Последние труды о происхождении современной Франции, Русанов Николай Сергеевич, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 39 минут(ы)

Послдніе труды о происхожденіи современной Франціи.

(Письмо изъ Франціи).

Посл бурнаго и напряженнаго состоянія, въ которомъ третья республика находилась въ конц только что истекшаго вка, она переживаетъ теперь періодъ затишья. И общественная жизнь нын почти совсмъ лишена того драматическаго элемента, который еще такъ недавно приковывалъ къ великой стран вниманіе всего цивилизованнаго міра. Теперь самое подходящее время, чтобы заняться вмст съ читателемъ нкоторыми теоретическими вопросами, имющими, правда, большой практическій интересъ.

Однимъ изъ такихъ вопросовъ является задача о возникновеніи современной Франціи, т. е. какъ разъ та проблема, ршить которую пытался авторъ ‘Les origines de la France contemporaine’, и которая въ послдніе годы вызвала рядъ серьезныхъ работъ, длающихъ существенныя поправки къ взглядамъ Тэна на причины, смыслъ и характеръ великаго переворота, послужившаго исходной точкой для всей новйшей исторіи.

Читатель, конечно, знаетъ уже изъ моихъ писемъ, что я не дожидался, однако, появленія этихъ новыхъ сочиненій по французской революціи для того, чтобы по мр силъ и возможности подвергать критик общіе выводы Тэна. Отдавая должное логической мощи и рдкому литературному таланту автора, я то по тому, то по другому поводу указывалъ на тенденціозный подборъ фактовъ, на слабость построеній Тэна, на удивительную односторонность его пониманія этой эпохи, на его необыкновенно пристрастное, рзко обличительное и узко морализирующее отношеніе къ очень крупному и очень сложному историческому событію. На сей разъ, однако, я думаю въ гораздо меньшей степени полемизировать съ Тэномъ, чмъ представить читателямъ результаты свжихъ изслдованій, которыя проливаютъ свтъ на кой-какія остававшіяся невыясненными стороны вопроса и помогаютъ намъ лучше схватить’ совокупность причинъ, работавшихъ надъ подготовленіемъ переворота.

Но такъ какъ есть читатели, которые могли бы ужасаться дерзости ‘смть свое сужденіе имть’, когда Тэнъ, ‘самъ Тэнъ’ думаетъ иначе, то да будетъ позволено мн мимоходомъ отмтить умственную характеристику этого мыслителя, сдланную совсмъ недавно однимъ изъ восторженныхъ его поклонниковъ: я говорю объ ‘Опыт’ Виктора Жиро. Эта характеристика, противъ воли апологета, рисуетъ намъ какъ нельзя лучше роковую слабую сторону такого выдающагося логика и творца формулъ, какимъ былъ Тэнъ, и даетъ намъ право безъ особой робости относиться къ выводамъ автора ‘Происхожденія современной Франціи’. Вотъ что, дйствительно, говоритъ Жиро (по поводу первыхъ этюдовъ Тэна изъ того ряда статей, который впослдствіи составилъ ‘Исторію англійской литературы’):

Здсь мы захватываемъ, такъ сказать, съ поличнымъ т пріемы, къ какимъ прибгалъ Тэнъ при выработк основной идеи и ея литературномъ выполненіи. Разъ данъ сюжетъ, онъ начинаетъ съ того, что изучаетъ его въ самыхъ общихъ чертахъ и составляетъ о немъ себ первое, по возможности точное и опредленное понятіе. И эту-то общую точку зрнія Тэнъ, вмсто того, чтобы удерживать единственно въ качеств руководящей идеи и подлежащей проврк гипотезы, разсматриваетъ, самъ не замчая того, какъ программу, которую должно развить, и какъ извстнаго рода теорему, которую необходимо доказать. Она проявляетъ такое владычество надъ его мыслью, что онъ становится почти неспособенъ видть факты, которые ее опровергаютъ или ослабляютъ. Такъ объясняется, я думаю, большинство неточностей и ошибокъ, совершенныхъ имъ. Онъ изъ тхъ, которые если не открываютъ истину съ перваго раза, то никогда,— боюсь,— и не откроютъ ее путемъ послдовательныхъ попытокъ {Victor Girand, Essai sur Taine, son oeuvre et son influence d’apr&egrave,s des documents indits, Парижъ, 1901, 2-е переработанное изданіе, стр. 52, прим.}.

Этого отзыва будетъ достаточно для того, чтобы успокоить тхъ читателей, которые черезчуръ опасаются критически относиться къ такъ называемымъ авторитетамъ. Но, повторяю, и это замчаніе я длаю лишь мимоходомъ, такъ какъ, не отказываясь при случа отъ поправокъ къ предвзятымъ ‘программамъ’ и ‘теоремамъ’ Тэна, я не думаю, однако, часто возвращаться къ нему въ этой стать. Насъ ждутъ новыя, порою очень не безъинтересныя работы. Такихъ работъ вышло за послднее время, конечно, немало. Но я предпочитаю остановиться лишь на нкоторыхъ, во-первыхъ, потому, что въ одной журнальной стать было бы трудно дать читателю надлежащее понятіе о всхъ этихъ трудахъ, а во-вторыхъ, и потому, что я предпочитаю говорить лишь о такихъ, которые я могъ изучить боле или мене подробно, проврить другими извстными мн работами, а потому въ состояніи лучше оцнить.

——

Я начинаю съ общей характеристики тхъ сочиненій, съ которыми думаю познакомить въ этой стать читателя, а именно ‘Учредительнаго собранія’ Жорэса, ‘Политической исторіи французской революціи’ Олара, ‘Соціализма и французской революціи’ Лихтенберже и ‘Франціи по наказнымъ тетрадямъ 1789 года’ Шампьона.

Самое недавнее и въ нкоторыхъ отношеніяхъ наиболе интересное изъ упомянутыхъ четырехъ сочиненій, это — работа Жорэса. Собственно говоря, на работ этой невыгодно отзывается двойственность ея характера. Съ одной стороны, она представляетъ собою первый томъ ‘Соціалистической исторіи’, задуманной еще до раскола соціалистической партіи Франціи на ‘министеріалистовъ’ и ‘антиминистеріалистовъ’ наиболе выдающимися вожаками четвертаго класса. Она преслдуетъ главнымъ образомъ задачу познакомить ‘народъ, рабочихъ, крестьянъ’ съ началомъ великой революціи, разсматриваемой подъ соціалистическимъ угломъ зрнія, какъ первая посылка, какъ историческое подготовленіе современнаго рабочаго движенія, которое выросло изъ строя, основаннаго на экономическомъ и политическомъ господств буржуазіи. Это пропагаціонная сторона сочиненія. Но, съ другой стороны, оно построено на такомъ документальномъ и такомъ добросовстномъ изученіи различнаго историческаго матеріала, что и ученый спеціалистъ найдетъ здсь для себя немало интересныхъ Данныхъ, если и не всегда новыхъ, то почти всегда заново освщенныхъ. Эта-то вторая, чисто научная сторона работы порою довольно замтно противополагается первой, практически-популяризаторской, и въ результат страдаютъ об стороны. Не смотря на желаніе автора искать сразу ‘тройственный’ источникъ ‘вдохновенія’ въ сочиненіяхъ Маркса, Мишлэ и Плутарха и не смотря на большое искусство изложенія, работа объ ‘учредительному собраніи’ мстами становится черезчуръ серьезною для популярной книги, мстами же, наоборотъ, черезчуръ жертвуетъ ради практическихъ соображеній научною основательностью, останавливаясь на полдорог при изученіи деталей, т. е. когда он только что было начали представлять крупный интересъ для читателя-спеціалиста. Но это почти неизбжный недостатокъ книгъ, говорящихъ большой публик о научныхъ вещахъ, и можно только подивиться умнью, съ какимъ Жорэсъ усплъ справиться съ своей трудной задачей.

Общая идея, положенная авторомъ ‘Учредительнаго собранія’ въ основаніе своего труда, представляетъ собою довольно знаменательный симптомъ кризиса въ той школ современной соціологіи, которая, попробовавъ было объяснять человческую исторію съ точки зрнія исключительнаго марксизма, столкнулась тутъ съ большими трудностями и старается теперь расширить и усложнить свое ученіе объ экономическомъ матеріализм. Жорэсъ ‘вдохновляется’ прежде всего этой доктриной и говоритъ во введеніи:

Мы знаемъ, что экономическія условія, форма производства и собственности составляютъ самое основаніе исторіи. Какъ для большинства человческихъ личностей суть (l’essentiel) жизни это ремесло, и какъ ремесло, являющееся экономической формой личной дятельности, опредляетъ чаще всего привычки, мысли, горести, радости, даже грезы людей, такъ для каждаго историческаго періода экономическое строеніе общества опредляетъ политическія формы, общественные нравы и даже общее направленіе мысли {Jean Jaur&egrave,s, La Constituante (1789—1791), Парижъ, безъ обозначенія даты (выходила выпусками въ теченіе двухъ лтъ и вышла томомъ въ конц 1901 г.), стр. 6. (‘Introduction’).}.

Но тутъ же авторъ длаетъ слдующую поправку, стараясь выгородить отъ ‘узкихъ истолкователей’ мысль ‘самого Маркса’, который, молъ,

никогда не забывалъ, что экономическія силы дйствуютъ на людей. Но люди обладаютъ удивительнымъ разнообразіемъ страстей и идей, и почти безконечная сложность человческой жизни не позволяетъ сводить себя грубо и чисто механически къ экономической формул. Кром того, хотя человкъ живетъ прежде всего человчествомъ, хотя онъ особенно испытываетъ охватывающее и постоянное дйствіе общественной среды, онъ живетъ также своими чувствами и умомъ въ сред еще боле обширной, а именно въ самой вселенной.

Можно, конечно, различно относиться къ этому соціологическому, историко-философскому profession de foi, напр., обращать къ нему обычный упрекъ въ эклектизм, упрекъ, который не преминутъ, конечно, сдлать ‘узкіе истолкователи’. Но много-ли осталось теперь такихъ любителей формулы между самыми заядлыми марксистами? Своими поправками, дополненіями, объясненіями современные ученики Маркса, не исключая даже и такъ называемыхъ ‘правоврныхъ’, въ такой степени расшатали твердыню экономическаго матеріализма, что скоро отъ нея не останется ничего, кром очень важныхъ, очень цнныхъ, очень обильныхъ, но утерявшихъ свою связь матеріаловъ. И понадобится новый Марксъ или новый Контъ для того, чтобы построить изъ нихъ новое соціологическое зданіе. Какъ бы то ни было, на предисловіи Жорэса, который, впрочемъ, никогда не былъ собственно марксистомъ, а порою обнаруживалъ немалую склонность къ идеалистической метафизик,— на этомъ предисловіи отразился современный кризисъ передовой соціологической мысли. И можно, повторяю, лишь пожалть, что до сихъ поръ не нашлось крупнаго и оригинальнаго мыслителя, который бы путемъ обобщенія сильно накопившихся за послднее время данныхъ вывелъ общественную науку изъ того тупика, куда она зашла теперь.

Съ другой стороны, уже не только на предисловіи, но и на самой работ Жорэса отзывается все же очень сильное вліяніе ученія, связаннаго съ именемъ Маркса, который оставилъ глубокій слдъ на развитіи современной мысли. И, говоря такъ, я разумю не только предпочтительное трактованіе Жорэсомъ экономической эволюціи Франціи,— что, кстати сказать, придаетъ немалый интересъ его книг, такъ какъ до сихъ поръ почти не было сочиненій, систематически обобщающихъ данныя по хозяйственному развитію тогдашней эпохи,— но въ особенности фаталистическій, если можно такъ выразиться, духъ, который проникаетъ довольно сильно книгу Жорэса и въ иныхъ мстахъ заставляетъ автора черезчуръ скоро успокаиваться на мысли, что такъ было, потому что такъ должно было быть. Разумется, авторъ слишкомъ умный человкъ и принимаетъ слишкомъ дятельное участіе въ политической жизни своей страны, чтобы эта фаталистическая струя превратилась у него въ историческую апологію квіетизма. Но нердко онъ оцниваетъ тогдашнія условія и событія, черезчуръ гипнотизируясь послдующимъ историческимъ ходомъ вещей и перенося заднимъ числомъ понятіе о неотвратимости извстнаго явленія еще въ тотъ ранній моментъ, когда равнодйствующая борющихся и сотрудничающихъ силъ далеко не была опредлена, и когда случайныя, т. е. не вытекавшія прямо изъ данной группировки элементовъ обстоятельства могли придать этой равнодйствующей иное направленіе.

