Пойманный момент, Потапенко Игнатий Николаевич, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 127 минут(ы)

Пойманный моментъ.
(Изъ хроники одного города).

Губернаторскій домъ являлъ собою совершенно необычное зрлище. Со стороны глядя, было похоже на то, что тамъ, внутри этого дома, случилось какое-нибудь несчастье.

Уже въ половин десятаго утра на всхъ парахъ подкатилъ на своей, всему городу извстной, пролетк полиціймейстеръ Карпатовъ, и, зная очень хорошо, что губернаторъ никогда не подымается съ постели раньше одиннадцати, тмъ не мене, подобно вихрю, ворвался въ подъздъ, оставилъ безъ вниманія почтительныя попытки швейцара, взлетлъ по лстниц, устланной ковромъ, а поверхъ его блой дорожкой, во второй этажъ, ворвался въ пріемную и, не найдя здсь ни души, почувствовалъ себя въ глупйшемъ положеніи. Не стучаться же ему въ закрытую дверь, которая вела въ покои губернаторской семьи. А дло между тмъ горло, съ минуты на минуту въ город должно было произойти нчто небывалое, немыслимое, недопустимое, и онъ не зналъ, какъ быть.

Въ коридор тоже не оказалось ни души. Ему оставалось, несмотря на свое несомннно высокое достоинство, попытаться розыскать кухню. И вотъ эта громоздкая плечистая фигура въ полной полковничьей форм, съ торжественно болтающимися на надлежащемъ мст, выслуженными врой и правдой на многолтней полицейской служб, орденами, начала тыкаться въ разныя двери, наугадъ поворачивая то вправо, то влво, попадая въ совершенно ненадлежащія мста, пока, наконецъ, не нащупала кухню. Тутъ она произвела панику среди губернаторской прислуги, но все же достигла ближайшей цли. Лакей былъ извлеченъ оттуда, и вмст съ полиціймейстеромъ они пришли въ пріемную.

— Скажи, пожалуйста, его превосходительство еще не проснулся?— спросилъ полиціймейстеръ мягкимъ, почти интимнымъ голосомъ, держа лакея за плечи и такъ пристально смотря ему въ глаза, какъ будто отъ его отвта зависла жизнь и смерть всхъ жителей города.

— Никакъ нтъ. Еще не изволили проснуться. Раньше одиннадцати часовъ этого не бываетъ!— отвтилъ лакей истинную правду.

— Гм… Знаю, что не бываетъ. Ну, а ежели экстренная надобность… Ну, скажемъ, полъ-города объято пламенемъ… Какъ тогда?

Лакей взволновался дикимъ предположеніемъ полиціймейстера, и плечи его начали дрожать..

— Не могу знать… Ежели такое несчастье… Можетъ, и разбудить придется.

— Ты можешь разбудить? а?

— Ежели по нужд-съ… какъ прикажете… Ругаться будутъ, да это посл пройдетъ…

— Такъ, разбуди, голубчикъ. Деликатно,— осторожно, но разбуди…

— И на счетъ половины города объяснить прикажете? Пожаръ, стало быть?…

— Хуже, хуже… Такъ и скажи, что хуже. Скажи: Антонъ Васильевичъ, полиціймейстеръ — дожидается… Вн себя,— такъ и скажи — вн себя. Ты же видишь?

— Вижу-съ. Извольте-съ. Попробую.

Лакей ушелъ черезъ коридоръ, а Карпатовъ такъ и остался — вн себя, продолжая метаться изъ стороны въ сторону.

Но въ это время съ улицы къ подъзду губернаторскаго дома начали подкатывать на простыхъ извозчикахъ другіе чины полиціи. Пріхалъ помощникъ пристава и тоже безъ всякихъ разговоровъ, только махнувъ рукой на швейцара, побжалъ наверхъ. Потомъ явился околоточный. Этотъ, впрочемъ, осторожно и не безъ почтительности, предварительно освдомился у швейцара, тамъ ли его ближайшее начальство. Два сыщика вынырнули откуда-то изъ-за угла и такъ пробрались наверхъ, что швейцаръ даже и не замтилъ ихъ.

Вс они окружили полиціймейстера, и каждый докладывалъ ему, видимо, нчто ужасное, потому что лицо полиціймейстера багровло, онъ хватался за голову и устремлялъ безпомощный, полный жалобы, взглядъ на затворенную дверь во внутренніе покои губернатора.

— Собрались въ аудиторіи… Вотъ этихъ самыхъ народныхъ чтеній…— докладывалъ помощникъ пристава.— Иванъ Григорьевичъ, приставъ, уже охрипъ кричавши. Ничего ее помогаетъ. Намъ, говорятъ, дано право собранія…

— Имю честь доложить вашему высокородію,— рапортовалъ околоточный, приставивъ руку къ виску:— съ восьми часовъ горланятъ рчи… Посл каждаго слова про свободу поминаютъ, ваше высокородіе… А господина пристава, Ивана Григорьевича, уже треплетъ лихорадка, ваше высокородіе…

Сыщики, сообразно съ своей профессіей, подходили близко къ самому уху полиціймейстера и передавали ему свои свднія тихо и нсколько въ носъ. Но зато посл ихъ сообщеній у полиціймейстера дыбомъ поднялись волосы на голов.

— Что вы говорите? Красный флагъ? Собираются итти по улицамъ? Но вдь это… это…

Но ему не пришлось подыскать слова для опредленія столь невозможнаго явленія, такъ какъ въ это время дверь изъ внутреннихъ покоевъ отворилась, и въ пріемную вошелъ губернаторскій лакей.

— Идутъ-съ!— сказалъ онъ, становясь во фронтъ около самой двери.

Полиціймейстеръ, помощникъ пристава и околоточный, всмъ своимъ существомъ обратились къ двери, а сыщики моментально исчезли, словно сквозь землю провалились. И вошелъ губернаторъ.

Онъ былъ въ халат и въ туфляхъ. Сденькіе жидкіе волосы, окаймлявшіе на затылк и вискахъ лысину, начинавшуюся отъ лба и зарывавшуюся глубоко за темя, очевидно, наскоро приглаженные рукой, сердито и въ то же время какъ-то шутливо торчали во вс стороны. Бритое лицо съ глубокими бороздами надъ углами рта выражала обиду не во время разбуженнаго и невыспавшагося человка. Средній ростъ его, по причин сгорбленности, казался малымъ, и весь онъ былъ худенькій, тоненькій, незначительный.

И эта жалкая фигурка, олицетворявшая губернское величіе, въ домашнемъ утреннемъ наряд представляла странный контрастъ съ вытянувшейся во весь ростъ богатырской фигурой полиціймейстера Карпатова, въ мундир и съ орденами, и мало чмъ уступавшими ему въ рост помощникомъ пристава и околоточнымъ.

— Ну, что такое? что такое?— ворчливо говорилъ губернаторъ, шлепая туфлями по пути къ кабинету, куда онъ направлялся, не подымая головы и совсмъ не глядя на представителей полиціи.

— Ваше превосходительство…— началъ, было, Карпатовъ,— но, увидвъ, что губернаторъ скрылся за дверью кабинета, оборвалъ свою рчь и, сдлавъ рукой знакъ своимъ подчиненнымъ, чтобы они оставались въ пріемной, осторожно, на цыпочкахъ, вошелъ въ кабинетъ.

— Что тамъ такое случилось?— спросилъ губернаторъ, успвшій уже ссть за письменнымъ столомъ и тоскливо подпереть голову правой рукой.

— Ваше превосходительство, случилось… Богъ знаетъ, что такое случилось…

— Это неясно. Говорите-же!

— Уже посл вчерашняго молебствія, когда въ присутствіи вашего превосходительства былъ прочитанъ этотъ… эта бумага…

— Манифестъ!— внушительно поправилъ губернаторъ.

— Манифестъ, ваше превосходительство… Такъ еще тогда въ пород началось броженіе, только оно было по квартирамъ… Оно, конечно, можно-бы постить и квартиры, но ваше превосходительство не приказали…

— Неприкосновенность частнаго жилища…— сквозь зубы процдилъ губернаторъ.

— Да-съ, со вздохомъ подтвердилъ Карпатовъ:— неприкосновенность. А сегодня въ аудиторіи народныхъ чтеній съ восьми часовъ толпа, говорятъ, въ дв тысячи человкъ… Галдятъ, кричатъ, потрясаютъ, рчи говорятъ. Свобода да свобода, ваше превосходительство. Цлыхъ пять свободъ какихъ-то насчитали.

— Свобода собраній. Ну, что-же?

— Собираются итти процессіей по улицамъ, ваше превосходительство.

— Если не будетъ нарушенія общественнаго порядка и спокойствія:.

— Красные флаги раздобыли, ваше превосходительство.

— Красные?— почему же именно красные?

И губернаторъ, продолжая поддерживать голову ладонью, приподнялъ ее и вопросительно взглянулъ на Карпатова.

— Да ужъ видно, больше по душ имъ красные, ваше превосходительство.

— Почему не блые, или, напримръ, желтые, а еще лучше трехцвтные національные?

Карпатовъ скептически покачалъ головой:— не согласятся…

Въ это время въ кабинетъ вошелъ лакей и поставилъ передъ губернаторомъ подносъ съ кофе, сливками, булками и масломъ, и губернаторъ, какъ-бы забывъ о полиціймейстер и красныхъ флагахъ, съ лихорадочной поспшностью погрузился въ осуществленіе неотъемлемаго права гражданина, шамкая губами и проливая кофе на блюдце. Карпатовъ терпливо молчалъ, хотя въ его полиціймейстерскомъ сердц была тревога, а воображеніе рисовало картину, какъ тамъ, можетъ быть, уже вышли изъ аудиторіи, впереди развваются красные флаги, раздаются клики о свобод, о цлыхъ пяти свободахъ…

Но въ это время въ пріемной послышался сдержанный, но явно тревожный шумъ. Полицейскіе органы, явные и тайные, ежеминутно прибывали и стремительно шмыгали по лстниц то вверхъ, то внизъ. Каждый изъ нихъ приносилъ новое свдніе, и пріемная наполнилась зловщимъ шопотомъ. Карпатовъ, пользуясь тмъ, что губернаторъ весь погруженъ въ свой утренній завтракъ, навернулся на минуту туда.

— Что еще?— сильно сдерживая свой, отъ природы громкій голосъ, спросилъ онъ.

— Вышли… Идутъ по главной улиц, прямо сюда.

— Сюда?— вырвалось у Карпатова, и онъ сейчасъ же стремительно вернулся въ кабинетъ.— Ваше превосходительство, идутъ… и прямо сюда…

Но губернаторъ уже былъ не тотъ. Чашка кофе со сливками, при содйствіи хлба съ масломъ, точно переродили его. Онъ выпрямился, запахнулъ халатъ, откинулся на спинку кресла, поднялъ голову. Лицо его пріобрло выраженіе государственной мудрости, даже волосы на вискахъ и на затылк какъ-то благовоспитанно прилегли и прижались къ его ше. Онъ курилъ папиросу, дымъ которой тоже игралъ важную роль въ его перерожденіи. Онъ сказалъ спокойно и важно:

— Когда граждане выражаютъ восторгъ по поводу дарованія имъ новыхъ гражданскихъ правъ… э-э… нда… то это показываетъ, что они, такъ сказать, созрли для… э-э… осуществленія таковыхъ правъ… Вы, Антонъ Васильевичъ, въ качеств начальника полиціи, примите мры лишь къ тому, чтобы… э-э… нда… былъ сохраненъ вншній порядокъ.

— Значитъ, дозволить шествіе, ваше превосходительство?

— Не дозволить, а не препятствовать, ибо то, что не воспрещено, этимъ самымъ уже дозволено.

— И красные флаги?

— Э-э… нда… красные флаги лучше бы замнить флагами другихъ цвтовъ… вообще же, мой милый Антонъ Васильевичъ,— прибавилъ губернаторъ, погасивъ въ пепельниц папиросу, а затмъ поднявшись,— намъ слдуетъ отвыкнуть отъ привычекъ… э-э… нда… полицейскаго режима, который, такъ сказать, похороненъ навсегда. Между прочимъ, докладывайте мн обо всемъ происходящемъ.

— Слушаю, ваше превосходительство,— отвтилъ Карпатовъ и въ совершенномъ недоумніи вышелъ изъ кабинета.

‘Чортъ его знаетъ, что онъ такое говоритъ! Его точно подмнили. Этакой вдругъ гражданинъ сдлался. Вотъ, погоди, они придутъ сюда да потребуютъ республики, такъ ты запоешь другимъ голосомъ’.

Такъ думалъ опытный въ полицейскихъ длахъ Карпатовъ. Но, выйдя на площадку лстницы, гд его трепетно ждали полдюжины полицейскихъ органовъ, онъ распорядился: движенію не препятствовать. Красные флаги отнять и принести изъ участка обыкновенные, и въ оба смотрть, чтобы не было ничего такого-этакого, подрывающаго… Поняли?

— Такъ точно, поняли,— отвтили полицейскіе чины, и вс, какъ по команд, ринулись внизъ по лстниц.

II.

Семейство Плутановыхъ занимало маленькій, одноэтажный домикъ на одной изъ дальнихъ улицъ губернскаго города, почти у границы его, гд за мостомъ, черезъ узкую рченку, начиналось предмстье.

Семейство было довольно многолюдное, но дйствующимъ лицомъ, на которомъ все оно держалось, былъ только одинъ — старшій сынъ разбитаго параличомъ и уже нсколько лтъ не встававшаго съ кресла Платона Ивановича Плутанова Орестъ — худощавый мужчина, лтъ тридцати двухъ, преподававшій въ мстной гимназіи математику и, кром того, во вс остальные часы дававшій частные уроки той-же математики.

Онъ то и содержалъ больного отца, нкогда бывшаго бухгалтеромъ въ городской управ, а теперь уже ршительно неспособнаго къ какому бы то ни было труду, мать, такую-же сухощавую, какъ и онъ — старуху, вчно вздыхавшую надъ своимъ старикомъ, но въ то же время дятельно вершившую домашнія дла, сестру Лизу — шестиклассницу, и юношу брата Валерія, собиравшагося въ томъ году получить аттестатъ зрлости. Всхъ ихъ онъ кормилъ и поилъ, одвалъ и обувалъ, платилъ за квартиру и за ученіе и такъ предался этому длу, что какъ-то совсмъ забылъ, что и у него, какъ у всякаго, можетъ быть своя личная жизнь, свои утхи и забавы.

И самъ Орестъ Платоновичъ, будучи человкомъ тихимъ, скромнымъ, умреннымъ, какъ въ потребностяхъ, такъ и въ способностяхъ, никогда не сомнвался въ томъ, что все это составляетъ его прямую обязанность. Отецъ разбитъ и не можетъ, ну, значитъ, кто же, какъ не онъ, старшій сынъ, обладающій мстомъ и знаніями? И, такъ какъ и окончаніе университета и полученіе учительскаго мста при родной гимназіи лтъ шесть тому назадъ совпало съ поразившимъ стараго Плутанова ударомъ, то онъ, поступая на мсто, какъ бы вмст съ тмъ впрягся и въ это семейное ярмо и съ тхъ поръ ни на минуту не выходилъ изъ него.

И дома привыкли смотрть на это, какъ на явленіе естественное, въ порядк вещей, и что иначе не можетъ и быть. Кто же, въ самомъ дл, какъ не онъ? И никакихъ трогательностей къ нему за это не питали, и онъ этого не требовалъ.

Но было въ семь одно явленіе, которое вызывало въ душ Ореста Плутанова сомнніе, и это сомнніе, надо сказать, нарушало тусклое спокойствіе его души. Это былъ братъ его, Платонъ, двадцати-шести-лтній неудачникъ, составлявшій несчастье семьи и тяжкое бремя для него.

Почему именно этотъ пятый казался ему бременемъ, тогда какъ т четверо представлялись незамтной ношей, этого онъ самъ не могъ себ объяснить. Какъ будто на полную мшковъ съ мукой телгу, которую онъ везъ съ натугой, взвалили еще одинъ мшокъ, и этотъ-то мшокъ сдлалъ тяжесть непосильной.

Платонъ Плутановъ неудачливость свою обнаружилъ уже давно: пятнадцать лтъ ему было, когда онъ, посл двукратнаго сиднія по два года въ одномъ класс гимназіи, былъ извергнутъ изъ третьяго класса. Посл этого родители тыкались съ нимъ въ десятки мстъ, пробовали отдавать его и въ сельско-хозяйственное училище, и въ желзнодорожное, и въ мореходное, и въ юнкерское, и отовсюду, по истеченіи извстнаго времени, его присылали домой за ненадобностью.

А выросъ изъ него дтина хоть куда — ростомъ около трехъ аршинъ, мускулистый, плечистый, краснощекій, и про него говорили, что, по этимъ статьямъ, самое подходящее мсто ему было — таскать кули на пароходной пристани.

Посл цлаго ряда неудачныхъ учебныхъ попытокъ начались столь же неудачныя пробы служебныя. Но тутъ, кром лности и неспособности, проявились у Платона новыя качества, которыя, очевидно, до времени дремали въ его душ. Поступилъ онъ писцомъ въ акцизное управленіе — единственное его положительное качество былъ хорошій почеркъ — и, послуживъ мсяца три, вдругъ взялъ да и стащилъ шубу у какого-то чиновника.

Шуба была старенькая, потертая, и большой корысти отъ нея нельзя было ожидать, а онъ все-таки стащилъ ее. Скандалъ замяли изъ уваженія къ управскому бухгалтеру, шубу вернули, но Платона выгнали изъ акциза.. Посл долгихъ хлопотъ, удалось устроить его чмъ-то въ богоугодномъ заведеніи на пятнадцать рублей въ мсяцъ. Здсь онъ обнаружилъ другую сторону своей природы: имя отъ роду двадцать лтъ, вздумалъ искать ласки у сорокалтней кастелянши, для чего, безъ всякихъ предварительныхъ увдомленій, пробрался въ ея комнату въ ночное время. Почтенная женщина, которая была старая двица, сперва даже не поняла его истинныхъ намреній, приняла его за разбойника и подняла тревогу. Потомъ объяснилось, и вышла скверная исторія, посл которой его выгнали.

Слдующимъ мстомъ его службы былъ архіерейскій хоръ. Онъ обладалъ довольно густымъ басомъ, и, хотя не имлъ никакого понятія о нотахъ, могъ подтягивать. И казалось-бы, дло это было ему подходящее, не требовавшее ни чрезмрнаго труда, ни умственнаго напряженія. Но тутъ у него открылась зависть. Мсто, которое онъ занималъ въ хор, показалось ему слишкомъ скромнымъ. Онъ началъ подкапываться подъ солиста и даже подъ октависта, хотя у самого не было октавы, и сочинилъ про нихъ какую-то такую скверную исторію, что про нее можно было разсказывать только на ухо.

Октавистъ былъ пьяница, и ему было все равно, солистъ же состоялъ въ сан діакона и млъ жену и дтей и дорожилъ своей доброй славой. Узнавъ объ исторіи, онъ потребовалъ разслдованія. Платонъ былъ уличенъ въ гнусной клевет и вылетлъ изъ хора.

Послднимъ этапомъ его гражданской жизни было мсто письмоводителя у мирового судьи. Это случилось, когда Платона Ивановича уже постигъ ударъ, а судья былъ его пріятель и изъ жалости къ нему далъ мсто молодому Платону. И казалось, дло пошло недурно. Цлыхъ два года Платонъ сидлъ на своемъ мст и ловко справлялся съ дломъ. Но вдругъ произошла заминка. Доврчивый судья не досчитался судебныхъ пошлинъ. Покопались и раскопали, что Платонъ давно уже судебныя пошлины обратилъ въ свою пользу.

На этотъ разъ дло вышло плохое. Судья разсердился, погорячился и далъ длу ходъ. Было слдствіе и судъ. А въ результат Платонъ Плутановъ слъ въ тюрьму. При этомъ онъ былъ еще лишенъ нкоторыхъ правъ и преимуществъ, но, такъ какъ, въ сущности, никакими преимуществами до сихъ поръ не пользовался, то этого лишенія и не почувствовалъ.

Но такъ какъ все проходитъ, то и это прошло. Уже мсяцевъ пять, какъ онъ вышелъ изъ тюрьмы и болтался безъ всякаго дла. Было общее признаніе въ город, что Платонъ Плутановъ окончательный неудачникъ, и что изъ него ужъ ршительно ничего не выйдетъ. Такъ думали и въ семь Плутановыхъ и больше даже не пробовали пристраивать его куда бы то ни было.

И вотъ, когда Орестъ смотрлъ на своего брата, по цлымъ часамъ лежащаго безъ всякаго дла на диван, исправно садившагося за столъ и на-ряду съ другими членами семьи поглощавшаго завтраки, обды и ужины, и при томъ съ исключительнымъ аппетитомъ, то его терпливая, безотвтная труженическая душа возмущалась. Ему казалось, что такой здоровый дтина, имвшій косую сажень въ плечахъ и здоровенные мускулы, не долженъ бы пользоваться его неусыпными трудами. Онъ, конечно, никогда этого вслухъ не говорилъ, но это было видно, онъ придирался къ Платону, не пропускалъ случая указать на его негодность и ничтожество, и между братьями давно уже установились собачьи отношенія.

А въ это утро, именно, когда полиціймейстеръ Карпатовъ былъ столь встревоженъ событіемъ, происходившимъ въ аудиторіи чтеній, что ршился даже поднять съ постели губернатора, Платонъ какъ-то особенно раздражалъ Ореста и былъ непріятенъ ему.

У Плутановыхъ вставали рано. Лиз и Валерію надо было итти въ гимназію, да и Орестъ торопился къ своимъ урокамъ. Въ половин восьмого въ столовой появлялся въ своемъ кресл Платонъ Ивановичъ. Хозяйка Марья Федоровна хлопотала около самовара, а остальные сидли за столомъ.

Только Платонъ позволялъ себ долго валяться въ постели и обыкновенно приходилъ въ столовую, когда изъ нея вс ушли, и самоваръ былъ холодный. Ему вдь ршительно некуда было торопиться.

Но на этотъ разъ, къ общему удивленію, онъ явился въ столовую даже раньше другихъ, когда тамъ была одна, только Марья Федоровна. Когда пришли другіе члены семьи, онъ торопливо пережевывалъ булку съ масломъ и ветчиной, запивая ихъ горячимъ чаемъ.

— У Платона, должно быть, сегодня нашлось дло, коли такъ рано поднялся,— замтилъ Орестъ, искоса взглянувъ на него.

Марья Федоровна, по обыкновенію, глубоко вздохнула, а Платонъ Ивановичъ и младшія дти промолчали.

Платонъ поднялъ голову отъ блюдца съ чаемъ.— Дло? Гм… Какое-жъ дло?— пробасилъ онъ. И при этомъ длиннымъ ногтемъ мизинца правой руки водворилъ порядокъ у себя во рту, гд что-то състное завязло между зубовъ.

— Сегодня процессія будетъ, по случаю свободъ…

— А, да, да… Политическая манифестація… Я слыхалъ… Вчера говорили!— сказалъ Орестъ, который, будучи погруженъ въ свои уроки, политикой совсмъ не интересовался.— А ты при чемъ же тутъ?

— Я? Я не при чемъ. А такъ, любопытно…

— Пріятно слышать, что у Платона, наконецъ, нашелся предметъ любопытства…— язвительно оказалъ Орестъ.

Несмотря на свое добродушіе, онъ ршительно не могъ иначе говорить по поводу Платона, который раздражалъ его своимъ сытымъ видомъ, цвтущимъ здоровьемъ, богатырскимъ ростомъ и сложеніемъ и просто фактомъ своего существованія. За это и Платонъ не любилъ его, и посл каждаго такого разговора въ душ его осаждалась новая капля злобы противъ брата.

Марья Федоровна закачала головой и заговорила съ тревогой.— Охъ, эти процессіи! Не вышло бы чего… Ужъ ты, Валичка, не ходи туда, и ты, Лизанька.— Идите прямо въ гимназію… А то зацпитесь, не дай Богъ чего. Да и ты, Платоша, сидлъ бы лучше дома.

Лиза и Валерій дали ей слово, что пойдутъ прямо въ свои гимназіи, а Платонъ допилъ чай, отставилъ стаканъ съ блюдцемъ, поднялся и, метнувъ на Ореста довольно злобный взглядъ, выпалилъ:

— А я пойду. И не вижу въ этомъ ничего дурного. Каждый гражданинъ обязанъ заявить свои чувства. Да… Если-бъ я былъ педагогомъ, то и всхъ гимназистовъ и гимназистокъ послалъ-бы туда, въ процессію, потому что они будущіе граждане…

Онъ ждалъ возраженій,— можетъ быть, ради возраженія и сказалъ всю эту тираду, но никто не откликнулся ни однимъ словомъ, какъ будто онъ этого и не сказалъ. Платонъ оскорбился пренебреженіемъ, метнулся въ переднюю, схватилъ шапку и пальто, не забылъ надть и калоши и, сильно хлопнувъ дверью, выскочилъ на улицу.

— О, Господи,— съ глубокимъ вздохомъ произнесла Марья Федоровна. Платонъ Ивановичъ побарабанилъ пальцами по круглому столику, на которомъ давали ему чай. Орестъ, Валерій и Лиза молча стали собираться, и скоро вс вышли.

III.

На главной улиц губернскаго города, носившей почему то названіе Суворовской, хотя этотъ герой никогда въ жизни сюда не заглядывалъ и не имлъ никакого отношенія къ городу, происходило нчто небывалое, чего еще вчера нельзя было вообразить.

Собственно изъ аудиторіи вышло человкъ триста, большею частью молодыхъ людей, но тотчасъ къ нимъ стали присоединяться праздные обыватели, и, когда дошли до середины пути, толпа перевалила за тысячу.

Особой стройностью шествіе не отличалось. Не было замтно также и величія. Шли вразбродъ, сильно растянувшись, перебрасывались громкими фразами, толкали другъ друга въ бока, смялись.

Кое-гд изъ кучи головъ выдвигались палки, на которыхъ болталась цвтная матерія. Цвта были всякіе, какіе нашлись, но опредленно-краснаго не было. Сыщикамъ это просто померещилось, и полиціи даже не пришлось замнять ихъ принесенными изъ участка.

Владльцы магазиновъ на главной улиц, вначал, когда открылось шествіе, было, испугались, и, памятуя недавніе погромы, начали закрывать магазины и заколачивать въ нихъ двери и окна. Но скоро выяснился мирный характеръ манифестацій, и магазины открылись.

Часовъ около одиннадцати утра толпа повернула къ губернаторскому дому, стоявшему особнякомъ. Многочисленные полицейскіе органы все время шли рядомъ съ манифестантами, и лица у нихъ были полны смущенія и недоумнія.

Самъ Карпатовъ въ своей пролетк метался по городу, видимо, стараясь что-то предупредить и боясь что-то пропустить. Въ тотъ моментъ, когда толпа повернула къ губернаторскому дому, его пролетка показалась на пути, какъ будто онъ хотлъ пересчь ей дорогу и своимъ авторитетомъ остановить ее. Но, видимо, онъ во время понялъ, что авторитетъ тутъ можетъ оказаться недостаточнымъ, и веллъ кучеру юркнуть въ переулокъ.

Манифестанты подошли къ дому и заняли изрядныхъ размровъ площадь. Какой-то блдный юноша съ длинными волосами забрался на ршетку палисадника и, напрягая свои слабыя легкія, держалъ рчь о томъ, что, наконецъ, для его родины насталъ великій день свободы, когда каждый можетъ вслухъ высказать свои мысли, но изъ его рчи толпа не разслышала ни одного слова. Видно было, какъ онъ встряхивалъ своими длинными волосами, и, снявъ шляпу, потрясалъ ею въ воздух.

Но все равно, важно, что былъ ораторъ, и была рчь, и, когда онъ слзъ съ ршетки, раздались клики одобренія. Его мсто занялъ другой, по виду простой ремесленникъ или приказчикъ изъ лавки. У этого голосъ былъ погромче, но зато, какъ только онъ раскрылъ ротъ, сейчасъ же обнаружилось, что у него нтъ подходящихъ словъ.

— Господа,— говорилъ онъ:— граждане… сограждане… Нтъ, товарищи, почтенные товарищи…

И ясно было, что онъ слишкомъ былъ озабоченъ вопросомъ о томъ, какъ назвать своихъ слушателей. Однако, ему удалось все-таки высказаться,— что ныншній день есть великій день, и что такого еще не было, и провозгласить ура.

Это, столь знакомое всмъ слово,— было подхвачено тысячью глотокъ съ такимъ энтузіазмомъ, что задрожали стекла въ окнахъ губернаторскаго дома, и тмъ, кто смотрлъ наверхъ, показалось, что въ глубин балкона съ усиліемъ задвигалась туда и обратно дверь, какъ будто ее пытались растворить.

А когда ораторъ, провозгласившій, неизвстно, впрочемъ, по чьему адресу ура, сошелъ съ ршетки, вдругъ вс увидли, какъ на его мсто взобралось что-то огромное и тяжелое, такъ что, казалось, вотъ-вотъ желзная ршетка не выдержитъ и обломается подъ нимъ. А затмъ съ высоты раздалось густо-басистое, какъ бы звриное, рычаніе.

— Батюшки, да это Платоша Плутановъ,— заговорили на площади, такъ какъ всмъ обывателямъ города была хорошо знакома его фигура:— да что же онъ, прямо изъ тюрьмы да на трибуну? А ну-ка, что онъ окажетъ? Послушаемъ…

Это, дйствительно, былъ Платонъ. Какъ и почему онъ забрался на ршетку, онъ и самъ хорошенько не зналъ. Онъ стоялъ тутъ близко, и, уже когда ползъ туда молодой человкъ съ длинными волосами, ему стало завидно, что это не онъ. Когда же наверху ршетки очутился приказчикъ, Платона прямо взорвало. Онъ чуть не стянулъ его оттуда за ноги. И ужъ это было не въ его власти — удержаться и не ползть на освободившееся мсто.

Что онъ говорилъ, какія слова, это, въ сущности, не иметъ значенія — вс т слова, какихъ онъ наслышался за вчерашній день и сегодняшнее утро. Но несомннно, во всякомъ случа, что онъ воспвалъ свободу на вс лады. Тутъ были: и конституція, и парламентъ, и возрожденіе, и просвщеніе. Но важно то, что голосъ его звучалъ, какъ труба, и ужъ наврно его слышали не только бывшіе на площади, но и сидвшіе въ домахъ за нсколько улицъ.

А когда онъ выговорилъ вс бывшія у него въ запас подходящія слова, то голосъ его сталъ подобенъ грому, и съ высоты ршетки раздался призывъ:

— Товарищи, да здравствуетъ сво-о-бода!

Это былъ настоящій взрывъ энтузіазма. Толпа завыла, повторяя его слова. Платона окружили, не дали даже ему слзть, а стащили его за ноги, подбросили кверху и стали носить на рукахъ. Платонъ Плутановъ сдлался героемъ дня.

И въ это время дверь изъ комнаты на балконъ растворилась, и тамъ во всемъ величіи своего золоченаго мундира появился губернаторъ. Освщаемый солнечными лучами, падавшими прямо на его мундиръ и блые штаны, онъ былъ великолпенъ. Увидвъ его, манифестанты мгновенно притихли, а Платона Плутанова спустили на землю и сейчасъ же забыли о немъ.

Надо, однако, сказать, что губернатору стоило немалыхъ усилій ршиться на этотъ подвигъ. Къ моменту прибытія манифестантовъ его квартира наполнилась чиновниками его собственной канцеляріи и другими чинами, которые пріхали узнать, какъ имъ слдуетъ относиться къ ‘народному движенію’. Всхъ застало оно врасплохъ, и никто не бралъ на себя смлости принять самостоятельное ршеніе.

Тутъ же была и губернаторша, величественная дама, весьма почтеннаго возраста, блдная, растерянная, видимо, сильно струсившая. Чиновники тоже побаивались, какъ бы изъ всего этого не вышло чего дурного, и все заглядывали въ лицо губернатору, очевидно, стараясь уловить руководящій намекъ.

Но губернаторъ былъ спокоенъ.— Господа, говорилъ онъ,— вы напрасно волнуетесь. Ничего особеннаго не произошло. Граждане получили новыя права,— естественно, что они пришли къ губернатору, какъ представителю высшей власти, даровавшей имъ эти права, чтобы выразить свои чувства, и совершенно понятно, что они не разойдутся, пока представитель власти не выйдетъ къ нимъ.

— Какъ? Вы, ваше превосходительство, хотите выйти къ этому сброду? Но это не безопасно,— съ волненіемъ заговорили чиновники.

— Во-первыхъ, не вижу въ этомъ ничего опаснаго, а во-вторыхъ, разв нашъ долгъ передъ родиной заключается только въ томъ, чтобы не подвергать себя опасности?

Эти слова были произнесены съ такимъ достоинствомъ, что и струсившимъ чиновникамъ сдлалось неловко, и они начали храбриться и выражать готовность сопровождать губернатора на балконъ.

Вотъ тогда-то и пришелъ дворникъ съ топоромъ и принялся расколачивать дверь, которая уже была заколочена по случаю наступленія зимы.

Губернаторъ былъ окруженъ свитой чиновниковъ, которые, впрочемъ, были въ простыхъ вицъ-мундирахъ, такъ какъ не готовились къ торжественному выступленію. Но среди нихъ, выдаваясь цлой головой, выступала фигура полиціймейстера Карпатова въ полномъ вооруженіи.

Губернаторъ придвинулся къ периламъ и, положивъ на нихъ об свои маленькія ручки, наклонилъ голову внизъ, чтобы показать свое лицо, представительствовавшее въ город лицо высшаго правительства, манифестантамъ.

Онъ сказалъ голосомъ не сильнымъ, но, очевидно, опытнымъ въ рчахъ, благодаря чему, а также и водворившейся тишин, вс слова его попадали въ надлежащее мсто, то-есть въ уши слушателей.

— Господа, вы пришли, безъ сомннія, выразить въ моемъ лиц высшей власти чувство благодарности за дарованныя вамъ новыя права. Я могу только съ похвалой отнестись къ прекрасному движенію вашихъ сердецъ и охотно передамъ о немъ по назначенію. Надюсь, что посл этого, мирно разойдясь къ своимъ домашнимъ очагамъ, вы приметесь за ваши обычныя занятія, осторожно и разумно пользуясь дарованными вамъ новыми гражданскими правами.

Губернаторъ поклонился и повернулся, чтобы итти въ домъ, и глотки осчастливленныіхъ гражданъ уже были готовы, чтобы кричать ему ура.

Но вдругъ откуда-то, точно съ облаковъ, подобно грому небесному, загрохоталъ басистый голосъ, и надъ головами манифестантовъ, какъ тысяча ядеръ, пронеслись слова:

— Да здравствуетъ сво-о-бо-ода!

И разомъ направленіе умовъ и чувствъ измнилось. Былъ подхваченъ именно этотъ кликъ, имъ наполнился воздухъ, отъ него дрожали не только стекла въ окнахъ, но, какъ казалось, и самый сводъ небесный.

А Платона Плутанова, которому принадлежали громовые звуки, подняли съ земли, и, въ вид трофея, понесли надъ головами. Толпа двинулась обратно по направленію къ аудиторіи народныхъ чтеній. Для полнаго чувства удовлетворенія нужно было притти туда, откуда вышли.

Пли дубинушку. Въ другомъ мст затягивали ‘Боже, Царя храни’, но тутъ же какимъ то страннымъ образомъ переходили въ ‘allons enfants de la patrie’, сбивались и продолжали ‘Внизъ по матушк по Волг’, а затмъ разражались камаринскимъ мужикомъ.

Но, такъ какъ губернія была южная, и въ ней не мало было хохловъ, то тутъ-же слышались псни про казаковъ Сагайдачнаго и Дорошенку, и про турецкихъ султановъ, и про кайданы.

А въ переднемъ ряду высоко надъ головами вздымались флаги, а на одномъ уровн съ ними высилась, несомая на рукахъ, колоссальная фигура Платона Плутанова. Въ лвой рук онъ держалъ шапку, а въ правой, Богъ знаетъ какимъ путемъ доставшійся ему и неизвстно откуда явившійся багрово-красный флагъ. Неистово размахивалъ имъ по воздуху и кричалъ что было мочи.

— Сво-о-бо-о-да, сво-о-обо-о-да!

Лицо его было красно, глаза выпучились отъ натуги, волосы растрепались. Сквозь разстегнутое пальто и разорванный воротъ рубахи видна была густо волосатая грудь, и весь видъ у него былъ такой, будто онъ свирпо угрожалъ и земл и небу, вызывая ихъ на бой.

А мирные граждане, смотрвшіе на шествіе изъ оконъ, никакъ не могли ршить, добро это или зло. Самое шествіе, по причин полученія новыхъ правъ, о которыхъ читали въ церквахъ и писали въ газетахъ, казалось имъ естественнымъ и даже необходимымъ выраженіемъ радости. Но столь почетная прикосновенность къ длу Платоши Плутанова, какъ тріумфатора — несомаго на рукахъ и неистово кричавшаго и размахивавшаго красной тряпкой, глубоко смущало сердца обывателей.

— Какъ же такъ? Извстный всему городу бездльникъ и плутъ — и вдругъ первымъ человкомъ оказался…

И покачивали головами мирные обыватели, не занимавшіеся политикой, а только сочувствовавшіе, и думали, что изъ всего этого добра не выйдетъ.

IV.

Полиціймейстеръ Карпатовъ чувствовалъ себя обойденнымъ. Уже во время тріумфальнаго шествія по главной улиц ему пришлось отказаться отъ самыхъ законныхъ и естественныхъ функцій, принадлежащихъ полиціи.

Тысячное скопленіе народа и движеніе онаго по улицамъ и при томъ безъ всякаго въ закон указаннаго повода. Не было ни покойника, ни чудотворной иконы, ни возвратившагося съ побдоносной войны полководца. Какая-то толпа партикулярныхъ людей. Шумъ, крики, галдніе, флаги. Явное нарушеніе общественной тишины и порядка.

Да если полиціи въ такихъ случаяхъ бездйствовать, то когда же ей дйствовать? Да вдь этакъ завтра окажутъ, что полиція совсмъ не нужна, и подавай, молъ, Карпатовъ въ отставку.

Да и пошли куда? Къ губернаторскому дому, осадили губернаторскій домъ. Хорошо. Это обошлось. Ну, а вдругъ, ежели-бы бомбу подложили? Тогда Карпатовъ отвчай, тогда ужъ не подавай въ отставку, а просто пошелъ вонъ.

А эти рчи съ верхушки ршетки, эти крики о свобод и еще о чемъ-то такомъ же. Да за такія рчи не то, что у насъ, а,— думаетъ Карпатовъ,— въ Англіи и даже въ Америк за шиворотъ хватаютъ и въ кутузку сажаютъ.

Губернаторъ, онъ, конечно, власть, и Карпатовъ обязанъ повиноваться ему. Но вдь онъ ошибается. Можетъ же и власть ошибаться. Онъ говоритъ: манифестъ. Даны, молъ, новыя права…

Но онъ, Карпатовъ, тоже не дуракъ и читалъ этотъ манифестъ, и нигд тамъ ни однимъ слономъ не сказано, чтобы разршалось ходить по улицамъ съ процессіями и флагами, осаждать губернаторскій домъ, вскарабкиваться на ршетки и горланить рчи о свобод.

И кто же горланитъ? Платошка Плутановъ, извстный лодарь, проворовался на пошлинахъ у судьи. Да будь его, Карпатова, власть, схватилъ бы онъ этого Платошку, привелъ бы въ участокъ, да такъ намялъ бы ему бока, что онъ забылъ бы про свободу.

Но, разумется, возражать губернатору онъ не могъ. Дйствительный статскій совтникъ, блые штаны носитъ, и въ Петербург у наго сильные родственники. А онъ, Карпатовъ, хоть и подполковникъ, но только сильно подмоченный. Были разныя непріятности и въ полку, гд онъ прежде служилъ, да и тутъ, на полицейскомъ поприщ, и его стереть съ лица земли нетрудно.

А въ губернаторскомъ дом было ликованіе. Чиновники, на минуту, было, усомнившіеся въ правильности дйствій губернатора, посл его рчи съ балкона вдругъ вс поголовно увровали въ его государственную мудрость. Вдь вотъ толпа сейчасъ же и разошлась. Ну, отправились обратно въ аудиторію, а оттуда то домамъ обдать, и этимъ дло кончилось. Значитъ, такъ и слдовало поступить.

И настроеніе чиновнаго міра въ губернскомъ город было либеральное. Чиновники, чувствуя себя подъ защитой перваго сановника, который всегда за все отвчалъ, позволяли себ вслухъ высказывать мнніе, что-де и въ самомъ дл пора, какъ разъ насталъ надлежащій часъ, и дальше оставлять гражданъ въ безправіи было бы и несправедливо и опасно.

Читали и перечитывали манифестъ, длали выводы и замчанія и находили, что губернаторъ растолковалъ его правильно: граждане имли право собраться и притти къ нему и выразить ему свои чувства. А что тамъ пли псни, говорили рчи, кого-то качали и несли на рукахъ, такъ вдь это толпа. Мало ли чего не бываетъ въ толп.

А тутъ какъ разъ пришли газеты изъ Петербурга, и въ нихъ описывались такія же точно шествія и тоже съ рчами, и ничего. Полиція и тамъ попускала, и никакого нарушенія порядка не было.

И сердца чиновниковъ размякли. Они увидли, что всевозможные страхи, которыми они еще вчера, когда былъ полученъ и читался всюду манифестъ, пугали другъ друга, были напрасны, и что можно быть чиновниками и посщать соотвтствующія канцеляріи, и получать присвоенное по должности жалованье при существованіи свободъ совершенно такъ-же, какъ длали они это, когда о свободахъ не было и рчи.

Однимъ словомъ, это былъ медовый день въ жизни чиновниковъ губернскаго города. Только полиціймейстеръ Карпатовъ былъ мраченъ. И не потому только, что ему вмст съ ввренными его власти полицейскими чинами пришлось провести цлый день безъ дла, и, несмотря на тысячеголовую процессію и усиленное движеніе въ город, не произвести ни одного ареста, но и потому еще, что у него, благодаря долговременному служенію по полиціи, развилось особое, какое-то неопредлимое и неуловимое чутье, и оно-то говорило ему, что тутъ что-то не такъ. Есть во всемъ этомъ какая-то ошибка.

Манифестъ, конечно… Онъ не могъ оспаривать очевидность. Манифестъ есть, и онъ его читалъ, и многое тамъ сказано насчетъ свободъ и прочаго такого, но очевидное же дло, что это надо понимать какъ-нибудь особеннымъ образомъ. Губернаторъ понялъ прямо: свобода, ну, такъ, значитъ, и валяй, все можно. Вчера было нельзя, а сегодня все можно. Но разв высшая власть могла бы допустить такую оплошность? Никогда. Онъ не первый годъ служитъ и знаетъ, какъ это длается. Когда хотятъ по какой-нибудь части дать облегченіе, то возьмутъ и этакъ легонько помажутъ по губамъ и еще дадутъ понюхать. Обыватель оближется и почувствуетъ запахъ, и ему покажется, что и въ самомъ дл онъ что-то такое получилъ.

Но такъ, чтобы вчера нельзя было ничего, а сегодня можно все, и до такой степени, чтобы потрясать флагами, взбираться на возвышенное мсто и во все горло кричать: ‘да здравствуетъ свобода’, этого высшая власть не могла имть въ виду. И тутъ что-то не такъ. Онъ до того былъ убжденъ въ этомъ, что готовъ былъ поручиться своей, умудренной полицейскимъ опытомъ, головой.

Часа въ четыре дня онъ получилъ извщеніе, что вечеромъ все въ той же аудиторіи для народныхъ чтеній состоится рефератъ на тему: ‘Что такое конституція’? Читать рефератъ будетъ преподаватель исторіи въ реальномъ училищ Чекалинъ, а по окончаніи будутъ пренія. Прочитавъ это извщеніе, онъ вскочилъ съ мста.

— Что? Конституція? Слово, которое еще недлю тому назадъ строжайше было запрещено произносить, и даже циркуляръ былъ насчетъ того, чтобы не пропускать его въ мстной газет, и вдругъ рефератъ, публичный разговоръ, да еще пренія. Это значитъ — валяй, что въ голову придетъ. Да неужели же и это дозволить?

Не теряя ни минуты времени, онъ веллъ заложить пролетку и похалъ на этотъ разъ къ вице-губернатору. Губернаторъ сегодня уже достаточно огорчилъ его, притомъ же онъ былъ слишкомъ опредленное начальство и подавлялъ его величіемъ своего званія, а съ вице-губернаторомъ можно было и потолковать.

Вице-губернаторъ, Аркадій Владиміровичъ Завихратскій, былъ совсмъ еще молодой человкъ, лтъ тридцати пяти, по наружности — верхъ изящества,— всегда щепетильно одтый, выбритый и причесанный, чуть-чуть надушенный, съ завитыми усиками. Онъ принадлежалъ къ фамиліи, которую въ Россіи никто не зналъ, но которая въ Петербург считалась ‘хорошей’, и у него были связи.

Съ губернскимъ городомъ у него не было ничего общаго. Онъ былъ присланъ сюда изъ столицы года на два, спеціально чтобы пройти извстную стадію и получить губернаторство. Онъ поэтому такъ и смотрлъ на дло. Мстными вопросами не интересовался, а къ служебнымъ обязанностямъ относился формально. Но былъ онъ человкъ любезный, обходительный и пріятный и потому пользовался расположеніемъ жителей города.

Его Карпатовъ засталъ дома и показалъ ему бумагу.

— Что вы на это скажете, Аркадій Владиміровичъ?

Завихратскій пожалъ плечами.— Это зависитъ не отъ меня, а отъ губернатора.

— Но какъ, по вашему, это возможно?

— Почему же? Нынче стало все возможно.

— Про конституцію?

— А васъ, Антонъ Васильевичъ, я вижу, очень напугало это слово…

— А какъ же не напугало, когда еще недля тому назадъ оно было строжайше запрещено?

— Ну, недля. А вы знаете, во сколько дней Господь создалъ міръ?

— Такъ то-жъ Господь.

— Положимъ. А скажите, Антонъ Васильевичъ, вотъ этотъ самый господинъ Чекалинъ поговоритъ сегодня вечеромъ о конституціи,— разв отъ этого что-нибудь измнится? Разв что воздухъ испортится въ аудиторіи, но можно открыть форточки и провтрить. А ужъ во всякомъ случа, конституціи-то самой отъ этого не будетъ.

— А вы думаете, не будетъ?

— Ну, что я? Вы вотъ спросите-ка у губернатора. Онъ за насъ за всхъ думаетъ. Видли, какъ онъ сегодня торжественно говорилъ съ народомъ? Даже блые штаны для сего случая надлъ. Они кричатъ у него подъ носомъ: ‘да здравствуетъ свобода’, а онъ имъ блые штаны показываетъ.

— Ну, вотъ. Я-жъ это самое и говорю: не слдовало. И процессію надо было запретить, а этихъ флагоносцевъ да ораторовъ въ участокъ забрать.

— Вы вольнодумецъ, Антонъ Васильевичъ.

— Я-то? Съ которыхъ это поръ?

— Да какъ же? Губернаторъ думаетъ такъ, а вы какъ разъ наоборотъ. И осуждаете дйствія своего начальства. Но нтъ, нтъ, не безпокойтесь. Это между нами. При томъ же, я думаю, что нашъ почтеннйшій губернаторъ въ самомъ скоромъ времени тоже будетъ думать наоборотъ…

— Вотъ, вотъ. И я тоже говорю. Только не было бы поздно…

— Ну, это ужъ его дло. А насчетъ реферата позжайте къ его превосходительству.

‘Проницательный человкъ, молодой, а проницательный. Видно, что здорово терся тамъ, въ Петербург, около высшаго начальства’,— думалъ о вице-губернатор Карпатовъ, дучи съ бумагой о реферат къ губернатору.

Но у губернатора разговоръ у него вышелъ короткій. Онъ взялъ бумагу и написалъ: ‘Командировать представителя полиціи для наблюденія’.

— Ваше превосходительство, да вдь представитель-то полиціи разв что-нибудь пойметъ? Вдь онъ, этотъ Чекалинъ, человкъ ученый, онъ тамъ такого наворотитъ, что и не раскусишь.

Губернаторъ снисходительно усмхнулся — А скажите, Антонъ Васильевичъ, если, напримръ, взять орхъ, и, положимъ, завдомо извстно, что внутри его зерно, не только горькое, но и ядовитое, но скорлупа такъ тверда, что ее и не раскусишь,— будетъ кому-нибудь вредъ отъ такого орха?

Карпатовъ до такой степени былъ сраженъ этимъ глубокомысленнымъ замчаніемъ губернатора, что даже не пытался возражать. Онъ внутренно махнулъ рукой и ухалъ.

Долго думалъ онъ надъ вопросомъ, кого изъ ввренныхъ его власти полицейскихъ чиновъ назначить для присутствованія на реферат, перебиралъ всхъ и ни на комъ не могъ остановиться. Вдь надо же въ самомъ дл, чтобы человкъ имлъ хоть какое-нибудь понятіе. А у него въ полиціи служилъ все народъ здоровый, поворотливый и смтливый въ своемъ дл, но, какъ на зло, не было ни одного, который возвысился бы надъ четвертымъ классомъ гимназіи. Даже приставъ и тотъ выслужился чуть ли не изъ канцеляристовъ и науки и не нюхалъ.

Вотъ разв помощникъ пристава, онъ изъ армейскихъ, значитъ кой-что все-таки слышалъ. Ну, да гд тамъ? Онъ уже лтъ двнадцать состоитъ по полиціи, и слышалъ-то, должно быть, немного, да и то усплъ позабыть.

И что можно знать о конституціи, когда о ней было запрещено даже поминать? Зачмъ благонамренный человкъ будетъ ломать голову и узнавать про то, что запрещено начальствомъ? Только напрасно время тратить. Все равно, примненія никакого сдлать нельзя.

Ему даже приходило въ голову, не назначить ли одного изъ сыщиковъ? Они народъ смтливый, всюду толкаются и по своей должности особенно и слышатъ то, что запрещено.

Но вдь опять-же: городъ небольшой, сыщиковъ, какъ они ни прячутся, многіе обыватели знаютъ въ лицо. И хоть ты наряди его въ губернаторскій, а не то что въ полицейскій мундиръ, узнаютъ и еще, чего добраго, шею намнутъ. Выйдетъ скандалъ.

Э, да все равно. Пусть идетъ околоточный. И онъ призвалъ одного изъ околоточныхъ, котораго считалъ самымъ глупымъ, и далъ ему инструкцію.

— Ты смотри, ежели будутъ неодобрительно отзываться о высшихъ властяхъ, а также о его превосходительств господин губернатор или, напримръ, обо мн, такъ сейчасъ же останови: молъ, на основаніи закона, не могу дозволить. Понялъ.

Околоточный ничего не понялъ, и Карпатовъ зналъ это, но все равно, другіе тоже не поймутъ. Онъ послалъ его на рефератъ.

На реферат околоточный чуть было не заснулъ, до такой степени ему было скучно. Никого изъ начальства не только не ругали, а даже и не вспомнили. Говорили все о какихъ-то чужеземныхъ странахъ,— какъ въ Англіи, да какъ во Франціи, даже въ Америк и въ Японіи. И все кончилось вполн благополучно. Поговорили, поспорили, похлопали въ ладоши и разошлись.

Но на слдующій день къ Карпатову въ канцелярію стали прибгать сыщики и доносить ему о странныхъ вещахъ: будто въ дом какого-то обывателя устроили сборище, человкъ съ полсотни, и тамъ затвается что-то недоброе.

— А что-же именно?— спрашивалъ Карпатовъ.

— А вотъ этого-то и не разберешь,— отвчали сыщики, которые дйствительно до самой сути не могли добраться.

— А почему же ты знаешь, что оно недоброе?

— Да ужъ такъ, чувствую. На то у меня нюхъ. Что-то насчетъ приказчиковъ и рабочихъ на фабрик… и отъ рабочихъ были тамъ делегаты…

— Делегаты? Скажи пожалуйста. Слово-то какое… Но только какой же ты сыщикъ, когда не понялъ самаго главнаго?

— Да вдь, Антонъ Васильевичъ, нелегко это. Все новое. Въ прежнее время ни о чемъ такомъ и разговора не было. Случалось, конечно, что революціонеры въ нашъ городъ зазжали. Ну, у нихъ что-же? Бомба, пропаганда… слова извстныя: а тутъ и слова какія то новыя: вотъ, напримръ, самоопредленіе… Какъ вы его объясните? Слово мирное, даже ученое, и ничего такого революціоннаго въ немъ нтъ, а я вотъ нюхомъ чувствую, что оно неладное. Или вотъ это: добавочная цнность… Тоже вдь какъ будто ничего, а у рабочихъ съ фабрики глаза такъ и горятъ. Значитъ, не ничего…

Вечеромъ сыщики прибжали съ фабрики, которая стояла верстахъ въ четырехъ отъ города, и принесли всть, что тамъ, на фабричномъ двор, собрались рабочіе, говорились рчи, и были резолюціи на счетъ прибавки платы и уменьшенія рабочаго дня.

‘Вотъ она и есть добавочная цнность’,— подумалъ Карпатовъ.

Другіе сыщики проникли въ гостиный дворъ, гд тоже было какое-то сборище и тоже что-то насчетъ рабочаго дня.

Ужасно встревожился Карпатовъ, но даже и не подумалъ хать къ губернатору: къ чему? Только дурака сваляешь. Все равно, скажетъ: ‘свобода собраній’, либо что-нибудь такое. Окна, опроситъ, не били? Высшее начальство не поносили? Ну, значитъ, ничего противузаконнаго не было.!

Однако на всякій случай городовыхъ послалъ и на фабрику и къ гостиному двору, только веллъ имъ держаться поодаль, такъ, какъ будто ихъ тамъ и нтъ.

А на слдующій день событія приняли уже совершенно опредленный характеръ. Началось въ гостиномъ двор, гд приказчики вс поголовно отказались торговать.

— Почему, что такое? Отказались и баста. Собрались во двор и что-то галдятъ, но на работу не идутъ. Толстые купцы стоятъ у дверей своихъ магазиновъ, нкоторые даже пооткрывали ихъ, но торговать-то некому. Приходитъ покупатель, а купецъ не знаетъ, гд что лежитъ.

Тогда собрались и купцы, тутъ же, въ одномъ изъ магазиновъ, судили, рядили, послали двухъ для переговоровъ. Приказчики приняли ихъ мирно и заявили требованіе: 1,— вмсто четырнадцати часовъ въ день желаемъ работать девять, а 2,— прибавка жалованья.

Купцы замахали на нихъ руками. Гд же это видано, чтобы работы стало меньше, а жалованья больше? Вдь это разореніе. Вдь вотъ какъ изнахалился народъ.

И, само собою, ничего не остается, какъ итти къ полиціймейстеру Карпатову и просить о примненіи его власти и силы. Бывали, вдь, ужъ случаи, когда приказчикамъ входила въ голову дурь. Конечно, тогда это бывало по пустякамъ: то имъ пища не нравилась, то вдругъ обидно стало, что имъ говорятъ ты. А до такого нахальства, какъ теперь, не доходило. Ну, купцы сейчасъ же къ Карпатову, а Карпатовъ отрядилъ полицейскихъ въ полномъ вооруженіи.

Но на этотъ разъ Карпатовъ разочаровалъ купцовъ. ‘Ага,— сказалъ онъ себ,— вотъ оно, значитъ, самоопредленіе-то и началось. Опредлили себ девять часовъ работать и прибавку получить, и баста. Въ прежнее время это называлось самовольство, а теперь самоопредленіе’.

А купцамъ онъ отвтилъ:— по ныншнимъ новымъ законамъ, ничего не могу подлать, идите къ его превосходительству, губернатору.

— Да вдь онъ спитъ,— сказали купцы,— и раньше полдня его не добьешься, а намъ каждый часъ убытокъ.

— А ужъ тутъ я ничего не могу. Будить губернатора отъ сна моей должности не присвоено. Обывателя я могу разбудить и стащить съ постели во всякое время дня и ночи — да и то это ужъ кончилось, потому — неприкосновенность личности!.. А губернатора не могу.

А часовъ въ одиннадцать прислали съ фабрики и прямо къ полиціймейстеру Карпатову — привыкли ужъ къ тому, что онъ человкъ отзывчивый и ршительный и не любитъ терять время даромъ.

— Ради Бога! Пошлите къ намъ отрядъ городовыхъ и пожарный насосъ.

— А разв у васъ пожаръ? Что-то огня съ каланчи не видно.

— Да нтъ, какой тамъ! Рабочіе у насъ заартачились. Съ утра собрались около фабрики, галдятъ, прибавки требуютъ, и чтобы квартиры имъ устроили и убавили рабочіе часы… А на работу не идутъ… Такъ вотъ, можетъ, полить ихъ изъ пожарной кишки, такъ и образумятся, пойдутъ…

‘Ага, вотъ теб и добавочная цнность’,— подумалъ Карпатовъ, вспомнивъ вчерашнихъ сыщиковъ:— всякому слову, значитъ, бываетъ приложеніе’,

А насчетъ политія изъ пожарной кишки… На это Карпатовъ только усмхнулся. Да, это было простое средство, къ которому онъ обыкновенно въ такихъ случаяхъ и прибгалъ. И большей частью помогало. Пустятъ, бывало, струю прямо въ самую середину бунтующихъ, да какъ пройметъ она до послдней нитки, такъ люди и образумятся. Карпатовъ эту штуку и изобрлъ, это такъ и называлось — ‘по-Карпатовски’. Но то было время, а теперь другое.

— Городовыхъ я вамъ дв пары пошлю для порядка,— сказалъ посланнымъ Карпатовъ,— а что касается отряда и пожарной кишки, такъ этого не могу. Не т времена. Вотъ губернаторъ проснется, и пріемъ у него будетъ, я доложу, а какое распоряженіе будетъ, увдомлю.

Такъ делегаты и ухали ни съ чмъ. А Карпатовъ къ двнадцати часамъ отправился на пріемъ къ губернатору. Онъ засталъ здсь уже многихъ чиновниковъ съ докладами, а кром того, въ передней ждали еще частные просители. Однако его губернаторъ всегда принималъ не въ очередь.

Когда Карпатовъ доложилъ о приказчикахъ и о фабрик, губернаторъ на минуту задумался. Въ первое мгновеніе въ голов его молніеносно мелькнула обычная мысль, для которой была готовая формула: ‘немедленно снестись съ мстнымъ военнымъ начальствомъ о посылк отрядовъ’…

Но мысль даже не успла дойти до конца, когда онъ вспомнилъ, что нынче не т времена, и это уже не годится

— Надюсь, вы отрядили нсколько городовыхъ на случай нарушенія порядка? Ну, такъ это все, что мы обязаны сдлать.

— Но, ваше превосходительство…

— Знаю все, что вы скажете. Но рабочіе и приказчики — такіе-же граждане, какъ и вс, и они имютъ право собраться и поговорить о своихъ длахъ. Не правда-ли? Конечно, имютъ… Свобода собраній! Ихъ трудъ принадлежитъ имъ? Безъ сомннія. Значитъ, они имютъ право оцнить его, какъ считаютъ нужнымъ. Фабрикантъ точно также иметъ право согласиться или отказаться отъ ихъ условій. То же самое и относительно приказчиковъ и купцовъ. Докол не будетъ нарушенъ законъ… Понимаете? Нтъ, не понимаете. Я вижу это по вашимъ глазамъ. У васъ чешутся руки, мой милый. Вы хотите усмирить рабочихъ и приказчиковъ, но почему, спрошу я васъ? Почему мы, власть, должны благопріятствовать фабрикантамъ и купцамъ? Передъ закономъ об стороны равны. Содйствовать умиротворенію,— да, если они къ намъ обратятся, это наша обязанность, священный долгъ попечительной власти.

‘Нтъ, онъ помшался,— говорилъ себ Карпатовъ, спускаясь по лстниц губернаторскаго дома,— или это не онъ, а его подмнили… Онъ ничего не видитъ, ничего не понимаетъ. И откуда это все? Еще два мсяца тому назадъ на той же фабрик былъ бунтъ. И что-жъ, послали роту солдатъ, дали залпъ, и въ тотъ же день все прекратилось. И самъ же онъ распорядился, безъ всякихъ разговоровъ. А теперь вдругъ, на теб. Да вдь имъ только позволь, такъ сейчасъ же весь городъ и вся окрестность подымется, и вс будутъ требовать своихъ правъ… Междуусобіе… Братъ на брата!.. Что онъ будетъ тогда длать’?

Фабрика была далеко, и встей оттуда покуда не было. Но гостинодворская исторія на глазахъ у Карпатова разыгралась не на шутку.

Въ гостиномъ двор помщались главные магазины. Но было много и другихъ по всему городу. И изъ гостинаго двора огонь перекинулся въ другія мста. Приказчики отдльныхъ магазиновъ мало-по-малу присоединились къ гостинодворскимъ. Быстро составилось общество, образовался комитетъ, который давалъ направленіе длу. Въ город закрылись вс лавки, и обыватели остались безъ товаровъ.

На слдующій день съ утра губернаторскій домъ подвергся внутренней осад. Нечего и говорить, что почтенному держателю власти не удалось выспаться. Его разбудили въ девять часовъ. Но на этотъ разъ, такъ какъ пріемная была полна представителей самыхъ разнообразныхъ профессій и учрежденій, губернатору никакъ нельзя было явиться туда въ халат, и пришлось сразу же нарядиться въ вицъ-мундиръ. Кофе не былъ готовъ, и потому губернаторъ вышелъ въ самомъ мрачномъ настроеніи.

— Въ чемъ дло, господа? Почему такое большое собраніе?— сердито спросилъ онъ.

А собраніе, дйствительно, было большое и пестрое. Купцы въ почтительныхъ длинныхъ сюртукахъ, инженеры съ фабрики, директора гимназіи и реальнаго училища въ своихъ мундирахъ, городской голова съ членами управы, даже начальникъ тюрьмы, вс эти люди безъ всякой очереди обложили его со всхъ сторонъ и разсказывали — въ сущности, вс разсказывали одно и то же.

Купцы просили защиты отъ приказчиковъ.— Помилуйте, ваше превосходительство, такія требованія! Вдь это прямо итти на банкротство. Дло остановилось, торговли второй день нтъ.

Губернаторъ началъ было увщевать: вы, молъ, войдите въ соглашеніе, уступите, по справедливости, они тоже уступятъ. А нтъ, такъ разсчитайте, возьмите другихъ…

Но тутъ выступили инженеры вмст съ фабрикантами. Уступить сегодня — черезъ недлю будутъ новыя требованія. А разсчитать — гд же взять другихъ? Съ улицы, не обучены, дла не знаютъ…

Заговорили владльцы ремесленныхъ мастерскихъ. У нихъ тоже работники подняли голову, требуютъ лучшихъ харчей, прибавокъ…

Все это губернаторская голова еще могла вынести. Но, когда заговорили педагоги, она вдругъ почувствовала, что больше въ ней какъ будто нтъ мста. Въ гимназіи и въ реальномъ училищ произошли небывалыя вещи. Въ первой вс поголовно отказались отъ латинскаго языка. Не нужно да и только. Пришли къ заключенію, что это наука безполезная, не говоря уже о томъ, что учитель строгій и ставитъ двойки.

Въ реальномъ же училищ потребовали увольненія инспектора и ршили не посщать классовъ, пока это не будетъ исполнено.

И еще какіе-то представители говорили что-то въ такомъ род, но губернаторъ уже не воспринималъ. Въ голов у него все перемшалось. Онъ чувствовалъ только одно, что ввренный его управленію городъ какъ будто сорвался съ цпи, и летитъ куда-то въ пространство.

— Хорошо, хорошо, господа, все это я принимаю къ свднію. Я обсужу… Пожалуйста,— обратился онъ къ чиновнику особыхъ порученій,— запишите все и вновь доложите мн на предметъ принятія мръ…

Потомъ, когда вс ушли, онъ началъ приводить себя въ порядокъ. Напился кофе, накурился, голова его посвжла, явился чиновникъ особыхъ порученій и возстановилъ въ его памяти вс обстоятельства, и сталъ онъ думать.

Принесли почту, развернулъ онъ газеты — везд то же самое — и въ столицахъ, и въ губернскихъ, и въ уздныхъ городахъ, и даже въ деревняхъ. Всюду какъ будто проснулось что-то спавшее и вдругъ разбуженное какимъ-то толчкомъ. И тамъ тоже не знаютъ, какъ съ этимъ быть.

Что-же? послать телеграфное донесеніе въ Петербургъ? Просить инструкцій? Скажутъ:— не находчивый, не распорядительный губернаторъ. Еще чего добраго уберутъ. Принять ршительныя мры по-старому, какъ бывало? Скажутъ: преступилъ границы новыхъ правъ, превысилъ власть, не сумлъ примниться.

И главное, что ему даже не съ кмъ посовтоваться. До сихъ поръ онъ все ршалъ одинъ, и потому никто не скажетъ ему правды. Вице-губернаторъ — свтскій хлыщъ, который только ждетъ, какъ-бы поскорй дали ему губернію. О, онъ будетъ радъ увидть его въ затрудненіи.

Единственный правдивый человкъ — Карпатовъ, но онъ способенъ только на аресты и погромы.

‘Надо испробовать вліяніе нравственнаго авторитета власти’,— сказалъ онъ, наконецъ, себ и пріободрился. Ему показалось, что онъ нашелъ великолпное ршеніе задачи.

И воображеніе рисовало ему яркія картины: вотъ онъ самъ, въ сопровожденіи небольшой свиты, состоящей изъ двухъ-трехъ чиновниковъ особыхъ порученій, вице-губернатора и полиціймейстера (ну, конечно, гд-нибудь въ сторонк будутъ вертться переодтые агенты. Мало-ли что можетъ случиться?), появляется среди взволнованныхъ рабочихъ, потомъ приказчиковъ, ремесленниковъ и т. д. Шумъ, крики, угрозы, все это мгновенно стихаетъ. Самъ губернаторъ, помилуйте! На немъ блестящій мундиръ, звзда и, конечно, блые штаны. Чиновники тоже въ мундирахъ. Мягкій дружелюбный отеческій разговоръ. Увщаніе. Являются хозяева. Об стороны кой-что уступаютъ, и водворяется миръ.

Потомъ воображеніе перенесло его въ гимназію, въ реальное училище. Тутъ еще проще, еще легче. Вдь они, эти пылкіе молодые люди, привыкли, что высшее начальство появляется только для того, чтобы карать. А онъ явится съ пальмовой втвью мира. Онъ отечески, съ ласковой улыбкой (да, да, непремнно съ ласковой улыбкой) разъяснитъ имъ ихъ права и обязанности. Ну, разумется, кой-что пообщаютъ, и они станутъ шелковыми.

Такія идиллическія картины чувствовали себя нсколько странно въ голов губернатора, какъ будто не на мст. Раньше, до манифеста, онъ очень опредленно былъ склоненъ къ самымъ ршительнымъ мропріятіямъ и, чуть что, подавлялъ всми, имвшимися въ его распоряженіи, способами. Онъ говорилъ тогда, что ‘власть должна быть тверда и неумолима’, и что ‘малйшее колебаніе и послабленіе бросаетъ на нее тнь’. Онъ говорилъ такъ и дйствовалъ потому, что такія слова и мысли тогда одобрялись въ тхъ сферахъ, къ которымъ онъ прислушивался и отъ которыхъ завислъ, такъ какъ он сдлали его губернаторомъ.

По характеру онъ вовсе не былъ ни золъ, ни свирпъ. Но онъ также не былъ и добръ, онъ былъ никакой. Любилъ себя и свое губернаторство и больше ничего. Теперь на него глубокое впечатлніе произвелъ манифестъ. Ему показалось, что тамъ, въ сферахъ, все перемнилось, что отъ него тоже требуется перемна. И онъ перемнилъ себя чрезвычайно легко, это ему ничего не стоило.

Но вотъ наступилъ моментъ, когда случились неожиданности. Онъ не разсчиталъ того ‘новаго’, къ которому такъ быстро примнился, не зналъ и общества, которымъ управлялъ, и не могъ представить себ, что выйдетъ изъ ихъ взаимодйствія между собой.

И вдругъ такія странныя вещи: фабричные, приказчики, ремесленники, служащіе въ городскомъ управленіи, гимназисты, гимназистки, реалисты — точно сговорились.

Онъ растерялся. Онъ теперь уже не зналъ, чего держаться, и былъ смущенъ и подавленъ. То, къ чему онъ прислушивался, было далеко, и голосъ его среди общаго шума не долеталъ до губернскаго города. Да и былъ ли тамъ какой-нибудь опредленный голосъ? Не растерялись-ли и тамъ такъ же точно, какъ онъ?

Ничего этого онъ не зналъ и съ тмъ большимъ рвеніемъ ухватился за мысль, которая пришла ему въ голову: ‘вліяніе нравственнаго авторитета власти’.

Почему онъ на это разсчитывалъ, когда хорошо зналъ, что раньше эта самая власть въ его же лиц показывала свой авторитетъ совсмъ съ другой стороны? Но все равно, онъ въ это врилъ и быстро привелъ въ исполненіе.

Уже черезъ полчаса къ нему прибыли вице-губернаторъ. Карпатовъ, чиновники особыхъ порученій, и былъ для чего-то даже приглашенъ почтенный сдобородый городской голова, а самъ губернаторъ встртилъ ихъ во всемъ блеск своего мундира.

Два экипажа ждали у подъзда губернаторскаго дома. Вышелъ губернаторъ со свитой, сли въ экипажи и начали ‘опытъ вліянія авторитета власти’.

VI.

Вице-губернаторъ Завихратскій былъ превосходный разсказчикъ, и вечеромъ, на журъ-фикс у предводителя дворянства, князя Чухломскаго, гости покатывались и хватались за бока, когда онъ разсказывалъ о ‘торжественномъ посщеніи представителемъ высшей власти взбунтовавшихся товарищей’.

Онъ говорилъ, элегантно наклоняясь въ сторону дамъ: — Je vous demande mill pardons, mesdames, но я долженъ озаглавить эту исторію: ‘Напрасныя усилія блыхъ штановъ’, ибо, очевидно, главныя надежды были возложены на потрясающій авторитетъ, чтобы не извиняться мн вторично, скажемъ, сихъ послднихъ. И они, очевидно, чувствуя, какая на нихъ возложена отвтственность, какъ-то трепетно колыхались на тоненькихъ ножкахъ его превосходительства, стараясь отразить на себ все величіе его души. И вотъ вообразите. Прізжаемъ на фабрику. Сейчасъ, разумется, тревога. Губернаторъ пріхалъ, самъ губернаторъ, со свитой! Рабочіе въ это время собрались во двор, была сходка. Но, какъ только узнали, что пріхалъ губернаторъ, моментально черезъ задніе дворы, черезъ щели и заборы — фюить и по домамъ. Карпатовъ, какъ нкая гончая, бгаетъ за ними, проситъ собраться вновь, увряетъ, что у его превосходительства самыя лучшія намренія. Но, он, разумется, не врятъ. Разсказывай, молъ, самыя лучшія! За губернаторомъ, должно быть, идетъ цлый полкъ. Мы соберемся, насъ перепишутъ, арестуютъ, заберутъ, а тамъ поминай какъ звали… Кончилось тмъ, что мы у фабриканта пили чай съ ромомъ. Великолпный ромъ, я вамъ доложу. Оттуда хотли хать въ гимназію, но было уже поздно. Посщеніе гимназіи было назначено на другой день въ двнадцать часовъ. Собрались. Прізжаемъ. Директоръ собралъ гимназистовъ въ зал. Входимъ. Стоятъ вс, какъ каменные.

— Чмъ вы недовольны?

Молчаніе.

— Пусть кто-нибудь изъ васъ объяснитъ причину недовольства.

Каменное молчаніе.

— Вы находите обременительнымъ для себя латинскій языкъ?

Гробовое молчаніе.

Тогда воспослдовала отеческая рчь,— букетъ изумительно оригинальныхъ мыслей: что они еще дти, что умъ ихъ еще не созрлъ, что молодость склонна къ горячности и ошибкамъ, а потому они должны предоставить попечительному начальству… Et cetera, et cetera… Кончилъ, повернулся, мы за нимъ. И едва мы вышли за дверь, какъ позади раздался оглушительный свистъ. Посл этого мы уже никуда не здили, его превосходительство очень разстроился, вернулся домой и снялъ блые штаны, безъ сомннія, mesdames, тотчасъ же замнивъ ихъ другими.

Но это была не единственная тема разговоровъ на вечер у предводителя дворянства. Самъ предводитель принадлежалъ къ партіи ‘ршительныхъ мропріятій’ и крайне не одобрялъ ‘гражданскій образъ дйствій губернатора’. Но такъ какъ онъ самъ давно уже мечталъ сдлаться губернаторомъ и именно въ своей губерніи, гд у него были обширныя имнія, то онъ не вмшивался, не подавалъ совтовъ, предоставляя губернатору ‘изжариться въ собственномъ соку’.

Вице-губернаторъ Завихратскій, который разсчитывалъ совсмъ на другую губернію, въ высшей степени сочувствовалъ ему, и они вмст составляли ядро партіи. Признавали, что губернаторъ уже запустилъ дло, и теперь безъ потрясеній его уже нельзя поправить.

И въ самомъ дл, въ город длалось нчто невообразимое. Вс вдругъ почувствовали, что насталъ моментъ, и въ одинъ голосъ потребовали правъ, по которымъ такъ долго скучали. Буквально каждый часъ въ город возникала новая организація, которая выбирала комитетъ. Комитетовъ въ город оказалось великое множество, и вс дйствовали.

Въ ресторанахъ отказывали постителямъ въ бифштекс и столовомъ вин, потому что повара и оффиціанты образовали общество и требовали улучшенія своей жизни. Въ частныхъ домахъ сидли безъ обда, потому что кухарки и горничныя объединились и предъявили требованія о гарантіяхъ. Люди ходили небритые, потому что парикмахеры тоже не теряли времени.

Но самая потрясающая новость состояла въ томъ, что изъ представителей всхъ многочисленныхъ комитетовъ образовался главный комитетъ, который засдалъ въ аудиторіи для народныхъ чтеній и оттуда командовалъ, и, въ сущности, въ его рукахъ была жизнь города и все благополучіе гражданъ.

Губернаторъ совершенно растерялся. Въ голов у него образовалась какая-то каша. Къ нему обращались за распоряженіями, а онъ говорилъ какія-то явныя глупости, которыхъ даже невозможно было приводить въ исполненіе.

Наконецъ, онъ изнемогъ и послалъ срочную телеграмму въ Петербургъ, описалъ положеніе и спрашивалъ, какого ему направленія держаться.

Но тамъ, должно быть, этого тоже не знали. Отвтъ получился мало утшительный: ему предлагалось разумными и цлесообразными мрами водворить порядокъ, причемъ выборъ мръ возлагался на его полную отвтственность.

Въ сущности это означало: намъ не до тебя, и своего дла по горло. Выпутывайся, какъ знаешь, а ужъ впослдствіи мы ршимъ, слдуетъ тебя повсить или произвести въ генералиссимусы.

Въ семейств Плутановыхъ въ это время происходили неурядицы. Жили въ этой маленькой квартир до сихъ поръ довольно дружно, исключеніе представлялъ только Платоша, но на него такъ ужъ и привыкли смотрть, какъ на Божіе наказаніе. Да въ сущности и онъ мало нарушалъ порядокъ, такъ какъ обыкновенно болтался безъ всякаго дла по улицамъ, а въ лтнее время по цлымъ часамъ просиживалъ надъ ркой, ловя рыбу удочкой или, если погода ему не нравилась, сидлъ дома, и, опершись локтями о подоконникъ, смотрлъ въ окно.

Его бездльное присутствіе всхъ раздражало, но съ этимъ ужъ ничего нельзя было подлать. Остальные же члены семьи, за исключеніемъ больного и приговореннаго къ креслу Платона Ивановича, все время были заняты своими длами.

Теперь все это какъ то пошло врозь. Началось все-таки съ Платоши. Въ тотъ день, когда у него за утреннимъ чаемъ вышелъ непріятный разговоръ съ Орестомъ, онъ, сердито хлопнувъ дверью, отправился въ аудиторію народныхъ чтеній съ единственной цлью, чтобы потолкаться въ толп. До сихъ поръ еще никогда ему не приходилось участвовать въ политическихъ манифестаціяхъ, да никогда ихъ и не бывало. Случались крестные ходы, и Платонъ Плутановъ обязательно въ нихъ участвовалъ. Онъ любилъ многолюдство. Для него первымъ удовольствіемъ было расталкивать толпу, шпыняя своими могучими локтями въ бока всхъ попадавшихся на пути. Трудно даже сказать, что собственно тутъ доставляло ему наслажденіе, можетъ быть, просторъ и возможность проявить хоть такимъ дикимъ образомъ свою физическую силу. Но онъ всегда въ такихъ случаяхъ какъ бы вдохновлялся.

Любилъ онъ присоединиться къ похоронамъ, когда бывало много народу, нравилось ему посщать внчанье, когда плъ хоръ, горли паникадила, и церковь была полна народа.

И когда толпа манифестантовъ двинулась по улиц, онъ чувствовалъ себя прекрасно, а по мр того, какъ она росла, настроеніе его подымалось, и, наконецъ, около губернаторскаго дома онъ окончательно ошаллъ. Потомъ, когда посл своей знаменитой рчи онъ очутился надъ головами и на обратномъ пути, потрясая флагомъ, неистово оралъ какія-то ему самому непонятныя слова, онъ чувствовалъ себя пьянымъ.

Разумется, никто изъ благоразумныхъ людей не смотрлъ на него серьезно, но все же потомъ, на другой и на третій день, его похлопывали по спин и говорили ему:

— Ай да Платоша! Вдь вотъ все-таки проявился. Ораторъ, ну, прямо Демосенъ!

И ему было пріятно, что онъ привлекъ къ себ общее, хотя и шутливое, вниманіе. И онъ продолжалъ толкаться всюду, гд только было сборище. Когда на фабрик забастовали рабочіе, онъ побжалъ туда и тамъ, на сходк, вскакивалъ на бочку и выкрикивалъ т же самыя слова, такъ какъ другихъ не зналъ. Когда объявились приказчики, онъ попалъ и туда, и еще побывалъ въ разныхъ другихъ мстахъ. А ужъ въ аудиторіи, гд собирались вс организаціи, онъ былъ свой человкъ.

Но дома ему сильно досталось въ первый же день, когда онъ посл манифестаціи пришелъ домой обдать, съ раскраснвшимся лицомъ, съ растрепанными волосами и вдобавокъ безъ шапки, такъ какъ онъ гд-то въ суматох потерялъ ее. Первая увидала его Марья Федоровна. Дома знали уже о его необыкновенномъ выступленіи — объ этомъ говорили въ город,

Но Марья Федоровна выразила только опасеніе, какъ бы изъ этого не вышло чего худого. А когда сли за столъ, Орестъ выразилъ ему негодованіе.

— Скажи пожалуйста, Платонъ, чего ты туда сунулся? Вдь ты равно ничего не понимаешь и ничему такому не сочувствуешь.

— Почемъ ты знаешь?— задорно возразилъ Платонъ:— а можетъ быть, больше твоего понимаю.

— Ну, объ этомъ я спорить съ тобой не буду, а только ты долженъ помнить, что носишь фамилію Плутанова, и что эти твои глупости могутъ отразиться на всей нашей семь. А я не желаю, чтобы изъ-за дурацкихъ выходокъ какого-то балбеса меня лишили учительскаго мста.

Платонъ привыкъ къ такого рода эпитетамъ, но сегодня, посл того, какъ онъ побылъ нкоторое время героемъ, ему это показалось обиднымъ, и онъ, чтобы долго не задумываться, просто вернулъ Оресту балбеса, чмъ вызвалъ общее возмущеніе.

Орестъ былъ кормилецъ, на немъ, на его спин, держалась вся семья, и самъ Платонъ лъ имъ же заработанный хлбъ. На Платона напали и старики и молодежь, только самъ Орестъ презрительно молчалъ.

Но скоро явились обстоятельства, доставившія настоящее огорченіе Оресту, а Платону торжество. Черезъ день посл этого произошла исторія въ гимназіи, и Валерій оказался самымъ дятельнымъ бунтовщикомъ. Потомъ зараза перескочила въ женскую гимназію, и Лиза, придя домой, съ горящими глазами разсказывала о томъ, какъ у нихъ выгнали изъ класса ненавистную инспектриссу.

Это происходило за обдомъ. Орестъ вспылилъ и вскочилъ съ мста.

— Какъ? И ты, Лиза, и ты, Валерій?.. Но это же чортъ знаетъ, что такое! Я работаю, какъ волъ, а вы, вмсто того, чтобы учиться, занимаетесь глупостями. Да вдь это, наконецъ, и на моей карьер отразится, и, не говоря уже о томъ, что васъ выгонятъ, вамъ еще и жрать нечего будетъ.

Валерій и Лиза обидлись. Они, конечно, искренно благодарны брату за то, что онъ кормитъ ихъ, но не такіе ужъ они птенцы и дураки, чтобы въ случа чего самимъ не заработать пропитаніе. А что касается ихъ увлеченія, то теперь такое время, что только камень можетъ оставаться спокойнымъ.

— Ну, да, значитъ я камень!— воскликнулъ Орестъ:— покорно благодарю за откровенное признаніе.

И такъ дале. Словомъ, произошла семейная ссора. Разбитый параличомъ Платонъ Ивановичъ только жалобно раскрывалъ ротъ, а Марья Федоровна плакала. Платоша же, выждавъ удобную минуту, не преминулъ замтить, что вотъ, значитъ, не онъ одинъ этими ‘глупостями’ занимается, а и другіе, которые не балбесы.

Но на это замчаніе никто не обратилъ вниманія, какъ будто оно и не было произнесено.

Кое-какъ ссора утихомирилась. Орестъ отправился давать частные уроки въ мрачномъ настроеніи, а Марья Федоровна принялась любовно пилить младшихъ дтей и вытащила изъ нихъ слово больше не увлекаться идеями и въ гимназіи ничмъ съ этой стороны не проявлять себя.

Обиженный пренебреженіемъ, Платонъ посл этого сталъ по цлымъ днямъ пропадать изъ дома, и никто изъ домашнихъ не зналъ, гд онъ болтался. Приходилъ поздно вечеромъ и ложился спать, а рано утромъ исчезалъ. Дома спрашивали его, гд онъ проводитъ дни, онъ таинственно отвчалъ:

— Тамъ, гд надо, вотъ и все…

Было ли ему тамъ надо, но, во всякомъ случа, у него была извстная роль. Какъ разъ въ это время въ аудиторіи шла горячка образованія разныхъ организацій. Она случайно сдлалась центральнымъ пунктомъ. Здсь выбирались комитеты, обсуждались требованія и тактика. Здсь то Платонъ и проводилъ время.

Такъ какъ онъ былъ бездльникъ и не принадлежалъ ни къ какой профессіи, а время его было все свободно, то онъ участвовалъ во всхъ. Но главная роль его все-таки состояла не въ этомъ.

Дло въ томъ, что въ город не вс обыватели держались одинаковыхъ мнній. Само собою разумется, что хозяева не раздляли взглядовъ рабочихъ, но они ограничивались только негодованіемъ. Власть отказала имъ въ существенномъ содйствіи, какимъ пользовались они въ прежнія времена: Ни отряда полицейскихъ, ни роты солдатъ для доказательства справедливости ихъ мнній имъ не дали.

Но и среди рабочихъ не вс присоединились къ движенію. Были во всякой профессіи счастливцы, особые удачники, которые пользовались преимущественнымъ положеніемъ, и имъ не было никакого расчета ‘объединяться’. Но ихъ было мало, и они были разрознены.

Но была и цлая профессія, которая, по какимъ-то непонятнымъ причинамъ, оказалась не только упорствующей, но даже воинственно протестующей. Это были мясники — жирные краснощекіе люди, работавшіе на скотобойняхъ и въ мясныхъ лавкахъ. Они ходили въ блыхъ фартукахъ съ кровяными пятнами, съ засученными до плечъ рукавами рубахъ, съ огромными, засаленными ручищами и, должно быть, очень ужъ сытно кормились, потому что находили, что жизнь прекрасна и лучше не надо.

Но они не ограничивались этимъ философскимъ отношеніемъ къ жизни, а проявляли раздраженіе и злобу. Они вступали въ драку съ рабочими, принимавшими участіе въ общемъ движеніи, врывались въ аудиторію, когда тамъ происходили собранія, ругались, показывали кулаки и производили безпорядокъ.

Вотъ на нихъ то и ополчался Платонъ Плутановъ. Какъ то незамтно это сдлалось его главнымъ занятіемъ. Онъ располагался обыкновенно неподалеку отъ двери, и, какъ только появлялся кто-нибудь изъ мясниковъ, или хотя бы небольшая группа ихъ, онъ тотчасъ же вступалъ съ ними въ битву и при помощи своихъ желзныхъ кулаковъ побждалъ и изгонялъ ихъ,

И мясники боялись его. Въ его непобдимость и несокрушимость его кулаковъ они свято врили. Сами они были только съ виду крупные люди, но слишкомъ откормленные и рыхлые, имъ было свойственно нахальство, но мужествомъ они не обладали. И Платонъ Плутановъ справлялся съ ними совсмъ легко.

Роль эта нравилась ему и тшила его. Она была ему какъ разъ по характеру и по способностямъ, а главное, выдвинула его на довольно почетное мсто, какъ человка, дйствительно оказывавшаго услуги. Но тутъ-то и вышла непріятность.

Организовали главный комитетъ, который долженъ былъ вдать длами всхъ профессіональныхъ организацій, и въ аудиторіи происходили выборы членовъ его. Назначили кандидатовъ, ставили имена на баллотировку, подавали голоса.

Платонъ Плутановъ почему-то сильно волновался. Онъ даже пропустилъ трехъ мясниковъ, которые ворвались и начали скандалить. Конечно, онъ однимъ взмахомъ кулака удалилъ ихъ, но волненіе его отъ этого не улеглось. Онъ за чмъ то внимательно слдилъ, чего то ждалъ.

И вотъ выборы кончились. Комитетъ былъ сорганизованъ.

— Какъ?— вдругъ раздался въ зал его громоносный голосъ:— а я? А меня?

Общее смущеніе. Никому и въ голову не приходило выбирать его въ комитетъ. Ему начали объяснять: вдь онъ никакимъ ремесломъ не занимается.

— Ремесломъ? А это?— воскликнулъ онъ, потрясая дйствительно внушавшими уваженіе кулаками:— такъ это выходитъ, что я даромъ изъ-за васъ отбивалъ себ пальцы?

Тогда ему стали говорить уже конфиденціально, что, конечно, молъ, ему очень благодарны и непремнно выбрали бы, если бы не мшало одно обстоятельство: онъ сидлъ въ тюрьм. Нельзя же выбирать въ комитетъ человка, хотя и почтеннаго, но съ такимъ яркимъ пятномъ въ прошломъ. Это набросило бы тнь и на комитетъ.

Напоминаніе о тюрьм окончательно взбсило Платона Плутанова. Онъ злобно оскалилъ зубы, сжалъ кулаки и покинулъ собраніе неблагодарныхъ.

VIII.

И былъ Платонъ страшно золъ, когда шагалъ по улицамъ губернскаго города, а потомъ- незамтно вышелъ и за городъ и безъ всякой цли направился къ желзнодорожному вокзалу, отстоявшему отъ города за полторы версты.

Его удивило, что на вокзал, гд обыкновенно была толкотня, почти никого не было. Не было слышно также и свистковъ локомотива. Что такое? Отыскалъ начальника станціи — знакомый былъ, разспросилъ. Оказалось, что кондуктора и машинисты на линіи тоже предъявили какія-то требованія, и позда второй день уже не ходятъ.

— Ага,— подумалъ онъ,— и тутъ! Скажите, пожалуйста.

И въ душ его уже явственно возникло неодобреніе. Съ какой стати? Какія такія права? Жили безъ правъ, сколько лтъ, и ничего. А тутъ вдругъ всмъ захотлось правъ… Скажите, пожалуйста!.. Комитетъ выбираютъ, распоряжаются. Кто такіе? Всякій сбродъ. Что они въ тюрьм не сидли, такъ, можетъ, еще будутъ сидть… Нтъ, это начальство виновато. Разв можно попускать? Имъ только дозволь, такъ они теб на шею сядутъ…

Такого рода размышленія совершенно естественно возникли въ его голов и не составляли ни малйшаго противорчія съ тмъ, что было въ этой голов раньше. Онъ толкался тамъ, въ аудиторіи, и съ большимъ удовольствіемъ оказывалъ услуги — разгонялъ мясниковъ — всякій длаетъ, что можетъ. Но это надо было цнить. Они не оцнили его и даже вызвали въ немъ злобу, ну, онъ и злится готовъ сдлать имъ всяческую непріятность, все, что угодно.

Когда онъ повернулъ съ вокзала въ городъ, то на небольшой полян, около вокзала, увидлъ десятка три носильщиковъ, которые сидли безъ всякаго дла. Поздовъ не было, и публики не было, нечего было носить. Онъ подошелъ къ нимъ.

— Что, братцы, безъ работы остались?

Т подтвердили.

— Гмъ… вотъ она, свобода-то….

— Да ужъ… Значитъ, помирай съ голоду, никто не препятствуетъ. Это врно, что свобода…

— А вы, можетъ, комитетъ выбрали бы… Ха-ха…

— Комите-этъ!? Вишь, шутникъ какой?.. Хлба не на что купить, а онъ — комитетъ.

Платонъ пошелъ въ городъ. Пришлось ему проходить черезъ рыночную площадь. По утрамъ она бывала очень оживлена, торговцы открывали свои лавчонки, обыватели приходили покупать. Стояли громкій говоръ, смхъ, ругательства. Теперь вс лавчонки были закрыты, лотки убраны, бродили по одиночк и небольшими группами какіе-то оборванцы.

Платонъ зналъ, что это народъ отптый, бездльники, просящіе милостыню и пропивающіе ее въ кабак. А если что плохо лежитъ, такъ и ворующіе.

‘А какой все рослый народъ’,— подумалъ онъ, глядя на нихъ.

Но вс эти случайныя встрчи не вызвали въ его голов тогда никакихъ сопоставленій и никакихъ опредленныхъ мыслей. Проходилъ онъ еще мимо мясной лавки, двое мясниковъ стояли въ дверяхъ и о чемъ-то бесдовали. Завидвъ Платона издали, они постыдно удалились внутрь лавки, очевидно, боясь его кулаковъ.

Но Платонъ на это только уомхнулся. ‘Вишь трусы’,— подумалъ онъ.— Только напрасно. Стану я теперь даромъ руки пачкать! Съ какой стати? очень мн нужно’.

И онъ пришелъ домой къ обду, чмъ несказанно удивилъ всхъ родныхъ. Они уже отвыкли видть его дома. За обдомъ онъ сказалъ.

— А знаешь, Орестъ, я съ тобой согласенъ:— дйствительно, всю эту сволочь слдуетъ изъ города метлой вымести. Я съ тобой согласенъ, Орестъ.

Орестъ съ удивленіемъ посмотрлъ на него.— Но я никогда ничего подобнаго не говорилъ.

— Ты не говорилъ, а думалъ. Я знаю. И я говорю, что, еслибъ начальство у насъ было поумне, такъ ничего этого не было бы.

— Вотъ тебя бы сдлать начальствомъ, Платоша,— ты всему порядокъ далъ бы,— сказала Марья Федоровна.

— А что жъ, и далъ бы.

— Какимъ же это образомъ?— спросилъ Валерій.

— Какимъ образомъ? А вотъ какимъ…

Онъ поднялъ, кверху кулакъ и повертлъ имъ въ воздух, какъ бы показывая, какой онъ у него. Валерій пожалъ плечами и презрительно помолчалъ. Разговоръ такъ и не продолжался. Конечно, могло показаться страннымъ, что убжденія Платоши такъ радикально перемнились, но его въ семь до такой степени вс презирали, что это никого не могло заинтересовать.

Но то, что произошло посл этого, не сейчасъ, а на другой день, показало, что Платонъ вовсе не такъ глупъ, какъ о немъ думали.

Все утро и потомъ до трехъ часовъ онъ сидлъ дома, но не такъ, какъ всегда, опершись локтями на подоконникъ и безцльно глядя въ окно. Тогда у него въ голов никакихъ мыслей не было, а теперь тамъ происходила какая-то возня, которая не давала ему сидть на мст.

И онъ все мнялъ мста. Сядетъ за столъ, посидитъ пять минутъ, схватится и перекочуетъ въ гостиную, да и тамъ долго не удержится, побжитъ въ кухню. Марья Федоровна обратила вниманіе на эту странную непосдливость и даже сдлала замчаніе.

— Что это ты, Платоша, нынче все вертишься, на мст усидть не можешь? Словно у тебя гвоздь въ живот…

— Гвоздь и есть, мамаша, только не въ живот, а въ голов,— загадочно отвтилъ Платонъ.— Мысли такія, что, я вамъ скажу, прямо замчательныя мысли.

— Вотъ какъ! А ты подлись съ матерью…

— Нтъ, не могу. А только, мамаша, можетъ выйти толкъ. Большой толкъ можетъ выйти. Вотъ увидите.

— Увидимъ,— сказала Марья Федоровна просто такъ, чтобы сказать что-нибудь, такъ какъ не могла же она серьезно принимать въ расчетъ ‘мысли’ Платоши. Давно ужъ было всмъ извстно, что мысли у него бываютъ только глупыя.

Но посл этого разговора, Платонъ даже ужъ и не пробовалъ присаживаться, а, какъ маятникъ, шатался по комнатамъ изъ угла въ уголъ, мысли одолвали его.

Часа въ три онъ направился въ переднюю, надлъ пальто и галоши, а также новую фуражку, которую ему купили вмсто потерянной во время манифестаціи.

— Куда же ты? Сейчасъ вс соберутся, обдать будемъ. Или дома не обдаешь?— сказала Марья Федоровна.

— Можетъ, и нтъ, не знаю,— отвтилъ Платонъ.

— Опять глупости какія-нибудь выдумалъ?

— Нтъ, ужъ это будетъ не глупость. Увидите!

— Ну, что увидимъ-то?— уже съ нкоторой тревогой спросила Марья Федоровна, боявшаяся, какъ бы онъ чего не навредилъ.

— А то, что, можетъ быть, всмъ черезъ меня будетъ хорошо, вотъ что! Можетъ и Платоша тоже пригодится. Вотъ оно что.

И, сказавъ это, онъ исчезъ, оставивъ Марью Федоровну въ тревожномъ недоумніи.

Минутъ черезъ десять посл этого въ кабинетъ полиціймейстера Карпатова, въ его канцеляріи, вошелъ дежурный, состоявшій въ передней, городовой, и доложилъ, что его желаетъ видть Платонъ Платоновичъ Плутановъ.

— Кто такой?— переспросилъ Карпатовъ.— Хотя онъ хорошо разслышалъ, но просто не могъ поврить.

Городовой повторилъ: — Платонъ Платоновичъ Плутановъ.

— Это который… Платоша? Бездльникъ этотъ? Бухгалтеровъ сынъ, что въ тюрьм сидлъ?

— Точно такъ, они самые!— отвтилъ городовой.

— Да что же ему нужно?

— Не могу знать. Спрашивалъ, не говорятъ. Важное дло у нихъ до вашего высокородія.

— Гм… Важное?.. Ну, позови. А ты посмотри тамъ хорошенько, нтъ ли у него камня подъ мышкой, не отдувается ли карманъ…

— Не видно, чтобы… Нтъ, они какъ слдуетъ. Только одежа у нихъ плохая, какъ завсегда.

— Чортъ!.. что ему надо, бездльнику? Вдь онъ рчь говорилъ, на ршетку взбирался. Тоже — агитаторъ… А отецъ у него почтенный человкъ, и братъ тоже… Зови. Пусть войдетъ.

И позвали, и вошелъ Платонъ Плутановъ. Одтъ онъ былъ дйствительно неважно, пиджачишко на немъ былъ цвта линялаго, прошлое котораго уже никакъ нельзя было опредлить. Широкій, въ складкахъ и до невозможности вытертый. Брюки на колнкахъ выступали пузырями, а внизу были обтрепаны и имли видъ бахромы. Рубаха на немъ была ситцевая съ косымъ воротомъ. Сапоги стоптанные и искривленные внутрь.

Когда онъ вошелъ, Карпатовъ, хоть и зналъ его раньше, въ первый разъ замтилъ, что Платонъ Плутановъ по комплекціи своей превосходитъ его — и ростомъ выше да и въ плечахъ пошире. Такимъ образомъ это была встрча двухъ великановъ.

— Господинъ Плутановъ?— полувопросительно промолвилъ полиціймейстеръ, но и не подумалъ протянуть ему руку:— Вы именно ко мн?

— Да, къ вамъ, Антонъ Васильевичъ. Дло есть. Полагаю, интересно будетъ вамъ послушать!— сказалъ Платонъ безъ малйшаго смущенія и такимъ убжденнымъ тономъ, что Карпатовъ испытующе посмотрлъ ему въ глаза.

— Дло?— промолвилъ онъ,— а вы разв дловымъ человкомъ стали?

— Не знаю, какъ оказать… Да вотъ увидите.

— Ага… Ну, ладно. Садитесь. Излагайте!— сказалъ Карпатовъ и пододвинулъ ему стулъ, а самъ обошелъ письменный столъ и тоже слъ.

Платонъ занялъ предложенное мсто, но, прежде чмъ начать свое изложеніе, осмотрлся, какъ длаютъ, когда собираются говорить о щекотливыхъ предметахъ.

— Безпорядокъ у насъ въ город,— началъ онъ свою рчь:— прямо житья нтъ. И когда кончится — неизвстно.

— Это вы врно говорите, господинъ Плутановъ, да только вы же безпорядки эти и производите.

— Я? Это что я тогда на ршетку взлзъ и рчь говорилъ? Такъ это же такъ, одн глупости…

— Глупости, на этотъ счетъ я не спорю. А потомъ васъ, господинъ Плутановъ, на рукахъ несли…

— Да вдь вольно же. Дураковъ-то въ город сколько угодно.

— И посл этого вы, господинъ Плутановъ, изъ этой аудиторіи не выходите, а когда туда приходятъ благомыслящіе люди, вы ихъ вашими желзными кулаками гоните.

— Было, было… Но это что-жъ, забава. Я вотъ говорю, Антонъ Васильевичъ, житья нтъ, изнахалились, и день это дня хуже. А будетъ еще хуже… Надо бы мры принять.

— Самъ знаю, что надо!— сердито заявилъ полиціймейстеръ:— ежели вы это пришли посовтовать мн, такъ могли не приходить.

— Я понимаю. За этимъ не сталъ бы безпокоить. Слыхалъ я, что, по случаю новыхъ порядковъ и этихъ самыхъ свободъ, начальство не ршается пускать въ ходъ, какъ бы сказать, огнестрльнаго средствія… Потому, хотя народъ и замутился, однако, порядка, покамстъ не нарушилъ, стеколъ не бьютъ и прочее.

— Ну и что же?

— Да вотъ затмъ и пришелъ, что мысли у меня есть.

— Какія мысли?— нетерпливо и съ раздраженіемъ воскликнулъ Карпатовъ.— Мысли у всякаго есть, и если каждый будетъ приходить ко мн и разсказывать ихъ, то у меня не хватитъ времени.

— Мысли такія, что можно и безъ этого.

— Безъ чего?

— То есть безъ войска и безъ полиціи.

— Гмъ… Какъ же это?

— А такъ, чтобы обыватель, какъ бы сказать, самъ себя истреблялъ…

— Что вы, шутить изволите, господинъ Плутановъ?

— Нтъ, не шутить. А есть же, сами вотъ сказали, благомыслящіе. Вотъ, напримръ, мясники, и другіе найдутся. Только они вс поодиночк. Нту у нихъ поддержки. Ихъ бы собрать, да пріободрить, да поддержку имъ сдлать.

— Какую поддержку?— спросилъ Карпатовъ, но на этотъ разъ уже не съ раздраженіемъ, а съ какимъ-то удивленнымъ любопытствомъ.

— Да какую же! Извстно. Кому ножъ, а кому пистолетъ… Да вотъ я видлъ, около вокзала носильщики сидятъ. Позда не ходятъ, такъ имъ съ голода-то животы подвело. Имъ даже по двугривенному дать, и то они будутъ готовы душой и тломъ. Опять же, сброду этого всякаго на базарной площади сколько угодно. Народъ здоровенный, пьющій, и жалть имъ нечего. Только извстно, тутъ деньги требуются. Безъ денегъ никакого хорошаго дла не бываетъ.

Карпатовъ поднялся во весь свой богатырскій ростъ.— Послушайте, Плутановъ, это что же? Вы сами выдумали?— воскликнулъ онъ, и глаза его вдругъ загорлись.

— Да какъ же иначе? Самъ и выдумалъ. Думалъ, думалъ и выдумалъ…

— А т? Вы же прежде съ ними были?

— А ну ихъ, что тамъ… Народъ не стоющій… Я побылъ тамъ изъ любопытства и бросилъ.

— Гм… Гм…

Карпатовъ заложилъ руки за спину и нсколько разъ прошелся по комнат.

— Есть смыслъ, есть смыслъ… Создать партію, и ужъ они, значить, между собой…

— И будетъ безпорядокъ…— вставилъ Плутановъ:— а когда, у нніхъ стрльба объявится, собственная, промежду себя, такъ это, стало быть, нарушеніе порядка и причина…

— Ай, какъ хорошо! Тогда и войско на законномъ основаніи… и аресты… и высылки… Да нтъ, послушайте, Платонъ Платоновичъ… Кажется, такъ? Да неужто это вы сами придумали?.. Нтъ, знаете, напрасно это про васъ говорили, будто вы не тово… Ну, все равно, не стоитъ повторять… А это, понимаете… Это какъ разъ то, что нужно. Нашъ губернаторъ, знаете, уже окончательно потерялся… Не знаетъ, куда и сунуться. Не спитъ и аппетитъ потерялъ. И хотя, между нами сказать, онъ человкъ не Богъ знаетъ какого высокаго ума, а все-таки, полагаю, раскуситъ, а?

Карпатовъ подошелъ близко къ самому Платону и ласково приложилъ свои ладони къ его бокамъ.

— Ну, право, Платонъ Платоновичъ, я какъ будто въ первый разъ васъ вижу,— восторженно восклицалъ онъ:— я смотрлъ на васъ, такъ сказать, сквозь очки. А теперь вижу въ истинномъ свт. Гм… Сами себя истреблять будутъ! Ха… Поразительно! И при томъ поводъ, зацпка, законная причина… Чуть что — пожалуйте Вы можете далеко пойти, Платонъ Платоновичъ. У васъ способности особенныя… Знаете, государственныя… Напрасно-съ, напрасно вы скрывали свои способности. Знаете что? Сейчасъ мы и отправимся къ его превосходительству, а? Вмст. Только, разумется, не въ пролетк, а въ коляск, и верхъ, знаете ли, этакъ приподымемъ… Въ извозчичьей… Извозчики еще своихъ правъ не потребовали, еще возятъ. Но только, Платонъ Платоновичъ милйшій мой, держите въ секрет, въ глубочайшемъ…

Платонъ и самъ не ожидалъ, что его ‘мысли’ произведутъ такой эффектъ. Онъ, правда, чувствовалъ, что въ нихъ есть что-то величественное, но оцнить ихъ такъ всесторонне, какъ сдлалъ это полиціймейстеръ, онъ былъ не въ состояніи, и голова его была теперь въ какомъ-то туман.

Подумать только: вдругъ къ губернатору! Вдь повезутъ, самъ полиціймейстеръ повезетъ его. Способности призналъ и говоритъ: можете далеко пойти.

Но тутъ онъ какъ-то невзначай окинулъ взоромъ свою одежду, и она ему не понравилась.

Раньше онъ привыкъ къ ней и не обращалъ вниманія. Онъ даже не помнилъ, когда онъ не ходилъ оборванцемъ.

А тутъ ему вдругъ показалось, что къ губернатору хать въ такомъ вид неудобно. Онъ выразилъ эту мысль Карпатову.

— Да полноте, что вы,— промолвилъ тотъ, замахавъ на него обими руками,— тутъ ужъ не до того. Вы, можно сказать, спаситель. Вы изобртатель! Вы такое изобрли, такое… э, да что тамъ,— подемъ!

Онъ позвонилъ и веллъ сейчасъ же притащить извозчика на полицейскій дворъ. Самъ онъ тоже не помыслилъ о мундир, а какъ былъ въ сюртук, такъ и ршилъ хать.

Чины канцеляріи не безъ удивленіи смотрли на то, какъ полиціймейстеръ, взявъ Платошу Плутанова подъ руку, вышелъ съ нимъ во дворъ, подсадилъ его въ экипажъ съ поднятымъ верхомъ, и они выхали со двора. Никто, впрочемъ, и не зналъ, куда они похали, потому что Карпатовъ сказалъ это извозчику потомъ, когда они выхали на улицу.

Минутъ черезъ семь извозчичій экипажъ остановился у подъзда губернаторскаго доіма. Дв колоссальныя фигуры выскочили изъ него и съ необыкновенной быстротой проскользнули въ подъздъ.

— Дома его превосходительство?— спросилъ Карпатовъ.— Принимаютъ?

— Васъ завсегда примутъ, Антонъ Васильевичъ,— довольно фамильярно отвтилъ швейцаръ и прибавилъ.— Только что имъ не по себ. Разстроились очень ихъ превосходительство.

— А вотъ мы это настроимъ.

‘Мы’?— подумалъ швейцаръ и съ великимъ недовріемъ оглядлъ Платона.

VIII.

Губернатора они застали въ ужасномъ вид. За эти нсколько дней, въ которые такъ измнился городъ и совершилось столько событій, онъ постарлъ на десять лтъ. Щеки его обрюзгли, въ походк явилась старческая неувренность, голосъ сдлался тихимъ. Онъ весь какъ-то присмирлъ, съежился, уменьшился въ объем.

Въ сущности, онъ считалъ, что дни его губернаторства сочтены. Онъ еще держится, но это только потому, что забыли о немъ, хотя онъ и напоминалъ. Еще третьяго дня онъ послалъ вторую срочную телеграмму, умоляя объ указаніяхъ, какого пути ему держаться, но на это даже не было получено отвта.

Очевидно, теперь тамъ думаютъ о томъ, кмъ замнить его, и вотъ-вотъ съ минуты на минуту будетъ извстіе о томъ, что онъ подалъ въ отставку по болзни.

Въ первое время онъ надялся найти какія-нибудь указанія въ газетахъ и усердно читалъ ихъ, но тамъ была какая-то каша. Въ однихъ мстахъ было такъ, а въ другихъ этакъ. Въ одномъ пород были вызваны войска и стрляли, а въ другомъ самъ губернаторъ прошелся по улицамъ съ процессіей, а что воспослдовало за то и другое, похвала или порицаніе, объ этомъ ничего не было извстно.

Но послдніе два дня и газеты не приходили. Должно быть, уже локомотивы предъявили свои требованія и отказались возить, и теперь онъ махнулъ на все рукой.

Былъ у него однажды подъемъ духа, такъ просто, ни съ того, ни съ сего пришла мысль: эхъ, не прибгнуть ли къ старымъ средствамъ, не вызвать ли войска, да не пустить ли въ ходъ оружіе?.. Рискнуть? Вдь главное — возстановить порядокъ. А ужъ чего лучше! врне этого стараго средства нтъ. А тамъ — побдителей не судятъ.

Но подъемъ былъ лишь минутный. Надолго его не хватило. Сейчасъ же явились упадокъ силъ, нершительность, трусость, боязнь взять на себя отвтственность. Такъ ничего и не вышло.

Чиновники обычнымъ порядкомъ приходили къ нему, подсовывали ему бумаги, онъ подписывалъ, отовсюду люди являлись съ жалобами, просили властнаго вмшательства, внушенія, подавленія. Городъ точно разсыпался на мелкіе куски. Видя, что ни откуда помощи нтъ, упорствовавшіе хозяева начали уже уступать, кой-какія лавки въ гостиномъ открылись, кой-кто изъ хозяевъ согласился на условія кухарокъ и горничныхъ, но это были отдльныя единицы.

Въ такомъ состояніи засталъ Карпатовъ губернатора. Онъ все-таки былъ остороженъ и оставилъ Платона на площадк лстницы, сперва веллъ доложить только о себ. Надо было подготовить почву.

Когда губернаторъ вышелъ, то поднялъ на него глаза со страданіемъ. Еще какая-нибудь гадость!— говорилъ его взглядъ.

— Ну, что еще случилось?— спросилъ онъ полиціймейстера.— Можетъ быть, уже зданія начали проваливаться сквозь землю?

— Нтъ, ваше превосходительство, на этотъ разъ ничего такого. А даже напротивъ,— осторожно оказалъ Карпатовъ.

— Даже напротивъ?— съ выраженіемъ горечи произнесъ губернаторъ, переставшій уже врить въ возможность добра на земл.

— Даже напротивъ, ваше превосходительство,— уже съ большей твердостью повторилъ Карпатовъ:— вы только соблаговолите выслушать.

— Ну, что-жъ, говорите.

— Тутъ одинъ человчекъ есть, ваше превосходительство, и я осмлился привезти его къ вамъ.

— Человчекъ? Что же это за человчекъ такой?

— Да онъ-то, собственно, роста большого, съ меня будетъ, и въ комплекціи не уступитъ, ваше превосходительство. И вы, можетъ, видали его… Извстный въ город бездльникъ былъ. Такъ, шатался, родителей огорчалъ, даже, извините, ваше превосходительство, въ тюрьм сидлъ… Но это ничего не значитъ, ваше превосходительство, потому что у него явилась мысль превосходная. И, если, ваше превосходительство, соизволите благосклонно выслушать его…

— Не могу себ представить… Однако, что-жъ, почему же? Я готовъ всякаго выслушать.

— Его фамилія Плутановъ, бывшаго управскаго бухгалтера сынъ. Позволите привести его? Онъ тутъ на лстниц, ваше превосходительство.

Губернаторъ сдлалъ рукой разршительный знакъ. Карпатовъ удалился и черезъ минуту привелъ въ кабинетъ губернатора такую же махину, какую представлялъ самъ.

Платонъ остановился на почтительномъ разстояніи отъ губернатора и усиленно кланялся ему, а губернаторъ смотрлъ на него и, видимо, что-то припоминалъ.

— Это вы?— спросилъ онъ.— Я гд-то уже видлъ васъ.

— Можетъ, во время процессіи, ваше превосходительство,— твердымъ басомъ проговорилъ Платонъ.— Меня тогда подбрасывали надъ головами, когда вы изволили съ балкона…

— А, да, да. Это врно… Я теперь припомнилъ. Но какъ же вы…

— Это ничего не значитъ, ваше превосходительство. Дурилъ, не боле… Забавлялся.

Губернаторъ осмотрлъ его отъ ногъ до головы и подумалъ о его растрепанной вншности, но не сказалъ.

— Допустимъ,— промолвилъ онъ,— но въ чемъ же дло? Э, э… да… Садитесь же,— спохватился онъ,— садитесь и вы, Антонъ Васильевичъ.

— Ничего-съ… Я моту и стоя,— сказалъ Платонъ. И дйствительно, не слъ, а только приблизился на два шага къ губернатору.

— Это вотъ я объяснялъ Антону Васильевичу… Насчетъ того, что усмиреніе оружіемъ…

— Что такое? Усмиреніе?— нервно вскинувъ на него глаза, воскликнулъ губернаторъ.

— То есть, что законъ не дозволяетъ… Новый порядокъ,— пояснилъ Платонъ, и губернаторъ какъ будто успокоился.— А ежели, напримръ, сами промежду себя усмиреніе произведутъ…

— Вотъ какъ? Почему же?

— Есть, ваше превосходительство, и благонадежные, напримръ, мясники…

— Слышалъ.

Тутъ Платонъ собралъ вс свои умственныя силы и изложилъ передъ губернаторомъ весь свой планъ. Губернаторъ сперва слушалъ его какъ бы сквозь туманъ, никакъ не могъ уловить сущность. Но вдругъ схватилъ ее и постигъ, и тогда лицо его оживилось, и глаза заблестли.

— Какъ? какъ? Гм… Да… Тутъ что-то есть… Я еще не усвоилъ, но тутъ есть что-то…

— И при томъ, ваше превосходительство,— вставилъ отъ себя Карпатовъ,— ежели, скажемъ, драка, или выстрлы, такъ это уже выходитъ прямое нарушеніе спокойствія и порядка, и тогда власть обязана вмшаться…

— Да, да… Это остроумно. Вы говорите, нужна сумма? Да, конечно, безъ суммы тутъ нельзя. Но вдь мы можемъ, Антонъ Васильевичъ,— напримръ,— изъ суммъ, предназначенныхъ на благотворительность?

— Да изъ какихъ угодно, ваше превосходительство. Прикажите только управляющему канцеляріей, Матвю Назарычу, такъ онъ, какъ хотите, выведетъ.

— Гм… Да, мн нравится… Это можетъ развязать узелъ…

— И намъ руки, а это главное, ваше превосходительство,— сказалъ Карпатовъ.

— А вы,— обратился губернаторъ къ Платону,— возьметесь организовать?.. Ну, вотъ, мясоторговцевъ и другихъ, о которыхъ вы говорили?

— Да сколько угодно… Только прикажите, ваше превосходительство.

— Хорошо. Обдумаемъ.

Онъ нажалъ кнопку, вошелъ лакей и получилъ приказъ позвать управляющаго канцеляріей.

Матвй Назарычъ Херувимовъ былъ человкъ, умудренный служебнымъ опытомъ. Пройдя длинную лстницу незначительныхъ должностей въ провинціи и въ столиц, онъ, наконецъ, достигъ этого мста, заслъ на немъ и сидлъ уже лтъ пятнадцать, пересидвъ за это время съ полдесятка губернаторовъ.

Онъ былъ небольшого роста, худощавый и, благодаря своей длинной, почти уже посдвшей бород, походилъ на гнома. Густые усы его совершенно закрывали ротъ, а очки съ синими стеклами глаза, вслдствіе чего никто никакъ не могъ услдить выраженіе его глазъ и рта.

Основнымъ принципомъ его службы было не повиновеніе, а скоре потаканіе губернатору, который въ данное время правитъ губерніей. Какъ бы ни была нелпа и, можетъ быть, даже опасна идея, высказываемая губернаторомъ, онъ обязательно восхищался ею и только объ одномъ заботился: если идею нужно было приводить въ исполненіе, чтобы была резолюція, или приказаніе, или вообще какой-нибудь бумажный слдъ, чтобы отвтственность падала не на него, а на губернатора.

Онъ и теперь — только въ первый моментъ съ подозрительнымъ изумленіемъ взглянулъ на Платона, котораго очень хорошо зналъ, такъ какъ былъ знакомъ съ Платономъ Ивановичемъ, когда тотъ былъ еще здоровъ и занималъ постъ бухгалтера.

Но когда губернаторъ, при помощи Карпатова, изложилъ ему сущность дла, онъ сейчасъ же воспринялъ и началъ восхищаться. А сумму? Разумется, суммы всегда найдутся. Мало ли есть такихъ, болтающихся безъ всякаго дла, съ разными неосуществленными назначеніями, или, напримръ, такъ называемыя, переходящія суммы! Ихъ надо только поймать на дорог и не дать имъ перейти, а направить въ другое мсто. Вся суть только въ наименованіи, а его превосходительство, господинъ губернаторъ, можетъ дать, какое ему угодно, наименованіе.

И было ршено, что Карпатовъ, Херувимовъ и Платонъ Плутановъ составятъ нкое тайное тріо и будутъ дйствовать. Губернаторъ же, по докладамъ Херувимова, будетъ давать санкцію.

Такимъ образомъ здсь, въ тотъ знаменательный день, былъ заложенъ фундаментъ того порядка и благополучія, которыми впослдствіи суждено было наслаждаться губернскому городу.

Херувимовъ отправился внизъ, какъ ни въ чемъ ни бывало, управлять своей канцеляріей, Карпатовъ похалъ къ себ, а Платону было рекомендовано пройти не черезъ главный подъздъ, а черезъ дворъ, что онъ и сдлалъ.

Но было условлено, что вечеромъ они соберутся въ квартир Карпатова и будутъ ‘пить чай’.

Губернаторъ же воспрянулъ духомъ. Еще ничего не случилось, но онъ уже, почуялъ, что, такъ или иначе, и какъ бы тамъ въ Петербург ни смотрли на дло, а тутъ строится мостъ къ старымъ мропріятіямъ, къ которымъ онъ привыкъ, съ которыми сжился, и при помощи которыхъ была укрплена его губернаторская карьера. Вн этихъ мръ онъ чувствовалъ себя безпомощнымъ.

Попробовалъ онъ, было, сунуться и туда, и сюда, говорилъ даже увщательныя рчи, но слова его не годились, это были мертвыя слова, за которыми не чувствовалось души, и ничего не вышло.

И теперь онъ предвкушалъ, и глаза его горли, какъ у, проголодавшагося человка, когда онъ слышитъ запахъ предстоящаго ему сытнаго и вкуснаго обда.

Въ этотъ день его не узнавали. Онъ пріободрился, помолодлъ, ноги его ступали твердо, и вс думали:— ‘съ чего это онъ вдругъ’?

Но это была тайна. Никто не долженъ былъ узнать о причин его оживленія.

IX.

Въ тотъ знаменательный день, въ вечерній часъ, въ казенной квартир полиціймейстера Карпатова, при полицейскомъ управленіи, въ маленькомъ кабинет засдали трое. Хотя окна изъ кабинета выходили на полицейскій дворъ, а квартира помщалась во второмъ этаж, но тайна собесдованія такъ была опасна и настолько государственна, что были не только спущены занавски, и закрыты ставни, а и двери плотно затворены.

Передъ тріумвиратомъ стояли стаканы съ чаемъ, который давно простылъ и не возобновлялся по той причин, что горничной былъ строгій приказъ отнюдь не входить въ кабинетъ.

Каждый изъ участниковъ совщанія являлъ собою своеобразную фигуру, въ зависимости отъ его темперамента и той роли, какая предназначалась ему въ прядущихъ событіяхъ.

Херувимовъ сидлъ на диван, углубившись въ него до самой высокой спинки, причемъ коротенькія ноги его, положенныя одна на другую, полностью помщались на диван, а широкій, коренастый корпусъ въ вольной поз оперся о мягкую подушку. Въ лвой рук онъ держалъ ‘неугасимую папиросу’, а правой часто гладилъ свою длинную бороду, отъ подбородка до нижняго края, и всякій разъ приподымалъ конецъ ея тремя пальцами и вглядывался въ него сквозь свои синія очки, съ такимъ видомъ, какъ будто сомнвался въ существованіи своей бороды и очень доволенъ, что его сомннія не оправдались.

Говорилъ онъ спокойно, разсудительно, взвшивая каждое слово, а взвсивъ, клалъ его какъ разъ на надлежащее мсто.

Всмъ своимъ видомъ онъ какъ бы говорилъ: я, собственно, тутъ не заинтересованъ. Я только наполняю желаніе его превосходительства. Но я человкъ опытный и оборотливый и готовъ приложить къ сему длу сокровища своего ума.

Совершенную противоположность Херувимову представлялъ собой Карпатовъ. Полицейскій темпераментъ, въ продолженіе многихъ дней сдерживаемый столь неожиданно обуявшимъ губернатора стремленіемъ къ законности, видимо, распиралъ его, рвался наружу. Дятельная натура его жаждала мропріятій, возможность которыхъ, казавшаяся уже навки похороненной, вдругъ засіяла на горизонт, какъ нкая вновь загорвшаяся звзда.

И онъ не могъ усидть на мст, а все вскакивалъ и пытался шагать, но, такъ какъ, по причин его длинныхъ ногъ и малыхъ размровъ комнаты, пространства для шаганія не оказывалось, то онъ топтался на мст.

Щеки его покрылись огненнымъ румянцемъ, глаза горли, а кулаки отъ избытка силъ сами собою сжимались.

Разсуждать онъ предоставлялъ Херувимову, а самъ только ахалъ да восклицалъ, да пускалъ въ ходъ разныя междометія.

— Превосходно! Удивительно! Нтъ, прямо восхитительно это выйдетъ. Такъ вы, Платонъ Платоновичъ, беретесь? И носильщиковъ, и мясниковъ, и этихъ самыхъ, которые за базарными будками отъ полиціи прячутся? а?

А Платонъ Платоновичъ Плутановъ, какъ-то фигурно скрестивъ ноги и выпятивъ впередъ богатырскую грудь, стоялъ съ видомъ незыблемости около стны, заложивъ за спину руки. Онъ уже совсмъ свыкся съ новымъ положеніемъ и нисколько не стснялся даже присутствія Херувимова, борода котораго и особенно непроницаемо-синія очки въ первыя минуты нсколько подавляли его. Что же касается Карпатова, то онъ теперь обращался съ нимъ просто за панибрата.

Все это случилось посл того, какъ губернаторъ склонился на сторону его изобртенія, и дло приняло почти офиціальный ходъ.

— А, разумется, берусь. Что-жъ тутъ труднаго?— отвчалъ онъ съ такой увренностью, какъ будто такихъ длъ онъ надлалъ въ своей жизни ни всть сколько, и ему была доподлинно извстна вся ихъ тайная механика.

— Сколько же вы, Платонъ Платоновичъ, полагаете, на первое время понадобится денегъ?— солидно спрашивалъ Херувимовъ.

— Денегъ? А денегъ понадобится сколько угодно…

— Сколько угодно? Это довольно неопредленная цифра.

— А какъ же ее опредлить? Смотря, сколько народу наберется, да и какой народъ. Каждому ткни, ужъ безъ того никакъ… Мясники, положимъ, не возьмутъ. Они народъ сытый, притомъ и такъ, можно оказать, рвутся въ драку. А прочихъ надобно расположить… И, само собою, смотря по человку — одному двугривеннаго довольно, а другой, можетъ, и трешницей пренебрегетъ.

— А насчетъ отчетности какъ думаете установить, Платонъ Платоновичъ?

— Отчетность? Это чтобы росписки? Невозможно. Никто не дастъ…

— Та-акъ… Стало быть, въ безконтрольное ваше распоряженіе?

— Не иначе!— подтвердилъ Платонъ:— какія тутъ могутъ быть контроля? Получилъ сумму, роздалъ, ну, такъ и говорю: роздалъ, молъ, пожалуйте еще,— а не хотите, не жалуйте, какъ угодно.

— А понятно!— подтвердилъ совершенно ошалвшій Карпатовъ:— тутъ ужъ денегъ жалть нечего. Потому дло запущенное, надобно спасать положеніе.

— Я не жалю. Не мои!— оказалъ Херувимовъ.— Мое дло — оборотъ придумать, а ассигновки будутъ писаться на основаніи резолюцій его превосходительства. У меня все основано на резолюціяхъ, я, знаете, безъ резолюцій ни шагу.

— А прежде всего надобно мн на обмундировку выдать. Въ этакомъ вид невозможно и къ длу приступать, убжденно промолвилъ Платонъ.

— Н-да… Обмундировочка у васъ того, запущена,— замтилъ Херувимовъ и, нсколько приподнявшись и вытянувъ впередъ шею, заглянулъ внизъ, на брюки и сапоги Плутанова:— рублей тридцать?

— Можно и за тридцать, ежели дрянь, которая въ три дня расползется, а настояще и шестьдесятъ не много.

— Вы полагаете?

— А съ шубой, какъ теперь подходитъ зима, и вс сто.

— И не жалко,— сказалъ Карпатовъ, ршительно съ восхищеніемъ глядя на Платона:— главное — времени не терять. Ей-Богу, Матвй Назаровичъ, что вы торгуетесь? Да я изъ своихъ полицейскихъ остатковъ готовъ, ежели нужно… Право!… Не были вы въ моей шкур… Когда этотъ сбродъ къ губернаторскому дому подступалъ, еслибъ моя воля, шурнулъ бы я ихъ такъ, что они и родителей своихъ не узнали бы… Ну, а на его превосходительство затменіе нашло… Новыя, говоритъ, права даны… Свобода собраній… а? Самоопредленіе… Вотъ они и самоопредлились такъ, что теперь и не знаешь, городъ это или военный лагерь, или республика какая-то. А тутъ идея, Матвй Назарычъ! Потрясательная!

Собесдованіе кончилось посл полуночи, но выработанныя на немъ мры остались въ глубочайшей тайн.

На другой день, какъ только губернаторъ открылъ глаза, ужъ у него надъ ушами прозвучали имена Карпатова и Херувимова, вмст ожидавшихъ въ пріемной. И губернаторъ принималъ ихъ въ халат и туфляхъ.

Херувимовъ сдлалъ докладъ и преподнесъ для подписи, что слдовало.

Потомъ Карпатовъ съ ликующимъ лицомъ мчался въ своей пролетк въ полицейское управленіе, гд уже ждалъ его Платонъ. А черезъ полчаса посл этого видли Платона Плутанова направляющимся къ мстности, которая носила названіе ‘Татарва’.

Должно быть, тамъ когда-нибудь жили или торговали татары, но теперь этой народности въ город вовсе не было, а въ томъ мст тянулся рядъ деревянныхъ, одна къ другой прилпившихся, утлыхъ и низенькихъ будокъ, въ которыхъ торговали готовыми платьями.

Когда обыватель проходилъ мимо этихъ будокъ, изъ нихъ выскакивали приказчики, набрасывались на него, хватали за руки и, стараясь затащить каждый въ свою лавочку, готовы были разорвать его на части, каковое дйствіе называлось ‘зазывать покупателей’.

Товаръ тутъ былъ гуртовой, сшитый на одну мрку, безъ всякой заботы о фасон, требованіяхъ моды и т. п. несерьезныхъ вещахъ. А цны запрашивались просто дикія, ничмъ необъяснимыя. Но обыватели къ этому привыкли, нисколько не удивлялись, а когда съ нихъ спрашивали двадцать рублей, они предлагали полтинникъ и сходились на рубл съ четвертакомъ.

Вотъ сюда-то и направилъ свои стопы Платонъ, зажавъ въ кулак нсколько кредитокъ, выданныхъ ему Карпатовымъ на обмундировку. Кулакъ, впрочемъ, изъ осторожности, онъ засунулъ въ карманъ брюкъ.

Погода стояла осенняя, прохладная, но до настоящихъ зимнихъ холодовъ еще было далеко. Солнце пряталось за срыми облаками. На перекресткахъ улицъ, откуда-то изъ-за угла, какъ разбойникъ, поджидавшій добычу, вырывался холодный втеръ, подымалъ кучу пыли и несъ ее по площади.

Когда Платонъ вступилъ на площадь, именуемую ‘Татарва’, и сталъ шатать мимо платяныхъ лавчонокъ, можно было замтить странное явленіе. Приказчики, заслышавъ громкіе шаги на панели, выскакивали изъ лавчонокъ, но тутъ же на порог и останавливались и какъ бы замирали подъ снію висвшихъ надъ дверями и по бокамъ ихъ, ради рекламы, и развваемыхъ втромъ пиджаковъ, жилетовъ и брюкъ.

Такъ деревенскія собаки, заслышавъ гулъ колесъ подъзжающаго къ воротамъ воза, съ свирпымъ лаемъ вылетаютъ изъ воротъ, съ явнымъ намреніемъ всякаго, попавшагося на зубы, разорвать въ клочья, но, увидвъ, что на возу сидитъ знакомый, мгновенно успокаиваются и, съ видомъ разочарованія, отходятъ прочь.

Тутъ, впрочемъ, психологія была другая. Приказчики, увидвъ человка въ столь заношенной и рваной одежд, сразу же ршали, что человкъ, до такой степени запустившій свою наружность, хотя и очень нуждается въ новомъ плать, все же не можетъ быть покупателемъ. Кром того, многіе сейчасъ же узнали Платона Плутанова, поэтому они тотчасъ же ршили не тратить понапрасну энергіи и словъ.

Но они были жестоко наказаны, когда Платонъ, выбравъ лавку, показавшуюся ему самой солидной, и тамъ, досыта наторговавшись и примривъ на себя все, что только было можно, вышелъ, наконецъ, оттуда въ совершенно обновленномъ вид: въ новыхъ брюкахъ, жилет и пиджак и сверхъ ихъ еще въ зимнемъ пальто, и вс понимали, что вещи эти были высокаго качества, и, если только торговцу не удалось черезъ-чуръ обмануть покупателя, обошлись ему рублей въ сорокъ,— кушъ, какой рдко удавалось сорвать съ покупателя Татарв.

Отсюда Платонъ направился въ магазинъ обуви и вышелъ оттуда въ новыхъ сапогахъ съ высокими, блестящими голенищами, въ которыя онъ всучилъ штаны, очевидно, ради того, чтобы видны были не только передки и задники сапогъ, но и голенища.

Посл такого всесторонняго преображенія, онъ — ужъ это само собою ясно — не могъ довольствоваться такимъ прикрытіемъ головы, какъ фуражка, и купилъ черную шляпу пирогомъ, съ необыкновенно широкими полями и, наконецъ, для полнаго вооруженія, прихватилъ толстую палку съ крючковатой ручкой.

Былъ уже четвертый часъ, когда Платонъ Плутановъ, покончивъ съ первымъ и несомннно самымъ важнымъ номеромъ своей программы, приблизился къ дому, гд жила его семья, и гд привыкли видть его оборваннымъ и грязнымъ.

Трудно даже и вообразить себ то впечатлніе, какое произвело въ родномъ дом Платона появленіе его въ столь преображенномъ вид. Это была настоящая катастрофа.

Вс уже сидли за столомъ и ли супъ. Въ растворенную дверь видно было, что въ переднюю кто-то вошелъ. Въ дом уже привыкли къ отсутствію Платона, поэтому и не ждали его.

И когда увидли издали человка въ совершенно приличномъ пальто, въ черной шляп, въ высокихъ сапогахъ, съ палкой въ рук, то подумали, что это посторонній человкъ, явившійся по длу. Марья Федоровна даже приподнялась, чтобы выйти въ переднюю и спросить: что нужно?

Но вошедшій снялъ пальто и чрезвычайно увреннымъ движеніемъ пристроилъ его на вшалк, положилъ на столикъ шляпу, пригладилъ передъ зеркаломъ волосы и вообще продлалъ все то, что постороннему, первый разъ пришедшему въ домъ, было не къ лицу, а затмъ повернулся къ столовой и вышелъ.

И тогда всмъ стало ясно, что это никто иной, какъ Платонъ.

— Платоша?— съ выраженіемъ паническаго недоумнія произнесла Марья Федоровна.

— Я и есть!— нарочито сгущеннымъ басомъ отвтилъ Платонъ:— извините, опоздалъ немного. Но ничего, я догоню.

И какъ будто не произошло ничего необыкновеннаго, онъ слъ за столъ, на свое обычное мсто.

— Но что же это за маскарадъ?— спросилъ Орестъ, оглядывая его новыя блестящія одежды.

— Какой маскарадъ? Разв мн нельзя быть прилично одтымъ?

— Безъ сомннія, можно, но для этого надо имть деньги.

— А почему же ты думаешь, что у меня не можетъ быть денегъ?

— Потому что деньги нужно заработать?

— Я и заработалъ…

— Чмъ это?

— Чмъ? А вотъ чмъ…

И Платонъ съ гордостью указалъ на свою голову. Этому, конечно, никто не поврилъ. Орестъ только сдвинулъ плечами и презрительно замолчалъ, а Марья Федоровна посмотрла на мужа тревожнымъ взглядомъ, какъ-бы спрашивая: ‘Боже мой, не стянулъ ли опять что-нибудь?’ То же самое подумали Валерій и Лиза.

Однако, никто не высказалъ этой мысли вслухъ, ли молча, и это-то и было непріятно Платону. Это его раздражало. Онъ находилъ, что пріобрлъ право быть предметомъ разговора.

— Да-съ заработалъ,— видимо вызывая, сказалъ онъ:— и не только это, а еще и деньги въ карман водятся… А потомъ будетъ еще больше… Да вы погодите,— все больше раскачивался Платонъ, видя, что слова его не производятъ надлежащаго дйствія,— мн, можетъ быть, люди еще въ ножки будутъ кланяться. Я еще такое покажу, чего и не бывало.

— Что ты такое покажешь, Платоша?— видимо стараясь примирить всхъ съ расходившимся Платономъ, сказала Марья Федоровна.— Ужъ лучше лъ-бы, да молчалъ.

— Что покажу? А вотъ, какъ всхъ этихъ крикуновъ переловимъ да посадимъ въ кутузку…

— Какихъ крикуновъ? О комъ ты говоришь?— спросилъ Орестъ.

— Какихъ? А вотъ этихъ самыхъ ‘товарищей’, за ихнее разное ‘самоопредленіе’ и прочія подобныя свободы…

— Что-о?— произнесъ Валерій и, вскочивъ съ мста, бросилъ свою салфетку на столъ.— Да ты разв не понимаешь, Орестъ, что онъ поступилъ въ шпіоны, и за это ему деньги дали?… Безобразіе! Подлость!

— Ну, ну, ты, молокососъ, ты не очень-то. А то я тебя соскребу. Въ шпіоны? Зачмъ въ шпіоны? Я почище шпіоновъ выдумалъ штуку. Вотъ только языкъ у меня связанъ, не могу объяснить, но вы увидите. Вотъ, увидите! Вы, мамаша, не безпокойтесь, денегъ будетъ, сколько угодно…

Марья Федоровна растерянно смотрла то на сына, то на мужа, то на дочь. Она не понимала, въ чемъ дло, но смутно чувствовала, что назрваетъ какой-то неустранимый ураганъ, который вотъ-вотъ, сію минуту долженъ разразиться. Это и началось съ Ореста.— Я, господа, политикой не занимаюсь, сказалъ онъ, замтно очень взволнованный, но все-таки, все-таки… Чтобы членъ нашего семейства что-то такое длалъ въ полиціи и за это получалъ деньги, это недопустимо.

— Недопустимо? Ты слишкомъ мягко выражаешься, Орестъ,— вдругъ, вся раскраснвшись, громко воскликнула Лиза, отъ которой никто этого не ожидалъ.— По-моему, это подлость, и Платоша негодяй и подлецъ!..

— Что такое? Что ты сказала, скверная двчонка?— вопросилъ Платонъ, поднявшись во весь свой гигантскій ростъ.— Нтъ, ты только повтори, ты только посмй повторить!.

— Я раздляю мнніе Лизы,— крикнулъ Валерій,— и заявляю: если Платонъ сейчасъ же не уйдетъ изъ дома, то я уйду и буду хоть на улиц ночевать. Не могу я жить подъ одной крышей съ подлецомъ и предателемъ.

— Ахъ, такъ? Вотъ что? И вы, мамаша, позволяете? И папаша слушаетъ и ничего? Ну, хорошо. Такъ я же вамъ покажу, вы меня узнаете. Ты, Валшка, первый узнаешь, а Лизка вторая.

Но тутъ вс невольно обратили вниманіе на Платона Ивановича, который съ краснымъ, напряженнымъ лицомъ, схватившись обими руками за ручки кресла, силился привстать. Марья Федоровна подбжала къ нему и замахала на него обими руками.

— Боже мой! Успокойся, Платонъ, теб вредно…

Но Платонъ Ивановичъ не хотлъ успокоиться… Ему таки удалось чуть-чуть приподняться. Онъ вытянулъ впередъ шею, и, тряся головой по направленію къ Платош, сдавленнымъ, задыхающимся голосомъ произнесъ:

— Ввонъ.. ввонъ… паскудникъ…

И посл этого, грузно опустившись въ кресло, откинулся на его высокую опинку и замеръ. Къ нему бросился Орестъ и далъ ему выпить воды. Марья Федоровна гладила его лобъ, терла виски, младшія дти оставались неподвижны, съ блдными лицами, съ горящими глазами.

А Платонъ, очевидно, сраженный внезапнымъ крикомъ отца, не осмлился громко огрызнуться, а только подъ носъ себ проворчалъ:— ладно… вонъ, такъ вонъ. А только, ежели такъ,— даромъ это не пройдетъ.

И въ то время, какъ происходила тревожная возня около Платона Ивановича, онъ грузно шагнулъ въ переднюю, схватилъ съ вшалки пальто и накинулъ его себ на плечи, свирпымъ жестомъ напялилъ на голову шляпу, взялъ палку и вышелъ изъ квартиры, неистово хлопнувъ дверью.

И только посл его ухода въ дом почувствовалось нкоторое облегченіе. Платону Ивановичу благополучно сошла съ рукъ его неосторожная выходка, онъ только долго оставался безъ движенія, держа въ своей рук руку Марьи Федоровны и тихонько пожимая ее. Потомъ онъ заплакалъ и попросилъ, чтобъ его увезли въ спальню.

Это и было роковымъ событіемъ, пост котораго Платонъ приступилъ къ осуществленію своего знаменитаго изобртенія. Очень можетъ быть, что если бы этого не случилось, онъ, увидвъ себя прилично одтымъ ‘на губернаторскій счетъ’ и потшившись нкоторое время звенвшей въ его карман монетой, этимъ и ограничился бы. Но теперь онъ почувствовалъ себя изгнаннымъ изъ родного дома, и при томъ, какъ онъ былъ совершенно увренъ, несправедливо. Къ обид, полученной имъ въ аудиторіи, гд его обошли избраніемъ, прибавилась еще эта обида, уже настоящая, кровная. Вдь онъ собирался возвысить свое семейство и даже до извстной степени стать кормильцемъ его. У него были добрыя намренія.

И вдругъ такое оскорбленіе. Мальчишка-братъ назвалъ его подлецомъ, а родной отецъ, вмсто того, чтобы заступиться за него и надрать мальчишк уши, выгналъ его самого изъ дома. Тутъ ужъ у него закипла нешуточная злоба, и т, для кого онъ собирался стать кормильцемъ, сдлались его злйшими врагами.

‘Я вамъ покажу, я покажу’…— говорилъ онъ, сжимая кулаки, и именно для того, чтобы показать имъ, онъ и принялся за дло безотлагательно.

Началъ онъ съ мясниковъ. Прямо пошелъ въ мясной рядъ, гд помщались мясныя лавки, и зашелъ въ первую попавшуюся. Часъ былъ удобный, когда мясо никто изъ обывателей уже не покупалъ, и торговцы сидли за стойками, дремали и попивали жидкій чай, наливая его изъ жестяного чайника.

Появленіе его въ лавк сперва вызвало недоразумніе. Его не узнали. Привыкли видть оборваннымъ и грязнымъ, а тутъ прямо какой-то купецъ — въ приличномъ пальто съ барашковымъ воротникомъ, въ блестящихъ высокихъ сапогахъ ‘бутылками’, въ шляп и съ палкой. Думали, покупатель, и съ почтительной готовностью повскакали съ мстъ.

Но вдругъ узнали, и произошла паника. Три огромныхъ молодца съ красными мордами, съ грозными ножами за поясомъ, увидвъ своего губителя, собрались уже пуститься въ бгство, но Платонъ остановилъ ихъ.

— Чего испугались? Совсмъ не за тмъ пришелъ, а дло есть. Ну-ка, нтъ ли тутъ отдльной комнатки? Да хозяина кликните. А можетъ, еще изъ сосдней лавки кто придетъ.

Нашлась отдльная комната, отыскался и хозяинъ, и охотниковъ изъ сосднихъ мясныхъ набралось съ дюжину. И Платонъ повелъ рчь.

— Только слышите: по городу про это не трубить, а только товарищамъ, которые благомыслящіе, тихонько оказать, да столковаться. Народъ вы здоровый, вс какъ на подборъ. Что вы имъ въ зубы смотрите? Оно, положимъ, и моей тутъ вины было немало, да только теперь я это бросилъ, и ужъ ежели кулаки свои пущу въ ходъ, такъ они же первые ихъ и отвдаютъ… А, конечно, какъ вы по-одиночк дйствуете, такъ шатаетесь зря, то васъ и одолваютъ, а вы соберитесь да составьте общество, или тамъ какъ-нибудь… А начальство вамъ казенное вооруженіе дастъ,— каждому по револьверу. Такъ тогда они къ вамъ и не подступятся. Я вдь знаю ихъ, народъ они жидкій, только на слова мастера, а какъ до дла…

— А что-же длать?— спросили мясники, недостаточно усвоившіе сущность предлагаемаго имъ воинственнаго предпріятія.

— Какъ что? Защищать отечество…

— Отечество? А кто же противъ него идетъ?

— Кто идетъ? А вотъ они, эти самые… Свободъ тамъ какихъ-то навыдумали… Комитеты разные… Начальство знать не хотятъ. А какъ же безъ начальства, когда начальство-то и есть наше отечество? Поняли?

— Какъ не понять? Понимаемъ… Начальство, извстно…

— Ну, вотъ. А вы, можетъ, думаете, я отъ себя самого? Такъ нтъ-же, прямо отъ Карпатова. А вчерашняго дня у губернатора былъ. И все это оттуда и идетъ.

— Неужто у губернатора были, Платонъ Платоновичъ?— видимо оживившись, заговорили мясники.

— А разв не видите?— сказалъ Платонъ, указывая на свое пальто, пиджакъ и сапоги:— отъ кого же это? Все оттуда, прямо на казенный счетъ. Такъ и сказали: иди, говорятъ, Платонъ Платоновичъ, и ободряй народъ, который благомыслящій, а мы, въ случа надобности, можемъ и войско пустить въ ходъ.

— Хорошее дло задумали,— сказалъ хозяинъ-мясникъ, который давно уже удивлялся, почему рабочіе мясники до сихъ поръ не предъявляютъ своихъ правъ, и ежечасно боялся этого.— Хорошее дло! Я, примрно, ежели начальство пожелаетъ, могу на дюжину этихъ самыхъ револьверовъ сумму доставить… Для отечества не жаль.

— Само собою, ежели отечество… мы готовы!

— Сумму, говоришь? Такъ что-жъ, это отлично. Ты ее прямо и неси Карпатову. Онъ возьметъ.

— Да ужъ возьметъ… За этимъ не станетъ. Всегда беретъ.

Потомъ пошли подробности. Платонъ сообщилъ мясникамъ, что они будутъ далеко не одни, а что народу благомыслящаго соберется пропасть. Каждый изъ присутствовавшихъ взялъ на себя обязанность уговорить, по крайней мр, пару своихъ товарищей изъ другихъ лавокъ, а хозяинъ взялся перетолковать съ хозяевами вообще и насчетъ суммъ.

Главное, что понравилось имъ въ этомъ дл, это то, что была указана дорога прямо къ Карпатову. Какъ ни краснорчивъ былъ Платонъ Плутановъ, какъ ни импонировали его новое пальто и сапоги бутылками, а все же таки онъ былъ Платонъ Плутановъ, извстный въ город бездльникъ и плутъ, и довряться ему нужно было съ опаской. Но Карпатовъ — это совсмъ другое дло. Карпатовъ, это — фирма. Онъ, конечно, бралъ, ого, еще какъ, но за дло. Ему то можно было довриться.

И когда было произнесено это имя, мясниковъ охватило воодушевленіе. Они готовы были выбжать на улицу, подбрасывать кверху шапки, орать и, набрасываясь на каждаго встрчнаго, избивать его до полумертва, но этому помшала необходимость сохранять тайну.

Было условлено, что они получатъ прямо отъ Карпатова изъ полицейскаго управленія точныя указанія, когда и гд собраться для окончательнаго завершенія дла.

Дальнйшая организаціонная работа Платона Плутанова совершалась гораздо проще и почти уже безъ рчей. Онъ отправился къ желзнодорожному вокзалу, гд носильщики все еще оставались безъ заработка. Видъ у нихъ былъ унылый, животы подведены до послдней степени.

— Братцы,— сказалъ имъ Платонъ,— желаете получить по полтиннику?

— Господи! Вотъ благодтель! Какъ же не желаемъ? Да при ныншнихъ обстоятельствахъ нашъ братъ за полтинникъ душу продастъ.

— Ну, вотъ и ладно. Приходите туда-то. Тамъ и получите. И потомъ еще дадутъ. Ужъ не оставятъ. Только, извстно, отъ васъ за это потребуется малая служба.

— Да хоть и не малая… Съ голоду мремъ, такъ понятно, животъ положить готовы… А вы, господинъ, отъ кого же будете?

— Я то? Да считайте — такъ, что отъ самого губернатора.

— О-о!

— Ну, вотъ то-то и есть. Начальство снисходитъ къ бдственному вашему состоянію. Поняли? Такъ вотъ и приходите…

— И по полтиннику взаправду будетъ?

— То-есть, каждому прямо въ руки настоящій живой полтинникъ будетъ данъ.

— Отъ начальства?

— Да ужъ тамъ отъ кого бы ни было. Вдь главное, чтобы полтинникъ былъ.

— Врно. Это главное.

Отсюда Платонъ отправился на пароходную пристань, а вечеромъ, когда стемнло, пошелъ на базарную площадь.

И только часовъ въ десять вечера, онъ, порядочно усталый и голодный, такъ какъ изъ родного дома выгнали его въ самомъ начал обда, явился къ Карпатову на квартиру.

— Ну, ваше высокородіе,— совсмъ по-дружески сказалъ онъ полиціймейстеру.— Надлалъ я нынче длъ! Народу сотни три завербовалъ. А будетъ еще больше. А только ужъ переночевать дозвольте у васъ, либо хоть въ полицейской части гд-нибудь. Родного крова лишенъ. Обруганъ и изгнанъ…

— Голубчикъ мой, Платонъ Платоновичъ,— воскликнулъ Карлатовъ, раскрывъ ему свои обширныя объятія,— да вы только дйствуйте, а насчетъ ночлега и тамъ всего прочаго… Да я спальню собственную готовъ вамъ предоставить. Вы у меня первйшій человкъ. Ну, садитесь же. Можетъ, пость, попить? Эй, кто-нибудь, тащи сюда състное и пьяное… Разсказывайте-же, Платонъ Платоновичъ, какъ и что!

Платонъ услся за столъ, лъ и пилъ Карлатовское угощеніе и разсказывалъ ему о своихъ сегодняшнихъ дяніяхъ, и Карпатовъ видлъ, что дло ведется правильнымъ ходомъ, и будетъ толкъ, и предвкушалъ этотъ толкъ и радостно потиралъ руки. Въ особенности, весело ему стало, когда Платонъ дошелъ до суммъ, которыя общали мясники принести къ нему самому, Карлатову.

— Такъ прямо ко мн и принесутъ? Это хорошо. Это вы отлично придумали, Платонъ Платоновичъ. Тутъ, знаете, и вамъ перепадетъ…— говорилъ онъ, дружески похлопывая Платона обими ладонями по колнкамъ.

XI.

У предводителя князя Чухломскаго собралось общество. Это былъ обыкновенный журфиксъ, но настроеніе хозяевъ и гостей нсколько отличалось отъ обычнаго. Нельзя было наблюдать бьющей черезъ край веселости, не раздавались легкія и подчасъ довольно мткія остроты вице-губернатора Завихратскаго, и не было слышно звонкаго смха.

Нельзя также сказать, чтобы настроеніе было тревожное или подавленное. Но у всхъ въ глазахъ стояло выраженіе изумленія и какъ бы непониманія. Словно на корабл: только что выла буря, швыряло его по волнамъ, грозя опасностью для жизни пассажировъ, и вдругъ стихло такъ внезапно и мгновенно, что никто не знаетъ — благодарить ли судьбу за спасеніе или ждать уже окончательной неминуемой гибели.

Въ особенности вице-губернаторъ Завихратскій былъ непохожъ на себя. Разговорчивый, язвительный, всегда старавшійся быть занимательнымъ, чтобы владть общимъ вниманіемъ, что ему вполн удавалось, онъ былъ молчаливъ и даже казался нсколько сконфуженнымъ. Обыкновенно предметомъ его язвительныхъ выходокъ бывалъ губернаторъ, правда, никогда не называемый, но всегда очевидный. Общество, представлявшее собой губернскія сливки, не особенно высокаго качества, принимало это съ удовольствіемъ отчасти потому, что губернаторъ являлся въ губерніи высшимъ начальствомъ, которое всегда пріятно пощипать, главнымъ же образомъ потому, что онъ, какъ вс думали, безъ достаточныхъ основаній, держалъ себя по отношенію къ мстному обществу черезчуръ величественно, признавая для себя подходящимъ кругомъ лишь предводителя да еще двухъ-трехъ высшихъ чиновниковъ, остальное же общество игнорировалъ.

И когда вице-губернаторъ Завихратскій въ печальные дни внутренняго замшательства въ город, со свойственнымъ ему сарказмомъ изображалъ потерявшаго голову губернатора въ смшномъ вид, вс апплодировали ему и чувствовали себя членами его партіи.

Что же касается предводителя, князя Чухломскаго, то онъ съ минуты на минуту ждалъ окончательнаго паденія губернатора, что почти наврное было бы сопряжено съ назначеніемъ его самого на этотъ постъ. Поэтому неудачи губернатора радовали все общество,— и чмъ хуже шли дла въ город, тмъ веселе было на журфиксахъ у предводителя.

И вдругъ на этомъ журфикс стало скучно. Главныя дйствующія лица словно завяли, общій разговоръ не клеился, и у гостей предводителя явилась потребность отзывать другъ друга въ сторонку или собираться по угламъ маленькими группами, и разговаривать въ полголоса. И разговоры эти были все какіе-то вопросительные.

— Да въ чемъ же дло? Да какъ же это случилось?— спрашивали одни:— нтъ, въ самомъ дл, вдь это же прямо чудо какое-то: человкъ потерялъ голову, и вдругъ словно вмсто одной у него выросло разомъ дв.

— Да откуда же онъ взялся, этотъ спаситель,— если не отечества, то нашего города?— спрашивали другіе, преимущественно дамы, которыя, какъ извстно, во всемъ ищутъ прежде всего героя,— говорятъ, онъ богатырскаго сложенія… А скажите, правда, будто онъ сидлъ въ тюрьм? Конечно, за убжденія… Теперь это принято. Вдь онъ прежде былъ революціонеръ, а теперь образумился?..

— Да въ чемъ же дло, наконецъ?— прямо вопіяли третьи,— объясните же. Неужели никто не можетъ объяснить?

И ужъ прямо обращались къ предводителю и къ вице-губернатору, которые, какъ представители власти, не могли не знать причинъ и обстоятельствъ необыкновенныхъ перемнъ, происшедшихъ въ город. Но представители власти только кисло и явно неискренно усмхались, пожимали плечами и сквозь зубы произносили.

— Почемъ же намъ знать? Насъ не спрашивали. Обратитесь къ его превосходительству, начальнику губерніи, или еще лучше — къ его наперснику, полиціймейстеру Карпатову.

Въ этомъ послднемъ замчаніи не трудно было даже невооруженнымъ глазомъ усмотрть ядъ по поводу того, что губернаторъ, минуя ближайшихъ своихъ сотрудниковъ, оказываетъ довріе полиціймейстеру.

И вдругъ произошло нчто изумительное. Подобно измученнымъ жаждой путникамъ въ африканской пустын, бросающимся къ прохладному ручью, завидвъ его издали, вс ринулись къ двери, въ которой появилась величественная фигура Карпатова. Онъ былъ въ форм, и на груди его красовались медали и кресты, свидтельствовавшіе о томъ, что онъ не только усердно проходилъ службу, но и совершилъ подвиги.

И такъ какъ онъ явился сюда въ качеств простого гостя, то усиленно искалъ глазами хозяевъ, чтобы поздороваться съ ними. Но усилія его были напрасны. Предводитель и его жена находились въ другомъ конц комнаты, и, чтобы дойти до нихъ, ему нужно было прорваться сквозь цлую стну, образовавшуюся изъ мужчинъ и дамъ, которые обступили его и забросали вопросами.

— Господа, господа, позвольте мн прежде всего привтствовать княгиню и князя, а затмъ я весь къ вашимъ услугамъ,— звучнымъ басистымъ и насквозь пропитаннымъ какой-то побдоносной увренностью голосомъ отчеканилъ полиціймейстеръ.

Да, это былъ не тотъ Карпатовъ — огорченный, подавленный, растерянный и полный сомннія — какимъ онъ еще недавно приходилъ къ вице-губернатору съ цлью отвести душу. То было въ дни всеобщаго затменія, когда, казалось, земля разверзлась подъ ногами, и пошатнулась даже такая твердыня, какъ Карпатовъ. Теперь онъ не шатался, ступалъ такъ твердо, какъ человкъ, увренный, что подъ ногами у него гранитъ, да и въ лиц его прямо сіяла побда.

— Ну-те, ну-те. Разсказывайте же, какъ все это случилось. Кто онъ, этотъ таинственный Плутановъ, Орлеанская два нашего губернскаго города?— требовательно приставали къ нему, когда онъ, наконецъ, совершилъ долгъ вжливости и поздоровался съ хозяевами.

— Сейчасъ, сейчасъ, господа. Теперь, когда это уже совершившійся фактъ, можно разсказать все. Плутановъ… Ахъ, господа… Конечно, въ конц концовъ онъ самый обыкновенный человкъ, и отъ всхъ насъ онъ отличается только однимъ незначительнымъ обстоятельствомъ…

— Какимъ обстоятельствомъ?

— Да вотъ именно тмъ, что никому изъ насъ это не пришло въ голову, а ему пришло. Это, господа, все равно, какъ Колумбъ: тоже вдь былъ человкъ, какъ человкъ, и пилъ, и лъ, и спалъ, и все прочее производилъ, а вотъ никто не открылъ Америку, а онъ открылъ.

— А что же онъ открылъ, этотъ новый Колумбъ?

— А вотъ то и открылъ, что мы видимъ: въ город было возмущеніе, неповиновеніе властямъ, своевольство, остановились торговля и ремесла, зашаталась промышленность… А теперь все стало на свое мсто, и какъ будто ничего и не было. Приказчики вернулись къ своимъ хозяевамъ и торгуютъ. Рабочіе на фабрик мирно стоятъ за своими станками. Гимназисты и гимназистки зубрятъ и почитаютъ своихъ наставниковъ, и такъ дале, и тому подобное. И при томъ все это сдлалось само собою, безъ всякаго понужденія со стороны властей. Вотъ это и открылъ, какъ вы изволили выразиться, нашъ новый Колумбъ, Платонъ Платоновичъ Плутановъ.

— Но позвольте, — вдругъ не вытерплъ и возгласилъ вице-губернаторъ.— Вс т несомннныя блага, которыя вы перечислили, вернулись къ намъ, благодаря тому, что его превосходительство ршило, наконецъ, прибгнуть къ старому и испытанному средству — приглашенію военной силы… А, сколько мн извстно, этотъ Плутановъ никогда не состоялъ полководцемъ. И еслибъ это было сдлано въ самомъ начал, то никакихъ безпорядковъ и не было бы.

— Осмлюсь возразить Аркадію Владиміровичу, что оно какъ будто и такъ, а въ сущности и не такъ,— почтительно сказалъ полиціймейстеръ.

— Загадочно!

— Загадка простая-съ. Когда граждане, организуясь въ разныя общества и постановляя всякія тамъ резолюціи, клонящіяся къ ихъ выгод, мирно осуществляли дарованныя имъ права, приложеніе военной силы являлось бы нарушеніемъ закона, чего не могъ допуститъ его превосходительство, высшій въ губерніи представитель власти и блюститель закона. Не такъ ли? Хорошо-съ. Слдовательно, для законности употребленія военной силы долженъ былъ наступить моментъ нарушенія гражданами общественной тишины и порядка. Го онъ не наступалъ. Приказчики и ремесленники предъявили мирныя требованія хозяевамъ. Рабочіе на фабрик тоже самымъ мирнымъ образомъ отказались стать на работу, пока не будетъ увеличена плата, уменьшенъ рабочій день, и тому подобное. Гимназисты стеколъ не били и мирно остались дома и не пошли въ классъ, и прочее, и прочее. Все было мирно, и никакихъ нарушеній порядка. А вотъ проявился Плутановъ, и что же мы видимъ? Словно по мановенію волшебнаго жезла среди приказчиковъ и ремесденниковъ возникла партія порядка, ставшая за хозяевъ, и между ними и другими завязалась драка. Среди рабочихъ появился благоразумный элементъ, пожелавшій стать на работу — и опять же драка, и дло дошло до револьверовъ и ножей. Наиболе благонравные гимназисты и гимназистки отправились къ своему начальству и повергли къ стопамъ его слезное раскаяніе. Ихъ товарищи возмутились — и опять же драка, съ битьемъ стеколъ, и даже инспектору попало въ глазъ- Однимъ словомъ, междуусобіе-съ. И вотъ, тутъ его превосходительство, вынужденный крайними обстоятельствами — прошу замтить: вынужденный,— въ интересахъ охраненія порядка и спокойствія счелъ себя обязаннымъ,— замтьте: обязаннымъ — воспользоваться содйствіемъ военной силы и… Остальное ужъ вы знаете, господа.

Столь длинное и связное изложеніе обстоятельствъ стоило Карпатову, привыкшему кратко командовать чинами полиціи съ прибавленіемъ небольшого количества крпкихъ словъ — большихъ усилій, такъ что онъ даже вспотлъ и, вынувъ изъ кармана платокъ, усердно вытиралъ лобъ и шею. И тмъ трудне досталось ему это, что приходилось съ горячимъ убжденіемъ доказывать то самое, противъ чего онъ недавно еще самъ возмущался.

Не онъ ли въ дружескомъ разговор съ вице-губернаторомъ осуждалъ нершительность его превосходительства, ради соблюденія какой-то эфемерной законности, допустившаго гражданъ организоваться въ общества? Не у него ли въ самомъ начал чесались руки пустить въ аттаку по крайней мр хоть ввренный ему отрядъ городовыхъ?

Но онъ переубдился. Что же длать? Человку свойственно заблуждаться, и этого свойства не лишены даже полиціймейстеры. А теперь увидлъ, что губернаторъ былъ правъ, такъ именно и нужно было дйствовать, только съ поправкой, чтобы своевременно явился Плутановъ и принесъ на алтарь отечества свое открытіе.

Надо, однако, сказать, что главную суть его объясненія поняли очень немногіе. А т, которые поняли, просто раскрыли рты отъ изумленія, до какой степени это было просто. Дйствительно: Америка да и только, а Плутановъ Колумбъ.

Но, произнеся столь длинную и обстоятельную рчь, Карпатовъ далеко еще не исчерпалъ свою миссію. Дло въ томъ, что явился онъ на журфиксъ къ предводителю не совсмъ ужъ такъ спроста. Этому предшествовало получасовое собесдованіе его съ губернаторомъ въ послпріемное время.

Безъ сомннія, Карпатовъ имлъ свободный доступъ въ домъ князя Чухломскаго, но почти не пользовался этимъ правомъ, такъ какъ съ одной стороны считалъ себя слишкомъ мало свтскимъ человкомъ, съ другой же — былъ постоянно поглощенъ своими полицейскими обязанностями. Въ сущности, весь порядокъ въ город держался на немъ.

Явился же онъ на этотъ разъ въ качеств какъ бы глашатая той идеи, которая была разработана во время утренняго собесдованія у губернатора. И теперь, нсколько передохнувъ отъ первой рчи, онъ нашелъ своевременнымъ познакомить общество съ этой идеей.

— Господа,— сказалъ онъ, обращаясь къ гостямъ предводителя, любопытство которыхъ еще не успло остыть,— я имю сообщить вамъ нчто особенное и важное. Вы, конечно, изволите знать, что во всхъ слояхъ городского населенія отыскались благоразумные элементы, преданные порядку и… э-э…. такъ сказать, государственности. Многіе изъ нихъ, какъ, напримръ, купцы и владльцы фабрикъ, не ограничились однимъ сочувствіемъ, а принесли денежную жертву, безъ чего мы не имли бы возможности установитъ порядокъ. И только высшее сословіе города, такъ сказать, сливки мстнаго общества, до сихъ поръ ничмъ дятельнымъ себя не заявило. Прошу васъ, однако, правильно понять меня,— прибавилъ онъ, съ успокоительнымъ жестомъ, замтивъ, что упоминаніе о денежныхъ жертвахъ вызвало нкоторую тнь на лицахъ слушателей,— о какихъ бы то ни было матеріальныхъ ущербахъ не можетъ быть и рчи. Это годится для купцовъ и фабрикантовъ, отъ представителей же благороднаго сословія требуется лишь, такъ сказать, моральная поддержка, на которую могла бы опираться власть. Съ этой именно цлью учреждается общество, во глав котораго будетъ стоять, такъ сказать, естественная глава губерніи, его превосходительство господинъ губернаторъ, который не сомнвается въ томъ, что вс благомыслящіе люди, желающіе порядка, вступятъ въ ряды его членовъ. Завтра въ квартир его превосходительства въ восемь часовъ состоится первое собраніе, на которое я всхъ васъ приглашаю отъ имени хозяина, его превосходительства господина губернатора. Само собою разумется, что каждый изъ васъ, вернувшись домой, найдетъ у себя на стол офиціальное приглашеніе.

— А скажите,— съ нескрываемой ядовитостью спросилъ князь Чухломскій,— что же, въ числ почтенныхъ гостей его превосходительства будетъ и этотъ, этотъ вотъ… господинъ Плутановъ?

— Обязательно. Платонъ Платоновичъ Плутановъ сдлаетъ докладъ о дйствіяхъ, предпринятыхъ имъ съ цлью объединенія имъ благомыслящихъ гражданъ и предложитъ нкоторыя необходимыя мропріятія въ будущемъ.

Карпатовъ, утомленный собственнымъ краснорчіемъ, выпилъ предложенный ему стаканъ чаю, а затмъ, сославшись на свои полицейскія обязанности, требующія его присутствія, простился съ хозяевами.

Вотъ тутъ-то и началось свободное обсужденіе. Вице-губернаторъ и предводитель почему то были задты всей происшедшей исторіей. Можетъ быть, это происходило отъ того, что губернаторъ не пригласилъ ихъ для совщанія, не спросилъ ихъ мннія и вообще обошелся безъ нихъ и преподноситъ имъ уже какой-то готовый фактъ. Можетъ быть, каждый изъ нихъ чувствовалъ, что въ лиц Плутанова нарождается новая сила, которая призвана сыграть ршительную роль въ жизни города, и имъ невольно придется разступиться передъ этой силой и остаться въ тни.

Но рчи ихъ были исполнены яда. Особенно отличился вице-губернаторъ, который, съ свойственнымъ ему безпощаднымъ юморомъ, въ безнадежно комическомъ вид изобразилъ тріумвиратъ, состоящій изъ потерявшаго голову губернатора, никогда не имвшаго ее полиціймейстера и пенсіонера губернской тюрьмы Плутанова.

Тмъ не мене, на слдующій день, вице-губернаторъ Завихратскій и предводитель князь Чухломскій, каждый съ своей стороны и вовсе не сговариваясь, явились въ губернаторскій домъ на собраніе новаго общества за четверть часа раньше, когда не было еще ни одного изъ приглашенныхъ, и самъ губернаторъ еще докуривалъ у себя въ кабинет послобденную сигару.

И собраніе состоялось. Правда, огромный залъ губернаторской квартиры, въ которомъ происходили офиціальные пріемы въ праздничные дни, а также ежегодный балъ, даваемый губернаторомъ мстному обществу, оказался по своимъ размрамъ нсколько преувеличеннымъ помщеніемъ, такъ какъ благомыслящаго элемента явилось гораздо меньше, чмъ было поставлено стульевъ, но все же публики было достаточно.

Раньше другихъ явились владльцы магазиновъ въ гостиномъ двор и въ другихъ мстахъ — купцы въ длинныхъ черныхъ сюртукахъ, съ круглыми лицами, съ длинными бородами и съ скромностью, исполненной, однако же, достоинства, уступили передніе ряды чиновникамъ и мстной аристократіи, а сами заняли середину.

Посл нихъ пришли владльцы ремесленныхъ мастерскихъ, которые помстились позади купцовъ.

Дале явились неопредленнаго званія — въ ситцевыхъ рубахахъ на выпускъ, подпоясанныхъ цвтными шарфами, въ высокихъ сапогахъ, съ кучей волосъ на головахъ. У этихъ видъ былъ какой-то необыкновенно самоувренный. Увидвъ, что къ ихъ услугамъ оставлены задніе ряды стульевъ, они, смло и увренно стуча каблуками, пошли впередъ и разслись въ переднихъ рядахъ, среди чиновныхъ мундировъ и элегантныхъ дамскихъ туалетовъ. Лица у нихъ были упитанныя, красныя, лоснящіяся, а въ глазахъ было выраженіе хорошо навшихся, довольныхъ зврей.

Это были мясники, въ душ которыхъ страннымъ образомъ самою природою было вложено благомысліе, и которые составляли главный кадръ и основу порядка.

На нкоторомъ разстояніи отъ публики стоялъ длинный столъ, накрытый зеленымъ сукномъ, а на немъ огромная чернильница, перья, карандаши, листы бумаги и кучка какихъ то тоненькихъ брошюрокъ.

Все это было торжественно освщено сверху огнями люстры, подвшенной къ высокому потолку.

Наконецъ, дверь по ту сторону стола распахнулась, и по об ея стороны, вытянувшись по-военному, стали дв колоссальныя, громоздкія широкоспинныя фигуры. Въ одной изъ нихъ, одтой въ полицейскій мундиръ, легко было узнать Карпатова, другая же для большинства публики была загадкой. На ней былъ новый сюртукъ, сшитый, очевидно, не по мрк, купленный въ магазин готовыхъ вещей. Онъ былъ слишкомъ широкъ, и въ то же время слишкомъ коротокъ, благодаря чему рельефно обрисовывались роскошныя бедра, обтянутыя узкими, плотно прилегавшими къ тлу, штанами. Обильные волосы на голов были сзади подстрижены, смазаны помадой и тщательно приглажены.

‘Что же это за персонажъ такой?’ — тихонько спрашивали другъ друга сидвшіе въ первыхъ рядахъ чиновники и дамы, знавшіе всхъ состоявшихъ при особ губернатора. И, какъ бы въ отвтъ имъ, со стороны молодцовъ въ ситцевыхъ рубахахъ и высокихъ сапогахъ послышалось сдержанное и явно радостное бормотаніе.

— А Платоша-то, Платоша!.. Поглядитъ-ко, какой орелъ! И комплекція-то у него прямо Карпатовская!

И, дйствительно, это былъ никто иной, какъ Платоша Плутановъ. Карпатовъ, точно чувствуя въ немъ нкую опору, теперь не отпускалъ его отъ себя ни на шагъ, всюду появлялся съ нимъ и, видимо, гордился имъ.

Черезъ нсколько секундъ мимо обихъ фигуръ прошелъ въ дверь и появился въ зал самъ губернаторъ, въ мундир и въ блыхъ штанахъ. Онъ подошелъ къ столу, слегка привтственно наклонилъ голову по направленію къ публик, а затмъ слъ въ кресло.

Карпатовъ стоялъ около него и, видимо, ждалъ, пока губернаторъ сдлаетъ ему знакъ садиться. Что же касается Платона Плутанова, то онъ никакого знака не ждалъ, а самымъ непринужденнымъ образомъ взялъ стулъ, поставилъ его съ лвой стороны рядомъ съ губернаторскимъ кресломъ и слъ.

Въ зал водворилась тишина. Губернаторъ слегка откашлялся и произнесъ:

— Милостивыя государыни и милостивые государи! Я вижу здсь людей самыхъ различныхъ, но, безъ сомннія, равно почтенныхъ положеній, что даетъ мн возможность съ чувствомъ полнаго удовлетворенія сказать, что на мой патріотическій призывъ дружно откликнулись лучшіе элементы населенія. Вы были свидтелями прискорбнаго шатанія мысли, которое, проявившись въ нкоторыхъ своевольныхъ и явно незрлыхъ дйствіяхъ, нарушило мирное теченіе жизни, но вы должны признать также, что представители власти, всегда стоявшіе на страж порядка, не растерялись и не пошли по ложному пути, а съ твердостью и исполненнымъ достоинства спокойствіемъ мудро правили кораблемъ и безъ малйшихъ потрясеній привели его къ пристани.

Конечно, при этомъ пришлось прибгнуть къ никогда нежелательному содйствію оружія, но лишь въ предлахъ, вызываемыхъ крайней необходимостью.

Считаю своимъ долгомъ засвидтельствовать, что при дятельномъ сочувствіи и сотрудничеств всхъ органовъ управленія, особенно дятельныя услуги оказалъ мн всми уважаемый нашъ полиціймейстеръ Антонъ Васильевичъ Карпатовъ, проявившій несокрушимую энергію и непоколебимую стойкость.

Въ этомъ мст раздались апплодисменты, Карпатовъ привсталъ и скромно наклонилъ голову.

— Не могу обойти молчаніемъ также неоцненныя услуги, оказанныя общему длу водворенія порядка, человкомъ, которому, можетъ быть, только личная скромность помшала ране проявить свои исключительныя качества,— неутомимую энергію и пламенный патріотизмъ. Человкъ этотъ сумлъ пробудить въ благомыслящихъ гражданахъ смлость возвысить свой голосъ, разрозненныхъ и слабыхъ въ своемъ одиночеств объединить во имя дорогой всмъ намъ идеи порядка и общественности и, такимъ образомъ, превратить ихъ въ несокрушимую силу, въ сердцахъ, дотол равнодушныхъ, зажечь пламя любви къ родин. Я говорю, господа, о присутствующемъ здсь Платон Платонович Плутанов, котораго большинство изъ васъ не только знаетъ, но уже успло и оцнить.

На этомъ мст рчь губернатора была прервана довольно дружными и громкими знаками одобренія, начавшимися въ тхъ мстахъ, гд сидли молодцы въ ситцевыхъ рубахахъ, и поддержанными купцами. Но чиновники и ихъ дамы, не имвшіе до сихъ поръ случая познакомиться съ этимъ, очевидно, народнымъ, героемъ, ограничились тмъ, что пристально разглядывали его.

Но самъ Платоша былъ превосходенъ. Какъ только губернаторъ произнесъ его имя, онъ шумно отодвинулъ назадъ кресло и, поднявшись во весь свой гигантскій ростъ, принялся кланяться апплодировавшей публик, какъ баловень-актеръ, привыкшій къ успху, и слъ въ свое кресло не ране, какъ замолкъ послдній хлопокъ.

Дале губернаторъ сообщилъ о томъ, что ему уже удалось провести уставъ общества, которое будетъ носить скромное названіе: ‘Союзъ сердецъ’, вотъ этотъ уставъ, онъ отпечатанъ, и каждый можетъ съ нимъ познакомиться.

Кучка брошюръ была передана публик, зашелестли листы, многіе вынули изъ футляровъ очки, и вс углубились въ чтеніе. Губернаторъ же закончилъ свою рчь сообщеніемъ, что Платонъ Платоновичъ Плутановъ изъявилъ желаніе въ краткомъ изложеніи ознакомить присутствующихъ съ результатами своей организаціонной работы.

Опять отодвинулъ назадъ кресло Платоша, но на этотъ разъ уже солидно и безъ шума, какъ человкъ, собиравшійся совершить важное дло, и опять молодцы въ ситцевыхъ рубахахъ привтствовали его лязгомъ своихъ увсистыхъ ладошъ и стукомъ каблуковъ объ полъ, а одинъ даже крикнулъ: ‘Браво, Платоша! Бисъ!’

Платоша поднялся, но не только не поклонился, а даже какъ-то вызывающе поднялъ голову кверху. Правую руку онъ заложилъ между двухъ пуговицъ застегнутаго сюртука, а лвую отправилъ за спину и громко откашлялся.

Никакого волненія или чего-нибудь похожаго на робость передъ аудиторіей въ лиц его не замчалось. Напротивъ, видно было, что онъ чувствуетъ себя героемъ, ради котораго собственно и собрались вс эти почтенные люди. И онъ, пожалуй, согласенъ показать имъ себя и подлиться съ ними своими мыслями.

— Господа-съ!— сказалъ онъ своимъ зычнымъ голосомъ, похожимъ на звонъ пустого мднаго котла, если въ него ударить желзнымъ ломомъ,— какъ ихъ превосходительство, изволили пожелать, и слово ихъ превосходительства есть законъ, то извольте-съ… Я человкъ простой. Образованность моя самая малая. Но, какъ видно, не въ образованности дло, а въ чувствахъ. И здсь имются такіе, которые, можно сказать, прямо отъ прилавка-съ, вотъ, которые купцы и торгующіе люди… И это не только не вредитъ, а, можетъ, въ нихъ-то самая суть и есть.

— Браво, Платоша! Бисъ!— дружно раздалось со стороны мясниковъ и купцовъ, которые, видимо, были польщены.

— Такъ-съ!— продолжилъ свое изложеніе Платонъ Плутановъ,— а что касательно арзаниціонныхъ работъ, такъ это какъ говорится, окончательно, извините, плюнуть и растсреть, и боле ничего. Этого самаго голоднаго элементу, которому жрать нечего, въ город сколько угодно-съ, и кто ему хайло пирогомъ заткнетъ, за тмъ онъ и ходить будетъ. Итакъ, можно оказать, что въ томъ и вся арзанигація. И какъ хайло это, по приказанію ихъ превосходительства и на пожертвованія благомыслящихъ согражданъ, заткнуто съ моей стороны, то я у нихъ теперь первый полководецъ, и, ежели прикажу: водворяй порядокъ,— водворятъ въ мгновеніе ока, а ежели скажу: вверхъ дномъ переверни, такъ ужъ такой всему переворотъ сдлаютъ, что безъ законнаго военнаго усмиренія никакъ обойтись невозможно. Вотъ она и вся арзанигація, о чемъ по желанію ихъ превосходительства, которыхъ слово есть законъ, имю вашей чести доложить.

Хлопки, стукъ каблуковъ объ полъ, крики ‘браво, бисъ, ай да Платоша! Вотъ такъ орелъ!’ были ему наградой. Предводитель переглянулся съ вице-губернаторомъ, тайно пожали плечами другіе чиновники, окончательно ничего не поняли дамы.

Губернаторъ предложилъ избрать комитетъ, но онъ избрался какъ-то самъ собой: разумется, губернаторъ предсдатель, а потомъ по рангу слдовалъ предводитель князь Чухломскій, за нимъ вице-губернаторъ Завихратскій, потомъ полиціймейстеръ Карпатовъ, засимъ городской голова, заране, въ качеств богатйшаго купца и домовладльца, предназначенный въ казначеи, и, наконецъ, всми голосами купцовъ и мясниковъ, а также нкоторыхъ дамъ, которымъ понравилось тлосложеніе Платоши — Платонъ Плутановъ.

Такимъ образомъ основался первый ‘Союзъ сердецъ’, фундаментомъ коего служилъ Платонъ Плутановъ, новый Колумбъ, онъ же Орлеанская Два губернскаго города, онъ же полководецъ новой арміи, которая была призвана сыграть могущественную роль въ дл водворенія порядка въ губерніи.

XII.

А порядокъ, дйствительно, видимо водворялся у всхъ на глазахъ. Въ какія-нибудь дв недли жизнь, такъ стремительно бросившаяся, было, по новымъ, вдругъ открывшимся, путямъ, вернулась въ старое русло. И произошло это такъ просто, какъ будто люди спали и видли сны, а вдругъ проснулись, протерли глаза, смотрятъ, а жизнь идетъ по-старому.

Началось съ фабрики. Тамъ стояла невозмутимая тишина. Рабочіе предъявили свои требованія и ждали. Хозяева гордо отказались идти на уступки, и дв стороны стояли другъ противъ друга, притаились и ждали, каждая разсчитывая перестоять другую.

Рабочимъ приходилось плохо, средства для питанія у нихъ истощились, а помощи что-то ниоткуда не было видно. Но, такъ какъ имъ и прежде было плохо, то разница не такъ ужъ замтно чувствовалась. Были, конечно, слабые духомъ, которые готовы были за краюху хлба отступиться отъ своихъ требованій и идти къ хозяевамъ съ покаянной. Но они ворчали объ этомъ тихонько, были одиноки и подъ давленіемъ общаго настроенія не смли предпринять что-нибудь за свой страхъ.

Хозяевамъ же это обходилось дорого. Каждый день приносилъ имъ тысячные убытки. Фабрика стояла, матеріалъ портился, въ поставкахъ товара была неустойка. Еще недля-другая, и, того и гляди, запахнетъ крахомъ.

И гордость мало-по-малу замнилась безпокойствомъ. Уже конторскіе служащіе подъ рукой пускали слухи о возможности кой-какихъ уступокъ, зондировали почву. Рабочіе прислушивались. Въ отдльныхъ кружкахъ толковали объ уступкахъ и съ своей стороны. Дло вотъ-вотъ готово было наладиться.

Какъ вдругъ въ сред рабочихъ зашевелились какія-то темныя фигуры. Люди, раньше нершительные, равнодушные, проводившіе время большею частью около винной лавки или въ трактир, подонки, мнніе которыхъ даже не принимаютъ въ расчетъ, подняли голосъ и уже не тихонько и про себя, а громко и твердо, то тамъ, то здсь стали высказывать, что, молъ, надоло голодать, и пора становиться на работу.

Сперва пропускали мимо ушей, но голоса раздавались все громче, люди лзли впередъ, какъ будто ихъ кто-то подталкивалъ, задирали, бросали вызовъ. Вотъ уже они не отдльныя единицы, ихъ набрался десятокъ, другой, цлая сотня. Они вербуютъ сторонниковъ, вступаютъ въ споръ, разгорячаются. Начинается броженіе, словесныя стычки, хозяева поводятъ носомъ, чуютъ, что въ воздух пахнетъ разладомъ, и снова становятся гордыми и твердыми.

Наступаетъ слдующая стадія. Столь внезапно возникшій ‘благомыслящій элементъ’ чувствуетъ себя окрпшимъ, идетъ на фабрику и становится на работу. Рабочіе приходятъ въ волненіе, теряютъ равновсіе,— шумъ, драка, свалка. У благомыслящихъ откуда-то взялись револьверы, раздаются выстрлы и…. готово. Нарушеніе порядка, бунтъ налицо. Карпатовскіе агенты слдятъ во вс глаза, и при первомъ же выстрл, откуда ни возьмись, пшіе и конные блюстители окружаютъ фабрику, врываются, берутъ кого надо. И вотъ снова, какъ прежде, гудятъ машины, изъ высокой трубы мирно подымается къ небу густой дымъ, а рабочіе, запуганные, лишенные своихъ руководителей, покорно стоятъ за своими станками, благодарные и за то, что ихъ допустили къ нимъ.

Но не усплъ Карпатовъ водворить порядокъ на фабрик, какъ долгъ призываетъ его уже въ городъ. У него не хватаетъ собственныхъ полицейскихъ силъ, чтобы окружитъ лавки гостинаго двора, гд тоже вдругъ появился ‘благомыслящій элементъ’, и тоже раздались выстрлы, и приходится вызывать военную силу.

Всюду въ город, до того мирно осуществлявшемъ свои, только что полученныя, права, почему-то возгорлись страсти, появились отточенные кинжалы и револьверы, и какіе-то волосатые люди, до сихъ поръ прятавшіеся въ норахъ и только въ ночное время ршавшіеся выходить на добычу, хозяйничаютъ, разбиваютъ стекла, выворачиваютъ съ корнемъ деревья, словомъ, производятъ форменный безпорядокъ, дающій Карпатову законное основаніе проявлять свою, столь долго скрываемую, энергію.

Знаменитая аудиторія закрыта, запечатана, ставни въ ней заколочены, и у дверей поставлена стража. Что же касается гимназій — мужской и женской, и разной другой мелочи, то туда Карпатову даже и заглядывать не пришлось. Тамъ уже само начальство, почувствовавъ, что явилась опора, справилось своими средствами. Вылетло нсколько горячихъ головъ въ утшеніе родителямъ, а прочіе смирились, и прерванное ученіе пошло обычнымъ ходомъ.

Карпатовъ съ вдохновеннымъ лицомъ леталъ по городу въ своей пролетк, всюду поспвая и ничего не пропуская. Можно было любоваться этимъ человкомъ, когда онъ, наконецъ, дорвался до своего настоящаго дла, по которому тосковала его душа. Насколько онъ былъ вялъ и растерянъ въ т дни, когда, по причин чрезмрнаго уваженія къ законамъ со стороны губернатора, ему пришлось бездйствовать и, какъ онъ самъ говорилъ, ‘не обо что было почесать руки’, настолько теперь онъ былъ энергиченъ, горячъ, стремителенъ и вездсущъ.

И надо было видть, съ какимъ торжествующимъ видомъ онъ подкатывалъ къ подъзду губернаторскаго дома, съ какою легкостью выпархивалъ изъ пролетки и взлеталъ во второй этажъ, гд нетерпливо ждалъ его губернаторъ.

— Ну, что?— спрашивалъ тотъ, встрчая его на порог.

— Ахъ, ваше превосходительство,— да ужъ конечно, какъ должно быть. Какъ же иначе? Мры правильныя, и результатъ правильный. Всюду водворяется порядокъ, вс становятся на свои прежнія мста. Только вотъ насчетъ помщенія для вредныхъ элементовъ при участк слабовато. Разршите, ваше превосходительство, пожарный складъ временно приспособить, а то некуда больше двать ихъ. Оно бы можно въ тюремный замокъ, да тамъ своими жильцами переполнено.

— Прекрасно. А… Гм… имются раненые?

— Ну, разумется, не безъ этого, а только не такъ, чтобы ужъ очень. А ужъ какъ благомыслящіе граждане вамъ благодарны, ваше превосходительство! Прямо благословляютъ ваше имя. Дышать, говорятъ, начинаемъ. Къ вашему превосходительству благодарственную депутацію посылать собираются.

Губернаторъ былъ доволенъ. Главное, что ему не пришлось прибгнуть ни къ какимъ отступленіямъ отъ законности. Вотъ онъ читаетъ, что въ нкоторыхъ другихъ городахъ губернаторы испрашиваютъ экстренныхъ полномочій. Но зачмъ? Ему не нужны никакія экстренныя полномочія. Законъ, одинъ только законъ. Онъ возлагаетъ на него обязанность водворять порядокъ, во что бы то ни стало. А чтобы водворять порядокъ, надобно, чтобы былъ безпорядокъ. Ну вотъ и все, въ этомъ весь секретъ…

Да-съ, у него имется секретъ, котораго другіе губернаторы не знаютъ. Ха-ха. Пусть-ка попляшутъ. Экстренныя полномочія — палка о двухъ концахъ. Ими еще надо пользоваться умючи. Изъ-за экстренныхъ полномочій у него на глазахъ полетлъ не одинъ губернаторъ, но что же можно сказать противъ примненія закона? Къ чему тутъ придраться?

Однажды, какъ разъ во время побдоноснаго доклада Карпатова, явился изъ канцеляріи Херувимовъ и принесъ только что прибывшую бумагу, на которой было начертано: ‘Циркулярно, экстренно и секретно’.

— Вотъ-съ, ваше превосходительство,— доложилъ Херувимовъ,— запросъ изъ Петербурга,— не требуются ли для водворенія порядка въ губерніи экстренныя полномочія?

Губернаторъ даже разсмялся.— Ха, ха… Полномочія! Никакой надобности. Немедленно отвтьте, что, молъ, при помощи одной законности въ губерніи водворенъ полный порядокъ. Пусть прізжаютъ и любуются.

— Именно-съ,— подхватилъ Карпатовъ: — пусть полюбуются.

Такъ и отписали и спокойно ждали, что изъ этого выйдетъ.

И когда Карпатовъ, посл этого доклада, которому предшествовалъ чуть не цлый день неустаннаго перелетанія съ одного конца города на другой, распоряженій, мропріятій и всякаго рода административной возни, подъ вечеръ ухалъ домой, то, казалось бы, ему надлежало ощущать усталость и единственное желаніе — отдохнуть, но нтъ, въ дйствительности, онъ былъ полонъ энергіи, готовъ былъ распоряжаться и мропріятствоватъ еще хоть всю ночь, а желаніе у него было совсмъ другое, именно: найти у себя дома никого иного, какъ Платошу, котораго онъ съ утра не видалъ, и съ ласковой любовной благодарностью потрепать его по плечу.

Да, по отношенію къ Платош у него было что-то врод влюбленности, и онъ просто таки скучалъ, если долго не видлъ его. И не то, чтобы онъ надялся услышать отъ него какія-нибудь новыя откровенія или хоть полезныя мысли, нтъ, онъ зналъ, что у Платоши больше нтъ никакихъ мыслей, была одна, всего только одна, геніальная въ своей наивной простот, онъ ее высказалъ и весь издержался, но просто онъ сдлался для него какъ бы символомъ возврата къ желанному порядку вещей.

И ничего не было легче, какъ найти Платошу въ квартир полиціймейстера Карпатова. Онъ тамъ до такой степени освоился, что приходилъ по десять разъ на день и располагался, какъ у себя дома. Семья Карпатова, состоявшая изъ жены и двухъ взрослыхъ дочерей, привыкла къ нему и смотрла на него, какъ на необходимую принадлежность всхъ трапезъ. Вдь бдному Платош больше некуда было и дваться.

Помстился онъ въ ‘номерахъ Москва’, гд платилъ, однако жъ, по рублю въ день. Съ родными своими онъ прекратилъ вс сношенія, прежніе знакомые, встрчаясь съ нимъ на улиц, отворачивались отъ него, а новые покамстъ не завелись, и ему волей-неволей приходилось толочься, если не въ трактир, гд обыкновенно собирались его клевреты, то у Карпатова.

Жизнь его могла бы протекать недурно. Въ карман у него теперь постоянно водились деньги. Но что-то его безпокоило и мшало. Тамъ, гд-то на отдаленной улиц, на окраин города, стоялъ одноэтажный домикъ, и въ немъ небольшая квартирка, и въ этой квартирк у него были какіе-то старые счеты, и эти счеты отравляли ему жизнь.

Что это было? Трудно сказать. И онъ, Платоша, зналъ это меньше, чмъ кто другой. Нжность родственныхъ чувствъ никогда особенно не обременяла его сердце. Правда, четверть столтія совмстной жизни — ни для кого не проходитъ даромъ, а кром того была общая кровь.

Богъ знаетъ, что происходило у него въ сердц, спрятавшемся подъ толщей его огромнаго мускулистаго тла, но что-то тянуло его туда, и по временамъ въ его лнивомъ воображеніи мелькали образы, отъ представленія которыхъ въ груди разливалась нкая теплота.

Вдругъ вспомнился Валерій — черномазый юноша съ потемнвшимъ уже пушкомъ на верхней губ, Лиза, двченка, такъ явно превращающаяся въ взрослую двушку, съ такими теплыми срыми глазами, съ милыми завитушками чуть золотистыхъ волосъ на вискахъ… Они, положимъ, дряни… Вдь онъ не забылъ той сцены, когда его выгнали изъ дома,— ну, а все же, все же…

Или Орестъ. Этакій худощавый, съ блднымъ лицомъ, съ длинными волосами. Его, Платошу, онъ не любитъ, но вдь это дло прошлое. Тогда онъ, Платоша, былъ что такое? Неудачникъ, ни къ чему не приставленный человкъ, сидвшій у него на ше. А вдь, онъ, Орестъ, труженикъ, всю жизнь работаетъ, и вся семья держится на немъ. Такъ оно и понятно: за что ему было любитъ Платошу?

А. теперь совсмъ другое — теперь онъ — Платонъ Плутановъ, лицо, теперь онъ что-нибудь значитъ. Ужъ наврно что-нибудь значитъ, если самъ Карпатовъ возится съ нимъ, какъ дурень съ писаной торбой… ха, ха… И даже самъ его превосходительство,— его!

И деньги у него есть. Пятьдесятъ въ мсяцъ ему полагается, врод какъ бы жалованья — чортъ ихъ тамъ знаетъ, за что. А кром того, есть еще такое, что не полагается,— ну, да это ужъ его дло, его и Карпатова. Вдь они теперь друзья, ихъ водой не разольешь.

И отецъ-бдняга, и мать — тихая хлопотунья. Вотъ вс такъ и вспоминаются. И вдь вс же выгнали его тогда, и отецъ… Нда… и отецъ… А все-таки свои.

И часто думалъ онъ о томъ, что ему надо бы сходить туда и помириться. Что жъ въ самомъ дл. Ну, выгнали, конечно, хорошаго тутъ мало, но мало ли что бываетъ между своими? А онъ, Платоша, не злопамятенъ, онъ ихъ прощаетъ.

Придти и сказать: вотъ я каковъ. Вотъ какіе люди меня уважаютъ. И деньгами содйствовать могу. Можетъ, чего не хватаетъ — примрно, Лиз на пальтишко,— вдь вонъ какое у нея затасканное пальтишко. Такъ вотъ не угодно ли, получайте. Сколько тамъ надо? Четвертной? Извольте. А, можетъ, мало, вс полъ-сотни? Берите полъ-сотни. Мн нисколько не жаль, я достану. Платоша всегда достанетъ. Онъ теперь знаетъ, какъ доставать деньги.

Такъ думалъ онъ, но пойти къ своимъ все почему-то не ршался. А однажды встртилъ на улиц матъ. Она шла съ рынка. Лицомъ къ лицу такъ и встртились.

— Ой, Господи!— словно испугавшись, воскликнула Марья Федоровна — Это ты, Платоша?

— А, разумется, я. Чего же вы испугались, мамаша? Я не зврь, не кусаюсь.

— Экій же ты сталъ…— промолвила она, разсматривая его великолпныя одежды.

— То-то и оно, что сталъ, а вы все думаете, что изъ меня никакого толку быть не можетъ. Анъ вышло, и еще какое… А что же у насъ дома длается, мамаша? Какъ здоровье отца?

— Плохо его здоровье. Недавно второй припадокъ у него былъ.

— Ахъ ты, Боже мой… Второй, говорите?.. Ужъ это плохо. Еще одинъ, и конецъ. Да, а вотъ меня то, сына своего, выгнали…

— Полно, Платоша, вспоминать… И такъ душа во мн изныла.

У Марьи Федоровны глаза уже наполнились слезами, она готова была плакать.

— Я, мамаша, къ тому,— молвилъ Платоша,— что, ежели какая недохватка въ деньгахъ, такъ я могу, я это такъ сказалъ, а зла не помню, что бы ни было, а все свои. Я теперь, мамаша, съ положеніемъ. Самъ Карпатовъ мн другъ, я у него какъ свой. Могу даже жениться на его дочк, ежели что. И даже губернаторъ меня почитаетъ. Жалованье мн идетъ пятьдесятъ рублей, ну и другое еще случается… Такъ я и говорю,— пользуйтесь, коли надо. Я зла не помню.

Марья Федоровна, слушая эти рчи, все больше и больше терялась. Ничего она не смыслила во всхъ этихъ длахъ, на жизнь она смотрла просто: каждому надобно зарабатывать свой хлбъ. Ну, вотъ и Платоша зарабатываетъ, наконецъ. А въ разныхъ тамъ тонкостяхъ, которая должность хорошая, а которая плохая, она не умла разбираться.

А между тмъ, дома она часто слышала такія слова, отъ которыхъ даже страшно становилось. Какъ зайдетъ разговоръ про Платошу, такъ и сыплются эти слова это всхъ. Валерій, Лиза прямо такъ и объявляютъ, будто онъ, Платоша, подлыми длами занимается. Орестъ, правда, тотъ молчитъ. Нахмуритъ брови, а иногда даже и уши ладонями закроетъ и будто книжку читаетъ и молчитъ. А т такъ и сыплютъ: подлецъ, молъ, Платоша, самый послдній человкъ.

И старикъ, разбитый, тоже одинъ разъ не выдержалъ, покраснлъ и кричитъ: ‘негодяй’…

И теперь, когда Платоша стоялъ передъ нею и такія хорошія сыновнія слова говорилъ, она не знала, что думать и что сказать. Въ сердц своемъ она всегда страдала за него, что онъ такой неудачникъ. А вотъ ему удача случилась. Радоваться бы, а т что говорятъ? Можетъ быть, они это такъ, посл того разговора, когда онъ ушелъ, а увидятъ — смягчатся…

На этомъ и остановилась ея мысль. Въ этомъ нашла она успокоеніе. И она сказала:

— Ты, Платоша, лучше бы зашелъ какъ-нибудь. Тамъ и поговорилъ бы.

Платонъ и ухватился за это, даже руку съ чувствомъ поцловалъ у матери.

— Вотъ хорошо. Спасибо, мамаша. Такъ я зайду. Чтожъ, вдь свои… Я зайду.

На этомъ они и разошлись. И, конечно, Платонъ не зналъ, что произошло дома, когда Марья Федоровна разсказала о своей встрч съ нимъ. Еще хорошо, что въ это время старый Платонъ Платоновичъ былъ въ своей спальн, его еще не выкатили въ кресл въ столовую, а были только дти. Валерій и Лиза страшно бурно реагировали на сообщеніе матери.

— Пусть только онъ придетъ. Пусть посметъ,— воскликнулъ Валерій,— я ему… я не знаю, что… Вотъ этотъ супникъ съ горячимъ супомъ въ голову пущу.

— Я ему въ лицо плюну,— столь же энергично заявила Лиза.

Орестъ отнесся мягче. Онъ только сдлалъ брезгливое лицо.— Ничего этого не нужно длать, потому что все это будетъ грубо. А просто вы, мамаша, устройте какъ-нибудь, чтобы онъ не приходилъ.

— Да какъ же я это устрою, милые вы мои? Вдь онъ даже не сказалъ, гд живетъ!— взмолилась Марья Федоровна.— Да и что онъ вамъ такое сдлалъ, не пойму я, вотъ никакъ не пойму…

— Предатель онъ, мамаша!— Объяснилъ Валерій.— Своихъ прежнихъ товарищей предалъ и насъ опозорилъ.

— Да чмъ же такимъ?— недоумнно качая головой, восклицала Марья Федоровна.

— Вы, мамаша, этого все равно не поймете,— а только лучше пусть онъ не приходитъ. И папаш вы не говорите, что встртили его, а то онъ очень огорчится.

Но Марья Федоровна не имла возможности предупредить этотъ визитъ. Была у нея мысль сходить въ полицію, къ Карпатову, и тамъ узнать, гд живетъ Платоша,— вдь самъ онъ говорилъ, что Карпатовъ его друтъ. Но она не успла осуществить эту мысль, потому что Платоша поторопился.

На другой же день посл встрчи съ ней, онъ ршилъ сдлать родственный визитъ. Выбралъ онъ обденное время, когда, какъ онъ зналъ, вся семья въ сбор, даже Карпатову сказалъ:— пойду, молъ, навщу своихъ. Тамъ и обдать буду.

Надлъ свои парадныя одежды, черный сюртукъ съ блымъ жилетомъ, галстухъ повязалъ бантомъ, отсчиталъ денегъ пятьдесятъ рублей и положилъ ихъ въ особомъ карман. И вотъ явился.

Дйствительно, моментъ былъ удачный: вся семья была въ обор, и Платонъ Платоновичъ сидлъ въ своемъ кресл около окна, и Марья Федоровна какъ разъ въ это время кормила его, потому что самъ онъ сть не могъ.. Она-то первая и увидла Платошу, когда онъ вошелъ въ переднюю. Рука ея, державшая ложку, задрожала и опустилась.

— Ой, Господи… Платоша пришелъ….— трепетнымъ голосомъ произнесла она.

Платонъ Платоновичъ тревожно повернулся въ кресл, я сидвшіе за столомъ насторожились.

Платоша между тмъ снялъ въ передней пальто и поставилъ палку, а затмъ, громко ступая сапогами, увренно и даже съ нкоторой торжественностью вошелъ въ столовую.

— Ну, вотъ и я пришелъ,— произнесъ онъ, обращаясь ко всмъ.— Что жъ, будемъ мириться. Здравствуйте, мамаша.

Онъ подошелъ къ Марь Федоровн, нагнулся, взялъ ея руку и поцловалъ.

— Здравствуйте, папаша…— тоже нагнулся еще ниже, потому что рука Платона Платоновича безпомощно висла, взялъ ее и приложился, а затмъ повернулся къ столу.

— Здравствуй, братъ Орестъ.

Орестъ сидлъ къ нему спиной. Не обернувшись и не промолвивъ ни слова, онъ поднялся и, какъ-то согнувъ спину, какъ будто на ней лежала тяжесть, неторопливо пошелъ къ двери въ сосднюю комнату и скрылся тамъ.

Сейчасъ же Лиза порывисто вскочила съ мста, окатила Платошу взглядомъ, исполненнымъ пламеннаго презрнія, и стремительно побжала вслдъ за старшимъ братомъ. Поднялся и Валерій, но этотъ не могъ отказать себ въ высшемъ удовольствіи.

— Здравствуй, уда! Ты что же, еще не удавился?..— промолвилъ онъ прямо въ лицо Платош, швырнулъ по направленію къ нему салфетку и вышелъ, хлопнувъ за собою дверь.

Платоша, почему-то ничего такого не ожидавшій и не будучи по природ находчивъ, растерянно смотрлъ на все это, а, когда вс они вышли, обернулся назадъ.

— Мамаша, что же это такое?

Но Марьи Федоровны на прежнемъ мст не было. Она отошла въ уголъ, гд стоялъ узенькій табуретъ, опустилась на него, вся согнулась, приложила ладони къ лицу и плакала.

— Папаша…

А старый Платонъ Платоновичъ на этотъ разъ не вышелъ изъ себя, не длалъ усилій, не краснлъ, голова его какъ-то безпомощно опустилась и мрно покачивалась, лвая рука, которою онъ до нкоторой степени могъ двигать, нервно постукивала по ручк кресла, а губы неясно, съ большими промежутками между слогами, произносили:

— Не-го-дяй.. Не-го-дяй… Па-адлецъ — ты, Пла-атоша…

И больше ничего. И это былъ весь пріемъ. Платоша окончательно потерялъ вс нити. Если бы-еще тутъ были братья, если бъ они горячились, бросали бы ему въ лицо оскорбленія, онъ могъ бы выйти изъ себя и отвчать тмъ же, но передъ, нимъ сидли двое стариковъ: одна плакала, другой безпомощно качалъ головой и дтски лепеталъ точно заученныя слова. Что съ нихъ возьмешь?

И вдругъ, какъ послднее прибжище, мелькнула у него мысль о деньгахъ, которыя были приготовлены у него въ карман… Ужъ деньги-то они возьмутъ. Отъ денегъ, какъ онъ думалъ, ни одинъ еще человкъ въ мір не отказывался. Да при томъ же это все-таки хоть какой-нибудь исходъ, и они поймутъ, что онъ не зря приходилъ, а съ серьезными намреніями.

— Эхъ, папаша…— молвилъ онъ укоризненно,— вы то же самое… А я не съ пустыми руками. Я вамъ подмогу принесъ… Вотъ…

И, засунувъ руку въ боковой карманъ сюртука, онъ вынулъ оттуда кредитки и положилъ ихъ на столъ. Тутъ Платонъ Платоновичъ, видимо, сдлалъ усиліе и приподнялъ голову, а рука его задвигалась какъ-то нелпо, но въ то же время и явственно-протестующе.

— Мма-рья… Н-н… не надо… Пусть… Н-не надо… съ величайшимъ напряженіемъ силился онъ произноситъ слова, смыслъ которыхъ, однако, былъ ясенъ.

Марья Федоровна вскочила и подбжала къ Платош. Лицо ея было мокро отъ слезъ.

— Возьми, Платоша, возьми… Богъ съ ними… У насъ есть, слава. Богу… Возьми и иди себ…— говорила она, схвативъ свертокъ кредитокъ и дрожащими руками запихивая ихъ ему въ карманъ,— видишь, какой онъ… это я виновата… Ну, иди себ, иди…

И она, сама того не замчая, тихонько, осторожно толкала его къ передней.

Если и теплилась въ груди у Платоши хоть слабая искорка родственнаго чувства, то посл этого пріема она погасла, и когда онъ гнвно шагалъ по улицамъ, направляясь отъ родственнаго дома къ своимъ ‘номерамъ’, на ея мст была тогда обида и бшеное желаніе отплатить какой-нибудь невроятной, невообразимой гадостью.

Да, да, непремнно, чтобы они знали, наконецъ, что такое Платоша. Нтъ, что же это въ самомъ дл? Онъ къ нимъ всей душой, а они рыло воротятъ! Почему? За что? Вдь онъ искренно не понималъ этого. Чмъ же онъ хуже ихъ? Они образованные — вотъ Орестъ, напримръ — кончилъ гимназію и университетъ, учитель тамъ и прочее. А что зарабатываетъ? Съ трудомъ полтораста рублей въ мсяцъ выколачиваетъ. А онъ, Платоша, ничего не кончилъ, никакихъ дипломовъ у него нтъ, а денегъ у него сколько угодно. Какая же разница? И съ какой такой гордости они могутъ такъ носъ задирать? А этотъ Валешка и Лиза такъ даже еще щенки, ни гроша въ домъ не приносятъ. Онъ же хотлъ оставитъ имъ пятьдесятъ рублей, на первый случай, конечно, а тамъ, при надобности, сколько угодно.

И при томъ мысли какія! Валешка сказалъ: уда! Ага. Это значитъ — предатель. Такъ-съ. Карпатовъ говоритъ ему: другъ, губернаторъ его отличаетъ, а въ родительскомъ дом называютъ предателемъ, такъ это выходитъ, что они ко всему еще и крамольники. Онъ, Платоша, можно оказать, городъ спасъ отъ потрясеній. Благодаря ему, всюду теперь порядокъ, и вс довольны. Къ губернатору даже благодарственныя депутаціи приходили. А у нихъ онъ предатель-уда. Такъ это же ясно: они первые крамольники и есть. Валешка, конечно, мальчишка еще, а Орестъ, вдь онъ не только не остановилъ его, а даже самъ ушелъ, первый ушелъ.

Ну, такъ и ладно. уда, такъ уда. А у него, у Платоши, на первомъ план — отечество, вотъ и все. Ради отечества онъ никого не пожалетъ. Потому онъ ‘благомыслящій элементъ’, да-съ…

Онъ разсуждалъ, какъ могъ, но, въ сущности, дло тутъ было въ обид и въ злоб, которыя кипли у него въ сердц. Надо имъ показать. Показать и больше ничего.

Обдать онъ пошелъ въ трактиръ. Къ Карпатову было идти неловко. Вдь онъ сказалъ ему, что обдаетъ у своихъ. Что же, значитъ,— опять выгнали? Вдь разъ уже это было.

Въ трактир всегда околачивались благомыслящіе элементы, ожидавшіе, чтобы онъ ихъ угостилъ. Нкоторымъ, боле дятельнымъ, такъ былъ даже открытъ водочный кредитъ. И Платоша выпилъ съ ними, здорово выпилъ. Вообще, онъ не былъ пьяницей, но на этотъ разъ позволилъ себ.

‘Вотъ,— помыслилъ онъ злобно,—эти самые пятьдесятъ рублей, которые для нихъ приготовилъ, и пропью’.

И такъ какъ намреніе его было серьезно, то очень скоро вокругъ него набралось десятка три ‘благомыслящихъ’, у которыхъ былъ хорошій нюхъ. Онъ сидлъ среди нихъ, ударялъ своимъ огромнымъ кулачищемъ по столу и ораторствовалъ.

Говорилъ онъ вздоръ, мыслей у него никакихъ не было, а была одна злоба противъ своихъ, которые его унизили. Вдь вотъ никто не унижалъ его, а свои унизили. И это въ то время, когда онъ такъ возвысился.

— Понимаешь?— обращался онъ на ты ко всему обществу,— я имъ деньги — прямо отъ души, вотъ, молъ, вамъ, кормите отца, разбитаго, а они… Ахъ, чортъ!.. Я имъ покажу… Они почувствуютъ. Крамольники!.. Орестъ — первый крамольникъ… Я давно видлъ, да молчалъ… Потому свои. А ежели такъ, ну, значитъ, не пеняйте. У меня сила, я обязанъ показать имъ свою силу…

Ему поддакивали люди, которымъ было все равно, лишь бы ихъ поили и кормили.— Это врно, Платонъ Платоновичъ, покажите имъ. Что въ зубы-то смотрть?.. Свои, свои… А иной свой хуже чужого…

Въ такомъ род реплики произносились безъ конца, пока Платоша не потерялъ способность кричатъ и двигать кулакомъ. Тогда его отвели ‘въ номера’, гд онъ заснулъ и этимъ кончилъ свой неудачный день.

XIII.

Когда на слдующій день онъ проснулся и вспомнилъ о вчерашнемъ, то стыдъ и злоба охватили его съ какой-то дикой силой. Этому способствовало, вроятно, нездоровое состояніе головы посл пьянства. Желаніе во что бы то ни стало сдлать гадость близкимъ людямъ, такъ презрительно отвернувшимся отъ него, распалило его мозгъ, который началъ работать въ единственномъ направленіи, какое было ему по силамъ. Гнусная ложь въ немъ наворачивалась одна на другую, клевета спорила съ предательствомъ, и въ конц-концовъ въ голов этой сложилось нчто чудовищное, съ чмъ онъ, выйдя изъ номеровъ, направился къ Карпатову.

Полиціймейстеръ съ обычной радостью привтствовалъ его, но сейчасъ же замтилъ, что онъ разстроенъ.

— Что съ вами, Платонъ Платоновичъ? Вдь вы были у своихъ, разв тамъ что-нибудь такое? Можетъ быть, здоровье стараго Платона Платоновича?

— Да-съ, былъ-съ,— мрачно отвтилъ Платонъ: — а только не въ здоровьи дло. А то обидно, что мы тутъ стараемся насчетъ порядка, вотъ, примрно, вы, Антонъ Васильевичъ, и днемъ и ночью рыскаете и водворяете, а она-то, подлая, въ своемъ собственномъ семейств сидитъ.

— Кто такая сидитъ? Въ какомъ семейств?— ничего не понявъ, вопросилъ Карпатовъ.

— Кррамола-съ, вотъ кто такая… Въ моемъ родномъ семейств. Да-съ… Брата моего Ореста знаете?

— Имю понятіе. Онъ учитель?

— Учитель, а только чему онъ учитъ? Вы думаете, ариметик, и тамъ прочее, разное? Дважды два четыре? Какъ бы не такъ. Я, говоритъ, въ классъ это приду и напишу на доск что-нибудь этакое ариметичное, ну, тамъ цифры разныя, это значитъ для видимости, на случай, что заглянетъ, кто изъ начальства,— а самъ, говоритъ, какъ начну имъ — это, то-есть, гимназистамъ — про неповиновеніе властямъ предержащимъ разсказывать, такъ они и уши развситъ. Вы, говоритъ, думаете, что дважды два четыре, анъ, нтъ, говоритъ, дважды два — революція, вотъ оно что.

— Что вы говорите, Платонъ Платоновичъ?— промолвилъ полиціймейстеръ, принявъ его слова за шутку.— Вдь это вы шутите?

— Я то? Нтъ, не шучу. Не до шутокъ. Прискорбно мн, что мой собственный братъ, понимаете?.. Ну и младшіе, конечно, идутъ за нимъ… Пользуются, что отецъ-то безъ движенія, не можетъ вихры имъ надрать. Да только они вдь по глупости, а онъ, Орестъ-то, онъ не глупъ. Въ немъ это злая воля разговариваетъ…

— Но послушайте, Платонъ Платоновичъ, если это такъ, то… Знаете, это надо бы какъ-нибудь замять. Можно частнымъ образомъ воздйствовать. Вдь они вамъ свои…

— Свои? А я такъ скажу, что у меня нтъ своихъ. Свой или не свой, а живи правильно. Вотъ я каковъ. Онъ мн свой, а зараза-то эта идетъ отъ него на всю гимназію, такъ разв я могу это терпть?

— Но что же длать? Неужели этому дать ходъ? Вдь вашъ братъ, онъ содержитъ семью…

— Ну, да и семья вся такая же… Да вы что думаете: это секретъ? Да это весь городъ знаетъ. Мн прямо въ глаза тыкаютъ: ишь, молъ, самъ вонъ что, а родной братъ вотъ оно что… Да, можетъ, и ты такой же, а только видъ длаешь. Да это что? Да я вамъ еще вотъ что разскажу…

И пошелъ врать невообразимое, несказанное. Вс умственныя силы его напряглись и приняли участіе въ нагроможденіи этой лжи, какъ можно убдительне и какъ можно гаже. Онъ видлъ нершительность Карпатова, недоврчивость и потому старался наворотить какъ можно больше всякой мерзости.

Оказалось, что Орестъ былъ съ нимъ откровененъ, по-братски, и раскрылъ передъ нимъ вс карты. Онъ ршилъ и его, Платощу, сдлать своимъ орудіемъ. Ты, молъ, будь тамъ поближе и, чуть что, предупреждай: такъ, молъ, у насъ тогда все будетъ шито-крыто. И вотъ увидишь, однажды мы гимназію взорвемъ, и полъ-города вверхъ тормашками полетитъ.

Карнатовъ недоумвалъ. Откуда это? Ничего не было слышно такого про учителя Плутанова и про его семью. Сколько лтъ уже онъ преподаетъ въ гимназіи, никогда не былъ на замчаніи.

Но говоритъ вдь это родной его братъ, при томъ человкъ, оказавшій такую важную услугу порядку. Не врится. А какъ же не врить? И, наконецъ, что съ этимъ длать? Замять — опасно. Мало ли что потомъ будетъ! Вдь онъ, Платоша, хоть и выдумалъ геніальную идею, а все же малый глуповатый. Вотъ и сейчасъ, вмсто того, чтобы скрыть про свою семью, онъ на стну лзетъ. Разв благоразумный человкъ такъ поступилъ бы? Положимъ, въ немъ много этого жару патріотическаго, ну, а все же, все же. Вдь люди то свои.

Карпатовъ ршилъ частнымъ образомъ, не давая длу хода, поговорить съ губернаторомъ. Конечно, были посредствующія инстанціи. Можно было посовтоваться сперва съ Завихратскимъ или съ Херувимовымъ, но предметъ то очень ужъ щекотливый,— пожалуй, разболтаютъ по городу.

На другой день на частномъ доклад онъ разсказалъ губернатору.— Вотъ-съ, ваше превосходительство,— какъ съ этимъ быть?

Губернаторъ изумился — не самому факту, а именно тому, что сообщеніе исходитъ отъ самого Платоши.

— Конечно, это очень цнно въ немъ, но… Знаете… Это ужъ черезчуръ. Ну, напримръ, вы, Антонъ Васильевичъ, если бы, скажемъ, вашъ братъ или дядя — я, конечно, длаю невроятное предположеніе — оказались замшаны въ этакомъ дл — могли ли бы вы, по совсти, донести объ этомъ?

— По совсти, ваше превосходительство, не могъ. Хотя и долгъ повелваетъ, а, думаю, не ршился бы.

— Признаюсь, я тоже не могъ бы. Тмъ не мене, необходимо принятъ соотвтствующія мры. Мы сдлаемъ это возможно мягче и, такъ сказать, домашнимъ образомъ. Распорядитесь, чтобы вызвали ко мн директора гимназіи — конфиденціально, разумется.

Вызвали директора. Когда ему губернаторъ сказалъ о крамольности учителя Ореста Плутанова, онъ даже попятился назадъ отъ изумленія.

— Орестъ Плутановъ? Никогда!— твердо отвтилъ онъ.— Благонамреннйшій изъ преподавателей.

— Такъ что вы ручаетесь?

— Своей должностью.

— А что, если?..

Директоръ запнулся. А въ самомъ дл: что — если? Въ сущности, въ эти времена разв можно за что-нибудь поручиться? Вдь вотъ гимназисты съ самаго основанія гимназіи были покорны и послушны, а вдруіъ взбсились, очевидно — это зависитъ отъ какого-то повтрія.

— Ну, вотъ то-то и есть,— сказалъ губернаторъ.— Итакъ: произведите у себя негласное разслдованіе, а мы тоже предпримемъ кой-что.

‘Негласное’ разслдованіе состояло въ томъ, что каждаго ученика въ отдльности призывали въ инспекторскую и, плотно притворивъ дверь, допрашивали, не говорилъ ли когда-нибудь въ класс на урок Орестъ Платоновичъ чего-нибудь этакого, недозволеннаго и возмутительнаго? Гимназисты вс, какъ одинъ, обалдли отъ этого вопроса. Ореста Платоновичъ? Да объ этомъ даже и подумать нельзя. Ничего, кром математики.

Съ гимназистовъ тутъ же брали слово, что они о допрос никому не скажутъ, но, разумется, черезъ нсколько часовъ объ этомъ зналъ весь городъ.

А въ тотъ же день была предпринята и другая — тоже ‘негласная мра’: ночью пришли въ квартиру Плутановыхъ полицейскіе люди и перерыли вс бумаги и книги, какія только нашлись въ дом, и, разумется, ничего не нашли.

Орестъ Плутановъ былъ очищенъ отъ подозрнія, а на утро Платошу потребовалъ къ себ губернаторъ.

— Послушайте, какъ же это объяснить? Вы доносите на своихъ родныхъ и не основательно!— спросилъ его губернаторъ, хотя и не безъ строгости, но въ то же время, помня его заслуги, довольно мягко.

— Имлъ подозрніе, ваше превосходительство, и не могъ вытерпть…— убжденно сказалъ Платоша.

— Гм… Да, конечно… Это очень цнное качество, но… все же надо быть осторожнымъ.

‘Чортъ его возьми, однако, подумалъ губернаторъ,— если онъ родного брата готовъ не пощадить, то что же ему помшаетъ при случа наплести про кого угодно, хотя бы про меня? Съ нимъ надо быть осторожнымъ’.

— Эхъ, милый, переборщилъ,— сказалъ Карпатовъ, дружески трепля по плечу Платошу.— Направленіе мыслей у тебя хорошее, а только надобно съ толкомъ.

Онъ почему-то въ иныя минуты говорилъ Платош ты.

А Платоша только ухмылялся себ въ кулакъ, который онъ, для сокрытія тайны, приставлялъ къ губамъ, и думалъ: ‘Ладно, самъ знаю, что надобно съ толкомъ, да съ толкомъ оно и сдлано. Вотъ теперь они знаютъ, какая я сила’.

Однако, скоро ему пришлось испытать огорченіе. Да, надо сказать правду, событіе это таки порядочно огорчило его. Злоба-злобой, а все-таки кровь то у него въ жилахъ текла Плутановская, старика Платона Платоновича кровь, а съ старикомъ-то и случилась бда.

Посл поголовнаго допроса гимназистовъ, а особенно посл ночного обыска, Оресту и другимъ членамъ семьи сдлалось ясно, что это была месть Платоши, и такъ противно стало всмъ, такое отвращеніе объяло всхъ Плутановыхъ, что имъ стыдно было смотрть другъ другу въ глаза.

Встртятся нечаянно взглядами, и у каждаго въ голов сейчасъ же мысль: а вдь это нашъ братъ, кровный, Плутановъ,— онъ тоже Плутановъ!

Старику не говорили объ этомъ. Онъ и такъ былъ потрясенъ ночнымъ обыскомъ, и за него боялись. Жизнь его висла на ниточк. Разговаривали шопотомъ.

Но тотъ, отъ кого скрываютъ, всегда узнаетъ, и Богъ-всть какими путями. И старый Платонъ Платоновичъ уловилъ какое-то слово и пришелъ въ необычайное волненіе. Позвалъ Марью Федоровну, сталъ допрашивать, та путала, сбивалась, и вдругъ онъ понялъ, началъ задыхаться, замахалъ руками. Вс встревожились,— къ нему. Онъ силится произнести какія-то слова и не можетъ. Кровь прилила къ голов и сдавила ему горло.

И вотъ откуда-то изъ глубины, какъ будто вмст съ послднимъ вздохомъ, вырвались слова, произнесенныя хриплымъ, сдавленнымъ голосомъ.

— Сынъ… у-да…

И въ тотъ же мигъ жизнь замерла въ его широко открытыхъ глазахъ.

Похороны эти были въ город большимъ событіемъ, и долго потомъ помнились всми гражданами. Произошло нчто, совершенно неожиданное, такъ что даже Карпатовъ не могъ предугадать и былъ не готовъ, и только въ послднюю минуту спохватился.

Старика Плутанова, который много лтъ уже сидлъ безвыходно въ квартир, прикованный къ своему креслу, знали, конечно, его прежніе сослуживцы, но населеніе города совсмъ не интересовалось его судьбой. Смерть его не представляла никакой потери для города. Человкъ, давнымъ давно выбывшій изъ строя, да и раньше, до болзни, онъ былъ бухгалтеръ и только.

И когда къ небольшому одноэтажному дому на окраин города прибыли скромныя дроги, запряженныя парой по третьему разряду, семья покойника готовилась къ столь же скромнымъ похоронамъ.

Но, пока въ дом происходили послднія приготовленія, сталъ прибывать народъ — десятки, сотни, а потомъ и тысячи, вся улица была запружена толпой. Люди всевозможнаго званія оставили свои занятія и пришли отдать послдній долгъ человку, котораго не знали и о которомъ ничего не слышали. Съ перваго взгляда это казалось непонятнымъ. Можетъ быть, призошла роковая ошибка? Можетъ быть, заблуждались насчетъ покойника, приняли его за другого? Но другого, сколько-нибудь значительнаго, въ этотъ моментъ въ город не было.

Нтъ, пришли именно къ старику Плутанову. Вдь это же на его голову свалилось такое страшное несчастье, что сынъ его, раньше доставившій ему столько огорченій, сдлался предателемъ, вдь это же у него въ дом былъ ночной обыскъ, и по поводу его другого сына, учителя, происходилъ поголовный допросъ въ гимназіи.

Тутъ было все: и сочувствіе къ несчастному старику, не выдержавшему такого позора, и возмущеніе по поводу послднихъ событій въ город, и тщательно скрытый, боязливый протестъ. Движимая этими чувствами, на похороны старика Плутанова собралась та часть города, которая не принадлежала къ ‘благомыслящимъ’.

Когда Карпатову донесли о столь многолюдномъ собраніи, онъ въ первую минуту не поврилъ. Почему? Что такое былъ этотъ несчастный старикъ? Но обсужденіе этого вопроса по существу онъ отложилъ на посл, а пока принялъ мры — послалъ сильный отрядъ полицейскихъ на самыя похороны, да на всякій случай по дорог къ кладбищу, и на самомъ кладбищ припряталъ изрядный резервъ.

И съ Платошей произошла исторія. Наканун, когда въ квартир служили панихиду, онъ пришелъ, но помолиться ему не удалось. Только что онъ собрался подойти къ покойнику, чтобы попрощаться съ нимъ, какъ къ нему тихо, но ршительно приблизился Валерій.

— Пошелъ вонъ отсюда, уда!— шопотомъ сказалъ Валерій,—если не уйдешь, худо будетъ.

Да, это было сказано шопотомъ, но какимъ! И какія острыя, огненныя иглы блестли въ это время въ глазахъ Валерія! Платош показалось, что младшій братъ вотъ-вотъ сейчасъ схватитъ его за горло и задушитъ, непремнно задушитъ.

И, несмотря на свой гигантскій ростъ и несомннную физическую силу, онъ струсилъ. Мужества въ немъ не оказалось,— онъ сейчасъ же повернулся и вышелъ.

Но на другой день утромъ онъ собралъ вокругъ себя молодцовъ въ ситцевыхъ рубахахъ, въ высокихъ сапогахъ, и сказалъ имъ:

— Братцы, Платошу обижаютъ. Не пускаютъ на похороны родителя. Выручайте!

Молодцы, разумется, выразили готовность. Зашли въ трактиръ, выпили, а затмъ, въ вид экокорта, окружили Платошу, и вся эта ватага отправилась на похороны.

Прескверное это было зрлище, когда Платоша, окруженный какими-то неизвстными людьми, съ разбойничьими лицами, шелъ за гробомъ. Кой-гд раздались было негодующіе голоса, но молодцы показали въ своихъ лицахъ такую ршимость, а полицейскіе въ это время такъ близко придвинулись къ нимъ, что толп оставалось только присмирть.

А на кладбищ Платоша подошелъ къ самому гробу и пролилъ слезу.

Вотъ тутъ-то публика не выдержала. Кто-то бросился къ нему, въ воздух пронеслись нелестные для него эпитеты, выдвинулись съ обихъ сторонъ кулаки, и произошла форменная свалка. Мирные обыватели тотчасъ же разбжались, а Карпатову пришлось пустить въ ходъ свои резервы.

Платоша вернулся въ номера съ окровавленнымъ лицомъ. Ему порядочно таки досталось, а похороны старика Плутанова были омрачены.

Тмъ не мене, Карпатовъ получилъ еще одинъ случай явиться къ губернатору съ докладомъ о благополучномъ усмиреніи возмутившихся гражданъ и о водвореніи порядка. Онъ халъ съ эффектнымъ разсказомъ, въ которомъ должны были фигурировать, какъ его собственная предусмотрительность и распорядительность, такъ и явно обнаруженная полезность благомыслящаго элемента, сопровождавшаго Платошу.

Но, къ удивленію его, губернаторъ выслушалъ его разсянно, наскоро, не далъ даже докончить разсказъ и промолвилъ:

— Отлично, отлично, я радъ…

И сейчасъ же обратился къ молодому чиновнику, стоявшему здсь, видимо, продолжая прерванныя распоряженія.

— Э… да… скажите Матвю Назарычу Херувимову, чтобы вс экстренныя дла немедленно доложилъ мн, а также дайте знать вице-губернатору, чтобы безотлагательно пожаловалъ ко мн.

Карпатовъ слегка опшилъ. Губернаторъ какъ будто показывалъ ему пренебреженіе. Съ чего же это? Но нтъ, не то. Всюду какая-то суматоха. По лстниц бгаютъ курьеры, чиновники куда-то стремятся съ бумагами. Что же случилось?

Когда молодой чиновникъ, выслушавъ порученія, удалился, губернаторъ вновь обратилъ взоръ на Карпатова.

— Вы что-то такое говорили мн? Извините, я былъ разсянъ…

— Насчетъ похоронъ старика Плутанова… Безпорядокъ вышелъ…

— А, да, да? Ну, что же? Водворили? Отлично… Надюсь, что и въ мое отсутствіе…

— А вы изволите намреваться отсутствовать, ваше превосходительство?

— Ахъ, Боже мой, вдь я вамъ не сказалъ… вотъ разсянность! Ну, да, да, экстренно вызванъ въ Петербургъ ‘для нкоторыхъ служебныхъ объясненій’. Сегодня ду.

И при этомъ у губернатора въ глазахъ блеснула необыкновенная веселость.

— Гм… А извините, ваше превосходительство, это разв непремнно ужъ хорошо?— не особенно ршительно спросилъ Карпатовъ, видя, что губернаторъ все длаетъ въ чрезвычайно веселомъ стил.

— Ха, ха! Вопросъ вашъ понимаю. Дйствительно, ‘для служебныхъ объясненій’ не всегда бываетъ хорошо. Но на сей разъ недурно. Кром офиціальной бумаги, имется еще письмо частнаго характера, гд сказано…. вотъ что сказано тамъ, мой милый Антонъ Васильевичъ…

Губернаторъ досталъ изъ ящика стола письмо и прочиталъ: ‘ну, ну, прізжайте, милйшій мой другъ! Откройте намъ вашу волшебную тайну, вашъ рецептъ — водворенія порядка безъ экстренныхъ полномочій. Ну, право же, мы ждемъ васъ, какъ нкоего посланника небесъ, пророка, который принесетъ намъ откровеніе’. Ну-съ, Антонъ Васильевичъ, теперь вы понимаете, почему это хорошо? Вамъ это правится?

— Понимаю-съ, ваше превосходительство, и очень нравится. Ага, значитъ — дошло… Ха, ха…

— Все доходитъ. Да кстати, вдь это тоже можетъ пригодиться. Какъ это было на похоронахъ? Разскажите подробно, я былъ разсянъ и не усвоилъ. Мн, знаете ли, необходимо усвоить, такъ сказать, технику дла.

Карпатовъ подробнйшимъ образомъ разсказалъ все, что было на похоронахъ. Губернаторъ слушалъ и старался запомнить. Доложили о прізд вице-губернатора, который сейчасъ же вошелъ.

— А, Аркадій Владиміровичъ, очень радъ… Завтра вы вступаете въ исправленіе обязанностей губернатора. Я сегодня узжаю въ Петербургъ, согласно экстренному предписанію,— говорилъ губернаторъ, пожимая его руку и не давая ему времени высказать удивленіе.

Вообще, онъ, видимо, былъ взвинченъ пріятнымъ волненіемъ. Этотъ экстренный вызовъ въ Петербургъ былъ для него очевидной побдой. Если онъ и вернется сюда, то несомннно отмченный знаками особаго доврія, а можетъ быть, и не вернется, а попадетъ на высшій постъ.

Ахъ, какъ все на этомъ свт обманчиво! Давно ли онъ ходилъ по этимъ же комнатамъ, въ халат, съ блднымъ обрюзгшимъ лицомъ, въ глубокомъ уныніи, съ опустившимися руками и съ увренностью, что все пропало, и что вотъ-вотъ, съ минуту на минуту, его пригласятъ подать въ отставку. И вдругъ пустякъ, простая, грубая, но въ то же время и геніальная мысль, пришедшая въ голову какому-то. самородку, и онъ не только благополучно, но и эффектно выплываетъ наверхъ.

Вице-губернаторъ же выслушалъ новость и, глядя на его настроеніе, нисколько не заразился его веселостью, а скоре впалъ въ уныніе. Его тайная пассивная оппозиція, конечно, была хорошо извстна губернатору, а главное, что онъ, Завихратскій, у котораго тоже вдь были друзья въ Петербург, писалъ имъ въ свойственномъ ему насмшливомъ тон о растерянности губернатора и предсказывалъ, что онъ сварится въ собственномъ соку. Недаромъ же губернаторъ былъ съ нимъ корректенъ, но чрезвычайно холоденъ. Въ исправленіе должности онъ, конечно, вступитъ, но что будетъ затмъ, вотъ вопросъ.

Вечеромъ, когда отходилъ поздъ на сверъ, вс главные чины, какіе были въ город, собрались на вокзал и проводили въ Петербургъ губернатора. И вс видли, что, несмотря на желаніе придать своему лицу выраженіе величаваго спокойствія, онъ не могъ удержаться отъ веселости, и губы его все время складывались въ улыбку. Такъ съ улыбкой, въ послдній разъ отвтивъ на почтительныя пожеланія добраго пути, онъ и ухалъ.

На слдующій день вице-губернаторъ Завихратскій вступилъ въ исправленіе должности губернатора, но это прибавило ему очень мало счастья. Будь это въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ, онъ воспользовался бы временной властью, чтобы кой-чему дать желательное для него направленіе. У него вдь были свои взгляды и своя политика.

Онъ, конечно, не могъ открыто проводить ихъ даже въ отсутствіе губернатора, но все же находилъ возможнымъ проводить въ жизнь нкоторыя свои собственныя пристрастія. Принципіально онъ былъ не согласенъ ни съ однимъ мропріятіемъ губернатора, но это было не столько по убжденію, сколько по должности.

Но были у него и дйствительныя разногласія съ губернаторомъ, и прежде всего вотъ эта фигура, какую представлялъ собой Платонъ Плутановъ. Завихратскій не разъ встрчалъ его у губернатора, который обращался съ нимъ гораздо привтливе, чмъ — ну, хотя бы съ нимъ самимъ. А ужъ его закадычная дружба съ полиціймейстеромъ Карпатовымъ просто шокировала его.

Ни для кого не было тайной, и Завихратскій это прекрасно зналъ, что Плутановъ возится съ самымъ сомнительнымъ народомъ, съ которымъ проводитъ время въ трактир и другихъ, еще мене приличныхъ, мстахъ. Зналъ онъ также и то, что Плутановъ и самъ довольно темная личность, былъ въ свое время уличенъ въ растрат, сидлъ въ тюрьм.

Наконецъ, и это свжее событіе, которое волновало весь городъ — исторія съ нелпымъ доносомъ на собственнаго брата, смерть старика Плутанова, скандалъ у его могилы и роль во всемъ этомъ того же Плутанова и его сомнительныхъ друзей, этихъ лохматыхъ молодцовъ въ ситцевыхъ рубахахъ и высокихъ сапогахъ.

И этотъ господинъ сидитъ въ комитет новоиспеченнаго патріотическаго общества рядомъ съ нимъ и съ другими людьми въ качеств равноправнаго члена, судитъ и рядитъ, подаетъ голосъ и вершитъ иногда довольно важныя дла. Будь это временное исполненіе губернаторской должности при другихъ обстоятельствахъ, Завихратскій ужъ, конечно, несмотря ни на что, сумлъ бы ‘сократить этого господина’, а теперь… теперь у него были связаны руки. Онъ и безъ того боялся за свою карьеру.

И пришлось ему волей-неволей — исправлять должность самымъ формальнымъ образомъ, то-есть, подписывать бумаги и присутствовать при томъ, какъ работала машина, не имъ заведенная.

XIV.

Ршительно необъяснимо, почему посл событія напохоронахъ своего отца Платоша, вмсто того, чтобы задуматься надъ вопросомъ о бренности всего земного, и, можетъ быть, нсколько даже смириться духомъ,— наоборотъ, возгордился. Прослдить за теченіемъ мыслей въ его голов представляется задачей почти невыполнимой, ибо едва-ли въ голов этой дйствовали всмъ извстные и общепризнанные законы логики.

Онъ, напримръ, призналъ очень важнымъ то обстоятельство, что онъ ‘имъ показалъ’, то-есть показалъ свою силу, что съ нимъ нельзя обращаться, какъ со всякимъ, нельзя запретить ему идти за прахомъ отца. Вдь сказалъ же ему Валерій: ‘пошелъ вонъ’, а онъ вотъ все-таки былъ на похоронахъ, настоялъ на своемъ.

Но особенно большое значеніе онъ приписалъ тому, о чемъ всякій, сколько-нибудь разумный, человкъ скоре сожаллъ бы: ‘изъ-за меня вышелъ цлый скандалъ на кладбищ. Ого, еще не то будетъ, ежели меня станутъ трогать. Это, что морду мн раскровянили, не важно,— морду то я вымылъ, когда пришелъ домой, и вотъ теперь она почти что зажила. А вотъ что изъ-за Платоши Плутанова цлая свалка вышла, такъ это замчательно. Изъ-за перваго встрчнаго свалки не выйдетъ, вотъ оно что. А молодцы то мои, небось, себя показали, да и полиція заступилась, за кого? за меня, за Платона Плутанова. Стало быть, Платоша не кто-нибудь, а лицо’.

Такая приблизительно совершалась мыслительная работа въ его голов, и результатомъ этого было то, что онъ вдругъ возгордился и возомнилъ о себ невроятныя вещи.

Въ дом Карпатова онъ попрежнему околачивался днями и вечерами, и, надо сказать правду, надолъ онъ тамъ до послдней степени. Самъ Карпатовъ былъ человкъ своего дла. Интересы полиціи и охрана порядковъ въ город исчерпывали весь кругъ его мыслей, само собою разумется, въ связи съ движеніемъ по служб и увеличеніемъ оклада жалованья.

А такъ какъ Платоша въ этомъ именно обстоятельств своей знаменитой идеей способствовалъ укрпленію его положенія въ глазахъ губернатора, то онъ и казался ему никогда незаходящимъ свтиломъ.

Кром того, какъ-ни-какъ, а Платоша стоялъ во глав новой арміи, которая, по мннію Карпатова, далеко еще не сказала своего послдняго слова, и могла во всякое время пригодиться. Онъ, Платоша, создалъ ее и былъ въ ней дйствительно полководцемъ. Понятно, это кой-чего стоило, но не ему же, не Карпатову, а ‘благомыслящимъ гражданамъ’, купцамъ и промышленникамъ, которые все время продолжали неукоснительно приносить жертвы, ибо убдились, что отъ этого для нихъ получается толкъ.

Но семейство Антона Васильевича, его жена и дв взрослыя дочери, были самыя обыкновенныя обывательскія дамы. Жена въ свое время была красива, и теперь еще молодилась, а дочери учились въ гимназіи: старшая, Надежда, съ годъ тому кончила, а младшая, Анна, была на выпуск. Об были хорошенькія, и об имли право разсчитывать на хорошихъ жениховъ. За ними ухаживали равномрно и чиновники особыхъ порученій при губернатор и купеческіе сыновья, и имъ оставалось только выбирать.

Постоянное присутствіе въ дом Платоши въ первое время имъ было непріятно. У него были привычки самаго дурного тона, который онъ почерпнулъ, конечно, не въ своей семь, а въ постороннихъ мстахъ. Онъ громко отхаркивался и плевалъ на полъ и считалъ долгомъ благовоспитанности непремнно растереть сапогомъ. Всенародно ковырялъ въ носу и любовался результатами этой невинной операціи, за обдомъ салфеткой вытиралъ не только ротъ и пальцы, но и вспотвшій лобъ и щеки и даже, при надобности, затылокъ. Будучи человкомъ громоздкимъ и тяжелымъ, онъ простодушно жаловался на то, что у него потютъ ноги.

Барышни сперва протестовали, но Карпатовъ объяснилъ имъ, что Платоша оказалъ ему неоцненную услугу, и что онъ человкъ вообще для него необходимый. Мало-по-малу къ нему привыкли, какъ къ неизбжному злу, и просто не замчали его.

А онъ ничего для себя и не требовалъ. Придетъ, постъ, поторчитъ, потомъ отправится въ кабинетъ Карпатова и безъ всякой надобности присутствуетъ при его полицейскихъ занятіяхъ, наивно воображая, что оказываетъ этимъ пользу отечеству.

Но посл событія на кладбищ, когда онъ возгордился, въ его поведеніи появились новыя черты. Началось съ того, что онъ купилъ себ новую пиджачную пару, совершенно нелпаго голубого цвта — съ блыми полосками, а шею повязалъ розовымъ галстухомъ съ бантомъ, вмсто прежняго бритья разъ въ недлю, при чемъ на шестой день его лицо было покрыто чмъ-то въ род кустарника, сталъ бриться чуть не каждый день. Для волосъ купилъ препахучую помаду умащивать ею волосы и всячески приглаживать ихъ, завелъ даже проборъ, однимъ словомъ — человкъ занялся своей наружностью. Карпатовскія барышни, при появленіи его въ этомъ новомъ вид, едва удерживались отъ смха.

Но изумленіе дамъ было неописуемо, когда однажды Платоша явился не съ пустыми руками, а съ коробкой конфектъ, которую онъ вручилъ старшей дочери Карпатова, и сказалъ:

— Это вамъ-съ! Отъ меня-съ!

Конечно, это было не спроста, и Надежда Антоновна, если бы обладала тонкостью, должна была бы понять намекъ, но она не поняла. Слишкомъ ужъ это было невроятно, чтобы могло прійти ей въ голову. При томъ же и конфекты были прескверные, что, однако же, нисколько не говорило о недостатк щедрости со стороны Платона, а было только свидтельствомъ его плохого вкуса.

Черезъ день же посл этого онъ принесъ еще цвты и тоже вручилъ Надежд Антоновн. Ну, тутъ ужъ, конечно, было ясно, а между тмъ, намренія его все-таки не были поняты. Вмсто того, чтобы почувствовать себя польщенной. Надежда Антоновна, поставивъ цвты въ воду,— разумется, по секрету — сказала своей сестр:— какой идіотъ!

Но у Платоши были самыя серьезныя намренія. Человкъ онъ былъ въ возраст зрломъ, какъ разъ въ томъ самомъ, когда порядочные люди думаютъ о женитьб. Когда же онъ разсмотрлъ со всхъ сторонъ свои данныя, то нашелъ, что представляетъ собою во всхъ отношеніяхъ солиднаго жениха, какого только можетъ желать всякая двица.

По наружности — ну, объ этомъ нечего даже и говорить,— наружность у него видная, въ тысячной толп его можно сразу замтить и отъ всхъ отличить — ростъ, тлосложеніе, мускулы, кудри, все это, можно сказать, перваго сорта. Въ прежнее время онъ былъ плохо одтъ и это, разумется, очень вредило ему, но теперь у него есть все, что надо, и при томъ, новое, купленное въ магазин, на наличныя денежки.

Сюртукъ его уже вс видли, онъ появлялся въ немъ на собраніи ‘Союза сердецъ’ и у губернатора, когда тотъ призывалъ его. Пиджаковъ даже дв штуки, обыкновенный всегдашній и вотъ этотъ новый — голубой съ блыми полосами, прямо шикарный,— такого, должно быть, ни у одного франта не имется. Рубахи, галстухи и прочая тамъ мелочь, ну что-жъ объ этомъ распространяться! Фракъ? Фрака у него еще нтъ, это надо сказать по совсти. Нтъ, и онъ не говоритъ, что есть, онъ вообще не любитъ хвастаться. Но фракъ можно купить, когда понадобится, напримръ, для внчанія. Были бы деньги, и он у него звенятъ непрестанно. Вдь на алтарь отечества многіе купцы жертвуютъ черезъ него. Другіе, конечно, несутъ прямо къ Карпатову, но не вс имютъ доступъ къ такой персон, какъ полиціймейстеръ, а онъ, Платоша, доступенъ, онъ не важничаетъ, и егоза это любятъ, и многіе деньги отдаютъ ему, конечно, для передачи, куда слдуетъ. Ну, а это ужъ дло его личное — насчетъ передали. Вдь онъ прекрасно знаетъ, что и Карпатовъ не все же, что попадаетъ въ его руки, передаетъ казначею ‘Союза сердецъ’. Ого, еще-бы! А первыя суммы, посл того, какъ онъ, Платоша, кликнулъ кличъ, вдь Карпатовъ тогда прямо отсчиталъ: это, говорить, моя доля, а это твоя. Это, говоритъ, на покупку того, сего и третьяго, а вотъ это намъ за труды. Еще тамъ, когда начальство труды наши оцнитъ, да и оцнитъ ли? можетъ, дло такъ повернется, что намъ по ше дадутъ,— а труды уже были, ну такъ вотъ.

А главное, что безъ него, Платоши, Карпатовъ, да и самъ губернаторъ, все равно, какъ безъ рукъ. А ну — какъ граждане опять вздумаютъ права свои заявить, этакъ то мирно, безъ всякаго шума! Что они будутъ длать безъ него и его молодцовъ — это то-есть Карпатовъ и губернаторъ? а даже и безъ этого, онъ можетъ какой угодно безпорядокъ произвести. Только мигнетъ своимъ молодцамъ и готово.

Опять же, эта вотъ поздка губернатора въ Петербургъ, гд его уже, можетъ быть, на рукахъ носятъ. Вдь онъ тамъ бахвалится: дескать, вотъ я каковъ! А вдь въ сущности не онъ ‘каковъ’, а именно Платоша, и если бы Платоша захотлъ (онъ не хочетъ, онъ не тщеславенъ), то такъ бы и объявилъ: молъ, не губернаторъ все это сдлалъ, а я, Платонъ Плутановъ, честь имю кланяться.

Изъ соображеній всхъ этихъ обстоятельствъ Платоша сдлалъ выводъ, что онъ прекрасный женихъ, и что ему отказа ни отъ кого не можетъ быть. И потому, намтивъ Надежду Антоновну, онъ и предпринялъ рядъ предварительныхъ дйствій.

Почему собственно его выборъ палъ на Надежду Антоновну? Да просто потому, что онъ часто ее видлъ, привыкъ къ ней и находилъ ее хорошенькой. Влюбленности онъ никакой не ощущалъ и, собственно говоря, считалъ ее пустымъ чувствомъ, непригоднымъ для солиднаго человка. Но ему казалось просто несправедливымъ по отношенію къ Карпатову, еслибы онъ, задумавъ основать семью, обошелъ его и сталъ искать себ жену въ другомъ мст. Неловко, они пріятели, кой-чмъ длились, Карпатовъ оказывалъ ему вниманіе. Зачмъ же обижать человка? Да и почему предпочесть другую? Вс двицы одинаковы, разумется — если он хорошенькія и ‘изъ подходящаго общества’.

И вотъ однажды, въ праздничный день, часовъ въ двнадцать, когда Карпатовъ имлъ обыкновеніе передъ завтракомъ заниматься въ своемъ кабинет одинъ, къ нему, какъ всегда не постучавшись, вошелъ Платоша. Карпатовъ не увидлъ его, потому что голова его была наклонена надъ бумагами, а почувствовалъ — ужъ такъ онъ привыкъ къ нему и зналъ его шаги и манеру. Поэтому онъ, не поднявъ головы, сказалъ:

— Здравствуй, Платоша.

Съ нкоторыхъ поръ онъ привыкъ говорить ему ты, тогда какъ Платоша остался на почтительномъ вы.

— Здравствуйте, Антонъ Васильевичъ, съ праздникомъ васъ, промолвилъ Платоша.— А я сегодня къ вамъ по длу и даже, можно сказать, по важному.

— О? Вотъ какъ! Ну, что-жъ такое?

Тутъ Карпатовъ положилъ перо, отодвинулъ бумагу и поднялъ голову. И когда онъ увидлъ Платошу, то изумленію его не было границъ. Это была сама торжественность, избравшая Платошу, чтобы въ его образ явиться передъ полиціймейстеромъ Карпатовымъ.

На немъ былъ черный сюртукъ и пестрые клтчатые брюки, а изъ-подъ сюртука выглядывала не обычная блая, а какая-то сизая атласная жилетка. Галстухъ же былъ блый, готовымъ бантикомъ пришпиленный къ высокому стоячему воротнику. Волосы его были до такой степени напомажены и приглажены, что казались какой-то сплошной влажной массой, а руки его были одты въ блыя перчатки.

Посмотрлъ на него Карпатовъ и на минуту задумался надъ вопросомъ: что могъ бы означать такой маскарадъ? Собственно ему хотлось разсмяться, но онъ удержался,— пожалуй, обидишь человка.

— Что такъ разрядился, Платонъ Платоновичъ? Именинникъ ты сегодня, что-ли?

Платоша загадочно усмхнулся.— Нтъ, зачмъ? Не именинникъ. Тутъ другое, Антонъ Васильевичъ.

— А-а! другое? Ну, что-же?

— Да вотъ… это вотъ самое… имю намреніе жениться…

— Вотъ оно что!

Но даже и посл такого категорическаго заявленія, Карпатову не открылась истинная сущность его намреній. Платоша вздумалъ жениться, ну, что-жъ,— въ порядк вещей. Глупо, конечно, по этому поводу надвать клтчатые штаны и блыя перчатки и выливать на голову цлую банку пахучей помады, но это дло вкуса.

— А меня, должно быть, въ посаженые отцы звать хочешь, высказалъ Карпатовъ единственное соображеніе, какое ему пришло въ голову.

— Нтъ, не въ посаженые,— откликнулся Платонъ.

— Какъ? Неужто меня обойти желаешь?

— Нтъ, Антонъ Васильевичъ, твердо заявилъ Платоша, видя, что Карпатовъ все ходитъ по ложнымъ путямъ:— не въ посаженые, а прямо въ настоящіе.

Тутъ Карпатовъ опять пристально взглянулъ на него и даже прищурилъ лвый глазъ. Онъ все еще не понялъ, ему показалось, что Платоша какъ-бы изъясняется ему въ чувствахъ: дескать, онъ смотритъ на Карпатова, какъ на родного отца и т. п.

— Положимъ, я дйствительно къ теб, Платонъ Платоновичъ, отечески отношусь, это врно. А гд же ты себ невсту высмотрлъ? Изъ купеческихъ, должно быть? Ужъ наврно приданое заграбастаешь…

— Такъ вдь, Антонъ Васильевичъ, я же это самое и говорю: желаю васъ имть не посаженымъ, а настоящимъ отцомъ… Ну, то-есть, какъ говорится, имю честь сдлать предложеніе насчетъ дочери вашей, Надежды Антоновны…

И, сказавъ это, Платоша не опустилъ глаза долу, не смутился и не обнаружилъ ничего, похожаго на трепетъ ожиданія, а смотрлъ въ лицо Карпатову такимъ веселымъ, неомраченнымъ сомнніемъ взглядомъ, какъ будто отвтъ Антона Васильевича былъ простой формальностью, а дло само по себ ршено.

И надо сказать, что Карпатовъ отнесся къ этому не такъ просто, какъ можно было ожидать. Въ сущности, когда онъ узналъ о причин столь торжественнаго вида Платоши, ему захотлось прыгнуть подъ столъ или вообще выкинуть какую-нибудь комическую штуку. Это было и смшно и глупо, и наивно и дерзко. Это показывало, что Платоша окончательно не знаетъ своего мста, и у Карпатова былъ прекрасный случай указать ему это мсто.

Но онъ этого не сдлалъ. Не прыгнулъ подъ столъ и даже не разсмялся. Только чуть замтно дрогнула его верхняя губа. Онъ сейчасъ же почувствовалъ, что передъ нимъ стоитъ задача. Какъ ни первобытенъ, какъ ни смшонъ былъ Плутановъ въ своей неосновательной претензіи на руку его дочери Надежды, какъ ни нелпъ онъ былъ въ этомъ торжественно-матримоніальномъ одяніи, но все же таки онъ сила и именно такая сила, которая, изъ друга превратившись въ врага, можетъ надлать неисчислимыхъ гадостей. И Боже сохрани — показать ему его самого въ настоящемъ свт и дать ему заслуженный отпоръ. Нтъ, это нужно сдлать какъ-нибудь мягко, искусно, осторожно.

— Милйшій мой другъ Платонъ Платоновичъ, сказалъ Карпатовъ неимоврно ласковымъ и дружескимъ голосомъ.— Признаюсь, ты меня застаешь прямо-таки врасплохъ. Конечно, ежели бы было у меня такое намреніе, тогда нечего и толковать… Но у меня и въ мысляхъ не было выдавать дочку замужъ.

— А что же, она въ монашки готовится, что-ли?— спросилъ Платоша.

— Зачмъ въ монашки? Но молода она очень, помилуй, ей всего восемнадцать лтъ, она только что кончила гимназію и еще не успла въ двицахъ повеселиться. Замужемъ ужъ какое веселье! Пойдутъ дти, заботы, самъ знаешь.

— Оно, положимъ, правда. Какое тамъ ужъ веселье! согласился Платоша.

— Ну, вотъ, я только это и говорю. Наши дамы отъ того такъ часто и измняютъ мужьямъ, и оттого много бываетъ браковъ несчастныхъ — что ихъ слишкомъ рано выдаютъ замужъ, не даютъ имъ перебситься въ двушкахъ. Я очень радъ, что ты меня понялъ и согласенъ со мной и наврно не будешь сердиться на меня.,

— Для чего же сердиться, Антонъ Васильевичъ? Ежели бы былъ отказъ, ну, тогда другое дло. А тутъ правильное разсужденіе. Мн что-жъ… Породниться съ вами очень желательно, но только я могу и подождать.

— Вотъ, вотъ. Ты и подожди. Только, знаешь. Наденьк ты и виду не подавай,— тогда у насъ все останется по-старому.

И самому Платош казалось въ тотъ моментъ, что Карпатовъ убдилъ его. Что-жъ въ самомъ дл,— это такъ правдоподобно: молода, хочетъ повеселиться въ двицахъ, пускай себ. А онъ подождетъ. И такъ солидно говорилъ объ этомъ Карпатовъ, такъ вообще все было по-хорошему.

Но когда онъ вышелъ на улицу, въ особешгости-же когда онъ вернулся къ себ въ номера и въ зеркал увидлъ свою нелпо-расфранченную фигуру, то у него въ груди вдругъ почему-то зашевелилась обида. Онъ словно вышелъ изъ подъ обаянія личности Карпатова, который всегда на него ‘дйствовалъ’, почувствовалъ свободу и понялъ.

Какъ же это такъ? Молода? А разв онъ хочетъ жениться на старой? Да вдь это же такъ и надо, чтобы была молодая. Нтъ, тутъ что то не такъ. Не смется ли надъ нимъ Карпатовъ? Это надо еще разобрать — разумется не зря, а съ толкомъ… гм… Ну, тогда берегись Карпатовъ,— онъ, Платоша, ему покажетъ.

И, можетъ быть, Платоша, поприглядвшись, нашелъ бы и боле явственныя указанія на то, что Карпатовъ въ этомъ случа порядочно таки покривилъ душой и обошелся съ нимъ не по-дружески, если бы не случилось одно обстоятельство, отвлекшее и совершенно поглотившее его вниманіе. Изъ Петербурга вернулся губернаторъ, но не одинъ, а съ какимъ то, повидимому, довольно значительнымъ лицомъ.

Положеніе лица было неизвстно, и также нельзя было опредлить, зачмъ онъ пріхалъ, и потому въ губернскомъ город сейчасъ же ршили, что онъ чиновникъ особыхъ порученій, гд то тамъ, при какомъ то министр или высшемъ учрежденіи. Это ужъ такъ заведено, что, если человкъ болтается безъ опредленнаго дла и при этомъ иметъ хорошій чинъ, красивый мундиръ и солидный окладъ жалованья, то ему нтъ другого и названья, какъ ‘чиновникъ особыхъ порученій’.

Онъ былъ неопредленнаго возраста, но ужъ во всякомъ случа не мене сорока лтъ, имлъ крайне ограниченное число волосъ на голов, бритое лицо съ низко подстриженными усиками и маленькіе-маленькіе острые и чрезвычайно наблюдательные глазки.

Носилъ онъ въ высшей степени щеголеватые пиджачки и головокружительнаго цвта жилеты и галстухи. Ни разу не видли его въ мундир или вицъ-мундир, съ губернаторомъ онъ обращался хоть и запросто, но все же съ какой то изысканной интимной почтительностью. Каждый день завтракалъ и обдалъ у него и имлъ такой видъ, какъ будто пріхалъ въ губернскій городъ погостить.

Никакими губернскими длами онъ, повидимому, не интересовался, и единственное лицо, которое привлекло его вниманіе, былъ никто иной, какъ Платоша.

Да, это было даже удивительно. Какъ только пріхалъ губернаторъ, на другой же день онъ позвалъ къ себ Платона Плутанова. Разумется, это приглашеніе состоялось черезъ полиціймейстера Карпатова, который въ глазахъ губернатора былъ чмъ то въ род Платошинаго антрепренера,— онъ и привезъ къ губернатору Платошу.

Здсь Петербургскій чиновникъ познакомился съ нимъ, но именно только познакомился, ничего не разспрашивалъ, а все разсматривалъ его, какъ будто изучалъ.

А когда Платоша вернулся къ себ домой, переодлся въ домашнее платье и, по обыкновенію, расположился на диван, чтобы лежать — старая привычка, которой онъ остался вренъ,— онъ былъ нсколько удивленъ раздавшимся стукомъ въ дверь. Но изумленію его не было конца, когда въ комнату вошелъ петербургскій чиновникъ.

‘Вотъ такъ штука, подумалъ онъ,— этакая важная птица, которая съ губернаторомъ за панибрата, отдаетъ мн визитъ. Ого! Значитъ, я таки имъ здорово нуженъ. Надо полагать, безъ меня теперь они ничего уже не стоютъ’.

А петербургскій чиновникъ, какъ слъ, такъ и началъ, допрашивать его: какъ и что, и Платоша подробнйшимъ образомъ разсказалъ ему всю нехитрую механику. Онъ былъ чрезвычайно польщенъ.

Разсказывалъ онъ въ лицахъ, изображая, какъ все было,— жакъ онъ сперва состоялъ въ числ крамольниковъ (онъ такъ и сказалъ: крамольниковъ), но потомъ прозрлъ, какъ его оснила знаменитая идея, какъ ободренный Карпатовымъ и поощренный самимъ губернаторомъ, онъ ходилъ на пристань и на вокзалъ, по трущобамъ и закоулкамъ, всюду открывая ‘благомыслящихъ’, и какъ потомъ эти благомыслящіе работали.

Чиновникъ слушалъ внимательно, не сводя съ него своихъ маленькихъ глазокъ, не пропуская ни одной подробности, разспрашивалъ о мелочахъ и задавалъ такіе вопросы, изъ которыхъ Платоша заключалъ, что онъ интересуется не зря, а съ толкомъ. Во все вникалъ, ничего не пропускалъ мимо.

— Такъ вы говорите, Платонъ Платоновичъ, что всхъ ихъ можно видть въ трактир, этихъ вотъ вашихъ молодцовъ? А можете вы показать мн ихъ?

— Да отчего же? Съ удовольствіемъ, сколько угодно. Они народъ тароватый, имъ только была бы выпивка да закуска, а то такъ и безъ закуски могутъ… Я только свистну, и они прибгутъ. Угодно сегодня? Извольте. Вечеромъ и пожалуйте. Я вамъ ихъ въ самомъ натуральномъ вид предоставлю.

И въ тотъ же вечеръ петербургскій чиновникъ созерцалъ Платошину дружину, которая дйствительно по мановенію его руки наползла въ трактиръ въ невроятномъ количеств.

Они ли и пили, какъ саранча, а петербургскій чиновникъ разсматривалъ ихъ, слушалъ ихъ откровенные разговоры, складывалъ все это въ своемъ сердц и, какъ казалось, былъ очень доволенъ.

Наконецъ, въ честь его губернаторъ устроилъ торжественное засданіе ‘Союза сердецъ’, и тутъ онъ имлъ возможность лично бесдовать съ представителями всхъ сословій города. Онъ видлъ владльцевъ ремесленныхъ мастерскихъ и почтенныхъ купцовъ, которые вс засвидтельствовали ему, что только съ того времени и дышать стали, какъ появились Платоша Плутановъ и его дружина.

И на Платошу они смотрли какими-то любовными глазами, которые какъ бы говорили: избавитель ты нашъ!

Владлецъ фабрики имлъ съ чиновникомъ особую бесду, среди которой между прочимъ были произнесены слдующія знаменательныя слова:

‘Помилуйте, да какъ же! Эта Плутановская идея сдлала прямо-таки эпоху. Въ т ужасные дни… ну, вы понимаете, о какомъ времени я говорю — вс рабочіе ушли съ фабрики — вс какъ одинъ — и никакихъ разговоровъ. Не желаемъ да и только. То-то и то-то требуемъ. Исполните, станемъ на работу — нтъ, не пеняйте. Вс какъ одинъ — вотъ что самое главное! А теперь у меня два десятка молодцовъ, изъ рабочихъ-же, на особомъ счету имются. Всего только два десятка, и вотъ представьте: изъ пятисотъ рабочихъ забастовали четыреста восемьдесятъ, а два десятка не желаютъ и становятся на работу. Т мшаютъ имъ, выталкиваютъ ихъ, начинается ссора, потомъ драка, а затмъ выстрлъ… А этого совершенно достаточно, чтобы я имлъ право потребовать вмшательства отрядовъ, которые и приходятъ и водворяютъ порядокъ. Да-съ. Просто, но изумительно практично…

Только мстная аристократія, продолжавшая почему-то упорствовать въ своей оппозиціи губернатору и державшаяся предводителя и вице-губернатора, скептически отзывалась о Плутанов.

— Конечно, говорили ея представители,— онъ полезенъ, но все же его слдовало бы держать на задворкахъ. Нельзя же всякаго хама пускать въ комитетъ.

Петербургскій чиновникъ повертлся въ город недли дв, а затмъ укатилъ въ столицу.

— Вотъ, сказалъ по поводу его губернаторъ Карпатову:— учиться къ намъ прізжалъ. Спеціальная командировка. Да-съ.

И губернаторъ при этомъ держалъ голову чрезвычайно высоко, изъ чего Карпатовъ справедливо заключилъ, что въ Петербург онъ одержалъ побду.

XV.

И это было врно. Въ Петербург дйствительно докладъ произвелъ впечатлніе какъ бы нкоей волшебной сказки.

‘Какъ просто! Боже мой, какъ до наивности просто и въ то же время геніально!’ — восклицали его умиленные слушатели.

Само собою разумется, что онъ и не подумалъ приписать геніальное открытіе какому то неизвстному Плутанову. Вдь онъ отвчалъ за губернію. Слдовательно, и добро и зло въ равной мр отъ одного его исходятъ. Почтенное имя Платоши, конечно, было упомянуто, но лишь въ качеств полезнаго исполнителя предначертаній.

Человкъ, который близко знаетъ среду, энергичный и способный, вотъ и все.

И губернатора осыпали похвалами, дали ему очередной орденъ и пообщали въ самомъ близкомъ будущемъ передвинуть на боле отвтственный постъ. Теперь онъ могъ быть увренъ, что твердо сидитъ на своемъ мст, и служебное движеніе для него обезпечено.

И хотя онъ своими впечатлніями не длился ни съ предводителемъ, ни съ вице-губернаторомъ, но по лицу его и по тмъ особымъ размашистымъ движеніямъ, которыя характеризуютъ повышенное настроеніе духа, они заключали, что это такъ, и потому совершенно присмирли.

Однако-жъ губернатору было свойственно чувство благодарности, и онъ думалъ о томъ, какимъ бы способомъ вознаградить Платошу Плутанова за его полезную дятельность. Объ этомъ онъ совщался съ Карпатовымъ,— единственнымъ человкомъ, на котораго онъ могъ положиться.

— Скажите, спрашивалъ онъ, какъ онъ по служебной части? Не могли ли бы мы, напримръ, назначить его околоточнымъ надзирателемъ?

Карпатовъ отрицательно покачалъ головой.— Нтъ ваше превосходительство, это ему можетъ показаться обиднымъ. Ужъ очень маленькая и зависимая должность.

— Гм… А разв онъ высокаго мннія о себ? Мн казалось, напротивъ, что онъ очень скроменъ. Такъ, можетъ быть, назначить его помощникомъ пристава, а затмъ, смотря по служб, и въ приставы повысить?

— Не подходитъ, ваше превосходительство:— сидлъ въ тюрьм, соблазнъ можетъ выйти…

— Нда… Это врно. Но что же мы съ нимъ будемъ длать? Надо же его какъ-нибудь устроить. Онъ, правда, получаетъ пятьдесятъ рублей, но это изъ какихъ то тамъ неопредленныхъ суммъ, которыя могутъ и изсякнуть… Вы придумайте что-нибудь, Антонъ Васильевичъ.

— По моему мннію, ему надобно что-нибудь этакое партикулярное,— такъ сказать, не служебное.

Губернаторъ вдругъ оживился и поднялъ голову, какъ человкъ, ощутившій въ своемъ мозгу острую и плодотворную мысль.

— А знаете, Антонъ Васильевичъ, вы меня навели на идею. Объ этомъ былъ разговоръ и въ Петербург. Почему бы намъ не завести газету для пропаганды, такъ сказать, здоровыхъ идей?

Карпатовъ взглянулъ на него и какъ то безпомощно захлопалъ вками глазъ. Газеты, книга, пропаганда идей при помощи печатнаго слова, это какъ-то совершенно выходило изъ его кругозора, онъ просто ничего въ этомъ не понималъ. Но такъ какъ мысль эта принадлежала губернатору, то онъ, правда очень неувренно, а все же утвердительно кивнулъ головой.

— Да, пропаганда… Это конечно… Отчего же и не такъ…

— Вы одобряете?

— Да оно дло не дурное… А только при чемъ же тутъ можетъ быть Плутановъ?

— Какъ при чемъ? Онъ доказалъ, что у него бываютъ плодотворныя идеи, вотъ мы его и сдлаемъ редакторомъ.

— Какъ вы изволили сказать, ваше превосходительство? Его редакторомъ? Да вдь онъ малограмотный.

— Ну, это пустое. Кто-нибудь другой будетъ за него статьи править, а онъ будетъ давать направленіе.

— Что-жъ, направленіе это ничего… Это онъ можетъ.

— Вы понимаете, что газета должна быть вполн частная. Онъ будетъ редакторомъ, а издательство… Ну, какъ-нибудь ужъ устроимся.

— Но, ваше превосходительство, на газету нужны деньги, а у насъ ихъ нтъ. Денежная публика что-то поостыла къ пожертвованіямъ. Содержаніе Плутановскихъ молодцовъ довольно дорого обходится. Въ одинъ трактиръ по кредиту для нихъ, это то-есть на выпивку и закуску, тысячи дв въ мсяцъ платимъ, а въ касс ‘Союза сердецъ’ и пятисотъ рублей не наберется.

— Деньги?— промолвилъ губернаторъ и при этомъ загадочно усмхнулся.— Деньги найдутся. Разв вы не понимаете, Антонъ Васильевичъ, что теперь мн достаточно выразить мысль, чтобы она тотчасъ же встртила откликъ и реальное осуществленіе? Сколько по вашему нужно денегъ на газету?

— Откровенно окажу, никакого понятія въ этого рода длахъ не имю, чистосердечно отвтилъ полиціймейстеръ. Полагаю, ваше превосходительство, что на это можетъ отвтить Херувимовъ.

— Ахъ, въ самомъ дл! Херувимовъ,— разумется. Онъ во всемъ понимаетъ и на все можетъ отвтить.

И тотчасъ же изъ канцеляріи былъ вызванъ Херувимовъ. Когда ему сообщили о газет, онъ ни капельки не смутился, и такъ какъ мысль, видимо, исходила изъ губернаторской головы, тотчасъ принялся всячески расхваливать ее. Превосходная мысль! Великолпная идея!

На предложеніе же высказаться по поводу суммы, онъ съ дловымъ видомъ взялъ карандашъ и бумагу и началъ глубокомысленно упражняться въ ариметическихъ дйствіяхъ и длалъ это съ такимъ увреннымъ видомъ, что нельзя было и усумниться въ его компетентности. И, Богъ знаетъ, на основаніи какихъ данныхъ выведя цифру, онъ заявилъ.

— На первое время тысячъ шестьдесятъ будетъ достаточно.

— Шестьдесятъ? Вотъ и прекрасно сказалъ губернаторъ, которому было тоже все равно, такъ какъ деньги предполагались изъ совершенно посторонняго его губернаторству источника.— Мы такъ и потребуемъ шестьдесятъ тысячъ.

Такъ и потребовали, и недли черезъ дв, къ пріятному и почтительному изумленію Херувимова и Карпатова, въ предлахъ губернаторскаго дома имлась уже ассигновка на эту сумму. Карпатовъ и Херувимовъ подмигнули другъ другу въ томъ смысл, что, дескать, и въ самомъ дл какую силу тамъ пріобрлъ губернаторъ, ежели по одному его слову на такія глупости шестьдесятъ тысячъ отпускаютъ.

А пока ассигновка шла, разработывалась программа газеты и основы ея существованія. Было ршено, что она будетъ состоятъ при ‘Союз сердецъ’, и примнительно къ этому ей было дано названіе ‘Пламень Сердца’.

Былъ призванъ къ длу Платоша. Карпатовъ разсказалъ ему, въ чемъ дло. Вотъ, молъ, газета, для пропаганды здравыхъ мыслей, и ты будешь редакторомъ.

— Редакторомъ?— спросилъ Платоша, и при этомъ вовсе не было замтно, чтобы онъ удивился или почувствовалъ какое-либо затрудненіе.— Что-жъ, это хорошо. Редакторомъ,— я готовъ. А какое за это будетъ мн жалованье?

— На первое время сто рублей въ мсяцъ получить

— Сто рублей? Это мало. Для редактора это мало.

— Да за что же больше?

— А какъ же?— Редакторъ, вдь это чтобы въ тюрьм сидть.— Я вдь эти дла понимаю.

— Въ какой тюрьм? Вдь газета наша. Въ ней только здравыя мысли будутъ. Какая же тутъ тюрьма? Да и въ тюрьму-то кто сажаетъ? Мы…

— Да, это правда, сообразилъ Платоша.— Ну такъ, пожалуй, сто рублей на первое время достаточно.

И сдлался онъ редакторомъ газеты ‘Пламень Сердца’. Разумется, къ нему былъ приставленъ нкій юный, опять-таки чиновникъ особыхъ порученій изъ губернаторской челяди, но этотъ хоть и кончилъ вс, какіе полагаются, курсы и имлъ указанные дипломы,— въ своей жизни писалъ только письма къ родителямъ и школьнымъ товарищамъ и на бумаг не умлъ связать двухъ фразъ. Кром того, ему, по молодости лтъ, жить хотлось, и онъ предпочиталъ вечера, когда именно создавалась газета, проводить въ другихъ мстахъ, поэтому единственнымъ руководителемъ ‘Пламени Сердца’ оказался все-таки Платоша.

И когда начали выходитъ въ свтъ номера газеты, и публика, заинтересованная именемъ редактора, прославившагося совсмъ другими дяніями, покупала и читала, то на лицахъ у всхъ выражалось какое-то почти изступленное недоумніе. Никому до сихъ поръ и въ голову не приходило, что подобное сочетаніе словъ можетъ быть напечатано на бумаг. Вс были убждены, что въ этомъ отношеніи положенъ какой то предлъ.

И дло было, конечно, не въ идеяхъ, он были чрезвычайно просты и въ высшей степени добродтельны. Напримръ, передовая статья доказывала, что Богъ для того и создалъ людей — однихъ родителями, а другихъ дтьми, однихъ купцами, а другихъ приказчиками, однихъ фабрикантами, а другихъ рабочими, однихъ начальниками, а другихъ подчиненными — чтобы вторые почитали и во всемъ безпрекословно повиновались первымъ, ибо, если бы онъ при сотвореніи людей имлъ другія цли, то и создалъ бы всхъ одинаковыми. Но выражалъ эту свою мысль Платоша совершенно такъ, какъ говорилъ — онъ не зналъ никакихъ другихъ стилей.

И публика читала, напримръ, такія доказательства основной мысли передовой статьи, что, какъ извстно, молъ, ‘и зври повинуются своему царю, который есть левъ: почтеніе къ высокому чину даже и небесныя свтила оказываютъ, которыя блднютъ и тухнутъ, когда появляется солнце’.

Публика хохотала, а губернаторъ находилъ, что такая простота какъ разъ и нужна для дла, ибо она прямо говоритъ сердцу.

И сидлъ себ въ редакторскомъ кресл Платоша и редактировалъ газету. Это было явленіе, котораго ни одинъ, хотя бы и самый проницательный, человкъ не смогъ бы предсказать въ т времена, когда Платоша жилъ еще въ родительскомъ дом, валяясь цлые дни на диван.

Но удивительне всего то, что у него, при не подлежащей сомннію малограмотности, оказался своеобразный редакторскій талантъ. Чиновники губернской канцеляріи и вообще служилая братія, узнавъ о его редакторств, тихонько посмивалась въ кулакъ, и вс были уврены, что газета състъ ассигнованныя на нее деньги и умретъ, такъ какъ ее никто покупать не станетъ.

Въ дйствительности же газету покупали, иногда чуть не нарасхватъ, и объяснялось это ничмъ инымъ, какъ только талантомъ редактора.

Платоша обыкновенно съ утра совершалъ прогулку по городу, и не для какихъ-либо гигіеническихъ цлей — въ гигіен онъ не нуждался — а именно, какъ онъ самъ говорилъ, ‘для газеты’. Онъ заглядывалъ въ лавки и дворы, заходилъ въ трактиры и даже останавливался передъ окнами обывательскихъ квартиръ, стараясь своимъ редакторскимъ окомъ проникнуть сквозь двойныя стекла зимнихъ рамъ. Позднимъ вечеромъ онъ возобновлялъ прогулку, на этотъ разъ изучая ночные нравы обывателей.

А на слдующій день въ газет, какъ на ладони, появлялось все, что видло редакторское око вечеромъ. Тутъ и ‘вонючее содержаніе помойной ямы на двор купца такого-то’, и понужденіе обывателей, занимающихъ квартиру въ нижнемъ этаж такого то дома, на такой то улиц, опускать надъ окнами занавски въ ночное время, ‘когда жены ихъ занимаются отыскиваніемъ и ловлею блохъ на собственномъ тл, чему очевидцемъ были мы сами’, и ‘пніе непристойныхъ псенъ въ трактир такомъ-то’, и ‘кощунственное пренебреженіе къ святын со стороны гимназиста такого-то класса, имя-рекъ, шедшаго въ такомъ то часу мимо соборной церкви, не снявшаго фуражку и не перекрестившаго свой дурацкій лобъ’, и такъ дале, безъ конца.

Интимная жизнь обывателей вдругъ оказалась на виду у всхъ. Въ город явился наблюдатель, отъ глазъ котораго не скрывалось ничто, даже исканіе блохъ на собственномъ тл. И каждый съ трепетомъ ожидалъ, что вотъ-вотъ въ газет появится описаніе того, что онъ длалъ въ спальн, находясь тамъ въ обществ собственной жены. Граждане негодовали, боялись, и… покупали газету…

Губернаторъ же читалъ и посмивался. ‘Ничего, пусть-ка подтянутся граждане’. Ему дйствительно это нравилось, даже соотвтствовало его литературнымъ вкусамъ. А Карпатовъ, такъ тотъ прямо отъ души хохоталъ, читая замтки въ ‘Пламени Сердца’.

Но однажды произошло событіе, толкнувшее эту удивительную способность редактора ‘Пламени Сердца’ на такой путь, который мене понравился губернатору, а особенно полиціймейстеру Карпатову.

Платоша, погруженный въ свои новыя обязанности редактора, изрядно запустилъ вс свои знакомства, даже дружиной своей онъ какъ будто пересталъ интересоваться, а ужъ когда былъ въ гостяхъ у Карпатова, этого онъ не могъ и припомнитъ.

А между тмъ тамъ строились противъ него козни, и постройка эта, совершавшаяся въ теченіе послднихъ недль Филипповскаго поста, къ новому году была благополучно подведена подъ крышу, причемъ главнымъ дйствующимъ лицомъ во всей это исторіи былъ никто иной, какъ тотъ самый молоденькій чиновникъ особыхъ порученій, по фамиліи Подлужскій, которому было поручено исправленіе стиля и орфографіи въ газет.

Вмсто того, чтобы выполнить столь доврчиво возложенное на него порученіе, онъ каждый вечеръ ходилъ въ гости къ Карпатову и тамъ усиленно ухаживалъ за Надеждой Антоновной, и очевидно успшно, такъ какъ вскор посл новаго года стало извстно, что Карпатовъ выдаетъ свою дочку за молодого чиновника особыхъ порученій при губернатор.

Все это прозвалъ Платоша, и даже когда извстіе это сдлалось общимъ достояніемъ, онъ все-же ничего не зналъ. Что подлаете, когда человкъ съ головой погрузился въ редакторство? Съ утра до ночи онъ наблюдалъ мстные нравы и строго слдилъ за поведеніемъ обывателей, полагая, что въ этомъ состоитъ священная задача печатнаго органа, а ночью сидлъ въ редакторской и строчилъ статейки, а также просматривалъ статьи и замтки доброхотныхъ сотрудниковъ, которыхъ набралось множество.

Однажды онъ въ промежутокъ между двумя обычными редакторскими прогулками, часа въ два дня, сидлъ въ редакторской, когда вдругъ неожиданно появился чиновникъ особыхъ порученій. Онъ забгалъ иногда въ этотъ часъ должно быть именно потому, что какъ разъ въ это время въ редакціи нечего было длать.

Но что за странный видъ! Онъ былъ во фрак, а въ петлиц у него красовалась блая роза. Лицо его было тщательно выбрито, тоненькіе усики подвиты кверху, волосы на голов приглажены, отъ него пахло духами, и весь онъ сіялъ какой то сумасшедшей радостью.

— Что это вы такъ?— спросилъ его Платоша.— Вы точно подъ внецъ нарядились. Ха, ха.— И онъ засмялся этому, какъ невроятной вещи.

— Да это такъ и есть,— сказалъ чиновникъ,— я только на минуту забжалъ, а отсюда прямо въ церковь и подъ внецъ. Я сегодня внчаюсь.

— О! Значитъ, влюблены?

— Ужасно.

— А на комъ же это васъ угораздило?

— А разв вы не знаете? Мн казалось, что это всмъ извстно.

— Откуда же? Вы же меня на свадьбу не приглашали…

— Ну, какая же свадьба? Разв теперь кто-нибудь длаетъ свадьбы? Теперь это не принято. Мы прямо изъ церкви на вокзалъ и будемъ совершать свадебное путешествіе. У меня и отпускъ въ карман.

— Да на комъ же это?

— На Надежд Антоновн Карпатовой, отчеканилъ чиновникъ.

— Что-о? На ней?

— Ну, да, на ней… Ахъ, Боже мой, уже безъ десяти минутъ… Мн пора… До свиданія…

И счастливый чиновникъ улетлъ, нисколько даже и не замтивъ, во что превратилось лицо Платоши.

А лицо это было удивительное. Если бы скульпторъ задался мыслью изобразить одновременно и на одномъ и томъ же лиц изумленіе, обиду, злобу, негодованіе, презрніе, жажду мести и еще десятокъ столь же сильныхъ чувствъ, то лучшей модели для этого ему не сыскать бы.

На нкоторое время Платоша превратился въ камень. Чиновникъ убжалъ, слъ въ экипажъ, ухалъ въ церковь, можетъ быть уже стоялъ тамъ подъ внцомъ, предвкушая несказанное удовольствіе свадебнаго путешествія съ хорошенькой Надей, а онъ, Платоша, все еще сидлъ въ остолбенніи.

Наконецъ, онъ очнулся и хватилъ кулакомъ по столу съ такой силой, что редакторскій столъ далъ трещины разомъ въ нсколькихъ мстахъ.

— А-а… Такъ вотъ оно что!! Вотъ каковъ онъ — Карпатовъ. Молода, говоритъ. Гм… Тогда была молода, а давно-ли?

Всего недль съ шесть. Такъ скоро, стало быть, постарла?.. Слдственно не угоденъ я вамъ. Некрасивъ, должно быть, не обученъ равнымъ штукамъ. Ну, ладно-же, я вамъ покажу, какая я есть сила. Узнаешь ты, Карпатовъ, что такому человку, какъ Платонъ Плутановъ, давать щелчки по носу не полагается.

Посл этого мысленнаго монолога онъ довольно долго шагалъ по комнат а когда ноги его утомились, слъ за редакторскій столъ, обмакнулъ перо въ чернильницу и началъ выводить на бумаг большими, писарского вида, буквами статью.

Когда же на другой день обыватели купили и развернули номеръ газеты, то такъ и ахнули. ‘Что такое? Такъ прямо и напечатано? И главное, гд? Въ газет ‘Пламень Сердца’, въ собственной, можно сказать, газет?’ Протирали глаза, а кто смотрлъ черезъ очки,— стекла очковъ, опять читали, но выходило все то-же самое.

А въ газет отмнно крупнымъ шрифтомъ было напечатано:

‘Мы освдомились изъ самаго достоврнаго мста, въ которомъ сомннія даже быть не можетъ, что въ касс извстнаго общества подъ названіемъ ‘Союзъ Сердецъ’ обнаружилась большая недохватка въ деньгахъ, такъ что даже неизвстно, откуда ихъ взять. Доброхотные люди, которые всегда готовы жертвовать на алтарь отечества и въ пользу патріотизма, могутъ удивиться такому роду исхода дла, потому какъ неоскудвающая рука, то и денегъ должно имться сколько угодно, а между прочимъ ихъ вовсе мало, такъ что многіе даже содержимые общества ‘Союза Сердецъ’, которые патріоты, остаются безъ достойной поддержки, то-есть, платить не изъ чего,— то можемъ указать въ томъ, что причина такого состоянія: неполное поступленіе суммъ отъ передающихъ лицъ. Конечно, мы не можемъ бросить тнь на уважаемаго всми нашего полиціймейстера господина Карпатова, который, имя свои заслуги, между прочимъ, никакой отчетности не предоставляетъ, а, кажется, долженъ бы, и куда т деньги дваются, неизвстно. Въ заключеніе считаемъ обязанностью поздравить его высокородіе со вступленіемъ въ законный бракъ чиновника особыхъ порученій Подлужскаго съ ихъ дочерью. Ура’.

Публика, читавшая статью, смялась и злорадствовала. Ей она доставила истинное удовольствіе. Хоть и замысловато было написано, то для всхъ было ясно, въ чемъ дло, и о чемъ идетъ рчь. Про нкоторую неточность въ дл передачи жертвованныхъ денегъ въ кассу ‘Союза Сердецъ’, въ город давно уже поговаривали, отчасти зная привычки Карпатова, отчасти же на основаніи заявленій самихъ купцовъ, которые были членами союза, а нкоторые сидли въ комитет, но денегъ своихъ не видли.

Но въ мір чиновномъ, вертвшемся около губернаторскаго дома, это произвело такое замшательство, что, казалось, будто вернулись времена вавилонской башни. Люди встрчались, смотрли другъ на друга огромными глазами и расходились, не сказавъ другъ другу ни слова — потому что словъ не было такихъ, чтобы выразить смятенное состояніе духа. Помилуйте, въ своей же газет и вдругъ — такія слова. Спрашивали — ужъ не по внушенію ли свыше? Не произошло ли какихъ-либо перемнъ въ отношеніяхъ? И всмъ длалось страшно, у всхъ было такое ощущеніе, какъ будто вс прежніе порядки перевернулись вверхъ дномъ.

XVI.

Часовъ въ десять утра къ Платош примчался Карпатовъ. Платоша былъ еще въ постели, а дверь въ его комнату быть, съ ума спятилъ, и тебя слдуетъ сейчасъ же отправить ностью стучался въ дверь и такъ нажималъ на нее, что все въ комнат ходуномъ заходило, и Платоша вскочилъ съ постели въ одномъ бль и отперъ дверь.

— Что такое? Прямо безъ всякихъ подходовъ началъ Карпатовъ?— ты смешь такъ обо мн? Да я тебя, такой-сякой, въ порошокъ изотру! Да я съ тобой… вотъ какъ съ этимъ плевкомъ… плюну и разотру сапогомъ… А?.. Нтъ, ты должно быть, съ ума спятилъ и тебя слдуетъ сейчасъ же отправить въ сумасшедшій домъ.

— Да вы не горячитесь, Антонъ Васильевичъ. И потомъ — нисколько я вамъ не ты… У васъ теперь есть молоденькій зятекъ, чиновникъ особыхъ порученій, такъ ему вы и можете тыкать, а мн безъ надобности.

Такъ отвтилъ Платоша своему благодтелю Карпатову и при этомъ смло и дерзко посмотрлъ ему въ глаза.

И Богъ ужъ вдаетъ, почему, но этотъ взглядъ произвелъ на Карпатова какъ бы укрощающее дйствіе. Онъ какъ бы понялъ, что этого человка угрозами не проймешь и даже напротивъ — отъ нихъ еще хуже. И онъ вдругъ понизилъ тонъ, а въ глазахъ его на мсто свирпости появилось, стоившее ему большого усилія, выраженіе дружелюбія.

— Гм… Вотъ ты каковъ, Платоша,— не ожидалъ. Думалъ: вотъ человкъ, на котораго можно положиться, анъ ты вотъ какъ!..

— А вы какъ?— нисколько не убавляя задорности, промолвилъ Платоша:— Вы мн въ зубы шпиганули, а я, по вашему, долженъ облизываться? Такъ, что-ли, вы полагали? Ну, такъ нтъ, я не таковскій.

— Да въ чемъ-же въ зубы-то? Уже совсмъ, совсмъ ласково, почти просительно говорилъ Антонъ Васильевичъ:— это, можетъ, что Наденька замужъ вышла? Такъ вдь она же противъ моей воли… Ты пойми: что такое Подлужскій? Пиголица какая-то- Разв я могу сравнить его съ тобой? А чтоже я подлаю, когда она, Наденька-то…

— Вы мн, почтеннйшій Антонъ Васильевичъ, зубы не заговаривайте. Она противъ вашей воли, а вы-же сами ихъ на вокзалъ въ свадебную прогулку провожали и шампанское пили… Думаете, я не знаю? У меня молодцы везд присматриваютъ…

Карпатовъ собирался что-то возразить, но въ это время дверь съ грохотомъ растворилась. Онъ взглянулъ и обмеръ. На порог стоялъ курьеръ съ хорошо знакомой ему рожей изъ губернаторской канцеляріи.

— Чорртъ!.. непроизвольно вырвалось у него:— что теб?

— По всему городу разыскиваю ваше высокородіе!— звучнымъ басомъ затрубилъ курьеръ:— Ихъ превосходительство, губернаторъ изволятъ требовать…

— Меня?— больше съ тревогой, чмъ съ удивленіемъ спросилъ Карпатовъ.

— Точно такъ, ваше высокородіе и чтобы ихъ привезено было.

— Кого ихъ?

— Та вотъ ихъ-же господина Султанова.

— Плутанова, оселъ! Ступай! Сейчасъ прідемъ!

— Слушаю, ваше высокородіе!— пробурчалъ курьеръ и исчезъ, какъ дымъ.

— Ну, вотъ,— сказалъ Карпатовъ — теперь будетъ исторія. И это все ты надлалъ…

— Тамъ ужъ будетъ видно, кто надлалъ! Его превосходительство разберутъ-съ. На то они власть!— совершенно непримиримымъ голосомъ говорилъ Платоша,— быстро напяливая на себя воротничекъ, манжеты, а затмъ обливаясь въ торжественный черный сюртукъ.

— Да ты что-же сказать ему хочешь?

— Что? А вотъ услышите. Скажу, что слдоваетъ…

‘Чортъ побралъ бы его… Не знаешь, съ котораго бока и подойти къ нему… Этакій мдный лобъ’,— думалъ Карпатовъ, чувствуя, нго этотъ человкъ способенъ погубить его. Попробовалъ онъ еще одинъ ходъ.

— Послушай, Платонъ Платоновичъ,— ну, хорошо,— ты на меня золъ и захотлъ отомстить, хотя и несправедливо. Можетъ теб и удастся подгадить мн. Но вдь вмст со мной ты и себя погубишь —

— Что-съ? Себя? Ну, нтъ, Антонъ Васильевичъ, я не боюсь. Первое — я его превосходительству врный слуга-съ — А второе,— у меня газета-съ!

На это Карпатовъ даже не нашелся что сказать. Онъ только проникающимъ взглядомъ посмотрлъ на Платошу, и, видя, что тотъ уже готовъ и взялъ въ руки шапку и свою неизмнную толстую палку,— знакъ его достоинства,— промолвилъ:

— демъ!..

И они похали. Рессоры Карпатовской пролетки изъ всхъ силъ напрягались, чтобы не лопнуть подъ тяжестью этихъ двухъ гигантовъ. Обыватели, успвшіе уже ознакомиться со статьей, видя Карпатова и Платошу сидящими рядомъ, до ужаса недоумвали. А герой молчалъ. Ни одинъ изъ нихъ по дорог не уронилъ слова.

Губернаторъ поступилъ дипломатично: онъ сперва принялъ Карпатова одного.

— Послушайте, что такое? Какъ могла появиться въ газет подобная… нелпость? Что онъ помшался, что-ли?

— Совершенно справедливо выразились, ваше превосходительство: онъ спятилъ,— поспшно хватаясь за слово, отрапортовалъ Карпатовъ тономъ человка, спасающаго свою шкуру, и продолжалъ, не дожидаясь вопросовъ:— влюбился въ мою дочку, длалъ даже предложеніе, я, разумется, отказалъ… Согласитесь, ваше превосходительство, не подходящая пара… Ну, а какъ она вышла за Подлужскаго, онъ, извините, осатанлъ, ваше превосходительство… Я его даже не виню. Въ злоб человкъ слпнетъ.

— Ахъ, вотъ что!.. Гм… Однако-жъ это надо какъ-нибудь поправить… Я воображаю, что теперь говорятъ тамъ, у князя Чухломскаго, и сколько пищи это дало злобоумію господина Завихратскаго!.. Вы поговорили бы съ нимъ, Антонъ Васильевичъ.

— Говорилъ, ваше превосходительство, образумливалъ. Не помогаетъ.

— Онъ здсь? Вы привезли его? Хорошо. Пусть войдетъ сюда. Я самъ поговорю съ нимъ.

Разговоръ Платоши съ губернаторомъ наедин не особенно устраивалъ дло Карпатова. Что еще онъ тамъ наскажетъ? Вдь матеріалъ то у него есть… Эхъ, и онъ то дурень,— нашелъ съ кмъ длиться: съ этакимъ то остолопомъ. И вотъ — скажите пожалуйста, откуда у него взялась такая кровожадность?

Платоша между тмъ сидлъ у губернатора, смотрлъ ему прямо въ глаза и безъ малйшей уступки проявлялъ свою кровожадность. А дверь при этомъ была плотно притворена.

— Было, ваше превосходительство, по совсти говорю: все было.— Денегъ пожертвовано, можетъ тысячъ съ тридцать а въ кассу попало-ли и двнадцать… Э, да что! скажу прямо: первая получка была отъ мясниковъ, отъ хозяевъ, значитъ: три тысячи было собрано. Такъ изъ нихъ тысячи полторы на оружіе да на разныя подачки пошло, а остальныя,— вотъ, говоритъ, Платоша, теб пять сотенныхъ, а мн вся тысяча, потому — еще пошутилъ, потому, говоритъ, все-же таки я въ чин подполковника состою…

Губернаторъ слушалъ его съ безстрастнымъ лицомъ. Для него было совершенно ясно, что Плутановъ, будучи по существу личностью сомнительной, въ данную минуту говоритъ правду. И правда эта его не особенно даже удивляла. Что Карпатовъ, въ качеств всевластнаго по своей полицейской части, ‘имлъ нкоторые вспомогательные доходы’ онъ зналъ, и вся эта исторія печалила его совсмъ съ другой стороны. Скандалъ въ город, пища ‘злобоумію’ вице-губернатора и всхъ его приспшниковъ, тнь на принятое имъ направленіе и на систему, которая произвела такой фуроръ въ Петербург, что даже учиться сюда присылали. И когда Платоша, бія себя кулакомъ въ грудь, уврялъ его въ томъ, что Карпатовъ и самъ онъ, Платоша, воры, у него въ голов была одна мысль:

‘Надо это замять! Во что то бы то ни стало замять!’

Онъ положилъ свою худенькую ручку на могучее плечо Платоши и ласково сказалъ:

— Вотъ что, милйшій Платонъ… Э… Н-да… Платоновичъ. Я вамъ врю. Какъ это ни грустно, но… Врю. Однакожъ, мы должны прежде всего подумать о достоинств нашего дла,— именно нашего съ вами, понимаете? Я признаю ваше гражданское мужество… О, да! Безъ сомннія! Но, знаете, разговоры, сплетни… Вы же понимаете, вы человкъ умный. Сегодня говорятъ о полиціймейстер, а завтра будутъ говорить о губернатор. И основы нашего общаго дла будутъ потрясены. Однимъ словомъ, я васъ прошу — для меня, единственно для меня: примиритесь!

— Ваше превосходительство, для васъ… Разв я смю… Забормоталъ, совершенно подавленный столь лестнымъ уравненіемъ его съ самимъ губернаторомъ, Платоша.

— Ну, вотъ и прекрасно. И въ завтрашнемъ же номер мы напечатаемъ, такъ сказать, поправочку… Ну, какъ-нибудь тамъ… Э-э. Напримръ, э-э… Н-да… Нтъ, знаете, у меня голова не приспособлена. Да вотъ что: мы обратимся къ Херувимову. Ужъ онъ придумаетъ… Онъ на это мастеръ…

Минутъ черезъ десять посл этого, въ кабинет у губернатора, при плотно притворенныхъ дверяхъ, самъ губернаторъ, Карпатовъ, Платоша и Херувимовъ общими силами составили поправку. Активнымъ лицомъ былъ собственно Херувимовъ: онъ, а не кто другой, усиленно кусалъ и слюнилъ карандашъ, да, въ сущности, изъ его головы выходили и вс т мысли, которыя послужили матеріаломъ для ‘поправки’, остальные члены совщанія только мшали ему.

А на слдующее утро обыватели, которые съ пламеннымъ упованіемъ ждали, что въ газет Платоша и Карпатовъ начнутъ подать другъ друга, съ великимъ разочарованіемъ прочитали:

‘Необходимая поправка’: Въ предыдущемъ номер нашей уважаемой газеты, въ замтк, касающейся состоянія кассы ‘Союза Сердецъ’, по причин небрежности метранпажа, совершенно перепутаны слова, а нкоторыя окончательно выпали, такъ что получился смыслъ, противоположный надлежащему, а именно: вмсто напечатанныхъ словъ, относящихся къ почтенному и заслуженному нашему полиціймейстеру Антону Васильевичу Карпатову: ‘имя свои заслуги, между прочимъ никакой отчетности не представляетъ, а кажется долженъ бы’, слдуетъ читать: ‘препочтенныя заслуги его (т. е. А. П. Карпатова) могли бы избавить его отъ необходимости представленія отчетности, но онъ, не взирая на то, все-же таковую неукоснительно представляетъ, почитая это своимъ гражданскимъ долгомъ’. Еще неточность замтки въ томъ, что будто въ касс ‘Союза Сердецъ’ не хватаетъ денегъ. Можемъ съ достоврностью сообщить, что денегъ у ‘Союза’ сколько угодно.

Примчаніе: доброхотныя пожертвованія принимаются казначеемъ ‘Союза’ первой гильдіи купцомъ и городскимъ головой Ухабовымъ, полиціймейстеромъ Карпатовымъ и членомъ совта Плутановымъ’.

Прочитали это граждане и сказали: ‘Значитъ помирились. А жаль, можетъ, другъ друга кушавши, подавились-бы’.

Результатомъ всей этой исторіи было то, что между Карпатовымъ и Платошей исчезло всякое взаимное довріе. Платоша уступилъ ‘ради его превосходительства’, а въ душ затаилъ злобу, а Карпатовъ сталъ бояться, его, какъ огня.

Былъ еще и другой результатъ: вмсто легкомысленнаго чиновника особыхъ порученій, отправившагося въ свадебное путешествіе, къ Платош, для выправленія его дубоваго стиля, былъ приставленъ самъ Херувимовъ, и такъ какъ ему было положено приличное вознагражденіе, то онъ выправлялъ добросовстно, и было замчено, что газетка стала чуть-чуть пограмотне.

А Платонъ Плутановъ еще выше поднялъ голову. Хоть и пришлось ему идти на попятный, однако, все же онъ считалъ, что одержалъ побду. Онъ очень хорошо понималъ, что Карпатовъ его ненавидитъ, и въ гости къ нему больше не ходилъ, но ему доставляло удовольствіе, что при встрч съ нимъ, полиціймейстеръ протягивалъ об руки, радостно улыбался и говорилъ: ‘а, здравствуйте, почтеннйшій Платонъ Платонычъ! Что это вы меня забыли и не зайдете какъ-нибудь пообдать?’ И Платоша столь-же галантно отвчалъ:— Времени нтъ, Антонъ Васильевичъ, газета все съдаетъ. А то бы я, сами знаете…

А въ душ мыслилъ: ‘Ага, какъ бы не такъ! Это у тебя младшая дочка подросла и думаешь — я женюсь! Поправлять дло желаешь! Ну, нтъ, братъ, теперь я купеческую двицу себ присматриваю. Меньше какъ съ сотней тысячъ приданаго со мной и не разговаривай. А ты, сколько ни воруй, этакую сумму не накопишь!.. Большая, братъ, я птица, по ныншнимъ временамъ’.

Такъ полагалъ о себ въ т времена Платонъ Плутановъ. Это было въ начал весны, когда на городскихъ улицахъ растаялъ снгъ, и черныя втви деревьевъ посвтлли и стали обрастать листьями.

А вмст съ весной пришла перемна и въ жизни губернскаго города, и обывателямъ въ первое время показалось, что теперь все пойдетъ наоборотъ, и такъ какъ имъ было плохо, то, стало быть, къ лучшему.

XVII.

Губернаторъ получилъ новое назначеніе.

Въ этомъ, конечно, не было ничего удивительнаго. Нтъ ничего вчнаго на земл, и не было на свт еще ни одного такого губернатора, который, по истеченіи извстнаго времени, не замстился бы другимъ.

Но въ настоящемъ случа удивительнаго было еще меньше, чмъ во всякомъ другомъ, ибо не даромъ же здилъ губернаторъ въ Петербургъ и тамъ объяснялъ свою систему и производилъ фуроръ. Не даромъ прізжалъ въ губернскій городъ и чиновникъ особыхъ порученій гд-то при какомъ-то министерств и въ теченіе двухъ-трехъ недль подъ руководствомъ Платона Плутанова изучалъ оную систему. Говорили, что была уже она примнена въ другихъ городахъ и даже въ самой столиц, и дала блестящіе результаты. И за все это губернатору былъ общанъ переводъ на слдующую высшую ступеньку государственной лстницы. Это было общано губернатору, а губернскій городъ чувствовалъ такъ, какъ бы это общано ему, и по мр истеченія времени, восклицалъ: когда-же, наконецъ?

Но странно было то, что когда это случилось, то одновременно и съ одинаково искреннимъ чувствомъ — и городъ, и губернаторъ, и его завдомые враги — князь Чухломскій и Завихратскій — воскликнули: ‘Наконецъ-то’!

Какимъ то непостижимымъ образомъ интересы всхъ этихъ разнородныхъ и другъ друга взаимно исключающихъ фракцій сошлись.

Да, какъ это ни странно! Губернаторъ былъ человкъ мягкій, предупредительный, сговорчивый. Казалось бы, такого человка обывателямъ любить бы да любитъ. А они: ‘наконецъ-то’!

Мягкій-то онъ, мягкій, и любезный и все такое. А вотъ-же. Платошу этого самаго завелъ. И дружина, и газета, и всякія штуки, отъ которыхъ при всей его мягкости въ город житья не стало. Нтъ, ужъ лучше пусть его, мягкаго, уберутъ, можетъ тогда и все это разстроится, и дышать полегчаетъ.

Обыватель существо терпливое и приспособительное. Если отъ него отобрали воздухъ, онъ можетъ довольно долгое время жить безъ воздуха и дышать какими-то своими домашними снадобьями. Если на неб погасили солнце, онъ зажжетъ лучину и будетъ себ копошиться при ея скудномъ свт по своимъ дламъ. Но когда виновника всхъ подобныхъ лишеній отъ него убираютъ прочь, онъ не отказываетъ себ въ удовольствіи порадоваться.

И онъ радовался и, рискуя нарушить обязательныя постановленія о томъ, чтобы люди во всхъ случаяхъ жизни дйствовали въ одиночку, а отнюдь не скопомъ, коллективно думали:— ‘Наконецъ-то!’

Отношенія между губернаторомъ и предводителемъ вмст съ вице-губернаторомъ въ город всмъ были извстны. Не тайна было и то, что эти лица Платошу и его дятельность не одобряли. Поэтому вс считали себя въ прав думать, что новый губернаторъ (то-есть, какъ были уврены:—князь Чухломскій) всю эту банду разгонитъ, а самого Платошу вмст съ Карпатовымъ ужъ самое меньшее посадятъ въ тюрьму.

Какъ всегда на свт бываетъ, обыватели принимали свои желанія за возможность, забывая при этомъ, что Платоша есть ничто иное, какъ неизбжный продуктъ своего времени, и что если-бы его трижды уничтожили, то на его мст непремнно и тотчасъ выросъ бы изъ-подъ земли другой, такой-же точно.

Пока, однако, все шло по заведенному съ давнихъ поръ порядку. Когда губернатора переводятъ въ другое мсто, городъ долженъ хоть капельку поплакать. И онъ плакалъ. Губернатору былъ устроенъ блестящій банкетъ и на этомъ банкет предводитель и вице-губернаторъ говорили рчи,— первый о томъ, что губернія чувствуетъ себя какъ бы овдоввшей и при томъ въ молодыхъ годахъ, а потому безутшна, второй же высказалъ мысль, что единственное утшеніе въ томъ, что губернаторъ въ высшей должности будетъ имть возможность еще плодотворне работать на пользу Россіи, чмъ работалъ здсь. Губернаторъ, съ свойственнымъ ему галантнымъ остроуміемъ, отвчалъ, что вс вдовы, особенно молодыя, кажутся безутшными, но когда является новый женихъ, он немедленно утшаются. И овдоввшая губернія тоже найдетъ себ прекраснаго жениха и скоро сочетается съ нимъ бракомъ. Произойдетъ это въ тотъ самый день, когда будетъ назначенъ новый губернаторъ. Вице-губернатору же онъ отвтилъ, что на высшемъ посту онъ будетъ работать на пользу губерніи, такъ сказать, вдвойн: работая на пользу всего отечества, ибо она является его нераздльной частью, и еще особо на пользу губерніи.

Собрались въ губернаторскомъ дом для торжественныхъ проводъ, а отсюда пошли на вокзалъ, а, когда поздъ отходилъ, махали платками и шляпами.

Съ этого момента въ город наступило положеніе какого-то тупого и въ то же время напряженнаго невднія, что будетъ завтра. Губерніей правилъ вице-губернаторъ, но правленіе это было жалкое, ибо съ минуты на минуту онъ ждалъ, что придетъ нкто и скажетъ ему: пожалуйте на свое мсто. Изъ того, что было заведено, онъ не ршался ничего трогать. У него, напримръ, было неотразимое желаніе закрыть газетку, которая оскорбляла его изысканный литературный вкусъ, а самого Платошу вмст съ его дружиной выселить изъ города на вчныя времена. Но приходила въ голову мысль: а вдругъ тамъ это одобряется, и подобное мропріятіе будетъ объяснено, какъ неспособность понять моментъ и его требованія, отсутствіе государственнаго чутья, и тогда, вмсто ожидаемаго губернаторства, воспослдуетъ — чортъ бы его побралъ — причисленіе къ министерству, что для чиновника равносильно гражданской смерти.

Такъ онъ и не тронулъ ни Платоши, ни его газеты, ни дружины, и единственная перемна, которая совершилась сама собою, была въ томъ, что Херувимовъ, которому за выправку стиля въ газет платилось изъ особыхъ, только одному губернатору вдомыхъ суммъ, почувствовавъ исчезновеніе этихъ суммъ вмст съ губернаторомъ, самъ отчислился или врне — отпалъ отъ этой странной должности, и газета, оставшаяся на полной вол Платошиной малограмотности, пустилась во всю и превратилась въ настоящую клоаку. Въ ней излагалось, неприкрытымъ никакой обработкой Платошинымъ стилемъ, кто кому сколько долженъ, кто не платитъ долговъ, который изъ обывателей и съ кмъ и въ какомъ укромномъ мст измняетъ своей законной жен, кто раньше окончанія обдни въ собор вышелъ изъ церкви и такъ дале.

Дружина же Платошина совершенно распустилась. Патлатые молодцы въ ситцевыхъ рубахахъ заходили въ трактиры и рестораны и требовали водки и закуски безъ всякой уплаты, вскакивали въ извозчичьи экипажи и требовали, чтобы ихъ везли даромъ, на улицахъ приставали къ порядочнымъ женщинамъ.

Карпатовъ вздумалъ было усмирять ихъ, но они подняли скандалъ, а Платоша сказалъ ему такое словечко, что онъ поспшилъ на все махнуть рукой и спрятаться въ полицейскомъ управленіи.

И теперь въ город вс: и обыватели, и полиціймейстеръ, и вице-губернаторъ, подобно лягушкамъ въ басн, просили себ царя и съ нетерпніемъ желали, чтобы скоре былъ назначенъ новый губернаторъ, какой-нибудь, хоть плохенькій, лишь-бы онъ былъ власть.

Вице-губернаторъ попробовалъ было посовтоваться съ предводителемъ, — не убрать ли молъ собственною властью Платошу со всми его послдствіями, но князь Чухломскій, находившійся въ тайномъ ожиданіи назначенія, лишь загадочно улыбнулся и весьма неопредленно развелъ руками.

Но, наконецъ, пришло извстіе о назначеніи губернатора, и таковымъ оказался предводитель князь Чухломскій.

Граждане вздохнули съ облегченіемъ: вотъ, теперь, молъ, кончатся ихъ мученія. Было извстно, что князь стоялъ, хотя и въ тайной, но непримиримой оппозиціи прежнему губернатору и особенно враждебно относился къ Платин и его литератур. И ждали только вступленія его въ должность.

И вступленіе состоялось. Чины представились новому держателю власти. Вице-губернаторъ на этотъ разъ съ радостью отошелъ въ тнь.

Князь Чухломскій, по вншности, являлъ собою полную противоположность прежнему губернатору. Это былъ высокій, крупный, породистый мужчина, въ цвтущемъ возраст чуть поболе сорока лтъ. У него было красивое лицо съ орлинымъ носомъ, съ пышными русыми баками. И когда, онъ принималъ чиновниковъ въ своемъ новомъ мундир, то любо было смотрть на него и, какъ говорили между собой губернскіе чиновники, ‘пріятно было повиноваться’.

И когда, посл всякихъ необходимыхъ пріемовъ, князь, наконецъ, потребовалъ къ себ Платона Плутанова, то вс были уврены, что этому послднему наступилъ конецъ.

Платоша, если говорить правду, тоже не очень надялся и въ душ своей уже строилъ планы, какъ бы, прежде чмъ сойти со сцены, побольше надлать гадостей.

Но, уважая власть, онъ передъ княземъ всталъ въ почтительную позу и даже вытянулъ руки по швамъ.

— Послушайте, мой милый, довольно дружелюбно сказалъ князь,— въ послднее время вы распустили своихъ молодцовъ. Это безпорядокъ, и это надо прекратить.

— Какъ прикажете, ваше сіятельство. По вашему слову будетъ сдлано!— твердо отвтилъ Платоша.

— Очень хорошо. Дале: газета также приняла нсколько нежелательное направленіе. Это также нужно урегулировать. Въ общемъ же продолжайте вашу полезную дятельность на пользу отечества, съ однимъ, однако-жъ, условіемъ: ничего не предпринимать безъ моего предварительнаго одобренія…

Чрезвычайно были удивлены дожидавшіеся въ пріемной чиновники, когда изъ губернаторскаго кабинета вышелъ Платоша, не только не подавленный и не уничтоженный, но сіяющій, съ гордо поднятой головой.

Платоша остался незыблемо на своемъ мст и даже, какъ редакторъ, получилъ прибавку, тоже ‘изъ особыхъ суммъ’, дружина его осталась при немъ и, по его слову, смирилась и, такъ сказать, вошла въ свои берега. Херувимовъ возобновилъ свою дятельность по выправленію стиля, такъ какъ ему вновь пошло дополнительное жалованье ‘изъ особыхъ суммъ’.

Обыватели потихоньку, такъ, чтобы никто не слышалъ, стонали. Карпатовъ окончательно сложилъ оружіе и пошелъ на мировую съ столь возвысившимся и укрпившимся Платошей и — почемъ знать — не выдастъ ли онъ современемъ свою младшую дочь за Платона Плутанова, ежели онъ того пожелаетъ…

Вице-губернаторъ пожималъ плечами. Но это именно и значило, что онъ не понялъ момента. И потому неизвстно, сбудутся ли его упованія на счетъ губернаторства.

А князь Чухломскій оказался человкомъ умнымъ. Онъ понялъ моментъ и не захотлъ разрушать то, что въ свое время спасло въ город порядокъ, и что можетъ еще пригодиться въ будущемъ. И князь Чухломскій далеко пойдетъ.

И. Потапенко.

‘Современникъ’, кн. 6—9, 1913

Пойманный моментъ.(Изъ хроники одного города).

Читайте также:

Пойманный моментъ.
(Изъ хроники одного города).