Послдній день г-на Друкаря.
Послдній день г-на Друкаря.
* * *
* * *
——
. Воскресенскій.
‘Русское Богатство’, No 12, 1913
Последний день г-на Друкаря, Воскресенский Федор Федорович, Год: 1913
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Госпожа Друкарь сидла у окна и плакала.
Мелкія, старчески безсильныя слезы скользили по ея щекамъ. Иныя изъ нихъ стремительно падали внизъ, другія, задержанныя морщинками, измняли направленіе и ползли медленно, точно слпой, нащупывающій дорогу по неровной почв.
Ея мужъ, старикъ Друкарь,— тотъ самый, который былъ извстенъ всмъ гимназистамъ въ город, какъ безнадежный пьяница и незамнимый репетиторъ, лежалъ на своей постели и слдилъ за женой добрыми, слегка воспаленными глазами алкоголика.
Уже третью недлю онъ не вставалъ съ постели. Болзнь его была смертельна. Онъ задыхался отъ бронхита и страдалъ отъ болей въ воспаленныхъ почкахъ. Кром того, у него плохо работало сердце, отекали ноги, дрожали руки… Вс болзни, нажитыя двадцатилтнимъ упорнымъ пьянствомъ, сразу обострились и каждая изъ нихъ требовала себ мста въ его уставшемъ, измученномъ организм.
Не смотря на это, онъ все же былъ еще очень красивъ со своей гривой посрвшихъ отъ сдины волосъ и великолпнымъ, высокимъ и яснымъ лбомъ человка, отъ рожденія обреченнаго на неустанную работу мысли.
Съ неопредленной усмшкой въ углахъ губъ онъ слдилъ за женой и видлъ всю сложную работу чувствъ, которая вызвала ея слезы. Она плакала и потому, что мужъ только-что нелестно отозвался о ихъ сын, и потому, что доктора перестали ее обнадеживать, и потому, наконецъ, что сама она была физически и нравственно измучена.
Вс эти послднія недли, отправляясь на свои уроки музыки, она не переставала чувствовать, что гд-то тамъ, за ея спиной происходитъ нчто страшное, до ужаса простое и неизбжное. А, возвращаясь домой, она каждый разъ находила въ муж какой нибудь новый признакъ совершающагося разрушенія, новую складку на лиц, новый оттнокъ въ нездоровомъ цвт лица, новое выраженіе въ глубин глазъ, все еще прекрасныхъ и не вполн утратившихъ выраженіе ласковаго юмора…
И теперь, охваченная обидой за сына, страхомъ передъ одинокой старостью и болью за умирающаго человка, прошлое котораго было и ея прошлымъ, она безцльно смотрла въ полумракъ блдныхъ зимнихъ сумерекъ и плакала.
Больной дышалъ, похрипывая, и молчалъ…
Слова были излишни между ними, такъ какъ оба знали другъ друга до малйшихъ извилинъ души, какъ только могутъ знать другъ друга люди, прожившіе бокъ о бокъ, въ одной квартир, въ одной постели тридцать четыре года. Они вмст встртили весну своей жизни, пережили полдень и теперь склонялись къ закату.
Цлая поэма героическихъ увлеченій, любви и страданія осталась у нихъ позади,— цлая поэма, съ яркими, какъ молніи, отдльными моментами счастья и трагическихъ катастрофъ и длинной, безконечно длинной вереницей дней тяжелаго труда.
Она была дочерью помщика, а онъ, студентъ съ длинными волосами, ршительными движеніями и несокрушимой врой въ силу хорошаго аргумента,— готовилъ ея брата въ кадетскій корпусъ.
Она видлась съ нимъ почти ежедневно втеченіе цлой зимы, а, когда весной его отправили въ Сибирь, ршила, что это — герой, ея герой: то исключительное существо — тотъ единственный, которому только и могла она принести свою жертву первой любви.
Усвоивъ эту идею, она ухала вслдъ за нимъ.
