Полемика и логика г. Евгенія Маркова.
Евгеній Марковъ, ‘Сельское правосудіе’, Русская Рчь, іюль 1881 г., ‘Уздное управленіе, Русская Рчь, сентябрь 1881 г.
Мн страхъ волнуетъ кровь,
Когда оселъ и волкъ поютъ хвалу свобод,
Или когда змя воркуетъ про любовь.
Гейне (изъ посмертныхъ стих.).
Характеристик полемики г. Евгенія Маркова посвятимъ только нсколько строкъ, логика же его заслуживаетъ большаго вниманія, особенно потому, что она лишь типичный образъ той логики, какою блещетъ въ настоящее время, къ тому же по данному вопросу о сельскомъ и уздномъ управленіи, значительная часть земской Россіи.
Первое мсто — характеристик полемики.
Только немногіе голоса въ литератур, заявляетъ г. Марковъ, отстаиваютъ волостные суды. ‘Среди этого рода статей нельзя не обратить вниманія на рядъ статей о волостныхъ судахъ г. Ренскаго (Денскаго, г. Марковъ!) въ апрльской и майской книжкахъ Русской Мысли’ (Рус. Рчь,VII, 217).
Мы не претендовали на вниманіе г. Маркова, но если онъ вздумалъ публично выступить противъ насъ съ полемикой, хотя лишь на трехъ страницахъ, то мы въ прав претендовать на добросовстное съ его стороны отношеніе къ длу. Какъ удовлетворяетъ этой претензіи г. Марковъ, сейчасъ увидимъ.
Не будемъ говорить о томъ, какъ искажаетъ насъ г. Марковъ, передавая своими словами нашу исходную точку зрнія на корень золъ въ крестьянскомъ самоуправленіи,— это былъ бы длинный разговоръ. Возьмемъ слдующую цитату: ‘Отстраните отъ мужика все это начальство, всхъ этихъ непрошенныхъ культуръ-трегеровъ, оставьте волостному суду разбираться, какъ онъ самъ знаетъ, безъ всякихъ касацій и апеляцій,— и въ волостномъ суд воцарится правда и порядокъ. Такова общая идея статьи г. Ренскаго’ (Денскаго!) (Рус. Рчь, VII, 218).
Такимъ образомъ, по г. Маркову, выходитъ, что мы отрицаемъ всякія кассаціи и апелляціи. Между тмъ по этому поводу мы говорили: Принижая во вниманіе заявленіе крестьянъ и проектируемое нами расширеніе предловъ юрисдикціи волостнаго суда, мы считаемъ необходимымъ учрежденіе апелляціонной инстанціи, и эта инстанція должна состоять исключительно изъ крестьянъ’ (Рус. Мысль, V, 43). Это не случайная, не мимолетная наша фраза, которую легко было бы опустить изъ вниманія,— напротивъ, положеніе, что апелляціонная инстанція должна состоять исключительно изъ крестьянъ, мы развивали на цлыхъ семи страницахъ. И г. Марковъ ихъ просмотрлъ!
Дале г. Марковъ задается цлію показать противорчіе логик, шаткость и тенденціозность нашей мысли, что,— добавляетъ онъ при этомъ,— ‘замчается, къ сожалнію, далеко не въ одномъ труд г. Ренскаго’ (Денскаго!). Задавшись такою цлью, авторъ утверждаетъ, что, по взгляду нашему и подобныхъ намъ народниковъ-мистиковъ, ‘всякое прикосновеніе ихъ (образованныхъ классовъ) къ народу есть проказа своего рода’, что ‘человчество и крестьянство совершенны сами по себ. Портитъ ихъ глупое вмшательство власти, ложныя (?!) требованія образованія. Отклоните ихъ, и на другой день получите образцовое человчество, образцовое крестьянство’. Поэтому г. Марковъ видитъ логическое противорчіе такихъ ‘друзей народа’ въ томъ, что они ‘горячатся за необходимость широкаго народнаго образованія, свободы слова и проч. Гнилое заразительное образованіе, распространяемое свободнымъ словомъ, не должно бы, казалось, имть никакой цны въ глазахъ сторонниковъ народныхъ взглядовъ’ (P. P., VII, 219).
