ПОКУДА
ПОВСТЬ
ПОКУДА
ПОВСТЬ
I
II
III
——
IV
V
VI
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VII
VIII
IX
А. С-ва.
‘Время’, No 10, 1861
Покуда, Суслова Аполлинария Прокофьевна, Год: 1861
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Какъ странно созданъ человкъ! Говорятъ — существо свободное… какой вздоръ! Я не знаю существа боле зависящаго: развитіе его ума, характера, его взглядъ на вещи,— все зависитъ отъ смшныхъ причинъ. Разумъ эта высшая способность человка, кажется данъ ему для того, чтобы глубже чувствомъ собственное безсиліе и униженіе передъ случайностью.
Прежніе товарищи упрекаютъ меня, что я ничего не длаю, говорятъ, что служеніе обществу есть долгъ всякаго честнаго человка. Я много спорю съ ними по этому поводу. Счастливыя люди! въ триста лтъ они сохранили юношескій пылъ и т немногія врованія, что такъ облагораживаютъ ошибки, за которыя преслдуютъ моихъ товарищей безпощадною насмшкой и чувствую злобную радость, когда замчаю, что слова мои длаютъ на нихъ впечатлніе, но въ тоже время въ глубин души, гд такъ много неизъяснимой печали, я имъ завидую. И много бы я отдалъ за упоеніе ихъ вры…
Я слишкомъ рано началъ жить, т. е. думать, наблюдать и разбирать людей, ихъ характеры, привычки и страсти.
Условія, при которыхъ сложился мой характеръ, какъ нельзя боле благопріятствовали такому результату. Съ дтства меня никто не любилъ, вся любовь и надежды матери и сестеръ были сосредоточены на старшемъ брат: то былъ красивый и бойкій мальчикъ, самолюбивый и надменный. Онъ былъ старше меня двумя годами, каждый, кто видлъ насъ вдвоемъ, невольно длалъ сравненіе, такъ невыгодное для меня, причемъ моя застнчивость и неловкость еще сильне бросались въ глаза, и тогда какъ брату расточали похвалы и ласки, обо мн или забывали, или, что еще хуже, утшали. Съ тхъ поръ какъ я началъ сознавать себя, это обидное снисхожденіе было для меня невыносимо: зависть и вражда къ брату глубоко запали въ мою дтскую душу.
Чтобы взбжать непріятныхъ столкновенія съ домашними, я старался какъ можно боле отдаляться отъ всхъ, разъ и навсегда я принялъ эту мру и, несмотря на выговоры, даже наказанія, не выходилъ изъ своей комнаты. Дтей было много въ нашемъ дом: кром насъ съ братомъ, трехъ сестеръ и дочери гувернантки, мать моя воспитывала еще двухъ дочерей своей умершей сестры, и ни съ кмъ изъ нихъ я не могъ сойтись. Напрасно гувернеръ и гувернантка старались заставить меня идти гулять вмст съ братомъ и сестрами, или играть въ зал: я упорно отказывался и сходился съ ними только въ классной комнат. Я всегда одинаково удовлетворительно зналъ мой урокъ, не заслуживалъ ни похвалъ, ни порицаній, разъ только я особенно хорошо отвчалъ изъ исторіи, которой всегда занимался съ любовью: учитель посмотрлъ на меня съ изумленіемъ, началъ разсыпаться въ похвалахъ и ставить мое прилежаніе въ примръ другимъ дтямъ, упрекая ихъ въ несправедливости ко мн. Не знаю почему похвала эта показалась мн слишкомъ позднею и обидною, и съ этаго дня я старался какъ можно мене обращать на себя вниманія. Мать хотла отучить меня отъ этихъ странностей, но вс ея попытки остались безъ успха и она должна была примириться съ моимъ характеромъ, тмъ боле, что я никому не мшалъ. Я былъ такъ радъ что меня оставили въ поко! И скучно, однообразно проходило мое дтство: не освятили его ни ласки родныхъ, ни дружба сверстниковъ. По цлымъ часамъ я сидлъ въ моей комнат, тогда какъ веселые голоса дтей и звонкій смхъ ихъ порой долетали до меня, я сидлъ одинъ, и сколько думъ проходило въ моей голов!.. Я такъ свыкся съ этими думами, такъ полюбилъ ихъ, что он сдлались для меня лучшимъ наслажденіемъ. Я особенно любилъ думать во время вечерней молитвы. Не знаю, почему мн такъ нравился этотъ торжественный часъ, когда даже ненавистная гувернантка не находила приложенія своей должности: напрасно смотрла она по сторонамъ, желая сдлать какое-нибудь замчаніе: на всхъ лицахъ былъ покой и тишина. Я стоялъ обыкновенно позади всхъ, прислонясь къ стнк и сложивъ руки, я уходилъ въ свой фантастическій міръ и вызывалъ любимые образы и событія. Но часто, когда съзжались гости, комнаты были ярко освщены, въ зал играла музыка, мои сестры, красивыя и нарядныя, какъ бабочки порхали по гладкому паркету, мое сердце рвалось туда, я проклиналъ мое добровольное заточеніе: искушеніе было сильно, но я вспоминалъ моего ловкаго и счастливаго брата и преданныхъ ему сестеръ, вспоминалъ вс насмшки — и чувство ненависти, непримиримой вражды заглушало во мн вс другія чувства. Я думалъ: они вс заодно, а я одинъ… И долго я плакалъ, потомъ отыскивалъ какія-нибудь книжки и начиналъ читать. Чтеніе развлекало и занимало меня, помню, какое наслажденіе доставляли мн сказки, ‘Чудовище и красавица’ и ‘Двочка красная-шапочка’. Я перечиталъ вс книжки нашей дтской библіотеки, и когда въ свободные отъ уроковъ часы мн нечего было длать, я снова принялся-было ихъ перечитывать, но уже не нашолъ и половины тхъ красотъ, которыя меня поражали съ перваго раза. Я даже началъ сомнваться въ дйствительности описываемыхъ происшествій. Какъ-то, перечитывая въ третій разъ ‘Чудовище и красавицу’, я чувствовалъ усталость и скуку. Это было лтомъ, мы жили на дач. Съ досады я бросилъ книжку и пошолъ въ садъ, тамъ никого не было: мои сестры и братъ гуляли съ гувернанткой въ рощ. За садовой ршоткой я увидалъ крестьянскихъ мальчиковъ, играющихъ въ лошадки. Я съ завистью прислушивался къ ихъ шумному говору и рзкому смху, подумалъ немного о томъ, не лучше ли было бы, еслибы я родился въ крестьянской семь, и не останавливаясь долго на этой мысли, я перелзъ плетень и просилъ ихъ принять меня въ свою игру. Но они мн ршительно отказали, на томъ основаніи, что я баринъ, начали дразнить меня и гнать прочь, такъ что я впередъ не смлъ показаться въ ихъ кружк. Но я на этомъ не остановился, мн какъ-то удалось завести знакомство съ сыномъ нашего дворника, и черезъ его протекцію меня приняли въ свое общество крестьянскіе мальчики. Благодаря отсутствію всякаго надзора, ничто не мшало моимъ сношеніямъ съ новыми друзьями, я зналъ, что еслибы узнала мать, то она не допустила бы этого, но я велъ дла свои осторожно, и лто для меня прошло очень весело и пріятно. Я смло расчитывалъ на будущее.
Съ наступленіемъ зимы я снова принялся за чтеніе, на этотъ разъ я добрался до библіотеки моей матери. Мать читала не много, но выписывала вс лучшіе журналы, и я началъ читать вс новыя повсти и романы, правда, многаго не понималъ, но читалъ съ наслажденіемъ.