Чтобы не занимать много мста отдльными примрами, укажу хотя бы на общую тенденцію автора преувеличивать прогрессивное значеніе чуть не всей тогдашней буржуазіи, считая ее исторической выразительницей насущныхъ стремленій и крестьянства, и рабочихъ, и вообще всей націи. Такъ какъ, молъ, феодальный строй долженъ былъ сначала быть разрушенъ буржуазной революціей, чтобы изъ строя, основаннаго ею, развилось современное движеніе, то едва-ли не все, что длало третье сословіе, было выраженіемъ тогдашнихъ реальныхъ потребностей общественной эволюціи. И тмъ поучительне т отступленія отъ этой общей тенденціи, которыя приходится длать автору при оцнк нкоторыхъ черезчуръ безцеремонныхъ актовъ торжествующей буржуазіи. Во всякомъ случа читатель долженъ ‘держать въ ум’ это фаталистическое стремленіе Жорэса, изучая его интересную исторію первыхъ шаговъ буржуазіи на политическомъ поприщ. Я склоненъ даже допустить, что такая тенденція автора, обнаруживающаяся сильне во второй половин книги, объясняется отчасти современной политической тактикой Жорэса, который все боле и боле идетъ въ сторону соціально-реформаторскаго оппортунизма и все ярче и ярче подчеркиваетъ необходимость не временнаго, а постояннаго ‘сотрудничества классовъ’:, пролетаріата, съ одной стороны, и передовыхъ слоевъ буржуазіи — съ другой.

Что касается тхъ сторонъ ‘Учредительнаго собранія’, въ которыхъ слдуетъ искать ‘вдохновенія’ Мишлэ и Плутархомъ, то здсь Жорэсъ не перестаетъ быть умнымъ и образованнымъ авторомъ, но доказываетъ своимъ примромъ лишній разъ, что замчательный политическій дятель и великолпный ораторъ нердко не обладаетъ такими же выдающимися талантами въ роли писателя. Я уже не буду сравнивать Жорэса съ Мишлэ, потому цто послдній былъ настоящимъ чародемъ-воскресителемъ, который, не смотря на свой истерическій стиль, возгласы, отступленія, проклятія и благословенія, умлъ рисовать такія сцены улегшагося въ гробъ прошлаго, что вы получаете отъ нихъ впечатлніе даже не иллюзіи жизни, врод кинематографа, а самой жизни, трепещущей вокругъ васъ и захватывающей васъ своимъ водоворотомъ. Сравните хотя бы разсказъ о 5—6 октября у Мишлэ и Жорэса, и вы увидите, что эта эпопея голодныхъ женщинъ, приводящихъ королевскую семью обратно въ Парижъ, лучше разложена у автора ‘Учредительнаго собранія’ на свои составныя части, лучше изучена въ подробностяхъ, продумана на основаніи боле обширнаго матеріала, наконецъ, можетъ быть, врне оцнена въ своемъ историческомъ значеніи: не забудьте, что здсь Жорэсу много помогаетъ практическая психологія народнаго трибуна, который уметъ дйствовать на толпу и потому лучше разбирается и въ осмысливаніи массовыхъ движеній прошлаго. За всмъ тмъ у васъ не остается того глубокаго впечатлнія, которое производятъ на васъ соотвтствующія страницы ‘Исторія революціи’ Мишлэ, успвающаго тронуть васъ своимъ разсказомъ за живое, словно бы у васъ были обнажены нервы.

Но я не нашелъ въ ‘Учредительномъ собраніи’ и той безподобной галлереи нравственныхъ типовъ, которая — не смотря на огромную разницу античной цивилизаціи и современной — такъ привлекаетъ до сихъ поръ читателя въ ‘Жизнеописаніяхъ’ Плутарха. И здсь, и обрисовывая портреты революціонныхъ дятелей, Жорэсъ больше объясняетъ въ качеств философа-политика взаимодйствіе между общественными теченіями и выражавшими ихъ людьми, чмъ изображаетъ намъ самихъ дятелей съ ихъ особенностями темперамента и душевнаго склада.

Надо-ли говорить, что я, однако, и не думаю ставить въ вину Жорэсу характеръ его исторической работы, какъ не думаю упрекать его, почему онъ не Мишлэ и не Плутархъ. Нтъ _# ничего непроизводительне, какъ вчинать искъ къ писателю лишь за то, что онъ не сдлалъ того-то и того-то, оставляя въ сторон разборъ дйствительно сдланнаго имъ. Я хотлъ только дать понять читателю, что представляетъ собою въ общемъ ‘Учредительное собраніе’, и не могу въ заключеніе не сказать, что изъ трехъ упомянутыхъ самимъ авторомъ источниковъ ‘вдохновенія’ книги, Марксъ оказался наиболе постоянной сильно дйствующимъ. Въ новой обработк экономической стороны дла и въ объясненіи при помощи ея крупныхъ характеристическихъ чертъ первой революціи и лежитъ центръ тяжести сочиненія Жорэса. Что касается до элемента драматизма и живописности, то книга производитъ впечатлніе интересно и умло написанной вещи, но картинный языкъ Жорэса-оратора лишь отъ времени до времени сказывается какимъ-нибудь образнымъ и удачнымъ сравненіемъ на страницахъ ‘Учредительнаго собранія’. Невольно припоминаешь отзывъ древнихъ римлянъ объ оратор, сдлавшемся писателемъ: dicebat melius, quam scripsit Hortensius.

——

Книга Олара (переведенная кстати на русскій языкъ) является въ сущности хорошимъ дополненіемъ къ сочиненію Жорэса. Насколько у послдняго преимущественное вниманіе обращено на ‘экономику’, настолько же авторъ ‘Политической исторіи французской революціи’ посвящаетъ свою работу изслдованію ‘политики’. И это ‘настолько’ будетъ, пожалуй, даже не совсмъ врно. Жорэсъ, какъ мы видли, ставитъ своею цлью прослдить отраженіе экономическихъ условій на ‘безконечной сложности человческой жизни’ въ эпоху французской революціи. Онъ, стало быть, нисколько не думаетъ исключать изъ своей исторіи разсмотрніе политическихъ, культурныхъ, психологическихъ мотивовъ, хотя больше всего занятъ экономической эволюціей. Но Оларъ уже въ самомъ предисловіи говоритъ о своемъ намреніи исключить изъ предпринятаго имъ изслдованія вс стороны вопроса, кром политической, исключить, впрочемъ, не потому, чтобы онъ считалъ политику самымъ главнымъ общественнымъ факторомъ, но потому, что онъ полагаетъ невозможнымъ для единичнаго человка изучить, какъ слдуетъ, даже въ теченіе всей жизни исторію французской революціи въ ея различныхъ проявленіяхъ. Дло, какъ видите, идетъ о намренномъ суженіи и абстрагированіи задачи. Авторъ, дйствительно, говоритъ:

Я оставилъ въ сторон военную, дипломатическую, финансовую исторію. Я не скрываю отъ себя, что это абстракція, которая можетъ показаться опасной, и что я могу подвергнуться упреку въ фальсификаціи исторіи путемъ такого усченія. Но всякая историческая попытка по необходимости является абстракціей: ретроспективное усиліе ума можетъ охватить лишь часть громадной и сложной дйствительности. Уже и то абстракція, если говорить только объ одномъ період, а въ этомъ період говорить лишь о Франціи, а въ революціи говорить лишь о политик. Я, по крайней мр, старался хорошо выяснить факты, необходимые для пониманія этой политики, и т. д. {А. Aulard, Histoire politique de la Origines et Dveloppement de la Dmocratie et de la Rpublique (1789—1804), Парижъ, 1901, стр. VIII (‘Avertissement’).}.

Въ предлахъ поставленной Оларомъ задачи его книга является, однако, настоящимъ кладомъ матеріаловъ, изученныхъ авторомъ изъ первыхъ рукъ и, само собою разумется, порою переливающихся, такъ сказать, въ силу самаго обилія своего за границу отмежеванной имъ чисто политической области и помогающихъ пониманію многихъ сопредльныхъ вопросовъ. Экономическія условія затрогиваются, правда, лишь мимоходомъ, и въ этомъ отношеніи, повторяю, книга Жорэса будетъ хорошимъ дополненіемъ къ труду Олара. Но даже и въ этой сфер ‘Политическая исторія французской революціи’ не лишена нкоторыхъ интересныхъ указаній, что и не удивительно при той связи политическихъ и экономическихъ проблемъ, которая такъ сильно обнаружилась во время гигантской ломки стараго режима и замны его новымъ. Что касается до спеціальной задачи книги, то, не говоря уже о политик въ узкомъ смысл этого слова, Оларъ прекрасно изучилъ и прекрасно нарисовалъ борьбу стараго и новаго міровоззрнія въ идейной, культурной, общественной областяхъ.

Не стсняемый пропагандистскими соображеніями, какъ то пришлось длать Жорэсу, Оларъ могъ войти въ большія подробности и мстами положительно исчерпалъ тотъ или иной вопросъ.. Но его изложеніе, разсчитанное на серьезнаго и подготовленнаго читателя, далеко, однако, отъ какого бы то ни было педантизма и схоластической сухости. Не стремясь подражать своимъ предшественникамъ, изъ которыхъ, кстати сказать, врядъ ли кто такъ подробно изучилъ по первоисточникамъ республиканскія учрежденія, партіи и біографію политическихъ дятелей,— Оларъ выработалъ свою собственную манеру писанія и мастерски пользуется ею. Его сдержанный, трезвый, спокойный, но согртый глубокимъ внутреннимъ убжденіемъ тонъ, ясная и не лишенная строгой элегантности конструкція фразы, многочисленныя, но чуждыя щеголянья мнимой научностью цитаты и добросовстныя указанія источниковъ,— все это невольно располагаетъ читателя и поддерживаетъ въ немъ необходимую степень вниманія къ фактической сторон изложенія. А порою къ этому присоединяется чувство почти художественнаго наслажденія, когда при помощи своей сдержанности, ясности, эрудиціи, цльности взглядовъ авторъ успваетъ великолпно нарисовать политическую физіономію какого-нибудь выдающагося дятеля. Пусть, напр., читатель просмотритъ во второй части главы VII и VIII, трактующія о политическихъ взглядахъ жирондистовъ, монтаньяровъ, партизановъ Дантона и т. п.: я увренъ, что онъ останется подъ сильнымъ впечатлніемъ мастерски очерченныхъ портретовъ главныхъ вожаковъ боровшихся партій, и можетъ лишь пожалть, что Оларъ не далъ въ этой исторической галлере мста такому крупному человку, какимъ былъ Сэнъ-Жюстъ.

——

Книга Андрэ Лихтенберже о ‘Соціализм и француской революціи’, подобно другимъ трудамъ этого автора (объ ‘Утопическомъ соціализм’, о ‘Соціализм въ XVIII вк’ и т. п.), отличается большою добросовстностью и фактическимъ знаніемъ предмета. Но безпристрастіе, эрудиція и хорошее изложеніе, характеризующія этого автора, портятся двумя изъянами, которые въ особенности вредны, по моему мннію, для писателя по общественнымъ вопросамъ. Это, съ одной стороны, его, если можно такъ выразиться, умренно-аккуратный, немножко филистерскій скептицизмъ по отношенію къ ршенію жгучихъ вопросовъ со, временности. Это, съ другой стороны и, можетъ быть, въ связи съ предшествующимъ недостаткомъ, черезчуръ книжное изученіе данной темы, которая, наоборотъ, требуетъ и жизненнаго знакомства съ соціальной задачей. Авторъ, самъ того не подозрвая, очень хорошо обрисовалъ типъ ученаго и уравновшеннаго буржуа, такъ удачно воплощенный въ немъ самомъ, въ слдующихъ словахъ заключенія:

Люди, общества и право преобразуются и живутъ согласно извстнымъ законамъ, которые, можетъ быть, мы можемъ смутно подозрвать и которые,— что боле вроятно,— мы не способны узнать. Наиболе полезными книгами являются не т, которыя претендуютъ формулировать ихъ, а т, которыя самымъ точнымъ образомъ описываютъ намъ вещи съ тмъ, чтобы люди были въ состояніи отдать себ ясный отчетъ въ необходимыхъ измненіяхъ ради избжанія крутыхъ революцій, насильственныхъ переворотовъ и кровавыхъ столкновеній, можетъ быть, безполезно увеличивающихъ страданія человчества. Этотъ опытъ не иметъ другой цли, кром описанія отношеній между соціализмомъ и французской революціей, не претендуя вывести изъ этого какое бы то ни было политическое заключеніе {Andr Iiciitenberger, Le socialisme et la rvolution franaise. Etude sur les ides socialistes en France de 1789 1796, Парижъ, 1899, стр. 306—307.}.

