— Гд ты сейчасъ была?— продолжалъ онъ спрашивать:— Я отвчала:— У Глана.— Тогда отецъ разсказалъ мн все это.
Я преодолваю отчаянье и говорю:— Ева и здсь была.
— Она и здсь была? въ хижин?
— Нсколько разъ я заставлялъ ее войти. Мы разговаривали.
— И здсь тоже!
Пауза. ‘Будь твердъ!’ — думаю я и говорю:
— Такъ какъ вы такъ любезны, что вмшиваетесь въ мои дла, то и я не хочу отставать. Вчера я вамъ предлагалъ доктора, вы подумали объ этомъ? Принцъ просто невозможенъ.
Гнвъ вспыхиваетъ въ ея глазахъ.
— А знаете, онъ вовсе не невозможенъ, — говоритъ она вспыльчиво.— Нтъ, онъ лучше васъ, онъ уметъ держаться въ обществ не бьетъ чашекъ и стакановъ, и оставляетъ въ поко мои башмаки. Да, онъ уметъ обращаться съ людьми: А вы смшны, мн стыдно за васъ, вы невыносимы, понимаете ли вы это?
Ея слова глубоко оскорбили меня, я наклонилъ голову и отвчалъ:
— Въ этомъ вы правы, я не умю обходиться съ людьми. Но будьте ко мн снисходительны, вы меня не понимаете, я все живу въ лсу, это моя радость. Здсь, въ моемъ уединеніи, я никому не могу причинить вреда тмъ, что я такой, какой есть. Но когда я сталкиваюсь съ людьми, я долженъ употреблять вс свои усилія, чтобы быть такимъ, какъ нужно. За послдніе два года я такъ мало бывалъ въ обществ людей…
— Отъ васъ всегда нужно ждать самаго сквернаго, — продолжала она, — въ конц-концовъ, становится утомительнымъ имть съ вами дло.
Какъ безжалостно она это сказала! Какая-то непривычная горечь пронизываетъ меня, я почти отшатнулся передъ ея вспыльчивостью. Но Эдварда еще не остановилась, она прибавила:
— Можетъ-быть, вамъ удастся заслужить вниманіе Евы. Жалко только, что она замужемъ.
— Ева? Вы говорите, что Ева замужемъ?— спросилъ я.
— Да, она замужемъ.
— За кмъ же она замужемъ?
— Это вы должны же знать. Ева замужемъ за кузнецомъ.
— Разв она не дочь кузнеца?
— Нтъ, она его жена. Можетъ-быть, вы думаете, что я вамъ лгу?
Я ровно ничего не думалъ, но мое удивленіе было очень велико. Я продолжалъ стоять и думалъ: ‘Неужели Ева замужемъ?’
— Вашъ выборъ, однако, удаченъ, — говорить Эдварда.
Я задрожалъ отъ злости и сказалъ:
— Но возьмите же доктора, какъ я вамъ говорю. Послушайте совта друга, принцъ вдь просто старый дуракъ.— И я началъ высмивать его въ своемъ раздраженіи, преувеличивалъ его возрастъ, сказалъ, что онъ плшивый, почти совсмъ слпой, я утверждалъ также, что онъ носитъ корону на своихъ запонкахъ единственно изъ-за того только, чтобы повеличаться своимъ дворянствомъ.— Впрочемъ, у меня не было желанія поближе познакомиться съ нимъ, — сказалъ я, — въ немъ нтъ ничего такого, что выдляло бы его, ему не достаетъ характерныхъ чертъ, это полнйшее ничтожество.
— Нтъ, онъ представляетъ изъ себя нчто, представляетъ нчто! — кричала она, и голосъ прерывался у нея отъ гнва.— Онъ представляетъ изъ себя нчто гораздо большее, нежели это думаешь ты, лсной житель. Но подожди, онъ поговоритъ съ тобой, я попрошу его объ этомъ. Ты не вришь, что я его люблю, но ты увидишь, что ошибаешься, я выйду за него замужъ, я буду днемъ и ночью о немъ думать. Помни же, что я говорю: я люблю его! Пусть только Ева сюда придетъ, ха-ха, Богъ свидтель, пусть приходитъ, мн это совершенно безразлично. Да, я вижу, что мн нужно отсюда уйти…
Она пошла отъ хижины внизъ по тропинк, сдлала нсколько маленькихъ, поспшныхъ шаговъ, повернулась еще разъ съ мертвенной блдностью въ лиц и простонала:
— Никогда не попадайся мн больше на глаза…

XXV.

Листва пожелтла, картофельная трава высоко раскинулась и была въ цвту, охотничья пора опять наступила. Я стрлялъ куропатокъ, тетеревовъ и зайцевъ. Въ одинъ прекрасный день я застрлилъ орла. Безмолвное, высокое небо, прохладныя ночи, ясные гулы и милые звуки въ лсахъ и поляхъ. Широкій и мирный покоился міръ…
— Я больше ничего не слышалъ отъ господина Мака относительно двухъ гагарокъ, которыхъ я подстрлилъ, — сказалъ я доктору.
— Этимъ вы обязаны Эдвард, — отвчалъ онъ.— Это я наврное знаю, я слышалъ, она воспротивилась этому…
‘Я не обязанъ ей’, подумалъ я.
Бабье лто, бабье лто! Тропинки лежатъ точно полосы среди увядающаго лса. Каждый день появляется новая звзда. Мсяцъ мерцаетъ какъ тнь, золотая тнь, погруженная въ серебро…
— Богъ съ тобой, Ева, ты замужемъ?
— Разв ты этого не зналъ?
— Нтъ, я этого не зналъ.
Она молча сжала мн руку.
— Богъ съ тобой, дитя, что намъ теперь длать?
— Что хочешь. Можетъ-быть, ты еще не удешь, я буду счастлива, пока ты здсь.
— Нтъ, Ева!
— Нтъ, да, да! Ну, хоть пока ты здсь.
У нея безпомощный видъ, и она все время сжимаетъ мою руку.
— Нтъ, Ева, уходи! Никогда больше!
И ночи проходятъ и дни наступаютъ, уже третій день со времени того разговора. Ева идетъ съ ношей черезъ дорогу. И сколько дровъ переноситъ этотъ ребенокъ за лто изъ лсу!
— Оставь свою ношу, Ева, и дай мн посмотрть такіе ли у тебя голубые глаза?
Глаза у нея были красные.
— Нтъ, улыбнись мн опять, Ева. Я не могу дольше противостоять теб, я твой, я твой…
Вечеръ. Ева поетъ, я слышу ея пніе, и теплота разливается у меня по тлу.
— Ты поешь сегодня, Ева?
— Да, мн весело.
И такъ какъ она меньше меня ростомъ, она подпрыгиваетъ, чтобъ обнять меня за шею.
— Но, Ева, ты поцарапала свои руки? Боже мой, зачмъ ты ихъ исцарапала?
— Это пустяки.
Ея лицо удивительно сіяетъ.
— Ева, ты говорила съ господиномъ Макомъ?
— Да, одинъ разъ.
— Что ты сказала и что онъ сказалъ?
— Онъ ужасно жестокъ съ нами, онъ заставляетъ моего мужа день и ночь работать въ амбар и меня тоже онъ приставляетъ къ всевозможнымъ работамъ.
— Зачмъ онъ это длаетъ’?
Ева уставилась въ землю.
— Почему онъ это длаетъ, Ева?
— Потому, что я тебя люблю.
Но откуда онъ это можетъ знать?
— Я ему это сказала.
Пауза.
— Дай Богъ, чтобы онъ не былъ жестокъ съ тобою, Ева!
— Но это ничего не значитъ, ничего не значитъ!
И голосъ ея звучалъ въ лсу, какъ тихая, дрожащая псня.
Листва желтетъ. Время къ осени. На неб еще больше появилось звздъ, и мсяцъ похожъ на серебряную тнь, погруженную въ золото. Холодъ не чувствуется, нтъ, только прохладная тишина и кипучая дятельность въ лсу. Каждое дерево стояло и думало. Ягоды созрли.
И вотъ наступило двадцать второе августа я вмст съ нимъ три желзныхъ {Въ желзныя ночи между 22 и 25 августа въ этой широт начинаются первые морозы.} ночи.

XXVI.

