Борис Зайцев
Борис Зайцев
Пощада
Пощада
Пьеса в 3-х действиях
Действующие лица:
Действие первое
Действие первое
Действие второе
Действие второе
Пощада, Зайцев Борис Константинович, Год: 1914
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Коновалов, Федор Алексеевич.
Елена, его жена.
Таня, родственница Елены.
Андрей, сын Коновалова от первой жены
Похитонов, Семен Семенович, служит на бегах
Марья Алексеевна, сестра Коновалова, замужем за Похитоновым.
Женя, дочь Коновалова и Елены.
Саша Гаммер, молодой человек.
Сад при особняке, в Москве. Налево угол дома с террасой. Прямо вниз спускается аллейка, в просвете которой видна Москва. Июнь, воскресный полдень. Вдалеке слышен благовест.
У стола с летней мебелью сидят Коновалов и Таня. Коновалов плотный, немолодой человек Лицо усталое и хмурое. Таня, девушка лет восемнадцати, очень просто одета У ней русые волосы, свернутые на затылке косами. Светло-синие глаза. Она немного прихрамывает. В руках молоденький грач, несколько помятый.
Таня (гладит его). Какой смешной! Рот разевает.
Коновалов. Ты его замучишь, Татьяна.
Таня. Ничего не замучу. Напротив, я его нынче спасла. Мухтар совсем было его цапнул, да я отбила. Он чуть-чуть только перелетывает.
Коновалов. Сколько я тебя помню, ты всегда любила возиться с разными дохлыми цыплятами, слепыми щенками. Помнишь, филин у вас с Андрюшей жил в избушке. Его еще потом Говорушка загрызла.
Таня. Я сама хроменькая, так и люблю убогих.
Коновалов. Ну, ты вовсе не убогая. Это, кажется, уж и я доказал.
Таня. Что меня полюбил? (Задумчиво.) Да, удивительно все это вышло.
Коновалов. Так оно и бывает всегда в жизни: удивительно.
Таня. Я как-то и не заметила, как из девчонки стала взрослой, а потом в тебя влюбилась. Чудно! Ты всегда мне был дядей Федором, — хоть не родным, но почти. Я тебя немного боялась, а потом… вот потом это все и случилось.
Коновалов. Я только думаю, что в доме уже знают о нас.
Таня. Пускай знают. Мне скрывать нечего. Если б ты с тетей Еленой был близок, тогда другое дело. А ведь вы давно чужие.
Коновалов. Да, конечно. Я только к тому, что в нашем доме всегда много сплетен, гадости.
Таня (оглядывается на дом). Я сирота, здесь выросла, почти как дочь, но правда, не люблю я вашего дома.
Коновалов. Подумаешь! Кто ж его любит?
Таня (горячей). Мне только всегда непонятно было: как ты, такой человек… можешь с ними жить? Вокруг тебя пошлые, ничтожные люди. Тетю Елену ты почти презираешь. И все-таки… ты как будто из их компании.
Коновалов. Я служу в правлении Елениной фабрики. Что я такое? Я и есть из их компании.
Таня. Ах, оставь. Это ты нарочно говоришь. Я ведь вижу, что тебе плохо. И ты себя нарочно изводишь, чтоб еще хуже было.
Коновалов. Ты меня не так видишь, как я есть. Больше ничего. Оттого, что любишь.
Таня. Ну, не думай. Я тебя лучше знаю, чем, может, кажется (прижимает грачонка к груди. В голосе слезы). Я тебя… не так люблю, как ты меня. Ты мало. А я — всего, целиком… (Хочет поцеловать ему руку.)
Коновалов (встает). Брось, что ты. (Прохаживается. Мягче.) Ты праведница, прелестная. (Подходит сзади и гладит ее по затылку) Ты самая отличная в нашем доме. Живешь в антресолях, ближе всех к небу. Елена сделала правильно, что тебя туда поселила. Правильно, но обидно для других.
Таня. Я самая обыкновенная девушка.
Коновалов. Ты должна была полюбить не меня, другого. Молодого, чистого человека. Например, как Андрея.
Таня. Андрей мне почти брат. Я его очень люблю, но по-другому.
