‘Отечественныя Записки’, No 9, 1847
Полина. Роман Жоржа Занда … Повести Английских Писателей … Королевскіе Фанфароны, роман Поля Феваля…., Санд Жорж, Год: 1847
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Полина. Романъ Жоржа Занда. Переводъ г. Строева. Санктпетербургъ. 1847. Въ тип. военно учебныхъ заведеній. Въ 16 ю д. л. 147 стр.
Повести Англійскихъ Писателей. Переводъ Горкавенко. Четыре части. Санктпетербургъ. 1847 Въ тип. военно учебныхъ заведеній. Въ 16-ю д. л. Въ І-й — 146, во II-й — 162, въ III-й — 166, въ IV—140 стр.
Королевскіе Фанфароны, романъ Поля Феваля. Четыре части. Санктпетербургъ. 1847. Въ тип. военно-учебныхъ заведеній. Въ 16-ю д. л. Въ І-й — 148, во II-й — 138, въ III-й — 130, въ IV-й — 148 стр.
Около года назадъ, г. Плюшаръ, видя возрастающую съ каждымъ днемъ въ русской публик страсть къ чтенію такихъ романовъ, о которыхъ мы сейчасъ говорили, задумалъ издавать ‘Карманную Библіотеку’. Счастливая мысль его увнчалась, какъ этого и должно было ожидать, полнымъ успхомъ. Привлеченные дешевизной изданія, читатели, составляющіе большинство публики, бросились на ‘Карманную Библіотеку’ съ жадностью. Былъ объявленъ абонементъ на какое-то баснословное число томовъ. Въ настоящую минуту, вс общанные томы изданы, и, сверхъ того, къ нкоторымъ романамъ приложены не дурныя литографіи, изображающія главныя сцены изъ этихъ романовъ. Такое улучшеніе ясно доказываетъ, что дло идетъ на ладъ, и что, слдовательно, и издатель и публика довольны. Цль г. Плюшара достигнута, онъ имлъ въ виду доставить извстному разряду публики, какъ говорятъ обыкновенно, легкое и занимательное чтеніе и исполнилъ свое предпріятіе добросовстно. Это не должно было стоить ему большаго труда, или большихъ издержекъ, потому-что не обязывало его ни слишкомъ-много думать надъ выборомъ сочиненій для переводовъ, ни издавать эти переводы слишкомъ-изящно.
‘Карманная Библіотека’ наполнялась постоянно произведеніями тхъ ино странныхъ романистовъ, которые у насъ наиболе въ ходу, которые читаются публикой съ наибольшимъ любопытствомъ. Дебютировало изданіе г. Плюшара извстимъ Монте Кристо, составившимъ цлыхъ шестнадцать томовъ, за нимъ слдовали Мушкетеры Дюма, продолженіе ‘Мушкетеровъ’, называющееся Двадцать Лтъ спустя, Асканіо, Марсельскій Охотникъ и Корсиканское Семейство, того же автора, потомъ, три романа Эжена Cto, изъ первой половины его литературной дятельности, до ‘Парижскихъ Тайнъ’, т. е., когда еще въ немъ не было того, что составляетъ его единственное достоинство. Вотъ и все. Общается еще романъ его, относящійся къ тому же періоду его дятельности: Мальтійскій Кавалеръ, да романъ Сулье: Недля въ Замк. Изъ этого перечня можно видть, что искусство оставалось тутъ совершенно въ сторон… Вдь изданіе назначено, какъ говорится, для толпы, для массы… а разв она что-нибудь смыслитъ въ искусств? разв природа вложила въ нее зародыши эстетическаго чувства, которое бы нужно было стараться развивать? Толпа — презрнная, это ужь давно извстно, ёе заклеймили этимъ названіемъ поэты, воспвающіе ‘гордое страданіе’, которыхъ она не поняла, или отказалась и слушать, подъ тмъ предлогомъ, что у ней довольно и своего горя, и что ей некогда тратить время на такіе пустяки… Г. Плюшаръ, вроятно, подумалъ, что если произведенія художественныя попадутъ въ его изданіе, то ихъ постигнетъ та же участь, какъ и поэтовъ съ гордымъ страданіемъ. Жаль, однако, что г. Плюшару при этомъ не пришелъ на мысль вопросъ: кто покупаетъ романы Вальтера Скотта, которые издаются, кажется, довольно-изящно и стоютъ не дороже ‘Карманной Библіотеки’? Кто раскупаетъ переводы Шекспира? Конечно, переводчики Шекспира и Вальтера Скоі$а не имютъ въ виду одной спекуляцій, иначе они стали бы издавать Польку, Теорію волокитства, Умнье жить въ свт, Средство не платить долговъ, и проч., но думали нсколько и о польз предпринимаемыхъ ими изданій. Они знали, что масса, руководимая разумной критикой, начинаетъ выходить изъ потёмокъ, что ныньче не твердятъ уже: слпому нечего указывать на цвты, а стараются лечить слпаго, потому-что онъ, можетъ-быть, и не родился слпымъ, а ослпъ въ-слдствіе какихъ-нибудь обстоятельствъ… Впрочемъ, мы не въ прав ни отъ кого требовать, чтобъ онъ длалъ то, а не другое: наше дло смотрть, какъ онъ исполняетъ то, за что взяться. А какъ издаетъ г. Плюшаръ свою ‘Карманную Библіотеку’, мы уже сказали и готовы повторить: онъ издаетъ ее совершенно-добросовстно, даетъ своимъ читателямъ все, что входило въ программу его изданія, и даже большей. Намъ только не совсмъ нравится самая программа, а это другой вопросъ. Обратимся же теперь къ послднимъ выпускамъ ‘Карманной Библіотеки’!
Встртивъ на обертк ихъ имена Жоржа Занда и Чарлза Диккенса, мы было-обрадовались, но радость наша была вскор остановлена двумя обстоятельствами. Во-первыхъ, остальныя четыре книжки заключаютъ въ себ романъ Поля Феваля Королевскіе Фанфароны, во-вторыхъ, эти произведенія Занда и Диккенса нсколько разъ являлись въ періодическихъ изданіяхъ, и потому здсь помщены какъ-бы случайно: издатель какъ-будто и не имлъ намренія переводить ихъ, но пріобрлъ отъ переводчиковъ, которымъ хотлось пустить ихъ въ ходъ во второй разъ. Однакоже, какъ бы то ни было, Полина и Ночь на Рождество, хотя и давно извстны, но могутъ быть съ наслажденіемъ прочтены снова, и все-таки интересне самаго свжаго романа инаго французскаго борзописца. Чмъ ближе вчитываешься въ художественное созданіе, тмъ боле находишь въ немъ красотъ, которыя съ перваго раза не бросятся въ глаза, точно такъ же, какъ вы не откроете вдругъ всхъ живописныхъ мстъ въ какомъ нибудь большомъ саду или лсу.— Прежде всего поговоримъ о ‘Полин’.
У насъ довольно-часто говорили печатію о Жорж Занд, но всегда мимоходомъ, никто не ршался еще посвятить ей особенной критической статьи. Впрочемъ и во Франціи она ждетъ еще себ критика, который бы подробно и безпристрастно анализировалъ этотъ рядъ созданій, отразившихъ въ себ нашъ вкъ со всми его сомнніями и надеждами, съ темной и ясной стороной его. Самая дльная статья о Жорж Занд, которую намъ только удалось встртить — напечатана въ Revue Indpendante, за 1844-й годъ, но въ ней разсматриваются только философскія тенденціи автора ‘Ораса’ и ‘Лукреціи Флоріани’, различныя фазы, черезъ которыя перешли ея убжденія — словомъ, развитіе ея духа, но совершенно упущены изъ вида эстетическія достоинства ея романовъ. Нкоторые изъ нихъ вовсе оставлены безъ вниманія, и едва-ли не лучшіе. Видно, что авторъ статьи не слишкомъто цнитъ художественную идею, воплощенную въ живые, дйствительные образы, и предпочитаетъ лирическія исповди Спиридіона и Леліи объективной художественности Андре и Ораса, Индіаны и МопрА. Онъ называетъ эти созданія Жоржа Занда — не боле, какъ легкими очерками, эскизами, и упоминаетъ о нихъ вскользь, мимоходомъ… Грубая ошибка! Если Лелія и Спиридіонъ останутся въ будущемъ, какъ историческое свидтельство, какъ біографія нашего вка, то Валентина и Мопра, имющія боле-общій характеръ, представляющій не физіологію человка минутной дйствительности, но просто человка, — не умрутъ и подавно.
Самыя мелкія движенія души, самые сокровенные изгибы сердца, незамтные для обыкновеннаго таланта, являются обнаруженными въ романахъ Жоржа Занда, чтобы увриться, до какой степени сердцевднія достигла она, довольно прочесть одного ‘Ораса’. Вы невольно ужасаетесь этого страшнаго анализа человческой натуры, которая никогда еще не являлась передъ вами въ такой нагот, вы тмъ боле изумлены, что этотъ анатомическій ножъ находится въ рукахъ женщины! Но два рода лицъ являются постоянно въ произведеніяхъ Жоржа Занда: одни, подобно Орасу, выхвачены изъ дйствительности: это человкъ такой, какимъ мы на каждомъ шагу встрчаемъ его въ жизни, другіе, подобные Массачіо, Пьеру Гюгнену — идеалы, воплощенные принципы: такими желалъ бы авторъ видть людей. Эти два типа обыкновенно сталкиваются въ романахъ Жоржа Ванда, одинъ выставляется какъ-бы въ параллель другому. Въ ‘Индіан’ — это Рзльфъ и Рамьеръ, въ ‘Орае’ — Орасъ и Массачіо, въ ‘Консюэло’ — Альбертъ и Анзолетто, Корина и Консюэло, въ ‘Жанн’ — Артюръ и Марсилья. Главнымъ двигателемъ во всхъ этихъ созданіяхъ, какъ и въ жизни, является любовь, любовь въ ея безконечныхъ проявленіяхъ. Вс романы Жоржа Занда, вмст взятые, могли бы назваться [‘исторіей любви’. Какъ жизнь безъ любви мертва и не можетъ назваться жизнью, такъ и романъ — отраженіе ея — не можетъ существовать безъ любви. Романъ — это эпопея души. Потомкамъ-Агамемнона, улисса и Ахилла нужны были битвы боговъ и героевъ, наслдникамъ рыцарей, закованныхъ въ желзо — чудесные удары меча роландова, намъ, сынамъ христіанства и философіи — борьба съ вншнимъ міромъ и самими-собою. Съ водворенія христіанства и философіи любовь играетъ въ роман ту же роль, какую война играла въ эпос. Любовь, неизвстная въ ‘Иліад’, входящая эпизодомъ въ ‘Энеиду’, длается основаніемъ рыцарскихъ романовъ, поэзія, воспвающая ее, занимаетъ первое мсто между всми другими родами, во имя ея совершаются благороднйшіе подвиги, даются лучшіе удары копья. И однакоже любовь не имла серьёзнаго характера въ средніе вка, если исключить нсколько ужасныхъ драмъ, то можно положительно сказать, что могущество страсти не было знакомо, и идеальная чистота ея не была понята. Она смягчила только наружныя формы, вылощила нравы германскихъ бароновъ, но не проникла въ души. Слово ‘любовь’ было повсюду, самой любви не было нигд, и идеалъ рыцарства привелъ къ разврату временъ регентства… Но боги не умираютъ. Руссо, въ уединеніи Эрмитажа, воздвигаетъ этотъ алтарь, ‘на которомъ была обожаема Юлія’ (cet autel o fut adore Julie) — и съ этого дня была понята истинная, могучая любовь! Съ Руссо она перестаетъ быть шуткой, игрой, волокитствомъ: она длается общественнымъ фактомъ, требующимъ себ мста. Идеалъ среднихъ вковъ является снова, но не какъ связь между рыцаремъ и его дамой — поддльными типами, которые должны были породить ложныя отношенія, но какъ основаніе отношеній между мужчиной и женщиной. Мужчина — первый оживилъ это пламя. еще неугасшее, но охладвшее. Понятно, какъ нуженъ былъ въ этомъ вопрос любви голосъ женщины, онъ долго заставлялъ ждать себя. Въ восьмнадцатомъ вк одинъ Руссо былъ писателемъ чувства, даже г-жа Сталь, полная аналитическаго, положительнаго ума своего времени, у которой голова преобладала надъ сердцемъ, не могла быть преемницей Жанъ-Жака, и въ роман вы не найдете ему преемника. Отъ Руссб до Жоржа Занда — только одна генерація!
Итакъ, любовь — вотъ слово, которое можно поставить эпиграфомъ къ созданіямъ Жоржа Занда,— любовь, о которой г-жа Сталь сказала: ‘Я не знала для любви ни общаній, ни обезпеченій. Только Божество можетъ возродить цвтокъ, погибшій отъ втра’. Эта любовь была идеаломъ Жоржа Занда въ первую эпоху ея литературной дятельности. Со всмъ жаромъ и энтузіазмомъ молодости провозглашаетъ она права и могущество страсти, и протестуетъ противъ обычая, слишкомъ-часто непризнающаго ихъ. Эта любовь является то глубокою, преданною, терпливою — въ Ральф, то страстною и френетическою въ Бенедикт. Поэтъ бросается въ борьбу съ упоеніемъ, онъ еще не уметъ подчиняться фактамъ, дйствительности, не переставая искать того, что должно быть… Но скоро долженъ совершиться переворотъ: Жоржъ-Зандъ начинаетъ сознавать, что должно любить и провозглашать истину безъ гнва, съ спокойствіемъ надежды, и отъ вковъ ждать осуществленія своихъ стремленій… И вотъ она уже называетъ себя ‘однимъ изъ тхъ пяти или шести созданій, которыя рождены, чтобъ любить истину, и не могутъ заставить другихъ полюбить ее’. Она поняла свою исключительную участь — поняла, что нельзя привести всхъ людей къ обожанію одного божества, она видитъ ясно эту борьбу настоящаго съ будущимъ, ложнаго съ истиннымъ, несовершеннаго и неполнаго съ вчно-прекраснымъ и гармоническимъ. Энергія уменьшается, потому-что вра въ немедленный успхъ исчезаетъ. Идолъ ея — уже не отъ міра сего. Жакъ сосредоточивается въ себ, онъ принимаетъ общество, но не подчинится ему, и лучше хочетъ умереть гордо и одиноко, чмъ ‘ршиться на тысячу маленькихъ подлостей, которыми покупается спокойствіе въ этой жизни’. Героизмъ Деція, перенесенный въ ндра семейства — героизмъ, который не покажется несбыточнымъ тому, кто чувствуетъ себя способнымъ любить. Но хотя въ этомъ самопожертвованіи Жака еще много горечи, тмъ не мене въ ум автора становится значительно-спокойне… Наступаетъ второй періодъ ея дятельности, періодъ философскаго созерцанія. Форма отношеній въ семейств заставляетъ ее бросить взглядъ на форму отношеній въ гражданской жизни, любовь къ отдльному человку развивается до любви къ человчеству, Г-жа Сталь сказала въ молодости: ‘Любовь можетъ иногда дать вс добродтели, предписываемыя моралью и религіей’. Жоржъ Зандъ, въ горячей искренности своихъ надеждъ, думала, что слово иногда должно замнить здсь словомъ всегда. Это было заблужденіе, и она поняла его вскор: она увидла, что бракъ, семейство, находятся въ связи съ общественной организаціей, съ религіей, и перемнила символъ — но не идеалъ. Идеалъ даже не преобразился — онъ только сталъ шире. Между этими двумя эпохами лежала пропасть сомннія и отчаянія, которую поэтъ долженъ былъ перейдти, чтобъ достичь спокойной вры въ грядущее… Это скорбное состояніе духа, блуждающаго между врованіемъ угасающимъ и врованіемъ раждающимся, выразилось въ страшныхъ вопляхъ Леліи. Здсь предстало въ нагот своей это окровавленное сердце, предметъ ужаса и сожалнія’ (se mettait nu ce coeur tout saignant, objet d’horreur et de piti)…
Нсколько разъ, и весьма-основательно, было замчено критикою, что художественное достоинство романовъ Жоржа Занда уменьшается по мр преобладанія въ нихъ философскихъ тенденцій. Истиннымъ художникомъ является Жоржъ Зандъ въ тхъ изъ своихъ произведеній, которыя писались ею въ спокойно-созерцательномъ состояніи духа, во время отдыха ея отъ сильныхъ внутреннихъ потрясеній, отъ борьбы ума съ самимъ-собою. Отнюдь не должно заключать изъ этого, чтобъ остальныя произведенія ея были безжизненны и походили на декламаторство, или сухіе трактаты, напротивъ, въ каждомъ найдете вы непремнно художественныя частности, и не удовлетворитъ васъ, можетъ-быть, только все цлое. Мы уже говорили, что идеалы и дйствительные образы сталкиваются у ней въ романахъ, и изображеніе этихъ живыхъ существъ составляетъ, по нашему мннію, художественную сторону ея произведеній, ибо чмъ же измряется художественность созданія лица, какъ не истиною его, какъ не врностью его дйствительности? Само-собою разумется, что оно все-таки должно быть ‘возведено въ перлъ созданія, обобщено, сдлано типомъ… Орасъ возбуждалъ въ васъ всегда больше симпатіи, чмъ Массачіо, чмъ Гюгнегъ, которымъ вы только удивлялись, на которыхъ смотрли съ уваженіемъ, Изель вы не полюбите такъ сильно, какъ маркизу… Консюэло, какъ Лукрецію Флоріани. Романъ, носящій это послднее имя, чуждый всего недйствительнаго, всякой идеализаціи, есть, по нашему мннію, ршительно лучшее произведеніе Жоржа Занда… ‘Андре‘, ‘Теверино’, ‘Мопра‘, ‘Мозаисты’, ‘Леоне-Леони’, ‘Полина’, ‘Маркиза’, ‘Метелла’ и ‘Лавинія’, Орасъ’, ‘Валентина’ и, можетъ-быть, нкоторые другіе — также, по нашему мннію, перлы таланта Жоржа Занда и приближаются боле или мене къ ‘Лукреціи Флоріани’, гд Жоржъ Зандъ разсказываетъ исторію сердца безъ примси политическихъ и соціальныхъ отступленій (которыя какъ ни энергически бываютъ написаны, все-таки вредятъ созданію), гд передаетъ она одну изъ тысячи вседневныхъ драмъ, въ которыя намъ и не приходитъ на умъ попристальне вглядться (или, можетъ-быть, и приходитъ, да мы боимся вглядться въ нихъ), гд, говоримъ мы, Жоржъ Зандъ выше всякой похвалы, и если у ней могутъ найдтись соперники, то по-крайней-мр никто не превосходилъ ея. Шекспиръ, Вальтеръ Скоттъ, Гёте, аббатъ Прево, великіе знатоки сердца человческаго, не отказались бы отъ характеровъ, созданныхъ Зандомъ. Полина принадлежитъ также къ чисто-объективнымъ, художественнымъ повстямъ ея. Это простая біографія бдной двочки, случайно попавшей въ сферу, для которой она не была создана, и падающая жертвою самолюбія, оскорбляемаго на каждомъ шагу въ этомъ обществ, гд царствуетъ такая разрозненность интересовъ. Довольно попасть на колею, къ которой мы не имемъ призванія, или къ которой предшествующія обстоятельства не приготовили насъ, чтобъ благороднйшее свойство человка — его самолюбіе — превратилось въ мелочную подозрительность, иногда это превращеніе происходитъ просто въ-слдствіе не вполн еще сознаннаго человкомъ назначенія своего въ обществ, сомннія въ самомъ-себ, въ своихъ силахъ. Бдному кажется, что безсиліе его понято всми, и что каждый старается унизить его, выказывая свои собственныя силы, что каждый изъ тщеславія желаетъ его гибели, его паденія, потому-что паденіе другаго человка, идущаго съ нами по одной дорог, блистательно выказываетъ нашу твердость. Людей самолюбивыхъ и подозрительныхъ обыкновенно презираютъ, объ нихъ отзываются оскорбительно, но никто не вздумаетъ анализировать ихъ недостатка, дойдти до его источниковъ, вс обвиняютъ этихъ людей въ отсутствіи въ нихъ простоты, уступчивости, и никто изъ насъ, называющихъ себя любящими и гуманитарными, не ршится, видя такое свойство ближняго, сдлать ему хоть малйшую уступку съ своей стороны! Въ-самомъ-дл, онъ долженъ сносить отъ насъ все, что терзаетъ его больную натуру, а мы, люди здоровые, не намрены насиловать свою, чтобъ ему было спокойне. Онъ можетъ отстать отъ насъ и жить, пожалуй, какъ Робинсонъ Крузе, на необитаемомъ остров… Не-уже-ли это любовь? не-уже-ли это гуманитарность?
Одинъ французскій критикъ замчаетъ, что ‘Полина’ возбуждаетъ мене сочувствія, чмъ прочія женщины Занда. По нашему мннію, это вовсе несправедливо.Существо заблуждающееся не можетъ не возбуждать сожалнія, его обвинятъ только люди безукоризненнаго характера, которые сами не заблуждались-а такихъ, право, немного, хотя и не каждый сознается въ своихъ заблужденіяхъ. Человкъ же съ сердцемъ и испытавшій страданіе, не только будетъ сожалть о нихъ, но и полюбитъ ихъ.
Пока Полина жила съ своей слпой матерью въ бдномъ городишк, она была добродтельна, хотя и безсознательно, но едва явилась въ свтъ, какъ онъ погубилъ ее…Послушайте мораль, которою оканчиваетъ Жоржъ Зандъ разсказъ свой. ‘Есть добродтели, зависящія отъ отрицательныхъ способностей, тмъ не мене слдуетъ уважать ихъ. Не сама роза создала себя, ея запахъ тмъ не мене пріятенъ, хотя она испускаетъ его безъ сознанія, но не должно много удивляться, что великія семейныя добродтели скоро уничтожаются на сцен, для которой он не созданы’.
Повсти англійскихъ писателей заключаютъ въ себ одну изъ прекраснйшихъ повстей Диккенса ‘Ночь на Рождество’, отличающуюся глубоко-человчественной идеей. Диккенсъ выставляетъ здсь во всей нагот страшную картину человка, который никогда ничего не любилъ, кром золота, и съ отвращеніемъ глядлъ на муки своихъ братьевъ, умиравшихъ съ голоду. Рядомъ съ яркими картинами порока, встрчаются здсь сцены, дышащія какимъ-то успокоительнымъ чувствомъ, согртыя теплою любовью. Повсти приданъ фантастическій колоритъ. Жаль только, что Диккенсъ всегда хочетъ сдлать всхъ своихъ лицъ во что бы то ни стало совершенно счастливыми. Здсь скупецъ Марлей исправляется, пораженный страшнымъ сномъ, который ему привидлся, и въ которомъ, какъ въ мрачной фантасмагоріи, смняются вс фазы его жизни. Въ-слдствіе такого раскаянія. онъ длаетъ счастливыми всхъ, кого притснялъ прежде. Многія сцены въ этой повсти изображены рукою геніальнаго художника. Горячее, искреннее сочувствіе къ бдному классу составляетъ также одно изъ главныхъ достоинствъ ея. Остальныя повстцы — совершенно-незначительны, не исключая и повсти покойнаго Гука, одного изъ даровитыхъ англійскихъ писателей. Это не боле, какъ легкіе Физіологическіе очерки, анекдотцы, и притомъ давно извстные.
Что же касается до Фанфароновъ г. Феваля, то мы не считаемъ нужнымъ распространяться объ этомъ роман тмъ боле, что статья наша и безъ того длинна.
Переводы гг. Строева и Горкавенко очень-недурны.