О, это не такъ-то легко было сдлать! Для этого надо было вырвать вс корни, которыми она прикрплялась къ сред, и причинить страшную боль близкимъ людямъ,— боль, которую болзненне причинить, чмъ перенести самой.
Она это сдлала.
Откуда берутся силы у этихъ нжныхъ и хрупкихъ созданій, когда дло доходитъ до осуществленія овладвшей ими идеи, зародившейся на почв именно этой ихъ нжности и хрупкости!
Пять лтъ они провели въ ссылк. Грустно-пріятныхъ воспоминаній объ этомъ времени хватило имъ на всю остальную жизнь. Потомъ, когда они вернулись въ Россію, все стало уже не такъ интересно.
Теперь ихъ удерживали другъ возл друга воспоминанія, привычка и сынъ, родившійся въ ссылк.
Сынъ сдлался центральной фигурой ихъ желаній, надеждъ, огорченій и любви. Каждое его страданіе и каждая радость, отражаясь въ ихъ душахъ, выростами въ огромныя впечатлнія, достаточныя для того, чтобы заполнить и сознаніе, и сердце.
Мать сдлала изъ него себ второго героя и приняла вс мры къ тому, чтобы этотъ новый герой сталъ счастливе перваго и воплотилъ въ себ хотя часть огромныхъ мечтаній ея юности.
Рано или поздно это должно было случиться, а пока что они вмст съ мужемъ начали давать уроки, такъ какъ въ ихъ распоряженіи не имлось никакихъ другихъ средствъ. Жена преподавала музыку, а мужъ скоро сдлался маленькой знаменитостью въ качеств натаскивателя къ экзаменамъ. Онъ объявилъ войну гимназическому курсу и, подобно находчивому полководцу, избгая кровопролитныхъ лобовыхъ аттакъ, дйствовалъ обходными движеніями.
Въ общемъ они много работали и порядочно зарабатывали, но не сумли создать себ уютное гнздо. Оба неудовлетворенные жизнью, они не переставали чувствовать себя на перепутья и жили такъ, какъ будто завтра имъ предстояла какая то дальняя дорога.
Такъ, съ почти уложенными чемоданами, они прожили слишкомъ двадцать лтъ, когда, наконецъ, сынъ отъ нихъ отроился. Онъ подавалъ надежды и ухалъ по приглашенію одного извстнаго адвоката, чтобы начать работу въ качеств его помощника.
Это была большая удача, счастливая случайность, которую, впрочемъ, на половину создала мать…
Провожая сына, мать плакала, а отецъ неопредленно улыбался, и, когда въ этотъ день они вернулись въ свою грязненькую квартирку, то оба, каждый по своему, пережили наплывъ грустныхъ чувствъ, у мужа эта грусть приняла характеръ тихой тоски о прошломъ, а у жены выразилась въ состояніи остраго нервнаго потрясенія,— испуга передъ внезапно вплотную надвинувшейся старостью, которую предстояло провести въ неустроенномъ гнзд…
Съ этого момента все свое свободное время они старались проводить вн дома.
Ни разу они не унизились до упрековъ и жалобъ. Свои большія надежды и большія требованія, съ которыми они вступили въ жизнь, они ликвидировали молча. Мужъ ввелъ въ порядокъ жизни ежедневное посщеніе кабачковъ, а жена пристрастилась къ театру. Они тратили на эти удовольствія половину своего заработка и исчезали изъ дома, какъ только кончался послдній урокъ, каждый по своему вкусу создавая между сознаніемъ и дйствительностью баррикады изъ постороннихъ впечатлній.
Время отъ времени,— не очень часто,— сынъ писалъ имъ. Въ этихъ письмахъ онъ усвоилъ манеру небрежной полушутки, врод той, къ какой прибгаютъ въ разговор съ дтьми, когда заране уврены, что серьезный разговоръ на данную тему все равно не будетъ понятъ.