Первая желзная ночь. Въ 9 часовъ заходитъ солнце. Матовая темнота ложится на землю, показываются дв звзды, а часа два спустя слабый свтъ луны. Я брожу по лсу со своимъ ружьемъ и со своей собакой, набирая костеръ, и свтъ моего огня падаетъ между стволами сосенъ. Мороза нтъ.
— Первая изъ желзныхъ ночей! — говорю я. И сильная, смущающая душу радость проникаетъ меня насквозь при мысли о времени и мст…
Люди, птицы, зври до здравствуетъ эта одинокая ночь въ лсу, въ лсу! Да здравствуетъ мракъ и шопотъ Бога среди деревьевъ, нжное, простое благозвучіе тишины, зеленая листва и желтая листва! Да здравствуютъ звуки жизни, собака, фыркающая въ трав, нюхающая землю!
Да здравствуетъ дикая кошка, которая вытянулась всмъ тломъ и прицливается, готовая прыгнуть на воробья, въ темнот, въ темнот!
Да здравствуетъ кроткая тишина земли, да здравствуютъ звзды, серпъ луны! Да, я пью за нихъ и за него!..
Я встаю и прислушиваюсь. Никто меня не слышалъ. Я снова сажусь.
Благодареніе теб, уединенная ночь: и вамъ, горы, мракъ и шумъ моря, оно шумитъ въ моемъ сердц. Благодареніе за жизнь, за дыханіе, за милость жить сегодня ночью, я благодарю изъ глубины моего сердца!
Послушай на востокъ и послушай на западъ, нтъ, послушай только, это вчный Богъ. Эта тишина, что шепчетъ мн на ухо — кипучая кровь всей природы. Богъ, пронизывающій весь міръ и меня. Я вижу блестящую паутину при свт моего костра, я слышу плывущую по морю лодку тамъ, на свер, сверное сіяніе ползетъ по небу. О, клянусь моей безсмертной душой, я благодаренъ отъ всей души, что это я здсь сижу!..
Тишина. Еловая шишка глухо падаетъ на землю. ‘Упала еловая шишка’, думаю я. Мсяцъ высоко на неб, огонь мигаетъ на полусгорвшихъ полньяхъ и хочетъ потухнуть. Поздней ночью я возвращаюсь домой.
Вторая желзная ночь. Прежняя тишина и мягкая погода.
Моя душа созерцаетъ. Я машинально подхожу къ дереву, надвигаю шляпу на лобъ, прислоняюсь спиной къ этому дереву, заложивъ руки за голову. Я пристально смотрю въ одну точку и размышляю, свтъ отъ моего костра ударяетъ мн прямо въ глаза, но я этого не чувствую. Я долго остаюсь въ этомъ положеніи, безъ всякихъ мыслей, и смотрю на огонь: ноги устали и отказываются служить, совсмъ оцпенвъ, я сажусь.
И только теперь я думаю о томъ, что я сдлалъ. Зачмъ я такъ долго смотрлъ на огонь?
Эзопъ поднимаетъ голову и прислушивается, онъ слышитъ шаги. Является Ева.
— Сегодня вечеромъ я безконечно печаленъ и задумчивъ, — говорю я.
И отъ состраданія она ничего не отвчаетъ.
— Я люблю три вещи, — говорю я тогда.— Я люблю тогъ любовный сонъ, который я разъ видлъ, люблю тебя и вотъ этотъ кусокъ земли.
— А что ты больше всего любишь?
— Сонъ.
Опять стало все тихо. Эзопъ знаетъ Еву, онъ наклоняетъ голову и смотритъ на нее. Я говорю шопотомъ:
— Я видлъ сегодня на дорог двушку: она шла водъ руку со своимъ возлюбленнымъ. Двушка глазами указала на меня и съ трудомъ могла удержаться отъ смха, когда я прошелъ мимо.
— Надъ чмъ же она смялась?
— Этого я не знаю, вроятно, она смялась надо мной.
— Ты ее зналъ?
— Да, я ей поклонился.
— А она тебя не знаетъ?
— Нтъ… Но зачмъ ты сидишь и выспрашиваешь меня? Это скверно съ твоей стороны. Ты не заставишь меня назвать ея имя.
Пауза.
Я опять бормочу:
— Надъ чмъ она смялась? Она кокетка, но, все-таки надъ чмъ же она смялась? Боже мой, что же я такое ей сдлалъ?
Ева отвчаетъ:
— Это было не хорошо съ ея стороны смяться надъ тобой.
— Нтъ, это не было скверно! — кричу я. — Ты не должна меня ругать, она была права, что смялась надо мной. Замолчи, чортъ возьми, и оставь меня въ поко, слышишь?
И Ева испуганная оставляетъ меня въ поко. Я смотрю на нее и въ ту же минуту раскаиваюсь въ своихъ жестокихъ словахъ, я падаю передъ ней на колни и ломаю руки.
— Иди домой, Ева! Ты та, кого я люблю больше всего, какъ могъ я любитъ сонъ? Это была только шутка, это тебя я люблю. Но ступай теперь домой, завтра я приду къ теб, думай о томъ, что я твой! Не забывай это! Покойной ночи!
И Ева идетъ домой.
Третья желзная ночь. Это ночь крайняго напряженія. Хоть бы легкій морозъ! Вмсто мороза неподвижная теплота. Посл дневного солнца ночь похожа была на тепловатое болото. Я развелъ костеръ…
— Ева, иногда можно найти наслажденіе въ томъ, что тебя таскаютъ за волосы. Такъ извращенъ, можетъ-быть, духъ человческій. Тебя будутъ таскать за волосы внизъ въ долину и потомъ опять на гору, и если кто-нибудь спроситъ, что здсь происходить, человкъ въ состояніи отвтить въ восторг:
— Меня таскаютъ за волосы!
И если спросятъ:
— Не помочь ли теб, не освободить ли?— Отвтишь:
— Нтъ
А если спросятъ:
— Но какъ же ты это выносишь?
— Да, я это выношу, потому что я люблю руку, которая меня таскаетъ!..
— Знаешь ли ты, Ева, что значитъ надяться?
— Да, кажется.
— Видишь ли, Ева, надежда это — что-то чудесное, да, что-то совершенно особенное. Такъ, напримръ, можно итти въ одно прекрасное утро по дорог и надяться встртить человка, котораго любишь. И что же, встрчаешь этого человка? Нтъ. Почему нтъ? Потому, что этотъ человкъ въ это утро занятъ гд-нибудь въ другомъ мст… Въ горахъ я познакомился съ однимъ старымъ лопаремъ. Тогда ему было 58 л., онъ уже больше ничего не видлъ, а теперь ему за семьдесятъ, но ему кажется, что время отъ времени онъ лучше видитъ, дло идетъ на улучшеніе, думаетъ онъ, если ничто не помшаетъ, онъ будетъ въ состояніи черезъ нсколько лтъ увидть солнце. Волосы у него еще совсмъ черные, но глаза его были совершенно блые. Когда мы сидли въ его землянк и курили, онъ разсказываетъ мн обо всемъ, что видлъ, когда не былъ еще слпымъ.
Онъ былъ крпкій и здоровый, долговчный, и надежда сохраняла его.
Когда я вышелъ, онъ проводилъ меня и началъ показывать мн въ различныхъ направленіяхъ:
— Тамъ вотъ югъ, а тамъ сверъ, сперва ты пойдешь въ этомъ направленіи, а когда спустишься немного съ горы, пойдешь по тому направленію.
— Совершенно врно, — отвчалъ я.
Тогда лопарь разсмялся и сказалъ.
— Видишь ли, четырнадцать — пятнадцать лтъ тому назадъ я этого не зналъ, значитъ я вижу теперь лучше, чмъ тогда, дло идетъ на улучшеніе.— Потомъ онъ нагнулся и снова вползъ въ свою землянку, въ свою вчную землянку, и свою земную обитель.
И онъ снова услся у огня, полный надежды, что черезъ нсколько лтъ онъ снова увидитъ свтъ солнца…
— Ева! какая странная вещь — надежда. Такъ, напримръ, я надюсь забыть того человка, котораго я не встртилъ сегодня на дорог.
— Ты говоришь такъ странно.
— Сегодня третья Желзная ночь. Я общаю теб, Ева, завтра быть совсмъ другимъ человкомъ. Оставь меня теперь одного, завтра ты меня не узнаешь, когда я приду, я буду смяться и цловать тебя, мое дорогое дитя. Подумай, мн осталась только эта ночь, а тамъ я буду совсмъ другимъ человкомъ, черезъ нсколько часовъ я буду другимъ. Покойной ночи, Ева.
— Покойной ночи.
Я располагаюсь ближе къ своему костру и разглядываю пламя. Еловая шишка падаетъ съ втки то тутъ, то тамъ падаютъ сухія втки. Глубокая ночь.
Я закрываю глаза.
Черезъ часъ мои чувства начинаютъ колебаться опредленнымъ ритмомъ. Я образую одно созвучіе съ великой тишиной, одно созвучіе, я смотрю на полумсяцъ, онъ стоить на неб, подобно блой чешу. Я чувствую что-то въ род любви къ нему, я чувствую, что красню.
‘Это — онъ, мсяцъ, говорю я тихо и страстно, это — мсяцъ!’ И сердце мое бьется ему навстрчу тихими ударами. Это продолжается нсколько минутъ. Слабое дуновеніе, какой-то странный втеръ дуетъ на меня, странный потокъ воздуха.
Что это такое? Я оборачиваюсь, но никого не вижу. Втеръ зоветъ меня, и моя душа доврчиво склоняется на этотъ зовъ. Я чувствую, что потерялъ равновсіе, я прижатъ къ чьей-то невидимой груди, мои глаза становятся влажными, я дрожу, — Богъ стоитъ поблизости и смотритъ на меня.
Это продолжается нсколько минутъ. Я поворачиваю голову, странное движеніе воздуха исчезаетъ, и мн кажется, какъ-будто я вижу духа, повернувшагося ко мн спиной и безшумно шагающаго черезъ лсъ…
Я борюсь нкоторое время съ тяжелымъ оцпенніемъ, я совсмъ изнемогъ отъ этихъ ощущеній, я смертельно усталъ и я засыпаю.
Когда я проснулся, ночь была на исход. Ахъ, я долго бродилъ въ мрачномъ настроеніи, весь въ лихорадк, все ожидая, что вотъ, меня поразитъ какая-нибудь болзнь. Все кружилось передо мною, я на все смотрлъ воспаленными глазами! Глубокая грусть овладла мной.
Теперь все это прошло.

XXVII.

Осень. Лто прошло, оно исчезло такъ же быстро, какъ и пришло, ахъ, какъ быстро оно прошло.
Наступили холодные дни, я охочусь, ловлю рыбу и пою псни въ лсу. Бываютъ дни съ густымъ туманомъ, онъ несется съ моря и все покрываетъ мракомъ. Въ одинъ изъ такихъ дней случилось нчто.
Я углубился въ своихъ странствованіяхъ въ лсу и, попавъ въ приходскій лсъ, подошелъ къ дому доктора. Тамъ были гости, молодыя дамы, съ которыми я раньше встрчался, танцующая молодежь, настоящіе саврасы безъ узды.
Подъхалъ экипажъ и остановился у садовой ограды, въ экипаж сидла Эдварда.
Она удивилась, увидя меня.
— Прощайте, — сказалъ я тихо. Но докторъ удержалъ меня.
Эдварда вначал была смущена моимъ присутствіемъ и опустила глаза, когда я заговорилъ, но потомъ она успокоилась и обратилась даже ко мн съ нкоторыми короткими вопросами. Она была поразительно блдна, холодный, срый туманъ окутывалъ ея лицо. Она не выходила изъ экипажа.
— Я пріхала по порученію, — сказала она, смясь, — я изъ церкви, гд никого изъ васъ не нашла, мн сказали, что вы здсь. Цлый часъ проздила, чтобы отыскать васъ. Завтра вечеромъ у насъ собирается небольшое общество, — поводомъ къ этому служитъ отъздъ барона на слдующей недл, — и мн поручено пригласить всхъ васъ. Мы будемъ также танцовать. Итакъ, до завтрашняго вечера.
Вс поклонились и благодарили. Мн она сказала кром того:
— Будьте такъ добры и приходите. И не посылайте въ послднюю минуту записку съ извиненіями.
Этого она никому, кром меня, не говорила. Вскор посл этого она ухала.
Я былъ такъ тронутъ этой неожиданной любезностью, я отошелъ на минуту въ сторону и радовался. Потомъ я простился съ докторомъ и его гостями и пошелъ обратно домой. Какъ она была ко мн благосклонна, какъ она была благосклонна! Чмъ я могу отблагодарить ее за это? Руки у меня ослабли, пріятный холодъ чувствовался въ кистяхъ. Боже мой, вотъ я иду и, совершенно обезсиленный, шатаюсь изъ стороны въ сторону, я не могу сложитъ рукъ, и отъ чувства безпомощности у меня появляются слезы на глазахъ, что съ этимъ подлаешь?..
Лишь поздно вечеромъ я вернулся домой.
Я направился по дорог къ гавани и спросилъ одного изъ рыбаковъ, будетъ ли почтовый пароходъ завтра вечеромъ. Нтъ, почтовый пароходъ будетъ только на слдующей недл.
Я поспшилъ къ хижин и занялся осмотромъ лучшей своей одежды. Я вычистилъ ее и привелъ въ порядокъ, въ нкоторыхъ мстахъ оказались дыры, и я плакалъ, штопая эти дыры.
Покончивъ съ этимъ, я улегся на нарахъ. Этотъ покой продолжался съ минуту, вдругъ мн приходитъ мысль, я вскакиваю и останавливаюсь пораженный среди комнаты.— Все это опять какая-нибудь продлка! — прошепталъ я. Я не былъ бы приглашенъ, если бы я случайно не очутился тутъ же, гд приглашали остальныхъ, и, кром того, она ясно мн намекнула, что я могу не приходить и могу послать записку съ извиненіями…
Я всю ночь не спалъ, и когда наступило утро, я пошелъ въ лсъ, озябшій, не выспавшійся, дрожа въ лихорадк. Гм… вотъ теперь идутъ приготовленія къ вечеру въ Сирилунд! Что же дальше? Я не пойду и извиненій не пошлю. Господинъ Макъ необыкновенно умный человкъ, онъ даетъ этотъ праздникъ въ честь барона, но я не явлюсь, понимаете ли вы это?..
Туманъ густо лежалъ надъ долиной и горой, холодная, влажная изморозь осдала на мою одежду и длала ее тяжелой, мое лицо было холодное и влажное. Порой налеталъ порывъ втра и заставлялъ подниматься и опускаться спящіе туманы.
Было далеко за полдень, смеркалось, туманъ все скрывалъ у меня передъ глазами, и я не могъ оріентироваться по солнцу.
Цлый часъ шелъ по направленію къ дому, но мн нечего было торопиться, преспокойнымъ образомъ я пошелъ въ обратномъ направленіи. Я пришелъ къ неизвстному мн мсту въ лсу. Наконецъ, я прислонилъ ружье къ стволу и обращаюсь за совтомъ къ своему компасу. Я точно опредляю дорогу и снова начинаю итти. Теперь, вроятно, 8 или 9 часовъ.
Тутъ случилось нчто.
Спустя полчаса я слышу сквозь туманъ музыку, еще нсколько минутъ, и я узнаю мстность: я стою вплотную у главнаго зданія Сирилунда. Компасъ ошибочно привелъ меня какъ разъ къ тому мсту, которое я хотлъ обойти. Знакомый голосъ окликаетъ меня, это голосъ доктора. Немного спустя меня вводятъ въ домъ.
Можетъ-бытъ, стволъ моего ружья подйствовалъ на компасъ и ввелъ его въ ошибку. Это случилось со мной еще одинъ разъ недавно, въ этомъ году. Я не знаю, что и подумать.

XXVIII.

