Последняя любовь Тургенева
Последняя любовь Тургенева
Н. Л. Голос жизни. No 8. С. 3
Последняя любовь Тургенева, Лернер Николай Осипович, Год: 1904
Время на прочтение: 6 минут(ы)
OSTKRAFT / Литературная коллекция. Научное обозрение
М.: Модест Колеров, 2020
В недавно вышедшем пятом выпуске издаваемого П. И. Щукиным в Москве ‘Щукинского сборника’, среди груды богатейших исторических материалов, находим целый ряд писем И. С. Тургенева к одной даме. ‘Щукинский Сборник’ публике недоступен, потому что печатается в числе 200 экземпляров, из которых ни один не поступает в продажу, и жаль будет, если письма Тургенева, напечатанные в нем, пройдут незамеченными широкими читательскими кругами.
Эти письма — не просто автографы <,…>, приложил, не официальные документы, не сухие деловые извещения или ничего не говорящие мимолетные записи… В них есть содержание, в них отразился тургеневский esprit. Наш великий писатель выступает в них как литературный критик, как политик, просто — как занимательный собеседник и даже как влюбленный. С этой великолепной прозой, отражающей сложную и богатую душу Тургенева и рисующей интересный момент его душевной жизни, стоит познакомиться.
Письма Тургенева относятся ко времени с декабря 1873 г. до мая 1877 г., всех их 48. Корреспондентка Тургенева, фамилии которой мы в ‘Щукинском Сборнике’ не находим, по-видимому, — дама высшего петербургского общества, умная, образованная женщина, любившая литературу и близкая к литературной сфере. Тургеневу она нравилась не шутя, и, видно, он сам старался ей понравиться, и оттого его письма полны своеобразной прелести, лукавого мужского кокетства. Великий писатель в этих письмах явно ухаживает за своей корреспонденткой и не сразу, лишь после ряда намеков, ‘подходов’, делает настоящее признание, грустное, безнадежное, чуть насмешливое признание влюбленного старика.
‘Я почувствовал живую симпатию к вам, как только в первый раз вас увидел, и она с тех пор не умалялась, — пишет Тургенев 13-го июня 1873 г. из своей деревни: — если бы вас вздумалось вместо письма проехаться собственной особой, мы бы успели наговориться’…, (<,Sic!>,)
Юлия Петровна (так звали корреспондентку Тургенева) приняла приглашение и приехала в Спасское-Лутовиново, в гости к писателю. О впечатлении, произведенном на Тургенева свиданием с ней, говорит его письмо (26-го июня), написанное через несколько часов после отъезда гостьи: ‘Когда вы сегодня утром прощались со мною, я — так, по крайней мере, мне кажется — не довольно поблагодарил вас за ваше посещение. Оно оставило глубокий след в моей душе, и я чувствую, что в моей жизни с нынешнего дня одним существом больше, к кому я искренне привязался, дружбой которого я всегда буду дорожить, судьбами которого я всегда буду интересоваться’. Через несколько месяцев Тургенев вспоминает об этом свидании. Получив в Париж от Юлии Петровны ее фотографии, он пишет. ‘Я принимаю ее, как подарок ко дню моего рождения, — он наступает послезавтра, 28-го октября, — мне 56 лет!’ … И снова: ‘Я всегда чувствовал большое влечение к вам, но со времени вашего посещения в деревню полюбил вас искренно. Надеюсь, что мы еще столкнемся где-нибудь и не слишком поздно!’ В следующем письме, 15-го ноября, Тургенев решительнее: ‘Мне бы хотелось встретиться с вами до окончательного устройства вашей судьбы и до окончательного моего превращения в старика (о моей молодости речи быть не может). Пять дней, проведенных нами вместе в деревне, показали мне, что между нами много симпатии, хотелось бы возобновить это сближение… Вы говорите о снежных степях и метелях — помните у Пушкина: ‘как дева русская свежа в пыли снегов!’ (Предыдущий стих отыщите сами)’. Этот предыдущий стих:
‘Как жарко поцелуй пылает на морозе!’
Так кокетничает Тургенев…
В письмах обильно рассыпаны литературные суждения Тургенева. Интересно его мнение об ‘Анне Карениной’ Толстого: ‘Я еще не читал продолжения ‘Анны Карениной’, но вижу с сожалением, куда весь этот роман поворачивается. Как ни велик талант Л. Толстого, а не выбраться ему из московского болота, куда он влез. Православие, дворянство, славянофильство, сплетни, Арбат, Катков, Антонина Блудова, невежество, самомнение, барские привычки, офицерство, вражда ко всему <,…>, этом хаосе должен погибать такой одаренный человек! Так на Руси всегда бывает!’ Время показало, что Тургенев был неправ, и Толстой ‘выбрался из болота’ и преодолел все препятствия, которые с таким сожалением перечисляет Тургенев. О графе Алексее Толстом Тургенев, как и Чехов, был невысокого мнения: ‘Литератор он был посредственный, а человек отличный’. Замечателен рассказ Тургенева о Салтыкове. Граф В. И. Сологуб прочитал Тургеневу и Салтыкову свою комедию, в которой молодое поколение было обругано, на чем свет стоит. ‘Салтыков взбесился, обругал его, да чуть с ног не свалился от волнения: я думал, что с ним удар сделается… Он мне напомнил Белинского… Претяжелая была сцена!’ По поводу неуспеха первой части ‘Нови’ у русской публики Тургенев писал: ‘Не могу сказать, чтобы к этому фактуя отнесся совершенно равнодушно, но, ведь, горю теперь уж пособить нельзя, следовательно, надо стараться позабыть его. Не лучшей участи ожидаю я также и для второй части. Смотрю на литературную свою карьеру, как на поконченную. Но ведь и без литературы жить можно, и есть вещи в жизни, которые кусаются (особенно под старость) гораздо больше, чем какое угодно литературное фиаско’.