Письма эти доставляли огромное удовольствіе матери и раздражали отца, которому они казались чмъ-то врод заклинаній, долженствующихъ оградить молодого человка отъ его собственнаго прошлаго, отдалить это прошлое и обезопасить его. И прошлое, дйствительно, удалялось. Гасли воспоминанія, замирало сознаніе долга передъ этимъ рожденнымъ по ихъ вол человкомъ.
И когда онъ пріхалъ къ умирающему отцу, вызванный отчаянными письмами матери, старикъ самъ удивился равнодушію, съ какимъ онъ встртилъ сына. За то мать въ нервномъ смятеніи не переставала слдить за нимъ влюбленными глазами.
О, какъ онъ былъ хорошъ! Смлыми чертами профиля онъ напоминалъ отца, но былъ выше его и изящне. Онъ сталъ тмъ безукоризненно порядочнымъ человкомъ, о которомъ она когда-то мечтала, противопоставляя этотъ образъ своему мужу, который никогда не умлъ одваться и плохо мылся.
Въ ней, въ этой маленькой старушк, тридцать лтъ распродававшей въ розницу свой мозгъ и свои нервы, сохранились инстинкты чистоплотнаго и корректнаго барства, и теперь, при вид сына, она чувствовала себя удовлетворенной. Ея усилія не погибли безслдно.. Ей удалось таки создать счастливаго человка. Онъ шелъ ей на смну и служилъ той же религіи счастья, которой служила она,— неудачная жрица. Онъ сталъ бариномъ, господиномъ жизни, съ успхомъ замнивъ примитивную земельную ренту своихъ предковъ рентой адвокатскаго таланта и ловкости…
А сынъ, тщательно одтый, тщательно выбритый, съ унаслдованной отъ отца неопредленной усмшкой бродилъ изъ комнаты въ комнату и дивился тому, какъ странно измельчали за эти шесть лтъ вс вещи. Все стало меньше, блдне и такъ же мало было похоже на то, что осталось въ его памяти, какъ мало самъ онъ былъ похожъ теперь на того взъерошеннаго юношу, который шесть лтъ тому назадъ, только что сдавъ государственные экзамены, узжалъ съ рекомендательными письмами въ карман въ туманную даль,— въ таинственно-привлекательную и страшную даль, въ которой ничего не было извстно.
Теперь онъ возвратился побдителемъ, съ быстро усвоенными привычками къ комфорту, съ профессіональной развязностью, съ самоувренностью человка, который знаетъ себ цну, съ глазами, въ глубин которыхъ прятался огонекъ жадности къ жизни, къ той остро-пріятной жизни, возможность которой приблизилась къ нему въ такой степени, что онъ почти считалъ себя ея обладателемъ.
Отецъ слдилъ за нимъ съ искрами ироніи въ глубин глазъ и матери порой казалось, что онъ взглядомъ выворачиваетъ сына на изнанку.
Иногда они пробовали разговаривать и тогда насмшливые огоньки въ глазахъ отца вспыхивали ярче. Оба при этомъ слегка раздражались, такъ какъ ихъ мысли, подобно неправильно разсчитаннымъ, несоотвтствующимъ другъ другу зубчатымъ колесамъ, вертлись, не зацпляясь и не вызывая отвтныхъ движеній…
Въ этотъ вечеръ сынъ отправился обдать въ клубъ и между стариками произошелъ тотъ краткій, непріятный разговоръ, который вызвалъ слезы матери. Это былъ незначительный разговоръ, во время котораго отецъ одинъ разъ назвалъ сына гешефтмахеромъ.
Онъ сказалъ это безъ особенно дурныхъ намреній, смягчая слова добродушной усмшкой, и не ожидалъ, что они произведутъ такой эффектъ.
Когда жена заплакала, въ больномъ шевельнулось смшанное чувство сожалнія и тоски, и, дождавшись того критическаго момента, за которымъ и слезы, и смхъ становятся одинаково излишними и неловкими, какъ неритмично затянутая нота въ музык, онъ сказалъ, хрипя, какъ испорченные мха:
— О чемъ же плакать, собственно говоря?