Въ продолженіе всего вечера у меня было горькое чувство, что мн не мсто здсь, въ этомъ обществ.
Мое прибытіе осталось почти незамченнымъ, вс были такъ заняты другъ другомъ. Эдварда едва поздоровалась со мной. Я принялся много пить, потому что я понялъ, что былъ лишнимъ, и вмст съ тмъ я все-таки не уходилъ.
Господинъ Макъ часто улыбался и длалъ всмъ привтливое лицо, онъ былъ во фрак и имлъ очень хорошій видъ. Онъ появлялся то тутъ, то тамъ въ комнатахъ, смшивался съ этой полусотней гостей, иногда танцовалъ какой-нибудь танецъ, шутилъ и смялся. Въ его глазахъ было что-то таинственное.
Шумъ отъ музыки и голосовъ раздавался по всему дому, вс пять комнатъ были полны гостей, и, кром того, танцовали въ большой зал. Я пришелъ во время ужина. Озабоченныя двушки бгали со стаканами и винами, съ блестящими мдными кофейниками, съ сигарами, трубками, пирожными и фруктами. Не жалли ничего. Въ люстрахъ были необыкновенно толстыя свчи, вставленныя спеціально для этого случая, кром того горли новыя парафиновыя лампы.
Ева помогала въ кухн, я лишь мелькомъ видлъ ее.
Баронъ былъ предметомъ всеобщаго вниманія, хотя онъ велъ себя скромно и тихо и нисколько не выставлялся. На немъ былъ фракъ, плечи котораго были безжалостно помяты укладкой. Онъ больше всего разговаривалъ съ Эдвардой, слдилъ за ней глазами, чокался съ ней и называлъ со фрёкенъ, точно такъ же какъ и дочерей пробста и участковаго врача. Я испытывалъ къ нему неудержимое отвращеніе и не могъ взглянуть на него, чтобъ не отвернуться съ грустной и глупой гримасой. Когда онъ обращался ко мн, я отвчалъ коротко, сжимая губы.
Кое-что мн вспоминается изъ этого вечера. Я стоялъ и разговаривалъ съ молоденькой двушкой, блондинкой, и вотъ я что-то ей сказалъ или разсказалъ какую-то исторію, которая разсмшила ее. Едва ли это была чмъ-нибудь замчательная исторія, но можетъ-бытъ я разсказалъ ей въ своемъ опьяненномъ состояніи смшне, чмъ я могу теперь припомнить, во всякомъ случа, теперь это улетучилось изъ моей памяти. Когда я обернулся, за мной стояла Эдварда. Она бросила мн признательный взглядъ. Посл этого я видлъ, что она увлекла за собой блондинку, чтобъ узнать, что я такое сказалъ. Я сказать не могу, какъ благотворно подйствовалъ на меня взглядъ Эдварды, посл того какъ я весь вечеръ ходилъ изъ одной комнаты въ другую, какъ отверженный, стало веселй на душ, я началъ болтать и сталъ боле занимательнымъ.
Насколько мн помнится, я не совершилъ никакой погршности въ этотъ вечеръ…
Я стоялъ на лстниц. Ева вышла изъ одной комнаты и пронесла какія-то вещи. Она посмотрла на меня, вышла на лстницу, поспшно провела рукой по моимъ рукамъ, улыбнулась и вошла въ комнаты.
Никто изъ насъ не сказалъ ни слова. Когда я хотлъ пойти за ней, Эдварда стояла на порог и смотрла на меня. Она прямо смотрла мн въ глаза. Также и она ничего не сказала. Я вошелъ въ залу.
— Представьте себ, лейтенантъ Гланъ занимается тмъ, что устраиваетъ свиданія съ прислугой тамъ, на лстниц, — сказала вдругъ громко Эдварда.
Она стояла въ дверяхъ. Многіе слышали, что она сказала. Она смялась, какъ-будто она шутила, но лицо у нея было очень блдное. Я ничего не отвтилъ на это, я пробормоталъ только:
— Это было совершенно случайно, она вошла, и мы встртились въ передней…
Прошло нкоторое время, можетъ-быть часъ. Одной дам пролили на платье вино. Увидя это, Эдварда воскликнула:
— Что тамъ такое? Это сдлалъ, вроятно, Гланъ?
Я этого не сдлалъ, я стоялъ въ другомъ конц зала, когда это случилось.
Съ этой минуты я опять началъ много пить и держался больше у дверей, чтобы не мшатъ танцующимъ.
Баронъ собралъ около себя дамъ, онъ сожаллъ, что его коллекціи были уже сложены, такъ что онъ ничего не могъ показать, ни водорослей изъ Благо моря, ни глины съ Кухольмовъ, ни необыкновенно интересныхъ каменныхъ образованій на морскомъ дн. Дамы съ любопытствомъ смотрли на его запонки — эти короны съ пятью зубцами, обозначавшія баронство. Благодаря этимъ обстоятельствамъ, доктору не везло, даже его остроумное проклятье не имло никакого успха. Но когда говорила Эдварда, онъ попрежнему волновался, исправлялъ ея рчь, смущалъ ее своими оборотами рчи и принижалъ ее своимъ превосходительствомъ.
Она говорила:
— … до тхъ поръ, пока мн не придется итти черезъ долину смерти?
И докторъ спрашивалъ:
— Черезъ что такое?
— Черезъ долину смерти. Разв нельзя сказать — черезъ долину смерти?
— Я слыхалъ про рку смерти. Вы, вроятно, это хотите сказать?
Потомъ она начала говоритъ о томъ, что она приказала стеречь какую-то, вещь…
— Драконъ, — подсказалъ докторъ.
— Ну да, какъ драконъ, — отвчала она.
Но докторъ сказалъ:
— Вы должны быть мн благодарны, что я васъ спасъ. Я убжденъ, что вы хотли сказать — какъ Аргусъ.
Баронъ поднялъ брови и бросилъ удивленный взглядъ черезъ свои толстые очки, но докторъ сдлалъ видъ, что онъ ничего не замчаетъ, какое ему дло до барона!
Я попрежнему стою у дверей. Въ зал танцуютъ. Мн удалось завести разговоръ съ приходской учительницей. Мы говорили о войн, о положеніи длъ въ Крыму, о событіяхъ во Франціи, о Наполеон — какъ император, о туркахъ, которымъ онъ оказалъ помощь, эта молодая особа читала лтомъ газеты и могла сообщить мн кое-какіе новости. Мы услись въ конц-концовъ на диван и разговариваемъ. Эдварда проходитъ мимо. Она останавливается передъ нами.
Вдругъ она говоритъ:
— Господинъ лейтенантъ долженъ простить меня, что я застала его врасплохъ тамъ, на лстниц. Я никогда больше этого не сдлаю.
Она и теперь смялась и не смотрла на меня.
— Фрёкэнъ Эдварда, перестаньте хоть теперь, — сказалъ я.
Она говоритъ мн въ третьемъ лиц. Это было не къ добру, и выраженіе лица было злое.
Я подумалъ о доктор и пожалъ плечами, какъ онъ бы это сдлалъ.
Она сказала:
— Но отчего вы не выйдете на кухню? Ева тамъ. Мн кажется, вамъ слдовало бы тамъ быть.
Посл этого она съ ненавистью посмотрла на меня. Я сказалъ:
— Не подвергайте себя опасности быть плохо понятой, фрёкенъ Эдварда!
— Нтъ, какъ это? Это возможно, мой какъ именно?
— Вы говорите иногда такъ необдуманно. Вотъ сейчасъ, напримръ, мн показалось, что вы совершенно серьезно отсылаете меня на кухню, но это, вроятно, недоразумніе. Я прекрасно знаю, что у васъ не было намренія показаться нахальной.
Она отошла отъ насъ на нсколько шаговъ.
Я видлъ, что она все время обдумываетъ то, что я ей сказалъ. Она повертывается и возвращается назадъ, она говоритъ, съ трудомъ переводя дыханіе:
— Это вовсе не было недоразумніемъ, господинъ лейтенантъ, вы совершенно врно слышали: я отсылала васъ на кухню.
— Нтъ, Эдварда! — воскликнула испуганная учительница.
И я опять началъ говоритъ о войн, о положеніи длъ въ Крыму, но мысли мои были далеки отъ всего этого. Я больше не чувствовалъ опьяненія, я былъ ошеломленъ, почва ускользала у меня изъ-подъ ногъ, и я терялъ равновсіе, какъ это уже случалось много разъ. Я поднимаюсь съ софы и хочу итти. Меня задерживаетъ докторъ.
— Я сію минуту слышалъ хвалебную рчь по вашему адресу.
— Хвалебную рчь? Отъ кого?
— Отъ Эдварды. Она стоитъ вонъ тамъ въ углу и съ жаромъ смотритъ на васъ. Я никогда этого не забуду, у нея были совершенно влюбленные глаза, и она громко заявила, что любуется вами.
— Это хорошо, — сказалъ я, смясь.
Охъ, въ моей голов не было ни одной ясной мысли.
Я подошелъ къ барону, наклонился къ нему, какъ-будто я хотлъ ему что-то шепнутъ, и когда я былъ достаточно близко, я плюнулъ ему въ ухо. Онъ вскочилъ и уставился на меня, какъ идіотъ. Потомъ я видлъ, какъ онъ разсказалъ случившееся Эдвард и какъ она опечалилась. Она подумала про свой башмакъ, который я бросилъ въ воду, о чашкахъ и стаканахъ, которые я имлъ несчастье разбить, и про вс остальные поступки, совершенные противъ хорошаго тона, все это снова ожило въ ея памяти. Мн было стыдно, со мной все было кончено! Куда бы я ни оборачивался, я всюду встрчалъ испуганные, удивленные взгляды. И я удралъ изъ Сирилунда, ни съ кмъ не простившись, никого не поблагодаривъ.

XXIX.

Баронъ детъ, прекрасно! Я заряжу ружье, пойду въ горы и сдлаю громкій выстрлъ въ честь него и Эдаарды. Я заминирую глубокое отверстіе въ скал и на куски взорву гору въ честь него и Эдварды.
И большой обломокъ скалы долженъ покатиться вдоль нея и съ силой погрузиться въ море, когда его корабль будетъ проходить мимо. Я знаю одно мсто, одну расщелину въ скал, гд уже прежде катились камни, прочистивъ себ путъ до самаго моря. Глубоко внизу — бухта для лодокъ.
— Два бурава! — говорю я кузнецу. И кузнецъ выковываетъ два бурава… Ева приставлена къ длу и должна съ одной изъ лошадей господина Мака здить взадъ и впередъ между мельницей и амбаромъ. Она должна исполнять мужскую работу — перевозить мшки съ зерномъ и мукой. Я встрчаю ее, она удивительно хороша съ ея свжимъ лицомъ. Боже мой, какъ нжно пылаетъ ея улыбка! Я встрчалъ ее каждый вечеръ.
— У тебя такой видъ, какъ-будто у тебя нтъ никакихъ заботъ, Ева, моя возлюбленная!
— Ты называешь меня своей возлюбленной! Я совершенно необразованная женщина, но я буду теб врна. Я буду теб врна даже и въ томъ случа, если бы мн пришлось изъ-за этого умереть. Господинъ Макъ съ каждымъ днемъ становится все строже и строже, но я не думаю объ этомъ, онъ приходитъ въ бшенство, но я ему ничего не отвчаю. Онъ схватилъ меня за руку и весь потемнлъ отъ злости, у меня же лишь одна забота.
— Какая же это забота?
— Господинъ Макъ угрожаетъ теб. Онъ говоритъ мн:— Ага, это лейтенантъ заслъ у тебя въ голов! — Я отвчаю:— Да, я принадлежу ему.— Тогда онъ сказалъ:— Ну, подожди, его-то я выживу.— Это онъ вчера сказалъ.
— Это ничего не значитъ, пусть его себ угрожаетъ… Ева, можно мн посмотрть, что твои ноги такія же маленькія? Закрой глаза и дай мн посмотрть!
И она падаетъ мн на шею съ закрытыми глазами. Дрожь пронизываетъ ее.

XXX.

Я сижу на вершин горы и буравлю. Меня окружаетъ кристально-прозрачный осенній воздухъ, удары по моему бураву раздаются равномрно и въ тактъ. Эзопъ смотритъ на меня удивленными глазами. Чувство довольства пронизываетъ порою мою грудь, никто не знаетъ, что я здсь, на этой пустынной скал.
Перелетныя птицы улетли, счастливаго пути и радостнаго возвращенія. Одни синицы, да зяблики, да кое-гд горные воробьи остались жить на пустынныхъ, каменистыхъ обрывахъ и въ кустахъ: пип-пипъ… Все такъ стройно измнилось, карликовая береза — какъ кровь на сромъ камн. Здсь колокольчикъ, тамъ кулена поднимается изъ вереска, качается и тихо напваетъ псенку: слушай! Но надъ всмъ паритъ цапля съ вытянутой шеей, она направляетъ свой путь въ горы.
И наступаетъ вечеръ, я прячу свой буравъ и долото подъ камень и отдаюсь покою. Все дремлетъ, мсяцъ поднимается на свер, горы бросаютъ гигантскія тни. Полнолуніе, оно похоже на пылающій островъ, оно похоже на круглую загадку изъ латуни, вокругъ которой я хожу и которой я дивлюсь. Эзопъ поднимается, онъ неспокоенъ:
Чего теб, Эзопъ? Что касается меня, то я усталъ отъ своего горя, я хочу забыть о немъ, утишитъ его. Я приказываю теб лежать спокойно, Эзопъ, я не хочу, чтобъ меня безпокоили. Ева спрашиваетъ: — думаешь ты иногда обо мн? — Я отвчаю:— Всегда о теб.— Ева опять спрашиваетъ:— А доставляетъ теб радость думать обо мн?— Я отвчаю:— Прежде всего радость, никогда ничего другого, кром радости.— Тогда говоритъ Ева:— Твои волосы посдли.— И я отвчаю:— Да, они начинаютъ сдть.— Но Ева спрашиваетъ:— Они сдютъ оттого, что ты о чемъ-то все думаешь?— На это я ей говорю:— Можетъ быть.— Наконецъ, Ева говоритъ:— Значитъ ты не обо мн одной думаешь.
Эзопъ, лежи смирно, я лучше разскажу теб что-нибудь другое… Но Эзопъ стоитъ и нюхаетъ по направленію къ долин, онъ визжитъ и дергаетъ меня за платье. Когда я, наконецъ, встаю и иду за нимъ, онъ бросается впередъ со всхъ ногъ. На неб, надъ лсомъ, поднимается зарево, я иду скорй, тамъ громадный костеръ представляется моимъ глазамъ. Я останавливаюсь и пристально смотрю внизъ, длаю нсколько шаговъ и опять смотрю — моя хижина объята пламенемъ.

XXXI.