——

Наконецъ, небольшая книга Шампьона о ‘Франціи по наказнымъ тетрадямъ 1789 г.’ представляетъ удобное и полезное пособіе при изученіи французской революціи, давая толковое и расчлененное на нсколько крупныхъ отдловъ резюме пожеланій націи, стремившейся освободиться отъ невыносимаго бремени стараго режима и указывавшей [на необходимыя для этого реформы. Не надо забывать, что до сихъ поръ изданы не вс наказныя тетради округовъ (бальяжей и сенешальствъ), и опубликована лишь незначительная часть еще боле интересныхъ въ смысл непосредственнаго жизненнаго матеріала приходскихъ тетрадей. Съ другой стороны, и отпечатанные наказы плохо изучены даже такими авторами, съ именемъ Которыхъ соединяется понятіе о научной основательности и добросовстности. А между тмъ, именно наказы 1789 г. свидтельствуютъ о томъ, до какой степени первая революція вытекала прежде всего изъ самаго положенія вещей, и какъ близоруки реакціонные изслдователи, видящіе въ этомъ переворот лишь результатъ искусственнаго возбужденія умовъ, злонамренной пропаганды и разнузданности страстей, или либеральные историки, черезчуръ напирающіе на подготовку переворота просвтительной философіей. Авторъ ‘Франціи по наказнымъ тетрадямъ’ удачно формулируетъ важность изученія этого драгоцннаго матеріала:

Для того, чтобы знать, что слдуетъ думать о революціи, не должно-ли прежде всего отчетливо и точно познакомиться съ предметами неудовольствія людей 89 года, прислушаться хорошенько къ ихъ жалобамъ? Ихъ наказы представляютъ собою ‘публичный и неопровержимый складъ всхъ мнній и пожеланій цлой Франціи’ (Малуэ). Если бы Токвилль и Танъ изучили ихъ какъ слдуетъ, то они лучше бы поняли паденіе стараго режима. Они бы узнали, что ‘нація была подготовлена къ революціи гораздо боле чувствомъ своихъ страданій и ошибками правительства, чмъ успхами просвщенія’ (Мирабо) {Edme Champion, La France d’apr&egrave,s les Cahiers de 1789, Парижъ, 1897, стр. 4. (‘Avant-propos’).}….

——

Познакомивъ читателя съ общимъ характеромъ указанныхъ выше сочиненій, я перейду теперь къ тмъ новымъ или вновь освщеннымъ сторонамъ великаго движенія, которыя затронуты въ этихъ трудахъ. И прежде всего, для удобства читателя, я охарактеризую по возможности кратко общіе выводы, къ которымъ приходишь, изучая послднія работы по исторіи французской революціи.

Французская революція является широкимъ жизненнымъ движеніемъ почти цлой націи противъ экономической эксплуатаціи и политически-сословнаго гнета феодальныхъ классовъ и абсолютизма. Это движеніе коренилось въ насущныхъ потребностяхъ различныхъ слоевъ тогда, еще не рзко раздиференцированнаго непривилегированнаго большинства,— начиная отъ крестьянъ, стонавшихъ одновременно подъ игомъ сеньоровъ и бюрократіи, переходя къ ремесленникамъ, фабрикантамъ и торговцамъ, угнетаемымъ средневковыми цехами и фискомъ, и кончая интеллигентными силами буржуазіи, подвергавшимися всевозможному физическому и нравственному насилію со стороны централизованнаго абсолютизма. Насущность непосредственныхъ потребностей, особенно рзко подавляемыхъ старымъ режимомъ въ обширныхъ низшихъ слояхъ населенія, не могла, однако, сама по себ создать общенаціональное движеніе, пока во глав угнетенныхъ сословій не сталъ наиболе жизненный въ ту историческую эпоху классъ, собственно, такъ называемой (впослдствіи) буржуазіи. Но этотъ непосредственный, въ извстномъ смысл ‘низменный’ характеръ насущныхъ потребностей націи сказался въ томъ по большей части непосредственномъ же, частномъ, практическомъ характер реформъ, который такъ замтно вырисовывается въ громадномъ большинств наказовъ и лишь въ нкоторыхъ тетрадяхъ уступаетъ мсто широкому теоретическому плану общаго преобразованія.

За то, какъ только силы отживающаго строя ршили вступить въ борьбу съ начавшимся реформаторскимъ движеніемъ, такъ сейчасъ же эти частные, узко-практическіе проекты измненій подвергаются сопоставленіе и, если такъ можно выразиться, взаимному перекрестному допросу, въ результат котораго противорчивыя подробности устраняются, родственныя требованія подчеркиваются, и частныя реформы сростаются въ одну цльную и логичную реформу.

Въ завязавшейся скоро не на жизнь, на смерть битв между старымъ и новымъ мірами послдовательность плановъ усиливались не по днямъ, а по часамъ, и тутъ-то сыграла громадную роль дореволюціонная прогрессивная мысль великихъ философовъ, публицистовъ и литераторовъ буржуазіи, которые успли, отчасти сами того не подозрвая, положить основаніе новому міровоззрнію. То, что было прежде простой ‘игрой ума’, которою увлекались даже представители стараго режима, стало теперь могучимъ ферментомъ броженія и, такъ сказать, осаждающею смсью, вызвавшею необыкновенно энергичное распаденіе отживавшихъ формъ и столь же энергичное образованіе новыхъ.

Подъ вліяніемъ исключительнаго энтузіазма, овладвшаго всею націею, французская революція поставила даже нкоторыя задачи, которыя значительно забгали впередъ общаго состоянія тогдашнихъ условій и начинаютъ приближаться къ своему ршенію лишь въ настоящее время. Но за революціоннымъ приливомъ послдовалъ революціонный отливъ, и наступившая буржуазная, а затмъ и цезаристская реакція подготовили почву реставраціоннымъ попыткамъ, которыя въ конц концовъ не могли, однако, вызвать серьезнаго возврата къ старому режиму. Этотъ режимъ былъ въ общемъ разрушенъ, и на развалинахъ его, которыя реакція старалась замаскировать чисто картоннымъ декораціоннымъ фасадомъ, выросло новое общество съ видоизмнившимися классами, при чемъ вс эти классы осуществили нкоторыя частныя свои стремленія, но лишь одинъ классъ, классъ буржуазіи, осуществилъ пока полностью свой общій экономическій и политическій идеалъ.

Таковъ въ нкоторомъ род прологъ-резюме исторической драмы, извстной подъ именемъ французской революціи, а вотъ кой-какія наиболе интересныя стороны самой драмы, самого движенія. Посмотримъ сначала на положеніе крестьянства и на его отношеніе къ старому строю. Было бы совершенно излишне вдаваться въ какія бы то ни было подробности экономическаго и политическаго гнета, тяготвшаго надъ населеніемъ деревень: все это достаточно хорошо извстно. Такъ мы знаемъ, напр., тотъ любопытный фактъ, что собственно феодальныя повинности были не особенно велики сами по себ. Но ихъ безчисленность, ихъ нелпый характеръ, ихъ нераціональный способъ взиманія страшно увеличивали тягости крестьянства, благодаря этому несомннно терявшаго, въ общемъ, тройную или четверную сумму сравнительно съ той, которую оно дйствительно отдавало сеньорамъ и церкви. Съ этимъ хозяйственнымъ абсурдомъ какъ нельзя лучше уживается и то критическое состояніе, въ какомъ находились сами привилегированныя сословія наканун революціи, за исключеніемъ высшей духовной и свтской аристократіи. Съ другой стороны, совершенно аналогичную, если еще не боле крупную хозяйственную нелпицу представляла тогдашняя фискальная система, которая сваливала всю тяжесть налоговъ исключительно на непривилегированные классы, преимущественно на крестьянство, и при этомъ широко практиковала откупной способъ взиманія, тоже страшно увеличивавшій податное бремя націи. Наконецъ, присоедините еще къ этому невозможное расхищеніе государственнаго бюджета опять-таки дворянствомъ въ форм жалованья, пенсіоновъ и т. п.,— въ размр, по крайней мр, одной пятой всхъ доходовъ,— что вызывало все растущій и растущій дефицитъ, дальнйшую задолженность государства и новое увеличеніе поборовъ, новое обремененіе народа.

Если вы сопоставите вліяніе этихъ нормальныхъ факторовъ стараго режима на бытъ населенія, то вы безъ труда поймете, почему и голодъ былъ въ дореволюціонной Франціи дюже нормальнымъ, часто и періодически повторявшимся явленіемъ. Или, какъ еще четверть вка тому назадъ писалъ Тэнъ объ этомъ період:

ясно, что народъ живетъ со дня на день, у него сейчасъ же не хватаетъ хлба, какъ только плохъ урожай. А случится морозъ, градобитіе, наводненіе, и вся провинція не знаетъ, что длать и какъ просуществовать до слдующаго года, но многихъ мстахъ достаточно было самой обыкновенной зимы, чтобы вызвать голодъ {H. Taine, Les origines de la France contemporaine. L’ancien Парижъ, 1877, 4-е изд., стр. 440.}.

Достаточно самымъ бглымъ образомъ перелистовать любое сочиненіе по французской революціи, хотя бы того же Тэна или Токвиля, или Минье, Мишлэ, Кинэ, или даже нмца Зибеля, чтобы наткнуться на тяжелыя сцены, рисующія низкій уровень культурныхъ потребностей крестьянства и невозможность удовлетворять, какъ слдуетъ, даже эти минимальныя условія человческаго существованія. Въ теперешнихъ благословенныхъ мстахъ, каковы Нормандія, Босъ, Турэнь, мужикъ питался плохимъ ячменнымъ и овсянымъ хлбомъ, зачастую подмоченными отрубями, а въ неурожай цлыми деревнями лъ разныя травы и кору на деревьяхъ, пилъ воду, ходилъ босикомъ или въ деревянныхъ сабо, а не такъ, какъ теперь: сапоги въ крестьянство принесла лишь революція.

Сообразно съ этимъ велось и земледліе. Артуръ Юнгъ, путешествовавшій по Франціи въ 1787—1790 г., нашелъ, что въ стран христіаннйшихъ королей ‘хлбопашество находится еще въ X вк’. Поцсюду, за исключеніемъ Фландріи да низменной части Эльзаса, царитъ трехполье, а то и двухполье съ обязательнымъ паромъ. Земледльческія орудія самыя первобытныя, нигд не видать желзныхъ плуговъ, землю царапаютъ деревянной сохой временъ Виргилія. И, что особенно кажется дико ученому англійскому агроному, даже оси въ телгахъ и бороны изъ дерева. Урожай самъ четверть, самъ пятъ, а то и самъ третей. Мало скота и мало навоза. Дороги самыя ужасныя. И опять таки скажешь вмст съ Тэномъ:

Какъ дотянуть до будущей жатвы? Вотъ постоянная забота людей до и во время революціи… Подобное состояніе путей сообщенія и земледлія Осуждаетъ страну на періодическія голодовки, и я осмливаюсь сказать, что рядомъ съ оспой, на которую изъ восьми смертныхъ случаевъ приходится одинъ, въ то же время свирпствуетъ такая же распространенная, такая же убійственная эпидемическая болзнь, и болзнь эта — голодъ {Ibid., стр. 443—444.}.

Странное дло, однако: не смотря на такую ужасную жизнь, не смотря на малую, казалось бы, головоломность задачи о причинахъ такого каторжнаго существованія — феодальномъ и королевскомъ гнет — крестьянинъ мало склоненъ поднять знамя массового возстанія, хотя частныя возстанія, подъ вліяніемъ голода, случаются нердко, напримръ, въ одной Нормандіи ихъ насчитывается въ теченіе XVIII вка и вплоть до революціи около десяти. И у современниковъ этой эпохи, предшествовавшей революціи, вы часто найдете выраженіе удивленія передъ этимъ многотерпніемъ народа: вотъ, молъ, сколько разъ мы задали поголовнаго бунта, а бунта все нтъ какъ нтъ!.. Выходило даже такъ, что чмъ продолжительне нищета и голодъ свирпствовали среди крестьянства, тмъ оно мене реагировало на ужасающія условія своего существованія.