Въ гостиной моей матери, гд по необходимости я долженъ былъ иногда являться, часто бывали споры о всхъ этихъ книгахъ. Я съ напряжоннымъ вниманіемъ прислушивался, думалъ и поврялъ свои собственныя понятія и наблюденія, книги замняли мн совтниковъ и друзей: въ минуты огорченія и досады я обращался къ нимъ, углублялся до самозабвенія и находилъ мужество и силу, и все окружающее казалось мн такъ глупо и смшно передъ тми характерами и событіями, о которыхъ я читалъ или воображалъ. Но и книги не всегда отвчали на т вопросы и явленія, которые поражали меня и которые я искалъ въ нихъ разршить: вроятно это сознаніе недостатка въ творчеств привело меня къ тому, что я ршился быть писателемъ. Мн было тогда лтъ тринадцать, первымъ моимъ опытомъ въ литератур была драма: ‘Роковой кинжалъ’. Сюжетъ ея былъ самый замысловатый. Дйствіе происходило въ Испаніи: герой, храбрый и благородный донъ Фернандо томится въ темниц, прекрасная донна изнываетъ въ разлук тоже гд-то въ заточеньи. Я очень трогательно изображалъ судьбу героевъ, погибшихъ въ цвт лтъ жертвою людской несправедливости и злобы, все шло какъ по маслу до того мста, гд герой бжалъ изъ темницы и пріхалъ освободить свою возлюбленную: онъ уже подставилъ лстницу и началъ пилить желзную ршотку, какъ вдругъ меня позвали въ классъ. Я кое-какъ сунулъ тетрадку подъ подушку моей постели и отправился. Когда я возвратился назадъ въ мою комнату, то не нашолъ своей тетради тамъ, гд ее оставилъ, въ испуг я началъ рыться въ постели, растрепалъ вс мои пожитки, но вс усилія были напрасны: ‘Роковой кинжалъ’ исчезъ. Я распрашивалъ прислугу, рылся во всхъ углахъ и не могъ придумать, куда двалась моя тетрадка. Врно взялъ братъ! — мелькнуло въ моей голов, и чмъ боле я размышлялъ, тмъ сильне убждался въ вроятности такого предположенія. Эта мысль привела меня въ бшенство: я заперся въ моей комнат и не выходилъ къ обду. Но всему бываетъ конецъ, и я успокоился, вообразилъ себя героемъ, котораго преслдуетъ злая судьба, и покорился. Я былъ увренъ, что рано или поздно мой добрый геній восторжествуетъ и накажетъ моихъ враговъ. На другой день, какъ только я явился къ чаю, сестры переглянулись съ братомъ и расхохотались, я не ошибся: они похитили и прочли мой ‘Роковой кинжалъ’. Стыдъ, негодованіе и злость терзали меня, но я скрылъ все въ глубин души и казался равнодушнымъ, тмъ не мене сестры и братъ не переставали потшаться надо мною и даже стали называть меня ‘Роковой кинжалъ’, о чемъ сообщили и гувернантк.
Тогда злость моя не имла границъ, я сталъ придумывать, какъ бы отомстить моимъ злодямъ, и эта новая мысль врзалась въ мой мозгъ и не давала покоя. Я не спалъ ночи, но все, что ни придумывалъ, казалось или неудобнымъ, или недостаточнымъ. Я остановился на томъ, что заржу себя перочиннымъ ножичкомъ и оставлю имъ письмо, я уже началъ сочинять это письмо, и оно выходило такъ трогательно, что читая его, я плакалъ навзрыдъ. Нервы мои были сильно раздражены: я не выдержалъ и занемогъ.
По выздоровленіи моемъ я сдлался еще задумчиве, еще сосредоточенне, я весь ушолъ въ свой внутренній міръ и много думалъ надъ самимъ собой. Я ршился поступать такъ, чтобы ни въ чемъ не упрекать себя: въ каждомъ слов, въ каждой мысли отдавалъ себ отчетъ, и оттого малйшая ошибка стоила мн значительнаго раскаянія. Въ то время въ дом нашемъ явилась новая личность: мать моя позволила гувернантк взять къ себ своего сына изъ кадетскаго корпуса на время каникулъ. Павелъ былъ мн ровесникъ, у него былъ прямой и до невроятности вспыльчивый характеръ. Сначала вмст съ братьями и сестрами онъ преслдовалъ меня насмшками и даже превзошолъ ихъ въ колкости и дерзости, я встрчалъ эти гоненія довольно равнодушно: со времени моей болзни я сдлался спокойне. Разъ какъ-то Павелъ поссорился съ одною изъ моихъ кузинъ и пожаловался на нее матери, я хорошо зналъ этотъ фактъ, въ которомъ виноватъ былъ Павелъ и оправдалъ двочку передъ матерью. Въ припадк горячности, Павелъ разбранилъ меня и назвалъ двчонкой, обидне этого эпитета ничего не могло быть для меня, но я не возражалъ, не оправдывался и не мстилъ. Когда вспышка Павла прошла, ему было передо мной неловко, онъ пересталъ смяться надо мной и избгалъ меня. Я первый заговорилъ съ нимъ. Не помню хорошо, какъ это было. Помню только, что при первомъ моемъ слов Павелъ взглянулъ на меня съ изумленіемъ, повидимому онъ не ожидалъ, что я не сержусь на него, потомъ вдругъ бросился мн на шею, обнялъ меня и заплакалъ. Съ этой минуты мы были друзьями.
Натура Павла была одна изъ тхъ страстныхъ, восторженныхъ натуръ, для которыхъ нтъ средины: он или любятъ, или ненавидятъ, или подчиняются, или угнетаютъ, въ любви его ко мн было что-то фанатическое: онъ безусловно врилъ въ мою непогршимость, во всхъ своихъ длахъ требовалъ моего совта и поступалъ по немъ, не разсуждая. Такое рабство возмущало меня: я старался смягчить, облагородить наши отношенія, но онъ не хотлъ понять моей деликатности, и если я не просилъ его сдлать для меня что-нибудь, заступиться, когда мн длаютъ выговоръ, взять на себя мою вину, онъ толковалъ это по своему: сердился, выходилъ изъ себя, осыпалъ меня упреками, чрезъ нсколько времени извинялся, раскаявался, проклиналъ себя и нарочно длалъ шалости, чтобы быть наказаннымъ, такимъ образомъ онъ мучилъ себя и меня. Это была глубокая, поэтическая личность съ огромными достоинствами и недостатками.
Какъ бы то ни было, но я много обязанъ этой дружбой и она безъ сомннія имла вліяніе на мой характеръ. Высказывая ему свои задушенныя мысли и планы и встрчая полное сочувствіе, я былъ какъ-то самоувренне, его мысли и намренія я всегда обдумывалъ и старался усвоить, если они мн нравились.
Бывало лтнимъ вечеромъ въ рекреаціонное время, когда вс приготовляютъ уроки на завтрашній день, а солнце свтитъ весело и влажный воздухъ вызываетъ изъ комнаты,— сердце мое полно сладкихъ ощущеній: я не могъ заучивать городовъ и ркъ и ходилъ по комнат объ руку съ Павломъ съ тетрадкой въ рукахъ. Мы вслухъ мечтали о будущемъ, и сколько было вры въ себя, столько надежды въ этихъ грезахъ!.. Какъ часто потомъ, оставшись снова одинъ, я любилъ вспоминать объ этихъ вечерахъ…
По окончаніи каникулъ я просилъ мою мать позволить мн видться съ Павломъ и она часто отпускала меня въ корпусъ и просила Павла приходить на праздники, такимъ образомъ наши дружескія отношенія продолжались до окончанія его курса. Съ поступленіемъ на службу, онъ ухалъ на Кавказъ, а я поступилъ въ университетъ. Сначала мы вели переписку, но интересы наши такъ разнились, что естественнымъ образомъ нельзя было поддержать ее. И порвалась между нами крпкая, дружеская связь: каждый пошолъ своей дорогой, весь отдаваясь теченію избраннаго пути, бросая на алтарь далекой цли все, что было личнаго, дорогого, милаго.