Пожаръ былъ дломъ рукъ господина Мака, я понялъ это съ перваго же мгновенья, я потерялъ звриныя шкуры, птичьи перья, я потерялъ чернаго орла, все сгорло. И что же? Я пролежалъ дв ночи подъ открытымъ небомъ, я не пошелъ въ Сирилундъ проситъ убжища. Наконецъ я нанялъ заброшенную рыбачью хижину въ гавани и забилъ щели сухимъ мхомъ. Я спалъ на подстилк изъ краснаго горнаго вереска. У меня опять былъ пріютъ. Эдварда прислала посыльнаго и велла мн передать, что она слышала о моемъ несчастіи и что она предлагаетъ мн отъ имени отца комнату въ Сирилунд. Эдварда тронута! Эдварда великодушна! Я не далъ отвта. Слава Богу, у меня былъ теперь пріютъ, и мн доставляло гордую радость не отвчать на предложеніе Эдварды. Я встртилъ ее и барона на дорог, они шли рука-объ-руку. Я посмотрлъ имъ обоимъ въ лицо и поклонился мимоходомъ. Она остановилась и спросила: — Вы не хотите у насъ жить, господинъ лейтенантъ? — У меня уже готова новая квартира, — отвчалъ я и тоже остановился. Она посмотрла на меня, ея грудь поднималась и опускалась.— У насъ не случилось бы съ вами никакого несчастія, — сказала она. Въ моемъ сердц шевельнулось что-то въ род благодарности. Баронъ пошелъ медленно дальше. — Вы, можетъ-быть, не хотите теперь меня совсмъ видть? — спрашиваетъ она.— Благодарю васъ, фрёкэнъ Эдварда, что вы предложили мн пріютъ, когда сгорла моя хижина, — сказалъ я. — Это было тмъ боле благородно, что едва ли длали это съ согласія вашего отца. — И я благодарилъ ее, снявъ фуражку, за ея предложеніе. — Бога ради, неужели вы совсмъ не хотите больше меня видть? — сказала она вдругъ.
— Баронъ зоветъ, — сказалъ я и снова низко снялъ фуражку.
И я пошелъ въ горы къ своей мин. Ничто, ничто не должно было лишить меня самообладанія. Я встртилъ Еву. — Вотъ видишь! — крикнулъ я ей — господинъ Макъ не можетъ меня выжить отсюда. Онъ сжегъ мою хижину, а у меня другая…— Въ рукахъ у нея была щетка и ведро съ дегтемъ.
— Ну, что, Ева?
— Господинъ приказалъ поставить лодку въ пристани подъ скалой и просмолить ее.
Онъ слдилъ за каждымъ ея шагомъ, она должна была повиноваться. Но почему именно въ этомъ мст, почему не въ гавани?
— Господинъ Макъ такъ приказалъ…
— Ева, Ева, милая, изъ тебя длаютъ рабыню, и ты не жалуешься. Вонъ смотри, ты опять улыбаешься, и улыбка твоя блещетъ жизнью, хоть ты и раба.
Когда я пришелъ къ своей мин, меня поразила неожиданность. Я увидлъ, что здсь были люди. Я началъ разсматривать слды на волнахъ и узналъ отпечатокъ длинныхъ, острыхъ сапогъ господина Мака. ‘Что это онъ здсь шныряетъ?’ подумалъ я и оглядлся кругомъ. Никого не видно. Никакого подозрнія не зародилось во мн.
И я слъ и началъ стучать по своему бураву, не предчувствуя, какое безуміе я совершалъ.

XXXII.

Пришелъ почтовый пароходъ, онъ привезъ мн мой мундиръ, онъ долженъ былъ увезти съ собой барона со всми его ящиками съ раковинами и водорослями. Теперь онъ нагружался въ гавани бочками съ сельдями и ворванью, вечеромъ онъ долженъ былъ отойти.
Я беру винтовку и заряжаю оба ствола большимъ количествомъ пороху. Сдлавъ это, я кивнулъ самому себ головой. Я иду въ горы и наполняю порохомъ также свою мину, я опять киваю. Ну, теперь все готово. Я ложусь и жду. Я ждалъ цлые часы. Я все время слышалъ, какъ пароходъ звенлъ цпями у пристани. Начало смеркаться. На конецъ раздался свистъ, грузъ принятъ, пароходъ отходитъ. Теперь мн осталось ждать нсколько минутъ. Мсяцъ еще не вышелъ, и я пристально смотрлъ какъ безумный въ этотъ сумрачный вечеръ. Когда изъ-за острова показался кончикъ бугшприта, я зажегъ фитиль и быстро отошелъ назадъ. Проходитъ минута. Вдругъ раздается трескъ, снопъ каменныхъ осколковъ взлетаетъ въ воздухъ, гора вздрагиваетъ, и скала съ грохотомъ катится въ пропасть. Кругомъ въ горахъ катится эхо. Я беру ружье и стрляю изъ одного ствола, мн отвчаетъ многократное эхо. Мгновенье спустя, я разряжаю второе дуло, воздухъ дрогнулъ отъ моего привтствія, а эхо отнесло этотъ звукъ далеко въ широкій міръ. Казалось, горы сговорились крикнуть вслдъ уходящему кораблю. Проходитъ короткое мгновенье, въ воздух опять все тихо, эхо замолкло въ горахъ, и земля опять лежитъ безмолвно. Корабль исчезаетъ въ сумеркахъ. Я еще дрожу отъ страннаго напряженія, я беру свои бурава и ружье подъ мышку и спускаюсь съ горы, колни у меня ослабли. Я взялъ кратчайшій путъ, не сводя глазъ съ дымящагося слда, оставленнаго обваломъ. Эзопъ все время идетъ, тряся головой, и чихаетъ отъ запаха гари. Когда я спустился внизъ, къ лодочной пристани, меня ждало зрлище, перевернувшее мн всю душу: лежала лодка, раздробленная скатившимся обломкомъ скалы, а Ева… Ева лежала рядомъ, раздавленная, разорванная, бокъ и животъ были до неузнаваемости истерзаны. Ева лежала убитая на мст.

XXXIII.

Что же мн еще писать?
Въ продолженіе нсколькихъ дней я не разряжалъ ружья, мн нечего было сть, и я ничего не лъ, я сидлъ въ своемъ сара.
Еву отнесли въ церковь въ лодк господина Мака, окрашенной въ блый цвтъ. Я шелъ берегомъ и пришелъ къ ея могил… Ева умерла. Помнишь ли ты ея маленькую двичью головку съ волосами, какъ у монашенки? Она приходила сюда такъ тихо, складывала свою ношу и улыбалась. И видла ты, какъ жизнь кипла въ этой улыбк?
Лежи смирно, Эзопъ. Мн припоминается одно странное сказаніе. Это было четыре человческихъ возраста тому назадъ, во времена Изелины, когда священникомъ былъ Штамеръ.
Одна двушка сидла въ заключеніи въ башн, окруженной стнами. Она любила одного человка. Почему? Спроси у втра и звздъ, спроси бога жизни, ибо никто другой не можетъ знать. И онъ былъ ея другомъ и возлюбленнымъ. Но время шло, и въ одинъ прекрасный день онъ увидлъ другую, и его чувство измнилось.
Двушку онъ любилъ юношескою любовью. Онъ часто называлъ ее своимъ благословеніемъ и своей голубкой, у нея была горячая, трепещущая грудь. Онъ сказалъ:— Дай мн твое сердце.— И она сдлала это. Онъ сказалъ:— Могу ли попросить тебя о чемъ-нибудь, возлюбленная?— И, опьяненная она отвчала:— да. Она все отдала ему, а онъ не благодарилъ ее.
Другую онъ любилъ, какъ рабъ, какъ безумецъ и какъ нищій. Почему? Спроси пыль на дорог и падающіе листья, спроси загадочнаго бога жизни, ибо никто другой не знаетъ про это. Она ничего ему не отдала, ничего, и тмъ не мене онъ благодарилъ ее.
Она сказала:— отдай мн твой покой и твой разумъ! — и онъ грустилъ, что она не спросила у него его жизнь.
А двушку посадили въ башню…
— Что ты длаешь, двушка, ты сидишь и улыбаешься?
— Я думаю о томъ, что было 10 лтъ тому назадъ. Тогда я встртила его.
— Ты все думаешь о немъ?
— Я все думаю о немъ. А время идетъ…
— Что ты длаешь, двушка? И почему ты сидишь и улыбаешься?
— Я вышиваю его имя на платк.
— Чье имя? Того, кто засадилъ тебя сюда?
— Да, того, кого я встртила 20 лтъ тому навалъ.
— Ты все думаешь о немъ?
— Я, какъ и прежде, думаю о немъ. А время идетъ…
— Что ты длаешь, узница?
— Я старю и не могу больше вышивать, я скребу известку со стны. Изъ извести я лплю кружку для него. Это мой маленькій подарокъ.
— О комъ ты говоришь?
— О моемъ возлюбленномъ, который заключилъ меня въ эту башню.
— Ты улыбаешься тому, что онъ заключилъ тебя сюда.
— Я думаю о томъ, что онъ скажетъ. ‘Хе-хе, скажетъ онъ, моя возлюбленная прислала мн эту кружку, она не забыла меня за эти 30 лтъ’.
А время идетъ…
— Что, узница, ты сидишь, ничего не длаешь и все улыбаешься?
— Я старю, я старю, мои глаза ослпли, я могу только думать.
— О томъ, котораго ты встртила 40 лтъ тому назадъ?
— О томъ, кого я встртила, когда была молодая. Можетъ-бытъ тому и 40 лтъ.
— Но разв ты не знаешь, что онъ умеръ? Ты блднешь, старая, ты ничего не отвчаешь, губы поблли, ты не дышишь?
Вотъ видишь, какое странное сказаніе о двушк въ башн.
Подожди, Эзопъ, я что-то забылъ, она услышала однажды голосъ своего возлюбленнаго во двор и она покраснла. Ей тогда было 40 лтъ…
Я предаю твое тло погребенію, Ева, и я со смиреніемъ цлую песокъ на твоей могил. Полное алое воспоминаніе пронизываетъ меня, когда я думаю о теб, благословеніе снисходитъ на меня когда я думаю о твоей улыбк. Ты все, все отдала, и это не трудно было теб, потому что ты была родное, опьяненное дитя самой жизни. Но той другой, которая скупится даже на свои взгляды, принадлежатъ вс мои мысли. Почему? Спроси у 12 мсяцевъ и у кораблей на мор, спроси загадочнаго бога сердца.

XXXIV.

Одинъ человкъ сказалъ мн:
— Вы больше не стрляете? Эзопъ бгаетъ на свобод по лсу, онъ гоняетъ зайца.
Я сказалъ:
— Ступайте и застрлите его за меня.
Прошло нсколько дней. Меня отыскалъ господинъ Макъ, глаза у него ввалились, лицо было срое.
Я подумалъ:
— Могу ли я дйствительно видть людей насквозь или нтъ? Я самъ не знаю.
Господинъ Макъ говорилъ о катастроф, объ обвал.
— Это несчастіе, грустная случайность. Я тутъ ни при чемъ.
Я сказалъ:
— Если былъ такой человкъ, который во что бы то ни стало хотлъ раздлить меня съ Евой, то онъ достигъ этого. Да будетъ онъ проклятъ!
Господинъ Макъ покосился на меня недоврчиво. Онъ пробормоталъ что-то о погребеніи, для котораго ничего не пожалли. Я удивился его изворотливости. Онъ не хотлъ вознагражденія за разбитую обваломъ лодку.
— Такъ въ самомъ дл, — сказалъ я, — вы не хотите вознагражденія за лодку, за ведро со смолой и щетку?..
— Нтъ, милйшій господинъ лейтенантъ, — отвчалъ онъ.— Какъ вы можете такъ думать! — и онъ посмотрлъ на меня глазами, исполненными ненависти.
Я не видлъ Эдварды въ продолженіе трехъ недль.
А впрочемъ, нтъ, какъ-то разъ я встртилъ ее въ лавк, куда я ходилъ покупать хлба, она стояла за прилавкомъ и рылась въ различныхъ матеріяхъ. Кром нея, тамъ были еще два приказчика. Я громко поздоровался, она подняла голову, но ничего не отвтила.
Вдругъ мн пришло въ голову, что я не могу спросить себ хлба въ ея присутствіи. Я обратился къ приказчикамъ и потребовалъ себ дроби и пороху. Пока мн отвшивали я не спускалъ съ нея глазъ.
Срое, черезчуръ узкое платье, петли были потерты, плоская грудь сильно дышала.
Какъ она выросла за лто! Ея лобъ думалъ, эти раздвинутыя изогнутыя брови были словно дв загадки на ея лиц, вс ея движенія стали боле зрлыми. Я посмотрлъ на ея руки, ея длинные тонкіе пальцы дйствовали на меня съ какой-то силой и заставляли дрожать. Она продолжала рыться въ матеріяхъ.
Я стоялъ, и мн хотлось, чтобы Эзопъ забжалъ за прилавокъ къ ней и узналъ бы ее, тогда я отозвалъ бы его къ себ и извинился бы, что она отвтила бы мн на это?
— Вотъ, пожалуйста, — сказалъ мн приказчикъ.
Я заплатилъ, взялъ свой свертокъ и опять поклонился. Она взглянула, но и теперь ничего не отвтила.
‘Хорошо! — подумалъ я, — она, можетъ-быть, уже невста барона’.
И я ушелъ безъ хлба.
Когда я вышелъ, я бросилъ взглядъ въ окно. Никто не смотрлъ мн вслдъ.