Здсь, можетъ быть, кстати представить одно — два соображенія по поводу такого, казалось бы, страннаго явленія. Обратите прежде всего вниманіе на обычность голода и на страшно низкій уровень потребностей населенія. И припомните, что говоритъ Мишлэ въ начал своей ‘Исторіи XIX вка’:

Животныя мрутъ, не производя шума. Голодъ, который возвращается часто, и очень плохое питаніе, которое подрывается подъ пищеварительныя функція, которое ослабляетъ и замедляетъ ихъ, длаютъ населеніе золотушнымъ, чахоточнымъ, но убиваютъ сравнительно незамтнымъ образомъ. Люди отвыкаютъ жить. Люди спрашиваютъ себя, ‘зачмъ сть’?.. Такъ мы представляемъ себ великія вымиранія населенія, которое молчаливо погибало въ отдаленные средніе вка {J. Michelet, Histoire du ХХ-е, Парижъ, 1880, т. I, стр. 4 ‘новаго изданія’.}.

Съ другой стороны, крайняя политическая незрлость большинства крестьянъ, обусловливавшаяся самою тяжестью экономическаго и общественнаго гнета, достаточно объясняетъ намъ, почему народныя возстанія носили лишь частный характеръ и не сливались въ одну громадную инсуррекцію. Крестьянство въ масс не могло подняться до понятія причинной связи между его ужаснымъ положеніемъ и общею системою ‘стараго режима’. Оттого-то, даже когда оно и возставало, въ его сознаніи выростали чудовищныя и наивныя легенды, которыя закрывали отъ его глазъ настоящія причины бдствій. Такъ, голодъ, совсмъ наканун революціи, приписывался тому, что принцы и придворные нарочно вызывали его, бросая въ воду мшки съ хлбомъ: это, если хотите, инстинктивное чутье сословной розни, но въ дикой, только темнившей сознаніе форм. Съ другой стороны, когда всть о созыв генеральныхъ штатовъ произвела громадное возбужденіе въ крестьянств и подвинула его, наконецъ, на широкую инсуррекцію противъ феодаловъ, замки сжигались и сеньоры избивались при крик ‘да здравствуетъ король’, и во многихъ мстахъ крестьяне даже извинялись передъ ‘хорошими господами’ за такое поведеніе, говоря, что хоть и жаль бы со всми знатными обращаться одинаково, но длать нечего: у нихъ есть на то ‘приказъ отъ Его Величества’.

Кром того, крестьяне продолжали быть оторваны отъ городовъ и ихъ боле культурной жизни, продолжали быть изолированы и между собою вслдствіе ужаснаго состоянія дорогъ. Наоборотъ, абсолютизмъ усплъ выработаться въ сильную центральную власть, отнявшую политическую самостоятельность у феодаловъ, но оставившую имъ общественнно-юридическія и экономическія привилегіи. Все это объясняетъ, почему крестьянство не могло теперь организовать по своей иниціатив массовое возстаніе на манеръ Жакеріи, охватившей въ средин XIV столтія огромное пространство на юго-восток, восток, сверо-восток и свер отъ Парижа и окончательно раздавленной лишь благодаря вроломству короля Наваррскаго. Теперь понадобился толчокъ въ извстномъ смысл извн, чтобы сельское населеніе пришло въ движеніе и придало начавшейся политической ломк рзко аграрный характеръ, какъ то было въ Эльзас, Франшъ-Контэ, Бургундіи, Оверни, Дофинэ и вообще во всей восточной полос Франціи, съ свера и вплоть до Прованса.

——

Этотъ толчокъ былъ данъ наиболе живучимъ въ то время историческимъ классомъ, буржуазіей, которая въ деревн соединялась съ крестьянствомъ при посредств зажиточныхъ слоевъ сельскаго населенія, а въ городахъ насчитывала массу выдающихся дятелей въ торгово-промышленныхъ и либеральныхъ профессіяхъ и опиралась на мелкихъ ремесленниковъ, многочисленныхъ мастерковъ и только что начавшій выдляться въ то время городской пролетаріатъ. Присматриваясь къ тогдашнему положенію вещей, приходишь, дйствительно, къ такому заключенію, что какъ бы ни были велики страданія громаднаго большинства націи, французская революція не могла бы превратиться въ великое историческое движеніе, если бы въ то время не нащлось класса, который могъ стать во глав переворота и въ общемъ наиболе удачно выразить равнодйствующую общенаціональныхъ стремленій и потребностей.

Жорэсу принадлежитъ, между прочимъ, заслуга очень яркаго и рельефнаго изображенія высокихъ достоинствъ тогдашней буржуазіи, которая, вопреки пресловутому обвиненію ея Тэномъ въ ‘классическомъ дух’, абстрактномъ и пустомъ теоретизированіи и полнйшемъ незнаніи жизни, на самомъ-то дл поражала удачнымъ соединеніемъ знанія практическихъ вопросовъ вплоть до мельчайшихъ деталей и логическаго ихъ осмысливанія. Интересно указаніе автора ‘Учредительнаго собранія’ на тотъ фактъ, что Барнавъ, членъ этого собранія и одинъ изъ депутатовъ промышленнаго Дофинэ, уже въ то время написалъ ‘Введеніе во французскую революцію’ (изданное, впрочемъ, лишь въ 1845 г.), представляющее собою, какъ говоритъ Жорэсъ, ‘дйствительно, первый абрисъ экономическаго матеріализма Маркса’. Жорэсъ длаетъ длинныя выписки изъ этого любопытнаго труда, но я, конечно, принужденъ органичиться лишь двумя — тремя наиболе характерными мстами:

…Когда ростъ населенія даетъ почувствовать человку потребность въ мене случайномъ и боле обильномъ пропитаніи, то онъ жертвуетъ ради существованія частью своей независимости… онъ приручаетъ животныхъ, занимается скотоводствомъ и становится пастушескимъ народомъ. Тогда собственность начинаетъ вліять на учрежденія… бдный и богатый перестаютъ быть равными, и естественная демократія не существуетъ уже боле. Необходимость покровительствовать и защищать собственность принуждаетъ давать боле силы всякой военной и гражданской власти, т. которые обладаютъ властью, привлекаютъ ею богатство, подобно тому, какъ при помощи богатствъ они увеличиваютъ свою власть.

Наконецъ, потребности все ростущаго населенія заставляютъ человка искать пропитанія въ земл, онъ перестаетъ вести кочующую жизнь и становится земледльцемъ… Тогда земля раздляется между отдльными лицами, собственность обнимаетъ собою уже не только стада на поверхности почвы, но самую почву, нтъ уже боле ничего общаго, скоро поля, лса, даже рки становятся собственностью, и это право собственности, расширяясь съ каждымъ днемъ, все сильне и сильне вліяетъ на распредленіе власти.

Какъ только (техническія) искусство и торговля успваютъ проникнуть, въ народъ и создаютъ новый источникъ богатствъ для трудящагося класса, то и въ политическихъ законахъ подготовляется революція, новое распредленіе богатствъ производитъ и новое распредленіе власти. Подобно тому, какъ владніе земельною собственностью возвысило аристократію, такъ индустріальная собственность возвышаетъ власть народа, онъ пріобртаетъ свободу, возростаетъ въ числ, онъ начинаетъ вліять на дла {La constituante, стр. 99—101, passim.}.

Лично я думаю, что Жорэсъ, можетъ быть, нсколько преувеличилъ марксистскій характеръ той философіи исторіи, которую развиваетъ Барнавъ въ своемъ ‘Введеніи’. Послдовательная смна различныхъ экономическихъ фазисовъ въ жизни человчества, зависимость распредленія власти отъ распредленія богатствъ (но и обратно, усиленіе экономическаго могущества при помощи политической силы),— эти идеи встрчаются въ боле или мене отчетливой форм у многихъ писателей XVIII вка, напр., у Фергюссона, Адама Смита, и т. п. Я даже склоненъ думать, что въ приведенныхъ выше разсужденіяхъ Барнава можно найти отголосокъ ‘Изслдованія о богатств народовъ’ великаго шотландца. Эта книга, какъ извстно, сейчасъ же по своемъ появленіи въ 1776 г. возбудила живйшій интересъ во всемъ цивилизованномъ мір. Она жадно читалась и обсуждалась. Во Франціи съ нею сейчасъ же познакомились въ подлинник (англійскій языкъ былъ въ то время въ большой мод по сю сторону Ламанша). И наканун, и во время самой революціи вышли почти одно за другимъ два французскіе перевода,— одинъ, въ 1788 г., нкоего Блавэ, другой, въ 1790 г., идиллическаго поэта Рушэ. Трудно предположить, чтобы Барнавъ не былъ знакомъ съ знаменитой книгой, а зная ее, не подвергся вліянію идей Смита.

Предоставимъ, впрочемъ, слово самому экономисту. Въ послдней (пятой) книг ‘Богатства народовъ’, трактуя объ издержкахъ общества на организацію судебной власти, авторъ такъ изображаетъ параллелизмъ въ развитіи собственности и власти вообще:

Пріобртеніе цнной и обширной собственности необходимо требуетъ установленія гражданской власти (civil government обозначаетъ, какъ извстно, по англійски прежде всего власть вообще, власть политическую, не столько въ противоположность военной, сколько въ отличіе отъ неорганизованнаго, нецивилизованнаго состоянія дикарей. H. К.). Тамъ, гд нтъ собственности, или, по крайней мр, нтъ такой, которая превышала бы стоимость двухъ или трехъ дней труда, гражданская власть не такъ необходима. Гражданская власть предполагаетъ извстное подчиненіе. Но такъ какъ необходимость власти постепенно возростаетъ вмст съ пріобртеніемъ собственности, то главныя причины, естественно вводящія подчиненіе, постепенно усиливаются съ ростомъ этой цнной собственности… Первый общественный періодъ, охотничій, не допускаетъ никакого такого неравенства. Всеобщая бдность опредляетъ всеобщее равенство… Поэтому въ такомъ обществ мало или совсмъ нтъ авторитета и подчиненія… Во второмъ же общественномъ період, пастушескомъ, неравенство имуществъ впервые начинаетъ возникать и вводитъ среди людей такую степень авторитета и подчиненія, которая не могла раньше существовать. Оно вводитъ этимъ путемъ извстную степень и гражданской власти, необходимой для его же охраненія, и оно длаетъ это, какъ кажется, естественно и даже независимо отъ разсмотрнія такой необходимости. Разсмотрніе такой необходимости приходитъ, несомннно, лишь посл и очень много способствуетъ поддержанію и обезпеченію авторитета и подчиненія. Богатые въ особенности необходимо заинтересованы въ поддержк такого порядка вещей, который только и въ состояніи обезпечить ихъ въ обладаніи преимуществами… Гражданская власть, поскольку она учреждена для обезпеченія собственности, учреждена въ сущности для защиты богатыхъ противъ бдныхъ, или тхъ, которые имютъ какую-либо собственность, противъ тхъ, которые не имютъ вовсе никакой {Adam Smith, An Inquiry into the nature and causes of the wealth of nations, стр. 297—299 passim лондонскаго изданія 1860 г. въ одномъ том.}.

И если бы читатель перелистовалъ вообще эту главу А. Смита, онъ нашелъ бы въ ней не мало выраженій, которыя очень близко повторяютъ взгляды Барнава, или, что, по моему, вроятне, служатъ боле или мене непосредственнымъ источникомъ вдохновенія для автора ‘Введенія во французскую революцію’. Впрочемъ, такія идеи были довольно распространены, повторяю, въ теченіе всего XVIII-го вка и во всякомъ случа являлись общимъ достояніемъ выдающихся людей того времени. Вотъ почему я вижу въ цитированныхъ Жорэсомъ разсужденіяхъ Барнава не столько первую формулировку марксизма, сколько вообще доказательство проницательности и трезвости того взгляда на эволюцію обществъ, къ которому пришла интеллигентная часть буржуазіи. За то Жорэсъ съ большимъ искусствомъ и знаніемъ дла доказываетъ, какую массу чисто жизненныхъ свдній накопило въ то время третье сословіе, какъ ясно оно умло формулировать практическія, реальныя потребности націи, и какимъ контингентомъ опытныхъ, разсудительныхъ и энергичныхъ администраторовъ, финансистовъ, законниковъ, располагалъ классъ, готовившійся стать господствующимъ. Главы, посвященныя Жорэсомъ изображенію прогресса Франціи наканун революціи въ области промышленности, торговли и отчасти даже земледлія (на земляхъ богатыхъ фермеровъ), даютъ много любопытныхъ данныхъ по этому вопросу. Живая дятельность, кипвшая во всхъ отрасляхъ труда, не смотря на страшныя стсненія цеховыхъ и бюрократическихъ регламентовъ, должна была естественно предполагать существованіе живыхъ же и энергичныхъ предпринимателей, приводившихъ въ движеніе сложный механизмъ національнаго производства. И въ этотъ періодъ роль буржуа была далеко не похожа на роль ихъ потомковъ, стригущихъ купоны и получающихъ дивиденды съ предпріятій, которыхъ они, можетъ быть, и въ глаза-то никогда не видали. То былъ героическій періодъ третьяго сословія, когда, по выраженію Жорэса,

буржуазія, въ пряномъ продолженіи своего собственнаго интереса, своей промышленной мощи и своего общественнаго движенія, видла человчество боле жизненнымъ и боле свободнымъ, націю боле единой и боле сильной. Возвышенныя чувства, которыя перемшиваютъ, такъ сказать, вс фибры сердца и не позволяютъ различать законный эгоизмъ восходящихъ классовъ и преданность всему человчеству!.. {Ibid., стр. 107.}.