Я слушалъ лекціи по юридическому факультету. Какое широкое пол дятельности открылось для горячей головы, жаждущей истины. Я любилъ науку для науки, чистой и безкорыстною любовью, и отдался ей съ увлеченіемъ всею силою души, помимо всякаго личнаго интереса. Мать сердилась на меня за то, что я отсталъ отъ общества, сдлался дикаремъ, мои манеры приводили ее въ отчаяніе. ‘На что ты похожъ? говорила она мн. — Какъ я покажусь съ тобой въ свтъ? Меня вс будутъ упрекать, а разв я виновата? Вдь Анатолій братъ же теб’… И она все боле и боле горячилась и осыпала меня упреками. Я слушалъ ее съ почтительнымъ вниманіемъ и не возражалъ: это еще боле сердило ее, она ршила наконецъ, что я потерянный, что изъ меня ничего не выдетъ. Въ этихъ выговорахъ для меня не было ничего новаго: я ихъ всегда ожидалъ и потому обратилъ на нихъ особеннаго вниманія, продолжая вести себя такъ, какъ внушало собственное благоразуміе, и избавилъ мать отъ непріятности являться со мною въ обществ
Въ моемъ гордомъ одиночеств я привыкъ быть самостоятельнымъ, привыкъ не подчиняться авторитету, какъ бы онъ ни былъ высокъ, но я не былъ слпъ къ своимъ недостаткамъ и зналъ ихъ лучше всякаго другого. Я давно научился думать, наблюдать характеры, но чмъ боле смотрлъ я на моего брата, этого идола семьи, тмъ сильне убждался въ своемъ нравственномъ превосходств. Анатолій былъ неглупый малый, но пустой, дерзкій фатъ, притязательный и вздорный, я былъ къ нему необыкновенно равнодушенъ, дтская непріязнь исчезла безъ слда, а боле серьознаго чувства онъ не могъ внушить мн.
Братъ кончилъ курсъ въ университет и готовился поступить въ военную службу, у него съ сестрами былъ совтъ въ какой полкъ лучше поступить? Посл долгихъ преній вс единогласно ршили, что лучше уланскаго кивера ничего не можетъ быть,— и братъ поступилъ въ уланы. Сестры восхищались имъ. И въ самомъ дл, военный мундиръ очень подходилъ къ его высокому росту и стройному стану. Я самъ любовался имъ, когда онъ здилъ верхомъ на статной лошади, или танцевалъ съ кузиной Нелли, самой красивой и граціозной изъ нашихъ двицъ. Онъ являлся и на гуляньяхъ, и на балахъ всегда подл Нелли, былъ любезенъ и предупредителенъ до мелочности, а дома, когда не было гостей, они постоянно ссорились.
Передъ однимъ баломъ, сидя одинъ въ гостиной, я услыхалъ въ сосдней комнат споръ Анатолія съ его товарищамъ Тщинымъ, который былъ очень близокъ въ нашемъ дом,— кому быть кавалеромъ Нелли. Нелли была на сторон Тщина, но Анатолій требовалъ, чтобы она была съ нимъ, на томъ основаніи, что она уже нсколько разъ имла своимъ кавалеромъ Тщина, что это замтятъ — и будутъ говорить.
Нелли надулась и сказала, что она будетъ со мной. Вс удивились странности явиться съ такимъ букой, онъ еще сдлаетъ, пожалуй какую неловкость, да подетъ ли еще онъ? — Нелли была непреклонна. Наконецъ вс разошлись по своимъ комнатамъ, въ зал остались только Тщинъ и Нелли. Подали огня. Нелли стала играть на фортепьяно, офицеръ слъ подл нея. Я сидлъ въ темной комнат противъ двери и смотрлъ на нихъ, мною овладла пріятная лнь, звуки Carnaval de Vnise едва перебирали моими чувствами, я былъ въ состояніи непонятнаго довольства и покоя, такъ что еслибы мн сказали въ ту минуту, что я долженъ завтра идти на смерть,— я не испугался бы. На душ у меня было свтло и весело. Передо мной какъ въ туман рисовались дв стройныя фигуры.
— Довольно, перестань играть, сказалъ Тщинъ, взявъ руку Нелли, и голова его такъ близко наклонилась къ ней, что черные его волосы коснулись ея плеча. Звуки Carnaval de Vnise замерли, будто порвались, лицо Тщина прильнуло къ обнажонному плечу Нелли. Стны и стулья закружились у меня въ глазахъ, дыханіе замерло.
— Какъ ты хороша, Нелли! сказалъ молодой человкъ.
— Перестань болтать вздоръ! сказала Нелли, вставая со стула. Онъ обнялъ ее и они начали ходить по комнат.
— Отчего ты непремнно хочешь имть своимъ кавалеромъ, Александра едорыча?
— Для контраста, отвчала она, смясь весело.
— Плутовка! проговорилъ молодой человкъ.
— Мн пора одваться, сказала Нелли.
— Погоди, еще успешь: я такъ рдко вижу тебя одну. И онъ притянулъ ее къ себ, но она вырвалась и смясь бросилась изъ комнаты. Она скользнула мимо меня и ея платье махнуло по креслу, на которомъ я сидлъ, и при этомъ движеніи струя воздуха какъ-то освжительно коснулась моего лица.
— Ты сегодня подешь съ нами на балъ? спрашивала меня Нелли, совсмъ одтая выходя въ заду.
Я отказывался сколько могъ.
— Неправда, ты подешь, ты долженъ хать: я буду съ тобой танцовать цлый вечеръ. Она обвила мою шею бархатными руками, быстрые глазки ея свтились такъ близко, что у меня кружилась голова.
— Ну чего теб стоитъ създить? Ты сдлаешь мн этимъ огромное удовольствіе, говорила она, и голосъ ея звучалъ особенно нжно и мягко. — Ты не откажешь, когда я прошу тебя такъ искренно! Ты такъ уменъ… прибавила она съ хитрою улыбкой.
Я согласился.
Мы скоро отправились, въ карет насъ сидло четверо: я съ Нелли, Тщинъ и одна изъ сестеръ. Тщинъ сидлъ противъ Нелли, всю дорогу они болтали. Я молчалъ, въ голов моей былъ какой-то туманъ: недавно виднная сцена за фортепьяно такъ и мерещилась въ глазахъ. Спутники мои заговорили о предстоящей свадьб одной изъ моихъ сестеръ.
— А вы скоро выдете замужъ? спросилъ Тщинъ Нелли.
— Скоро, отвчала она съ увренностью.
— А за кого? Можно узнать?
— За одного старичка.
— Для контраста?— вырвалось у меня.
Нелли засмялась.
Таковы были женщины, которыхъ я встрчалъ. Он не могли внушить симпатій. Гд же та женщина, о которой я мечталъ, не воздушная, блестящая нимфа, не образецъ кротости и смиренія, а женщина-человкъ, со всми человческими достоинствами и недостатками? Вопросъ о ея судьб волновалъ и мучилъ меня, и какъ часто сердце мое болло за нее!.. И явилась она: она не бросилась мн въ глаза въ перваго раза и не поразила меня ничмъ, можетъ-быть при другихъ обстоятельствахъ я прошолъ бы меня, не замтивъ этой прекрасной души. Въ жизнь мою я не встрчалъ подобной женщины! — Я зналъ женщинъ умне, добре, прекрасне, но не встрчалъ другой Зенаиды. Было что-то особенное, самобытное въ ея характер и образ мыслей. Я познакомился съ ней, когда она была невстой брата: это не мшало мн не обращать на нее вниманія до тхъ поръ, пока я не узналъ ее короче.