Коновалов. А я Андрея почти боюсь.
Таня. Почему?
Коновалов. Да, все равно. Могу сказать. Андрей — сын моей первой жены.
Таня. Так что ж?
Коновалов. Он особенный юноша.
Таня. Да.
Коновалов. Бывает так, что и любишь… и… черт, не могу сам в толк взять.
Таня. Я тоже плохо понимаю, как ты к нему относишься. Знаю только — в этом доме он очень чужой.
Коновалов. В нем Наталья есть, покойная жена. И я сам — такой, как раньше был. Ты знаешь: не всегда я жил в том обществе, как сейчас.
Таня. Ты редко со мной говоришь. Я ничего не знаю.
Коновалов. Теперь мне самому трудно поверить, а между тем, это было. Жена моя чем-то походила на тебя.
Таня. Только она не хромала.
Коновалов. Даже имена ваши простые, русские. Я же был другой. Во-первых, я худой был. Давал уроки, готовился стать ученым. Русскими древностями занимался. Разве мы стали бы жить в этой стороне? Мы жили на Арбате. Ну, что рассказывать!
Таня. Нет, уж начал, так дальше. Я очень ясно твою жену представляю. Красавица, кроткая.
Коновалов. Наталья умерла — дико, от дизентерии. Я остался с Андрюшей. Тут вскоре мне встретилась Елена — и все пошло прахом. Она была тогда нервная, взбалмошная девушка — тоже далеко не то, что теперь. Должно быть, ее эксцентричность на меня подействовала. Мы сошлись, женились. Видишь, что вышло. Скоро появилась дочь, Евгения. К ней я как-то до сих пор не привыкаю. Точно чужая. (Пауза.) Все мои древности пошли прахом. Забелин один на полке остался. Я стал богат, мы в этот дом переехали. Мне дали место в правлении, где я ничего не делаю. Езжу по скачкам, кабакам. Не жизнь, а масленица.
Таня. Да, уж правда. Чувствую я эту масленицу.
Коновалов. И в конце концов — вовлек тебя еще в любовную историю (качает головой).
Таня. Знаешь, у меня есть желание. Большое. Только сказать стыдно.
Коновалов. Ну?
Таня. Очень неловко. (Конфузясь.) Я б взяла несколько своих книжечек, кошку любимую, вот этого грача бы мы захватили… и с тобой вместе — вон из этого дома. Куда-нибудь на край света. Наняли б две комнатки, и жили бы.
Коновалов. Очень мило. У вас, женщин, есть эта черта. А уж особенно у русских. Фантазерок.
Таня. Ты бы совсем другой стал. Не хандрил бы, не раздражался. А то тебе все будто стыдно чего.
Коновалов (напевает).
‘Пус-кай погибну я, но прежде, я в обольстительной на-адежде…’
Таня. Ну вот, ты смеешься. Но почему ж серьезней не хочешь взглянуть? Если правда недоволен, почему все в шутку оборачиваешь?
Коновалов. Хорошо, не буду. Но по-моему, все скоро само изменится.
Таня. Трудно с тобою говорить.
Коновалов. Прости, не буду. Скажи мне лучше о них. Об Елене, Андрее.
Таня (сидит, опустив голову. Отвечает не сразу). Я не могу тебе сопротивляться. (Пауза. Другим тоном.) У тети Елены, по-моему, какие-то истории. А Андрей… он очень страдает.
Коновалов. Что с ним?
Таня. Он мне почти ровесник, но я как-то старше. Мне видней. По-моему, он на распутье. Сам не знает, как жить. Кроме того, еще есть одна штука. Ты опять смеяться будешь. Он, по-моему, любит.
Коновалов. Чего ж мне смеяться? Ничего удивительного.
Таня. Не то что полюбить, а кого…
Коновалов. Прямо ты меня за нос водишь.
Таня. Нет, ей Богу… Все равно, скажу, это верно: меня.
Коновалов. Д-да-а!
Таня. Вот ты и удивился, что меня мог Андрюша полюбить.
Коновалов. Он что ж тебе, сказал?
Таня. Нет, я и так знаю.
Коновалов. Это сильно меняет дело.
Таня. То-то и меняет.