——

Отсылая читателя за подробностями къ самому сочиненію Жорэса, я хотлъ бы только коснуться здсь одного небезъинтереснаго вопроса: каковы были отношенія между буржуазіей, являвшейся, какъ уже сказано, въ общемъ выразительницей національныхъ интересовъ, и между низшими слоями націи, а именно срымъ рядовымъ крестьянствомъ и фабричнымъ пролетаріатомъ, которые соединялись еще промежуточными группами съ собственно-буржуазіей и не успли такъ рзко выдлиться изъ огромнаго комплекса ‘третьяго сословія’? И, дале, насколько сами эти слои считали себя въ то время обособленными классами и преслдовали свои спеціальные классовые интересы?

Изслдуя наказы третьяго сословія, касающіеся тогдашней сельской жизни, особенно такъ называемые приходскіе наказы, гд жалобы и требованія крестьянства рельефне и ярче выражены, мы встрчаемся съ двоякимъ фактомъ. Во-первыхъ, все третье сословіе чрезвычайно энергично протестуетъ противъ феодальныхъ повинностей, тяготвшихъ на земл, и вообще противъ существованія привилегированной земельной собственности, и тутъ вы не найдете диссонансовъ между стремленіями рядового мужика и зажиточнаго непривилегированнаго владльца и даже городского буржуа. Во-вторыхъ, третье сословіе теряетъ свой характеръ дружнаго и сплоченнаго общественнаго класса и позволяетъ видть происходящую внутри его борьбу между различными группами, какъ только рчь заходитъ объ отношеніи этихъ группъ къ освобождающейся отъ феодальныхъ узъ собственности, и здсь противорчіе интересовъ, между срымъ крестьянствомъ и деревенской буржуазіей, не говоря уже о городской буржуазіи, достигаетъ порою значительной степени напряженности.

Дйствительно, все третье сословіе говоритъ въ одинъ голосъ о необходимости отмнить и ‘цензъ’, и ‘шампаръ’, и десятину, и прочія феодальныя повинности вплоть до личныхъ и унизительныхъ выраженій зависимости крпостного отъ сеньора, возмущается обязательствомъ вести для помола хлбъ на барскую мельницу и виноградъ для выдлки вина подъ барскіе тиски, съ негодованіемъ отвергаетъ право феодала посылать скотъ пастись на крестьянскихъ лугахъ въ періодъ наиболе усиленнаго роста травъ, или топтать лошадьми и собаками ради охотничьей забавы поля и виноградники земледльца, или содержать и сдавать на откупъ безчисленное множество платныхъ мостовъ и перевозовъ, и т. п. Но зажиточные слои сельской и городской буржуазіи весьма часто сталкиваются съ рядовымъ крестьянствомъ по вопросу объ общинныхъ земляхъ и лежавшихъ на всхъ земляхъ въ то время общественныхъ же повинностяхъ: эти группы, усилившіяся за послдніе тридцать лтъ передъ революціей, требуютъ въ большинств случаевъ раздла коммунальной собственности и освобожденія ихъ личной собственности отъ ‘ига’ общиннаго выпаса и прохода. И знаменательно, что въ этомъ отношеніи они нердко сходятся съ сеньорами, которые желаютъ удержать за собою вс феодальныя права, но стараются уклониться отъ феодальныхъ же обязанностей, которые самовольно захватили къ тому времени много коммунальныхъ земель, или же высвободили свою собственность отъ упомянутыхъ уже средневковыхъ повинностей.

Жорэсъ съ большою добросовстностью собралъ много документовъ, особенно въ вид приходскихъ наказовъ, со страницъ которыхъ звучитъ порою страстная нота вражды крестьянъ не только по отношенію къ привилегированнымъ, но и непривилегированнымъ крупнымъ владльцамъ. Тутъ соціальная рознь между знатными и незнатными превращается въ соціальное противорчіе между богатыми и бдными. Приведу для образца слдующую выдержку изъ наказной тетради крестьянъ прихода Фоссъ (Fosses, въ теперешнемъ департамент Сены-и-Уазы):

Мы полагаемъ, что было бы очень кстати обуздать честолюбіе богатыхъ собственниковъ, большинство которыхъ старается только о томъ, чтобы увеличить свои владнія на счетъ земель бдныхъ… Пусть разсмотрятъ документы на владніе крупныхъ имній: изъ нихъ увидятъ, что большинство такихъ имній составлено изъ мелкихъ участковъ, которые захватывались на вс лады… Жадность богатыхъ внушаетъ имъ тысячу средствъ, какъ бы расширить свои владнія, что и является главнымъ источникомъ нищеты деревенскаго населенія… Мы заявляемъ также, что было бы чрезвычайно полезно установить, насколько это возможно, во всхъ деревняхъ общинныя пастбища, хотя это и противорчитъ мннію современныхъ агрономовъ, пусть возвратятъ т, которыя были похищены, равно какъ захваченные въ теченіе послднихъ лтъ пустыри, и пусть возстановятъ проселочныя дороги въ ихъ прежней неприкосновенности. Эти земли и эти дороги, которыя нсколько сеньоровъ и частныхъ собственниковъ воздлываетъ теперь къ своей выгод, были извстнаго рода пастбищами для коровъ, отсутствіе каковыхъ является еще одною изъ причинъ нищеты бдныхъ деревенскихъ жителей. Но до сихъ поръ все было сдлано для богатыхъ и ничего для бдныхъ {Jaur&egrave,s, 1. с. стр. 229—280.}.

Такимъ образомъ, мы видимъ, что если часть требованій деревни была поддержана съ необыкновенною энергіею всмъ третьимъ сословіемъ, то другая часть вызывала расколъ среди различныхъ слоевъ его, и на этой почв замчалась несомннная классовая рознь между рядовымъ крестьянствомъ и сельской и городской буржуазіей. Мы подходимъ здсь какъ разъ къ очень, любопытному и до сихъ поръ нершенному вопросу о томъ, въ какой степени срое крестьянство воспользовалось аграрной стороной великаго переворота, въ какой степени оно сдлалось собственникомъ огромнаго количества выброшенныхъ на рынокъ ‘національныхъ имуществъ’, т. е. прежде всего земель духовенства, а затмъ и мятежнаго дворянства. Мы знаемъ, что этотъ вопросъ находитъ различные отвты у разныхъ изслдователей, и главною причиною этого разногласія является прежде всего страшная разбросанность и вмст неизученность фактическаго матеріала. Мы до сихъ поръ, напримръ, не знаемъ точно, каково было распредленіе земельной собственности наканун революціи между различными сословіями, не говоря уже о различныхъ группахъ внутри каждаго, сословія. Но не зная точно этого ‘исходнаго пункта изслдованія, мы не обладаемъ также и достаточно точными общими итогами относительно перемщенія собственности и распредленія ея между различными категоріями покупателей въ революціонный періодъ. Вотъ и приходится, отправляясь отъ современнаго положенія вещей во французской деревн, восходить назадъ и возстановлять съ большею или меньшею степенью правдоподобія эволюцію земельной собственности наканун переворота и посл его. Я попрошу русскаго читателя припомнить хотя бы споръ по этому предмету между г. М. Ковалевскимъ и проф. Лучицкимъ, споръ, въ которомъ было потрачено немало учености съ той и другой стороны, но безъ ршительнаго результата въ томъ или иномъ смысл.

Добросовстныя и цнныя изслдованія И. В. Лучицкаго надъ описями земель (и собственниковъ), платившихъ пятипроцентный налогъ или такъ называемый rles des vingti&egrave,mes — показываютъ, что буржуазная собственность достигала наканун революціи въ изученныхъ имъ мстностяхъ порою значительныхъ размровъ, напр. 58,9%, значитъ чуть не три пятыхъ всего пространства въ Лимузэн {Ср. И. В. Лучицкій. Крестьянское землевладніе во Франціи наканун революціи (преимущественно въ Лимузэн), Кіевъ, 1900, стр. 119.}. Но изслдованія того же ученаго опредляютъ размры этой собственности всего въ 15%, или мене одной седьмой въ Ланнэ (Laonnas, или Laonnois, какъ писалось въ то время) {Ibid.}. Ясно, что уже амплитуда такого колебанія показываетъ намъ, до какой степени еще непрочны наши выводы о распредленіи собственности разныхъ сословій для всей дореволюціонной Франціи. Спрашивается, съ другой стороны, противорчатъ-ли прямо, въ такомъ случа выводамъ проф. Лучицкаго опять-таки мстныя данныя, сообщаемыя г. Ковалевскимъ въ его интересномъ обобщающемъ труд о ‘Происхожденіи современной демократіи’ и говорящія о томъ, что въ такихъ то и такихъ то приходахъ, бальяжахъ, округахъ сеньоры владютъ третью, половиною, тремя четвертями всей земли, а лишь остатокъ принадлежитъ частнымъ собственникамъ {См., напр., стр., 29—40 т. I (я цитирую по первому изданію: Москва, 1896).}.

Боле рзкая разница обнаруживается, можетъ быть, между двумя русскими учеными по вопросу о томъ, какую долю непривилегированной собственности слдуетъ считать собственностью крестьянства въ узкомъ смысл этого слова, и какую собственностью сельской и городской, особенно же крупной буржуазіи. Но и этотъ вопросъ и до сихъ поръ нельзя отнюдь считать разршеннымъ для всей Франціи. И если г. Ковалевскій преувеличиваетъ, какъ намъ кажется, концентрацію собственности въ рукахъ капиталистовъ, то проф. Лучицкій столь же, можетъ быть, преувеличиваетъ владльческую роль сраго крестьянства, сгущая краски на ‘земледльческомъ характер ремесленно-промысловой группы’, среди которой было, конечно, немало столь знакомыхъ намъ ‘хозяйственныхъ мужичковъ’.

Такимъ же или частнымъ, или неопредленнымъ характеромъ отличаются изслдованія о смысл революціонной мобилизаціи собственности. Жорэсъ съ похвалою отзывается о предшествовавшихъ (переведенныхъ на французскій) работахъ проф. Лучицкаго о результатахъ продажи національныхъ имуществъ въ Ланнэ и Тарасконнэ {Жорэсъ, вроятно, иметъ въ виду работу русскаго ученаго, вышедшую въ 1897 г. подъ заглавіемъ: La petite proprit en France avant la Rvolution et la vente des biens nationaux.}, гд буржуазія купила отъ 40 до 45% пущенной въ оборотъ земли, тогда какъ все остальное пространство было пріобртено собственно земледльцами и мелкой ремесленной буржуазіей деревни. Но Жорэсъ же упоминаетъ о работ (къ сожалнію, извстной мн до сихъ поръ лишь по названію) другого русскаго изслдователя, г. Бориса Минцеса, который подробно изучилъ продажу земель въ департамент Сены-и-Уазы и приходитъ къ заключенію, что собственно земледльческое населеніе пріобрло здсь лишь одну седьмую собственности, а шесть седьмыхъ были куплены версальскими или парижскими буржуа, нотаріусами, депутатами, купцами, фабрикантами, и т. п. Самъ Жорэсъ, на основаніи работы Гилльмо о революціи въ Луганнэ, этюда Лежэ о національныхъ имуществахъ въ Сарт и обстоятельнаго изслдованія Рувьера объ отчужденіи земель въ Гаревомъ департамент, полагаетъ возможнымъ распространить приблизительно пропорцію, установленную г. Минцесомъ для Сены-и-Уазы, и на всю Францію {Точне говоря, Жоресъ склоняется больше къ пропорціи, указанной Рувьеромъ: пять шестыхъ выражаютъ долю буржуазіи, одна шестая крестьянства.}. Но онъ прибавляетъ, что, несмотря на сравнительно незначительную по пространству долю земельной собственности, пріобртенную собственно крестьянствомъ, число покупщиковъ изъ мелкаго земледльческаго класса было тмъ не мене очень велико. Очевидно, до сихъ поръ еще мы принуждены довольстваться приблизительными обобщеніями. И все, что можно безъ особой ошибки допустить для всей страны, сводится въ вроятности средняго вывода, равно далекаго какъ отъ оффиціальнаго оптимизма буржуазіи, утверждающей, что революція демократизировала собственность и создала множество мелкихъ, но жизнеспособныхъ земледльцевъ, такъ и отъ черезчуръ прямолинейной формулы писателей соціалистическаго лагеря, которые полагаютъ, что революція пошла исключительно на пользу буржуазіи.

