Э. Голлербах.
Э. Голлербах.
Портреты.
Портреты.
АННА АХМАТОВА.
АННА АХМАТОВА.
МИХАИЛ КУЗМИН.
МИХАИЛ КУЗМИН.
АЛЕКСАНДР БЛОК.
АЛЕКСАНДР БЛОК.
Портреты, Голлербах Эрих Федорович, Год: 1923
Время на прочтение: 2 минут(ы)
‘Возрождение’, литературно-художественный и научно-популярный, иллюстрированный альманах. Том 2-й
М., ‘Время’, 1923
Безмолвие. Глубокая безгласность.
Едва заметное движенье губ.
Мир, погруженный в суету и страстность,
Как лава, сер, как изверженье, груб.
Но в этом раскаленном океане
Есть остров, где золотоглавый скит,
На облаков разорванные ткани,
Крестами многодумными глядит.
В скиту живет подвижница-блудница.
Печален взор застывших синих глаз…
Мне этот взор весною часто снится,
Как повесть, читанная много раз..
Иконописно скованы движенья,
Но хищный профиль дерзок и остер.
Как душен дым церковного кажденья,
Как внешний соблазнителен простор!..
Суровы очи ликов (пожелтелых
В колеблющемуся отсвете свечей, —
Зачем же в сердце вьется стая белых,
Воркующих, влюбленных голубей?!..
Рукой сухой, рукою восковою
Пергаментный раскрыт молитвослов…
Ах, где-то есть за далью голубою —
Вино, цветы, завешенный альков…
У пояса — оливковые четки
И ‘вместо чёлки — сумрачный клобук.
О, если бы в крылатой утлой лодке
Уплыть из плена благолепных мук!..
…Она умрет в прозрачный день осенний,
В тот янтареющий, медвянный час,
Когда луч солнца в алтаре Успенья
Позолотит резной иконостас.
И перед смертью оттолкнет причастье,
И медленно влетит к престолу сил,
Поцеловав в последний раз запястье,
Которое ей милый подарил…
Усталый взор из-под тяжелых век,
Рассеянный, улыбчивый, учтивый,
Ни с кем не схожий смуглый человек,
С походкою такой неторопливой.
Интимный весь, домашний и простой.
Круг мелочей ничуть ему не тесен, —
Сияющая нежность и покой.
В излучинах его текучих песен.
Как за окном, за стеклами пенснэ
Таится мир, безбольный и безгневный,
Как музыка Гретри или Масснэ,
Как бой курантов гулкий и напевный.
И, оттеняя бледное чело,
Увенчивая лоб, слегка понурый,
Волос заиндевевшее кольцо,
Как черный нимб, лежит вокруг тонзуры.
Изогнута ладонью вверх рука —
Всегдашняя дымится папироса,
А на губах прозрачна и легка
Застыла тень насмешки и вопроса.
Сосредоточено светло,
Как четкий барельеф медали,
Патрицианское чело
И губы, сжатые печалью.
О том, чему названья нет,
Чему названье невозможно,
Благовещающий поэт
Пророчествует непреложно…
Ему так ясно знать дано
‘В огне и холоде тревоги’,
Что радость и печаль одно,
Что в Рим приводят все дороги.
Чуть слышно шепчет голос струн…
Но — горе — рев автомобилей,
Как сокрушающий бурун,
Захлестывает шелест лилий.
И лебединой песни стон,
И крики журавлиной стаи —
Мелодий долгий перезвон,
Раз’единяя, сочетает.
Вот почему так льнет мечта,
В часы скорбей кровоточащих,
К поэту розы и креста,
К ручьям его стихов журчащих…