Гд, г. Марковъ, вы видли народниковъ, которые образованіе, да еще распространяемое свободнымъ словомъ, считали бы, по отношенію къ народу, гнилымъ и заразительнымъ? Гд вы видли такихъ народниковъ, которые на всякое прикосновеніе образованныхъ классовъ къ народу смотрли бы какъ на проказу? Укажите намъ такихъ народниковъ! Что касается насъ, то мы дйствительно категорически отрицаемъ всякое вожденіе народа образованными классами на поводу, но никакъ не всякое прикосновеніе послднихъ къ первому. Въ разбираемой вами нашей стать вы могли прочесть по данному вопросу напр. слдующее: ‘Пусть пока сближеніе обычая съ закономъ идетъ помимо уставовъ и инструкцій, только путемъ развитія грамотности, путемъ умственнаго свободнаго общенія народа съ интеллигенціей и культурными классами’ (Р. М., V, 42). Въ другомъ мст и по другому поводу мы писали: ‘Людямъ мечтающимъ о цивилизаторской роли мы можемъ только сказать: если вы, господа, искренни, бгите отъ оффиціальнаго руководительства,— оно зиждется на авторитет. А можно ли хотя малйшій косвенный подрывъ подъ признанный авторитетъ оставить безнаказаннымъ?’ Развивъ послднюю мысль, мы продолжали: ‘между тмъ воспитывать народъ, ‘чернь непросвщенную’, можно и помимо экзекуцій, циркуляровъ и предписаній, именно путемъ личной добропорядочности, примромъ, путемъ убжденія, расширенія кругозора воспитываемыхъ’ (P. М., V, 48).
Однако время оставить полемическія красоты курскаго помщика,— слдуетъ пощадить читателя. А васъ, г. Евгеній Марковъ, пусть ужь сами боги наградятъ достодолжнымъ образомъ если не въ сей жизни, то хотя въ будущей,— пусть наградятъ васъ за вашу… Подбирайте дополненіе къ сказуемому сами!
Теперь ознакомимся съ логикой г. Маркова. Будемъ говорить преимущественно подлинными его словами, чтобы какъ-нибудь г. Марковъ не заподозрилъ насъ въ такихъ же поэтическихъ вольностяхъ, какими обладаетъ, при изложеніи чужихъ мыслей, онъ самъ лично. Также, чтобы никто не могъ счесть цитатъ нашихъ передержками и подборомъ незаконченныхъ фразъ, он должны быть нсколько длинны, но надемся, читатель не поставитъ намъ этого въ вину: логика г. Маркова въ высшей степени самобытна, а главное она,— мы ужь оговаривались,— лишь типичный обращикъ логики извстной части земско-культурной Россіи.
Предметъ статей г. Маркова — вопросъ о сельскомъ правосудіи и вообще о крестьянскомъ самоуправленіи. Вопросъ этотъ, какъ извстно, сведенъ у насъ на вопросъ объ опек надъ мужикомъ. Г. Марковъ,— что и приличествуетъ ‘свдущему’ земскому джентльмену,— ршаетъ его не съ плеча. Онъ прежде всего доказываетъ необходимость перенести центръ крестьянскаго самоуправленія изъ волости въ сельскую общину, затмъ разсматриваетъ рядъ другихъ вопросовъ, отъ которыхъ вопросъ объ опек находится въ прямой логической зависимости, какъ выводъ отъ посылокъ. Вотъ эти вопросы: можетъ ли крестьянство управляться самостоятельно? Полезно ли вообще вмшательство въ жизнь народа чуждыхъ ему элементовъ? И, наконецъ, могутъ ли и способны ли современные представители нашихъ культуръ-интеллигентныхъ классовъ быть полезными для деревни въ роли опекуновъ?— Прослдимъ въ порядк, какъ г. Марковъ ршаетъ эти вопросы и къ какимъ выводамъ посл этого онъ приходитъ.