XXXV.

Въ одну прекрасную ночь выпалъ снгъ, и въ моей хижин становилось прохладно. Тамъ былъ очагъ, на которомъ я варилъ ду, но дрова горли плохо, черезъ стны дуло, хотя я ихъ и законопатилъ, какъ могъ. Осень прошла, дни становились короткими. Первый снгъ стаялъ на солнц, и земля опять лежала обнаженной, но ночи были холодныя, вода замерзала. Трава и наскомыя поумирали. Таинственная тишина окутала людей, они думали и молчали, ихъ глаза ждали зимы. Съ рыбосушиленъ не раздавалось больше криковъ, въ гавани все было тихо, все шло навстрчу вчному сверному сіянію, когда солнце спитъ въ мор.
Глухо, глухо раздавались удары веселъ одинокой лодки.
Въ ней хала двушка.
— Гд ты была, дитя мое?
— Нигд.
— Нигд? Послушай, я узнаю тебя, я встртилъ тебя лтомъ.
Она пристала, вышла на берегъ и привязала лодку.
— Ты была пастушкой, ты вязала чулокъ, я встртилъ тебя однажды ночью.
Слабый румянецъ доказывается у нея на щекахъ, она смущенно улыбается.
— Милая, зайди ко мн въ хижину и дай мн на тебя посмотрть. Тебя зовутъ Генріетой.
Но она молча проходила мимо меня. Осень, зима овладли ею, чувства ея спали. Солнце уже зашло въ море.

XXXVI.

Въ первый разъ я надлъ свой мундиръ и спустился въ Сирилундъ. Сердце стучало. Я припоминалъ вс подробности того перваго дня, когда Эдварда поспшила ко мн и обняла меня въ присутствіи всхъ, и вотъ въ теченіе многихъ мсяцевъ она бросала меня то туда, то сюда и сдлала такъ, что мои волосы посдли. Моя вина? Да, моя звзда завела меня. Я подумалъ: ‘Какъ она обрадуется, если я брошусь передъ ней на колни и скажу ей свою тайну. Она предложитъ мн стулъ, велитъ принести вина, и какъ разъ въ ту минуту, когда она поднесетъ стаканъ къ губамъ, чтобы выпитъ вмст со мной, она скажетъ: — Господинъ лейтенантъ, благодарю васъ за т минуты, которыя мы провели вмст, я никогда васъ не забуду!’
Но если я обрадуюсь и возымю хоть немножко надежды, она сдлаетъ видъ, что пьетъ, но стаканъ поставитъ обратно нетронутымъ. И она не будетъ скрывать отъ меня, что длаетъ только видъ, что пьетъ, она нарочно мн это покажетъ. Вотъ какая она.
Хорошо, теперь скоро пробьетъ послдній часъ.
И спускаясь по дорог я продолжалъ думать: ‘Мой мундиръ произведетъ на нее впечатлніе, галуны на немъ новые и красивые, сабля будетъ звенть по полу’. Какая-то нервная радость охватывала меня, и я шепталъ про себя:— Кто знаетъ, что еще можетъ случиться!
— Я поднялъ голову и развелъ рукой. Не нужно униженій, честь прежде всего. Мн все равно, что случится, но я не буду длать попытокъ къ сближенію. Извините, что я вамъ не сдлаю предложенія, красавица…
Господинъ Макъ встртилъ меня на двор, глаза его еще больше ввалились, лицо потемнло.
— Узжаете? Ну, да, конечно. Послднее время вамъ не легко пришлось. Ваша хижина сгорла.— и господинъ Макъ улыбнулся.
И вдругъ мн показалось, что я вижу передъ собой умнйшаго человка во всемъ свт.
— Войдите, господинъ лейтенантъ, Эдварда дома. Ну, прощайте, прощайте, мы встртимся впрочемъ на пристани, когда будетъ отходить пароходъ.
Онъ удалился, повсивъ голову, о чемъ-то думая и насвистывая. Эдварда была въ комнат, она читала. Когда я вошелъ, она была поражена на одно мгновенье видомъ моего мундира, она смотрла на меня какъ-то сбоку, какъ птица, и даже покраснла. Она раскрыла ротъ.
— Я пришелъ, чтобы проститься съ вами, — сказалъ я наконецъ.
Она вдругъ встала, и я видлъ, что мои слова произвели на нее нкоторое впечатлніе.
— Гланъ, вы собираетесь хать? Сейчасъ?
— Какъ только придетъ пароходъ.
Я хватаю ея руку, ея об руки, безсмысленный восторгъ овладлъ мной, я восклицаю:
— Эдварда! — и пристально смотрю на нее.
И въ то же самое мгновеніе она становится холодной, холодной и упрямой, все въ ней противилось мн, она выпрямилась. Я стоялъ передъ ней, какъ нищій, я оставилъ ея руки, я отпустилъ ее. Я помню, что съ этого мгновенія я стоялъ и машинально повторялъ: ‘Эдварда, Эдварда!’ нсколько разъ совершенно не думая, а когда она спросила: ‘Да? что вы хотите сказать?’, я ничего не могъ ей сказать.
— Подумайте, вы ужъ узжаете! — повторила она.— Кто-то теперь прідетъ на будущій годъ?
— Кто-нибудь другой, — отвчалъ я, — хижину, вроятно, опять выстроятъ.
Пауза. Она опять взялась за свою книгу.
— Очень жалъ, что моего отца нтъ дома, — сказала она.— Но я передамъ ему вашъ поклонъ.
Я ничего не отвтилъ ей на это. Я подошелъ, взялъ ее еще за руку и сказалъ:
— Прощайте, Эдварда.
— Прощайте, — сказала она.
Я открылъ дверь и сдлалъ видъ, что ухожу. Она сидла съ книгой въ рук и читала, читала и перевертывала страницу за страницей.
Мое прощеніе не произвело на мое никакого впечатлнія. Я кашлянулъ.
Она обернулась и сказала, пораженная:
— Вы еще не ушли, а мн казалось, что вы уже ушли.
Богъ знаетъ, но ея удивленіе было черезчуръ велико, она не разсчитала и преувеличила свое удивленіе, и мн пришла мысль, что она прекрасно знаетъ, что я стоялъ сзади нея.
— Теперь я пойду, — сказалъ я.
Тогда она поднялась и подошла ко мн.
— Мн бы очень хотлось имть отъ васъ что-нибудь на память, если вы теперь узжаете, — сказала она.— Я хотла попросить у васъ кое-что, но это черезчуръ много. Дадите вы мн Эзопа?
Я, не подумавъ, отвтилъ:— Да.
— Такъ, можетъ быть, вы приведете мн его завтра, — сказала она.
Я вышелъ.
Я посмотрлъ на окно. Тамъ никого не было.
Теперь все кончено…
Послдняя ночь въ моей хижин. Я размышлялъ, я считалъ часы, когда наступитъ утро, я приготовилъ себ въ послдній разъ обдъ. День былъ холодный. Почему она просила, чтобъ я самъ привелъ собаку? Хотла ли она со мной говорить, сказать мн что-нибудь на прощанье? Мн нечего было ждать. А какъ она будетъ обращаться съ Эзопомъ? Эзопъ, Эзопъ, она будетъ мучить тебя! Изъ-за меня она будетъ бить тебя, бытъ можетъ такъ же и поласкаетъ, но, во всякомъ случа, она будетъ бить тебя и за дло и не за дло и совершенно испортитъ тебя. Я подозвалъ Эзопа, погладилъ его, положилъ наши головы рядомъ и взялся за ружье. Онъ началъ визжать отъ радости, думая, что мы идемъ на охоту. Я опять положилъ наши головы рядомъ, приставилъ дуло ружья и нажалъ курокъ.
Я нанялъ человка отнести трупъ Эзопа Эдвард.

XXXVII.

Почтовый пароходъ отходитъ посл полудня.
Я спустился къ пристани, мои вещи были уже на пароход. Господинъ Макъ пожалъ мн руку и ободрялъ меня тмъ, что мн предстоитъ хорошая погода, онъ самъ бы ничего не имлъ противъ того, чтобы прохаться въ такую погоду. Пришелъ докторъ. Эдварда сопровождала его, я почувствовалъ, что колни мои начинаютъ дрожать.
— Мы хотли проводить васъ на пароходъ, — сказалъ докторъ.
И я поблагодарилъ.
Эдварда посмотрла мн прямо въ лицо и сказала:
— Я должна поблагодарить г-на лейтенанта за его собаку.
Она сжала губы, губы у нея были совсмъ блыя.
Она опять назвала меня господиномъ лейтенантомъ.
— Когда отходитъ пароходъ?
— Черезъ полчаса.
Я ничего не сказалъ.
Эдварда въ возбужденіи оборачивалась то сюда, то туда.
— Докторъ, не пойти ли намъ домой?— спросила она. — Я сдлала свою обязанность. — Вы исполнили вашу обязанность, — сказалъ докторъ.
Она разсмялась, смущенная его постоянными поправками.
— Ну да, разв я не такъ сказала?
— Нтъ, — отвчалъ онъ коротко. Я посмотрлъ на него.
Маленькій человкъ былъ холоденъ и непоколебимъ. Онъ составилъ себ планъ я дйствовалъ сообразно съ нимъ, не уклоняясь. А если онъ все-таки проигрывалъ? Въ такомъ случа, онъ не показывалъ и виду, его лицо никогда не искажалось.
Наступили сумерки.
— Ну прощайте, — сказалъ я, — и спасибо за каждый день.
Эдварда молча посмотрла на меня. Потомъ она отвернула голову и, продолжая стоять, смотрла по направленію къ кораблю.
Я вошелъ въ лодку.
Эдварда продолжала стоять на пристани. Когда я былъ на пароход, докторъ крикнулъ мн:— прощайте! Я посмотрлъ на берегъ, въ эту самую минуту Эдварда отвернулась и пошла съ набережной домой такъ торопливо, что докторъ остался далеко позади. Это послднее, что я видлъ.
Волна грусти пробжала у меня по сердцу…
Пароходъ началъ двигаться, я посмотрлъ на вывску господина Мака: Продажа соли и пустыхъ бочекъ, но скоро и она исчезла. Показались мсяцъ и звзды, кругомъ поднялись горы, я я видлъ безконечные лса. Тамъ стоитъ мельница, а тамъ, тамъ лежала моя хижина, которая сгорла, высокій, срый камень одиноко стоитъ на пожарищ. Изелина, Ева…
Полярная дочь разстилалась надъ горами и долинами.

XXXVIII.

Я писалъ все это, чтобы скоротать время. Меня занимало вспомнитъ это лто, проведенное на свер. Тогда я не разъ считалъ часы, но часы летли. Все измнилось, дни не хотятъ больше проходить.
У меня бываютъ иногда веселыя минуты, но время — время стало, и я не могу понятъ, какъ можетъ оно стоять такъ неподвижно. Я теперь отставной военный и свободенъ, какъ принцъ. Все обстоитъ благополучно, я встрчаюсь съ людьми, зжу въ экипажахъ. Порой я закрываю одинъ глазъ и пишу указательнымъ пальцемъ на неб, я щекочу мсяцъ подъ подбородкомъ, и мн кажется, что онъ смется, смется во всю глотку, глупо радуясь тому, что его щекочатъ подъ подбородкомъ. Все улыбается. Я щелкаю пробкой и созываю веселыхъ людей. Что же касается Эдварды, то я не думаю о ней. Почему было мн не забыть ее совсмъ за этотъ долгій срокъ. Есть же честь у меня. А если кто меня спроситъ, есть ли у меня заботы, я прямо отвчу: нтъ, у меня нтъ никакихъ заботъ…
Кора лежитъ и смотритъ на меня, часы тикаютъ на камин, въ открытыя окна доносится шумъ города. Стучатъ въ дверь, и почтальонъ подаетъ мн письмо. На письм корона. Я знаю, отъ кого оно, я тотчасъ же догадываюсь, или, можетъ быть, все это приснилось мн въ безсонную ночь. Но въ письм ни слова, въ немъ лежатъ только два зеленыхъ птичьихъ пера.
Ледяной ужасъ охватываетъ меня, мн холодно. ‘Два зеленыхъ птичьихъ пера!’ говорю я про себя. Ну, что же тутъ подлаешь!
Но отчего мн холодно?
Ну вотъ, изъ оконъ проклятый сквознякъ!
И я закрываю окна.
И я продолжаю думать. Вотъ лежатъ два птичьихъ пера, мн кажется они знакомы, они напоминаютъ мн маленькую шутку тамъ, на свер, одно маленькое впечатлніе среди многихъ другихъ впечатлній, пріятно увидть снова эти перья. И вдругъ мн кажется, что я вижу лицо и слышу голосъ, и голосъ говорить: вотъ, пожалуйста, господинъ лейтенантъ, возьмите ваши птичьи перья…
Ваши птичьи перья…
Кара, лежи смирно, слышишь, я убью тебя, если ты только шевельнешься! Погода теплая, невыносимая жара, о чемъ я думалъ, когда я закрывалъ окна! Настежь окна, двери, сюда, веселые люди, входите…
И день проходитъ, но время стоитъ неподвижно.
Все это я написалъ ради моего удовольствія и забавлялся этимъ, насколько могъ. Никакое горе меня не тяготитъ, но мн хочется прочь отсюда, куда, я самъ не знаю, но далеко, куда-нибудь въ Африку, въ Индію, потому что я принадлежу лсамъ и одиночеству.