В конце 1874 года любовная струна слышится звучнее: ‘Вы пишете, что очень ко мне привязались, но и я вас очень люблю, — и много ли, мало ли между нами общего, это у сущности неважно. Ну a un attrait mutnel — вот что важно. Мне очень бы хотелось свидеться с вами, — и я надеюсь, что мое желание исполнится весной — im wunderschonen Monat Mai. Правда, мы оба будем тогда пить богемские воды, что менее поэтично, — что же делать? Если вам 33 года, мне целых 55 — вот что не следует упускать из вида’ (нужно заметить, что Тургеневу было тогда не 55 лет, а 56). ‘Так как ваша хандра и приходит и уходит вместе с оттепелью, то желаю вам снега, холода, и тех вьюг, что, по словам Полонского, ‘растят по стеклам окон’ белые розы. Но и замораживать себя не следует. На свете действительно есть нечто получше ‘предсмертной икоты’, и хотя уже нельзя ожидать, что радость польется полной чашей, но она может еще окропить последние жизненный цветы. Смысл всех этих аллегорий очень хорошо выражен в известной русской поговорке: ‘Живи, пока живется».
1-го февраля 1875 года Тургенев пишет: ‘Очень бы мне хотелось провести несколько часов с вами, в вашей комнате, попивая чай и поглядывая на морозные узоры стекол… нет, что за вздор! — глядя вам в глаза, которые у вас очень красивы, и изредка целуя ваши руки, которые тоже очень красивы, хотя велики… но я такие люблю’.
Через два года Тургенев договаривается до полной исповеди (письмо 26-го января 1877 г.):
‘С тех пор, как я вас встретил, я полюбил вас дружеский в то же время имел неотступное желание обладать вами, оно было, однако, не настолько необузданно (да уж и не молод я был), чтобы попросить вашей руки, к тому же другие причины препятствовали, а с другой стороны, я знал очень хорошо, что вы не согласитесь на то, что французы называют une passade… Вот вам и объяснение моего поведения. Вы хотите уверить меня, что вы не питали никаких задних мыслей, — увы, я к сожалению, слишком был в том уверен. Вы пишете, что ваш женский век прошел, когда мой мужской пройдет — и ждать мне весьма недолго — тогда, я не сомневаюсь, мы будем больше друзья, потому что ничего нас тревожить не будет. А теперь мне все еще становится тепло и несколько жутко при мысли: ‘ну, что если бы она меня прижала к своему сердцу не по-братски? И мне хочется <,…>, {Утрата части текста в оригинале.} ‘Вешних водах’. — ‘Санин вы умеете забывать?’ Ну вот вам исповедь моя. Кажется — достаточно откровенно’?
В следующем письме, отказываясь ‘осуждать’ тех, кто самовольно рвет опостылевшие семейные узы, Тургенев говорит: ‘Ах, если бы у нас было побольше мужества… несколько лет тому назад!’ На этом последнем вздохе замирает любовная струна в письмах Тургенева к женщине, которая так взволновала его немолодое, но все еще неусталое, горячее сердце. Любовь Тургенева к Виардо, очевидно, давно превратилась в привязанность, прочную, крепкую, но все-таки не больше чем привязанность, а одинокая душа жаждала любви, которую не далось ему узнать в юные годы.
Итак, ‘однолюбом’, каким принято считать Тургенева, он не был. ‘Вы в Мариенбаде живете в Klingers Hotel’,— писал Тургенев своей приятельнице в 1875 году: — ‘в 40-м году т. е. 35 лет назад, я ходил туда обедать. Не тот я был тогда, что теперь! И для чего я жил в Мариенбаде, от чего лечился, Господь ведает! Я был болен одним — неумело использованной молодостью. Кажется, и вам эта болезнь знакома?’
На политические события в письмах Тургенева к Юлии Петровне N откликов немного, но они зато очень характерны и стоят внимания. В начале русско-турецкой войны он писал: ‘Я люблю Россию иначе, чем те господа, которые держат теперь ее в руках, желаю им всяческих успехов, но присутствовать при их деятельности не хочу. Будем надеяться, что эта бедственная война не затянется’ … 1-го марта 1877 года он просил прислать ему ‘еще несколько заметок на счет юных нигилисток, которых судят теперь в Петербурге’. ‘Какой, однако, я дурак, что торчу здесь и не нахожусь там с вами в окружном суде! Но я (не говорите этого никому, пожалуйста!) родился дураком и умру оным, т. е. таким человеком, который всегда все пропускает мимо рта неизвестно зачем! Факт, что из 52-х подсудимых (революционеров) 18 женщин — такой удивительный, что французы, например, решительно ничего в нем понять не могут! А меня упрекали критики, что ‘Марианна’ у меня сделанная!’ Женщины русской революции произвели на Тургенева могучее впечатление. Вдохновленный ими, он создал знаменитое стихотворение в прозе — ‘Порог’, посвященное ‘святой дуре’ русской женщине, погибающей за идею.
Тридцать четыре страницы формата малого листа в ‘Щукинском Сборнике’ заняты письмами Тургенева. За опубликование их следует поблагодарить П. И. Щукина, можно только пожалеть, что они не явились в более распространенном издании. В них отразился Тургенев весь, и для его биографии, для истории его личной внутренней жизни, для характеристики его политических и литературных взглядов эти письма имеют важное значение.