Последние политические мысли, предложенные Неккером французскому народу, Неккер Жак, Год: 1802 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Последние политические мысли, предложенные Неккером французскому народу

(Так назвал Неккер свое новое произведение, еще неизвестное в России. Славное имя автора и важность содержания заставляют нас перевести из Декады следующее рассмотрение сей книги, дающее о ней полную идею.)

Новое сочинение г. Неккера и последнее — как он говорит — есть критика на конституцию восьмого республиканского лета. Он разбирает состав ее, и находит такое множество недостатков, что она, по его мнению, никак не может остаться вечным законом, будучи ни то ни се, ни республиканская, ни монархическая, ни смешенная (mixte), и не заслуживая самого имени конституции. Сенат и законодательный корпус ни на что не похожи. Отняв у народа право выбирать чиновников, законодатель отделил их от граждан и оставил без всякой опоры. — Автор рассуждает о республике, монархии умеренной и аристократической, сравнивает их и решительно отдает преимущество английской. Однако сообщает план республиканской конституции, основанной на равенстве и системе представительной (representatif). Пророчество его исполнилось: конституция восьмого лета уже изменилась в главных частях, но публика не для сего предсказания любопытствует читать Неккерову книгу, а для того чтобы видеть, какие недостатки находил в ней политик, игравший великую роль, и какие средства исправления он предлагает, быв научен опытом: ибо Неккер лучше всех других мог наблюдать действие собственных заблуждений и ошибки всех эпох революции.

Чтобы дать точную идею о книге и духе ее, надобно приводить из нее места. Следует введение к его республиканской конституции: ‘Республика, состоящая из 50 миллионов граждан, в которой нельзя прибегнуть ни к какому разделению власти, для облегчения правительства, ни к дворянству для удержания страстей народа посредством уважения, основанного на времени и привычке, — такая республика есть самое труднейшее полиэтническое образование. Тогда надобно с великим благоразумием учредить искусственные отношения и если ошибешься в равновесии властей, то откроешь путь к деспотизму или самовластию: ибо верховное начальство необходимо, когда же законодатель не умел согласить его с вольностью, тогда люди сильные или богатые им завладеют и будут пользоваться как своим завоеванием, без правил и бережливости. Отчего просвещенный народ французский не знал сей истины до самого того времени, как ужасные бедствия открыли ему заблуждения, которым он способствовал своею поспешною и слепою ревностью? Оттого, что общественная политика была для него новою наукою, и что, имея младенческое легковерие и живость в воображении, он пленялся одними словами, не требуя вещи, пленялся славным именем республики, когда несколько человек, присвоив себе власть, составили самую дерзкую олигархию, пленялся именем свободы, когда частная воля исчезла и все делалось принужденно, именем равенства, когда отличие рода уступило место другому, ужасному различию: угнетателей и угнетенных, смертоубийц и жертв.

Наука законодателей бесполезна в такой земле, где все должно покоряться воле одного, тогда можно единственно советовать властителям. Соединенье порядка с вольностью требует в большом государстве глубокомысленного соображения, и Англия представляет нам в сем роде удивительный образец!

Соединение порядка с вольностью и равенством еще труднее: американцы утвердили его помощью союзного правления. Наконец соединение порядка с вольностью, равенством и с правлением раздельным, может назваться в политике философским камнем и если увидим его в большом государстве, то оно будет единственным примером в истории. Теперь оставляю читателям решить, согласен ли с благоразумием предлагаемый мною план?’

Автор хочет, чтобы народ французский участвовал в разделении властей и не верит правилу, что надобно делать все для народа, но все без его содействия. ‘Оно прекрасно, когда ему следуют, говорит Неккер: но друзья народа будут всегда желать, чтобы он не зависел единственно от воли правителей в республике, и чтобы ему дали некоторую сферу действия. В народе так много невежества, что не должно требовать от него мудрости, однако его надобно выводить на сцену, чтобы он утверждал власть. Монарх царствует Божией милостью, завоеватель шпагою, правительство аристократическое благоразумием, но республика именует народ и к нему относится, ее чиновники, украшаясь именем представителей наций, должны помнить цель власти своей. Они могут обойтись без уважения, которое раздается в монархиях от знаков отличия, но тогда участие народа в гражданских действиях должно быть главным основанием правления. Власть, достоинство начальников и добродетели в республике должны быть соображены с духом республиканским: идея важная для законодателя! Он впадет в опасные заблуждения, если захочет утвердить порядок в республике средствами других правлений, монархии или аристократии’.