Госпожа Друкарь отозвалась грустно:
— Какъ же не плакать, мой другъ… Ты такъ странно относишься… Ты не любишь Володю. А я думала… я этого не ожидала…
Мужъ вздохнулъ. У него боллъ бокъ, ныла поясница и было мутно въ голов. Въ этотъ моментъ онъ не имлъ никакого представленія о томъ, любитъ онъ сына или нтъ, но его непріятно безпокоили эти ненужныя слезы, и онъ отозвался:
— Я очень огорченъ, что это такъ на тебя подйствовало. Но… Ахъ, матушка моя, мн пора, бы ужь и отдохнуть отъ любви. На любовь эту я употребилъ вс лучшіе годы жизни и, думаю, этого достаточно. Ему ужь тридцать слишкомъ лтъ… Въ сущности говоря, противоестественно любить тридцатилтняго сына.
— О-о, что ты говоришь!
— Когда щенки подростаютъ, собаки ихъ отбрасываютъ отъ себя… И со стороны природы было бы безполезной жестокостью, еслибы она заставила собаку любить и рисковать для щенковъ жизнью, когда они уже въ этомъ не нуждаются.
— Такъ вдь то собака, мой другъ.
Напряженіе, сдланное имъ втеченіе этого разговора, утомило больного и ему до головокруженія, до тошноты, до дрожи въ рукахъ захотлось курить. Онъ былъ лишенъ этого удовольствія со времени прізда сына, который нашелъ нужнымъ серьезно заняться леченіемъ отца и прежде всего лишилъ его папиросъ, такъ какъ куреніе было причиной бронхита. Это потрясло больного до основанія и съ тхъ поръ онъ не переставалъ, чувствовать царапанье въ горл, и шумъ въ ушахъ, и раздражавшую его пустоту въ голов.
Теперь эти ощущенія обострились и онъ сказалъ тономъ просящаго ребенка:
— Дай папиросочку, матушка моя, а?
Жена покачала головой.
— Теб это вредно, мой другъ.
— Такъ вдь мн вредно, а не теб?
Онъ подавилъ поднявшееся въ немъ раздраженіе, но мутная волна плеснулась въ голов и сильне зашумло въ ушахъ.
Почти теряя сознаніе, онъ сжалъ губы, сдвинулъ брови и закрылъ глаза…
Госпожа Друкарь зажгла свчу. Ея огромная тнь колыхнулась, уперлась въ потолокъ, бросилась на стну, нырнула внизъ и успокоилась на занавск окна, въ карикатурно-преувеличенномъ вид повторяя движенія маленькой женщины…
Нсколько минутъ тнь слабо колыхалась на занавск, потомъ вдругъ рванулась вверхъ и въ сторону.
Тнь бросилась вверхъ потому, что госпожа Друкарь сдлала движеніе въ сторону вошедшаго сына, жестомъ прося его быть осторожне, такъ какъ больной заснулъ.
Но она опоздала. Больной открылъ глаза и увидлъ великолпную фигуру сына, стоявшаго въ дверяхъ и улыбавшагося. Онъ былъ оживленне обыкновеннаго, такъ какъ хорошо пообдалъ и усплъ завести одно дловое знакомство. Онъ него пахло духами, снгомъ и ликерами.
Больной съ любопытствомъ вбиралъ въ себя эти запахи, которыхъ съ такой остротой онъ не ощущалъ съ тхъ поръ, какъ началъ курить. Запахъ снга особенно поразилъ его и ему вспомнилось дтство, когда такъ же все сильно пахло и такія же таинственныя полутни прятались по угламъ въ вечерніе часы.
— Прекрасный вечеръ, — сказалъ сынъ, входя въ комнату.