Онъ высказывается очень опредленно: ‘При всхъ частныхъ несовершенствахъ и несправедливостяхъ общинной жизни,— говоритъ авторъ,— все-таки невозможно отрицать того осязательнаго факта, что, по тмъ или другимъ причинамъ, община съумла вообще охранить права каждаго, даже слабйшаго, члена своего, что ея распредленіе правъ и обязанностей каждаго, ея способы возстановленія нарушеннаго экономическаго равновсія отличаются духомъ особенной справедливости и практической примнимости, рзко выдляющимъ ея бытъ изъ другихъ формъ нашей общественной жизни‘ (P. P., VII, 232). Въ другомъ мст г. Марковъ называетъ общину ‘самою испытанною историческою и общественною силою‘ (P. P., IX, 315). Точно также въ современномъ ‘общественномъ быту Россіи, по словамъ автора, почти единственнымъ живучимъ и плодотворнымъ началомъ является попа самостоятельная и общественная жизнь крестьянской общины’ (P. P., IX, 271). ‘Если мы вс сходимся на признаніи за общиною способности врно и безпристрастно распредлять между собою права пользованія общими земельными угодьями и исполненіе лежащаго на общин тягла, то, по самымъ азбучнымъ требованіямъ логики, мы обязаны признать за нею и вообще способность, съ сравнительнымъ безпристрастіемъ я врностью, разбираться во внутреннихъ ссорахъ и спорахъ своихъ сообщественниковъ’ (ibid, VII, 232). ‘Мы полагаемъ, что не можетъ быть никакого основательнаго препятствія поручить суду самой общины вс внутреннія треволненія между ея членами. Она сама лучше всхъ судей въ свт знаетъ, что кому принадлежать должно, кто кого дйствительно обижаетъ и кто на кого только кляузничаетъ. Она боле всхъ заинтересована въ томъ, чтобы въ ней соблюдались выработанные жизнью порядки наслдованія и пользованія, чтобы’ и т. д, и т. д. (P. P., VII, 234). Г. Марковъ вообще такъ доврчиво относится къ сельскому обществу, что проектируетъ расширеніе юрисдикціи сельскаго суда и по гражданскимъ, и по уголовнымъ дламъ (P. P., VII, 238), а относительно формальности и канцелярщины идетъ такъ далеко, что отрицаетъ письменное изложеніе даже сути приговоровъ. Но что особенно важно, онъ признаетъ за крестьянствомъ также силы и способность контролировать органы своего самоуправленія, онъ говоритъ: ‘Одно, что слдовало бы установить общимъ правиломъ для всхъ сельскихъ судовъ и что дйствительно признается обязательнымъ въ сознанія самого народа,— это предоставленіе цлому сельскому сходу права измнять, отмнять или окончательно утверждать своимъ согласіемъ постановленія сельскихъ судей, въ какой бы форм ни производили они свой судъ. Сельскій сходъ представитъ собой дйствительную, а не мнимую контролирующую инстанцію, обладающую нравственными и матеріальными способами для поддержанія правосудія внутри общины‘ (Р. Р.,УІІ, 239).— Все это, по увренію автора, говоритъ онъ ‘съ полною врою и ршимостію’ (P. P, VII, 238).
