Политико-Экономическіе этюды. Евгенія де-Роберти. Спб. 1869 г.
Политико-Экономическіе этюды. Евгенія де-Роберти. Спб. 1869 г.
‘Дло’, No 8, 1869
Политико-Экономические этюды. Евгения де-Роберти. Спб. 1869 г, Де-Роберти Евгений Валентинович, Год: 1869
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Когда намъ попадается книга съ прогрессивнымъ образомъ мыслей, но такъ странно изложенная, какъ очерки г. де-Роберти, мы прежде всего задаемся вопросомъ: для кого она издана?
Въ настоящемъ случа нашему вопросу помогаетъ самъ авторъ. Въ предисловіи онъ говоритъ, что этюдъ ‘Политическая экономія и соціальная наука’ былъ написанъ имъ для ‘La Philosophie positive’ и помщенъ въ No 4 этого обозрнія за 1868 г.
Что же это значитъ? Отчего теперь такъ обыкновенно, что русскій человкъ пишетъ на иностранномъ язык? Примровъ уже много
Если бы пришлось изобразить средній интеллектъ каждаго народа сравнительнымъ чертежомъ, какъ изображаютъ земныя возвышенности, то гора русскаго ума не оказалась бы особенно высокой Въ этомъ несомннномъ факт лежитъ объясненіе большинства общественныхъ явленій русской жизни.
Всякій народъ устроиваетъ свою жизнь тмъ лучше, чмъ онъ умне, чмъ онъ больше знаетъ и на оборотъ, жизнь народа слагается тмъ неудовлетворительне, чмъ онъ ближе но уму и познаніямъ къ первобытному состоянію.
Громадное общественное значеніе позитивной философіи, явившейся во второй четверти ныншняго столтія, заключается именно въ томъ, что она констатировала и разъяснила зависимость общественнаго счастія отъ умственнаго элемента и указала наиболе совершенный методъ изслдованія соціальной жизни.
Въ этомъ же позитивномъ характер лежитъ причина успха ‘Исторіи’ Бокля, и то дйствительно громадное просвтительное вліяніе, какое она обнаружила на мыслящую часть русскаго общества.
Мы философовъ не знали и не привыкли читать. О. Контъ намъ неизвстенъ до сихъ поръ Но Бокль вполн ясенъ и понятенъ. Вотъ причина успха. Простымъ, доступнымъ изложеніемъ Бокля. измнилъ и исправилъ наше сужденіе, и то, что Контъ говоритъ о періодахъ умственнаго развитія человчества въ теоретической форм, Бокль разсказалъ въ образно-исторической.
Намъ теперь совершенно ясно, что теологическое и метафизическое мышленіе не заключаютъ въ себ элементовъ, на которыхъ можно бы построить прочное человческое счастіе и которыми можно было бы направить человческій, коллективный умъ на размышленіе въ направленіи дйствительнаго общественнаго блага. Бокль, такимъ образомъ, вышелъ для насъ популяризаторомъ позитивной философіи, а успхомъ его доказывается практически-полезная несомннность этого новаго ученія.
Но и популяризація Бокля стоитъ далеко выше средняго уровня русскаго ума. Какая нибудь сотня людей поняла его, тысяча прочитала не понявши, а все остальное и не читало.
При такомъ низкомъ состояніи русскаго интеллекта неизбжны два явленія: съ одной стороны наиболе упрощенная популяризація, съ другой, попытки работать въ умственной лабораторіи западноевропейской мысли.
Чтобы понять глубокую соціальную важность популяризаціи, нужно видть провинцію, тяготющую къ московскому центру. Вы тамъ столтіемъ назади противъ Петербурга.
Петербургскіе люди, и особенно литераторы, живутъ кружковой жизнію. Петербургъ для нихъ обсерваторія, или очень высокая гора, отъ подножія которой и до горизонта разстилается дйствительная Россія. Какъ она живетъ и что ей нужно, они знаютъ только около. Поэтому они не себя переносятъ на Россію, а Россію на себя. Они дйствуютъ, какъ разъ обратно тому методу, которымъ велитъ руководствоваться позитивное міровоззрніе. Они возводятъ свой личный индивидуализмъ въ нравственное обязательство и считаютъ дйствительно-необходимымъ и полезнымъ для всей Россіи то, что оказывается необходимымъ, полезнымъ и понятнымъ ихъ кружку. Этимъ путемъ придутъ только къ полному разъединенію. Петербургъ и провинція начнутъ наконецъ аукаться врозь, не понимая другъ друга.
Современная петербургская журналистика представляетъ блистательный фактъ непониманья того, что она длаетъ. Журналистика совсмъ потеряла почву и перестала быть прогрессивной. Вставъ еще недавно на почву позитивизма, она сошла теперь съ нея и снова укрылась въ метафизическихъ дебряхъ.
Есть, напримръ, у насъ журналъ, называющійся ‘Встникомъ Европы’, журналъ очень распространенный и уважаемый престарлыми людьми. Но какой Европы онъ встникъ? Ныншней?— Нтъ, Европы какой-то несуществующей, архивной, чуждой современнаго историческаго момента и ничего недлающей для умственнаго прогресса. Въ другихъ журналахъ мы находимъ ту же безсознательную смсь стараго, совершенное отсутствіе вполн выясненной программы и направленія.
А наши ежедневныя газеты? Отдлъ ежедневныхъ извстій — вотъ вся ихъ сущность. И если бы они задались исключительно такой программой — говорить противъ нихъ было бы нечего. По они хотятъ встать выше, они забираются въ область теоретическихъ соображеній — и тутъ-то он являются орудіями не прогресса, а регресса.
Мн бы очень не хотлось задвать ничьего авторскаго самолюбія и переносить вопросъ на личную или полемическую почву. По для уясненія своей мысли, я долженъ вдаться въ нкоторыя подробности.
Позитивная философія вполн возвела въ сознаніе и доказала тотъ фактъ, что благо людей соразмрно ихъ собственной умственной сил! Что такое литература, какъ не лабораторія человческой мысли, какъ не источникъ, поэтому, людскаго счастія?
На всякаго литератора нелитераторы смотрятъ обыкновенно съ какимъ-то благоговніемъ къ его авторитету и даже съ затаеннымъ страхомъ, предполагая въ литератор несуществующую умственную, наставительную, уясняющую и впередъ ведущую силу. И представители народной интеллигенціи, стоящіе на литературной арен, очень хорошо понимаютъ свое почетное положеніе, они гордятся имъ и въ то же время не сознаютъ его.
Беллетристы, напримръ, хотятъ черпать все изъ своего собственнаго непосредственнаго творчества. Блинскій, неуспвшій сказать своего послдняго слова, утвердилъ на долгое время эту ошибочную мысль своимъ пристрастнымъ тяготніемъ къ тому, что онъ звалъ художественностію.
Русскіе беллетристы воображаютъ поэтому, что достаточно имть способность наблюдательности и способность образнаго изложенія, чтобы считать себя дятелемъ на умственно-прогрессивной арен. Но это ошибка. Мы видимъ замчательныхъ глупцовъ, но пишущихъ образно, пользующихся поэтому большою извстностію въ кругу неразвитыхъ читателей, и служащихъ лишь орудіемъ темнаго, влекущаго назадъ умственнаго растлнія.
Совершенно такую же темную силу, недостойную своего собственнаго самомннія, изображаетъ большинство нашихъ русскихъ фельетонистовъ и авторовъ передовыхъ газетныхъ статей. Въ нихъ дйствуетъ лишь способность боле или мене заманчиваго и образнаго изложенія, но недостаетъ основного элемента, въ которомъ лежитъ источникъ литературной силы и интеллектуальнаго вліянія знанія, того знанія, которымъ вся предшествующая жизнь человчества подвела итогъ своей умственной дятельности.
Отъ этого вся наша современная журналистика является какой, то ребяческой потхой, красивой, боле или мене завлекательной, формой безъ ядра и содержанія.
Не этому длу должны мы служить, если мы понимаемъ, чему мы служимъ. Чтобы быть литературнымъ дятелемъ, нужно стоять на высот современной мысли и проводить эту мысль въ боле или мене теоретической популярной форм въ массу читателей или объяснять, съ высоты той же мысли, свершающіеся предъ нашими глазами факты и явленія, безъ подобнаго объясненія непонятные. Вотъ въ чемъ сущность программы каждаго литературнаго органа и дятельность писателя, претендующаго на интеллектуальное представительство.