Въ то время я кончилъ курсъ въ университет и только-что началъ служить, только-что встртился лицомъ къ лицу съ дйствительностью, на которую до сихъ поръ смотрлъ сквозь розовую дымку утренней зари. Въ то время все въ нашемъ обществ волновалось и стремилось впередъ съ какой-то лихорадочной поспшностью, какъ бы желая вознаградить жаромъ прожитое время. Каждый видлъ, сколько у насъ накопилось дла и сколько предстоитъ нерешоныхъ вопросовъ. Я видлъ какъ падаетъ величайшее изъ золъ — рабство, но сердце мое не радовалось: я зналъ какъ глубоко вросли въ нашу почву корни этого рокового зла и какъ много нужно усилій, чтобы отыскать и вырвать ихъ. Они пробрались во вс слои нашего общества и опутали его тонкою и крпкою стью: ихъ не выдернуть безъ боли цлому организму. Я врилъ, что молодое поколніе съ благороднымъ самоотверженіемъ примется общими силами искоренять все, что есть у насъ негоднаго и вреднаго, и гордая мысль о своемъ участіи съ дл общественнаго преобразованія было моимъ нравственнымъ двигателемъ: на ней сосредоточились вс мои желанія и надежды, но каково было мое разочарованіе, когда я поступилъ на службу! Я узналъ, что впродолженіе многихъ лтъ я долженъ довольствоваться на поприщ служебной дятельности скромной ролью переписчика. Помимо этой механической работы я пытался заявитъ мою мысль: но меня встртили насмшками, наградили эпитетомъ выскочки и — только! протесты мои ничего боле не вызвали, можетъ-быть потому, что я не умлъ взяться за дло, какъ бы то ни было, но сердце мое ныло и болло. Я видлъ, какъ мимо безнаказаннаго зла, которое привело бы въ негодованіе каждаго свжаго человка, проходили люди съ почтеннымъ именемъ и огромнымъ всомъ, не замчая его, или не желая замтить. Съ невозмутимымъ равнодушіемъ смотрли они на все, что длалось передъ глазами: казалось, ничто не могло возбудить не только ихъ участія или симпатіи, но даже удивленія. Два года моего существованій на служб никому ничего не принесли, и мн самому становилось въ тягость, но я не падалъ духомъ и все чего-то ждалъ, все на что-то надялся. Мн приходилось встрчать людей съ возвышенными стремленіями, людей, которые умютъ какъ-то сдлать свое существованіе полезнымъ,— и этихъ немногихъ явленій было довольно, чтобы освжить меня. Я пытался быть полезнымъ помимо служебной дятельности и тутъ только увидалъ, какъ мало я знаю жизнь и общество, среди котораго жилъ. Гд же я былъ столько лтъ? Чему учился? Къ чему готовился? Я былъ юристомъ и долженъ былъ надолго сложить свое званіе и смотрть безъ участія какъ совершаются дла, ршающія судьбу людей, которыхъ я любилъ горячей, безпредльной любовью. Я долженъ былъ еще многому учиться, чтобы быть человкомъ. Переписывая бумаги и съ особенной злостью выводя слова: ‘поелику’ и ‘яко’, я пріобрталъ званіе людей и терялъ вру въ будущее, въ самого себя. Но чтобы не имть причинъ упрекать себя въ лни или недостатк характера, я продолжалъ служить. Начальнику не нравилось во мн многое: моя манера вступать въ разговоръ со старшими, совершенно некстати высказывать свое мнніе и еще боле странная и совсмъ неумстная привычка — противорчить.
Впрочемъ начальникъ мой Трифонъ Аанасьичъ былъ человкъ добрый и кроткій, но при всемъ своимъ великодушіи онъ не мн извинить дурного почерка и ставилъ въ примръ долговязаго и извилистаго Лутошкина, что въ стол у Ивана Иваныча. Въ самомъ дл, Лутошкинъ имлъ восхитительный почеркъ и никогда не зналъ соперниковъ въ калиграфіи: я могъ только завидовать ему. Но вскор и я переписывалъ, если некрасиво, то довольно чисто, какъ выражался мой начальникъ, которому наконецъ вздумалось выйти въ отставку, къ совершенному моему удовольствію, тмъ боле, что на его мсто поступилъ человкъ рыцарской честности. Это былъ статный, красивый господинъ лтъ тридцати, въ его манерахъ была какая-то рзкость и нетерпливость, во всей наружности столько увренности и отваги, что хватило бы на десять такихъ молодцовъ. Вообще физіономія Сергя Петровича Зеленовскаго напоминала собою разбойника. Онъ былъ въ самомъ дл человкъ примрной честности между чиновниками, онъ не только не бралъ взятокъ, но отказывался даже отъ жалованья. Когда нкій господинъ вздумалъ поблагодарить его за что-то, Зеленовскій пришолъ въ ярость и грозилъ отдать его подъ судъ, въ эту минуту онъ былъ прекрасенъ, какъ воплощеніе гнва и презрнія, и произвелъ эфектъ, все чиновничество нашего департамента пришло въ трепетъ и уныніе, но это впечатлніе скоро разсялось. Зеленовскій неглижировалъ службой, онъ прізжалъ въ департаментъ въ 12 часовъ утра на пар красивыхъ играющихъ лошадей, которыхъ любилъ боле всего на свт, въ присутствіи, посвистывая, ходилъ по комнат, садился для разнообразія на столъ, или на окно, очень неохотно принимался за бумаги, не думая, что часто однимъ почеркомъ пера ршаетъ судьбу людей. Съ чиновниками онъ обращался возмутительно-небрежно, его отвты и приказанія были коротки и отрывисты. Вообще его посщеніе не произвело существенной перемны. Подчиненные скоро примнились къ его характеру и ловко обманывали новаго начальника, смясь между собою надъ его недальновидностью.
Разъ какъ-то возвратясь изъ департамента очень не въ дух, я встртилъ у насъ Зенаиду. Она сидла въ зал подл Нелли, которая играла на фортепьяно. Облокотясь на спинку кресла и придерживая голову, Зенаида сидла неподвижно, въ выраженіи ея лица, въ тоскливомь взгляд, было столько серьозной печали и той безсильной покорности, за которой видна цлая бездна отчаянія, что мн стало неловко. Я остановился въ дверяхъ и не зналъ, — идти ли въ комнату, или вернуться. Она замтила меня, я подошолъ. Зенаида, улыбаясь, протянула мн руку и о чемъ-то заговорила, но я ничего не понималъ. ‘Отчего это она такъ печальна?’ вертлось у меня въ голов. Вошолъ братъ. Нелли запла по его просьб давно наскучившій мн романсъ: ‘Что такъ сильно, сердце, бьешься’. У нея былъ хорошій голосъ и она пла съ особеннымъ выраженіемъ, которое искупало пустоту содержанія.
— Вздоръ! сказала Зенаида какъ бы невольно, когда сестра пропла: ‘Воля счастья не даетъ’.
— Отчего? спросилъ Анатолій.
— Воля не даетъ счастія! Такъ чтоже его даетъ?!
— Вы такъ часто ратуете за свободу, Зенаида, какъ-будто она непремнное условіе счастья.
— Конечно.
— Ужь только никакъ не для женщины.
— Женщина должна слпо подчиняться, слпо врить, сказала одна изъ сестеръ.
Зенаида молчала. По лицу ея пробжала презрительная усмшка.
Я вдругъ заспорилъ съ братомъ по этому предмету. Мы спорили такъ долго и съ такимъ ожесточеніемъ, какъ будто дло всей жизни и смерти одного изъ насъ. Чмъ боле горячился и выводилъ изъ себя мой противникъ, тмъ удачно я бралъ надъ нимъ верхъ и тмъ серьозне и печальне становилась Зенаида. Весь этотъ вечеръ она была задумчива, разсянна и рано ухала домой. Она не говорила со мной ни слова, но прощаясь, крпко пожала мн руку и съ этого дня ея внимательный взглядъ съ выраженіемъ любопытства останавливался на мн. Я никогда не искалъ случая говорить съ Зенаидой, но внимательно вслушивался, когда она говорила съ другими, и все боле и боле находилъ въ ней достоинствъ. Я не могъ понять, что свело Зенаиду съ моимъ братомъ, между ними было такъ мало общаго, она была очень умна и такъ правильно смотрла на вещи: чтожъ ей нравилось въ этомъ фанфарон, котораго она не могла уважать? Дло было такъ просто. Мать Зенаиды была капризная и вздорная старуха, заражонная нелпыми предразсудками. Ея строгость въ отношеніи къ дочери доходила до смшного. Мудрено ли, что молодой двушк хотлось вырваться на волю. Въ то время я иначе смотрлъ на поступокъ Зенаиды: я видлъ въ немъ отвратительную ложь и гнусную безнравственность. Я позабылъ, что положеніе женщины безвыходно, что зло лежитъ въ семейств, что ложь — единственная ея оборона противъ деспотизма главы семейства.
Въ воспитаніи, которое длаетъ ее ни на что неспособной и ни къ чему негодной кром паркета, въ предразсудкахъ общества, которое готово закидать грязью и оттолкнуть женщину и за всякое ея свободное дйствіе, порицая ее въ уклоненіи отъ какихъ-то природныхъ обязанностей и отбивая у нея всякую охоту къ труду, а слдовательно и къ самостоятельности, — лежитъ начало рабства. Женщина выходитъ замужъ, чтобы имть врное средство къ жизни, или скоре вырваться на волю, но она горько ошибается, потому-что рабство, неутомимо преслдуя ее, является и тутъ, но въ другихъ формахъ. Тоже случилось и съ Зенаидой.
День свадьбы моего брата приближался. Зенаида казалась спокойною, или это только казалось. Братъ долженъ былъ жить посл свадьбы уже не съ нами, что очень огорчало сестеръ, он просили его провести лто вмст на дач. Наконецъ день свадьбы насталъ, это было въ іюн. Помню я, было свтлое, ясное утро. Я всталъ рано, въ дом была суматоха, прислуга убирала комнаты, сестры хлопотали за туалетомъ. Я сидлъ одинъ въ моей комнат и думалъ о Зенаид. Неизъяснимая тоска терзала мое сердце и страшныя предположенія волновали умъ. Когда я серьозно подумалъ о своей грусти, она показалось мн странною и неуместною, да и самъ-то я смшонъ, такъ что я старался скрыть ее отъ самого себя. Я взялъ ружье и пошелъ въ лсъ, но сердце болзненно ныло и слезы просились на глаза. Отчего же въ самомъ дл мн не жалть Зенаиду? Кому какое дло до меня? Никто ничего не пойметъ, ничего не замтитъ…
Я возвратился изъ лсу часовъ въ десять вечера. Домъ нашъ былъ ярко освщенъ, въ саду горли плошки, толпы, любопытныхъ тснились около дома, стараясь заглянуть въ окно, откуда слышались звуки бальной музыки. Я пробрался въ мою комнату черезъ садъ, меня никто не замтилъ. Звуки оркестра и веселые голоса гостей, шумъ подъзжающихъ экипажей и визгъ любопытныхъ кумушекъ сливались въ одинъ странный гулъ и неистово терзали мой слухъ. Сквозь эту адскую музыку мн слышался и плачъ и ропотъ собственнаго сердца, мн хотлось бжать, уйти отъ своей печали, отъ самаго себя…
Съ наступленіемъ ночи шумъ утихалъ понемногу, толпы любопытныхъ рдли. Начало свтать, когда я вышелъ на улицу. Влажный воздухъ охватилъ мою разгоряченную голову и лился въ грудь пронзительной струей. Широкій просторъ полей манилъ манилъ меня къ себ на лоно всеобъемлющей тишины и покоя. Около дома почти никого не было, кучера покачивались на козлахъ, глубокая дремота замнила оживленную бесду. Заспанный и сердитый лакей появлялся иногда у экипажа и, немилосердно звая, Отыскивалъ свою карету. Тишина прорывалась стукомъ колесъ подъхавшаго къ крыльцу экипажа, въ него бросалась разряженная барыня съ блднымъ, утомленнымъ лицомъ и помятымъ платьемъ, стукъ затворенной дверцы раздавался рзко, одиноко, затмъ слышался шумъ быстро отъзжающаго экипажа, шумъ этотъ постепенно замиралъ и опять наступала тишина. Я вышелъ вонъ изъ деревни. Все тихо и пусто, кругомъ голое, гладкое, широкое пространство, кой-гд окаймленное лсомъ, котораго черныя зубчатыя вершины рзко рисуются на голубомъ фон неба. Ночныя тни бережно приподнимаются, все притаилось, будто замерло въ благоговйномъ ожиданіи. Въ этой простой, однообразной картин, въ этой таинственной тишин, было что-то величавое, неизъяснимо-прекрасное. Чувство восторженнаго умиленія охватило мою душу, въ ней не было мста личнымъ желаніямъ и страстямъ. Бдный сынъ праха, я чувствовалъ силу генія въ развернутомъ передо мной художественномъ произведеніи! Я остановился какъ вкопанный, сложивъ руки и устремивъ глаза на раскинувшійся надо мной широкій сводъ, и чудилось мн, что кто-то глядитъ на меня оттуда глубокимъ, проницательнымъ взглядомъ…
Цлую недлю шолъ проливной дождь. Казался природа плакала съ неудержимымъ отчаяніемъ, и наплакавшись до истощенія силъ, отдыхала, какъ больная. Наконецъ солнце какъ-то особенно привтливо и томно выглянуло изъ-за толпы блуждающихъ безцльно облаковъ, но не вдругъ начало обогрвать землю: оно нехотя, небрежно бросало яркіе лучи, разсыпаясь брильянтами въ дождевыхъ капляхъ и снова пряталось за встрчныя облака. Только къ вечеру, когда облака совершенно разсялись, оно съ радостнымъ трепетомъ залило теплыми лучами все, что ни попадалось на пути. Но я не слишкомъ обрадовался солнцу, я находилъ особенную прелесть въ ненасть. Въ наслажденіи ненастьемъ я находилъ что-то серьозное и глубокое, чего не промнялъ бы за безпечное веселье, которое наводитъ веселое сіянье солнечныхъ лучей. Вотъ почему я не спшилъ воспользоваться хорошимъ вечеромъ и остался дома, когда вс ушли гулять. Я долго ходилъ по комнатамъ. Я какъ-то особенно любилъ быть одинъ въ дом, хорошо я привольно быть одному и думать: это не то, что запереться въ тсной комнат, какъ это я часто длалъ подъ предлогомъ занятій, когда хотлось думать. Я обошолъ весь домъ и мн захотлось войти въ комнату Зенаиды. Я вошолъ. Я никогда не былъ въ этой комнат. Въ ней было довольно безпорядка, и это мн понравилось: я имлъ отвращенье къ нмецкой акуратности. Я слъ на диванъ предъ рабочимъ столикомъ, и задумался о Зенаид. Благодаря дурной погод, которая не выпускала изъ комнаты, члены семейства въ это время боле имютъ случая высказываться и сталкиваться между собою. Разница въ характерахъ Анатолія и Зенаиды съ каждымъ днемъ становилась очевидне. Анатолій, мелочной и завистливый, не выносилъ ея превосходства, онъ старался уничтожить ее, въ пустякахъ показывалъ свою власть, придирался къ ея словамъ, къ самымъ незначительнымъ поступкамъ и толковалъ ихъ въ дурную сторону. Съ своей стороны Зенаида хотла поставить себя вн всякой власти, я удивлялся ея умнью давать иногда самому щекотливому разговору шуточный оборотъ или поставить своего противника въ такое положеніе, что онъ или долженъ согласиться, или явно выказать свое невжество. Во всякомъ случа она умла сохранить свое достоинство, но тмъ не мене, положеніе ея было незавидно. Между Зенаидой и моимъ братомъ завязалась тайная вражда, непонятная, можетъ быть, для нихъ самихъ, она быстро развилась не общала ничего добраго.
Голоса въ саду заставили меня обернуться къ окну: Зенаида и Анатолій рука объ руку шли по дорожк. Они живо разговаривали и смялись, и сколько искренности было въ этомъ весель! Я невольно залюбовался на эти красивыя молодыя лица, вс мои мрачныя мысли разсялись. Впечатлніе было сильно, въ эту минуту я былъ близорукъ: мысль моя не шла дале этой гладкой, свтлой поверхности.
Я долго еще оставался въ этой комнат, гд все, начиная отъ развернутой книги до брошеной на диван мантильи, которую сегодня я видлъ на ней, все говорило о недавнемъ присутствіи хозяйки. Вдругъ дверь быстро отворилась, и Зенаида вышла въ комнату. Въ жизнь мою я не былъ такъ сконфуженъ.
— Вы здсь зачмъ? спросила она весело, подходя ко мн и смотря на меня пристально.
— Я… я… искалъ карандашъ.
— И ищете на диван, сложа руки? Много же вы найдете! Сказывайте, зачмъ пришли? продолжала она настойчиво.
Я смшался и не помню что отвчалъ.
— Такъ-то? сказала она и погрозивъ мн пальцемъ.— Хорошъ! Да чтожъ вы стоите? Вотъ хоть бы помогли одться.
Она подала мн свой бурнусъ.
— Ну теперь пойдемте гулять. Что вы все сидите въ комнат!…
— Пожалуй пойдемте, отвчалъ я равнодушно.
— Отчего это вы тамъ невеселы? спросила она, когда мы вышли въ садъ.
— Чему-жъ мн радоваться?
— Не радоваться, но быть, какъ вс. Знаете ли что? Мн давно хотлось съ вами поговорить. Вы отличный человкъ, но вы большой эгоистъ. Васъ нужно исправить и тогда изъ васъ будетъ что-нибудь хорошее. Отчего вы бгаете людей? Это непростительно, потому что такихъ людей, какъ вы, немного.
Я засмялся.
— Хандрить не хорошо! сказала она, не обращая вниманія на мой смхъ.
— Вы, кажется, хотите привести меня на путь истинный? сказалъ я со злостью.
Зенаида молчала. На лиц ея не было и тни досады.
— Вы хотите щеголять сердцемъ, продолжалъ я. — Это старая штука!
Она молчала. Лицо ея было спокойно и грустно.
Мы встртились съ сестрами и я ихъ оставилъ.
На душ моей легло какое-то гадкое, безпокойное чувство, больное сердце выло отъ посторонняго прикосновенія. Что она ко мн пристаетъ? Что ей нужно? — думалъ я и меня разбирала злость.
Я долго гулялъ въ рощ и поздно вечеромъ, возвращаясь домой, я увидалъ Зенаиду. Она сидла у воротъ на скамейк и слегка покачивалась на мст, какъ это было всегда, когда она задумывалась. По мр того какъ я подходилъ, враждебныя чувства мои къ этой женщин смшались съ другими, противоположными чувствами, внезапно нахлынувшими при взгляд на нее. Голова моя шла кругомъ, сердце замирало: я готовъ былъ броситься передъ нею на колни, излить мою душу… Но я опомнился и прошелъ быстро, не взглянувъ на нее.
— Александръ, крикнула она мн вслдъ: — подите сюда!
Я остановился, не врилъ ушамъ и не обернулся назадъ, до тхъ поръ пока снова не услышалъ: — Александръ, подите сюда!
Я подошолъ.
— Вы сердитесь? — сказала она и протянула мн руку. — Помиримтесь! — и въ выраженіи голоса, съ которымъ были сказаны эти простыя слова, въ выраженіи ея свтлыхъ глазъ — было столько искренности, участія и симпатіи... Я горячо цловалъ ея руку и не знаю чмъ бы кончилъ эту сцену, еслибы она не прервала меня:
— Пойдемъ домой! Поздно, сказала она.
Мы пошли. Она о чемъ-то заговаривала, я слушалъ ее голосъ и ловилъ слова, не разбирая смысла: сердце мое было полно безотчетнаго довольства. Мы вошли въ домъ. Она пошла на балконъ: я слдовалъ за нею, не отдавая себ отчета, для чего я это длалъ. Мы много говорили. Я никогда не забуду этого вечера. Погода были недурна: ночь самая обыкновенная, но тмъ не мене прекрасная, прекрасная своей примиряющей тишиной, своею торжественностью. Деревья сада тихо качали кудрявыми вершинами и стка ихъ тни слегка шевелилась на полу балка. Красивая голова моей собесдницы и вся ея граціозная фигура четко рисовалась въ полумрак, мягкій воздухъ будто гладилъ меня по лицу и чувство наслажденія разлилось у меня въ груди: то же чувство свтилось въ неподвижномъ, будто забывшемся взгляд Зенаиды. Я былъ готовъ согласиться, что жизнь прекрасна, что въ ней много высокихъ наслажденій, и можетъ-быть въ это время нефальшиво понималъ ея простой, глубокій смыслъ.
— Да, хорошо жить на свт! сказалъ я.
— Тому, кто уметъ находить хорошее и пользоваться имъ, отвтила Зенаида, и будто въ подтвержденія ея словъ изъ залы принеслись звуки фортепьяно: Нелли пла ‘Гондольеръ молодой’. Я очень любилъ эту псню: слова ея, выраженіе, съ которымъ они были пропты, затронули мое сердце и заронили въ него чувство самонадянности и довольства. Я врилъ въ возможность счастія, а время шло и безвозвратно уносило вмст съ соромъ будничной жизни все, что въ ней было рдкаго и дорогого…
Зенаида пыталась внести смыслъ въ домъ моей матери, окружила себя людьми съ здравыми понятіями, съ новыми воззрніями: то были большею частью молодые люди безъ громкихъ именъ и связей, съ одними личными достоинствами. Она много читала и почти никуда не вызжала: все это сильно не нравилось моей матери и она приписывала ея занятія и поступки желанію показать себя достойне ея дочерей и племянницъ, воспитаніемъ которыхъ очень гордилась. Сестры отдалялись отъ Зенаиды и по своему обсуживали и осмивали ея слова и поступки. Зенаида съ обыкновеннымъ своимъ тактомъ, полнымъ достоинства и благопріятства, отстаивала себя и, всегда врная себя, твердо шла своимъ путемъ, несмотря на мелкія оскорбленія и придирки. Явленіе этой личности произвело сильное впечатлніе въ нашемъ семейств, каждый волею или неволей чувствовалъ ея вліяніе. Я видлъ въ Зенаид мой идеалъ женщины, ея жажд дятельности и знаній, мечтамъ о свобод, презрнію пустоты и мелочности — я горячо сочувствовалъ.
— Нтъ, вы не правы, сказала мн Зенаида, когда я говорилъ ей о моихъ безплодныхъ трудахъ, растраченныхъ напрасно силахъ:— у жизни есть цли, для которыхъ можно отдать жизнь, есть мгновенія, за которыя можно много и долго страдать.
— Укажите мн эти цли, дайте мн эти мгновенія! сказалъ я въ порыв невыразимой тоски. Она молчала.
— Чмъ же заплатитъ мн жизнь за вс врованія, которыя она отняла,— говорилъ я,— за вс благородныя стремленія, которымъ она посмялась?
— Такъ вотъ оно что! Вы хотите торговаться съ жизнью и боитесь проиграть… Вы слишкомъ мелочны, слишкомъ расчетливы и себялюбивы: вы не стоите лучшей участи.
— Разв я говорю о возмездіи? — Я только хочу видть результатъ моихъ усилій…
— Ждите.
— Чего же ждать, когда все вошло прахомъ?
— Значитъ вы не умете взяться за дло. Гд вашъ проектъ объ арестантахъ?
— Не приняли.
— А статья о приходскихъ училищахъ?
— Все вошло къ чорту !
Зенаида задумалась. Я смотрлъ на нее съ какимъ-то злобнымъ, горькимъ торжествомъ. Она ушла на балконъ. Я долго сидлъ одинъ и думалъ, но мало-помалу вс горькія чувства успокоились и улеглись въ моей груди. Я вошолъ къ Зенаид.
Мы заговорили о новой актрис, вспоминали впечатлніе, произведенное ея игрой, потомъ перешли вообще на искусство и оба такъ воодушевились, что впечатлніе перваго разговора почти сгладилось. Мы не замтили, какъ подошолъ Анатолій.
— Зенаида, ты дешь завтра къ Зеленовскимъ? спросилъ онъ.
Я замтилъ вдругъ, какъ губы Зенаиды сжались и брови нахмурились.
— Нтъ, отвчала она.
— Нтъ? повторилъ изумленный Анатолій. — А если я тебя прошу?
— Все равно: я не могу.
Анатолій вспыхнулъ.
— Послушайте, Зенаида, сказалъ онъ серьозно: — это изъ рукъ вонъ. Вы по одному какому-нибудь странному капризу, изъ желанія противорчить, такъ какъ это вашъ конекъ, хотите меня сдлать дуракомъ передъ Зеленевскимъ. Я сказалъ ему, и ты будешь…
— Кто жъ тебя просилъ объ этомъ? Ты знаешь, что я не люблю туда здить.
— Но если я хочу, чтобъ ты была!..
Зенаида молчала,
— Если вы не дете къ Зеленовскимъ, то не подете ни къ вашимъ Тщинымъ, ни Марусинымъ.
Я всталъ и ушолъ въ садъ.
— Вы пренебрегаете людьми, которыхъ я уважаю, и знакомствомъ съ которыми дорожу, вы ни во что ставите мои интересы — слышалось съ балкона.
Я долго ходилъ по саду. Ночь была сырая и холодная, какія обыкновенно бываютъ въ начал августа. Густой блый паръ стлался по земл, звзды горли тускло, въ воздух волновалась мутная мгла и сердце мое, на минуту полное мира и спокойствія, ныло отъ сомннія и тоски.
Семейство Зеленовскихъ познакомилось съ нами вскор посл свадьбы Зенаиды. Мать Сергя Петровича, надменная и капризная старуха, на всхъ смотрла свысока и покровительственно, особенно на Зенаиду, родныхъ которой никто не зналъ. У Сергя Петровича были еще дв сестры, довольно безцвтныя личности, пропитанныя претензіями матери. Все наше семейство было въ восторг отъ такого знакомства и очень тщеславилось имъ. Зеленовскій расточалъ вниманіе Нелли и вс ршили, что быть свадьб, только Зенаида оставалась равнодушной къ общей радости.
Разъ какъ-то я гулялъ въ рощ. Погода была тихая и ясная, но гуляющихъ почти никого не было, вс съзжались въ городъ. Августъ былъ въ конц, повсюду вяло близостью осени. Солнце уже не жгло и не сверкало весело: оно пряталось за облака и рано уходило на ночлегъ. Я слъ у пруда и смотрлъ какъ, развернувшаяся передо мною картина, что такъ недавно нжила взглядъ роскошью растительности и свжестью красокъ, блднла, сбрасывая съ себя пышное убранство, и будто говорила мн свое послднее ‘прости!’ — и сердце мое болзненно отозвалось на этотъ грустный привтъ. ‘Возвратится!’ говорилъ я самъ себ, смотря на удаляющееся лто и желая заглушить безотчетное уныніе, а въ груди моей что-то плакало, вторя нескончаемой, заунывной псн втра. Мн хотлось обнять эту картину, чтобы хоть на мигъ удержать разрушеніе, защитить ее отъ неумолимой силы, предъ которой такъ безропотно склонилася она. Кругомъ все было тихо, и мн казалось, что я одинъ посреди этой пустыни, но вотъ изъ-за густой группы лса, за которую, извиваясь, уходилъ прудъ, послышались голоса и вскор на пруд показалась лодка. Она медленно приближалась и я узналъ сидящихъ въ ней знакомыхъ лицъ: то были Зеленовскій, Зенаида и Нелли. Они поровнялись со скамейкой, на которой я сидлъ: меня никто не замтилъ. Зеленовскій опустилъ весла и говорилъ что-то съ большимъ одушевленіемъ, Нелли слушала опустивъ глаза и немного отвернувшись, онъ смотрли на Зениду, которая сидла напротивъ. Она казалась взволнованную и почему-то это подйствовало на меня непріятно. Я поздно возвратился домой: у насъ былъ Зеленовскій и еще нсколько гостей. Вс сидли въ зал, разговаривали, спорили, смялись. Я вышелъ на балконъ и слъ на нижнихъ ступеняхъ лстницы. Вскор за мной на балконъ вошли Зенаида и Зеленовскій. Зеленовскій говорилъ что-то съ большимъ жаромъ, я началъ прислушиваться.
— Еслибы я искалъ только женщины, я бы очень много нашолъ ихъ, говорилъ Сергй Петровичъ: — и для чего же я бы искалъ ее именно въ васъ?
Я не раслушалъ что отвтила Зенаида.
— Какія-жъ вамъ нужны доказательства? продолжалъ онъ.— Чмъ наконецъ вашъ мужъ заслужилъ право на вашу любовь? Разв тмъ, что васъ за него отдала ваша мать, а меня вы избираете сами?
— Чтожъ будетъ потомъ? сказала Зенаида посл долгаго молчанія.
— Вы предпочитаете оставаться съ вашей золотой срединой?
— Ктожъ вамъ это сказалъ?
— Такъ чтоже?.. Что вамъ мшаетъ? Неужели вы придерживаетесь извращенныхъ понятій нравственности? Неужели принадлежать мужу, котораго не любишь и не уважаешь по вашему нравственно? Въ васъ нтъ даже самолюбія!.. Вдь вы знаете, что я люблю васъ…
— Этого мало: нужно, чтобы я любила.
— Вы никого не полюбите! отвчалъ Зеленовскій посл долгаго молчанія.
Дверь балкона стукнула: вошолъ мой братъ и Тщинъ. Они заговорили о балахъ въ Сокольникахъ. Братъ уврялъ, что тамъ не стоитъ быть: публика дрянь, зала никуда не годится. Тщинъ вступился за залу. Анатолій уврялъ, что она могла быть лучше.— Но вдь и вс существующіе предметы могли быть лучше! глубокомысленно замтилъ Тщинъ.
— Я съ этимъ согласенъ, отвчалъ братъ: — но въ Сокольникахъ должно быть лучше…
Разговоръ продолжался въ этомъ род. Наконецъ Тщинъ и Анатолій ушли въ комнату.
— Вотъ вы кого мн предпочли? сказалъ Зеленовскій Зенаид вслдъ уходящаго Анатолія.
Зеленовскій скоро ухалъ. Съ этого дня онъ почти пересталъ къ намъ здить. Моя мать и сестры сдлались къ нему очень холодны, но все мое вниманіе было обращено на Зенаиду. Я замтилъ, что все семейство смотритъ на нее какъ-то враждебно, сестры втихомолку совтуются о чемъ-то, и едва подходитъ Зенаида, какъ он прекращаютъ разговоръ. Мать особенно сдлалась холодна съ ней. Зенаида почти не выходила изъ своей комнаты, вс ея знакомые оставили ее, потому что мать и Анатолій обращались съ ними очень нелюбезно. Наконецъ братъ съ женою ухалъ на свою квартиру.
Въ дом нашемъ безъ нихъ точно опустло: сестры притихли, мать начала хандрить, гости съзжались рдко. Я почти пересталъ видть Зенаиду, она здила къ намъ рдко, я къ нимъ почти никогда. Бывало въ сумерки, когда я безъ огня хожу въ зал съ любимыми думами, часто въ какомъ-то забытьи я останавливался и смотрлъ на двери прежней комнаты Зенаиды. Я ждалъ, что вотъ отворятся эти двери и покажется высокая, смуглая женщина. Я съ напряженнымъ вниманіемъ прислушивался и — слышался мн шумъ ея шолковаго платья, въ глазахъ мелькали неопредленныя тни, мало-помалу он сгруппировались въ одинъ любимый образъ: онъ длался все ясне и ясне, и приближался ко мн медленной, величавой походкой Зенаиды… Я хватался за голову, бжалъ вонъ и долго ходилъ по улицамъ безъ мысли и цли.
Разъ какъ-то Зенаида пришла къ намъ утромъ. Сестеръ и матери не было дома, а ей непремнно нужно было ихъ видть Я сказалъ, что он скоро возвратятся и она осталась дожидаться.
— Вы кажется читали, Александръ? сказала она мн.— Прошу васъ, продолжайте: я не буду мшать вамъ.
Я уврялъ, что мн пріятне говорить съ ней: она не обратила вниманія на мои слова, сла поодаль чутъ меня и задумалась. Я замтилъ, что она особенно грустна, и чтобы развлечь ее, я заговорилъ о постороннихъ предметахъ. Мало-помалу ея веселость возвратилась: она казалась особенно оживленною, острила и какъ-то неестественно смялась, но въ ея шуткахъ проглядывала жолчь и горечь.
— Ахъ, какъ тяжело! сказала она схвативъ себя за голову.— Вотъ это хорошая пословица ‘Что имемъ — не хранимъ, потерявши плачемъ’. Какъ бы я не хотла теперь разставаться съ Москвой: здсь все-таки лучше, чмъ гд-нибудь въ провинціи.
— Везд хорошо, гд васъ любятъ! сказалъ я, не понимая кчему все это она говоритъ.
— Не знаю, отвчала она: — меня никто не любилъ.
— Неправда… сказалъ я, не смотря на нее.
— Вы думаете? спросила она, и я чувствовалъ, что она на меня смотрла.— Если любовь можетъ существовать при желаніи пріобрсть любимую личность въ свою собственность, подчинить своему произволу, присвоить себ право располагать ея судьбой, взять на себя отвтственность за ея поступки, вмшиваться въ дло ея совсти, то и меня любили. Можно ли же не желать избавиться отъ такой любви? Но какъ избавиться?
Она закрыла лицо руками и съ минуту сидла неподвижно. Но вотъ она подняла голову, и въ ея лиц, въ самой поз было столько величія и глубокой покорности. Нсколько времени мы молчали.
— Отчего вы не бываете у насъ? спросила вдругъ Зенаида.
— Некогда… отвчалъ я въ смущеніи.
Она посмотрла на меня своимъ пристальнымъ проницательнымъ взглядомъ и настойчиво повторила:
— Отчего?
Я чувствовалъ, что краснлъ, и у меня не было силъ сказать что-нибудь.
— А, такъ вотъ оно что!.. сказала она. — Значитъ я не ошиблась… Она медленно встала и взяла свою шляпку. Я подошолъ къ ней. Какое-то предчувствіе говорило мн, что я ее боле не увижу. Мн хотлось удержать ее, насмотрться на это милое лицо… Я обнялъ ея талію и плакалъ какъ безумный.
Когда я взглянулъ на нее, лицо ея было печально и серьозно!
— Зенаида, я такъ люблю васъ… А вы!..
— Любите: проговорила она не смотря на меня, и мн показалось, что голосъ ея дрожалъ. Она надла свою шаль и вышла изъ комнаты. Я молча смотрлъ ей вслдъ и сердце мое разрывалось. Я понималъ, что она уходила навсегда и уносила съ собой вс мои радости и надежды на счастье. Мн было горько и обидно.
На другой день совершенно неожиданно явился ко мн мой братъ.
— Мать очень сердится? спросилъ онъ меня.
Я отвчалъ, что ничего не замтилъ. Да и за что ей сердиться?
— Разв ты ничего не знаешь? спросилъ онъ.
— Нтъ… Что такое?
— Это просто несчастье! я теряю голову и не знаю что длать.
Онъ пододвинулъ ко мн свой стулъ
— Вотъ видишь въ чемъ дло, началъ Анатолій. — Нелли вздумалось влюбиться въ Зеленовскаго, или она просто мтила за него замужъ,— это все равно, ну и мать была рада. А Зеленовскій провелъ ихъ всхъ: онъ былъ влюбленъ въ Зенаиду. Было у нихъ тамъ что, или нтъ,— чортъ ихъ знаетъ, только мать ужасно сердится, что не состоялась свадьба Нелли. И пускай бы еще сердилась на одну Зенаиду, а то и на меня тоже. Вотъ еще недавно разсердилась за то, что Зенаида познакомилась съ актрисой. Это конечно нехорошо, потому что компрометируется все семейство: у меня сестры невсты, хотя он живутъ и не съ нами, но все-таки неловко. Да я-то въ чемъ тутъ виноватъ? Что я въ самомъ дл — блюститель нравственности, квартальный надзиратель?..
Убдившись такими доводами въ несчастьи брата, я конечно ему сочувствовалъ, но тмъ не мене не могъ заявить этого сочувствія на дл, не могъ придумать, чмъ бы помочь горю.
Черезъ недлю сказали мн, что Анатолій ршительно поссорился съ женой и она ухала на лто въ деревню къ одной своей пріятельниц Но лто проходило, а Зенаида не возвращалась. Братъ кажется не очень скучалъ и ея отсутствіе мало безпокоило его. Посл онъ мн самъ разсказывалъ, что Зенаида живетъ гд-то въ гувернанткахъ и онъ этому радъ, жизнь съ ней ему надола, потому что это не женщина, а упрямый чортъ, съ ней нельзя не ссориться, но что при всемъ этомъ ему трудно было съ ней разстаться, потому что былъ влюбленъ.
Въ дом нашемъ по отъзд Зенаиды все пошло прежнимъ порядкомъ. Сначала въ кругу знакомыхъ моей матери много говорили о ней: одни разсказывали, что Зенаида была влюблена въ Зеленовскаго и хотла оставить мужа, но къ счастію, это скоро обнаружилось, другіе — что мужъ не вынесъ ея скандалезнаго поведенія и выгналъ ее изъ дому, и мало ли еще что говорили! Анатолій очень смялся, разсказывая мн эти сплетни. Что же касается моей матери, то одно имя Зенаиды приводило ее в негодованіе и никто изъ домашнихъ не напоминалъ о ней въ присутствіи моей матери. Какъ скоро это происшествіе перестало въ нашемъ семейств быть новостью, фантазія краснорчивыхъ разсказчиковъ истощилась и все забыли о Зенаиде. Я чувствовалъ себя одинокимъ и какъ бы беззащитнымъ среди людей, которые бросали грязью въ мой идеалъ, я чувствовалъ безсиліе, и сколько негодованія и злобы, сколько отчаянія и стыда было въ этомъ чувств! Я бросилъ службу, знакомства и во цлымъ часамъ не выходилъ изъ комнаты. Мало-помалу вс эти чувства смирились и успокоились подъ гнетомъ апатіи.
Такъ проходили годы.
Разъ какъ-то, я сидлъ одинъ въ моей комнат и смотрлъ въ окно. Предо мною раскинулась пестрая картина низкихъ, грязныхъ домовъ съ разноцвтными крышами. Я мысленно приподнималъ это жалкое рубище города, заглядывалъ во вс углы отъ роскошныхъ гостиныхъ до мрачныхъ подваловъ, и сколько трагическихъ, раздирающихъ душу картинъ представилось моему воображенію, сколько жертвъ увлеченія, порока и нужды гибло въ этой горячимъ ключемъ бьющей жизни! Въ ушахъ моихъ гремли проклятія и слышались подавленные стоны и все это покрывалось общимъ напряжоннымъ шумомъ города, будто усиливающаго подавить внутреннюю боль. И подымались со дна души моей, давно уснувшія подъ гнетомъ апатіи чувства любви и печали…
Въ это время ко мн вошолъ Анатолій. Онъ повертлся вокругъ меня, и видя, что я не обращаю на него вниманія, слъ и довольно таинственно повелъ рчь о превратностяхъ судьбы, наконецъ договорился до того, что сообщилъ извстіе о смерти Зенаиды. Она жила въ гувернанткахъ въ какомъ-то уздномъ город, по словамъ Анатолія, переходила изъ дома въ домъ и нигд не могла ужиться, наконецъ наняла себ квартиру гд-то и чердак, жила въ бдности, не имла даже горничной, бгала по урокамъ изъ-за какихъ-нибудь грошей, наконецъ простудилась и умерла. Я принялъ это извстіе довольно равнодушно. Да и что могло возбудить во мн подобное явленіе? Смерть похитила жертву, заране ей обреченную… Разв вся эта масса людей, что такъ волнуется и стремится впередъ большимъ потокомъ, не останавливаясь и не вдумываясь, оспаривая другъ у друга право первенства на праздник жизни, и въ чаду похмлья ненавидя и преслдуя другъ друга съ упорнымъ ожесточеніемъ, — не падетъ передъ ней безъ сопротивленія и борьбы? Рано или поздно — не все ли равно?