Итак г. Неккер полагает основанием республики право избрания и старается утвердить его так, ‘чтобы народ был всегда в виду, всегда в действиях власти, не вредя самому себе, и не подвергаясь опасностям многочисленных собраний, составленных из людей просвещенных и невежд, богатых и бедных’. Следственно г. Неккер берется решить главные затруднения республик.

Выборы должны быть всякие пять лет, по округам, а не департаментам. Если в департаменте пять округ, то будет пять избирательных собраний и пять депутатов. Надобно платить не менее двухсот ливров поземельной подати, чтоб быть членом сих окружных собраний, назначающих 5 кандидатов, из которых выбирается один законодатель. Городской окружной суд объявляет имена сих пяти человек всем купцам, ремесленникам, офицерам, инвалидам и проч., они записывают голоса свои — и большинство их решит, кому из кандидатов быть членом законодательного совета. Сей совет разделяется на большой и малый, которые общим согласием дают законы, отсылая их на утверждение исполнительной власти, могущей их принять или отвергнуть. В последнем случай г. Неккер прибегает к способу американской конституции. Исполнительная власть представляет свои возражения, советы снова рассуждают, и если две трети голосов опять утвердят данный закон, то власть исполнительная должна согласиться.

Но как образовать сию власть исполнительную? Вот самая труднейшая из трудных задач! Г. Неккер думает, что не должно обременять одного человека властью над тридцатью миллионами граждан, ибо она слишком тягостна. Автор соглашается, что есть человек, которого станет на то, но сей чрезвычайный смертный есть чудо в истории, и на исключении не должно основывать системы. Итак он предлагает возложить исполнительную власть на семь человек, думая, что это число есть самое удобнейшее для порядка и самое безопасное. Советы выбирают членов исполнительной власти. Один из семи ежегодно выходит, но может снова быть выбран, только не более двух раз. Президент избирается на год, под именем консула. Это имя, говорит автор, прославлено Наполеоном Бонапарте в новейшие времена: надобно сохранить его. Большинство голосов решит все дела, но консул может отличаться наружным великолепием, представляя в себе главное лицо республики. Каждый член исполнительной власти должен быть в свою очередь президентом. Они выбирают судей, входят в переговоры с европейскими державами и проч., сообразно с нашими прежними конституциями. Законодательный совет рассуждает о войне и трактатах мира. Консул ответствует за всякое нарушение законов. — Вот главный план Неккеровой республики! В нем мало нового и нет ничего удивительного, кроме мысли пленить им Францию, если г. Неккер в самом деле надеялся быть нашим законодателем.

Автор не скрывает любви своей к союзной (fИdИrative) республике, и говорит, что французы могли бы с некоторыми легкими отменами принять американскую конституцию, но знает, что они не хотят и слышать о разделенном правлении. Следственно остается для них еще наследственная монархия, которой почтенный образец видим в Англии. Но дворянство необходимо для подпоры монархии: итак Г. Неккер образует его для Франции, творит 250 пэров, знатных господ, старинных, славных фамилий, из которых всякий должен иметь 50,000 ливров доходу с недвижимого имения. Один старший сын есть наследник благородства, другие дети все простые граждане. Сверх того государь может пожаловать еще 50 человек в личные пэры за особенные достоинства. Таким образом дворянство ограничено, что, вместе с образом избрания парламентских членов (для которого он предлагает тот же способ, как и для республиканских выборов), составляет единственную отмену от английской конституции. Что значат, говорит г. Неккер, 250 дворянских фамилий и 8 миллионов капитала, служащего основанием сей привилегии, между 30,000,000 жителей?

