ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА,
или
самолюбивая женщина.
(Англійская повсть.)
ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА,
или
самолюбивая женщина.
(Англійская повсть.)
Сарразенъ.
‘Встникъ Европы’, NoNo 19, 20, 1815
Покровительница, или самолюбивая женщина, Сарразен Адриан, Год: 1815
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Молодая двица Вильсонъ лишилась отца своего, человка очень достаточнаго и бывшаго у всхъ въ отличномъ уваженіи. Ей, какъ единственной наслдниц, должно бы принадлежать все имніе почтеннаго Вильсона, но по несчастію дла свои оставилъ онъ въ такомъ безпорядк, что за уплатою долговъ его, юная и прекрасная Генріетта, вмсто ожидаемаго богатства, едва получила тысячу фунтовъ стерлинговъ.
Довольно оплакавши смерть любимаго родителя, Генріетта на конецъ вспомнила что надобно позаботиться о будущемъ своемъ состояніи. Она вврила малое свое имущество въ руки богатаго купца, всмъ извстнаго по своей честности, и такимъ оборотомъ составила себ небольшой ежегоднойй доходъ по пятидесяти фунтовъ стерлинговъ.
Но какимъ образомъ содержать сею столь малою суммою въ большомъ свт, и какъ жить въ кругу прежнихъ богатыхъ знакомыхъ? Не уже ли надобно работою снискивать себ пропитаніе. Г. Вильсонъ, нсколько суровый въ своихъ правилахъ, хотя впрочемъ добрйшій человкъ въ свт не старался обучить дочь свою тмъ приятнымъ, но не самымъ нужнымъ, искусствамъ, которыя могутъ доставить помощь въ бдности, но которыя могутъ быть также и опасными, растрогивая чувствительность и распаляя воображеніе молодой особы имъ предавшейся, и зараждая въ сердц ея смена тщеславія, Генріетта научена была всему полезному. Г. Вильсонъ тщательно образовалъ умъ ея, и вселилъ въ нее чувства благородныя и нжныя, съ которыми cоединилась природная ангельская тихость нрава ея и плняющая скромность.
Двица Вильсонъ, въ осмнадцать лтъ отъ роду, твердо ршилась удалиться изъ Лондона, и мстомъ произвольнаго своего заточенія выбрала небольшую деревню, за сто миль отъ столицы.
Тамъ въ помстьяхъ своихъ жила госпожа Оклей, за два года передъ тмъ овдоввшая супруга Лорда, которой, какъ сказываютъ, не совсмъ былъ счастливъ своимъ бракомъ. Леди Марія Оклей имла около сорока лтъ отъ роду, была довольно еще пригожа и обладала большимъ имніемъ.
Она знавала г-на Вильсона, и даже очень много была одолжена покойному, увдомившись, что юная Генріетта живетъ недалеко, госпожа Оклей постила ее, и по видимому были чрезвычайно тронута ея положеніемъ. Генріетта приняла ее съ такою вжливостію и такъ хорошо умла изъявить ей свою признательность, что Леди Mapiя была очарована сею молодою особою. Посл многихъ посщеній она сказала: ‘Я не могу боле жить безъ васъ, любезная моя Генріетта, правда, мы cосдки, однакожъ не такъ близкія, какъ бы я того желала. Вашъ нравъ, вашъ умъ, даже наружность ваша столь мн понравились не столько восхищаетъ меня, что намъ никакъ не должно разставаться. Покиньте ету деревню, въ которой вовсе неприлично вамъ жить, и ради Бога переселитесь ко мн длить со мною и украшать мое уединенie. Еслижъ вы откажетесь отъ моего предложенія, то знайте, что я брошу свой замокъ, и сама переду жить къ вамъ. Я твердо ршилась. Генріетта не можетъ противиться такимъ неотступнымъ убжденіямъ и соглашается перехать къ Леди Маріи.
Бдная Генріетта! Еслибъ она посовтовалась прежде съ сосдями госпожи Оклей, то наврное осталась бы въ сельскомъ своемъ убжищ, и незахотла бы свою благородную и сладостную свободу подчинить женщинъ, которая, какъ говорили, имла нравъ прихотливый и высокомрный, и поступала до крайности обидно съ людьми, коихъ фортуна заставила признавать власть ея надъ собою. Правда, что Леди Марія богаче всхъ своихъ сосдовъ, a ето уже и есть, по ихъ мннію, вина непростительная. Можетъ быть они смотрли на ея недостатки глазами зависти, которая обыкновенно увеличиваетъ наши дурныя качества и уменьшаетъ хорошія. Впрочемъ двица Вильсонъ входитъ въ домъ Леди Маріи какъ ея приятельница, и притомъ, лишь только домъ сей сдлается для нея неприятнымъ, она можетъ въ тужъ минуту возвратиться въ свою деревню, и жить по прежнему бдною, но свободною,
Въ первые два мсяца госпожа Оклей обходилась съ Генріеттою вжливо, имла къ ней довренность и самое благосклонное расположеніе, даже не было недостатка въ уваженіи, во вниманіи и въ маленькихъ услугахъ. Ето была живая и самая нжная дружба. Леди Марія пересказываетъ Генріетт все, что знаетъ и что незнаетъ, открываетъ ей тысячу маленькихъ таинъ въ знакъ очевиднйшей и несомнительной своей привязанности, и требуетъ, чтобы вс он хранимы были съ ненарушимою врностію. Правда, что Генріетта скоро узнаетъ, какъ должно цнить такую довренность, въ которой вс равномрно участвуютъ, ей кажется, что сія, такъ называемая: довренность есть въ самомъ длъ не иное что какъ лукавство или нескромность. Но Леди Марія изъявляетъ такую привязанность, за которую не льзя не любить ее, и Генріетта вс недостатки своей покровительницы почитаетъ легкими странностями. Гд найти во всемъ совершеннаго человка? говорила сама себ Генріетта: положимъ, что она неразсудительная женщина, — положимъ, что она нсколько гордится породою своею и богатствомъ, но по крайней мр она иметъ доброе сердц, она приняла меня въ домъ свой съ благосклонностію, которая тронула меня до глубины сердца, a я чмъ это заслужила? Я жила въ уединеніи, была нещастна — вотъ вс мои права на ея привязанность.