Не могу кстати не отмтить здсь вліянія на Жорэса того фаталистическаго взгляда на исторію эволюціи, о которомъ я упомянулъ выше и который позволяетъ ему сравнительно съ легкимъ сердцемъ глядть на спекулятивную оргію буржуазіи, съ жадностью набросившейся въ образ знаменитыхъ ‘черныхъ бандъ’ на скупку, перепродажу и прямой грабежъ національныхъ имуществъ. Потому-ли, что онъ описываетъ намъ пока лишь начало этой операціи, или потому, что онъ черезчуръ гипнотизируется мнніемъ о неизбжности всего процесса, но онъ замтно преувеличиваетъ нормальность этого ‘первоначальнаго накопленія’. Мало того, Жорэсъ слишкомъ рзко и несправедливо, по моему мннію, относится къ этюду Жоржа Авенэля по этому вопросу, признавая за работою этого писателя лишь значеніе ‘блестящаго, но фривольнаго памфлета’. Онъ, молъ, не принимаетъ совершенно въ разсчетъ ‘абсолютной необходимости, тяготвшей тогда надъ буржуазной революціей’ {1. с., стр. 474.}, исходитъ изъ утопическаго требованія, чтобы такая революція создала изъ національнаго имущественнаго фонда множество мелкихъ крестьянскихъ участковъ или даже надлила землею пролетаріевъ — санкюлотовъ.

Такъ какъ Жорэсъ собственно не цитируетъ, а лишь укоризненно комментируетъ Авенэля, то я считаю нужнымъ познакомить читателя съ одною — двумя выдержками изъ ‘Революціонныхъ понедльниковъ’, представляющихъ, какъ извстно, рядъ статей Авенэля по революціи. Изъ этихъ выдержекъ читатель, надюсь, убдится, что Авенэль очень трезво смотрлъ на нкоторыя стороны переворота, хотя бы на матеріальныя стремленія буржуазіи, но что это, однако, не мшало ему клеймить со страстнымъ негодованіемъ хищническую систему дйствій буржуазіи, заходившей далеко за предлы ‘абсолютной необходимости’. Пусть судитъ самъ читатель. Вотъ вамъ прежде всего исторія философіи революціи съ земельной точки зрнія:

Смыслъ тогдашняго положенія вещей цликомъ заключается въ соціальномъ вопрос, въ вопрос чисто территоріальномъ, дло идетъ о томъ, чтобы закрпить, чтобы разъ навсегда придать безвозвратный характеръ покупкамъ, сдланнымъ лицами, пріобртшими національныя имущества. Государственныя дла ршаются не Баррасомъ, не Сьейесомъ, не Бонапартомъ, но горстью крупныхъ буржуа, милліонеровъ, банкировъ, спекуляторовъ, поставщиковъ, которые даютъ приказы покупщикамъ изъ вторыхъ, третьихъ и четвертыхъ рукъ и которые почти вовсе не думаютъ о свобод, равенств, республик, но лишь объ одной вещи: сохранить, что они захватили, захватывая при этомъ еще боле. Эта же самая забота преслдуетъ ихъ, когда они радостными криками встрчаютъ Имперію, и та же мысль о сохраненіи владычествуетъ надъ ними, когда они привтствуютъ реставрацію {Georges Avenel, Lundis rvolutionaires. Nouveaux claircissements sur la Rvolution franaise, Парижъ, 1876, стр. 27.}.

А вотъ оцнка движенія съ этой точки зрнія:

Никто изъ нашихъ ученыхъ, которые съ такою тщательностію отмчаютъ рчи, сраженія, декреты, различныя конституціи, словомъ все то, что блеститъ, шумитъ и проходитъ, не удостоилъ изучить въ подробностяхъ крупное грубо матеріальное дло эпохи, прослживая шагъ за шагомъ этотъ рядъ лихорадочныхъ, яростныхъ, революціонныхъ, безпрерывныхъ продажъ въ теченіе нсколькихъ лтъ, этихъ продажъ или воровства милліардами… такъ что когда голоса патріотовъ возвышались отъ времени до времени въ пользу пролетаріевъ, которыхъ забывали, то сейчасъ же финансовые волки принимались, среди жаднаго расхищенія добычи кричать противъ призрака аграрныхъ законовъ. Народъ, ограбленный продажами — вотъ чего въ особенности никогда не показали историки! Но какъ же тогда понять и Директорію, и Консулатъ, и Имперію и все, что послдовало за этимъ и продолжаетъ слдовать? {1. с., стр. 29.}.

Мы видимъ такимъ образомъ, что можно прекрасно понимать матеріальную подкладку земельной революціи, и въ то же время давать волю чувству негодованія на эту чудовищную оргію буржуазіи. Здсь Авенэль кажется намъ ближе къ человческой правд — истин, чмъ Жорэсъ со своимъ черезчуръ фаталистическимъ взглядомъ на эволюцію. Надо замтить, однако, что этотъ взглядъ прокидывается у Жорэса въ меньшей степени, когда онъ переходитъ къ вопросу о взаимныхъ отношеніяхъ буржуазіи ‘и пролетаріата. Тутъ, при изученіи возникновенія классового антагонизма между представителями капитала и представителями голаго труда, Жорэсъ, конечно, не отказывается отъ своей точки зрнія, считающейся прежде всего съ процессомъ объективнаго развитія. И надо кстати прибавить, что фактическая сторона и въ этомъ. вопрос обставлена у автора ‘Учредительнаго собранія’ настолько хорошо, насколько это только можетъ быть сдлано въ популярной книг. Но признаніе въ общемъ необходимости экономической эволюціи не мшаетъ здсь Жорэсу боле свободно оцнивать отдльные акты живыхъ носителей этой эволюціи, не справляясь съ тмъ, насколько такія дйствія шли или нтъ въ необходимомъ (т.-е. въ сущности оказавшемся впослдствіи необходимымъ) направленіи.

Мы сейчасъ увидимъ примръ подобнаго отношенія. Но прежде всего небезполезно охарактеризовать по возможности кратко результаты, къ которымъ приходитъ Жорэсъ при изученіи интересной исторической задачи о первыхъ проявленіяхъ борьбы классовъ между капиталистами и рабочими. Изслдуя столкновенія различныхъ интересовъ внутри обширнаго комплекса, носившаго названіе ‘третьяго сословія’, Жорэсъ считаетъ возможнымъ сдлать общее замчаніе, что въ городахъ враждебность между различными категоріями этого сословія была меньше, чмъ въ деревняхъ. Классъ пролетаріевъ не представлялъ собою еще такого фактически обособленнаго цлаго, выступавшаго противъ обособленнаго же класса капиталистовъ, какъ то должно было прокинуться нсколько позже. Несмотря на спорадическое существованіе крупныхъ мануфактуръ, господствующимъ типомъ промышленности было ремесло, мелкая мастерская. И даже въ тогдашнихъ индустріальныхъ центрахъ, врод Ліона, извстнаго своими шелковыми фабриками, можно было говорить о концентраціи капиталовъ въ рукахъ скупщиковъ-торговцевъ, но не о концентраціи самихъ техническихъ средствъ производства, такъ какъ непосредственнымъ производителемъ былъ мастерокъ-кустарь (matre-ouvrier), переработывавшій за поштучную плату матеріалъ, доставляемый скупщикомъ, при помощи подмастерьевъ, учениковъ и членовъ своей семьи. Ожесточенная экономическая борьба, порою переходившая въ прямое возстаніе, велась главнымъ образомъ этими мастерками противъ скупщиковъ, лишь носившихъ названіе ‘фабрикантовъ’, а не тми, кого мы могли бы назвать пролетаріями, противъ своихъ непосредственныхъ хозяевъ. И ліонское возстаніе въ октябр 1831 г. было все еще дломъ такихъ мастерковъ, какъ читатель можетъ видть, хотя бы изъ ‘Исторіи десяти лтъ’ Луи Блана {Louis Blanc, Histoire de dix ans, Парижъ, 1843, III, стр. 49 и слд.}. Во всякомъ случа въ эпоху великой революціи центръ тяжести рабочихъ требованій лежалъ въ упраздненіи цеховъ и корпорацій, что совпадало и съ требованіями фабрикантовъ и торговцевъ. Нигд въ наказахъ третьяго сословія не встрчаешь хотя бы слабаго указанія на такую рознь интересовъ между капиталистами и рабочими, какая замчалась между срымъ крестьянствомъ и крупными собственниками.

Знаменательны поэтому условія и послдствія проведенія въ учредительномъ собраніи такъ называемаго закона Шапелье (по имени предложившаго его депутата), который былъ вотированъ 14-го іюня 1791 г. и запрещалъ всякія коалиціи, стачки и соглашенія между рабочими подъ предлогомъ несовмстимости какихъ бы то ни было ‘корпорацій’ съ новою конституціею. Формально или для юридической ‘симметріи’, какъ удачно выражается Жорэсъ, этотъ законъ преслдуетъ какъ будто одинаково и ‘предпринимателей’, и ‘рабочихъ и подмастерьевъ’ и т. д. Но, на самомъ дл, онъ обращенъ противъ рабочихъ, такъ какъ само собою понятно, что соглашенія между сравнительно немногочисленными патронами гораздо трудне поддаются наблюденію и контролю, чмъ по необходимости шумныя и людныя сходки рабочихъ. Да, кром того, этотъ законъ и вызванъ-то былъ петиціею подрядчиковъ-строителей, которые жаловались учредительному собранію на своихъ рабочихъ, ршившихъ организовать стачку для поднятія заработной платы. И вотъ первый явственный актъ классовой борьбы между представителями труда и представителями капитала во время великой революціи ведетъ къ насильственному подавленію коллективной дятельности и организаціи четвертаго класса, который въ теченіе цлыхъ 75 лтъ будетъ находиться подъ гнетомъ этого закона.

Изучая дебаты по поводу этой законодательной мры, въ которой Марксъ видитъ свирпое сознательное проявленіе классовое господства буржуазіи, Жорэсъ не находитъ достаточно данныхъ для того, чтобы ршить этотъ вопросъ безъ оговорокъ въ положительномъ смысл. И, дйствительно, надо считаться съ тмъ историческимъ предразсудкомъ, который въ это боевое время могъ соединяться съ однимъ уже словомъ ‘корпорація’ и во имя общихъ политическихъ соображеній вооружать законодателей противъ экономическаго права рабочихъ {Ср. о тогдашнихъ экономическихъ условіяхъ и политическихъ предпосылкахъ закона Шапелье стр. 213 и 597—598 моей книги: ‘Очерки современной Франціи’, Спб., 1902.}. Но за то Жорэсъ рзко осуждаетъ поведеніе тхъ искреннихъ демократовъ, которые не вступились во время преній — послднихъ почти не было, какъ извстно — за попираемыя права пролетаріата. Не вступились, какъ онъ полагаетъ, подъ вліяніемъ суеврнаго страха говорить хоть-что-либо о существованіи классовъ съ ихъ борьбою въ современномъ обществ, тогда какъ, молъ, новая конституція, основанная на разум, должна уничтожить разъ навсегда всякія соціальныя дленія:

Вотъ иллюзія многихъ людей той эпохи, иллюзія ребяческая и, прибавлю я, иллюзія пагубная! Ибо, закрывая глаза на достаточно уже ясно обозначившуюся дйствительность, они играли въ руку тмъ ловкачамъ (habiles), которые въ свою-то очередь ужъ, конечно, не игнорировали растущаго антагонизма буржуазіи и пролетаріата и которые при помощи закона Шапелье обезпечивали себ для предстоящей борьбы ршительную выгоду {L. с., стр. 628.}.