СМЕРТЬ ГЛАНА

(Записки 1861 года).

I.

Семейству Глановъ придется длать еще много длинныхъ объявленій по поводу исчезнувшаго лейтенанта, Томаса Глана, онъ никогда больше не вернется, потому что онъ умеръ, и я даже знаю, какъ онъ умеръ.
По правд сказать, меня не удивляетъ, что его семья такъ упорно продолжаетъ свои розыски, такъ какъ Томасъ Гланъ во многихъ отношеніяхъ былъ необыкновенный, даже исключительный человкъ.
Я долженъ признать это, чтобы быть справедливымъ, и это, несмотря на то, что враждебное воспоминаніе о немъ вызываетъ во мн ненависть. Онъ былъ великолпенъ, полонъ молодости, въ немъ было что-то обольстительное. Когда онъ смотрлъ на кого-нибудь своимъ горячимъ взглядомъ звря, тогда чувствовалась его сила, даже я чувствовалъ это. Одна дама сказала про него: когда онъ на меня смотритъ, я смущаюсь, у меня такое чувство, какъ-будто онъ прикасается ко мн.
Но у Томаса Глана были свои недостатки, и я не намреваюсь ихъ скрывать, такъ какъ я его ненавижу. Повременамъ онъ могъ бытъ наивенъ, какъ ребенокъ, онъ былъ такимъ добродушнымъ, и, можетъ-быть, благодаря этому онъ и очаровывалъ женщинъ. Кто знаетъ? Онъ могъ болтать съ женщинами и смяться надъ ихъ глупостями, и этимъ онъ производилъ на нихъ впечатлніе. Онъ говорилъ про одного полнаго господина въ город, что у него такой видъ, какъ-будто онъ носитъ жиръ въ панталонахъ, и онъ самъ смялся этой шутк, а я на его мст постыдился бы. Потомъ однажды, когда мы жили вмст въ одномъ дом, онъ доказывалъ свою ребячливостъ: моя хозяйка вошла ко мн утромъ въ комнату и спросила, что я хочу къ завтраку, впопыхахъ я отвтилъ: ‘Яйцо и ломоть хлба’. Томасъ Гланъ сидлъ какъ разъ у меня въ комнат въ это время. Онъ жилъ наверху надо мной, подъ самой крышей, и онъ началъ, совершенной какъ ребенокъ, смяться надъ этой незначительной оговоркой и радоваться. ‘Яйцо и ломоть хлба’, — повторялъ онъ, не переставая, до тхъ поръ, пока я не посмотрлъ на него удивленно и не заставилъ его замолчатъ.
Можетъ-бытъ, впослдствіи я вспомню еще другія смшныя его стороны, тогда я ихъ запишу и не буду щадить его, потому что онъ все еще мой врагъ.
Почему я долженъ бытъ благороднымъ? Но я долженъ сознаться, что онъ болталъ глупости лишь тогда, когда онъ бывалъ навесел, а въ обоихъ вышеупомянутыхъ случаяхъ онъ былъ больше, чмъ навесел. Но разв пьянство не есть уже само по себ большой недостатокъ?
Когда я встртилъ его осенью 1859 года, ему было 32 года, мы были съ нимъ ровесники. У него была въ то время борода, и онъ носилъ шерстяныя охотничьи куртки. Он были чрезмрно вырзаны, и, кром того, онъ еще оставлялъ верхнюю пуговицу незастегнутой. Вначал его шея показалась мн удивительно красивой, но вскор посл этого онъ сдлалъ меня своимъ смертельнымъ врагомъ, и тогда я уже больше не находилъ, что его шея красиве моей, хотя я и не выставлялъ ее напоказъ.
Я встртилъ его въ первый разъ на лодк, на которой я отправлялся на охоту въ то же самое мсто, что и онъ, и мы ршили продолжать наше путешествіе внутрь страны на волахъ, когда мы не сможемъ это длать по желзной дорог. Я намренно избгаю называть эту мстность, чтобы никого не навести на слдъ, но семейство Глановъ преспокойно можетъ прекратить свои воззванія по поводу своего родственника, ибо онъ умеръ въ томъ мст, куда мы похали и которое я не хочу назвать. Впрочемъ, я слыхалъ о Томас Глан, прежде чмъ его встртилъ, его имя было для меня не безызвстномъ, я слышалъ, что у него была связь съ норвежской двушкой изъ хорошей семьи и что онъ скомпрометировалъ ее, посл чего та порвала съ нимъ. Тогда въ своемъ глупомъ упрямств онъ поклялся отомстить ей на самомъ себ, а она преспокойно предоставила ему длать, что хочется, какъ-будто это совсмъ ея не касалось. Съ этихъ поръ имя Томаса Глана стало извстнымъ, онъ велъ себя дико, пилъ, какъ безумный, длалъ скандалъ за скандаломъ, и, наконецъ, подалъ въ отставку.
Это очень странный способъ, въ самомъ дл, мстить за отказъ.
Ходилъ еще и другой слухъ объ его отношеніяхъ къ этой молодой дам. Говорили, что онъ ее и не думалъ компрометировать, но что ея семья прогнала его изъ дому и что она сама содйствовала этому, посл того, какъ какой-то шведскій графъ, имя котораго я не хочу называть, сдлалъ ей предложеніе. Но этому послднему разсказу я мала довряю и считаю первый боле вроятнымъ, такъ какъ я ненавижу Томаса Глана и считаю его способнымъ на самое дурное. Но было ли это такъ или иначе, онъ самъ никогда не говорилъ о своихъ отношеніяхъ съ высокопоставленной дамой, и я никогда не разспрашивалъ его объ этомъ. Какое мн было до этого дло?
Когда мы сидли тамъ, на маленькомъ пароход, я не помню, чтобы мы говорили о чемъ-нибудь другомъ, кром маленькой деревни, куда мы хали и въ которой никто изъ насъ раньше не бывалъ.
— Тамъ должно бытъ что-нибудь въ род отеля, — сказалъ Гланъ и посмотрлъ на карту.— Можетъ-бытъ на наше счастье мы сможемъ тамъ остановиться, хозяйка — старая полуангличанка, какъ мн говорили. Вождь живетъ въ сосдней деревн, у него должно бытъ много женъ, нкоторымъ не больше 10 лтъ.— Я ничего не зналъ о томъ, было ли у вождя много женъ и была ли тамъ гостиница, и я ничего не отвчалъ, но Гланъ улыбнулся, и его улыбка показалась мн прекрасной.
Я забылъ, между прочимъ, упомянутъ о томъ, что его ни въ коемъ случа нельзя было назвать красивымъ мужчиной, хотя у него и былъ очень представительный видъ, онъ самъ разсказывалъ, что на лвой ног у него была старая огнестрльная рана, которая болла при каждой перемн погоды.

II.

Недлю спустя мы остановились въ большой хижин, извстной подъ именемъ ‘Отель’. Ахъ, и что это былъ за отель! Стны были изъ глины и дерева, и это дерево было совершенно изъдено блыми муравьями, которые повсюду ползали. Я жилъ рядомъ съ гостиной, въ комнат, въ которой было окно на улицу съ зеленымъ стекломъ и въ одну раму, такъ что въ комнат не очень-то было свтло, а Гланъ выбралъ крошечную каморку на чердак, тамъ тоже было окно въ одно стекло, выходившее на улицу, и тамъ было гораздо темне и хуже жить. Солнце накаливало соломенную крышу, и въ его комнат и днемъ и ночью было невыносимо жарко, въ довершеніе всего не лстница вела къ нему, а какія-то несчастныя четыре ступени. Но что я могъ съ этимъ подлать? Я предоставилъ выборъ Глану, я сказалъ:
— Вотъ дв комнаты, одна внизу, другая наверху, выбирайте сами! — и Гланъ осмотрлъ об комнаты и выбралъ верхнюю, можетъ быть для того, чтобы оставить мн лучшую: но разв я не былъ ему: за это благодаренъ? Я не остался у него въ долгу.
Пока стояли жаркіе дни, мы оставили охоту и преспокойно сидли у себя въ хижин, жара была нестерпимая. Ночью мы спали, окруживъ нары сткой отъ наскомыхъ, но иногда случалось, что слпая летучая мышь бшено налетала на наши стки и рвала ихъ, это часто случалось съ Гланомъ, потому что ему приходилось постоянно держать люкъ въ крыш открытымъ изъ-за жары, но со мной этого не случалось. Дномъ мы лежали на цыновкахъ вн хижины и наблюдали жизнь у другихъ хижинъ. Туземцы были смуглые люди съ толстыми губами, у всхъ у нихъ были кольца въ ушахъ и безжизненные каріе глаза, они были почти совсмъ голые, на бедрахъ они носили полосу хлопчатобумажной ткани или плетенье изъ листьевъ, а женщины носили кром того еще бумажную юбочку. Дти ходили и днемъ и ночью совершенно голыми, и ихъ большіе выпяченные животы лоснились отъ сала.
— Женщины здсь черезчуръ жирны, — сказалъ Гланъ.
Я тоже находилъ, что женщины черезчуръ жирны и можетъ быть это я, а вовсе не Гланъ, первый такъ подумалъ, но я не спорилъ съ нимъ объ этомъ и уступилъ ему честь первенства. Впрочемъ, не вс женщины были безобразны, хотя ихъ лица были жирныя и обросшія. Я встртилъ въ деревн одну двушку, полутамиліанку, съ длинными волосами и блоснжными зубами, она была всхъ красиве. Я натолкнулся на нее однажды вечеромъ на опушк рисоваго поля, она лежала на живот въ высокой трав и болтала въ воздух ногами. Она могла со мной разговаривать, и я разговаривалъ съ ней, сколько мн было угодно, было уже почти утро, когда мы разстались: она пошла домой не прямой дорогой и сдлала видъ какъ-будто была въ сосдней деревн. Гланъ просидлъ этотъ вечеръ съ двумя молоденькими двушками посреди деревни передъ маленькой хижиной, двушки были очень молоды, можетъ-быть имъ было не больше 10-ти лтъ, онъ болталъ съ ними и пилъ рисовую водку, это было въ его дух.
Нсколько дней спустя мы отправились на охоту.
Мы шли мимо чайныхъ плантацій, рисовыхъ полей и луговъ, мы оставили за собой деревню и шли вдоль рки, мы вошли въ лсъ странныхъ, незнакомыхъ намъ деревьевъ: бамбука, манговаго дерева, тамаринда, тика, маслянистыхъ и каучуковыхъ деревьевъ, да одинъ Богъ знаетъ, что это были за деревья, никто изъ насъ ничего не смыслилъ въ этомъ. Но въ рк воды было мало. Въ ней всегда было мало воды вплоть до періода дождей. Мы стрляли дикихъ голубей и птуховъ, и въ теченіе дня мы увидли двухъ пантеръ, надъ нашими головами летали также попугаи. Гланъ стрлялъ удивительно мтко, онъ никогда не давалъ промаху, но это происходило еще оттого, что его ружье было лучше моего, очень часто и я стрлялъ очень мтко. Я никогда не хвастался этимъ, но Гланъ часто говорилъ: я попаду въ хвостъ, я влплю въ голову. Когда мы натолкнулись на пантеръ, Гланъ хотлъ во что бы то ни стало напасть на нихъ съ нашими охотничьими ружьями, но я уговорилъ его отказаться отъ этого, такъ какъ начало смеркаться, и у насъ оставалась лишь пара патроновъ. Онъ кичился тмъ, что выказалъ достаточно мужества, такъ какъ хотлъ стрлять по пантерамъ дробью.
— Я злюсь, что я все-таки не стрлялъ, — сказалъ онъ мн.— Отчего вы такъ дьявольски осторожны? Вы хотите долго жить?
— Меня радуетъ, что вы находите меня благоразумне васъ самихъ.
— Да, но не будемъ ссориться изъ-за такихъ пустяковъ, — сказалъ онъ тогда.
Это были его слова, а не мои, если кто хотлъ ссориться, такъ это онъ, а не я. Я началъ чувствовать къ нему недоброжелательство за его легкомысленное поведеніе и обольстительныя наклонности. Вчера вечеромъ я шелъ преспокойно по дорог съ Маггіэ, съ тамиліанкой, она была моей подругой, и мы оба были въ прекрасномъ расположеніи духа. Гланъ сидитъ передъ хижиной, онъ кланяется и улыбается намъ, когда мы проходили мимо, но Маггіэ увидла его тогда въ первый разъ и съ любопытствомъ стала разспрашивать о немъ. Онъ произвелъ на нее такое сильное впечатлніе, что, простившись, каждый изъ насъ пошелъ въ свою сторону, она не проводила меня домой.
Когда я началъ говорить объ этомъ съ Гланомъ, онъ отнесся къ этому очень легкомысленно, какъ-будто это не имло никакого значенія. Но я этого не забылъ. Онъ смялся и улыбался совсмъ не мн, а Маггіэ, когда мы проходили мимо хижины.
— Что это она все время жуетъ?— спросилъ онъ меня.
— Не знаю, — отвчалъ я,— на то ей и губы даны, чтобы жевать.
Между прочимъ это не было для меня новостью, что Маггіэ все время что-нибудь жуетъ, я это давно замтилъ. Но она жевала не бетель, ея зубы и безъ того были блы, напротивъ, у нея была привычка жевать всевозможныя вещи, она совала все въ ротъ и жевала, какъ-будто это было что-нибудь очень вкусное. Чтобы бы то ни было, — монеты, клочки бумаги, птичьи перья — она все жевала. Но, во всякомъ случа, это была не причина, чтобы унижать ее, она все-таки была самой красивой двушкой въ деревн, но Гланъ завидовалъ мн, вотъ въ чемъ дло. На слдующій вечоръ мы примирились съ Маггіэ и о Глан совсмъ позабыли.