Такимъ образомъ г. Марковъ безъ малйшаго колебанія признаетъ за крестьянствомъ исторически выработанную, сохранившуюся до настоящаго времени, полную способность управляться съ своими ддами совершенно самостоятельно. Параллельно съ такимъ признаніемъ онъ въ принцип и ршительно возстаетъ противъ всякаго вмшательства въ жизнь деревни чуждыхъ ей элементовъ. Такъ мы читаемъ: ‘Всякое вторженіе въ нее, съ самою благонамренною цлью, чуждыхъ взглядовъ и точекъ зрнія, всякая попытка мрить дла общины на иной, хотя бы и усовершенствованный, аршинъ, примнить къ нимъ цли и пріемы, которыхъ не вдаетъ сельская жизнь крестьянина, которыми она не руководится и руководиться не хочетъ,— было бы безплоднымъ деспотизмомъ и теоретическою илюзіею’ (P. P., VII, 209). ‘Нтъ ничего опасне, по нашему убжденію, какъ впускать слишкомъ и глубоко въ непочатую почву нашего патріархально живущаго крестьянства людей совсмъ иного міросозерцанія, иныхъ пріемовъ и цлей’. При такихъ условіяхъ ‘нечувствительно, по роковому закону, явится ненавистная мужику, не подходящая ко всему складу жизни его, бумажная формальность и систематичность, чуждыя ему теоретическія воззрнія станутъ для него обязательнымъ руководствомъ въ длахъ, слишкомъ тсно и часто прикасающихся къ нему, и изломаютъ, сами того не подозрвая, его крпко выработанную, доказавшую свою историческую прочность, общественную жизнь въ нчто ему ненужное и непонятное’ (Р. Р., ІХ, 271). Поэтому какъ хозяйственная, такъ и общественная жизнь села ‘должны остаться въ сторон отъ всякой непосредственной опеки’, пока эта жизнь ‘не пріобрла характера правонарушенія’ (P. P., VII, 208). ‘Мы должны желать, чтобы само крестьянство, пока оно остается крестьянствомъ, сельскимъ сословіемъ, стояло по возможности на прочныхъ и чистыхъ основахъ, именно крестьянскаго сельскаго быта, а не какого-нибудь инаго. Эти основы, впереди которыхъ, конечно, слдуетъ назвать сельскую общину, должны развиваться и совершенствоваться не искусственными поправками нашей лжемудрствующей ‘интеллигентной’ мысли, часто насилующей гораздо боле здравую, хотя простую и грубую, практическую точку зрнія крестьянина, а внутреннимъ улучшеніемъ жизни и мысли самаго крестьянства‘ (ibid, 210).
Отвергнувъ такъ ршительно опеку надъ крестьянствомъ въ принцип, г. Марковъ, должно-быть для большей убдительности, останавливается еще на характер нашихъ современныхъ культуръ-интеллигентныхъ общественныхъ дятелей. Авторъ называетъ ихъ ‘заносчивыми и торопливыми цивилизаторами’. Они заявляютъ себя ‘непобдимымъ влеченіемъ жить и дйствовать. Нтъ ничего дйствительно нужнаго, такъ лучше выдумать, а все-таки связать свое имя съ какимъ-нибудь крупнымъ актомъ земской жизни’… ‘Чмъ энергичне и способне эти люди, тмъ дороже обходятся ихъ опыты благодтельствованія человчеству. Признаемся, мы ужасно боимся этой нетерпливой и ршительной цивилизаціи нашего неумытаго черноземнаго села энергическими земскими дятелями. Они какъ разъ умоютъ и облагородятъ его насильно’ (P. Р., IX, 274). Останавливая впослдствіи свое вниманіе спеціально на мировымъ судьяхъ, авторъ заявляетъ: ‘Все, что мы говорили выше о непригодности и опасности непосредственнаго вторженія въ бытъ крестьянъ идей и формъ чуждаго имъ міра цивилизаціи, все это иметъ силу и относительно мироваго судьи’ (P. P., II, 305). Затмъ по вопросу, насколько мировые судьи компетентны въ ршеніи и разсмотрніи длъ и тяжбъ на основаніи обычнаго права, мы читаемъ: ‘Мировой судья хотя и можетъ быть очень близокъ къ жизни крестьянъ, все-таки не перестаетъ быть человкомъ иной среды, иныхъ понятій и привычекъ. Если его поставить непосредственнымъ судьею крестьянства, онъ, самыхъ лучшихъ намреніяхъ, исказитъ мало-по-малу живой плодотворный характеръ бытовыхъ отношеній крестьянъ, разстроитъ, самъ того вдая, существующую крпость ихъ сельскаго строя и не съуметъ замнить его ничмъ, боле практичнымъ’ (ibid.,306). Даже ‘глубокій знатокъ крестьянскихъ обычаевъ и нравовъ, способный написать о нихъ, цлое серьезное изслдованіе, невольно выдумывалъ бы и искажалъ своими ршеніями крестьянскую жизнь. Такой судья-знатокъ не могъ бы относиться къ вопросамъ крестьянскаго быта совершенно свободно, такъ, сказать творчески, какъ относится къ нимъ судья-крестьянинъ, онъ сидлъ бы, если можно выразиться, въ плну у изученнаго имъ обычая а врованій крестьянства, былъ бы вынужденъ подводить подъ нихъ мертвенно и механически живые случаи, которые судья-крестьянинъ, при своемъ непосредственномъ внутреннемъ сродств съ этими критеріумами суда, разршалъ бы въ высшей степени жизненно, свободно и многосторонне’ (P. P., VII, 225).
Такъ ршительны и опредленны взгляды автора. Читали мы все это и недоумвали: чмъ это мы заслужили немилостивое отношеніе къ намъ г. Маркова? За что онъ называетъ насъ?… Наши взгляды тмъ только и отличаются отъ взглядовъ автора, что они не такъ розовы, что выражены не столь краснорчиво, а главное — мы высказывали ихъ не голословно, говорили не общія фразы, какъ длаетъ г. Марковъ, а выводили наши положенія, на глазахъ читателя, изъ анализа данныхъ жизни. Впрочемъ недоумнія наши легко разршились, когда мы дошли до выводовъ автора. Оказалось, что наши формы мышленія совершенно различны. У насъ, народниковъ, логика обыкновенная, общечеловческая, а у г. Маркова — совершенно особенная, самобытная. Вотъ его логика.
Посылка первая. Исторія наша и текущая жизнь доказали, что крестьянство, преимущественно предъ другими сословіями, вполн способно управляться со всми своими длами совершенно самостоятельно, всякое вмшательство въ жизнь деревни въ роли руководителей просвщенныхъ классовъ безусловно вредно, такъ какъ даже самые лучшіе представители культуръ-интеллигенціи, ‘по роковому закону вещей’, безсильны принесть пользу крестьянству, способны лишь извратить и изнасиловать здравую жизнь его и не въ состояніи замнить разрушенное чмъ-либо лучшимъ.
Посылка вторая. Все сказанное о культуръ-интеллигентныхъ опекунахъ крестьянства вообще относится до современныхъ общественныхъ дятелей, въ томъ числ и до мировыхъ судей, тмъ въ большей степени, что они заражены цивилизаторскимъ зудомъ.
Умозаключеніе. Для блага нашего народа необходимо вс дла крестьянъ — и судебныя, и хозяйственно-общинныя — подчинить и непосредственно, и въ апелляціонномъ порядк вднію мировыхъ судей и снабдятъ ихъ самыми широкими правами и самостоятельностію, какими не обладали еще ни посредники, ни непремнные клены, ни сами исправники.
Вы не врите, читатель, въ возможность существованія такой логики? Чтобъ убдить васъ, будемъ опять цитировать автора. Прослдимъ и то нехитрое соображеніе, при посредств котораго онъ пытается смягчить неожиданность своего вывода.
‘Хотя общинный складъ жизни,— говоритъ г. Марковъ,— безспорно представляетъ собою сильное орудіе для защиты интереса даже слабйшихъ, однако опытъ показываетъ, что и это орудіе не всегда обезпечиваетъ крестьянамъ правду и порядокъ ихъ внутренней жизни’ (P. P., IX, 295). ‘Еслибы мы,— продолжаетъ авторъ,— убдились, что невозможно никакимъ способомъ направлять внутреннюю жизнь сельской общины на путь справедливости, безъ посягательства на основной характеръ ея, безъ насильственнаго вторженія въ нее чуждыхъ ей началъ и цлей,— то мы прямо и ршительно отреклись бы отъ всякой попытки этого направленія и исправленія, и изъ двухъ непримиримыхъ золъ, не колеблясь, выбрали бы меньшее, т. е. предоставили бы сельскую общину ея судьб, свободному развитію, на ея собственный страхъ, всхъ ея естественныхъ свойствъ, полезныхъ и вредныхъ, всхъ ея силъ и слабостей’ (ibid, 296).