На сей разъ фаталистическая тенденція измняетъ Жорэсу и онъ не можетъ удержаться, чтобы не отмтить вредной тактики тогдашнихъ друзей народа, отягчившихъ на цлыя три четверти вка условія борьбы за существованіе для наимене обезпеченнаго общественнаго класса. Очень характерно, однако, какъ замчаетъ Жорэсъ, поведеніе самихъ рабочихъ посл вотировки направленнаго противъ нихъ закона. Они ни словомъ, ни полсловомъ не протестовали противъ этой мры. И, что еще любопытне, даже въ дни Террора, когда наиболе крайніе вожаки народа, врод Шометта, произносили самыя грозныя рчи во имя пролетаріевъ, ни одному изъ этихъ народныхъ трибуновъ не пришло въ голову агитировать въ пользу¹ отмны закона. Очевидно, кром соціальнаго младенчества и политической незрлости пролетаріата, который только что начиналъ обособляться въ то время отъ третьяго сословія, въ самихъ условіяхъ эпохи было нчто, отодвигавшее на задній планъ борьбу изъ-за второстепенныхъ, хотя и важныхъ законодательныхъ мръ. И это нчто — все возроставшій и возроставшій революціонный характеръ движенія, когда люди, снимавшіе другъ съ друга голову не только въ метафорическомъ, но и въ буквальномъ смысл, не могли, дйствительно, плакать по волосамъ.

——

Это быстрое возрастаніе революціоннаго характера движенія представляетъ собою одну изъ отличительныхъ чертъ великаго переворота. Начавшись съ формулировки частныхъ, практическихъ и непосредственныхъ задачъ, принимаясь за разршеніе лишь назрвшихъ вопросовъ, пытаясь даже сохранить, насколько возможно, основанія стараго режима, путемъ простой реформы самыхъ вопіющихъ злоупотребленій, французская революція съ необыкновенной быстротой превратилась въ широкое, прямолинейное и строго-логичное движеніе, которое въ теченіе нсколькихъ лтъ успло пробжать весь возможный по тогдашнимъ условіямъ циклъ развитія. Интересно, что въ начал этого движенія самое слово ‘революція’ принимается порою не въ смысл какого-нибудь насильственнаго переворота, а Въ смысл простого полезнаго преобразованія. Я нахожу, между прочимъ, слдующее любопытное мсто въ книжк Шампьона. Въ наказ духовенства города Бовэ мы, дйствительно, читаемъ:

кризисъ, который насъ удручаетъ, можетъ стать эпохою счастливой революціи {Champion, стр. 242, прим.}.

Изъ огня въ полымя люди добровольно не скачутъ, и если духовенство Бовэ желаетъ отъ кризиса найти спасеніе въ ‘революціи’, то, очевидно, для него эта революція означаетъ лишь благодтельную перемну, преобразованіе, реформу. Очень характерно для начала движенія отношеніе составителей наказовъ къ монархіи, той самой монархіи, которая ради низменныхъ интересовъ королевской фамиліи, придворной клики и привилегированныхъ классовъ тянула жилы изъ націи и привела ее на край гибели. Когда все ростущій и ростущій дефицитъ — это ‘драгоцннное сокровище французскаго народа’, какъ остроумно и вполн справедливо назвалъ его Мирабо — вынудилъ правительство обратиться къ націи, то монархическому энтузіазму и взрыву благодарности не было конца. Нкоторыя врноподданическія изліянія заставляютъ улыбаться изслдователя на разстояніи боле, чмъ ста лтъ.

‘Этотъ трогательный актъ (созывъ генеральныхъ штатовъ. H. К.) усугубляетъ любовь французовъ къ священной особ короля’, говоритъ въ своемъ наказ третье сословіе города Сэнтъ. ‘Какую благодарность должны мы выразить благодтельному монарху, нжная заботливость котораго вопрошаетъ свои народы’!— патетически восклицаетъ дворянство Альбрэ. ‘Онъ даруетъ намъ свободу жаловаться,— о, драгоцнное благодяніе’! вторятъ общины Экса. Въ свою очередь крестьяне окрестностей Марселя исполнены экстаза: ‘этотъ великій король возноситъ свой народъ на верхъ такого блаженства, о какомъ мы никогда не могли бы и мечтать’. Наказы приходовъ Дуэ развиваютъ эту мысль еще подробне: ‘Подъ прикрытіемъ этой неожиданной милости, и вся проникшись королевскою благодатью, которая соблаговоляетъ дойти до насъ, община съ восхищеніемъ узнаетъ, что ея король желаетъ принять ея жалобы’.

Наказы Алансона прибгаютъ къ реторической фигур вопрошенія, которой позавидовалъ бы самъ Квинтиліанъ: ‘Можемъ-ли мы равнодушно видть, какъ король извлекаетъ насъ, такъ сказать, изъ ничтожества, въ которое погружала насъ наша бдность, дабы возвысить насъ до такой степени, чтобы быть выслушану его августйшей особой’?.. А въ наказахъ Па-де-Калэ въ pendant къ метафор ‘возвышенія народа’ мы встрчаемся съ обратной метафорой ‘нисхожденія короля’: ‘Онъ не боится, будучи нашимъ королемъ, низойти до того, чтобы быть нашимъ отцомъ’.

Въ другихъ наказахъ король титулуется ни много ни мало, какъ ‘богомъ’, а министръ Неккеръ — его ‘ангеломъ’ {См. объ этомъ впечатлніи, произведенномъ королевскимъ обращеніемъ къ націи, у Champion, стр. 236—238.}.

Читатель, желающій имть понятіе о состояніи умовъ наканун революціи, долженъ сопоставить съ проявленіями этого энтузіазма наказовъ характеръ политическихъ идей тхъ писателей, въ которыхъ привыкли видть подготовителей крайняго революціоннаго міровоззрнія. Я совтую читателю съ этою цлью обратиться въ прекрасному резюмэ этихъ взглядовъ въ начал книги Олара. Онъ увидитъ, какою непослдовательностію страдали, казалось бы, основныя положенія свободомыслящихъ подготовителей революціи. Одни, какъ Жанъ-Жакъ Руссо, являются искренними демократами, но полагаютъ въ то же время, что демократическій образъ правленія подходитъ лишь ‘богамъ’, а люди, по причин несовершенства своей природы, должны довольствоваться мене ^% совершеннымъ политическимъ строемъ. Другіе, какъ Мабли, мечтаютъ о ‘республиканской монархіи’ и довольно неожиданно перекрашиваютъ въ выразителя такой формы правленія — Карла Великаго, при которомъ, де, уже функціонировало ‘Учредительное Собраніе’. Курьезная идеализація учрежденій прошлаго въ дух желательнаго будущаго является вообще одною изъ далеко-небезъинтересныхъ чертъ назрвавшаго переворота, и Оларъ справедливо замчаетъ:

Это странное представленіе о Карл Великомъ, либеральномъ, конституціонномъ и на половину республиканскомъ, преслдовало, вслдъ за Мабли, вогь людей XVII-го вка. Такъ Лафаетгъ въ своей ‘Переписк’ выражаетъ желаніе, чтобы король явился, какъ Карлъ Великій, посреди своей, добровольно имъ созванной націи. Этого-то либеральнаго Карла Великаго и думали найти въ Наполеон Бонапарт т изъ людей 1789 г., которые участвовали въ 18-мъ Брюмер, и историческія легенды Мабли были не совсмъ чужды успху цезаризма во Франціи {Anlard, прим. 2 на стр. 11.}.

Съ другой стороны самые искренніе монархисты, незамтно для самихъ себя, проникались республиканскими идеями и пропагандировали ихъ. Такъ д’Аржансонъ, который былъ государственнымъ совтникомъ, интендантомъ, министромъ Людовика XV-го, не желая республики во Франціи, говоритъ, однако, объ этомъ стро въ такихъ сочувственныхъ выраженіяхъ, что читатель привыкаетъ видть въ республиканскомъ образ правленія высокій идеалъ, къ которому монархія можетъ приближаться, лишь ‘постоянно совершенствуясь’. Любопытно, съ другой стороны, хотя бы то обстоятельство, что лтъ за тридцать до революціи Фаваръ, популярный театральный писатель и самъ импрессаріо, котораго нельзя было заподозрить ни въ какихъ политическихъ тенденціяхъ, вызывалъ громкіе аплодисменты публики стихами, врод слдующаго, встрчающагося въ его комедіи ‘Три султанши’:

Tout citoyen est roi sous un roi citoyen,— ‘всякій гражданинъ — король въ царствованіе короля гражданина’.

Непослдовательность съ одной стороны, непослдовательность съ другой стороны, теоретическіе республиканцы, предпочитавшіе на практик монархію, служители монархіи, ставившіе абстрактнымъ идеаломъ республику, и въ общемъ постепенный ростъ новаго міровоззрнія: вотъ черты переходной эпохи и симптомы приближающейся грозы.

Я укажу еще на одно характеристичное явленіе, которое поражаетъ при чтеніи книжки Шампьона. Въ начал движенія, насколько свидтельствуютъ наказы и безчисленныя брошюры, вызванныя встью о предстоящемъ созыв націи, большинство пожеланій и плановъ отличается умренностью и нердко стоитъ даже за сохраненіе извстныхъ привилегій стараго режима. Повсюду требуется мирное и правильное развитіе. ‘Не вносите смуты въ революцію (опять ‘революція’ обозначаетъ благодтельное преобразованіе. H. К.), которая длается сама собою, не вносите, ускоряя ее. Мечъ и насиліе сковали боле узъ, чмъ разрушили’, говоритъ одинъ писатель. ‘Не дай Богъ, чтобы я когда-нибудь вздумалъ вызывать произвольное уничтоженіе привилегій, столь необходимыхъ при формахъ правленія, гд по необходимости существуютъ личныя различія. Современное положеніе вещей длаетъ необходимымъ въ извстныхъ отношеніяхъ поддержаніе во всей неприкосновенности прерогативъ духовенства и дворянства’ — въ свою очередь рекомендуетъ другой писатель. Очень небольшое число наказовъ третьяго сословія требуетъ уничтоженія сословій. Если порою третье сословіе и дворянство выражаютъ пожеланіе, чтобы духовенство перестало существовать, какъ особое сословіе, то почти нигд третье сословіе не говоритъ объ уничтоженіи дворянства. Наоборотъ, оно готово признать за дворянами ‘ихъ право, почести, выдающійся рангъ въ обществ (prminence) и, словомъ, все, что не касается денежныхъ изъятій’ (третье сословіе Виллэръ-Коттрэ). Отъ него ‘далека мысль отрицать различіе ранга, даваемое рожденіемъ, и преимущество дворянства для занятія высшаго духовнаго сана и военныхъ должностей’ (третье сословіе города Ангулэма). Даже тамъ, гд оно исходитъ изъ ‘природнаго равенства людей’, оно полагаетъ, что и теперь, какъ прежде, дворянство должно ‘остаться сословіемъ’ и ‘сохранить свои преимущества’ (третье сословіе Домба).

Съ другой стороны, и привилегированныя сословія были вначал во многихъ мстахъ дружелюбно настроены къ третьему, а нердко составляли общія съ нимъ наказныя тетради. У Шампьона вы найдете перечисленіе цлаго ряда мстностей, въ которыхъ вс три сословія были согласны или во всхъ пунктахъ реформъ, или во всхъ существенныхъ. Тутъ опять мы встрчаемся съ тою непослдовательностью, которую мы отмтили раньше и которая характеризуетъ вс переходныя состоянія, не испытавшія еще дифференцировки и разслойки различныхъ матеріальныхъ и идеальныхъ интересовъ.

Я отмчу, между прочимъ, одно обстоятельство: отправляясь отъ частныхъ и практическихъ требованій, вс три сословія требуетъ, однако, почти всюду ‘конституціи’, хотя опять-таки въ ея жизненной ближайшей форм: торжеств законности и отсутствіи произвола. Въ противоположность мннію Тэна (очевидно, плохо изучившаго тетради), который утверждаетъ, что ‘конституція’ была предметомъ теоретическихъ разглагольствованій адвокатовъ и журналистовъ исключительно въ наказахъ ‘третьяго сословія’, вс сословія съ большею или меньшею настойчивостью требовали конституціи. И порою эти требованія выражались дворянствомъ въ форм, гораздо боле энергичной, чмъ къ какой прибгала буржуазія. Кром того, вмсто того, чтобы теряться, какъ воображаетъ Тэнъ, въ общихъ декламаціяхъ ‘сообразно съ доктринами Руссо’, составители наказовъ обыкновенно чрезвычайно ярко и съ большимъ знаніемъ дла излагали ужасающія злоупотребленія и произволъ тогдашняго политическаго режима, который лишь на словахъ былъ абсолютной монархіей ‘божественнаго права’, а на дл представлялъ собою безграничное господство невжественной, продажной и глубоко-эгоистичной бюрократіи. Но само собою разумется, что въ нкоторыхъ наказахъ, составлявшихся подъ вліяніемъ наиболе интеллигентныхъ элементовъ буржуазіи, общая сторона политической реформы была выражена съ такою силою, что принимала форму цльнаго плана конституціи. Мы знаемъ, напримръ, что наказныя тетради парижскаго третьяго сословія дали непосредственно цлый рядъ готовыхъ параграфовъ для знаменитаго ‘Провозглашенія правъ человка и гражданина’.