Из глубины сада выходит Андрей, молодой человек в сереньком костюме.
Андрей. Я думал, отец, ты там (указывает по направлению аллеи), у Москвы-реки.
Коновалов. Да, мы сидели в наполеоновской беседке. Там славно, но душно.
Андрей. Я тебя искал вот зачем: пришла одна женщина, жена служащего в нашем правлении, которого уволили. Ее сын учится в гимназии, где я кончил. Я его знаю. Она просит, нельзя ли чего для отца сделать.
Коновалов. Его отец мог попасть под суд. Да и следовало. Если бы не я, быть ему в арестантских ротах.
Андрей. Вот как!
Таня. Просто удивляюсь, сколько везде историй. Нынче читала в газетах: на ипподроме скандал. Проклятущие деньги! Еще мне как-то неприятно стало. Там и наш Семен Семеныч служит.
Коновалов. Служит, служит, как бы до чего не дослужился. Андрей. А ведь приятель твой.
Коновалов. Из того, что он женат на моей сестре, еще ничего не следует. Я всегда на Машу удивлялся, как она с ним живет. Впрочем, (смотрит на Таню) она тоже русская женщина. Наверно, собиралась его спасать.
Таня. Это тебе смешным кажется, Федор.
Андрей (отцу). А мальчика, значит, все-таки из гимназии вон?
Коновалов. Значит, вон. Андрей. Так.
Таня. Можно мне поговорить с этой женщиной?
Коновалов (вынимает из бумажника деньги). Вот, отдай. Больше нечего тебе с ней говорить.
Таня уходит, одной рукой придерживая грачонка, другой опираясь на палочку.
Андрей. Ты меня стесняешься. Нечего стесняться, можно и не помогать.
Коновалов. Чего ты от меня хочешь? Что могу, делаю. Что же больше?
Андрей. Конечно, ничего. Все сделано как следует. Дурной служащий вреден правлению, ты не мог его оставить. А сердце доброе, пятьдесят рублей дал.
Коновалов. Было время, — ты был беленьким мальчиком. Я бегал для тебя на четвереньках, читал вслух Гоголя, делал корабли.
Андрей. Не говори мне об этом. Пожалуйста.
Коновалов. Я не могу не вспомнить того, что дорого.
Андрей. Это все пропало, забыто. Часть забыл и я сам. Я, отец, никого не виню, но вспоминать, все же, больно.
Коновалов. Да, и мне нелегко.
Андрей. Никого винить нельзя, а все-таки (горько) как скоро все забывается. Как скоро ты женился на Елене. (Резче.) Портрета моей матери в доме нет. Совсем нет.
Коновалов. Ты же знаешь, как к этому относится Елена.
Андрей. Боится. Ничтожная женщина, истеричка, развратная. Именно она такая, как тут пишут. (Вынимает из бокового кармана пару писем.)
Коновалов. Это… что?
Андрей. Я получаю анонимные письма. Надоело мне. Сперва бросал, а теперь вот, читай. Касается Елены, тебя, Тани.
Коновалов. Чего ж ты хочешь?
Андрей. Ничего. Просто, чтобы ты прочел.
Коновалов (берет письма). Черт знает. Тебя, чистого юношу, втягивают во всякие… (Читает.)
Андрей. Неизвестно еще, чистый я, или нечистый.
Коновалов. Кажешься серьезным и чистым.
Андрей. Во всяком случае, о моей жизни ты ничего не знаешь. Как и я о твоей.
Коновалов (бросает письма). Мерзость. (Сыну). Ну, может быть, не совсем ничего.
Андрей. Не настолько мы близки, отец.
Коновалов. Все-таки, кое-что знаю.
Андрей. Что ж именно?
Коновалов. Что хочешь уйти от нас, что у тебя обширные планы будущего.
Андрей. Планы, планы. Я вовсе не об этом хотел сказать.
Входит Таня.
Таня. Она благодарит тебя, Федор.
Слышен рожок автомобиля, за сценой некоторый шум, голоса.
Коновалов. Благодарить меня не за что, это вздор.
Таня (взглядывает через забор). Наши вернулись. Что-то нынче скоро.
Андрей (отцу). Я бы еще хотел…
Коновалов. После.