Въ одинъ, день, когда, она занималась сими размышленіями, и когда Леди Марія осыпала ее боле нежели обыкновенно, знаками нжной дружбы, Генріетта получаетъ изъ Лондона письмо, въ которомъ пишутъ къ ней, что купецъ, взявшій къ себ небольшой капиталъ ея и до сихъ поръ всегда исправно платившій проценты съ ея тысячи фунтовъ стерлинговъ, сдлался банкрутомъ и убжалъ на твердую землю.
Сія неожиданная новость была для нее громовымъ ударомъ. Она остается безъ всякаго пособія, должна жить на всемъ иждивеніи Леди Маріи, находиться въ совершенной отъ нее зависимости и питаться отъ ея состраданія. Тягостное состояніе для души столь благородной, какую имла Генріетта!
Леди Марія, въ припадкахъ своей нжности, часто предлагала ей значительные подарки, можетъ быть знавши напередъ, что они небудутъ приняты, часто говорила eй: ‘Ахъ, милая Генріетта! съ какою нетерпливостію желаю быть когда нибудь и чмъ нибудь вамъ полезною!’*’ Но тогда двица Вильсонъ ни въ чемъ неимла нужды, и ея честолюбіе соотвтствовало ея достатку.
Прилжно подумавши о новомъ своемъ состояніи, она ршилась идти къ Леди Маріи, которой сказала, держа письмо въ рукъ своей: ‘Я никогда не сомнвалась, милостивая государыня, въ искренности: чувствъ, которыя вы мн изъявляли, но я думала, что нарушу строгія правила приличія, когда бы захотла отъ дружбы вашей принимать благодянія, неимя въ нихъ нужды. Теперь, милостивая государыня, судьба моя очень перемнилась, настало время, въ которое ваша ко мн благосклонность составляетъ единственную мою подпору въ свт. Я была бы и несправедлива и неблагодарна, когдабъ отвергла вашу помощь, предлагаемую столь милостиво и съ такимъ великодушіемъ… Прочтите ето письмо, сударыня, оно покажетъ вамъ причину моей горести.’
Леди Марія беретъ письмо и читаетъ съ большимъ вниманіемъ нежели чувствительностію. Потомъ, вдругъ оборотясь къ безпомощной сирот, обнимаетъ ее и говоритъ голосомъ сильной страсти: ‘Моя любезная Миссъ! скольбы ни велико было несчастіе ваше, но я радуюсь, радуюсь душевно, помышляя, что могу по крайней мр смягчить его. Мой домъ, мой столъ, мои люди — къ вашимъ услугамъ. Жизнь ваша протечетъ тихо вмст съ моею, и я надюсь, что вы никогда не примтите перемны въ вашемъ состояніи.’
Сіи слова утшили Генріетту, и она ушла въ свою комнату, но какое-то неясное, безпокойное предчувствіе, которое тщетно старалась она изгнать изъ своего сердца, говорило ей, что она иметъ важныя причины съ одной стороны жалть о своей потер, a съ другой очень мало надяться.
Прежде Леди Марія иначе ее неназывала въ разговор какъ Миссь Генріетта, но на другой день посл прочтенія письма за завтракомъ уже перестала прибавлять почтительное Миссъ къ ея имени. Бдная Генріетта какъ-то ненарочно опрокинула чайную чашку. ‘Боже мой!’ восклицаетъ Леди Марія ‘какъ ты неловка, Генріетта! надобно смотрть, что длаешь. Разв нельзя пить чай, неопрокинувши и не разбивши чашки? Прошу, чтобъ етого не случалось въ другой разъ!’
Въ тужъ минуту поняла Генріетта, что находится у Леди Маріи отнюдь не какъ приятельница, что она лишилась своей независимости, и что живетъ въ домъ неиначе какъ принятая: для компаніи, все равно что у Французовъ comptasante, a y Англичанъ humble companion,— въ истинномъ смысл то же, что и служащая въ дом, кром того только что принятая для компаніи имя честь обдать вмст съ госпожею, неполучаетъ никакого жалованья, ибо ей говорятъ, пододвиньте кресла, — прикажите подогрть кофейникъ, — позовите горничную, — подайте мн стаканъ воды и проч….
Генріетта получила отъ матери своей воспитаніе, приличное наилучшей хозяйк. Она совершенно умла сберегать плоды готовить пирожное всякаго рода. Часто случалось, что она занималась подобными, длами сколько для угожденія Леди Маріи, столько же и для препровожденія времени. Но что прежде служило ея забавою, то сдлалось теперь ея должностію,
Такая перемна въ положеніи Миссъ Генріетты, не укрылась отъ любопытныхъ и наблюдательныхъ взоровъ домашнихъ служителей. Они обрадовались, что фортуна сравниваетъ съ ними существо, природою и воспитаніемъ высоко надъ ними поставленное. Но двица Вильсонъ была такъ любезна, такъ благородна среди своихъ упражненій, что они не смли освободиться отъ долга почтенья, налагаемаго несчастною, терпливо покаряющеюся судьб своей добродтелію. Однакожъ ей почти не повиновались, никто неслушался ея приказаній, и она часто принужденъ, была съ униженіемъ. просить слугу, чтобы подалъ ей воды за обдомъ, или служанку чтобы потрудилась принести карафинъ въ ея комнату.
Столъ Леди Маріи всегда обиленъ и вкусенъ, но бдная Генріетта несметъ дотронуться къ лучшимъ блюдамъ, и вообще она воздерживается отъ всякаго кушанья, которое особенно жалуетъ Леди Оклей, a Леди Оклей столь многимъ блюдамъ оказываетъ благосклонное свое предпочтеніе, что Генріетт достается почти неболе сколько собесдникамъ Герцога Гумфрія, или сколько доброму Санко Панс, когда онъ былъ Губернаторомъ.
Награда ея за услуги состояла въ томъ, что она по крайней мр не нуждалась въ необходимыхъ вещахъ для жизни. Одежда ея почти такова же какъ и пища. Она иметъ право выбирать для себя въ старомъ гардеробъ Леди Маріи: платье, которое перестала уже носить сія великодушная покровительницы.
Ежели Леди нечувствуетъ въ сердц своемъ никакой благосклонности къ подобнымъ себ, за то уже нжность ея огненнымъ потокомъ изливается на существа другаго класса. Ея къ нимъ привязанность почти невроятна. Вы почли бы маленькую обезьяну старшимъ ея сыномъ, еслибъ увидли, съ какимъ сердоболіемъ заботится она о здравіи сего животнаго. Можно утвердительно сказать, что не съ такою нжностію, не съ такою снисходительностію поступала бы она съ дочерью своею, какъ обходится съ сучкои, къ попугаю питаетъ она дружбу самую искренюю, и радость ея была столь велика, когда донесли ей о благополучномъ разршеніи кошки ея отъ бремени, что какъ будто бы услышала о рожденіи своего внука. Генріетта имла препорученіе ходить за всми сими драгоцнными членами семейства, она отвчала за вс ихъ шалости и служила имъ, во время ихъ болзни.
Таково было положеніе молодою двицы, отворенной украшать умомъ своимъ, и любезностію избраннйшія общества въ столиц. Она переноситъ свое несчастіе съ благороднйшимъ терпніемъ: всегда видна приятная улыбка на устахъ ея, даже и въ то время, когда слеза блистаетъ на ея рсниц.
Говоря о должностяхъ, соединенныхъ съ новымъ состояніемъ Генріетты, я не упомянулъ объ одной, которая казалась для нее самою трудною. Леди Марія, по, праву своего богатства, любила первенствовать въ кругу сосдскомъ и давать тонъ въ разговоръ. Часто предлагала она смшныя нелпости, и при всемъ томъ никогда нехотла быть виноватою. Имя умъ, въ нкоторыхъ случаяхъ можно и вздору дать видъ справедливости, но, по несчастію, Леди Марія неимла даже общаго смысла, и бдная Миссъ Вильсонъ бывала принуждена искать въ своемъ воображеніи вспомогательныхъ средствъ къ прикрытію тупоумія своей покровительницы, брала ея сторону, подтверждала ея мнніе, если же и не всегда удавалось ея совершенно длать правою. Леди Марію, по крайней мр она не рдко спасала ея тщеславіе. Часто также Леди Оклей любила выдумывать, вовсе неимя дара изобртательности. Ея разсказу недоставало ни приятности, ни живости и, что хуже всего, ниже правдоподобія. Чтобы вс врили словамъ ему надобенъ былъ свидтель, и она обыкновенно ссылалась на Генріетту: ‘Вотъ и Генріетта скажетъ вамъ то же, не правда ли Генріетта?’ Двица Вильсонъ краснла, не будучи въ силахъ подтверждать явной лжи, чего несдлала бы она даже для сохраненія собственной своей жизни. Собесдники Леди Маріи улыбались, и говорили себ тихонько: бдной ребенокъ! она не уметъ лгать!
Генріетта была уважаема и любима въ цломъ округъ. При всхъ своихъ заботахъ и занятіяхъ, которыя со дня на день умножались, она находила время и способы длать добро: посщала больныхъ и неимущихъ, приносила къ однимъ утшаніе, къ другимъ слезы — то есть все, что могла дать имъ.
Такимъ образомъ цлой годъ жила она въ совершенной зависимости отъ Леди Марію. Однажды сидла она вдвоемъ съ своею покровительницей и читала вслухъ свой романъ. Вдругъ сказываютъ о призд Едуарда Мельвиля. Миссъ Генріетта, услышавъ знакомое имя, кладетъ книгу на столъ, обращаетъ взоръ на молодаго человка, краснетъ и становится подл госпожи Оклей.
Сиръ Едуардъ былъ сынъ почтеннаго человка, стариннаго и искренняго друга Вильсону, умершаго за нсколько мсяцевъ прежде отца Генріеттина. Молодой Мелвиль пять лтъ пушешествовалъ по Европ для приобртенія новыхъ познаній и недавно возвратиться въ Англію. Покойной отецъ оставилъ ему значительное имніе, находящееся недалеко отъ замка госпожи Оклей, но сіе имніе, долго бывшее въ рукахъ наемника, требовало присмотра самаго владльца, притомъ же и самъ Едуардъ желалъ посл столь продолжительнаго путешествія, насладиться отдыхомъ, занимаясь вмст и хозяйстяенными распоряженіями.
Вильсонъ часто говаривалъ дочери о Лорд Мельвил, своемъ искреннемъ друг, нердко также упоминалъ ей объ Едуард какъ о юномъ, подающемъ о себ весьма хорошую надежду, и прибавлялъ: ‘почему знать, милая Генріетта! можетъ быть онъ будетъ твоимъ мужемъ.’
Что касается до Едуарда, то онъ вышедши изъ Университета, въ скоромъ времени отправился въ чужіе краи, слдственно неслыхалъ о Вильсон и даже не зналъ и дружескихъ связяхъ, бывшихъ между симъ почтеннымъ человкомъ и его родителемъ.
Скоро начался разговоръ между Едуардомъ и Леди Маріею. Послдняя говоритъ объ его путешествіяхъ, предлагаетъ ему множество нелпыхъ вопросовъ, на которые сама же и отвчаетъ. Ей несравненно лучше, нежели Едуарду, извстны разные народы Европы, хотя вс ея путешествія состояли въ перездахъ изъ Лондона въ замокъ, а изъ замка опять въ Лондонъ. Слушая бесду ея, можно бы подумать, что не Едуардъ, a она сама теперь лишь возвратилась въ отечество изъ странъ далекихъ, но сіи страны, которыя называла она Франціею, Германіею, Испаніею, Италіею, существовали только въ ея воображеніи, ибо она населяла ихъ людьми наряженными по своему, то есть изображала ихъ очень смшными. красками и въ похвалахъ своихъ и въ порицаніяхъ.
Едуардъ ненаходитъ мгновенія сказать и двухъ словъ, наглое невжество Леди Maріи заставляетъ его улыбаться, онъ посматриваетъ на бдную Миссъ Генріетту, которой щеки сильно румянятся всякой разъ, когда Леди Марія скажетъ что нибудь глупое, и признаться должно, она весьма часто краснла. Едуардъ даетъ леди Маріи свободу пустословить, и единственно занимается Генріеттою, которая поразила его своимъ благороднымъ и трогательнымъ видомъ. Тмъ боле она кажется ему прекрасною, чмъ дале простирается догадка его, что она несчастна. Генріетта примчаетъ взгляды молодаго Мельвиля, весьма часто на нее устремляемые, и не можетъ сопротивляться сильному своего сердца движенію, котораго и причина отчасти ей извстна. Присутствіе Едуарда напоминаетъ ей счастливые дни, т дни, которые провела она при наилучшемъ и сердобольнйшемъ своемъ родител, робко посматривая на молодаго человка, она приводитъ себ на память слова нжнаго родителя, нсколько разъ повторенныя въ оное счастливое время: ‘почему знать, милая Генріетта! можетъ быть онъ будетъ твоимъ мужемъ!’ Сіи воспоминанія тяготятъ ея сердце, тщетно старается она удалить ихъ, для того чтобы не лишиться своей твердости, по грусть ея, увеличивается по мр употребляемыхъ усилій подавить ее. Наконецъ слезы заблистали на ея рсницахъ. Генріетта почувствовала, что ей невозможно себя успокоить: и трепещущимъ голосомъ попросила у Леди Маріи дозволенія выдти. — ‘Что съ вами сдлалось, сударыня?’ сказалъ Едардъ съ выраженіемъ живйшаго участія: ‘не дурно ли вамъ?’ — Не безпокойтесь — подхватила Леди Марія,— ето ничего, такъ …. головная боль, слабость…. Поди въ свою комнату, Генріетта, да скажи тамъ, чтобы подали сюда чаю. —
Миссъ Вильсонъ вышла? не говоря ни слова. Едуардъ проводилъ ее взоромъ до самой двери, и потомъ сказалъ: ‘Ета молодая особа весьма любезна!’ — По чему вы это замтили? — ‘Какъ незамтить, сударыня? ея красота….’ — Весьма обыкновенна.— ‘Ей приемы….’ — Caмые неловкіе.— ‘Ея кроткій видъ….’ — Не должно судить о женщинахъ по такимъ незначущимъ признакамъ. —,,Позвольте спросить, сударыня, не вамъ-ли принадлежитъ ета молодая особа?’ — И конечно мн, потому что я кормлю ее и пою. — ‘Какъ! она изъ вашей фамиліи?’ — И, помилуйте! Вы меня изумляете, унижаете даже такими вопросами. — ‘Простите мн, сударыня, но еслибъ ета молодая, особа была моей сестрою, то я съ гордостію хвалился бы передъпередъ всми’.— Она не что иное какъ бдная двушка, которую въ Лондонъ взяла я къ себ для воспитанія. — ‘Она бдна? Жаль етого!’ — Я стараюсь просвтить ея разумъ,— продолжала Леди Марія, — учу ее благородному обхожденію, боюсь только, чтобы труды мои не были потеряны: такая неловкость такая глупость, такое невжество!… — Леди Оклей хотла было еще боле распространиться въ похвалахъ своихъ Генргетт, но Едуардъ, выведенный изъ терпнія, встаетъ съ мста подъ предлогомъ необходимой надобности: ухать, и выходя, проситъ y Леди Маріи дозволенія посщать домъ ея. Въ благосклоннйшихъ выраженіяхъ она дала знать, что ето будетъ ей весьма приятно, a жеманная улыбка и выразительной взглядъ ручались въ искренности ея отвта.
Лишь только онъ вышелъ, Леди Maрія тотчасъ приказала позвать Генріетту. — ‘Чтобы ето значило, мать моя? къ чему такое умничанье?’— Мн дурно, сударыня! — ‘Вотъ еще, какая причина! дурно! какъ будто не льзя было потерпть и неперерывать занимательнаго разговора! Знаешь ли, что поступки твои очень, очень неполюбились гостю? знаешь ли, что ты показалась ему до крайности, смшною? Онъ даже не утерплъ спросить меня, для чего держу въ своемъ дом двушку, совсмъ незнающую свтскаго обращенія. Сколько я ни оправдывала тебя, сколько ни хвалила, но по глазамъ-то видно было, что трудно изгладить первое впечатлніе. И такъ, душа моя, всякой разъ, когда онъ придетъ ко мн,— a онъ будетъ посщать меня часто, — ты можешь спокойно оставаться въ своей комнат.’ — Я буду длать все, что вамъ угодно,— отвчала Генріетта со слезами на глазахъ и едва удерживая порывы благородной своей гордости, столь недостойно оскорбленной.
Она возвращается въ свою горницу и предается мучительнымъ мыслямъ. сомннія, что она и до свиданія съ Едуардомъ была весьма несчастна, но тогда съ твердостію все переносила, ршившись вести жизнь свою въ зависимости и униженіи. Судьбъ угодно, чтобы я страдала,— такъ говорила себ Генріетта, я должна терпть и должна привыкнуть къ терпнію. Кротость сердца длала привычку ея сносною даже до сего времени, но ея спокойствіе разрушено присутствіемъ Едуарда, сего молодаго человка, которой можетъ статься, былъ бы ея мужемъ, если бы смерть, похитившая отца ея, неуничтожила всего ея счастія и самой надежды. На лиц Едуарда, не совсмъ правильномъ, начертана плняющая любезность, его движенія простыя, приличныя откровенному характеру, благородны: ибо онъ въ продолженіе своихъ путешествій заблаговременно узналъ, до какой степени бываетъ смшною всякая принужденность, всякое жеманство. Взгляды юнаго Мельвиля, во время несноснаго пустословія Леди Марія, его живое участіе, изъявленное по случаю притворнаго припадка Генріетты, когда захотла она скрыть свое смятеніе, — все заставляло ее врить, что она не показалась Едуарду ни неловкою, ни смшною. Когда злость увеличиваетъ наши недостатки, или предполагаетъ въ насъ такіе, какихъ вовсе не имемъ, то мы всякой разъ въ самихъ себ находимъ ободрительное чувство. Кто хвалитъ насъ до излишества, тому часто мы вримъ, что несправедливо порицаетъ насъ тому невримъ никогда.
И въ самомъ дл Едуардъ ни во что не ставилъ мнніе Леди Маріи, которая въ немъ хотла поселить подобное же, касательно юной и любезной сиротки, изнемогающей подъ бременемъ ея покровительства. Одинъ наружный видъ двицы Вильсонъ уже уничтожаетъ всякую клевету на счетъ ума ея и сердца, нсколько словъ, произнесенныхъ ею въ общемъ разговор, обнаружили прекрасную душу, проницательный и точный рззсудокъ, и сдлали глубокое впечатлніе въ сердц Едуарда. Прошло довольно времени, а Едуардъ не посщаетъ Леди Маріи, хотя безпрестанно думаетъ о Генріетт. Отъ всхъ сосдей слышитъ онъ самые выгодные объ ней отзывы. Вс любятъ ее, уважаютъ, и вс жалютъ о ней, жалютъ, и отъ того еще боле любятъ! Уже Едуардъ нескрываетъ отъ себя собственнаго своего чувства. Онъ горитъ желаніемъ увидть Генріетты, поговорить съ нею, еще однажды ее послушать, наконецъ удостовриться, справедливы ли похвалы, всми единогласно ей приписываемыя. Онъ давно уже въ томъ удостовренъ, но кто незнаетъ, сколь сладко видть, когда судъ разума подтверждаетъ движенія сердца!
Часто бродилъ онъ вокругъ замка Леди Маріи, иногда издали усматривалъ Миссъ Генріетту, но всегда вмст съ несносною ея покровительницею. Онъ не сметъ приближиться, опасаясь, чтобы нескромность его невозъимла вредныхъ слдствій для Генріетты, и безъ того уже слишкомъ несчастной.
Спустя восемь дней посл свиданій, Едуардъ ршился постить Леди Оклей. Въ то самое время, какъ она завтракала съ Генріеттою, докладываютъ о призд Едуарда. — ‘Сиръ Едуардъ!’ восклицаетъ она: ‘Сиръ Едуардъ! Ты спрячься, поскоре спрячься, Генріетта! Какъ ты покажешься? Обдай у себя въ комнат, потому что я на цлой день хочу удержать Едуарда. Не забудь же сдлать намъ сего дня пирожное, знаешь, повкусне, ты вдь на ето великая мастерица!’
При имени Едуарда Генріетта закраснлась, она въ тужъ минуту повинуется приказаніямъ своей покровительницы уходитъ безъ ропота и почти безъ сомннія. ‘Можетъ быть къ лучшему говорила сама себ Генріетта, можетъ быть къ лучшему, что я его неувижу. Его взоры сдлали меня еще боле несчастною, и Леди Марія хорошо поступаетъ, удаляя меня отъ предмета, которой возбуждаетъ во мн воспоминанія и столь приятныя и столь мучительныя.’
Сиръ Едуардъ прихалъ единственно въ надеждъ увидть Генріетту. Казалось, будто они вопрошалъ о ней вс предметы, его окружавшіе, нетерпливо ждалъ обда, надясь, что наконецъ явится Генріетта. Подано кушанье. Садятся за столъ, a Генріетта невыходитъ. Терзаемый безпокойствомъ, онъ осмливается спросить Леди Марію, гд Миссъ Генріетта, и что съ нею сдлалось.— ‘Она здорова.’ — Для чегожъ она не обдаетъ съ вами? — ‘Да я все боюсь ея неловкости, вдь она непривычна въ свтскому обращенію!… Я велю ей садиться за столъ, когда бываю одна дома, или когда приглашаю сельскихъ нашихъ сосдей: ето люди простые, невидавшіе свта и неимющіе никакого понятія о приличіяхъ, они снисходительны сколько по невжеству, столько же и по глупости.’ — Я етого не замтилъ, сударыня, въ числ сосдей нашихъ есть мущины весьма просвщенные, есть женщины весьма умныя и приятныя въ обществ. Я могъ бы даже назвать многихъ, которые долго жили въ Лондон и даже при Двор. — ‘Да, при старомъ Двор.’ — Но старой, сударыня, едва ли хуже былъ ныншняго. — ‘Полно, Сиръ Едуардъ! подумайте, что говорите! Я новое всегда почитаю лучшимъ, и ни во что ставлю минувшее время.’ — Какая неблагодарность! — сказалъ Едуардъ съ лукавою улыбкою.
Леди Овлей не могла не почувствовать язвительности восклицанія Едуардова, однакожъ она благоразумно скрыла боль своего самолюбія. Ей нужно поберечь Сира Едуарда, она весьма бы желала возбудить въ немъ любовное чувство, не смя впрочемъ надяться на успхъ въ своемъ предприятіи, она хочетъ по крайней мр, что бы окружные сосди почитали Сира Едуарда въ нее влюбленнымъ: ибо тщеславіе было главною пружиною всхъ ея дйствій. При такомъ расположеніи она думала себ, какую ролю играть ей надлежало, отъ нее нескрылась любовь Едуарда къ Генріетт: но какимъ образомъ искоренить сію страсть при самомъ ея начал? Отказавши бдной Генріетт отъ своего дому, она во первыхъ сама дала бы Едуарду способы видть ее, когда онъ захочетъ, a во вторыхъ отдалила бы отъ себя сего молодаго человка. Такой поступокъ показался бы и смшнымъ и ненавистнымъ. Вс стали бы говорить о ея жестокости и шутить на счетъ ревниваго ея нрава. Оставалось одно средство къ тому, чтобы Едуардъ часто посщалъ ея замовъ — надлежало удержать Генріетту. Вотъ какъ можно истребить въ немъ любовь: не показывать ему Генріетты и чаще описывать ее черными красками! Кончится тмъ, что онъ перестанетъ объ ней думать, и даже будетъ стыдиться прежнихъ своихъ чувствій.
Сіи разсужденія совершенно утвердили Леди Марію въ намреніи поступалъ по своему плану. Можетъ быть она и успла бы, еслибъ дло касалось человка не не столь пылкаго, не сталь стремительнаго въ своихъ желаніяхъ и мене, скораго въ предприятіяхъ, нежели какимъ былъ Едуардъ. Но чмъ боле она старается скрывать Генріетту отъ взоровъ сего молодаго человка, тмъ сильнйшее воспламеняетъ въ немъ желаніе ее увидть. Онъ разстается съ Леди Маріею, имя твердое намреніе расторгнуть оковы трогательной жертвы, стонущей подъ бременемъ ненавистнйшаго тиранства. Любовь и негодованіе, овладвъ его сердцемъ, представляли ему Генріетту еще боле несчастною, нежели какою была она въ самомъ дл.
Ему надлежало хать чрезъ ту самую деревню, въ которой жила двица Вильсонъ, прежде нежели переселилась въ дом Леди Маріи. Онъ велитъ кучеру остановиться, входитъ въ хижину бднаго крестьянина Жоржа Трумана, посылаетъ за перомъ, черниломъ и бумагой, пишетъ съ величайшею поспшностію, потомъ, оборотясь къ бдному хозяину, спрашиваетъ, ласково, нужна ли ему помощь. ‘Ахъ, милостивый государь!’ отвчаетъ Жоржъ, ‘видите мое семейство, оно болыиое, и я съ трудомъ достаю ему пропитаніе.’ — Не уже ли нтъ поблизости добрыхъ, сострадательныхъ людей, я думаю, что одна Леди Оклей…— ‘Леди Оклей, баринъ? Она вовсе не думаетъ о бдныхъ, a есть y нее одна молодая барышня…. Ахъ, сударь! какъ жаль, что прекрасная и предобрая дввица Вильсонъ не богата!’ — Разв вы знаете Миссъ Генріетту? — ‘Знаемъ ли ее мы, сударь! Я никогда не забуду ея благодянія. Жена моя была больна, дтки умирали съ голоду, надобно было купить для одной лкарства, для другихъ хлба, а я совсмъ неимлъ денегъ. Миссъ Гетріетта пришла въ нашу хижину, бдность наша такъ близка была къ ея сердцу, что она плакала какъ будто о своемъ собственномъ гор и со слезами на глазахъ она много, много говорила, чтобъ насъ утшить!… Потомъ, снявши съ руки своей небольшой перстень, сказала мн: возьми, бдной Жоржъ! Еслибъ я была побогаче, то ты не былъ бы столько несчастливъ, вотъ все, что мн осталось отъ наслдства покойнаго моего родителя! Я взялъ перстень, продалъ его въ ближнемъ город, и прихалъ домой съ лкарствомъ для жены и съ хлбомъ для дтей моихъ.’ — По етому вы любите двицу Вильсонъ? — сказалъ Едуардъ, стирая слезу со щеки своей. ‘Любимъ, сударь, больше своей жизни!’ — Возьмижъ ето письмо, Жоржъ, какъ можно скоре отнеси его къ Миссъ Генріетт и отдай въ собственныя ея руки, a никому боле, отъ него зависитъ ея благополучіе. — ‘Благополучіе Миссъ Генріетты!’ восклицаетъ Жоржъ, положивъ письмо къ своему сердцу: ‘надйтесь на меня, доброй господинъ, письмо будетъ ей отдано съ точности.’
Между тмъ обратимся къ Леди Маріи. Разставшись съ Едуардомъ, она тотчасъ пошла въ комнату Генріетты. На лиц ея примтна была притворная радость. ‘Ахъ, любезная Генріетта!’ воскликнула она, обнимая свою жертву: ‘Какой веселой день! Ахъ, какъ Сиръ Едуардъ любезенъ! Разроворъ нашъ былъ самой занимательной. Какъ же онъ уменъ, какъ хорошо воспитанъ! Это весьма рдкой молодой человкъ! При отличныхъ качествахъ своихъ какъ приятенъ въ обращеніи, какъ ловокъ, учтивъ…. Одно только удивило меня: для чего не спросилъ онъ о твоемъ здоровь? Вдь онъ врно думаетъ, что ты больна, не смотря на то, не сказалъ о теб ни слова, точно какъ будто бы никогда тебя невидывалъ. Правда и то, моя милая, что ему было кмъ заняться, сидя со мною. Ужь не вздумалъ ли онъ въ меня влюбиться? A для чегожъ бы и не такъ. Онъ хочетъ на мн жениться и я… я можетъ быть когда нибудь и ршусь на ето дурачество. Какъ теб кажется? онъ очень любезенъ, его фамилія почти равна моей, по имнію мы ближайшіе сосди: все ето, можетъ быть, и заставитъ меня пожертвовать ему своею свободою. Ты останешься съ нами, моя милая! Можетъ статься онъ преодолетъ ето отвращеніе, которое ты въ немъ поселила. Ты будешь свидтельницею любви нашей, повренною нашего счастія, и сердце твое не откажется участвовать въ нашемъ блаженств. Не правда ли?’ — Ваше счастіе, сударыня,— съ трепетомъ отвчала Генріетта,— никогда не будетъ для меня дломъ постороннимъ. — ‘О, я въ томъ уврена! Мн извстна доброта твоего сердца.’ Тутъ Леди Марія въ другой разъ обняла Генріетту? и оставила ее разсуждать наедин.
Слова ея терзали душу двицы Виоьсонъ. Госпожа Оклей говорила съ такою твердостію, радость ея казалась такъ непринужденною, что весьма трудно было устоять противъ обмана. ‘Возможно ли!’ сказала сама себ Генріетта, ‘возможно ли, чтобы Сиръ Едуардъ женился на Леди Маріи! Что принудитъ его къ сему странному браку? Правда, что она довольно еще пригожа собою, она очень богата, a корысть почти всегда бываетъ узломъ супружествъ. Но по описанію батюшки, которой такъ часто говаривалъ мн объ Едуард, я предполагала въ етомъ молодомъ человк душу боле нжную, боле благородную. Бдная Генріетта! ‘, Впрочемъ, какая мн нужда до ихъ брака?’ продолжала она со слезами: ‘разв перемнится отъ того мое положеніе? Буду ли отъ того боле счастливою, или боле достойною жалости? Ахъ! достойною жалости! правда! Сиръ Едардъ будетъ несчастливъ съ Леди Маріею Оклей!.. не льзя статься, чтобы онъ былъ счастливъ!’
Въ сію минуту входитъ въ комнату Генріетты Жоржъ Труманъ. Въ замк знали о сношеніяхъ между двицею Вильсонъ и симъ бднымъ крестьяниномъ, часто приходилъ онъ совсмъ своимъ семействомъ навстить ее и излить предъ нею чувства своей благодарности, слдственно его впустили безъ всякаго затрудненія. Въ тужъ минуту вручаетъ онъ письмо отъ Едуарда. Генріетта краснетъ, смущается, колеблется, не знаетъ, должно ли принять письмо, или отъ него отказаться. Но время не терпитъ, Леди Овлей можетъ придти, можетъ растолковать въ дурную сторону… Генріетта беретъ письмо изъ рукъ Жоржа, трепещетъ, боится распечатать, и наконецъ сослезами на глазахъ читаетъ выраженія любви, столь нжно раздляемой. Склонивши голову на об руки, она разсуждаетъ, какія мры предпринять должно въ столь затруднительныхъ обстоятельствахъ. Едуардъ требуетъ отвта, и требуетъ неотступно. Генріетта долго колеблется наконецъ ршается, пишетъ и отдаетъ письмо врному посланнику, которому признательность подвязываетъ крылья.
Жоржъ еще до наступленія ночи прибгаетъ въ замокъ нетерпливо ожидающаго Едуарда. ‘Какъ!’ восклицаетъ Мельвиль: ‘отвтъ отъ Генріетты и такъ скоро!’ Ему неприятно было, что Генpіетта съ такою поспшностію соглашается раздлять его чувства. Его воображеніе, облекши любимый предметъ всми прелестями, незабыло придать ему и вс добродтели. Еслибъ Генріетта не отвчала, то поступокъ ея показался бы ему жестокимъ, но теперь Генріетта склоняется на неотступныя требованія, на прозьбы краснорчивыя и самыя убдительныя, она написала отвтъ, котораго непремнно отъ нее желали: и Едуардъ почитаетъ сей поступокъ легкомысленнымъ! Какихъ нтъ странностей въ сердц человческомъ! Но сіи мнимыя странности происходятъ отъ нжной разборчивости чувствъ своихъ, разборчивости, которая и въ шум страстей подаетъ свой голосъ. Онъ распечатываетъ письмо Генріетты, неиначе какъ съ смущеніемъ и боязнію. Каковожъ было его изумленіе, когда онъ нашелъ въ немъ слдующія немногія строки:
‘Милостивый государь! Я дочь почтеннаго Вильсона, которой былъ нкогда искреннйшимъ другомъ вашего родителя. Генріетта Вильсонъ.’
Едуардъ приводитъ себ на память, что въ письм въ Миссъ Генріетт говорилъ онъ единственно о любви своей. Такой простой, короткой, благородной и приличной отвтъ возбудилъ въ немъ еще большее удивленіе къ Генріетт и возвратилъ ему его счастіе.
По призд изъ чужихъ краевъ въ Англію, онъ не имлъ еще времени перечитать бумагъ, оставшихся посл его родителя. Въ тужъ минуту онъ ршился пересмотрть ихъ и просидть всю ночь надъ ними. Я найду письма покойнаго Вильсона, думаетъ Едуардъ, узнаю въ нихъ отца моей любезной, и несомнваюсь, что въ сихъ дружескихъ письмахъ упоминается о милой Генріетт.
И нетеряя времени онъ принимается за работу, которая становится для него приятнйшимъ наслажденіемъ. Вильсонъ былъ человкъ весьма умный и съ отличными познаніями. При столь блестящихъ качествахъ онъ имлъ душу благородную и возвышенную. Едуардъ не могъ не полюбить сочинителя краснорчивыхъ писемъ, дышущихъ добродтелью, не могъ не удивляться прекрасному Аддисоновскому слогу. Часто и почти въ каждомъ письм Вильсонъ говоритъ о своей дочери, входитъ во вс подробности ея воспитанія, обнаруживаетъ свою радость, свою гордость родительскую, упоминая о томъ, какъ хорошо Генріетта понимаетъ нжный попеченія о образованій ея разума и сердца.
Въ собраніи сей переписки находитъ онъ приложенную за подписаніемъ Лорда Мельвиля бумагу, весьма важную для Генріетты. Едуардъ кладетъ ее въ свою записную книжку, и на другой же день, въ десять часовъ по утру, отправляется къ Леди Оклей.
Генріетта и Едуардъ провели ночь въ сильныхъ душевныхъ движеніяхъ, но и для Леди Маріи была она весьма безпокойною, только по другой причин. Душевные недуги рдко нарушали ея спокойствіе, за то уже тлеснымъ немощамъ она была подвержена какъ и прочіе обитатели подлуннаго міра. На канун, по неосторожности своей, она вздумала прогуляться на свжемъ воздух при захожденіи солнца, имла несчастіе простудиться и цлую ночь не могла сомкнуть глазъ отъ зубной боли. Въ пять часовъ по утру послали въ ближній городъ за зубнымъ лкаремъ, которой прихалъ съ великою пспшностію, тщательно осмотрлъ больную и произнесъ ршительной приговоръ свой. Надлежало выдернуть зубъ, причинявшій столь несносную боль. Леди Маріи другаго средства небыло. Сей приговоръ ввергаетъ ее въ ужасныя муки страха. Леди увряетъ, что не ршится подвергнуть себя операціи до тхъ поръ, пока не увидитъ, можно ли вытерпть ее. Она зоветъ свою любимую горничную. ‘Моя дорогая, мистриссъ Пимпъ! прошу тебя ради самаго Бога, заклинаю твоею ко мн привязанностію, будь ты мн мать родная и дай y себя выдернуть зубъ, чтобы я могла увидть, какъ длается ета мудреная операція!’ Но мистриссъ Пимпъ вовсе неимла желанія такимъ образомъ доказывать леди Маріи свое усердіе и признательность. Она сказала на отрзъ, что принялась въ домъ къ Леди совсмъ не для того, чтобы давать для пробы рвать у себя здоровые зубы.
Вс служащіе въ дом были поочередно призываемы, и ни одинъ не соглашался безчеловчно подвергнуть себя такому опыту, каждой, не нарушая впрочемъ должнаго почтенія, отвчалъ, что ему самому нужны зубы, для того чтобъ сть хлбъ Ея Превосходительства. Бдная Леди Марія, видя, что вс оставляютъ ее, обращается къ Миссъ Вильсонъ и говоритъ ей, проливая горькія слезы: ‘Любезная Миссъ Генріетта! ради дружбы насъ соединяющей? ради всхъ благодяній, которыя мною на тебя излиты, ради всего того, чего я теб желаю и что впредь намрена для тебя сдлать, сжалься надо мною! Не слдуй примру этихъ тварей, не знающихъ благодарности, исполни, моя милая, ету мою прозьбу. Вотъ лкарь увряетъ, что отъ этого не бываетъ никакой боли. Миссъ! Миссъ! будь моимъ ангеломъ хранителемъ, покажи вновь симъ опытомъ свою ко мн дружбу и доброту своего сердца!’ Миссъ Вильсонъ чувствуетъ жалость и забываетъ недостойные съ нею поступки Леди Маріи, она думаетъ о долг признательности, видя страждущую свою покровительницу, несмотря на ужасъ, возбуждаемый одною мыслію о сей жестокой операціи, она колеблется и почти хочетъ уже согласиться на столь неотступныя прозьбы, какъ вдругъ отворяется дверь съ великимъ шумомъ и даетъ видть Едуарда. Леди Оклей испускаетъ вопль изумленія и ужаса, Миссъ Вильсонъ едва не упала въ обморокъ. Сиръ Едуардъ, примтивъ крайнее смятеніе Генріетты, бжитъ къ ней и говоритъ растроганнымъ голосомъ: ‘успокойтесь, любезная Миссъ! я прискакалъ сюда исторгнуть васъ изъ рукъ етой женщины, которой варварской самолюбіе столь безчеловчнымъ образомъ употребляетъ во зло вашу кротость и признательность. Я перечиталъ всю переписку моего покойнаго родителя съ вашимъ, любезная Генріетта, и нашелъ бумагу весьма важную для вашего спокойства и для моего благополучія.’ При сихъ словахъ онъ вынимаетъ таинственную бумагу и читаетъ въ слухъ:
‘Я получилъ отъ моего любезнаго Друга, Господина Вильсона, двадцать тысячь фунтовъ стерлинговъ, находясь нкогда въ несчастныхъ обстоятельствахъ. Вильсонъ не иметъ никакого на то письменнаго вида. Я столько любилъ его, что стыдился предложить ему росписку, полагаясь на довренность его къ чести моей и дружб. Если я умру прежде его, въ такомъ случа завщаю сыну моему уплатить сей священный долгъ. Завщаю ему сверхъ того, какъ прекраснйшій изъ всхъ даровъ моихъ, признательность къ почтеннйшему, наилучшему изъ смертныхъ: да любитъ онъ, да почитаетъ Вильсона какъ втораго отца своего! Сынъ мой долженъ длать для него все то, что для меня бы сдлалъ, и ежели онъ захочетъ соединить судьбу свою съ женщиною, имющею вс добродтели и вс приятности своего пола, то пусть женится на Генріетт Вильсонъ. Съ сею надеждою вхожу въ могилу, и пишу послднія строки сіи для показанія сыну моему его обязанностей и пути къ благополучной жизни.’
Двица Вильсонъ несметъ говорить, не будучи уврена въ себ, на яву ли она слышала, что было читано. Она улыбается и проливаетъ слезы. Леди Марія ходитъ по комнат, жалуется на зубную боль свою тмъ, которые не могутъ ее слушать, наконецъ съ досадою убгаетъ. Тогда Сиръ Едуардъ, взявши руку Генріетты обими своими, сказалъ съ нжностію: ‘Любезная Генріетта! вы слышали изъявленіе послдней воли моего родителя, отъ васъ однхъ зависитъ мое повиновеніе. Одно слово изъ устъ вашихъ Генріетта — и желанія нжнйшаго отца будутъ исполнены.» Миссъ Вильсонъ отвчаетъ дрожащимъ голосомъ: — Могу ли не повиноваться вол вашего родителя, когда я исполняла все, что моему было угодно?’
Въ то самое время услышали стукъ дущей по двору кареты. ‘Ето Леди Макфильдъ’ говоритъ Едуардъ: ‘моя тетка, которая гостятъ у меня уже три дни. Сего дня поутру я ей во всемъ открылся и она теперь прихала за вами. И такъ подемъ, любезная Генріетта! Вы будете жить съ нею до того времени, пока бракъ не утвердитъ на вки нашего благополучія.’
Генріетта соглашается на предложеніе Едуарда и на неотступныя убжденія Леди Макфильдъ, она желаетъ напередъ видть Леди Марію, желаетъ поблагодарить ее, но Леди Марія, запершись въ комнат, кричитъ, что она не хочетъ ни съ кмъ прощаться, и что отъ прощанья еще пуще заболятъ зубы.
Черезъ нсколько дней Миссъ Генріетту стали называть Леди Мельвиль. Внезапно перешедши отъ бдности къ богатству, она вовсе не перемнила своего нрава, ея супругъ, ея сосди, бдные и богатые, всегда находили въ ней кроткую, добрую, любезную двицу Вильсонъ.
А Леди Оклей? Леди Оклей и теперь еще толкуетъ всякому, кто только иметъ охоту ее слушать, какихъ трудовъ стоило ей просватать Генріетту Вильсонъ за Едуарда Мельвиля.