III.

Прошла недля, мы каждый день ходили на охоту и стрляли много дичи. Однажды утромъ, какъ только мы вошли въ лсъ, Гланъ схватилъ меня за руку и прошепталъ:— Стойте!— въ ту же самую минуту онъ прикладываетъ винтовку къ щек и стрляетъ. Онъ попалъ въ молодого леопарда. Я тоже могъ бы въ него выстрлить, но Гланъ оставилъ честь за собой и выстрлилъ первый.— Какъ онъ будетъ теперь хвастать! — подумалъ я. Мы подошли къ мертвому зврю, онъ убитъ наповалъ, лвый бокъ разорванъ, пуля засла въ спин.
Я ужасно не люблю, когда меня хватаютъ за руку, а потому я сказалъ:— Я тоже могъ бы сдлать такой выстрлъ.
Гланъ посмотрлъ на меня .
Я опять говорю:
— Вы, можетъ-быть, не врите, что я могъ бы это сдлать?— Гланъ ничего не отвчаетъ. Вмсто этого онъ опять показываетъ свою ребячливость и стрляетъ вторично въ мертваго леопарда, на этотъ разъ въ голову. Я смотрю на него, какъ съ неба свалившись.
— Да, — говоритъ онъ въ поясненіе, — я не хочу, чтобы говорили, что я попалъ леопарду въ бокъ. Для его тщеславія было непріятно, что онъ сдлалъ такой простой выстрлъ, всегда онъ хотлъ бытъ первымъ. Какъ онъ былъ глупъ! Но это не мое дло, я не буду его изобличать.
Вечеромъ, когда мы вернулись съ мертвымъ леопардомъ въ деревню, собралось много туземцевъ посмотрть на него. Гланъ сказалъ только, что мы застрлили его утромъ, и больше не хвалился этимъ. Маггіэ тоже появилась.
— Кто его застрлилъ?— спросила она.
И Гланъ отвчалъ:
— Сама видишь, два выстрла. Мы застрлили его сегодня утромъ, когда вышли.— И онъ повернулъ звря и показалъ ей об раны — одна въ бокъ, другая въ голову.— Сюда попала моя пуля, — сказалъ онъ и указалъ на рану въ боку, въ своей ребячливости онъ хотлъ оставить за мной выстрлъ въ голову.
Не стоило поправлять его, и я такъ и оставилъ. Гланъ началъ угощать туземцевъ рисовой водкой, и каждому онъ давалъ пить, сколько кто хотлъ.
— Вы оба его застрлили, — сказала Маггіэ про себя, и однако она смотрла все время на Глана.
Я отвелъ ее въ сторону и сказалъ:— Почему ты все время смотришь на него? Разв я не стою рядомъ съ тобой?
— Да, правда, — отвчала она.
— А знаешь — я приду сегодня вечеромъ.
Какъ разъ, на слдующій день, Гланъ получилъ то письмо. Нарочный привезъ ему письмо съ рчной пристани, оно совершило обходъ въ 180 миль. Письмо было написано дамской рукой, и я подумалъ про себя, что, оно, вроятно, отъ его прежней пріятельницы, высокопоставленной дамы. Прочитавъ его, Гланъ нервно разсмялся и далъ посыльному лишнюю бумажку за то, что онъ его принесъ. Но это продолжалось не долго, потомъ онъ сталъ молчаливымъ и мрачнымъ, и ничего другого не длалъ, какъ только пристально смотрлъ прямо передъ собой. Вечеромъ онъ напился въ обществ стараго карлика изъ туземцевъ и его сына, онъ обнималъ также и меня и хотлъ меня непремнно заставить пить вмст съ нимъ.
— Вы сегодня вечеромъ такъ любезны, — сказалъ я.
Тогда онъ разсмялся очень громко и отвчалъ.
— Вотъ мы сидимъ здсь въ самой глубин Индіи и стрляемъ дичь, не правда ли? Разв это не смшно? Такъ за здоровье всхъ царствъ и государствъ, за здоровье всхъ красивыхъ женщинъ, замужнихъ и незамужнихъ, далекихъ и близкихъ. Хо-хо! Представьте себ мужчину и женщину, которая длаетъ ему предложеніе, замужняя женщина!
— Графиня, — сказалъ я насмшливо.
Я сказалъ это очень насмшливо, это оскорбило его, онъ взвылъ, какъ зврь, такъ это его задло. Потомъ онъ вдругъ наморщилъ лобъ, и, блеснувъ глазами, началъ раздумывать, не сказалъ ли онъ что-нибудь лишнее, такъ торжественно онъ охранялъ свою крошечную тайну. Но въ то же мгновеніе появилось нсколько ребятишекъ, они бжали и кричали:— Тигры, ой, ой, тигры! — почти у самой деревни въ кустарник между селеньемъ и ркой на ребенка напалъ тигръ. Этого было достаточно для Глана, онъ былъ совсмъ пьянъ. Онъ схватилъ винтовку и бросился къ кустарнику, онъ не надлъ даже шляпы. Но почему онъ взялъ не охотничье ружье, а винтовку, разъ онъ былъ такой храбрый? Ему пришлось перейти въ бродъ рку, что было небезопасно, но, впрочемъ, рка бывала почти безъ воды до самаго періода дождей, минуту спустя я услышалъ два выстрла и непосредственно за ними еще третій выстрлъ. ‘Три выстрла! — по одному зврю, — подумалъ я, — тремя выстрлами цлый левъ былъ бы сокрушенъ, а тутъ всего тигръ’. Но и эти три выстрла не помогли. Когда прибжалъ Гланъ, ребенокъ былъ уже разорванъ и наполовину съденъ. Если бъ онъ не былъ пьянъ, онъ не длалъ бы и попытки спасти его.
Ночь онъ провелъ въ кутеж и пьянств въ сосдней хижин вмст со вдовой и ея двумя дочерьми, съ которой именно — Богъ всть.
Въ продолженіе двухъ дней Гланъ не протрезвлялся ни на одну минуту, онъ собралъ цлую компанію по выпивк. Тщетно онъ уговаривалъ меня принять участіе въ попойк. Онъ уже больше не обращалъ вниманія на то, что говорилъ и упркалъ меня въ томъ, что я ревную къ нему.
— Ваша ревность ослпляетъ васъ! — сказалъ онъ.
Моя ревность! Я ревную къ нему!
— Ну, знаете, — сказалъ я, — ревновать къ вамъ! И за что мн ревновать къ вамъ?
— Ну хорошо, значитъ вы не ревнуете ко мн, — сказалъ онъ.— Да, между прочимъ, я былъ сегодня у Маггіэ, какъ всегда, она жевала. — Я отошелъ въ сторону, ничего не отвтивъ.

IV.

Мы снова начали ходить на охоту. Гланъ чувствовалъ, что онъ несправедливо поступилъ со мной и просилъ у меня по этому поводу прощенья.
— Впрочемъ, все это мн ужасно надоло, — сказалъ онъ,— я бы хотлъ, чтобы вы промахнулись въ одинъ прекрасный день и всадили мн пулю въ шею.
Быть-можетъ письмо графини всплыло опять въ его памяти, и я отвчалъ:— Что посешь, то и пожнешь.— Онъ становился съ каждымъ днемъ все мрачне и молчаливе, онъ не пилъ и не говорилъ ни слова, щеки у него ввалились.
Однажды я вдругъ услыхалъ смхъ и веселый разговоръ подъ нашимъ окномъ, я выглянулъ. Гланъ опять напустилъ на себя веселость, онъ стоялъ и громко разговаривалъ съ Маггіэ. Онъ пустилъ въ ходъ все свое искусство обольщенія. Маггіэ, вроятно, шла прямо изъ дому, и Гланъ подстерегъ ее. Они нисколько не стснялись и разговаривали подъ самымъ моимъ окномъ. Дрожь пробжала по всему моему тлу, я поднялъ курокъ своего ружья, но не спустилъ его. Я вышелъ на улицу и взялъ Маггіэ за руку.
Мы молча шли по деревн, Гланъ тотчасъ же исчезъ въ хижин.
— Почему ты опять съ нимъ говоришь?— спросилъ я Маггіэ.
Она ничего не отвчала, я былъ въ отчаяніи, мое сердце билось такъ сильно, что я едва дышалъ. Никогда Маггіэ не казалась мн еще такой красивой, какъ тогда, я не видалъ никогда такой красивой, блой двушки, и я забылъ, что она была тамиліанка, я все забылъ изъ-за нея.
— Отвчай мн, — сказалъ я, — почему ты разговариваешь съ нимъ?
— Онъ мн больше нравится, — отвчала она.
— Онъ теб больше нравится, чмъ я?
Ну вотъ, онъ ей нравился больше, чмъ я, хотя я свободно могъ бы потягаться съ нимъ! Разв я не былъ къ ней ласковъ, разв я не давалъ ей денегъ и подарковъ? А что онъ сдлалъ?
— Онъ смется надъ тобой, онъ говоритъ, что ты жуешь, — сказалъ я.
Этого она не поняла, и я началъ объяснять ой, что у нея привычка все совать въ ротъ и жевать и что Гланъ поэтому смется надъ ней. Это произвело на нее больше впечатлнія, чмъ все остальное, что я ей говорилъ.
— Послушай, Маггіэ, — сказалъ я ей потомъ, — ты должна быть моей навсегда, разв ты жить не хочешь? Я все это обдумалъ, ты должна сопровождать меня, когда я отсюда уду, я женюсь на теб, слышишь, и мы удемъ на мою родину и будемъ тамъ жить. Ты вдь этого хочешь?
И это тоже произвело на нее впечатлніе. Маггіэ оживилась и много говорила во время прогулки. Она лишь одинъ разъ упомянула о Глан, она спросила:
— А Гланъ подетъ съ нами, когда мы отсюда удемъ?
— Нтъ, — отвчалъ я, — онъ не подетъ. Ты огорчена этимъ?
— Нтъ, нтъ, — отвчала она поспшно, — я рада этому.— Больше она ничего о немъ не говорила и я успокоился. Маггіэ пошла со мной домой по моей просьб. Когда она ушла отъ меня нсколько часовъ спустя, я поднялся по лсенк въ комнату Глана и постучался въ камышевую дверь. Онъ былъ дома, я сказалъ:
— Я пришелъ къ вамъ сказать, что можетъ-бытъ лучше завтра намъ не итти на охоту?
— Почему такъ? — спросилъ Гланъ.
— Потому что я не ручаюсь за то, что не промахнусь и не всажу вамъ пулю въ шею.
Гланъ ничего не отвтилъ, и я опять опустился внизъ. Посл такого предупрежденія онъ не рискнетъ отправиться завтра на охоту, но почему онъ подманилъ Маггіэ подъ окно и громко съ ней шутилъ? Почему онъ не детъ домой, если въ письм его дйствительно зовутъ? Вмсто этого онъ все ходитъ стиснувъ зубы, и громко восклицаетъ:— Никогда! Никогда! Пусть лучше меня четвертуютъ! — но, утромъ, посл того, какъ я ему наканун вечеромъ сдлалъ предупрежденіе, онъ стоялъ у моей постели и кричалъ:
— Вставай, вставай, товарищъ! Чудесная погода, нужно немного пострлять. А это были глупости, что вы вчера вечеромъ сказали.
Было не больше четырехъ часовъ, но я тотчасъ же всталъ и собрался, потому что онъ презиралъ мое предупрежденіе. Я зарядилъ свое ружье, прежде чмъ выйти, а онъ стоялъ и смотрлъ, какъ я это длалъ. Въ довершеніе всего погода не была такой прекрасной, какъ онъ говорилъ, шелъ дождь, значитъ онъ посмялся надо мной лишній разъ, но я сдлалъ видъ, что ничего не замчаю и молча пошелъ съ нимъ.
Весь день мы колесили по лсу, каждый со своими собственными мыслями. Мы ничего не застрлили, мы давали промахъ за промахомъ, потому что мы думали совсмъ о другихъ вещахъ, а не объ охот. Въ полдень Гланъ пошелъ впереди меня, какъ-будто онъ хотлъ предоставитъ мн боле удобный случай сдлать съ нимъ то, что мн хотлось, онъ шелъ какъ разъ передъ самымъ дуломъ ружья, но я снесъ и эту насмшку. Вечеромъ мы вернулись домой, ничего не случилось.
— Я подумалъ: — Можетъ-быть, онъ хоть теперь приметъ все это къ свднію и оставитъ Маггіэ въ поко.
— Это — самый длинный день во всей моей жизни, — сказалъ Гланъ вечеромъ, когда мы стояли у хижины.
Больше между нами ничего не было сказано.
Вс послдующіе дни онъ былъ въ самомъ мрачномъ настроеніи, вроятно все изъ-за того же письма.— Я этого не вынесу, нтъ, я этого не вынесу! — говорилъ онъ иногда по ночамъ, такъ что его голосъ былъ слышенъ на всю хижину. Его раздражительность доходила до того, что онъ не отвчалъ на самые дружелюбные вопросы нашей хозяйки, и онъ даже стоналъ во время сна.— У него что-то тяжелое на совсти, — думалъ я, но почему же онъ не детъ домой? Его гордость не позволяла ему, онъ не хотлъ быть изъ тхъ, кто возвращается посл того какъ онъ разъ былъ отвергнутъ. Я встрчалъ Маггіэ каждый вечеръ. Гланъ больше съ ней не разговаривалъ. Я замтилъ, что она перестала жевать, она совсмъ больше не жевала, я порадовался этому и подумалъ:— Она больше не жуетъ, недостаткомъ меньше, и я люблю ее за это вдвое! — Однажды она спросила о Глан, она спросила очень осторожно: — Онъ нездоровъ? Ухалъ?
— Если онъ не ухалъ и не умергъ, — отвчалъ я, — то онъ, вроятно, лежитъ дома — это мн совершенно безразлично. Невозможно дольше его терпть.
Но, проходя мимо хижины, мы видли Глана, онъ лежалъ на цыновк, на земл, подложивъ руки подъ голову, и смотрлъ въ небо.
— Да вотъ онъ лежитъ, — сказалъ я. Маггіэ пошла прямо къ нему, прежде чмъ я усплъ ее удержать, и сказала веселымъ голосомъ: — Я больше не жую, посмотрите. Ни перьевъ, вы монетъ, ни лоскутковъ — я ничего больше не жую. — Гланъ едва взглянулъ на нее и продолжалъ преспокойно лежать, и мы съ Маггіэ прошли дальше. Когда я упрекалъ ее, что она не исполнила своего общанія и опять заговорила съ Гланомъ, она отвчала, что хотла только его пристыдить.
— Да, это хорошо, проучи его, — сказалъ я, — но, значитъ, ты ради него перестала жевать?
Она не отвчала. Что это она не хочетъ отвчать?
— Слышишь, отвчай, это ты ради него сдлала!
— Нтъ, нтъ, — отвчала она тогда, — это было ради тебя.
Я и не могъ ничего другого подумать. И зачмъ ей было длать что-нибудь ради Глана?
Маггіе общала прійти ко мн вечеромъ, и она дйствительно пришла.