Очевидно, г. Марковъ на распутьи. Но его выводитъ изъ смущенія фактъ, что крестьяне нердко апеллируютъ въ начальству на ршенія своего суда и схода. Для примра (о, какой удачный примръ!) онъ говоритъ: ‘съ непоколебимой увренностью въ существованіе какого-то непоколебимаго и правосуднаго закона, предусматривающаго вс случаи ихъ жизни, приносятъ крестьяне жалобы на приговоры сельскаго схода объ отобраніи земельныхъ надловъ и проч. Крестьянину невозможно сжиться съ мыслью, что онъ можетъ платить за свой надлъ оброки и выкупъ въ теченіи цлаго ряда лтъ, и потомъ вдругъ лишиться этой собственности своей безъ всякаго вознагражденія и безъ всякаго другаго основанія, кром желанія сельскаго схода отдать его надлъ другому лицу’ (P. P, IX, 297). Такимъ образомъ,— заключаетъ авторъ,— ‘понятіе о безконтрольномъ и безапеляціонномъ распоряженіи сельскаго міра чуждо крестьянину и противорчитъ въ корн его представленію о закон и власти государства’ (ibid, 298). И дйствительно,— продолжаетъ онъ,— ‘никогда русская крестьянская община не смотрла на себя какъ на самостоятельное, полновластное государство, выше котораго и властне котораго нтъ ничего’ (ibid, 300).
Мы не будемъ спорить съ авторомъ, насколько правдивы эти обобщенія, не будемъ доказывать ему, что указанное имъ понятіе крестьянъ, поскольку оно существуетъ, по его же взглядамъ, должно счесть лишь печальнымъ результатомъ глубокой исторической неправды,— наша цль прослдить его логику. Идемъ за нимъ дале.
Озаренный послднимъ своимъ соображеніемъ, г. Марковъ съ легкимъ сердцемъ и свободно сожигаетъ всхъ боговъ, передъ которыми только* что такъ благоговйно преклонялся, и категорично заключаетъ: итакъ, опекунъ надъ крестьянами долженъ быть и нын, и самымъ лучшимъ опекуномъ можетъ быть мировой судья. Остается опредлить его права. А на нихъ г. Марковъ очень щедръ. Вс крупные факты сельской судебной хроники въ апелляціонномъ порядк ‘должны стать предметомъ судебнаго разслдованія мироваго судьи, истекаютъ ли они изъ дйствій сельскихъ судовъ, сельскихъ сходовъ или должностныхъ лицъ крестьянскаго самоуправленія’ (P. P., IX, 306). Этого мало: ‘Для избавленія крестьянъ отъ невозможныхъ и недоступныхъ для нихъ окружныхъ судовъ, мировому судь слдовало бы предоставить разршеніе споровъ и о недвижимомъ имуществ, не только о движимомъ, и притомъ не до 500 рублей, какъ теперь, а гораздо выше, хотя бы, напримръ, до 3.000 р. для имуществъ, не входящихъ въ крестьянскій надлъ, а объ имуществахъ крестьянскаго надла на всякую сумму’ (P. Р., II, 312). Дале г. Марковъ считаетъ ‘неестественнымъ и неправильнымъ’ существующее законоположеніе, по которому ‘посредники и крестьянскія присутствія лишены всякаго права принимать жалобы на приговоры сельскихъ сходовъ по ихъ существу и обязаны только удостовряться въ формальной законности приговоровъ’ (ibid, 301). Между тмъ ‘можетъ въ извстныхъ случаяхъ и самое большинство міра систематически злоупотреблять своимъ абсолютнымъ правомъ и сдлать невозможнымъ существованіе меньшинства, обложить его непомрно, отобрать у него надлы и т. п. Необходимо, чтобы возможность подобныхъ дйствій встрчалась съ другою возможностью — прекращать ихъ’ (ibid, 302). Этою возможностью долженъ обладать мировой судья. На прав уничтожить земельную общину полномочія мироваго судьи, которыми надляетъ его г. Марковъ, не кончаются. ‘Само собою разумется, что судебная дятельность мироваго судьи не можетъ руководствоваться тми формальными правилами закона, которыя помщены въ устав для мировыхъ судей, а должна происходить на основаніяхъ гораздо боле широкихъ и свободныхъ’. Потомъ г. Марковъ предлагаетъ ‘предоставить его (мироваго) совсти и его благоразумію прекращеніе очевидно неосновательныхъ жалобъ и исковъ безъ дальнйшаго движенія ихъ и безъ всякаго оформливанія, съ однимъ разв словеснымъ разъясненіемъ, необходимымъ для дла. По крайней мр въ настоящее время многіе дльные волостные старшины такимъ путемъ патріархальнаго внушенія и словесныхъ приказаній нердко устраняютъ отъ безплодныхъ, разорительныхъ и развращающихъ кляузъ трудовое крестьянское населеніе своихъ волостей’ (P. P., IX, 310). Однимъ словомъ, мироваго судью слдуетъ сдлать всхъ очевиднымъ и для всхъ авторитетнымъ, такъ сказать, хозяиномъ участка въ судебномъ отношеніи‘ (P. P., IX, 312).
Итакъ, имющіе народиться, по проекту г. Маркова, новые сатрапы въ Русской земл должны обладать слдующими правами: 1) правомъ вмшиваться въ сельскохозяйственную жизнь общины, 2) правомъ разбирать и непосредственно, и въ апелляціонномъ порядк тяжбы крестьянъ на всякую сумму, 3) правомъ во всхъ длахъ руководствоваться личнымъ усмотрніемъ, 4) правомъ но своему произволу, безъ всякаго оформливанія, прекращать всякіе иски и жалобы крестьянъ и 5) правомъ отеческаго (патріархальнаго тожь) внушенія.
Неужели, спроситъ читатель, для этихъ имющихъ народиться сатраповъ не полагается со стороны г. Маркова никакой узды?— Положительно никакой, читатель! Проектировалъ, впрочемъ, г. Марковъ надть одну легонькую уздечку на своихъ судей la старшина волостной, но я ту тотчасъ однимъ почеркомъ пера уничтожилъ совершенно. При всякомъ вхожденіи мироваго судьи въ дла крестьянъ,— говорилъ онъ,— ‘пусть вокругъ него встанутъ человка три изъ надежнйшихъ сельскихъ судей окрестныхъ деревень, выбранныхъ для этого сельскимъ сходомъ’ (P. P., IX, 306). Но, сказавъ это, г. Марковъ, должно-быть для успокоенія зачавшихся въ его утроб сатраповъ, тотчасъ добавляетъ: ‘Не думаемъ, чтобы мироваго судью слдовало связывать обязательнымъ голосомъ этихъ сельскихъ судей, но не думаемъ также, чтобы мировой судьи часто ршался пренебречь такимъ авторитетнымъ содйствіемъ, какъ совтъ этихъ дйствительно ‘свдущихъ людей’ (ibid, 307).
Къ такимъ выводамъ изъ своихъ посылокъ пришелъ г. Марковъ. Не правда ли, самобытная у него логика?… Ознакомившись съ нею, долго мы раздумывали, чмъ бы объяснить такую диковинную ея самобытность. Не слишкомъ ли увлекаются курскіе помщики {Мы говоримъ ‘курскіе помщики’, а не въ единственномъ числ, на основаніи завренія г. Маркова, что взгляды, излагаемые имъ, выражаютъ не одно его личное мнніе, а ‘общій выводъ, къ которому пришли боле или мене единодушно многіе мстные дятели, близко знающіе крестьянское дло и искренно заинтересованные правильною постановкою его’ (P. P., VII, 204).} своими краснорчивыми словоизліяніями?— думали мы.— Можетъ-быть они, по примру своихъ пвцовъ-соловьевъ, въ пылу краснорчія закрываютъ глаза на все, что ихъ окружаетъ,— на все, что было прежде и что ожидаетъ впереди? Но и это наше предположеніе оказалось несостоятельнымъ. Не могутъ же курскіе соловьи быть примромъ, напримръ, для угрюмыхъ сверянъ, можетъ быть, никогда даже не видавшихъ столь славныхъ пвцовъ. Между тмъ логикой курянъ заражены культурные земцы и свера и юга, и востока и запада, и центра Россіи. Везд культурные земцы громятъ бюрократію за нелишнюю опеку надъ мужикомъ, убившую и развратившую его, какъ утверждаютъ многіе ораторы въ пылу краснорчія. Но такія рчи обыкновенно заканчиваютъ они лишь проектами передачи опеки изъ рукъ бюрократіи въ свои собственныя,— проектами расширенія ея, опеки, стремленіемъ проникнуть въ самый центръ крестьянской жизни, въ сферу обычнаго права, въ жизнь земельной общины, на что еще никогда не заявляла въ законодательномъ порядк своихъ притязаній бюрократія. Такъ пало наше предположеніе о подражаніи курскихъ помщиковъ своимъ соловьямъ. Строить другія предположенія для объясненія диковинной самобытности въ логик нашихъ земцевъ мы были безсильны. Но тутъ неожиданно пришли намъ на память слова Гейне:
Мн страхъ волнуетъ кровь,
Когда оселъ и волкъ поютъ хвалу свобод,
Или когда змя воркуетъ про любовь.