Вторая громадная тнь заметалась по потолку и стнамъ. Молодой Друкарь опустился на кушетку, вытянулъ ноги и началъ говорить. Въ голов у него заканчивало броженіе хорошее вино и онъ чувствовалъ себя превосходно. Говорилъ онъ съ профессіональной легкостью и развязностью человка, который увренъ, что доставитъ своей болтовней удовольствіе. Фразы рождались въ немъ сами собой, причемъ его языкъ работалъ такъ же независимо отъ сознанія, какъ независимо отъ сознанія дйствуютъ пальцы музыканта. И говорилъ онъ именно такъ, какъ играетъ забавляющійся въ минуты отдыха скрипачъ, который бросаетъ по струн смычокъ и сыплетъ арпеджіи и трели, не ставя себ никакой цли.
Говорилъ онъ о клуб, о снг, о старыхъ знакомыхъ, о себ и о своихъ успхахъ. Онъ былъ въ томъ состояніи опьяненія, когда излишекъ энергіи расходуютъ въ крик, псн, пляск или безпредметной, возбужденной болтовн. Руки его летали по воздуху съ необычайной легкостью и ему приходилось длать усиліе, чтобы регулировать ихъ движенія. Но онъ не длалъ усилій, чтобы регулировать движенія языка, и, постепенно раскрывая скорлупу строгой корректности, въ которую онъ обыкновенно прятался, началъ вырисовываться во весь свой ростъ бойкаго адвоката,— дятельнаго и хищнаго,— типичный продуктъ замутившейся жизни, въ которой можно стало ловить какую угодно рыбу, сохраняя благородное выраженіе лица.
Отецъ слдилъ за нимъ, пряча усмшку, испытывая одновременно и грусть о собственномъ неудачномъ прошломъ, и презрніе къ этому ограниченному человку, копающемуся въ грязи гражданскихъ процессовъ съ полнымъ сознаніемъ важности взятой имъ на себя миссіи. Ловкій и злободневный, какъ газетный фельетонъ, сынъ въ своихъ разсужденіяхъ былъ чуждъ и непонятенъ отцу, который жилъ или прошлымъ, или будущимъ, но никогда настоящимъ…
Въ заключеніе онъ мастерски разсказалъ забавную исторію о томъ, какъ одинъ помщикъ, котораго онъ спасъ отъ раззоренія, изъ благодарности чуть было не женилъ его на своей дочери.
— Что же, она была очень дурна?— спросила госпожа Друкарь, которая одна смялась отъ всей души.
— О, нтъ, довольно мила! Но, знаешь, когда дло доходитъ до женитьбы, я всегда вспоминаю одну французскую поговорку. Какъ это, мамаша? ‘Если мужъ принесетъ завтракъ, то жена должна принести обдъ’.
— А аппетитъ у тебя, замтно, хорошій,— сказалъ отецъ.
— Будетъ хорошій, если наголодаешься. А я наголодался. Успхъ въ нашемъ дл дается не сразу и… дорого стоитъ. Со мной былъ случай…
И, поддаваясь желанію показать этимъ двумъ лишеннымъ всякой практической сметки людямъ, какъ можно пользоваться обстоятельствами, онъ разсказалъ этотъ случай. Дло заключалось въ томъ, что онъ имлъ неосторожность растратить кліентскія деньги на покупку обстановки для своей квартиры (онъ присочинилъ это обстоятельство для повышенія драматизма разсказа). Разсчетъ былъ по существу дла правильный. Онъ вернулъ бы это позаимствованіе, еслибы выигралъ одно врное дло, но дло онъ проигралъ и очутился въ отчаянномъ положеніи. Во что бы то ни стало, надо было достать пять тысячъ рублей. Висла на волоск вся карьера, но его выручила случайность. Въ числ его кліентовъ былъ помщикъ, которому надо было продать пятьсотъ десятинъ земли, чтобы спасти имніе отъ публичныхъ торговъ. Онъ нашелъ ему покупателей — хохловъ изъ Полтавской губерніи.
— За продажу пятисотъ десятинъ пять тысячъ рублей?— тономъ сомннія замтилъ отецъ.