После того автор сравнивает план республики с планом монархии, и спрашивает, который лучше? Монархия одерживает победу. ‘Это мое всегдашнее мнение, говорит Неккер, что для государства обширного и для народа живого, пылкого, непостоянного в правилах и мнениях, умеренная монархия лучше республики. Она подчинена гораздо простейшим законам равновесия. В республиках самолюбие людей непосредственно действует на гражданские связи, всякая власть слишком близка к своему источнику, и преступление границ ее, почти неминуемое, рождает смятение. В умеренной монархии государь, пэры и парламент суть три разделенные власти, которые, не будучи в противоположности, не могут смешиваться, они служат щитом для всех других властей и в то же время их ограничивают, нет ничего ни слишком отдаленного, ни слишком близкого в действиях сего прекрасного образования. Свобода в умеренной монархии бывает так же совершенна, как и в республике, пример тому есть Англия. Мудрые и постепенные границы составляют вольность, ее нет в азиатском деспотизме’.

Итак мы теперь в умеренной монархии! Некоторые читатели скажут: зачем автор не тотчас привел нас к сей цели? Но ах! эта цель скоро исчезнет! Планы г. Неккера суть истинная Пенелопина работа. Мы образовали республику: она кончилась вместе с главою. Мы сказали комплимент союзному правлению (regime federatif) единственно для того, чтобы свергнуть ее с трона. Эту книгу можно назвать примером человеческого непостоянства.

Во втором сравнении умеренной монархии с республикою автор спрашивает: которое из сих двух правлений теперь возможно для Франции? Здесь он сходит, так сказать, с большой дороги, удаляясь от обыкновенных понятий о различных правлениях. ‘Несколько раз, говорит Неккер, можно было основать умеренную монархию во Франции, но это время прошло’. Он сказал прежде то же самое о республике. ‘Должно признаться в важной истине: самая благоразумная, самая мудрая монархия встретила бы теперь во Франции сильные препятствия. Во-первых, как обойтись без знатных господ вокруг наследственного трона? Воображение не может уже быть опорой монархического учреждения, которое без сего способа делается химерическим, уважение знатности не было очевидным долгом рассудка, подобно уважению добродетели, великого разума и заслуг. Кто не знает, сколь действия постоянны, и сколь трудно возвратить его к тому, что им оставлено? Сомнительно, чтобы самая древняя королевская власть могла теперь воскресить древнюю знатность со всеми ее правами: так умы далеки от сего роду выдумки! Что же может сделать новый король, не окруженный воспоминаниями истории, так как Бурбонская фамилия?

Начальник государства введет отличия и наружные знаки их, которые всякий будет уважать, сколько захочет, но достоинства наследственные требуют другой опоры: надобно, чтобы политическое мнение ознаменовало их своею печатью, утвердило, освятило, а сие мнение независимо и строго в своем законодательстве’.

Вот последнее заключение автора: ‘Если революция в политике или во мнении истребила у вас элементы знатности, то знайте, что вы не имеете уже элементов наследственной монархии, и должны (хотя с сожалением!) обратить взор свой на другой образ правления. Я не думаю, чтобы сам Бонапарте, несмотря на великий талант, гений и власть его, мог ныне учредить во Франции наследственную, умеренную монархию’. Г. Неккер доказывает сию невозможность: это без сомнения не оставляет уже никакой надежды для монархии!

Но все сие приводит нас в крайнее замешательство. Что ж мы? где мы? Г. Неккер отвечает: ‘под диктатурою, необходимою и счастливою, ибо она находится в руках того человека, который один может управлять нами’. Чем это кончится? Он не знает или не хочет сказать, и до сего времени не давал нам нигде остановиться, наконец открывает французам некоторую возможность успокоения… в республике! Элементы, нужные для сего правления, не совсем исчезли, как ему кажется. ‘Когда во время конвента высшая власть находилась в руках людей, хотевших совершенного, цинического равенства, тогда нельзя было учредить твердой республики, но теперь, когда правление имеет другой образ мыслей, можно с его помощью основать ее так, чтобы она в течение веков стояла непоколебимо’. Итак если препятствия, которыми усеяны другие пути, или особенная склонность заставят первого консула, учредить республику, то г. Неккер ожидает успеха {Все это очень похоже на шутку, по крайней мере забавно!}, но думает, что Бонапарте должен остаться хранителем сего нового образования и предать его грядущим поколениям в силе, целости и непоколебимости. ‘Правда (говорит он), что характер и гений его будут всегда утратою для республики, но сия утрата необходимая со временем, будет еще горестнее во всяком другом правлении. Не станут спрашивать: что будет после Бонапарте? не станут желать нескромным образом, чтобы он назначил себе преемника, и сам ослабил мнение, в котором еще имеет нужду. Бонапарте уступил бы тогда место свое не равному себе, которого сыскать трудно, и не одному, но многим, и сия необходимость обратилась бы ему в славу. Можно и должно пользоваться без опасения диктатурою, которая пресекает на время гражданские распри и дает вид единообразия всем чувствам, удерживаемым одним страхом или гласом власти, но можно ли считать такую власть порукою счастья, а слепое повиновение целью народных желаний? Естество вещей не истребилось, и после временного начальства, призванного обстоятельствами, граждане захотят вечного и достойного вечности. Я уверен, что во Франции будут еще говорить о свободе, несмотря на теперешнюю к ней немилость, и сии изверги, которых память клянет Европа, сделали бы еще более зла, нежели сколько они надеялись сделать его, если бы злодеяниям их мы долженствовали принести в жертву все благородные и великодушные идеи. Но никогда, никогда не вздумают люди, чтобы кратковременное торжество некоторых политических бродяг и мечтателей могло быть в мире знаком вечного уничтожения добродетели и патриотизма, которые одушевляли славные дни Греции и Рима. Нет, зловредное дыхание, протекшее благословенную землю Франции, не истребило в ней навсегда плодоносных семян, вложенных в ее недра руками чистыми. Не народ действовал в ужасные эпохи французской революции, но толпа людей без воспитания, каких довольно во всех землях. Разные конституции, нами виденные, никогда еще не давали Франции истинной политической свободы, нераздельной с порядком, ее хранителем, итак не свобода возмущала государство, но, искав ее, умы заблудились: вот источник бедствий, которыми укоряют некоторых, и которые горестны для всех!..

Я воображаю первые дни республики, образованной под надзиранием Бонапарте: каким благодеянием для сего нового правления может быть мудрость и величие такого покровителя? Кто, кроме его, может ввести хотя умеренное, однако для Франции новое право, определяемое конституцией для собственности, и приучить граждан им пользоваться? Кто лучше его может возвеличить имя республиканское, под которым он сделал столько удивительного и славного? Кто лучше героя, великого самим собою, может показать прежним знатным людям, несчастным от сравнений, что в республике есть знаменитые места и должности?’

После сей главы, где г. Неккер искренно и благородно внес имя свое в список друзей мудрой свободы, он рассматривает аристократическую республику и признает ее невозможной для Франции. ‘Но в наше время, говорит автор, после разных республиканских систем, видим какую-то мещанскую аристократию, составленную из людей, которые должны исключительно занимать места в политических корпусах, оставляя за собою всю нацию. Весьма немногие пружины в гражданской системе могут действовать на великий народ и вселять в него повиновение: одна есть деспотизм, окруженный страхом, вторая общее движение, рождаемое республиканским чувством и участие всех граждан в правлении, а третья чудесное согласие королевского блеска с единством и всеми выгодами народного представления (representation nationale): то есть, умеренная монархия. Какое же место в порядке идей дадим мы сей новой мещанской аристократии {Неккер говорит о так называемых выборных списках, listes de la Notabilitie, уничтоженных новой переменой конституции. Но влияние, присвоенное себе консулом на выборы кандидатов, весьма ограничивает права народа.}? Тут нет ни власти народной, ни благородства, ни королевского величия, одним словом, никакого основания, которое могло бы ручаться за ее твердость и ввести ее в конституцию’.

Сии приведенные места дают полную идею о Неккеровой книге, писанной не для страстей, а для ума, она имеет важность и нравственный характер своего автора, который клянется в чистоте своих намерений и в беспристрастии, уверяя, что он хотел только доказать правлению Франции необходимость переменить ее гражданское образование, столь несогласное с законами мудрости. В самое то время, как его книга вышла, правительство занималось уже исправлением и дополнениями сей конституции, следственно оно само чувствовало ее несовершенства. Это можно назвать пророческим успехом автора, но мы не знаем, такое ли счастливое действие должны иметь его советы. По крайней мере благородство и независимость Неккеровых мнений заслужат одобрение всех истинно благородных душ.

——

Последния политическия мысли, предложенныя Неккером французскому народу: [Из ‘Decade’. 1802. T.34] / [Пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч.5, N 20. — С.301-319.

Последние политические мысли, предложенные Неккером французскому народу

Читайте также: