Помшательство Торквато Тассо и Байрона.
Помшательство Торквато Тассо и Байрона.
(переводъ съ рукописи).
Ц. Ломброзо.
‘Сверный Встникъ’, No 12, 1895
Помешательство Торквато Тассо и Байрона, Ломброзо Чезаре, Год: 1895
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Несмотря на значительное число доказательствъ, собранныхъ мною въ пользу невроза генія, ‘полу-ученые’, которыхъ я зову homines academici, все еще не признали себя побжденными, они не перестаютъ возражать, что были геніи, не страдавшіе помшательствомъ, истощаютъ свои усилія, отрицая безуміе генія даже въ тхъ случаяхъ, когда оно очевидно. Сколько страницъ исписано, чтобы доказать, что Тассо не былъ душевно-больнымъ и что обвиненіе въ безуміи, какъ и заточеніе пвца ‘Освобожденнаго Іерусалима’,— измышленія его враговъ. Между тмъ помшательство Тассо доказано съ рдкою убдительностью. Документальныя данныя слишкомъ изобильны, он обнаруживаютъ, что одн и т-же бредовыя идеи съ большимъ или меньшимъ ожесточеніемъ мучили поэта отъ зрлаго возраста до послднихъ дней.
Не зная жизни Торквато. Тассо и вздумавъ судить о состояніи его разсудка по лучшимъ произведеніямъ, въ особенности по ‘Освобожденному Іерусалиму’ и ‘Aminta’, невозможно себ представить что творецъ ихъ былъ помшаннымъ въ тсномъ смысл этого слова. Тмъ не мене мн рдко приводилось наблюдать въ пріютахъ для душевно-больныхъ столь типичное и полное проявленіе помшательства, доказано даже, что Торквато Тассо страдалъ не одною, а нсколькими формами психическаго разстройства.
Во-первыхъ, слдуетъ отмтить бредъ преслдованія. Приведемъ нсколько примровъ,— число ихъ, при желаніи, не трудно удесятерить.
Во Франціи, 26 лтъ отъ роду, Тассо занималъ при кардинал д`Эсте столь почетный постъ, что не только не имлъ основанія завидовать кому-бы то ни было, но скоре самъ могъ внушать зависть своимъ быстрымъ возвышеніемъ. Поэтъ-же вообразилъ, что кардиналъ выказываетъ по отношенію къ нему скупость, вовсе не свойственную этому прелату. Поздне бредъ преслдованія овладваетъ имъ всецло, Тассо не довряетъ своимъ лучшимъ друзьямъ, думаетъ, что даже типографскія опечатки въ его книгахъ причинены умышленно съ цлью повредить его слав. Въ 1580 г. ему представилось, будто кардиналъ д`Эсте, оказывавшій поэту лишь благодянія, содйствовалъ его заточенію съ цлью принудить его отречься отъ христіанской религіи!.. Въ 1584 г. онъ писалъ, что все еще страдаетъ отъ послдствій отравленнаго напитка, который ему поднесли по приказанію или съ разршенія герцога.
Тассо не могъ понять, что здоровья ему не дано отъ природы, и приписывалъ свою болзненность то ненависти герцога, то вражд разныхъ принцевъ, вельможъ и рыцарей. Бредя повсюду происками враговъ, кострами, кинжалами, отравою, преслдуемый скорбными видніями и терзаемый подозрніями, будто его стараются отравить, злополучный поэтъ непрерывно мнялъ мстопребываніе, перезжалъ изъ города въ городъ, не переставая принимать противоядія. Въ послднемъ письм къ Костантини, продиктованномъ за нсколько дней до смерти, онъ говоритъ: ‘Теперь уже поздно жаловаться на упорно преслдующее меня несчастіе,— людская несправедливость восторжествовала, доведя меня до могилы нищимъ, но когда я думаю о слав, которую принесутъ этому вку мои сочиненія, я сознаю, что не останусь безъ награды’.
Параллельно съ бредомъ преслдованія, по хорошо изслдованному психологическому сочетанію, проявлялся бредъ величія, о послднемъ свидтельствуютъ письма Торквато Тассо къ Скалабрино, Мори, Гонзаго. Тассо желаетъ лишь почестей и наслажденій,— домогается больше всего занять мсто среди знатныхъ рыцарей. Неспособный къ браку, изъ слабаго ставшій безсильнымъ, онъ мечталъ о высокомъ духовномъ сан. Воображеніе Тассо всегда увлечено мечтами о милостяхъ, почестяхъ и дарахъ императоровъ, королей и князей. Мечты эти были одною изъ причинъ, заставлявшихъ поэта постоянно бжать отъ дворовъ и постоянно возвращаться. Солерти видитъ въ нихъ причину ссоръ Тассо съ министрами и придворными. Такимъ-же образомъ объясняются тріумфаторскія тщеславныя прогулки Торквато по Риму, въ послдніе годы возбуждавшія соболзнованіе въ присутствовавшихъ.
У Торквато Тассо обнаруживаются также признаки ипохондріи. Письма его переполнены горькими стованіями на упадокъ силъ, желудочныя разстройства, ослабленіе памяти,— тогда какъ діалоги, написанные въ больниц Св. Анны, почти безъ помощи книгъ, свидтельствуютъ о весьма богатой эрудиціи и обширной памяти. Въ 1585 г. Тассо приписывалъ несвареніе пищи нкоторымъ кушаньямъ, съденнымъ имъ три года тому назадъ.
Религіозное помшательство столь-же очевидно, извстно, что уже въ 1575 г., на 32-мъ году, онъ обвинилъ себя въ ереси и поспшилъ въ Болонью на исповдь къ инквизитору. Въ 1579 г. онъ писалъ къ Гонзаго, что часто слышитъ ужасные голоса демоновъ. Галлюцинаціи его зачастую носятъ религіозный характеръ: въ 42 года, въ больниц Св. Анны, онъ увидлъ въ бреду Пресвятую Дву въ ослпительномъ сіяніи, и по сторонамъ ея, справа — Св. Бенедикта, слва — Св. Схоластику, облеченную въ священныя ризы.
Разсматривая психологическія свойства этихъ проявленій помшательства, мы видимъ, что вс они обращены въ сторону собственнаго л, ‘эгоцентричны’. Куда-бы онъ ни отправился, везд вс ополчаются на него, вс должны заниматься имъ. Тассо неустанно домогается милостей, значительныхъ или ничтожныхъ, иногда даже смшныхъ, и раздражается, когда ему отказываютъ. Самообольщеніе, будто великіе міра интересуются имъ, его сочиненіями и его совстью, все сильне овладвало имъ и, при разлад съ дйствительностью, доводило до настоящихъ припадковъ умоизступленія. Бредъ его систематиченъ, вншнія впечатлнія всегда истолковываются примнительно къ собственной личности, сознаніемъ овладваетъ не случайное, измняющееся изо дня въ день анормальное представленіе, а неизмнное и ясно выраженное, несмотря на свою сложную сущность, помшательство, глубоко укоренившееся въ немъ и не покинувшее его до самой смерти, хотя содержаніе бреда часто измнялось, соотвтственно сред и обстановк.
Тассо, несмотря на свое помшательство, всегда послдователенъ, онъ поясняетъ всегда логично, хотя и безъ малйшаго признака критическаго отношенія, почему его преслдуютъ и почему онъ считаетъ себя достойнымъ почестей. Одною изъ существенныхъ особенностей его помшательства является стремленіе къ постояннымъ обвиненіямъ противъ другихъ лицъ: онъ все жалуется, что его преслдуютъ, отравляютъ, возводятъ на него клеветы. Онъ дошелъ до того, что шепталъ на ухо инквизитору имена людей, которыхъ считалъ еретиками. Говоря-же о собственныхъ погршностяхъ, онъ, вопреки обыкновенію меланхоликовъ, старается всегда оправдать или смягчить свою вину. Кром того, бредъ Тассо отличался суеврнымъ характеромъ, онъ вритъ въ магію и злыхъ духовъ. Онъ убжденъ, что бдствія его причинены враждебными вліяніями, бсъ крадетъ у него деньги, прячетъ ключи, раскрываетъ вс ящики, шаритъ въ нихъ и приводитъ въ безпорядокъ вещи. Въ нкоторыхъ сонетахъ Тассо ясно выраженъ страхъ, внушаемый ему демонами. Суевріе, на ряду съ систематичностью и ‘эгоцентризмомъ’ бреда Тассо, еще боле подтверждаетъ отсутствіе въ немъ критическаго отношенія къ своимъ воспріятіямъ. Вс проявленія душевной болзни его складываются въ картину не меланхоліи, а паранои.
При парано, какъ извстно, явственне всего бываетъ пораженъ мыслительный элементъ, хотя патологическія измненія распространяются и на другія области. Такъ, сохранивъ, повидимому, любовь къ отцу, Тассо, по мр развитія болзни, сталъ охладвать въ своихъ чувствахъ къ сестр и друзьямъ. Посл многолтней разлуки съ сестрой, поэтъ, желая проврить ея любовь къ себ, не задумался явиться къ ней врасплохъ, выдать себя за другое лицо и сообщить ей столь ужасныя извстія о браг, что она лишилась чувствъ. При томъ-же въ письмахъ Тассо нтъ недостатка въ боле или мене скрытыхъ нареканіяхъ на сестру.
Солерти основательно отмчаетъ, что Тассо, столь щедрый на похвалы, никогда не выражалъ искренней скорби по случаю смерти своихъ высокопоставленныхъ покровителей или дамъ, которыхъ при жизни онъ воспвалъ столь усердно. Онъ рдко питалъ любовь или признательность къ лицамъ, которыя его поддерживали, напротивъ, онъ не доврялъ врнйшимъ своимъ друзьямъ, подозрвалъ, что они втайн враждебны ему. По мр того, какъ душевная болзнь переходила въ хроническую, понижалась и степень чувствительности, въ ‘Завоеванномъ Іерусалим’, написанномъ въ послдніе годы жизни, онъ устранилъ изъ поэмы вс проявленія любви, составлявшія главную красоту ‘Освобожденнаго Іерусалима’ и придававшія повствованію современный характеръ, и замнилъ ихъ героическими и фантастическими эпизодами. Охлажденіе привязанностей также говоритъ скоре въ пользу параноическаго, чмъ меланхолическаго характера бредовыхъ идей Тассо.
Душевная болзнь выражалась такъ-же у Тассо глубокимъ пораженіемъ воли. У него нердки импульсивныя дйствія, въ особенности, противъ лицъ,— дйствія, которыя могутъ сопровождать, какъ меланхолію, такъ и параною, то-же самое можно сказать касательно ‘ситофобіи’, проявившейся въ 1571 г. въ Манту, въ вид сильнаго припадка изступленія. Тассо едва не умеръ тогда отъ истощенія.
Импульсивныя дйствія проявлялись съ чрезвычайною силой: въ 1571 г. Тассо пытался ударить слугу ножомъ. Его принуждены были заточить въ монастырь и содержать, какъ безумнаго. Въ 1579 г., посл продолжительныхъ странствованій по Верхней Италіи, Тассо вернулся въ Феррару, вообразивъ, будто во дворц Beiitivoglio выказываютъ недостаточное уваженіе къ его заслугамъ, поэтъ разразился бранью противъ герцогской четы, принцевъ, придворныхъ. Въ больниц св. Анны, куда его водворили, ему разршали иногда выходить въ сопровожденіи друзей и слугъ, но поблажки эти оказывались опасными. Допущенный однажды ко двору, онъ подвергся припадку изступленія, ужаснувшему герцогиню Лукрецію. Зачастую лицамъ, сопровождавшимъ его, приходилось прибгать къ сил или къ хитрости, чтобы увести поэта обратно въ больницу, по прибытіи-же туда злополучнаго Тассо вынуждены были связывать. Въ 1586 г. съ нимъ произошелъ припадокъ, во время котораго онъ неожиданно бросился на Костантини, послдній писалъ затмъ, что съ поэтомъ, когда онъ нездоровъ, слдуетъ, изъ предосторожности говорить черезъ окошечко.
За нсколько дней до смерти, 8 апрля 1595 г., Тассо испыталъ обычный приступъ ожесточенія бредовыхъ идей: онъ бросилъ туфлю въ голову врачу, запретилъ ему продолжать посщенія и заставилъ своего слугу вылить лкарство, приготовленное для больного, поздне онъ помирился съ докторомъ и общалъ обезсмертить его въ поэм.
Наличность наслдственной формы помшательства, а не простого душевнаго разстройства, подтверждается и нкоторыми признаками вырожденія: выдающимися скулами, объемистымъ черепомъ, шишками на лбу, тонкими губами, къ этимъ признакамъ присоединились и безусловно патологическія явленія,— преждевременное облысніе, заиканіе, обнаружившееся съ дтства, хроническая головная боль. Въ числу психическихъ признаковъ, кром галлюцинацій, о которыхъ я упомянулъ, говоря о религіозномъ бред, слдуетъ причислить еще безпечность, нершительность и непостоянство, неотразимость влеченій и побужденій (заставлявшую его съ болзненной настойчивостью требовать милостей), безпримрную ненасытность — даже въ искусств, сжатый, тонкій и весьма измнчивый почеркъ. Нкоторыя изъ свойствъ болзни Тассо напоминаютъ особенности эпилептиковъ, но до насъ не дошло никакихъ документовъ, устанавливающихъ съ достоврностью наличность падучей, намъ извстны, однако, слдующія явленія: раннее развитіе геніальности и болзни, тлесные признаки вырожденія, геніальность родителей, метеорологическая чувствительность (наиболе ненормальные поступки совершались передъ наступленіемъ особеннаго зноя), преждевременное злоупотребленіе половыми наслажденіями, безпокойство и головокруженіе во время бреда, печальныя и ужасающія галлюцинаціи зрнія и слуха, маніи величія и пессимизма, ипохондрія, усложненныя религіозныя врованія, непостоянство, тщеславіе, непредусмотрительность, непостоянство даже въ проявленіи поэтическаго дара, приступы тоски и ужаса, во время которыхъ болевое ощущеніе словно поднимается къ голов, чрезмрная воспріимчивость, притупленіе расположенія къ близкимъ, несознаваніе своей болзни, ослабленіе памяти, припадочная вспыльчивость, потребность въ постоянныхъ передвиженіяхъ, часто безъ всякой цли и интереса, внезапность и неотразимость для него самого нкоторыхъ ршеній, какъ, напримръ, когда онъ покидаетъ какую-либо мстность, не взирая ни на чьи увщанія.
Вс эти явленія заставляютъ насъ отршиться отъ предположенія, будто недугъ Тассо былъ пріобртенъ или возникъ, вслдствіе умственнаго переутомленія, душевныхъ потрясеній или болзней, произошедшихъ въ зрломъ возраст. Причины эти могли вліять лишь случайно. Мы въ прав утверждать, что помшательство его было прирожденнымъ, хотя не располагаемъ въ достаточной степени полными свдніями о его семь. Намъ извстно только, что его дяди со стороны матери не обладали вполн нормальнымъ нравственнымъ чувствомъ, такъ какъ безъ зазрнія совсти присвоили материнское приданое, составлявшее наслдіе поэта, кром того, извстно, что отецъ его былъ геніаленъ и что имя Тассо давно уже прославилось возстановленіемъ литературныхъ памятниковъ.
Несмотря на недостаточность свдній о семь поэта, симптомы и ходъ развитія болзни не оставляютъ намъ никакихъ сомнній касательно ея сущности: у Торквато Тассо геній и дегенеративная параноя были тсно связаны между собою и развились на почв, по всей вроятности, эпилептическаго характера. Особенности патологическаго душевнаго разстройства, какъ обыкновенно случается въ жизни, постоянно вовлекали знаменитаго поэта въ столкновенія съ окружающею средой. Столкновенія эти причиняли ему продолжительныя и жестокія огорченія, но болзнь, угнетавшая его умственныя способности, не была меланхоліей. У Тассо, какъ у многихъ другихъ геніальныхъ людей, душа была не подавлена, хотя поражена глубокимъ недугомъ.
Чтобы убдиться, насколько былъ безуменъ Байронъ, достаточно изучить прекрасное сочиненіе Jeaffreson’а ‘The real Lord Byron’ (Tanchnitz edition). Касательно его предковъ извстно, что душевно-больные и эксцентрики были, какъ въ прямой, такъ и въ побочныхъ линіяхъ его родства. Праддъ поэта, В. Байронъ, былъ женатъ на Frances Berkeley, происходившей изъ семьи, которая отличалась импотентностью и импульсивностью. Отъ брака сестры Frauces, Варвары, съ I. Cornwall родилась дочь, Софія, вышедшая замужъ за своего двоюроднаго брата, адмирала В. Байрона, сына другой сестры. Вратъ адмирала, У-ый лордъ Байронъ, совмщалъ необузданность семьи Berkeley съ характеромъ столь строптивымъ и неуживчивымъ, что его прозвали ‘mad or wicked lord’. Адмиралъ, повидимому, былъ лучше своего брата, но бракъ его съ двушкой изъ семьи Berkeley осложнился, помимо импульсивной наслдственности, смшеніемъ родственной крови, неудивительно, что отъ такого супружескаго союза произошелъ расточитель,— адмиралъ Джэкъ Байронъ, отецъ поэта. Про него разсказываютъ, что онъ убилъ на дуэли своего друга и сосда Chatwortlda въ комнат, слабо освщенной свчей и безъ свидтелей,— условія, придающія этой дуэли видъ преступленія. Весьма похожій на своего дядю Джэка Байрона, онъ заслужилъ своимъ коварствомъ прозвище ‘mad Jack’. Необузданный и развратный съ дтства, онъ соблазнилъ маркизу Carmarthen, онъ очень молодымъ женился на лэди Conyers. Поздне онъ вступилъ во второй бракъ съ миссъ Гордонъ, весьма богатой, но не внушавшей ему особеннаго расположенія, особой. Промотавъ приданое своей жены до послдняго пенса, онъ бросилъ ее вмст съ сыномъ. Посл разрыва, у него хватило еще смлости написать жен, прося прислать гинею. Изъ ненависти къ сыну, онъ разорилъ семью и незаконно передалъ часть родового имущества. Не установлено съ полною точностью, что онъ покончилъ самоубійствомъ, Байронъ, однако, неоднократно разсказывалъ въ Harrow, что его отецъ, котораго онъ считалъ помшаннымъ, самъ прекратилъ свою жизнь.
Зловщему генеалогическому древу съ отцовской стороны, вроятно, соотвтствовало и родство со стороны матери, хотя наши свднія не восходятъ дале двухъ поколній. Извстно, что отецъ матери лорда Байрона былъ подверженъ приступамъ меланхоліи, въ припадк которой повсился. Дочь его, Gordon Cathe, мать поэта, была столь не сдержанна, что въ моменты гнва рвала на себ платье. Она доходила до такого изступленія, что казалась безумною. Ея этическое чувство, повидимому, также не было особенно возвышеннымъ: она не стыдилась осмивать хромоту своего сына и, какъ говоритъ Дизраэли, легко доходила до опьяненія.
Генеалогія предковъ лорда Байрона изобилуетъ самоубійцами, душевнобольными, утратившими нравственное чувство, необузданными и развратными,— эта галлерея лицъ, въ которой, по замчанію Рибо, сосредоточены вс условія, исключающія гармонію характера и домашнее спокойствіе: нтъ поэтому ничего удивительнаго въ томъ, что первые симптомы плачевной психопатической наслдственности проявились у Байрона въ такомъ возраст, когда вншнія условія еще не успли-бы оказать воздйствія. Увряютъ, что лордъ Байронъ родился съ природнымъ сокращеніемъ Ахиллесовыхъ сухожилій. Ахиллесово сухожиліе правой стороны,— добавляетъ Jeafferson, оказалось обращеннымъ внутрь и было сокращено до такой степени, что поэтъ никогда не могъ поставить ноги, чтобы она вся соприкасалась съ землей. Трудно ршить, явилось-ли это сокращеніе Ахиллесова сухожилія результатомъ спинного паралича, ускользнувшаго, какъ это иногда бываетъ, отъ вниманія родителей, или-же было прирожденнымъ. Первое предположеніе представляется боле вроятнымъ, если принять въ соображеніе краткое описаніе уродливости ногъ Байрона, приводимое Erlawney {Wisleeh.— The insanity of genius. London, Ward ef Downey, 1893.}, который, побуждаемый любопытствомъ, обнажилъ въ гробу ноги поэта. ‘Об конечности,— разсказываетъ онъ,— имли видъ палицы, правая ступня была боле искривлена и правая нога казалась короче’. Вспомнивъ, что при паралич у дтей одна изъ нижнихъ конечностей обыкновенно подвергается большему искаженію, чмъ другая, и что искривленіе ноги внутрь (pied quinvorus) само по себ весьма часто, мы склоняемся къ признанію предположенія о паралич довольно основательнымъ.
Сопутствуя проявленіямъ тлеснаго вырожденія, злополучное наслдіе сказалось въ душевной области у лорда Байрона уже въ первые годы дтства, въ вид болзненной чувствительности. Десяти лтъ, въ Абердин, посщая начальную школу, Байронъ до такой степени влюбился въ одну двочку, Мэри Доссъ, одаренную преждевременно развитыми голосомъ и формами, что проводилъ безсонныя ночи, онъ любилъ гулять съ ней, ласкать ее и, если его разлучали съ ней, чувствовалъ себя глубоко огорченнымъ. Поздне, двнадцати лтъ, во время каникулъ въ Harrow, онъ влюбился въ другую молодую двушку, Margaret Parker, которой, подъ именемъ Тирсы, посвятилъ много стихотвореній. Едва вступивъ въ юношескій возрастъ, 16-ти лтъ, онъ почувствовалъ страстное влеченіе къ Mary Chatworth. Извстіе о свадьб Мэри Доссъ поразило его до такой степени, что онъ упалъ почти въ конвульсіяхъ. ‘Моя мать,— разсказываетъ Байронъ въ своихъ автобіографическихъ запискахъ,— имла обыкновеніе посмиваться надъ этимъ романомъ дтства. Много времени спустя,— мн было тогда 16 лтъ,— она мн сказала однажды: ‘Ахъ, Байронъ, я получила письмо отъ миссъ Alhericombrie изъ Эдинбурга. Ваша бывшая возлюбленная, Мэри Доссъ, вышла замужъ’. Чтоже я отвтилъ ей? Я, право, не въ состояніи уяснить себ и дать отчетъ въ чувствахъ, которыя овладли мной тогда. Знаю только, что со мной произошли судороги, которыя произвели такое впечатлніе на мою мать, что, когда я поправился, она избгала упоминать при мн объ этомъ предмет, довольствуясь разговорами со своими подругами’.
Ненормальность въ чувствованіяхъ проявлялась также въ отношеніяхъ къ товарищамъ. Обучаясь въ Harrow, онъ испытывалъ страстную привязанность къ товарищамъ. ‘Дружба, въ міру являющаяся едва чувствомъ, превращается въ страсть за оградой монастыря’,— афоризмъ этотъ, заимствованный у Мармонтеля, внесенъ Байрономъ въ записную книжку по отъзд изъ Harrow. ‘Мои школьные друзья,— писалъ онъ въ своемъ автобіографическомъ дневник,— внушали мн глубокую страсть. Я не знаю, сохранилась-ли хотя одна изъ нихъ до настоящаго времени: для того, чтобы удостовриться въ этомъ, мн нужно, чтобы кого-нибудь изъ нихъ скосила смерть. Я знаю только, что страстная дружба къ лорду Clark зародилась одною изъ первыхъ и продолжалась дольше остальныхъ, ее ослабило лишь разстояніе. Каждый разъ, когда въ моемъ присутствіи произносятъ имя Clark, сердце мое бьется сильне, я замчаю это даже теперь, и пишу его ad infinitum’.
Импульсивность, перешедшая къ Байрону, какъ съ отцовской, такъ и съ материнской стороны, проявилась столь-же рано, какъ и остальныя уклоненія отъ нормальныхъ чувствованій. Самъ поэтъ подтверждаетъ это въ одномъ изъ своихъ дневниковъ: ‘Я ни въ какомъ отношеніи нисколько не отличался отъ остальныхъ дтей,— кром приступовъ гнва: тогда я превращался въ сущаго чорта. Однажды (во время одного изъ моихъ припадковъ молчаливаго изступленія) у меня вырвали ножъ, который я схватилъ съ обденнаго стола лэди Б. (я обдалъ всегда раньше) и приставилъ къ моей груди, это было какъ разъ передъ смертью покойнаго лорда Байрона’. Онъ, подобно своей матери, въ моменты изступленія рвалъ на себ одежду, эти гнвные припадки повторялись столь часто, что сестра поэта дала ему прозвище ‘baby Byron’.
Періоды отрочества и юношества проходили такимъ образомъ бурно, среди продолжительнаго напряженія чувствованій, на зар молодости, въ Trinity College, столь-же преждевременно проявляется наклонность къ нравственному распутству. Страсть къ игр захватываетъ его съ такою силой, что поэтъ по цлымъ ночамъ, до четырехъ часовъ утра, не можетъ оторваться отъ азартной игры. ‘Я не обладалъ,— пишетъ онъ,— ни самообладаніемъ, ни благоразуміемъ, ни расчетомъ, я просто наслаждался развлеченіемъ, которое мн нравилось’. Но, мало по малу, поэтъ отъ увлеченія игрой перешелъ къ потребленію крпкихъ напитковъ, затмъ имъ овладла страсть къ морфію и табаку. Изъ спиртныхъ напитковъ онъ предпочиталъ brandy, пилъ лауданъ огромными дозами. Подчиняясь обычной участи людей, отравляющихся опіумомъ, онъ не переставалъ всю жизнь поглощать наркотическія вещества. Въ 1821 г. онъ такъ уже втянулся въ пагубную привычку, что писалъ къ Муру: ‘Я могу принимать много даудана, не ощущая никакихъ послдствій’.
Никакой психіатръ не удивится, если отъ одного дйствія разнородныхъ ядовъ обнаружится умственное разстройство, пока оно выражалось, однако, еще не вполн отчетливо. Байронъ съ большимъ увлеченіемъ женился на миссъ Milbranche, но вскор-же посл свадьбы жена Байрона замтила рзкую перемну въ характер поэта. Всего три или четыре мсяца тому назадъ онъ выказывалъ себя счастливымъ въ ея обществ, теперь-же стадъ постоянно оскорблять ее, хотя жена продолжала обращаться съ нимъ чрезвычайно любовно. Цинизмъ Байрона доходилъ до того, что онъ съ полною искренностью уврялъ жену, будто ненавидитъ ее со времени свадьбы, и, собственно, женился на ней лишь изъ ненависти и изъ жажды мщенія.
У человка, подобно Байрону, воспитаннаго среди утонченнаго тщеславія англійской аристократіи, вполн естественно должно было возникнуть сильное желаніе имть наслдника своимъ богатствамъ, однако, онъ выражалъ это желаніе игрою словъ столь вульгарныхъ, что для слуха его жены они не могли не казаться обидными: ‘Juno Lucina,— восклицалъ онъ,— fac opera или, врне,— opes!’ А между тмъ, какъ замчаетъ Jeafferson,— письма Байрона до и посл свадьбы, вс обстоятельства, при которыхъ онъ послдовалъ за своей женой, очевидное проявленіе гармоніи ихъ темпераментовъ во время перваго періода супружеской жизни — безусловно доказываютъ, что онъ любилъ ее: немудрено, что даже у такого профана въ медицин, какъ жена Байрона, возникло подозрніе о тяжеломъ недуг, поразившемъ умственныя способности ея мужа. Она даже обратилась къ врачамъ съ шестнадцатью вопросами касательно психическаго состоянія Байрона, вопросы остались не оглашенными (Nisbet). Къ несчастью, психіатрія той эпохи пребывала еще въ слишкомъ зачаточномъ состояніи, чтобы сужденія врачей могли претендовать на серьезное значеніе. Кончилось тмъ, что поэта осмотрлъ аптекарь Лемоню, признавшій разстройство умственныхъ способностей несомнннымъ, болзнь, но мннію аптекаря, была вызвана отчасти истощеніемъ силъ, вслдствіе переутомленія мозга, частью-же страданіями печени. Врачъ Вашіе, съ которымъ посовтывалась поздне лэди Байронъ, также утверждалъ, что разсудокъ поэта поврежденъ. Боле тонкимъ знатокомъ человческаго духа, чмъ тогдашніе врачи и аптекари, выказала себя любовница Байрона, лэди Каролина Ламбъ, считавшая поэта ‘безумнымъ, злымъ и опаснымъ для окружающихъ’.
Посл разрыва съ женой, Байронъ погрузился въ самый разнузданный развратъ. Подобно странствующимъ рыцарямъ и искателямъ приключеній, поэтъ не можетъ успокоиться ни въ какой стран, перезжаетъ съ мста на мсто, не зная ни отдыха, ни покоя. Въ Швейцаріи онъ возобновилъ прежнюю связь съ Кларой Клермонъ, отъ которой имлъ дочь, умершую поздне въ Баньякавалло. Въ Венеціи онъ захворалъ, заразившись маляріей, но преобладающимъ симптомомъ, повидимому, оказалось тяжелое нервное истощеніе, причиненное чрезвычайнымъ возбужденіемъ во время карнавала, въ водоворотъ котораго Байронъ погрузился съ необузданнымъ неистовствомъ. Посл карнавала въ Венеціи (1817), Байронъ писалъ къ Murry: ‘болзнь моя есть родъ легкой лихорадки, вызванной тмъ, что мой пасторъ и учитель Джексонъ называлъ: чрезмрно расходовать самого себя’. Распутство поэта именно въ Венеціи достигло апогея и постепенно онъ спустился до самыхъ низменныхъ связей. Во всей исторіи литературы трудно подыскать что-либо столь низменное и столь удручающее нравственное чувство, какъ признанія объ удовольствіи, которое доставляли Байрону разговоры съ своей любовницей Маріанной Легати, по словамъ Jeafferson’а, эти признанія, исходя изъ устъ самаго зауряднаго праздношатая лондонскихъ улицъ, принудили-бы людей, уважающихъ себя, зажать свои уши. Нкоторыя изъ его выходокъ были весьма извстны, о другихъ-же знали лишь такія лица, какъ Флетчеръ и Гопнеръ, которые были поставлены въ исключительную возможность вблизи присматриваться къ распутству Байрона. Его гаремъ, расположенный на большомъ канал, гд онъ принималъ доступныхъ женщинъ, стекавшихся изъ домовъ рабочихъ и крестьянскихъ хатъ, содйствовалъ распространенію въ Англіи скандальной репутаціи поэта. Вино уже не удовлетворяло его, онъ такъ пристрастился къ спиртнымъ напиткамъ, что у него стали проявляться очевидные признаки опаснаго и хроническаго отравленія алкоголемъ. Необузданность темперамента сказывалась съ каждымъ днемъ явственне, измнился даже голосъ, этотъ столь сладкозвучный прежде голосъ, что,—какъ замчаетъ Jeaffreson,— дти останавливались, заслушавшись его. Почеркъ Байрона сдлался до такой степени неразборчивымъ, что самые опытные наборщики не могли справиться съ его рукописью.
Наконецъ, къ усиливающемуся ожирнію присоединились симптомы опаснаго разстройства дятельности желудка: кусокъ бисквита или хлба причинялъ ему боли и корчи. Ничтожнаго повода было достаточно, чтобы довести его до вспышки грубаго гнва, въ это именно время, ослпленный неистовымъ безуміемъ, онъ бросилъ на полъ и разбилъ свои любимые часы. Байронъ обрушился съ почти маніакальнымъ изступленіемъ на офицера папской гвардіи, продавшаго ему дурную лошадь и вызвалъ его драться на пистолетахъ и шпагахъ.
Въ театр, на представленіи ‘Mirra’ Альфіери, съ Байрономъ произошелъ припадокъ, который Jeafferson называетъ проявленіемъ ‘истеріи’, врядъ-ли можно сомнваться, что это былъ припадокъ бдой горячки, delirium tremens.
Въ послднемъ и самомъ извстномъ изъ своихъ романовъ, въ связи съ графинею Гамба-Гвиччіоли изъ Равенны, Байронъ поступалъ совершенно такъ-же, какъ раньше, въ ршеніяхъ своихъ онъ не проявляетъ никакой твердости, придавая вмст съ тмъ своимъ отношеніямъ нсколько вульгарный характеръ. До безумія влюбившись въ графиню, поэтъ внесъ раздоръ въ ея супружескую жизнь, но едва прошло нсколько времени, какъ онъ уже томится скукой и хочетъ вернуться въ отечество. Нершительность овладваетъ имъ, Hoppner основательно говоритъ, что колебаніе — послдовать-ли за графиней въ Равенну или возвратиться въ Англію — могло разршиться въ зависимости отъ всякаго пустяка, отъ потери полу-пенни. Байронъ ршился-таки послдовать въ Равенну. Однако, въ дневник его (1820 г.) замчено: ‘Графиня Т. Г. желаетъ развестись съ мужемъ, вопреки желанію тхъ, которые отговаривали ее и старались воспрепятствовать’. Слова эти ясно свидтельствуютъ, что Тереза уже утратила вліяніе на поэта. Не прошло семи мсяцевъ со времени изданія постановленія о развод графини съ ея мужемъ, какъ Байронъ сталъ раскаиваться, что вступилъ въ эту связь, и началъ выражать свое неудовольствіе. Онъ жалуется въ своемъ дневник на ея безумную затю судиться съ мужемъ. А между тмъ, кто поврилъ-бы этому, прочитавъ письмо, написанное къ графин незадолго до разрыва съ ней? ‘Дорогая Тереза, я прочелъ эту книгу (Fragments des penses de Corinne) въ вашемъ саду, о любовь моя! Вы были въ отсутствіи, въ противномъ случа я не могъ-бы читать, это моя любимая книга, авторъ былъ однимъ изъ моихъ лучшихъ друзей. Вы не поймете этихъ англійскихъ словъ и другіе также не поймутъ ихъ, вотъ почему я не набросалъ ихъ по-итальянски: но вы узнаете почеркъ писателя, любящаго васъ страстно, и угадаете, что, читая принадлежащую вамъ книгу, онъ могъ думать лишь о любви. Въ этомъ слов, прекрасномъ на всхъ языкахъ,— оно должно быть прекраснымъ и на вашемъ, мой ангелъ,— заключена вся моя жизнь въ настоящемъ и навсегда. Я чувствую, что здсь существую, и боюсь жить гд-либо въ другомъ мст, ршеніе зависитъ отъ васъ, моя участь связана съ вами, а вы — женщина 17-ти лтъ и уже два года, какъ вышли изъ монастыря. Я жаждалъ-бы всмъ сердцемъ, чтобы вы оставались здсь, или, по меньшей мр,— встртить васъ не въ узахъ брака. Но теперь все это слишкомъ поздно, я васъ люблю и вы мн отвчаете, по крайней мр, вы говорите и дйствуете такъ, какъ если-бы любили меня, во всякомъ случа это большое утшеніе. Но я люблю васъ больше, чмъ когда-либо, и не могу перестать любить васъ: вспоминайте иногда обо мн, когда Альпы и океанъ разлучатъ насъ, чего не случится, если только вы сами не пожелаете этого’.
Въ дйствительности неуравновшенность чувствованій проявлялась еще во время первыхъ двадцати-пяти лтъ жизни, когда алкоголизмъ еще не измнилъ темперамента Байрона, дтство и ранняя молодость поэта отмчены необузданными и преждевременными страстями, вспыльчивостью, влюбчивостью, при чемъ новое увлеченіе никогда не заставляло безслдно забыть предыдущее, глубокою воспріимчивостью ко всякимъ чувственнымъ ощущеніямъ, склонностью къ обморокамъ по самому ничтожному поводу. Воспріимчивость и присущая ему въ слабой степени способность сопротивленія не только придавали его натур женственныя черты, но и длали его до такой степени непостояннымъ въ проявленіяхъ любви, что Jeaffreson не безъ основанія утверждаетъ, будто ни одна женщина не подчинила себ Байрона.
Разстройство душевныхъ способностей поэта выражалось не въ одной лишь сфер чувствъ, необычайное тщеславіе и чудовищное самомнніе, не примирявшееся съ самой скромной критикой, не позволяли ему соблюдать, при оцнк себя, никакой мры. Ревниво заботясь о вншности, онъ ужасался тучности и стыдился своей уродливой ноги. Онъ завидовалъ слав Шекспира и чувствовалъ себя униженнымъ ею, онъ ршился даже сказать лэди Блессингтонъ, что Шекспиръ обязанъ одною половиной своей популярности низкому происхожденію, а другою половиной — разстоянію, отдляющему его отъ XIX вка. Байронъ доходилъ до того, что называлъ всхъ англійскихъ поэтовъ, за исключеніемъ, конечно, Попа и себя, сущими варварами!
Отсутствіе самокритики, подобное пробламъ и частичной анестезіи въ области чувствъ, свидтельствуютъ о врожденномъ умственномъ разстройств и дегенеративныхъ наклонностяхъ въ характер поэта. Наклонности эти открыто проявились въ поступкахъ лишь поздне, во время, такъ сказать, второго періода жизни Байрона, начиная съ двадцатилтняго возраста: личныя и эстетическія пристрастія выразились тогда гораздо ярче. Ослабленіе воли, постепенная утрата всякаго альтруистическаго чувства, забвеніе собственнаго достоинства, охлажденіе къ семь, постоянная безпричинная измнчивость настроеній (онъ то оскорбляетъ жену, то на слдующій-же день проситъ у нея прощеніе),— представляютъ картину явленій, развивающихся съ большею или меньшею быстротой у алкоголиковъ и потребителей опіума. Болзненныя явленія достигаютъ высшей степени во время пребыванія Байрона въ Венеціи, когда страсть къ спиртнымъ напиткамъ вызвала симптомы опаснаго разстройства пищеваренія, поврежденіе голосовыхъ связокъ и такое дрожаніе рукъ, что почеркъ его стадъ совершенно неразборчивымъ. При этомъ, конечно, геніальная мощь мыслительныхъ способностей и высокое развитіе шли рука объ руку съ проявленіями извращенности, упуская изъ вида необходимость принимать въ соображеніе эти два существенныхъ этіологическихъ момента, лица, интересовавшіяся біографіей Байрона, запутывались въ боле или мене странныхъ предположеніяхъ, стараясь объясните, напримръ, манію поэта клеветать на себя въ пасквиляхъ.
Байронъ былъ способенъ лгать изъ ревности, досады или злобы, напримръ, увряя жену, что онъ никогда не любилъ ея, а женился лишь изъ мести. Отношенія его къ окружающимъ никогда не отличались особенною искренностью, но, тмъ не мене, недостатокъ искренности былъ скоре кажущимся, чмъ дйствительнымъ. Врожденная запальчивость, длавшая его слишкомъ честнымъ для составленія карьеры посредствомъ лицемрія, совмщалась съ неустойчивостью въ мысляхъ и чувствахъ, имвшею видъ неискренности и вызывавшею соотвтствующія послдствія. Подобный человкъ можетъ измнить на часъ, лицемрить въ теченіе одного дня, но не выдержитъ недли. Обладая такимъ характеромъ, Байронъ быстро переходилъ отъ любви къ ненависти, отъ гнва къ жалости, отъ суровости къ сердечной благосклонности. По отношенію къ своей жен, онъ мгновенно переходилъ отъ великодушія къ низменной и коварной вражд.
Ничмъ инымъ, кром вліянія хроническаго алкоголизма и эпилепсіи, нельзя также объяснять нкоторыхъ столь ненормальныхъ дйствій поэта, что на нихъ принуждены были обратить вниманіе лица, приближенныя къ нему. Въ настроеніи его чередовались періоды то преувеличенной веселости, то продолжительной меланхоліи, что нердко замчается у алкоголиковъ и эпилептиковъ. Jeaffreson разсказываетъ, что на пути изъ Генуи въ Грецію поэтъ по временамъ проявлялъ веселость, напоминавшую мимолетные солнечные лучи въ апрльскихъ сумеркахъ. Байронъ легко впадалъ въ отчаяніе и малодушіе романтической скорби. ‘Часто, во время путешествія изъ Генуи въ Грецію,— писалъ Hamilton Browne полковнику Стэнгону, я наблюдалъ, какъ лордъ Байронъ, посл самой шумной веселости, вдругъ становился задумчивымъ, глаза его наполнялись слезами, вроятно, подъ вліяніемъ какого-нибудь горестнаго воспоминанія. Въ такихъ случаяхъ, онъ обыкновенно вставалъ и удалялся въ уединеніе своей каюты’.
Повидимому, вполн основательна догадка, что слдуетъ приписать именно дйствію алкоголя припадокъ въ вид приступа падучей, поразившій Байрона въ Греціи, однажды вечеромъ, посл рзкаго спора съ суліотами, во глав которыхъ стадъ поэтъ. Флетчеръ въ одномъ изъ писемъ утверждаетъ, что припадокъ продолжался четверть часа. Байронъ, лишившись на нсколько мгновеній сознанія, воскликнулъ, придя въ чувство: ‘Знайте меня, не думайте, что я боюсь смерти, я ея не боюсь’.
Роковое вліяніе наслдственности, котораго не могъ изгладить геній поэта, распространилось на потомство и погубило весь родъ, угасшій въ лиц его племянника, Ноэля Байрона, умершаго среди расцвта молодости, 26 лтъ.
Въ обоихъ этихъ случаяхъ мы имемъ дло не со случайнымъ душевнымъ заболваніемъ, которое произошло въ зрломъ возраст и можетъ быть приписано воздйствію житейскихъ несчастій, излишествъ или переутомленія: помшательство Тассо и Байрона родилось на свтъ вмст съ ними.