— Э-э, это не такъ просто! Когда я понялъ, что земля хохламъ понравилась и что у нихъ есть деньги, я сказалъ имъ приблизительно слдующее: ‘Вотъ что, люди хорошіе, если вы дадите помщику понять, что земля вамъ понравилась, онъ сдеретъ съ васъ все, что сможетъ. Онъ на этой земл сто лтъ сидитъ, вросъ въ нее, какъ старый пень, и легко съ ней не разстанется. Не говорите съ нимъ ни слова’… Ну, а помщику я тоже кой-что сказалъ, я посовтовалъ ему не показывать и вида, что землю ему надо продать во что бы то ни стало, а всего лучше просто молчать и предоставить все дло мн. Вы можете теперь представить себ картину. Прізжаемъ мы съ хохлами къ помщику и садимся за столъ. Помщикъ предлагаетъ рябиновую, хохлы пьютъ и молчатъ, хозяинъ наливаетъ и тоже молчитъ. Потомъ хохлы встаютъ, благодарятъ за угощеніе и… узжаютъ… А я остаюсь и говорю: ‘Дло не прошло. Какая же, однако, чортъ возьми, это досада! Когда срокъ вашей закладной?— Черезъ недлю.— Ай-ай-ай! Ну, тогда, знаете, разъ ужь я втянулъ васъ въ эти безплодные переговоры съ моими покупателями,— продайте землю мн. Само собой разумется, что своихъ денегъ у меня нтъ и сейчасъ я могу дать вамъ только такую сумму, чтобы развязаться съ самымъ непримиримымъ кредиторомъ, остальныя черезъ мсяцъ. Но такъ какъ я долженъ землю продать, чтобы выручить свою затрату, которую я произведу не изъ своихъ средствъ, то поставимъ въ запродажной, что вы продаете мн землю не по сто тридцать на кругъ, а по полтораста. Тогда мн удобне будетъ разговаривать съ покупателями. Согласны? Конечно, онъ согласился. Черезъ недлю хохлы меня очень благодарили, такъ какъ я уступилъ имъ землю за семьдесятъ дв тысячи. Мы ее сейчасъ же заложили, и черезъ мсяцъ меня очень благодарилъ помщикъ.
Онъ замолчалъ и оглядлъ стариковъ своими прекрасными, сохранившими полную ясность глазами.
— А ты,— замтилъ отецъ съ огоньками ироніи въ глубин глазъ:— ты все это… хорошо сдлалъ?
Сынъ поднялъ брови.
— Я, думаю, недурно. Кто же въ обид? Помщикъ благодаритъ, хохлы благодарятъ, а я… заработалъ семь тысячъ рублей въ три часа.
Онъ засмялся нервнымъ смшкомъ нетрезваго человка и досталъ портсигаръ.
Отецъ, которому при вид папиросъ опять мучительно захотлось курить, сказалъ раздраженно:
— Да, мило… очень мило… Но я все же предпочитаю грабежъ на большой дорог.
Сынъ сдлалъ большіе глаза.
— При грабеж, по крайней мр, нтъ обмана.
Сынъ пожалъ плечами и вопросительно взглянулъ на мать.
— Что тебя такъ взволновало, отецъ, собственно говоря?
Больной закрылъ глаза Что его взволновало? Разв онъ могъ бы изобразить все отвращеніе, какое онъ чувствовалъ къ этой жадной охот за чужими деньгами, ко всмъ этимъ посредническимъ и коммиссіонерскимъ операціямъ? Это было инстинктивное отвращеніе стараго радикала, почти безсознательное, но непобдимое, опредлившее направленіе всей его жизни. Лтъ тридцать тому назадъ онъ отвтилъ бы патетической тирадой о созидаемой красот жизни, объ улучшеніи человческаго типа, о безнравственности заработка въ семь тысячъ втеченіе трехъ часовъ… Но для этого надо было быть помоложе. Давно уже шагалъ онъ по пути жизни молча, съ неопредленной усмшкой въ углахъ губъ и съ чувствомъ холодной брезгливости въ душ…
Онъ могъ бы, пожалуй, еще сказать нсколько словъ о томъ, какъ страшно, какъ безнадежно бываетъ одинокъ человкъ передъ лицомъ смерти, но и для этого тоже надо было быть немного дальше отъ смерти…
Задтый за живое его молчаніемъ больше, чмъ гнвной вспышкой, сынъ всталъ и замтилъ тономъ небрежнаго сожалнія:
— Отецъ до конца остался безнадежнымъ мечтателемъ… Идемте, мама, онъ, кажется, спитъ.
Черезъ часъ больной, упорно притворявшійся спящимъ, остался наконецъ одинъ. Жена и сынъ ухали въ театръ. Госпожа Друкарь чувствовала себя нравственно измученной и ршила позволить себ маленькій отдыхъ. Вс эти дни ее тянуло въ театръ, въ тотъ міръ исключительныхъ чувствъ и сильныхъ дйствій, въ которомъ жили герои, еще не развнчанные общей спальней. Ежедневное пребываніе въ этомъ мір сдлалось для нея такой же потребностью, какъ для мужа посщеніе кабачковъ, и теперь она бжала въ него отъ своихъ мучительныхъ предчувствій, тоски ожиданія неизбжной развязки и чисто-материнскаго, инстинктивнаго возмущенія за обиду, нанесенную сыну…
На прощанье она зашла къ мужу, поправила на немъ одяло и беззвучно вышла.
Больной тотчасъ открылъ глаза и увидлъ срое, необыкновенно дикой формы пятно на потолк. Одновременно съ этимъ въ его голов отрывисто и странно защелкали слова глупой дтской псенки:
— Чики, чики, чикалочки…
Онъ усмхнулся самъ надъ собой жалкой усмшкой…
Ахъ, въ его голов давно уже не все было хорошо. Неуклюжія, нелпыя мысли ползали тамъ съ утра до вечера и онъ длалъ тщетныя попытки привести ихъ въ порядокъ.
Онъ былъ лишенъ теперь самаго яркаго удовольствія, какое онъ получалъ отъ жизни — удовольствія ощущать въ себ сильную, радостно ищущую дятельности мысль. Эта мысль втеченіе всей его жизни была для него такимъ же источникомъ наслажденія, какимъ служитъ музыканту его инструментъ или атлету мускулы. Онъ работалъ ею, играя, и игралъ, работая. А въ печальные дни, когда его встревоженная мысль мерцала нервными вспышками, не понимая творившейся вокругъ нея жестокой путаницы жизни, онъ подливалъ въ нее немного спирта и тогда все опять становилось хорошо.
О, это были прекрасныя минуты, когда гд-нибудь въ полутемномъ углу ресторана, посл первыхъ стакановъ, онъ получалъ способность отвлеченнаго мышленія, того юношескаго, не знающаго преградъ мышленія, которое когда-то опьяняло его.
Въ послдніе годы вызывать эту двственно-чистую мысль становилось все трудне и трудне, и все большее и большее количество стакановъ пива надо было употреблять, чтобы вымыть изъ сознанія нелпыя впечатлнія жизни.
Но тмъ большее наступало удовольствіе, когда это удавалось сдлать. Тогда грязный залъ, наполненный пьяноватыми людьми, тонулъ въ туман, а въ голов начиналось нчто врод маленькой грозы съ темными тучами подсознательной работы и яркими молніями широкихъ обобщеній.
Теперь эта мысль не шла на его зовъ и старый Друкарь тосковалъ. Дни и ночи смшались для него въ безцвтную и безвкусную срую полосу времени, конецъ которой,— близкій конецъ,— терялся гд-то въ неопредленной дали будущаго.
Господинъ Друкарь не испытывалъ особеннаго волненія при мысли объ этомъ конц.
Въ немъ угасло желаніе жить и, когда онъ представлялъ себ темную вереницу грядущихъ дней, ему приходилось сдерживать въ себ трепетъ отвращенія,— отвращенія къ жизни, къ тому завтра, которое его ждало.
Въ этотъ вечеръ отвращеніе овладло имъ особенно сильно. И въ то же время, какъ въ его голов странно щелкали нелпыя слова дтской псенки, онъ не столько сознаніемъ, сколько всми своими измученными нервами, предчувствовалъ успокоеніе конца.
— Чики, чики, чикалочки…
Въ сущности это совсмъ не такъ ужь дурно,— вытянуться послдній разъ съ сознаніемъ, что вторично, слава Богу, пожить не хочется.
— Чи-ки, чи-ки, чика-лоч-ки…
Огромное срое пятно на потолк, похожее на какое-то кошмарно-уродливое сказочное животное, колыхалось, топорщилось и гримасничало.
Больной закрылъ глаза.
И вдругъ новая мысль мелькнула въ его голов:
Отчего бы и не попробовать!
Нсколько минутъ онъ лежалъ въ нершительности, потомъ сдлалъ усиліе и приподнялся на локт.
Теперь у него имлась опредленная цль, ради которой стоило сдлать усиліе.
Онъ попробовалъ ссть, охнулъ и, наконецъ, спустилъ ноги.
— Идетъ дло!
Онъ могъ еще двигаться, но съ непривычки у него закружилась голова и, нацлившись руками въ косякъ, онъ сдлалъ падающее движеніе впередъ. Потомъ медленно и осторожно, чтобы не возбудить вниманія прислуги, возившейся въ кухн, пошелъ, перебираясь по стн. Такъ онъ добрался до буфета и, вполн сознавая, что поступаетъ, какъ самоубійца, торопливо налилъ и выпилъ одну за другой дв рюмки водки.
Сразу стало тепло и боль въ боку и поясниц отошла на второй планъ.
— Недурно!
Теперь онъ игралъ въ здороваго человка, какъ дти играютъ въ больныхъ.
Нетвердыми шагами, переставъ держаться за стну, онъ выбрался въ сосднюю комнату, гд разсчитывалъ найти папиросы, и опустился на полъ, потому что былъ не въ силахъ идти дальше.
— Ну, что жь,— сказалъ онъ,— посидимъ. Торопиться, слава Богу, некуда. Какъ это глупо, что я торопился цлую жизнь! Все боялся опоздать попасть черту въ зубы…
Привычная складка юмора проползла у него подъ усами, и нсколько новыхъ, совсмъ недурныхъ мыслей закружилось въ. голов.
Прищурившись въ пространство, онъ наблюдалъ за ихъ зарожденіемъ въ его разогртомъ водкой сознаніи. Онъ уже чувствовалъ приближеніе того исключительнаго состоянія, когда его мысль пріобртала нетрезвую дальнозоркость, позволявшую смотрть черезъ голову дйствительности.
Опершись руками въ полъ, онъ наклонилъ голову и затихъ въ глубокой задумчивости. Комната слегка колыхалась, волненія дня разсялись и растаяли въ сознаніи, какъ утренній туманъ подъ лучами солнца, онъ почти пересталъ ощущать себя, какъ въ т прекрасные дни, когда его здоровое и гибкое тло еще не имло вса… И такъ же, какъ въ дни его прекрасной молодости, въ его голов мерцала настойчивая, все поглощающая мысль, для которой не было тайнъ… И прошлое, и будущее соединились въ его сознаніи въ одно гармоническое цлое, въ которомъ все было совершенно закономрно…
Потомъ онъ почувствовалъ вдругъ, что съ его сердцемъ что-то случилось. Былъ моментъ, когда онъ ощутилъ его въ груди, какъ какое-то постороннее, мертвое тло. Одновременно съ этимъ сознаніе залила темная волна.
Огонекъ мысли затрепеталъ, какъ пламя гаснущей свчи, и исчезъ.
Случайно зашедшая въ комнату прислуга ахнула и заметалась по дому въ полной растерянности,