Но гд же подобное знаніе? Какой фельетонистъ и беллетристъ удовлетворяютъ подобному требованію? А между тмъ вс пишутъ и вс ихъ читаютъ. Никто не идетъ въ критики и публицисты безъ знанія, а въ беллетристы идетъ всякій, думающій, что для такого пустого дла ненужно ничего, кром вдохновенія. И вотъ вдохновенный пророкъ, владющій скуднымъ запасомъ нкоторыхъ общихъ отжившихъ выводовъ, громоздитъ въ своихъ фельетонахъ, передовыхъ статьяхъ и романахъ дедукціи, насилуя представляемые ему жизнію факты.
Не такую роль возлагаетъ на литератора его общественное служеніе. Онъ наставникъ и руководитель народа, для котораго онъ пишетъ. Онъ проводникъ новыхъ знаній, онъ свтъ, обобщающій факты. Онъ популяризаторъ въ обширномъ и общеполезномъ смысл этого слова. Гд же наша популяризація, гд же наше прогрессивно-интеллектуальное служеніе обществу?
Отчего Сеньковскій, несмотря на вс свои способности, изображаетъ такое ничтожество въ глазахъ русскаго прогресса? Только потому, что онъ былъ литературнымъ скоморохомъ, но никогда не возвышался до степени дйствительно-полезнаго интеллектуальнаго дятеля.
Въ исторіи человческихъ знаній наступилъ уже моментъ, когда масса собранныхъ фактовъ потребовала ихъ обобщенія и создала сознаніе необходимости новой, невдомой до того времени человчеству, науки — соціологіи
Вс усилія отдльныхъ мыслящихъ людей должны быть направлены на этотъ новый путь изслдованія, вся интеллектуальная работа должна идти въ этомъ направленіи. А между тмъ что представляетъ наша журналистика? Она изображаетъ собою какъ разъ разъдающій, а не концентрирующій русскую мысль элементъ. Она. пугаетъ общество несуществующими призраками и въ элементъ благоразумія возводитъ не успокаивающее научное міровоззрніе, не прогрессивный фатализмъ, а напротивъ взглядъ назадъ, теорію регресса, возвращеніе къ тому, что самою жизнію оказалось непригоднымъ, и что вполн противодйствуетъ исходной точк современныхъ русскихъ реформъ.
Послднее русское умственное движеніе было вызвано сознаніемъ нашей экономической несостоятельности, поэтому понятно, что прогрессивный русскій умъ сталь думать въ экономическомъ направленіи. Какіе вопросы занимали нашихъ мыслящихъ людей, о чемъ толковалось въ обществ и въ литератур? Можно сказать: исключительно объ экономическихъ вопросахъ. Литература популяризировала экономическіе вопросы, общество думало и поучалось.
Въ лабораторіи русской мысли кипла тогда сильная и спшная работа, моментъ былъ важный, торжественный. Все., что добылъ Западъ путемъ опыта и размышленія, было сообщено русскому обществу.
Не отъ литературы зависло заставить принять ту или другую истину, ту или другую очевидность. Литература длала только выставку истинъ и теорій, а выборъ завислъ отъ общества.
Общество и литература, вполн поглощенныя экономическимъ мышленіемъ, кажется, и не подозрвали, что кром экономическихъ существуютъ на свт и другіе вопросы. Образованной Россіей овладла экономическая горячка и всякій вопросъ получалъ важность лишь настолько, насколько входила въ него экономическая сущность. Спасеніе видлось только въ экономизм и въ экономическихъ теоріяхъ. Начались даже попытки самостоятельныхъ приложеній нкоторыхъ теорій къ практик жизни.
Но отдавшись экономическому мышленію и думая только въ немъ одномъ найти свое спасеніе, русское общество, а съ нимъ и вся литература, становились на путь неизбжнаго разочарованія. Кери говоритъ, ‘что предметъ политической экономіи составляетъ не дйствительный человкъ, а воображаемое существо, дйствующее подъ вліяніемъ самой слпой страсти и посвящающее всю свою энергію на достиженіе предмета, столь неопредленнаго но самому существу своему, что во всхъ извстныхъ книгахъ не найдется такого опредленія его, которое могло бы удовлетворить самое невзыскательное жюри изъ экономистовъ.’ И дйствительно, богатство экономистовъ и достиженіе его сдлалось новымъ русскимъ богомъ — человкъ изчезъ.
А что такое богатство, отчего оно зависитъ, какъ оно дается? И тутъ выручаетъ насъ снова позитивное міровоззрніе. Богатство есть знаніе, матеріальное благосостояніе есть только результатъ накопленія умственныхъ силъ, оно не больше, какъ прикладное послдствіе.
Экономическое развитіе народовъ шло всегда паралельно запасу ихъ знаній и умственной сил. Отъ этого мы видимъ, что раньше всего на экономической арен человчества является торговля. У самыхъ дикихъ народовъ, незнающихъ ни ремесленности, ни фабрикаціи, торговля процвтаетъ, ибо для производства ея не требуются вовсе сильныя соображенія, а самыя ограниченныя знанія. У насъ повторяется тоже явленіе. Россія уже при московскихъ князьяхъ была страной торговой и своими торговыми способностями изумляла иностранцевъ. Но чмъ она торговала? Только тмъ, что водилось готоваго въ ркахъ и лсахъ и тмъ, что длали другіе, боле знающіе народы.
Въ этотъ первый періодъ умственнаго развитія человчество еще не владетъ тми знаніями свойствъ матеріи и законовъ природы, которыми создается экономическая производительная дятельность, требующая приложенія механическихъ и химическихъ законовъ. Отъ этого экономическій трудъ ограничивается самыми грубыми производствами, торговлей и соприкасающимися къ ней учрежденіями, нетребующими спеціальныхъ научныхъ знаній, какъ, напримръ, кредитныя мропріятія.
Если бы Россія изображала собою страну вполн изолированную, какъ, напримръ, Китай, то въ настоящій моментъ мы видли бы ее на этой первой стадіи экономическаго развитія. У насъ не было бы ничего, кром торговли и организаціи кредитныхъ отношеній.
Но обстоятельства историческія сложились иначе и, попавъ въ семью европейскихъ народовъ, мы подчинились закону нравственнаго эндосмоса. Къ намъ пришли механическія и химическія знанія и положилось начало научной обработк русскаго сырья. Вотъ происхожденіе нашей фабричной и заводской дятельности.
Эта экономическая стадія составляетъ для насъ не больше, какъ результатъ вншняго вліянія, а не внутренней умственной зрлости. Вотъ почему такъ слаба наша производительность во всхъ тхъ случаяхъ, когда требуется знаніе сложныхъ физическихъ и химическихъ законовъ, а не простыя умственныя комбинаціи исключительно-мнового характера.
Желать увеличить свое собственное матеріальное благосостояніе вовсе не значитъ умть его увеличить. И мы переживаемъ теперь моментъ желанія, для удовлетворенія которому у насъ нтъ умнья. Какъ ни кинь, все клинъ. Каждый изъ насъ изболлъ надъ думаньемъ и передумываньемъ средствъ поставить себя въ лучшее положеніе, и ничего не выдумалъ. Мы созрли лишь стремленіями къ лучшему, но не средствами его достиженія. Въ этомъ заключается мучительная сторона нашего современнаго индивидуальнаго состоянія и причина того охлажденія, которое мы почувствовали къ экономическимъ теоріямъ. Мы думали сгоряча, что довольно узнать какую нибудь хорошую экономическую теорію, чтобы найти свой комодъ полнымъ самаго тонкаго блья, Въ гардероб усмотрть неисчерпаемый запасъ одянія фабрики Шармера, а въ кошельк — сотни червонцевъ, и не встртивъ осуществленія своихъ мечтаній махнули рукой, сказали, что все дичь и запли старую русскую заунывную псню.
И нельзя не согласиться, что кром нашей собственной односторонности другихъ виноватыхъ нтъ.
Матеріальное благосостояніе не составляетъ состоянія изолированнаго, которое можно создать совершенно независимо одними экономическими теоретическими соображеніями. Суммою знаній, а ничмъ инымъ, опредляется прогрессъ человчества. Физическими и химическими знаніями нельзя произвесть того, для чего требуется знаніе законовъ біологическихъ. Вотъ почему, дойдя до твердаго научнаго знанія одного порядка силъ природы и ихъ загоновъ, человчество немедленно прилагаетъ ихъ къ своей экономической дятельности, и въ тоже время, то, для чего требуются знанія, которыми оно еще не владетъ, остается нетронутымъ, неразвитымъ. Біологическіе законы трудне въ своемъ изученіи, чмъ законы химическіе и механическіе. Первыми наука еще не владетъ, она лишь усиливается ихъ опредлить. Въ этомъ и причина, почему фабричная и заводская промышленность дошли до такого замчательнаго развитія въ западной Европ, а земледліе, въ основ котораго лежатъ законы біологическіе, находится еще на очень низкой степени культуры.
Еще трудне, чмъ біологическіе законы, опредленіе законовъ соціальныхъ, которыми обусловливаются взаимныя отношенія людей. А безъ опредленія этихъ законовъ разв возможна вполн раціональная организація общества и взаимный обмнъ услугъ?
Что же удивительнаго, что порывы русскаго общества, думавшаго однимъ поверхностнымъ знакомствомъ съ экономической наукой достигнуть благополучія, получилъ такой отпоръ въ собственномъ незнаніи увлекавшихся къ идеалу людей?
И мы извинили бы это охлажденіе и разочарованіе людямъ, несчитающимъ себя пророками мысли и цивилизаціи, а пророкамъ, какими считаетъ себя русская литературная интеллигенція, извинить этого нельзя. Между тмъ не столько публика, сколько сами пророки упали духомъ. Пророки настроили свои лиры по иному камертону, и, разочаровавшись въ своихъ восторженныхъ стремленіяхъ, ршили въ своемъ ум, что все дичь, кром архивныхъ документовъ и неосмысленныхъ фактовъ. Пророки утвердились въ середин, для нихъ будущаго знанія нтъ, обманувшая ихъ экономическая наука не стоитъ разговоровъ, а о соціологіи они и не слыхали. Вотъ теперешній моментъ умственнаго состоянія нкогда прогрессивной русской интеллигенціи.
Но и тогда, когда экономизмъ былъ у насъ въ полномъ разгар, явились люди, желавшіе идти дальше. Эти люди придавали особенное значеніе естествознанію и указывали на него, какъ на спасительное знаніе по его фактической сущности, а еще боле спасительное по его методу изслдованія. Другими словами, это значило: господа., изучайте природу и ея законы, ибо безъ этого изученія вы не встртите удовлетворенія въ томъ немногомъ, что вы знаете изъ экономизма, и никогда не научитесь наблюдать и понимать правильно свою собственную жизнь. Высказывать подобныя мысли, значило пробивать новое направленіе. Но не такъ это легко, если нтъ для него подготовленной почвы. И вотъ мы видимъ, что во всхъ литературныхъ лагеряхъ забили тревогу и началось избіеніе каменьями неповинныхъ, точно они явились проповдниками антихриста и послдней минуты жизни. Попытки популяризаціи въ этомъ новомъ направленіи кончились ничмъ и наступилъ наконецъ моментъ общаго умственнаго затишья и полной литературной безхарактерности. Интеллектуальная Россія утратила свою физіономію.
Но такъ ли это съ Россіей неинтеллектуальной? Нужно или нтъ ей знать законы механики и химіи, чтобы встать во второй моментъ экономическаго развитія и усвоить себ знанія для разработки русскаго сырья? Нужно или нтъ ей знать біологическія измненія матеріи, чтобы создать раціональное земледліе, котораго у насъ не существуетъ? Нужно ли ей научиться размышленіямъ о томъ, отъ какихъ условій и знаній зависитъ наиболе удовлетворительная общественная нравственная организація и взаимныя общественныя отношенія? Не русскій геній разршаетъ вс эти вопросы и не онъ творитъ науку. Намъ предлагаютъ готовое, наша задача въ томъ, чтобы проводить, популяризировать знаніе и подготовлять русскую мысль къ его усвоенію, мы же не хотимъ длать даже и этого. А между тмъ, какое изумительное число періодическихъ изданій, какая страшная работа типографіямъ и бумажнымъ фабрикамъ! чистое толченіе воды, безслдное и безжизненное для общественнаго развитія.
А послушайте нашихъ умниковъ: они станутъ вамъ доказывать, что популяризація хороша для дтей, и что русское общество давно уже пережило гимназическій возрастъ. Во-первыхъ, гимназистомъ быть вовсе не оскорбленіе, а если это и такъ — все-таки лучше быть гимназистомъ, чмъ пнемъ. А во-вторыхъ, ни одно общество въ мір, какъ бы оно ни было цивилизовано, не можетъ перерости момента популяризаціи.
Наша бда въ томъ, что въ журналистик у насъ дйствуютъ и заправляютъ всмъ люди, которые обожглись на экономизм. Остановившись, они хотятъ остановить и всхъ. Свой умственный опытъ, свое личное мрило они желаютъ сдлать общимъ русскимъ масштабомъ.
Но знаніе не знаетъ этого масштаба, какъ не знаетъ личнаго масштаба коллективная жизнь. Отдльный человкъ останавливается въ своемъ развитіи, и наконецъ умираетъ,— общество никогда. Общество не только нуждается постоянно въ знаніяхъ, но и въ знаніяхъ вчно новыхъ. Школа ихъ не дастъ: она только кладетъ основанія и подготовляетъ молодой умъ къ ихъ воспріятію. Взрослымъ же людямъ ихъ дастъ наука и ея популяризація.
Россія до сихъ поръ еще никогда не творила пауки, знанія. Этимъ дломъ занимался другой боле цивилизованный міръ. Вся дятельность русскихъ интеллектуальныхъ представителей, какъ бы они ни были умны, заключалась исключительно въ популяризаціи и въ боле или мене правильныхъ и соотвтственныхъ нашимъ потребителямъ приложеніяхъ. Съ чего же вдругъ могла явиться въ нашей журналистик идея, что намъ ненужна популяризація, что мы выросли изъ нея? Что же вы станете давать и что вы скажете собственнаго? Намъ одного Конта на популяризацію, приложеніе и изслдованія въ указанномъ имъ направленіи достанетъ на сто лтъ.
Обратимъ вниманіе на дятельность западно-европейской мысли сравнительно съ дятельностію мысли русской. Каждая почта заваливаетъ насъ цлой кучей новыхъ книгъ на всхі. языкахъ и но всмъ отраслямъ знаній. Что же равносильнаго выставляетъ Россія? Повсюду въ западной Европ вы видите бьющую ключомъ, неудержимую умственную жизнь, миріады книгъ служатъ которой.-ишь вншнимъ проявленіемъ. А у насъ укажите этотъ бьющій ключъ. Течетъ себ скромно-журчащій ручеекъ, а мы не мене скромно думаемъ, что производимъ Ніагару!
Недостатокъ самостоятельной книжной литературы вовсе не случайность, которую можно измнить облегченіемъ изданія книгъ и затрудненіемъ журналистики. Это фактъ боле глубокаго смысла, надъ которымъ безсильно простое приказаніе.
Намъ нужны журналы не по привычк, а потому, что только журналы — посильно ечтеніе для нашего общества. Не капризомъ издателей создалась у насъ журнальная литература, а умственными силами и потребностями читающей и поучающейся публики. Книги, самостоятельные трактаты, философскія сочиненія съ серьезнымъ послдовательнымъ изложеніемъ — умственная пища для людей второго періода развитія, способныхъ думать самостоятельно. Для читателей, мене подготовленныхъ, долженъ быть журналъ и журнальная форма изложенія мыслей и знаній. Мы еще не скоро переживемъ этотъ моментъ и потому для насъ еще долго потребуется журнальная популяризація и журнальное подготовленіе русской мысли къ боле самостоятельной, независимой работ.
Въ смысл всего того, что мы говорили, мы придаемъ книжк г. де-Роберти съ одной стороны большое значеніе, съ другой, почти жалемъ о ея появленіи.
Значеніе ‘Политико-экономическихъ этюдовъ’ въ томъ, что въ нихъ впервые высказываются многія мысли русской обыкновенной публик, вовсе неизвстныя.
Книжка эта. переноситъ насъ въ иную область идеи, указанную Контомъ я перетряхиваетъ нкоторыя изъ старыхъ мыслей экономической школы, пользующейся у насъ до сихъ поръ репутаціей непогршимости.
По съ другой стороны, мы жалемъ, что она написана такимъ пріемомъ, какъ будто бы авторъ назначалъ ее не для русской публики, а для русскихъ мыслителей,
Авторъ говоритъ о трудахъ Конта. Кэри, Маркса, Шеффле такъ, какъ будто намъ извстны досконально ихъ произведенія, тогда какъ мы едва знакомы съ именами авторовъ. Для чего намъ отрывочная критика отдльныхъ положеній, когда у насъ не существуетъ цлаго представленія о трактуемомъ предмет?
Г. де Гоберти могъ бы оказать несомннную услугу русскому читающему міру, если бы изложилъ въ цлой связи — или журнальныхъ статей, что гораздо удобне для популяризаціи или пожалуй въ доступно написанной цлой книг — вс экономическіе вопросы съ позитивной точки зрнія. Ничего освщеннаго и пересмотрннаго вновь съ соціологической точки зрніи мы еще не имемъ, и у насъ преобладаютъ два порядка экономическихъ понятій, одинъ ужь очень старый, который не находятъ удовлетворительнымъ даже сами экономисты, другой, считаемый многими безвозвратно утопическимъ. Ихъ нужно проврить.
Жизнь идетъ впередъ. Людей шестидесятыхъ годовъ уже готовятся смнить другіе люди, за молодымъ поколніемъ тянется кверху уже поколніе подростающее, но наша журнальная литература ихъ игнорируетъ. Составленная изъ людей шестидесятыхъ годовъ, она знаетъ только своихъ однолтковъ, а тхъ, кто моложе, своими читателями не считаетъ. Что же длаютъ эти молодые? Они читаютъ старые журналы уже несуществующіе и разсуждаютъ о старыхъ вопросахъ, отъ которыхъ отлетлъ духъ современности. Такъ, по крайней мр, поступаетъ провинція. Вотъ для кого необходима популяризація идеи позитивной школы.
Не можемъ мы оправдать и сотрудничество русскихъ въ иностранныхъ журналахъ. Этому сотрудничеству могутъ быть два побужденія: или самолюбивое желаніе порисоваться предъ иностранцами или искреннее желаніе содйствовать прогрессу знанія. О самолюбимомъ побужденіи мы говорить не станемъ: въ защиту его сказать ничего нельзя, слдовательно оно безусловно нехорошо.
Но не можемъ мы оправдать и искренняго желанія содйствовать успху европейскаго званія, печатаніемъ въ иностранныхъ журналахъ статей публицистскаго характера.
Конечно у науки нтъ отечества, но отечество есть у человка, и польза человчества и слдовательно самъ же научный прогрессъ требуетъ, чтобы силы направлялись туда, гд он боле нужны. Европейская наука не остановится, если она лишится русскихъ дятелей, но Россія, у которой запасъ интеллектуальныхъ силъ еще такъ слабъ, теряетъ несомннно.
У г. де-Роберти есть нкоторыя непослдовательности и даже противорчія, но мы имъ не придаемъ значенія. Мы радуемся, что къ наличному, скудному запасу прогрессивно-мыслящихъ русскихъ писателей можетъ быть причисленъ еще одинъ. А что г. де-Роберти можетъ писать живымъ человческимъ языкомъ и съ французской ясностію изложенія,— которую, къ сожалнію, начала вытснять въ русской журналистик дубовая, тяжеловсная фраза,— это онъ доказалъ II главой II этюда.
Но если популяризація не удовлетворяетъ писателя, если по его внутреннимъ силамъ ему непремнно нужно творить свое, а не оттягиваться внизъ, не снисходить до дтей, если ровня ему не русскіе люди, а европейскіе передовики? И въ этомъ случа пишите все таки по-русски и для русскихъ — умное и новое слово не пропадетъ. Вдь переводятъ же на вс языки русскихъ беллетристовъ. Предположите, что О. Контъ писалъ не только по-русски, но даже гд нибудь въ Чебоксарахъ или въ Яренск, и вы думаете, что его не перевели бы на вс языки?