V.

Она пришла въ 10 часовъ, я слышалъ ея голосъ, она громко разговаривала съ ребенкомъ, котораго вела за руку. Почему она не входила и почему она была съ ребенкомъ? Я наблюдаю за ней, и у меня мелькнуло предчувствіе, что она даетъ сигналъ, разговаривая такъ громко съ ребенкомъ, я вижу также, что она смотритъ на чердакъ, на окно Глана. Быть-можетъ онъ кивнулъ ей въ окн или поманилъ ее, когда услышалъ, что она разговариваетъ на улиц? Во всякомъ случа я понималъ, что совсмъ не нужно смотрть наверхъ, когда говоришь съ ребенкомъ внизу, на земл.
Мн хотлось выйти къ ней и взять ее за руку, но въ эту самую минуту она оставила руку ребенка, она оставила ребенка стоятъ у двери хижины, а сама вошла въ дверь. Ну, наконецъ-то она идетъ, я хорошенько проучу ее, когда она придетъ!
Я стою и слушаю, какъ Маггіэ входитъ въ сни, я не ошибаюсь, она почти у самой моей двери. Но вмсто того, чтобы войти ко мн, я слышу ее шаги на лсенк, ведущей на чердакъ, къ конур Глана. Я распахиваю свою дверь, но Маггіэ уже наверху, дверь захлопывается за нею, и я больше ничего не слышу.
Это было въ 10 часовъ.
Я возвращаюсь къ себ въ комнату, сажусь, бру ружье и заряжаю его, несмотря на глухую ночь. Въ полночь я поднимаюсь по лсенк и начинаю подслушивать у двери Глана. Я слышу Маггіэ, я слышу, что ей хорошо съ Гланомъ, и я опять спускаюсь. Въ часъ я опять поднимаюсь, все тихо. Я дожидаюсь у дверей, когда они проснутся, три, четыре часа, они проснулись въ пять.
Хорошо, подумалъ я. И я ни о чемъ другомъ не думалъ, какъ только о томъ, что они проснулись и что это хорошо.
Но вскор посл этого донесся до меня шумъ и суетня внизу въ хижин, изъ комнаты моей хозяйки, и я долженъ былъ поспшно спуститься, чтобы не быть застигнутымъ врасплохъ.
Гланъ и Маггіэ, очевидно, простились, и я могъ бы еще подслушивать, но мн нужно было уходить. Въ сняхъ я говорю самому себ: Посмотри, вотъ здсь она прошла, она коснулась рукой твоей двери, но она не открыла этой двери, она поднялась по лсенк, вотъ и лсенка, она прошла по этимъ четыремъ ступенькамъ. Постель моя стояла не тронутой, я и теперь не легъ, я слъ у окна и началъ ощупывать свое ружье. Сердце не билось, а дрожало. Полчаса спустя я опять слышу шаги Маггіэ по лсенк. Я прислоняюсь къ окну и вижу, какъ она выходитъ изъ хижины. На ней была маленькая короткая бумажная юбченка, не доходившая ей даже до колнъ, а на плечахъ у нея былъ шерстяной платокъ, взятый у Глана. Въ общемъ она была почти совсмъ голая, а маленькая шерстяная юбочка была очень измята. Она шла медленно по своему обыкновенію и даже не взглянула на мое окно. Затмъ она исчезла, повернувъ за хижину.
Скоро посл этого Гланъ спустился внизъ, съ ружьемъ подъ мышкой, готовый къ охот. Онъ былъ мраченъ и не поклонился. Онъ разодлся и приложилъ необыкновенное стараніе къ своему туалету. — Онъ нарядился, какъ женихъ, — подумалъ я.
Я тотчасъ же одлся и пошелъ за нимъ, мы оба молчали. Первыхъ двухъ птуховъ, которыхъ мы подстрлили, мы безжалостно разорвали на клочки, такъ какъ мы стрляли изъ винтовокъ, но мы зажарили ихъ подъ деревомъ, какъ смогли, и молча съли ихъ.
Такъ прошло время до 12 часовъ.
Гланъ крикнулъ мн:
— Вы уврены въ томъ, что зарядили ружье. Мы можемъ напасть на что-нибудь неожиданное. Зарядите на всякій случай.
— Я зарядилъ, — отвтилъ я ему.
Тогда онъ исчезъ на мгновеніе за кустомъ.
Какое это было бы счастье для меня подстрлитъ его, подстрлить его, какъ собаку. Это не къ спху, пустъ радуется, думая объ этомъ, онъ прекрасно понималъ, что у меня было на ум, вотъ почему онъ и спросилъ, зарядилъ ли я ружье. Даже на сегодня онъ не могъ преодолть своего чванства, онъ принарядился и надлъ чистую сорочку, его лицо выражало безконечное высокомріе.
Около перваго часа, блдный и взбшенный, онъ всталъ передо мной и сказалъ:
— Нтъ, я этого не вынесу!
— Посмотрите, заряжено ли у васъ ружье, милый человкъ, есть ли у васъ тамъ зарядъ?
— Я попрошу васъ позаботиться о вашемъ собственномъ ружь — возразилъ я. Но я прекрасно зналъ, почему онъ все время спрашивалъ о моемъ ружь.
И онъ опять отошелъ отъ меня. Мой отвтъ осадилъ его, такъ что онъ сталъ кроткимъ и даже понурилъ голову, отойдя отъ меня.
Нкоторое время спустя я подстрлилъ голубя и опять зарядилъ ружье. Въ то время какъ я былъ этимъ занятъ, Гланъ стоялъ, спрятавшись за дерево — онъ смотрлъ, дйствительно ли я зарядилъ ружье, и тотчасъ посл этого онъ начинаетъ громко и отчетливо пть псаломъ. Это былъ свадебный псаломъ. ‘Онъ поетъ свадебные псалмы и надлъ свое лучшее платье’, подумалъ я. Онъ хочетъ быть совсмъ очаровательнымъ. Еще не допвъ до конца, онъ пошелъ передо мной, медленно, съ опущенной головой, и на ходу не переставалъ пть. Онъ опять шелъ передъ самымъ дуломъ моей винтовки, казалось, онъ думалъ:— Да, посмотрите, вотъ это должно сейчасъ случиться, вотъ почему я и пою свой свадебный псаломъ.— Но это еще пока не случилось. И, замолчавъ, онъ обернулся ко мн.
— Мы такъ ничего не застрлимъ, — сказалъ онъ и улыбнулся, какъ бы желая все уладитъ и извиниться, что онъ плъ на охот.
Но даже и въ такую минуту его улыбка была прекрасна, словно въ глубин души онъ плакалъ, и дйствительно губы его дрожали, хотя онъ старался показать, что онъ можетъ улыбаться въ такую серьезную минуту. Я не былъ женщиной, и онъ прекрасно видлъ, что не производилъ на меня впечатлнія, онъ былъ блденъ, нетерпливъ, возбужденно кружилъ около меня, появлялся то справа, то слва, порой останавливался и поджидалъ меня.
Около 5 часовъ я услыхалъ вдругъ выстрлъ, и пуля просвистела около моего лваго уха. Я поднялъ голову. Гланъ стоялъ въ нсколькихъ шагахъ отъ меня и пристально смотрлъ на меня, въ рукахъ у него было дымящееся ружье. Хотлъ ли онъ меня застрлить?
— Вы промахнулись, съ нкотораго времени вы плохо стрляете.
Но онъ не стрлялъ плохо, онъ никогда не давалъ промаху, онъ хотлъ только раздразнить меня этимъ.
— Чортъ возьми! мстите же! — крикнулъ онъ мн въ отвтъ.
— Да, когда настанетъ мое время, — сказалъ я и стиснулъ зубы.
Мы стоимъ и смотримъ другъ на друга. Вдругъ Гланъ пожимаетъ плечами и бросаетъ мн въ лицо: ‘Трусъ!’ Зачмъ онъ назвалъ меня трусомъ? Я приложилъ винтовку къ щек, прицлился ему прямо въ лицо и спустилъ курокъ. Что посешь, то и пожнешь…
Семь Глановъ нечего больше разыскивать этого человка. Меня раздражаетъ, когда я наталкиваюсь постоянно на это глупое объявленіе о такомъ-то и такомъ-то вознагражденіи и за извстія о мертвомъ. Томасъ Гланъ умеръ на охот въ Индіи, отъ случайнаго выстрла. Судъ занесъ его имя и его смерть въ протоколъ, и въ этомъ протокол стоитъ, что онъ умеръ. Да, даже и то, что онъ умеръ отъ случайнаго выстрла.
Гамсун Кнут
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Новая земля (Новь), Гамсун Кнут, Год: 1893
  2. Последняя отрада, Гамсун Кнут, Год: 1912
  3. Мистерии, Гамсун Кнут, Год: 1892
  4. А жизнь идёт…, Гамсун Кнут, Год: 1933
  5. Голод, Гамсун Кнут, Год: 1890
  6. Последняя отрада, Гамсун Кнут, Год: 1912
  7. Под осенней звездой, Гамсун Кнут, Год: 1906
  8. Под осенними звездами, Гамсун Кнут, Год: 1906
Электронная библиотека