Входит Елена Она худощава, с нервным, неправильным лицом. Как будто весела, но больше взвинченна. Неуверенна. В движениях, взглядах есть беспокойство С ней Похитонов, ослабленный человек лет сорока. Одет небрежно. Довольно тощ и неосновательно скроен. Женя — совсем молодая девушка в короткой юбке, несколько загорелая, ходит крепко и легко. Саша Гаммер — юноша в канотье, в белых штанах. Оживленно болтают.
Елена. Жалею, что тебя с нами не было, Андрей. Автомобиль, это такой восторг. Сеня говорит, что новая машина развивает до ста километров. Наверно, правда. Мы были в Сокольниках. Когда летели по проспектам, дух захватывало.
Похитонов. А ты заметила, Еленочка, как на поворотах — дж-ж-ж… выносило вбок? Момент, и нет тебя. Но я, сознаюсь, об этом не думал. У меня была с собой баночка Мартеля, которая мне не изменяет. (Похлопывает рукой по фляжке, висящей через плечо.)
Елена. Я слезла с машины полупьяная, от одного воздуха. Мне коньяк твой не нужен.
Гаммер. Вне граунда нет опьянения. Кто не играет в теннис, тот ничего не понимает в опьянении.
Женя. Все-таки, Кранц может с Мишей сделать файфсикс.
Гаммер (презрительно). Силуэты!
Елена. Они помешаны на своих геймах!
Коновалов. Ты очень весела, Елена.
Елена. Да, очень. А кажется, здесь все весьма серьезны. Мы точно не к месту.
Похитонов. Это ничего, пустая видимость. (Отвинчивает головку фляжки — в виде чарочки — и наливает.) Будем пить, пока живы. А там посмотрим. Если ж задаваться на умности, так и не заметишь, как жизнь фи-тю-тю. (Пьет.)
Гаммер. Я бы тоже не отказался от глотка.
Похитонов (наливает ему). Разумно.
Гаммер. Говорит о Кранце и Мише, как о заметных фигурах на наших кордах! Просто изумляешься.
Похитонов. Так же и у нас на бегах: есть свои короли, и есть ничтожества.
Коновалов. Правда, говорят, у вас истории? Кого-то под суд отдают.
Гаммер. Уж не вас ли, господин Похитонов?
Похитонов. Неприятности? Под суд? Не слыхал. Наверно, газетчики наврали. Это продажный народ, бутербродники.
Входит Марья Алексеевна. Довольно высокая, худощавая дама за тридцать. Одета скромно.
Марья Алексеевна. Все уже в сборе. И Семен, и коньяк. Все как следует (обнимает Елену). Здравствуй, Еленочка.
Елена (рассеянно). Здравствуй. (Марья Алексеевна целует Таню, примостившуюся в сторонке.)
Марья Алексеевна. Ну, а мы как, Гретхен? Читаем, фантазируем? Возимся в оранжерее?
Похитонов. Прибыла та, мизинца которой я никогда не был достоин, и не буду. Коньяк прячется.
Гаммер (целует ей руку). Madame Pokhitonov, nee Konovalov. Барон Гаммер.
Марья Алексеевна. Знаю я тебя, барона.
Гаммер. Po-khi-to-nov! Звучная фамилия. Можно подумать, что это наш посланник в Буэнос-Айресе. А он всего на бегах служит.
Таня. Тетя Маша, вы меня б как-нибудь взяли с собой, в попечительство.
Марья Алексеевна. Тебе, пожалуй, трудно будет (как бы спохватившись). Конечно, пойдем.
Елена. Благотворительность, благотворительность!
Марья Алексеевна. Над нами много подтрунивают. Конечно, это капля.
Гаммер. Голодные силуэты должны умирать. Закон.
Марья Алексеевна (Елене). Между прочим. Я нынче утром была на Немецкой. По этим же делам. И видала там — тебя. Ты меня не заметила.
Елена. Моя портниха переехала на Немецкую.
Марья Алексеевна. Ты шла с каким-то высоким господином. Брюнет, не русский тип.
Елена. Это муж портнихи. Он меня провожал.
Женя (Гаммеру, смеясь, вполголоса). Мама все врет, я знаю.
Гаммер (делает жест, как бы ракеткой). Бекенд, но неудачный.
Женя (громко). Люблю темные истории! (Андрей выходит, пожимая плечами.)
Елена (резко). Что ты там болтаешь, Евгения? Какие темные истории?
Женя. Это я так, пустое. (Вынимает часы.) Да, мать, имей в виду, что в двенадцать придет мой фехтовальщик. Я должна переодеться, позавтракать.
Елена. Превосходно. Я сейчас же полечу торопить тебе завтрак!
Марья Алексеевна. Когда я проходила, еще не накрывали.
Таня. Я пойду, скажу, чтоб поскорей. (Уходит.)
Похитонов. Хотя Марья со мной не согласна, я полагаю, что самое мудрое — пить коньяк.
Женя (подходит и берет его под руку). Послушайте, вы, господин аргентинский посланник, не угодно ли вместо коньяку пройтись перед завтраком к реке? Берите супругу. С нами Гаммер, и идем. Там бродит где-то наш Андрей. Вернее, угрюмый Антоний.
Похитонов. Почему Антоний-с?
Женя. Свирепый пустынножитель. Он нас презирает.
Марья Алексеевна. Он просто серьезнее вас. (Встает, чтобы идти.)
Похитонов (жене). Руку!
Марья Алексеевна. Нет, я с Таней хочу поговорить.
Похитонов, Женя и Гаммер спускаются по аллейке вниз Марья Алексеевна уходит к дому.
Гаммер. Всякие пустынножительства — это устарело. Если силуэт станет монахом, он погиб.
Коновалов. Черт знает, что за слова нелепые. Силуэт!
Елена. Просто он людей называет силуэтами. Отчасти даже верно.
Коновалов. Это что ж, кавалер Евгении?
Елена. Да. Их спорт сближает.
Коновалов. Ну и ты, конечно? Тоже сближаешь?
Елена. Если что-нибудь дурное делается, то это всегда я.
Коновалов. Да пускай сближаются. Мне все равно.
Елена. Если б Андрея касалось, не было б все равно.
Коновалов (очень холодно). Андрей совершенно другое дело. Тут и общего нет.
Елена. О, конечно. Я не смею претендовать. Андрей особенный, необыкновенный. Кроме того, он сын Натальи.
Коновалов. Этого нам не следует касаться.
Елена. Андрей меня всегда не любил. И теперь не терпит. Я хотела его сейчас поцеловать, — он отвернулся, как от зачумленной. Отчасти понятно. Я ему мачеха.
Коновалов. Меня Андрей назвал сегодня фабрикантом, блюстителем честности. Что я мог ответить? Я и есть покупной директор правления.
Елена. Как покупной?
Коновалов. Так. Много лет тому назад ты купила меня. Я тебе и Андрея продал.
Елена. Что ты говоришь? Прямо с ума сошел, кажется?
Коновалов. Нет, с ума я не сходил.
Елена. Как же не сошел? Восемнадцать лет прожил, и вдруг решил, что его купили.
Коновалов. Я и раньше так думал. А теперь стал особенно думать.
Елена. Почему ж это теперь?
Коновалов. Есть причины.
Елена. Это что ж за причины?
Коновалов. Ну, тебе все равно.
Елена (встает). Скучный, мрачный человек. Всякие таинственности, упреки. Я его купила. Скажите пожалуйста. Какой бриллиант. Ну, конечно. В нашей жизни есть ложь, мерзость.
Коновалов. Да. Ты много лжешь, я чувствую.
Елена. Разумеется. Как и ты. Это все глупости. С тобой тяжело (вздыхает). Тоска, тоска. Не с кем слова сказать. С Похитоновым философствовать? (Нервно ходит взад и вперед.) Вздор, понятно, что на автомобиле было весело. Хорошо. Что же это за причины, что ты вдруг о жизни задумался? Уж не Танечка ли? (Хохочет.) Я его поддела! Я знаю за тобой кое-что, господин покупной директор!
Коновалов. Шпионишь?
Елена. Нет, врешь, не шпионю. Но кое-что знаю.
Коновалов. А я тоже знаю, что на Немецкой ты была нынче не у портнихи.
Елена гневно ударяет кулаком по столу.
Входит Андрей.
Елена. Еще один вздыхатель.
Андрей. Это ты… про меня?
Елена. Да! Про тебя.
Андрей. Не понимаю, почему ты так говоришь.
Елена (продолжает быстро ходить). Меня папенька твой обозлил.
Коновалов. Наши дела Андрею неинтересны, Елена.
Елена. Хм! Неинтересны. Почему знать? (Вдруг останавливается, с бледной кривой усмешкой.) Подложить тебе свинью, Федор?
Коновалов. Как угодно.
Елена (в бешенстве). Чиновник! Как угодно! Всю жизнь только и делал, что строил кислые рожи.
Коновалов. Я тебе говорю, что препираться мы можем и без Андрея.
Андрей. Мне все равно.
Елена. В папеньку. Весь в отца. Ну, так и знай же, что у отца роман с хроменькой. Ведь и тебе она, кажется, нравится?
Мгновенное молчание. Андрей подходит к ней совсем близко, весь белый.
Андрей. Послушайте… уйдите.
Елена. Душить меня собираетесь? Благодарю. Нет уж пожалуйста.
Быстро удаляется. Небольшая пауза.
Коновалов. Сумасшедшая женщина.
Андрей (садится в плетеное кресло, как бы в сильной усталости). Отчего же сумасшедшая?
Коновалов. Сумасшедшая, безумная. Как все здесь.
Андрей. По-моему, напротив. Здесь все очень разумны.
Коновалов (волнуясь). Тебе надо прочь, на свежий воздух. Уезжай за границу. Живи. Учись. Тут пропадешь. Я давно это сказать собираюсь. Уходи!
Андрей (более твердо). Да, мне надо уйти.
Коновалов. Ты будешь учиться в Германии. В маленьком городке, среди лесов. Поедешь по Рейну. Будешь бродить пешком, в костюме туриста, по горной стране. Пройдешь Швейцарию, до Сен-Готарда. Оттуда увидишь юг. (Горячо.) Сын, уезжай, непременно! Я хочу, чтобы из тебя вышел иной человек, не такой, как я. Тебя интересует философия. Учись. Занимайся искусством. Быть может, твоя жизнь будет достойнее моей. Ну, дай мне руку.
Подходит, хочет обнять его. Андрей отстраняется.
Андрей. Не надо.
С балкона сходит Похитонов.
Похитонов. К завтраку Матвеич добыл такой спаржи, — что-то исключительное. Должен сказать, что некоторые блюда, например, устрицы, спаржа, стерлядь, приводят меня в транс. Я, конечно, человек порочный. А, вы тут разговариваете. Меня стесняться не надо.
Смущенно закладывает руки в карманы и проходит.
Андрей. Ты, отец, не беспокойся. (Встает.) Я уйду.
Небольшая гостиная в доме Коноваловых. Обстановка сдержанная, не без вкуса. Время около полуночи. Из сада доносятся голоса: у Жени гости, день ее рождения.
За пианино, спиною к зрителю, сидит Андрей Он играет сонату Бетховена Справа и слева от пианино — двери. В правых дверях, в портьере тихонько показывается Таня. Только момент он не замечает ее. Потом прекращает игру.
Андрей. Меня не обманешь. Я чувствую твои шаги.
Таня (опирается на палочку). Жаль. Я хотела незаметно послушать музыку. А то в саду слишком шумно.
Андрей. Женя веселится!
Таня. Вытащили под липы стол, висят фонарики. Много неизвестных мне молодых людей. Конечно, вино. (Улыбается.) Но ты верен себе, и даже глазом не взглянул на все это.
Андрей. У меня с ними плохо клеится. Играю. Но в сущности, и это вздор. Я очень скверный музыкант. Как был бездарен в двенадцать лет, когда разучивал этюды Hanon, так и остался.
Таня. Чтобы так играть, как ты, надо быть сколько-нибудь способным.
Андрей. Сколько-нибудь! Сколько-нибудь я ко всему способен, а как следует — ни к чему.
Таня. Скажи, правда, дядя Федя хочет отправить тебя за границу, в Германию?