Имютъ ли эти слова поэта отношеніе къ логик г. Маркова и ему подобныхъ культурныхъ земцевъ, утверждать мы не беремся. Пусть они сами, наедин съ своею совстью, ршатъ этотъ вопросъ.
Но какъ бы тамъ они его ни ршили, а положеніе вопроса о крестьянскомъ самоуправленіи и печально, и опасно, и… странно! Вс и вся жалуются на излишекъ всюду опеки, вс и вся плачутся, что администрація встала для всхъ и всюду поперекъ дороги, плачутся наши культурные люди и за себя, и, чуть ли еще не боле, за мужика!… Но вотъ явилась возможность вмсто проливанія слезъ сказать дйствительное слово, и что же?— Культурные люди изъ плачущихъ агнцевъ мгновенно превращаются въ ядовитыхъ змй: они просятъ себ права не только опекать мужика, не только смотрть, чтобъ онъ не вздумалъ дальше извстной границы шагъ сдлать, но просятъ еще права внутреннюю жизнь деревни — и общинно-хозяйственную, и правовую — перекраивать по-своему. Медвжью услугу сдлаетъ земство Россіи, если добьется права насиловать жизнь деревни на законномъ основаніи. Истинно-цивилизаторская роль его должна заключаться не въ прав наградить мужика, при посредств огня и меча, своею цивилизаціей, а въ устраненіи условій, которыя мшаютъ правильному и естественному развитію здравой деревенской жизни. Теперь жизнь деревни густо окутана мракомъ невдомыхъ крестьянству инструкцій, циркуляровъ и канцелярщины. Въ статьяхъ о волостномъ суд мы подробно рисовали безпомощное положеніе мужика при искуственно и противозаконно созданной для него обязанности, оставивъ ‘свои распорядки’, всюду руководствоваться писаннымъ правомъ, закономъ. Полное незнакомство съ закономъ и горькимъ опытомъ воспитанный страхъ, погршивъ противъ него, накликать на себя тяжкую бду, обрекаютъ ‘темнаго’ мужика на безусловное послушаніе и покорность предъ полузрячимъ волостнымъ писаремъ и т. п. людомъ. Въ этомъ — корень волъ въ крестьянскомъ самоуправленія, и при борьб со зломъ нужно разить его здсь. Поэтому земство наше выполнитъ великую задачу, если дастъ возможность мужику жить своимъ умомъ, а не писарскимъ, дастъ возможность ему идти, при свт знанія, своею дорогой, а не невдомою въ потьмахъ. Для этого земство должно общиннобитовую и правовую жизнь деревни оставить неприкосновенною, должно по селамъ настроить школъ, а циркуляры, инструкціи и всю канцелярщину съ мужицкой дороги убрать и взять въ свое вдніе. Это — первое и главное. Но разъ мужикъ будетъ имть право на самоуправленіе, необходимо, чтобъ онъ имлъ еще возможность самъ контролировать его: то, что легко скрыть отъ зазжаго постителя, трудно припрятать отъ глазъ цлаго общества, между тмъ въ настоящее время за попытку со стороны крестьянъ контролировать органы своего самоуправленія властные культурные поводыри зачисляютъ ихъ, непрошенныхъ контролеровъ, въ разрядъ бунтовщиковъ.
Но не будемъ повторяться. Эти и другія положенія касательно крестьянскаго самоуправленія были уже нами развиты подробно и голословно въ стать о волостномъ суд.
‘Русская Мысль’, No 12, 1881
Прочитали? Поделиться с друзьями:
