‘ПОКОЙНАЯ СЕСТРА ЕГО ЖЕНЫ’.
‘ПОКОЙНАЯ СЕСТРА ЕГО ЖЕНЫ’.
(Изъ жизни американскаго литератора).
Разсказъ Франка Стоктона.
‘Наблюдатель’, No 8, 1884
Покойная сестра его жены, Стоктон Фрэнк Ричард, Год: 1884
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Пять лтъ тому назадъ, со мной случилось происшествіе, окрасившее мою жизнь въ новый цвтъ или — врне сказать — измнившее ея первоначальный общій тонъ. Теперь я нахожу, что будетъ не излишнимъ разсказать объ этомъ происшествіи, даже, просто, будетъ полезно. Оно, по моему мннію, можетъ, послужить урокомъ для тхъ, кого судьба поставитъ въ такое же положеніе, въ какомъ я очутился тогда.
Я былъ еще очень молодымъ человкомъ, когда избралъ литературу своею профессіей, и только посл нсколькихъ лтъ тяжелаго и часто плохо вознаграждаемаго труда я, наконецъ, добился — такъ сказать — порядочной литературной практики. Вс мои произведенія — серьезныя и шутливыя, реальныя и фантастическія — принимались благосклонно издателями тхъ журналовъ, для которыхъ я писалъ, и такимъ образомъ я составилъ себ довольно обезпеченное положеніе въ жизни. Мои сочиненія не приводили въ восторгъ читающую публику, они не составили мн блестящей репутаціи и не принесли богатства, но они принимались редакціями, обращали на себя вниманіе, давали мн правильный и постоянный заработокъ и вообще, въ описываемую пору, доставляли мн боле чмъ безбдное существованіе.
Въ то время я уже былъ женатъ. Я былъ помолвленъ за годъ и могъ бы жениться ране, но не желалъ рисковать до тхъ поръ, пока устроятся къ лучшему мои денежныя дла. Я женился только тогда, когда почувствовалъ, что могу сдлать это съ спокойной совстью и съ полной увренностью, что положеніе семьи моей обезпечено. У насъ съ женой не было никакихъ опасеній на этотъ счетъ. Я работалъ постоянно и усидчиво, я въ точности зналъ, куда помщу произведенія своего пера, и могъ высчитать заране съ полною акуратностью количество гонорара, слдуемаго мн за нихъ. Мы были не богаты, но жили съ достаткомъ, безъ нужды — и были довольны своею участью.
Если вы, читатель, человкъ женатый, то, конечно, безъ труда припомните то обаяніе, какое испытывалось вами въ первыя недли вашей супружеской жизни. Въ это время, на земл цвтутъ самые роскошные цвты, солнце свтитъ всего ярче, облака всего рже появляются на неб, фрукты бываютъ самыя вкусные, воздухъ проникается чудеснйшими благоуханіями, сигары попадаются тогда самаго высшаго достоинства, свтъ и теплота перваго супружескаго счастія до того разржаютъ духовную атмосферу, что душа въ это время поднимается выше обычнаго уровня и горизонтъ ея расширяется такъ, какъ никогда въ другую пору.
Я, по крайней мр, испыталъ все это на себ. Говоря фигурально, чистый клеретъ моей души замнился на то время пнистымъ шампанскимъ, и въ самый разгаръ его опьяняющаго шипнья я писалъ повсть. Сюжетъ повсти, пришедшій мн въ голову, былъ очень страннаго характера и такъ сильно заинтересовалъ меня, что я работалъ надъ нимъ съ большимъ удовольствіемъ, даже съ увлеченьемъ, и кончилъ повсть, сравнительно говоря, очень скоро. Заглавіе повсти было: ‘Покойная сестра его жены’. когда я прочелъ Гипатіи свою повсть, она осталась очень довольна моимъ произведеніемъ, Гипатія слушала меня съ живйшимъ удовольствіемъ, и по временамъ казалась совершенно растроганною. Невольное волненіе ея сообщалось и мн, и я порой съ трудомъ разбиралъ написанное мною. Когда чтеніе было окончено, жена моя утерла слезы и, обратившись ко мн, сказала:
— Эта повсть составитъ теб имя! Со времени появленія ламартиновской ‘Исторіи служанки’ не было, кажется, ничего трогательне этого…
Немедленно, на слдующій же день, я отослалъ повсть издателю того журнала, для котораго я чаще писалъ и въ которомъ обыкновенно являлись мои лучшія произведенія. Черезъ нсколько дней я получилъ отъ издателя письмо, онъ такъ расхваливалъ мою повсть, какъ никогда еще не хвалилъ ни одного изъ разсказовъ, вышедшихъ изъ-подъ моего пера. Она заинтересовала и положительно очаровала, писалъ онъ, не только его, но и всхъ его товарищей по редакціи. Даже старый Джибсонъ, никогда ничего не читавшій иначе, какъ въ корректурныхъ листахъ и одобрявшій лишь юмористическія произведенія, былъ увлеченъ общимъ примромъ, прочиталъ мою рукопись и поплакалъ надъ нею. Эти слезы, по его собственному сознанію, были первыя посл многихъ-многихъ лтъ: до прочтенія моей повсти, въ послдній разъ онъ плакалъ еще въ дтств, когда ему однажды сдлали отеческое внушеніе розгами. Издатель уврялъ меня, что повсть будетъ напечатана тотчасъ-же, какъ только окажется для нея мсто въ журнал.
Если что нибудь и могло еще сдлать для насъ небеса свтле, цвты — ярче, фрукты — слаще и дымъ сигаръ — пріятне, то именно подобное письмо. Когда-же, вскор посл того, повсть была напечатана, мы увидали, что и читающая публика приняла ее также благосклонно, съ тмъ-же интересомъ, съ какимъ отнеслись къ ней въ редакціи. Многія большія газеты отозвались о ней съ большой похвалой,— однимъ словомъ, въ итог получился крупный литературный успхъ. Я никогда не былъ склоненъ тщеславиться моими писаніями, и жена не однажды говорила мн, что она очень мало вообще думаетъ о нихъ, но тмъ не мене я чувствовалъ, что гордость и самолюбіе мое пріятно польщены успхомъ ‘Покойной сестры его жены’. Если, думалъ я, она и не сдлаетъ меня богачемъ, какъ жена изволитъ уврять меня, то во всякомъ случа много поможетъ мн въ моей литературной карьер.
Черезъ мсяцъ посл того, какъ я написалъ эту повсть, со мной случилось необычайное и совершенно непредвиднное обстоятельство. Одна рукопись моя была возвращена мн издателемъ того журнала, въ которомъ появилась ‘Покойная сестра его жены’. ‘Разсказъ — хорошъ, писалъ мн издатель, но не настолько хорошъ, какъ та повсть, которую вы дали намъ передъ этимъ. Вы имли успхъ и не должны портить свою репутацію печатаніемъ такого произведенія, которое было бы слабе ‘Покойной сестры его жены’, имвшей такой громадный и вполн заслуженный успхъ’.
Я не привыкъ получать обратно свои рукописи и, читая это письмо, кажется, слегка поблднлъ. Жен я ничего не сказалъ объ этомъ: глупо было бы изъ-за такихъ пустяковъ нагонять тнь на наше семейное благополучіе. Я немедленно отослалъ разсказъ другому издателю. Не могу выразить вамъ своего удивленія, когда — черезъ недлю — рукопись была получена мною обратно. Тонъ записки, сопровождавшей рукопись, указывалъ на то, что издатель какъ будто нсколько обижался на меня. ‘Я вынужденъ возвратить вамъ рукопись, писалъ онъ, но вамъ, конечно, очень хорошо извстно, что еслибы вы прислали мн что нибудь въ род ‘Покойной сестры его жены’, то рукопись ваша была бы тотчасъ же принята’.
Теперь я нашелъ нужнымъ поговорить объ этомъ дл съ женой. Она также удивилась, хотя, можетъ быть, мене обидлась, чмъ я.
— Прочитаемъ еще разъ эту повсть и посмотримъ: въ чемъ тутъ дло! предложила она.
Когда мы окончили чтеніе, Гипатія замтила:
— Эта повсть также хороша, какъ и многія другія твои повсти, уже бывшія въ печати. Я нахожу ее очень интересною, хотя, разумется, она — не то, что ‘Покойная сестра его жены’…
— Разумется, нтъ! отозвался я.— Та повсть была написана въ минуты вдохновенія… Не могу же я ожидать, чтобы на меня каждый день сходило вдохновеніе! Но, вроятно, въ этомъ разсказ есть какой нибудь промахъ, котораго мы съ тобой не замчаемъ. Можетъ быть, успхъ ‘Покойной сестры его жены’ нсколько вскружилъ мн голову, и я мене старательно работалъ надъ этимъ разсказомъ.
— Я не думаю этого! сказала Гипатія.
— Какъ бы то ни было, продолжалъ я, во всякомъ случа эту рукопись я отложу въ сторону и примусь писать другую вещь.
Черезъ нсколько времени я кончилъ работу и отослалъ ее въ свой журналъ. Ее продержали въ редакціи нсколько недль и затмъ возвратили мн обратно.’Вы не должны идти назадъ!’ писалъ мн издатель съ большимъ участіемъ. ‘Требованія на нумеръ, содержащій ‘Покойную сестру его, жены’ все еще продолжаются, и мы не ршились позволить вамъ разочаровывать читателей, съ нетерпніемъ ожидающихъ книжки съ вашею повстью’.
Я посылалъ рукопись въ четыре журнала и мн возвращали ее отовсюду, причемъ замчали, что хотя повсть сама по себ недурна, но все-таки она — не то, что можно было бы ожидать отъ автора ‘Покойной сестры его жены’.
Издатель одного сборника попросилъ у меня разсказа для спеціальнаго нумера, который онъ намревался издать къ празднику. Я написалъ разсказъ въ томъ направленіи и въ томъ размр, какіе требовались, и отослалъ его по назначенію. И этотъ разсказъ возвратился вспять. ‘Когда я просилъ у васъ разсказа, писалъ издатель, то надялся получить отъ васъ что нибудь въ род ‘Покойной сестры его жены’, но теперь я долженъ признаться, что совершенно разочарованъ присланнымъ вами разсказомъ’…
Когда я читалъ это письмо, меня разобрала такая злость, что я вслухъ выругалъ ‘Покойную сестру его жены’.
— Извини, пожалуйста, что я такъ рзко выражаюсь при теб, сказалъ я жен, съ удивленіемъ смотрвшей на меня,— но эта проклятая повсть погубитъ меня. Пока ее не позабудутъ, никто не станетъ брать моихъ повстей!
— Но ты не можешь разсчитывать, чтобы ее забыли когда нибудь! со слезами на глазахъ промолвила жена.
Излишне разсказывать въ подробностяхъ о моихъ безполезныхъ попыткахъ на литературномъ поприщ въ теченіе нсколькихъ слдующихъ мсяцевъ. Издатели, съ которыми я главнымъ образомъ велъ дло, возымли такое высокое мнніе о моихъ писательскихъ способностяхъ, благодаря этой несчастной ‘Покойной сестр его жены’, что я находилъ совершенно безполезнымъ посылать имъ произведенія слабе этой повсти. А когда я обращался со своими разсказами въ другіе журналы, то редакторы ихъ считали, просто за дерзость съ моей стороны, что я предлагалъ имъ разсказы слабе того, который упрочилъ мою литературную репутацію. Такимъ образомъ, оказывалось, что удачно написанная повсть, доставившая мн славу, погубила меня. Сбереженія мои были на исход, нужда заглядывала мн въ лицо и выраженіе ея физіономіи, должно признаться, очень не нравилось мн. Безполезно было пытаться написать еще что нибудь въ род ‘Покойной сестры его жены’. Эта повсть была написана подъ сильнымъ вліяніемъ перваго супружескаго счастія. Но согласитесь, не могъ же я, въ самомъ дл, жениться каждый разъ, какъ мн приходилось писать новую повсть.
— Но это, наконецъ, просто ужасно! говорила жена.
Я не желалъ никого обманывать на свой счетъ, разсуждалъ я, я не желалъ вводить въ заблужденіе, вовсе не желалъ, чтобы думали, будто я способенъ во всякое время написать подобное произведеніе,— и никто не долженъ былъ ожидать и требовать отъ меня ничего подобнаго. Представьте себ: что было бы съ Рафаэлемъ, еслибы его патроны постоянно требовали отъ него только Сикстинскихъ Мадоннъ и отказывались бы брать у него все то, что было слабе этой знаменитой картины! Я полагаю: онъ умеръ бы съ голоду…
— Но вдь Сикстинская Мадонна, другъ мой, была однимъ изъ его послднихъ произведеній! замтила Гипатія.
— Совершенно врно! согласился я.— Но еслибы онъ женился въ такое же время, какъ я, то, конечно, написалъ бы ране свою мадонну.
Однажды посл обда, возвращаясь домой, я встртился съ Барбелемъ, съ которымъ былъ хорошо знакомъ въ первое время моей литературной карьеры. Теперь ему было около пятидесяти лтъ, но онъ казался старше на видъ. Его волосы и борода были уже совершенно сдые, платье такого же цвта, и мн думалось, что это платье также, какъ и его волосы, было въ свое время чернымъ. Года рзко сказываются на наружности человка. Барбель напоминалъ собой квартиру, долго отдававшуюся въ наймы и требовавшую теперь серьезныхъ поправокъ. Но глаза его по прежнему смотрли добродушно. Онъ поздоровался со мной очень дружески и пригласилъ меня къ себ. Мы отправились. Онъ жилъ въ верхнемъ этаж одного грязнаго дома, находившагося въ одной изъ тхъ узкихъ, дрянныхъ улицъ, куда рдко заглядывали порядочные экипажи и зазжали лишь деревянныя телги да продавцы завядшей зелени со своими поломанными фурами.
— Прогулка не особенно пріятная! сказалъ Барбель, когда мы подошли къ дому. Но, знаете, эта мстность нсколько напоминаетъ мн улицы итальянскихъ городовъ… Дворцы тамъ также точно громоздятся рядомъ одинъ съ другимъ.
Комната Барбеля показалась мн еще мрачне самой улицы. Въ этой комнат было темно, пыльно и паутина висла въ ней по всмъ угламъ. Нсколько стульевъ стояло въ комнат, и книги, лежавшія на грязномъ, засаленномъ стол, казалось, подверглись какой-то странной эпидеміи, ибо вс корешки у нихъ были поломаны или оторваны окончательно. Небольшая кровать въ углу была задернута покрываломъ, склееннымъ изъ нумеровъ ‘Нью-оркъ-Джеральда’.
— Всего лучше длать себ покрывала изъ газетныхъ листовъ! сказалъ Барбель, замтивъ мой взглядъ по направленію кровати. Они грютъ не хуже одяла, но, между тмъ, гораздо легче его.
Только одна часть комнаты, прилегавшая къ окну, была достаточно освщена. Здсь на колченогомъ стол лежалъ небольшой точильный камень.
— Въ другомъ конц комнаты находится мой кухонный очагъ, но вы можете не иначе увидать его, какъ только тогда, когда я зажгу свою свчу, воткнутую въ бутылочку! продолжалъ Барбель. Но вотъ главное мое украшеніе… на него-то я хотлъ прежде всего обратить ваше вниманіе!
И Барбель при этомъ подвелъ меня въ маленькой деревянной рамк, висвшей на стн близь окна. Въ этой рамк, подъ запыленнымъ стекломъ, я увидалъ печатный листокъ, вырванный изъ какой-го книги или изъ журнала.
— Это — страница изъ ‘Стрекозы’, юмористической газеты, процвтавшей въ нашемъ город лтъ шесть тому назадъ! пояснилъ мн Барбель.— Если вы помните, я постоянно работалъ въ этой газет.
— О, да! Конечно, помню! вскричалъ я.— И я никогда не забуду вашей ‘Шутки’, появившейся въ этой газет. Какъ смялся надъ этой чудесной ‘Шуткой’! Сколько разъ давалъ читать ее своимъ пріятелямъ!
Барбель съ минуту, молча, смотрлъ на меня и затмъ указалъ на рамку съ запыленнымъ стекломъ.
— Эта страница взята изъ ‘Шутки’! торжественно проговорилъ онъ. Я помстилъ ее здсь для того, чтобы постоянно во время работы, имть ее передъ глазами. Эта ‘Шутка’ погубила меня. Это была послдняя вещь, написанная мною я ‘Стрекозы’. Какъ пришла она мн въ голову, я теперь и самъ сказать не могу. Такіе случаи бываютъ съ человкомъ только разъ въ жизни… ‘Шутка’ была принята восторженно читающею публикой, а вс мои произведенія, послдовавшія за ней, встрчались насмшкой. ‘Стрекоза’, наконецъ, отвернулась отъ меня. Посл того я, словно, покатился по наклонной плоскости, чмъ дальше — тмъ хуже, и наконецъ вынужденъ былъ взяться за свое настоящее ремесло — за ремесло точильщика. Этимъ способомъ я добываю себ хлбъ, кофе и табакъ, а иногда даже картофель и мясо… Однажды вышелъ со мной такой случай когда я сидлъ за работой, на улиц подъ окномъ моимъ явился шарманщикъ. Онъ игралъ серенаду изъ ‘Троватора’,— и эти знакомые звуки привели мн на память доброе старое время, вс прошлыя радости, напомнили ту благодатную пору, когда счастливый литераторъ ходилъ въ прекрасномъ плать, занималъ кресло въ опер, любовался на прекрасные женскіе глаза и разсуждалъ объ Италіи, когда будущее являлось для него одной блестящею перспективой, безъ тни, безъ облака. Въ то время, какъ я прислушивался къ знакомымъ, милымъ звукамъ, а мысль моя уносилась къ счастливому прошлому, я совершенно безсознательно, машинально работалъ надъ своимъ точильнымъ камнемъ. Оттого, ли, что вс мои способности въ т минуты были сильно возбуждены, или отчего другаго — не знаю, но только на этотъ разъ я такъ правильно, такъ отлично отточилъ острія своихъ гвоздей, что они, казалось, съ одинаковой легкость должны были прокалывать и жесткую сапожную кожу, и тончайшія нити стариннаго кружева. Когда шарманка смолкла, я опять возвратился къ жалкой дйствительности, къ пыли и паутин, посмотрлъ на отточенные гвозди и тотчасъ же, безъ малйшаго колебанія, выбросилъ ихъ за окно, а хозяину заявилъ, что я испортилъ ихъ. Конечно, мн пришлось заплатить за нихъ, но я, по крайней мр, сохранилъ впослдствіи свой заработокъ. Вы понимаете? Еслибы я отнесъ хозяину эти отлично отточенные гвозди, такъ онъ постоянно сталъ бы требовать у меня такихъ же гвоздей, я, конечно, не могъ бы исполнить его требованій и лишился бы работы…
Помолчавъ минуту, Барбель добавилъ:
— Мн боле нечего говорить вамъ, мой юный другъ! Я только хотлъ показать вамъ мою ‘Шутку’, вставленную въ рамку за стекло, хотлъ показать вамъ свой точильный камень, а теперь вы можете отправляться домой и обо всемъ этомъ пораздумать на досуг. А мн еще нужно отточить нсколько дюжинъ гвоздей, пока солнце не закатилось…
Не могу сказать, чтобы я развеселился отъ всего того, что услышалъ и видлъ въ комнат Барбеля. Я потерялъ Барбеля изъ виду уже нсколько лтъ тому назадъ и полагалъ, что онъ по прежнему, выражаясь высокимъ слогомъ, грется въ лучахъ счастья — также точно, какъ я видлъ его въ послдній разъ. Я былъ чрезвычайно пораженъ, найдя его въ такомъ бдственномъ положеніи и видя, что авторъ, написавшій въ свое время знаменитую ‘Шутку’, вынужденъ заниматься тяжелымъ ремесломъ точильщика. Когда я шелъ отъ него и раздумывалъ такимъ образомъ, страшная картина мрачнаго будущаго возстала передо мной. Разв не могло случиться и со мной того-же, что произошло съ несчастнымъ моимъ собратомъ? Слова Барбеля глубоко запали мн въ сердце.
Придя домой, я разсказалъ жен исторію моего друга. Грустно выслушала она меня.
— Если наши обстоятельства скоро не поправятся, сказала она, то я боюсь, чтобы и намъ не пришлось обзавестись точильными камнями. Въ этомъ дл, вдь, и я въ состояніи помогать теб.
Долго мы сидли съ ней и толковали, строя различные планы будущаго. Конечно, еще не представлялось неминуемой необходимости приниматься за ремесло точильщика, но, во всякомъ случа, надо было серьезно подумать о добываніи денегъ, а въ противномъ случа пришлось бы умирать съ голоду. Понятно, прежде всего мы остановились на томъ: нельзя-ли найти мн какія нибудь другія занятія. Легко было говорить объ этомъ, но трудно было привести эту мысль въ исполненіе. Во-первыхъ, было очень затруднительно немедленно взяться за такую работу, къ которой человкъ вовсе еще не подготовленъ, вдь каждая работа требуетъ спеціальныхъ знаній, особенной сноровки. Во-вторыхъ — и главнымъ образомъ — я никакъ не могъ примириться съ мыслью — оставить ту профессію, въ которой такъ старательно и такъ долго готовился, къ которой, наконецъ, я привыкъ, какъ къ постоянной работ. Я разсчитывалъ всю свою жизнь посвятить этому длу. Безъ горечи я не могъ подумать о томъ, что долженъ навсегда оставить перо и захлопнуть навки крышку своей чернильницы надъ тми живыми, блестящими образами, которые, казалось, уже отражались на спокойной поверхности заключавшихся въ ней чернилъ. Мы толковали съ женой весь вечеръ и даже часть ночи, и все таки не пришли ни къ какому заключенію относительно того: что мы должны были длать.
На слдующій день я ршился обратиться къ издателю того журнала, для котораго — въ счастливые дни — до появленія ‘Покойной сестры его жены’, я писалъ всего боле. Я ршился откровенно объяснить мое положеніе и попросить у него совта. Издатель былъ человкъ добрый и всегда дружески относился ко мн. Онъ выслушалъ меня очень внимательно и, повидимому, вполн сочувствовалъ моему затруднительному положенію.
— Мы уже писали вамъ, сказалъ онъ,— что единственная причина, вслдствіе которой мы не принимаемъ вашихъ рукописей именно заключается въ томъ, что ваши послднія произведенія могутъ разочаровать читателей, составившихъ о васъ такое высокое мнніе. Еслибы вы знали, какія блестящія надежды читающая публика возлагаетъ на васъ еще до сего времени. Мы получаемъ письмо за письмомъ, въ которыхъ насъ спрашиваютъ: скоро-ли же мы дадимъ что нибудь въ род ‘Покойной сестрь его жены’? Мы сознавали, да и теперь еще сознаемъ, что было бы несправедливо допустить васъ разрушить блестящее зданіе, выстроенное вами же самими. Но,— добавилъ онъ съ добродушной улыбкой,— эта вполн заслуженная вами репутація принесетъ вамъ мало выгодъ, если лучи ея заблестятъ надъ вами въ тотъ моментъ, какъ вы будете умирать съ голоду.
— Ея лучи не радуютъ меня! отвтилъ я.— Они сожигаютъ, истощаютъ меня.
— Въ такомъ случа, сказалъ издатель, немного погодя,— не хотите-ли напечатать свои послдніе разсказы подъ псевдонимомъ? Редакція и публика будутъ удовлетворены, вы получите деньги, ну — а репутацію придется ужь отбросить въ сторону!
Я съ жаромъ пожалъ руку моему благородному товарищу и тотчасъ же съ радостью ухватился за его предложеніе. Я былъ, спасенъ.
— Конечно, замтилъ я, репутація — дло очень хорошее, но она сама по себ не дастъ ни пищи, ни платья, ни квартиры. Я согласенъ сейчасъ же потопить мое славное имя въ рк забвенія и явиться передъ читающей публикой въ качеств новаго, неизвстнаго писателя.
— Я надюсь, что вы и подъ новымъ именемъ скоро сдлаетесь извстны, возразилъ издатель.— Я увренъ, что вы еще напишете не одну такую же хорошую повсть, какъ ‘Покойная сестра его жены’.
Вс рукописи, какія имлись у меня подъ руками, я отослалъ моему доброму издателю и он, въ свое время, одна за другой появились въ его журнал, подписанныя именемъ Джона Дармштадта (то былъ мой псевдонимъ, отнын уже навсегда замнившій мое собственное имя). Подобныя же сдлки я устроилъ и съ другими издателями, и произведенія Джона Дармштадта охотно принимались повсюду, гд для моихъ рукописей прежде не оказывалось мста. Обстоятельства наши поправились, и мы уже позволяли себ мечтать о будущемъ благоденствіи.
Время шло. Прошелъ годъ — другой и, наконецъ, у насъ родился сынъ. Мн кажется, трудно сказать: какое время въ жизни нашей счастливе — первая-ли пора супружескаго сожительства, или первыя недли жизни нашего милаго, дорогаго первенца? Я съ своей стороны могу только сказать, что та же самая душевная восторженность, то же разрженіе умственной атмосферы и та же самая необычайная изобртательность, какія овладли мною вовремя медоваго мсяца, сказались во мн и теперь. Теперь, также какъ и тогда, моя восторженность выразилась въ пріисканіи прекраснаго, въ высшей степени интереснаго сюжета для повсти, и я немедленно заслъ за работу. Я дописалъ повсть, когда нашему мальчику было уже около шести недль. Однажды вечеромъ мы сидли съ женой у камина въ нашей столовой, шторы у оконъ были спущены, лампа разливала мягкій свтъ, ребенокъ спокойно спалъ въ сосдней комнат. Я читалъ жен свою повсть.
Когда я кончилъ чтеніе, жена порывисто встала съ мста и бросилась въ мои объятія.
— Никогда я такъ не гордилась тобой, какъ въ эти минуты! сказала она, съ глазами радостно блиставшими! Это — прелестная повсть. Право, она также хороша, какъ и ‘Покойная сестра его жены’!
Едва только она проговорила эти слова, какъ вдругъ непріятное чувство охватило насъ. Я гордился своимъ произведеніемъ, мн отрадно было слышать похвалы изъ устъ любимой женщины,— и вс эти пріятныя ощущенія исчезли въ одно мгновеніе. Мы стояли и, поблднвъ, смотрли другъ на друга. Страшная истина разомъ открылась передъ нами:
Эта повсть была также хороша, какъ ‘Покойная сестра его жены’. Это ужасно!…
Мы стояли и молчали. Случай съ прекрасно отточенными гвоздями Барбеля пришелъ намъ на намять. И передо мной возсталъ страшный призракъ угрожающаго намъ несчастья, въ которомъ должно было погибнуть все — и наше семейное благополучіе, и т планы, какіе мы уже начали строить по поводу нашего сына.
Жена подошла ко мн и взяла меня за руку. Рука ея была холодна, какъ ледъ.
— Будь силенъ и твердъ! сказала она:— большая опасность угрожаетъ намъ, но ты долженъ встртить ее достойнымъ образомъ. Будь же твердъ!
Я, молча, пожалъ ей руку и мы не сказали боле ни слова.
На слдующее утро я взялъ свою рукопись и старательно завернулъ ее въ бумагу. Затмъ я отправился въ сосдній магазинъ и купилъ крпкій жестяной ящикъ съ плотною крышкой, собственно предназначавшійся для бисквитовъ. Я положилъ въ инего свою рукопись, посл чего слесарь запаялъ мн крышку самымъ основательнымъ образомъ. Возвратившись домой, я принесъ съ чердака въ свой кабинетъ денежный корабельный ящикъ, принадлежавшій нкогда одному изъ моихъ родственниковъ, бывшему капитаномъ корабля. Это былъ очень тяжелый, прочный желзный сундукъ, запиравшійся двумя массивными замками.
Позвавъ жену, я разсказалъ ей, что заключалось въ жестяномъ ящичк, затмъ поставилъ его въ сундукъ и, опустивъ тяжелую крышку, заперъ сундукъ двумя замками.
— А ключъ, проговорилъ я, опуская его въ карманъ,— я брошу въ рку, когда ужо, посл обда выйду изъ дома.
Жена внимательно слдила за мной. Лицо ея было блдно, но спокойно, и я видлъ на немъ слабый проблескъ возвращавшагося къ намъ счастья.
— Не лучше-ли еще приложить печати и обвязать сундукъ веревками? замтила мн жена.
— Нтъ! возразилъ я. Я не думаю, чтобы сундуку могла угрожать какая нибудь опасность со стороны. А теперь, дорогая моя,— выразительно промолвилъ я,— кром насъ и, впослдствіи, кром сына, никто не будетъ знать о существованіи этой рукописи. Посл моей смерти наслдники, конечно, могутъ, если захотятъ, сломать этотъ сундукъ и напечатать мою повсть. Тогда это будетъ уже совершенно безопасно. Повсть, похороненная въ этомъ сундук, тогда дастъ мн славу, но уже никогда боле не отниметъ ея у меня…