Переходное состояніе продолжалось, впрочемъ, недолго, и темпъ начавшагося движенія ускорялся все боле и боле, такъ что ‘революція’ — реформа быстро превратилась въ настоящую революцію въ ея современномъ смысл этого слова. Несомннно, что сама жизнь, сама борьба различныхъ интересовъ, ярко вспыхнувшая, какъ только отъ пожеланій реформы перешли къ ея исполненію, явилась могучимъ факторомъ проясненія національнаго сознанія: эгоистичныя стремленія правительства и привилегированныхъ классовъ скоро нарушили межеумочную гармонію сословій и положили конецъ специфическому энтузіазму населенія. Но, кром самой жизни и потребностей политической борьбы, на стройность и прямолинейность новаго революціоннаго міровоззрнія подйствовало то качество человческаго ума, которое называется внутреннею логикою. Нашъ умственный аппаратъ такъ устроенъ, что какъ только работа новыхъ идей достигла въ немъ извстной напряженности, такъ сейчасъ же начинается въ нашемъ сознаніи процессъ сростанія однородныхъ элементовъ и взаимнаго уничтоженія разнородныхъ. Та непослдовательность, которая характеризовала Взгляды до революціонныхъ писателей и ‘людей 89-го года’, быстро уступила мсто логическому безстрашію и цльности революціонной формулы: отсюда жалобы писателей врод Тэна на ‘абстрактный’ характеръ новаго міровоззрнія, которое на самомъ то дл считается со всею сложностью новыхъ нахлынувшихъ фактовъ и явленій, но, конечно, вноситъ въ оцнку ихъ опредленный и строго послдовательный критерій.

Обстоятельная книга Олара является, по моему мннію, въ нкоторыхъ своихъ частяхъ блистательнымъ подтвержденіемъ этого, съ одной стороны, жизненнаго, съ другой — логическаго процесса выработки новаго дйственнаго міровоззрнія. Пусть читатель просмотритъ хотя бы первыя главы второй части, трактующія о період, ‘демократической республики’ 1792—1795 г., особенно же главу вторую, изображающую ‘эволюцію политическихъ идей между 10-мъ августа и 22-мъ сентября 1792 г.’, т. е. тотъ промежутокъ времени, въ теченіе котораго, какъ говоритъ Оларъ, ‘общественное мнніе потеряло мало-по-малу свой роялизмъ и стало пріобртать республиканскій характеръ’. Читатель увидитъ, какъ подъ давленіемъ жизненныхъ фактовъ это превращеніе произошло сначала само собою, а вовсе не какъ ‘результатъ какой-нибудь заране обдуманной республиканской пропаганды.’ Вожаки, врод Робеспьера, тоже сначала скоре слдуютъ за поворотомъ общественнаго мннія, чмъ предшествуютъ ему. Но затмъ, когда жизнь накопила элементы переворота, эти выдающіеся выразители его сравнительно въ очень короткое время вырабатываютъ цльную и строго логическую формулу и этой работой сознательной мысли въ громадной степени усиливаютъ теперь силу напора пришедшихъ въ движеніе массъ.

Тогда-то въ свою очередь проявятъ свое дйствіе,— опять-таки дйствіе очень могущественное,— т идеи крупныхъ до революціонныхъ мыслителей, которыя до сихъ воръ пользовались, правда, популярностью, вызывали платоническое восхищеніе, но казались пока неприложимою въ дйствительности ‘игрою ума’. Самъ Руссо могъ считать истинную демократію возможною только въ обществ ‘боговъ’: конституція 98-го постарается приблизиться къ этому строю здсь, на земл. И если иронія земныхъ вещей подставитъ фактически вмсто, этой конституціи господство террора, то все же революція завщаетъ намъ формулу политическаго строя, олицетворяющаго наибольшій размахъ французской демократической мысли. Оларъ говоритъ:

Конституція 24-го іюня 1793 г.— наиболе демократичная изъ всхъ французскихъ конституцій. Она не только иметъ своимъ основаніемъ верховенство народа, функціонирующее при помощи всеобщей подачи голосовъ, но и организуетъ это верховенство, такъ что народъ не вручаетъ цликомъ своей власти представителямъ и самъ участвуетъ въ изготовленіи законовъ путемъ права вето, превращающаго народъ, который выступаетъ на первоначальныхъ собраніяхъ, въ настоящій сенатъ французской республики, согласно желанію, уже давно высказывавшемуся самой передовой фракціею демократической партіи {Aulard, стр. 306.}.

Какъ мы далеки отъ наказовъ 1789 г., въ которыхъ прогрессивная мысль пробивалась лишь частными, хотя и свжими струйками сквозь традиціонные предразсудки стараго режима!

——

Въ заключеніе я позволю себ остановиться еще на одномъ вопрос, возбуждаемомъ чтеніемъ новыхъ книгъ по французской революціи: насколько въ этотъ короткій, но бурный историческій періодъ проявились такія идеи и обнаружились такія дйствія, какія можно отнести къ области соціализма? У каждаго изъ разбираемыхъ въ этой стать авторовъ имется свой отвтъ на этотъ вопросъ. Такъ Жорэсъ полагаетъ, что не только о соціализм, въ смысл современнаго коллективизма или коммунизма, почти вовсе не можетъ быть и рчи во французской революціи, но что и вообще ‘соціалистическая мысль’, даже въ самыхъ слабыхъ и колеблющихся своихъ формахъ, не касалась сознанія рабочихъ, а у писателей и философовъ XVIII-го вка выражалась въ абстрактныхъ и чисто моральныхъ, порою реакціонныхъ разсужденіяхъ. У Шампьона мы не найдемъ прямого отвта на интересующій насъ вопросъ, но уже тотъ фактъ, что онъ подчеркиваетъ умренность требованій въ наказахъ, заставляетъ насъ видть въ его книжк доказательство крайней слабости соціалистическихъ тенденцій въ стран. Наоборотъ, у Олара и Лихтенберже мы замчаемъ склонность не такъ отрицательно относиться къ возможности упомянутыхъ соціалистическихъ тенденцій. Но и они длаютъ оговорки въ томъ смысл, что эти тенденціи, конечно, не то явленіе, которое нын называется соціализмомъ. Однако каждый изъ обоихъ авторовъ, но каждый съ своей точки зрнія,— Оларъ скоре сочувственно, Лихтенберже скоре недружелюбно,— считаютъ долгомъ констатировать слдующій, по ихъ мннію, фактъ: если французская революція не была соціалистическимъ движеніемъ, то сильнйшее передвиженіе собственности, вызываемое въ этотъ періодъ декретами революціоннаго правительства, и различныя политическія мры, затрогивающія, однако, экономическіе интересы богатыхъ ‘враговъ республики’, противоставляемыхъ бднымъ ‘патріотамъ’ и ‘санкюлотамъ’, должны были бросить въ народное сознаніе первые зародыши соціалистическаго міровоззрнія.

Съ такой постановкой вопроса и положительнымъ отвтомъ на эту постановку, мн кажется, можно согласиться, согласиться охотне, чмъ съ черезчуръ рзкимъ отрицательнымъ отвтомъ Жорэса. Но за то надо имть въ виду замчаніе этого послдняго автора относительно отсутствія элементовъ современнаго рабочаго соціализма во французской революціи. И это, конечно, понятно, если читатель припомнитъ соціально-экономическій строй тогдашней Франціи. Когда изучаешь вмст съ Лихтенберже революціонную литературу брошюръ, памфлетовъ и т. п., и находишь, что изъ 4,000 сочиненій, разсмотрнныхъ авторомъ, есть едва ли два десятка брошюръ, говорящихъ вообще о необходимости измненія отношеній собственности, а въ томъ числ одна-дв, указывающія на революціонный путь ршенія соціальнаго вопроса, то, конечно, трудно видть во французской революціи даже и слабое проявленіе соціалистической мысли. А тутъ еще слдуетъ прибавить, что, можетъ быть, единственно Бабефъ строилъ планъ общественнаго благополучія не только на общности земельной собственности, но и на общности орудій промышленнаго производства. Не удивляешься поэтому, если не видишь замтныхъ слдовъ вліянія Бабефа на тхъ, кого именно имла прежде всего въ виду осчастливить его доктрина. Дйствительно, занимаясь вопросомъ этого вліянія, Оларъ находитъ, что все, что можно сказать по этому поводу, сводится лишь къ немногому: ‘народъ узналъ эту доктрину, обратилъ на нее вниманіе’ {Aulard, стр. 630. Что касается до публики, то ‘заговоръ вообще осуждался, и были довольны, что виновные арестованы:’, говоритъ Лихтенберже, стр. 177.}. Но въ числ фактовъ этого ‘вниманія’ фигурируютъ въ сущности два — три городскія происшествія: кучки людей, собравшихся читать прокламацію ‘Равныхъ’ на улиц Сэнтъ-Антуанскаго предмстья, куплеты о сытыхъ и голодныхъ, напечатанные въ одномъ журнал и распваемые въ кафе, и т. п.

За то другой рядъ явленій долженъ былъ произвести замтное дйствіе на народъ. Ироніи исторіи угодно было, чтобы т самые вожаки крайнихъ революціонныхъ фракцій, которые на каждомъ шагу говорили о ‘священной собственности’, которые вводили этотъ параграфъ святости владнія въ самую конституцію и издавали законы, наказывающіе смертью всякаго, кто только заикнется о раздл земель,— чтобы т самые народные трибуны, говорю я, прибгали зачастую къ мрамъ, нарушавшимъ въ сущности эту святыню. Когда декретировался обязательный максимумъ цнъ на предметы необходимости, когда вводился очень прогрессивный налогъ, когда конфисковались имущества эмигрантовъ, или просто ‘подозрительныхъ’ собственниковъ, когда практиковалась система реквизицій для снабженія необходимымъ ‘патріотовъ’, то народъ привыкалъ видть въ прав собственности и различныхъ проявленіяхъ его отнюдь не священную, но, наоборотъ, условную вещь, вещь, такъ сказать, лишь терпимую государствомъ и, когда понадобится, подвергающуюся ограниченіямъ и даже прямой отмн. Въ самомъ дл, что долженъ былъ думать исполненный революціонаго энтузіазма санкюлотъ, когда онъ слышалъ повсюду отъ своихъ ораторовъ рчи врод тхъ, съ которыми обращался къ народу хотя бы цитируемый Лихтенберже Бландэнъ: ‘Надо уважать имущества патріотовъ, но имущества богатыхъ аристократовъ надо отдать бднымъ. Эгоистъ, роялистъ не могутъ владть собственностью въ республик.’

Вотъ почему, разсматривая эти фактическія бреши, нанесенныя въ боевой періодъ революціи праву собственности, Лихтенберже не безъ основанія могъ изобразить въ слдующихъ выраженіяхъ дальнйшую эволюцію чувствъ, стремленій и идей въ пореволюціонной Франціи:

Между тмъ, какъ большинство нація, жаждущее отдыха и опьяненное славою при Имперіи, затмъ доведенное до изнеможенія и стремившееся только къ спокойствію реставраціи, возвращалось въ соціальной области къ идеямъ, гораздо боле консервативнымъ, чмъ идеи XVIII-го вка — въ это самое время значительное число умовъ- сохраняло воспоминаніе о разочарованіи, постигшемъ ихъ въ 1794, сохраняло убжденіе, что бдные были тогда притснены и обмануты, и что дло революціи было конфисковано въ свою личную пользу высшими классами, ‘буржуа’, въ ущербъ трудящимся ‘пролетаріямъ’, которые были настоящими носителями революціи. Эти идеи развились по мр того, какъ ясне обнаружились несовершенства новой соціальной системы, и он-то, безъ сомннія, образовали сентиментальныя основанія первоначальнаго французскаго соціализма {Lichtenberger, стр. 299.}.

——

На этомъ я принужденъ кончить свои этюды, не имя, конечно, возможности и въ самыхъ общихъ чертахъ познакомить читателя съ массою вопросовъ, поднятыхъ новыми трудами о происхожденіи современной Франціи, но надясь, что я могъ возбудить въ немъ желаніе обратиться самому къ изученію этихъ интересныхъ работъ.

Н. Е. Кудринъ.

‘Русское Богатство’, No 2, 1902

Послдніе труды о происхожденіи современной Франціи.

Читайте также: