Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя, Масальский Константин Петрович, Год: 1842 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

Похожденя Чичикова, или Мертвыя души. Поэма Н. Гоголя. Москва. Въ Университетской типографи, 1842. Часть I. Стр. 475, въ-8.

Господинъ Гоголь неоспоримо принадлежитъ къ числу первоклассныхъ русскихъ литераторовъ. Онъ одаренъ въ высокой степени комическимъ талантомъ, наблюдательностю и умньемъ подмчать и списывать смшныя черты оригиналовъ, которыхъ много существуетъ на бломъ свт. Въ особенности отличается онъ картинами малороссйскаго мра, къ которому и самъ принадлежитъ по своему происхожденю. Нельзя однако жъ не пожалть, нельзя не досадовать, что нкоторые критики, черезъ-чуръ строге и явно несправедливые почти ко всмъ прежнимъ и ныншнимъ русскимь писателямъ, безусловно восхищаются всмъ, что ни напишетъ Гоголь, приходятъ въ восторгъ отъ каждой его строчки, безотчетно кричатъ объ его заслугахъ и ставятъ его на такую высоту, на которой самая здоровая голова закружится. Восторгъ этихъ критиковъ, постепенно воспламеняясь, обратился въ какую-то мономаню, дошелъ наконецъ до вопющей и смшной нелпости. Мало того, что эти критики,— унижая безпрерывно всхъ живыхъ русскихъ писателей не своего прихода и отказывая въ заслугахъ писателямъ уже умершимъ, какъ-то Державину, Карамзину, Марлинскому, и многимъ другимъ,— провозгласили господина Гоголя громаднымъ талантомъ, генемъ, первымъ русскимъ прозаикомъ, первымъ поэтомъ, со временъ котораго началась новая эпоха словесности, они наконецъ готовы были пожаловать его въ чинъ литературнаго генералиссимуса, но такъ какъ этого чина не существуетъ, то эти критики, но принадлежащей имъ власти, произвели господина Гоголя за Тараса-Бульбу, впредь до усмотрня, въ Гомеры! Скажите, пожалуйста, что это такое? Шутка или насмшка? Правда, что между Гомеромъ и Гоголемъ есть сходство: об эти фамили начинаются, какъ видите, съ Го, но сходство только тмъ и ограничивается. Еще подмчена одна непонятная странность, а именно: вс послдователи покойнаго, туманной памяти, нмецкаго философя Гегеля,— который всю жизнь проповдывалъ премудрость и самъ объявилъ, умирая, что его никто изъ смертныхъ не понялъ,— вс Гегелисты непремнно и Гоголисты. Отчего это? Задача очень мудреная! Между Гегелемъ и Гогелемъ ровно ничего общаго нтъ. Кажется, во всей этой путаниц виновата буква Г. Въ самомъ дл — Гоголь, Гегель, Гомеръ. Есть что-то сходное. Долго ли сбиться! А если ужъ кто-нибудь имлъ несчасте на чемъ бы то ни было сбиться съ панталыку, какъ говорятъ земляки господина Гоголя, то ужъ такого человка не переспоришь. Мономани, какъ извстно, бываютъ чрезвычайно странны и разнообразны.

Мы и не намрены спорить съ Гегелистами, Гоголистами и проч. Пускай ихъ потшаютъ себя, упражняясь въ гиперболическихъ, восторженныхъ похвалахъ и панегирикахъ. Упражнене это было бы довольно невинно, если бы такя похвалы писались по одному искреннему чувству и убжденю, а не съ тмъ намренемъ, чтобы литераторовъ своего прихода возвысить до небесъ, и потомъ всхъ прочихъ низвергнуть въ преисподнюю. Но и безъ этого, вс подобныя, доведенныя до нелпости, похвалы, могутъ быть сами по себ вредны, убаюкивая дарованя писателей, поселяя въ нихъ излишнюю самонадянность и гордость, и тмъ самымъ сбивая съ пути истинные таланты. И кто же сами эти критики,

Которые всемощны, какъ Зевесъ,

Свергаютъ смертныхъ въ адъ, возносятъ до небесъ!

Кто, скажите, эти критики? Вроятно, они поди съ умомъ и знанями громадными, со вкусомъ твердымъ и чистымъ, какъ алмазъ? Вроятно, они пожалованы к мъ-нибудь въ критическе генералиссимусы? Нтъ, никто еще ихъ не жаловалъ этимъ чиномъ. Они, покуда, еще ничмъ не доказали сами ни своего громаднаго ума, ни своего алмазнаго вкуса, а упражнялись только въ звонкихъ похвалахъ и громоподобныхъ порицаняхъ, написанныхъ большею частю надутымъ, неправильнымъ, ученическимъ слогомъ.

Но вотъ еще что всего забавне. Эти критики, для приданя себ вса и кредита, вздумали уврять всхъ то прямо, то намеками, что они проникнуты отъ головы до пятокъ аристократическимъ духомъ, что они проводятъ дни и чуть-чуть не ночуютъ въ лучшихъ гостиныхъ, что они люди самаго лучшаго тона, что они — сливки человчества, самые образованные и просвщенные Европейцы,

Съ которыми теперь и графы и князья,

Друзья,

Которые теперь съ вельможей,

У коего они не смли ссть въ прихожей,

Играютъ запросто въ бостонъ.

Вс просвщенные и образованные читатели давно уже очень хорошо поняли и оцнили эту неумстную и ни на чемъ не основанную претензю на аристократизмъ, потому-что они хорошо знаютъ истинное значене слова: аристократъ. Такихъ читателей не проведешь никакими уловками. Но встрчаются и таке, которые въ простот сердца врятъ, что нкоторые критики въ самомъ дл люди высшаго полета, и потому считаютъ обязанностю держаться мннй этихъ критиковъ, воображая, что думать несогласно съ ними значитъ впасть въ противорче съ аристократическою сферою, съ высшимъ кругомъ общества. Не безпокойтесь! Можемъ васъ уврить, что аристократизмъ всхъ этихъ господъ заключается лишь въ томъ, что они, нердко чувствуя сквозной втеръ въ карман, ведутъ себя важно и гордо, какъ лорды, считающе свои доходы миллонами, что они носятъ весьма грацозно блыя или желтыя перчатки, говорятъ и судятъ обо всемъ наотрзъ, какъ слдуетъ лордамъ, и, наконецъ, что они знаютъ великое и важное правило, что за обдомъ блое вино должно быть холодно, а красное не холодно.

Вс эти черты, которыя выше набросаны только слегка, заключаютъ въ себ пребогатый запасъ для сатиры и комеди. Если бы вздумалъ Гоголь употребить этотъ запасъ въ дло, то вышла бы презабавная комедя или превосходный сатирическй романъ. Его талантъ служитъ въ томъ порукою. Но вотъ онъ пишетъ поэму подъ заглавемъ: Похожденя Чичикова или Мертвыя души. Этой поэмы издана теперь первая часть. Мы се внимательно прочитали, чуждые всякаго предубжденя, и выскажемъ наши впечатлня и замчаня. Повторимъ здсь, что мы поставили себ за неизмнное правило не длить писателей на приходы, не руководиться никакими личными отношенями и разсчетами, и отдавать каждому литератору свое. Любя русскую словесность, мы любимъ и всхъ русскихъ писателей. Разбирая ихъ произведеня, будемъ всегда высказывать прямо наше мнне объ нихъ. Можемъ иногда ошибиться, потому-что вс люди подвержены ошибкамъ, но по-крайней-мр похвалы или указаня какихъ-нибудь недостатковъ всегда будутъ согласны съ искреннимъ нашимъ чувствомъ и убжденемъ.

Мы не понимаемъ: почему Мертвыя души названы поэмой. Насмшники, пожалуй, скажутъ, что авторъ поврилъ критикамъ, которые произвели его за Тараса Бульбу въ Гомеры, и назвалъ Похожденя Чичикова поэмою потому, что Гомерова Илада называется поэмою. Вроятно это шутка, но намъ кажется, что шутить въ заглави сочиненя неумстно. Всякую вещь должно называть ея именемъ, говоритъ французская пословица. Если Похожденя Чичикова поэма, то мы не видимъ препятствя назвать Ревизора трагедей въ пяти дйствяхъ.

Разскажемъ содержане Мертвыхъ душъ, и вы сейчасъ убдитесь, что это сочинене такъ же похоже на поэму, какъ мы съ вами на китайскаго богдохана. Разскажемъ притомъ сущность новой поэмы не по европейской метод извстныхъ критиковъ, которые всегда разсказываютъ содержане произведенй всхъ писателей, не принадлежащихъ къ ихъ приходу, своимъ слогомъ, съ приличными украшенями, прибавками и убавками. Изложимъ содержане новой поэмы врно, съ сохраненемъ даже подлинныхъ словъ автора, которыя везд станемъ отмчать, для отличя, косыми буквами.

У какого-то бднаго дворянина родился сынъ. Жизнь при начал, взглянула на него какъ-то кисло-непрютно, сквозь какое-то мутное, занесенное снгомъ окошко. Отецъ его былъ больной человкъ, въ длинномъ сюртук на мерлушкахъ и въ вязанныхъ хлопанцахъ, надтыхъ на босую ногу, безпрестанно вздыхавшй, ходя по комнат {Вздыхавшй, ходя по комнат! Это Гомеровскй грамматическй промахъ.} и плевавшй въ стоявшую въ углу песочницу. Онъ былъ человкъ безъ образованя. Когда герой поэмы, на котораго жизнь при начал взглянула кисло-непрютно, подросъ, то плевавшй въ песочницу почтенный его родитель повезъ сынка въ городъ, сдалъ его на руки родственниц, дряблой старушонк, и распорядился, чтобы онъ ежедневно ходилъ въ классы городскаго училища. Прощаясь съ сыномъ, родитель далъ ему между прочимъ слдующее отеческое наставлене: Не угощай и не подчивай никого, а веди себя лучше такъ, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копйку, эта вещь надежне всего на свт. Все сдлаешь и все прошибешь на свт копйкой. Сказавъ такое трогательное и умное наставлене, почтенный родитель, плевавшй въ песочницу, ухалъ домой и умеръ, а сынъ, герои поэмы, на котораго жизнь при начал взглянула какъ-то кисло — непрютно, началъ учиться, копить копйку, вышелъ наконецъ изъ училища и опредлился на службу, въ казенную палату. Послдня родительскя слова и наставленя заронились глубоко ему въ душу. Онъ продолжалъ и въ палат копить копйку. Надобно сказать, что палатске чиновники особенно отличались невзрачностю и неблагообраземъ. У иныхъ были лица точно дурно выпеченный хлбъ: щеку раздуло въ одну сторону, подбородокъ покосило въ другую, верхнюю губу взнесло пузыремъ, которая въ прибавку къ тому еще и треснула. И одного чиновника, со всми нечисленными качествами, прискать трудно, а въ этой палат посчастливилось подобрать многихъ по одной форм: щека на сторону, подбородокъ въ другую, верхняя губа пузыремъ, да еще въ прибавку и треснула. Между такими чиновниками не могъ быть не замченъ и отличенъ Чичиковъ, представляя во всемъ совершенную противоположность и взрачностью лица, и привтливостью голоса, и совершеннымъ неупотребленьемъ никакихъ крпкихъ напитковъ. Чичиковъ подбился къ старому рябому повытчику, прикинулся влюбленнымъ въ рябую его дочь, по ходатайству повытчика самъ сдлался повытчикомъ и потомъ обманулъ своего покровителя, не женясь на рябой его дочери. Потомъ досталъ онъ хлбное мстечко и продолжалъ копить копйку, потомъ опредлился въ какую-то строительную коммиссю. Тутъ только, и теперь только сталъ Чичиковъ понемногу выпутываться изъ-подъ суровыхъ законовъ воздержанья и неумолимаго своего самоотверженья. Онъ завелъ повара, купилъ тонкя рубашки, тонкаго сукна, пробрлъ пару лошадей. Но вдругъ поступилъ новый начальникъ и выгналъ изъ службы Чичикова. Онъ началъ искать другой должности. Читателю, я думаю, прятно будетъ узнать, (о! чрезвычайно прятно!) что онъ всяке два дня перемнялъ на себ блье, а лтомъ во время жаровъ даже и всякой день: всякой сколько нибудь непрятный запахъ уже оскорблялъ его. Наконецъ онъ опредлился въ таможню, служилъ усердно, отлично ловилъ контрабандистовъ и обратилъ на себя внимане начальства. Онъ получилъ чинъ и повышене, и вслдъ за т&#1123,мъ представилъ проектъ изловить всхъ контрабандистовъ, прося только средствъ исполнить его самому. Начальству понравился проектъ изловить всхъ контрабандистовъ разомъ, и оно возложило этотъ подвигъ на Чичикова. Ему тотъ же часъ вручена была команда и неограниченное право производить всяке поиски. Добившись такого неограниченнаго права, онъ заключилъ услове съ сильнымъ обществомъ контрабандистовъ, которое весьма кстати въ то время образовалось обдуманно-правильнымъ образомъ, и въ слдстве этого союза Чичикова съ обществомъ приступлено было къ дйствямъ. Читатель безъ сомння слышалъ такъ часто повторяемую давнишнюю исторю объ остроумномъ путешестви испанскихъ барановъ, которые, совершивъ переходъ черезъ границу въ двойныхъ тулупчикахъ, пронесли подъ тулупчиками на миллонъ брабантскихъ кружевъ. Это происшестве случилось именно тогда, когда Чичиковъ служилъ при таможн. Посл этого остроумнаго путешествя барановъ, Чичиковъ и другой его сотоварищъ, сдой статскй совтникъ, приглашенный имъ для подвига, нажили по четыреста-тысячъ капитала. У Чичикова говорятъ даже перевалило и за пятъ сотъ, потому-что былъ побойче. Богъ знаетъ до какой бы громадной цифры не возрасли благодатныя суммы, если бы какой-то нелегкй зврь не перебжалъ поперегъ всему. Хотя совершенно неясно, что значитъ такое: какой-то нелегкй зврь не перебжалъ поперегъ всему, но непосредственно за тмъ чортъ сбилъ съ толку обоихъ чиновниковъ: чиновники, говоря по просту, перебсились и поссорились ни за что. Какъ-то въ жаркомъ разговор, а можетъ быть нсколько и выпивши, Чичиковъ назвалъ другаго чиновника поповичемъ. Тотъ его также назвалъ поповичемъ и прибавилъ: Да, вотъ-молъ что! Но недовольный симъ, онъ послалъ еще на него тайный доносъ. Впрочемъ говорятъ, что и безъ того была у нихъ ссора за какую-то бабенку, свжую и крпкую, какъ ядреная рпа, по выраженю таможенныхъ чиновниковъ. Какъ было дло въ самомъ дл, Богъ ихъ вдаетъ. Авторъ предоставляетъ это досочинить читателю. Пустъ лучше читатель охотникъ досочинитъ самъ. По-этому и неизвстно: какъ было дло въ самомъ дл. Главное въ томъ, что тайныя сношеня съ контрабандистами сдлались явными. Статскй совтникъ хоть и самъ пропалъ, но-таки упекъ своею товарища. Чиновниковъ взяли (говорятъ по-русски: отдали) подъ судъ, конфисковали, описали все что у нихъ было, и все это разршилось вдругъ какъ громъ надъ головами ихъ. Какъ посл чаду опомнились они и увидли съ ужасомъ, что надлали. Статскй совтникъ,— поднявшй на себя руки и надлавшй, что все это разршилось какъ громъ, хотя громъ никогда не разршается,— гд-то погибъ въ глуши, а Чичиковъ обработалъ дло, по-крайней-мр, такъ, что отставленъ былъ не съ такимъ безчестьемъ, какъ товарищъ, и увернулся изъ-подъ уголовнаго суда. Но уже ни капитала, ни разныхъ заграничныхъ вещицъ, ничего не осталось ему. Онъ усплъ только сохранить десять-тысячъ, дв дюжины голландскихъ рубашекъ, бричку и двухъ крпостныхъ человкъ, да таможенные чиновники, движимые сердечною добротою, оставили ему пять или шесть кусковъ мыла для сбереженя свжести щекъ, вотъ и все. Вотъ какая громада бдствй обрушилась ему на голову! Герой поэмы однако жъ не потерялся съ десятью-тысячами рублей и съ пятью кусками мыла. Онъ захотлъ непремнно опять разбогатть и для этого выдумалъ прекрасное средство. Героя нашего оснила вдохновеннйшая мысль, какая когда-либо приходила въ человческую голову. Онъ вздумалъ накупить, на выводъ, крестьянъ, которые уже умерли, но не были еще исключены изъ ревизскихъ сказокъ, пробрсти ихъ до тысячи и заложить за двсти-тысячъ рублей въ Опекунскй Совтъ, переселивъ ихъ прежде, разумется на бумаг, въ Херсонскую Губерню. И вотъ такимъ образомъ составился въ голов нашего героя сей странный сюжетъ, за который не знаю будутъ ли благодарны ему читатели, а ужъ какъ благодаренъ авторъ, такъ и выразить трудно. Ибо что ни говори, не приди въ голову Чичикова эта мысль, не явилась бы на свтъ ся поэма. Потомъ Чичиковъ детъ въ губернскй городъ, (съ этого начинается поэма) останавливается въ гостинниц, знакомится съ губернскими чиновниками и нсколькими помщиками, и потомъ начинаетъ разъзжать по окрестностямъ города, для покупки мертвыхъ душъ. Сначала детъ къ помщику Манилову, потомъ къ помщику Собакевичу, но сбивается съ дороги и прзжаетъ къ помщиц Коробочк. На пути отъ Коробочки завернулъ онъ въ трактиръ, гд встртился съ помщикомъ Ноздревымъ. Потомъ детъ онъ къ Ноздреву, отъ Ноздрева къ помщику Собакевичу, отъ Собакевича къ помщику Плюшкину. Такимъ образомъ разъзжалъ онъ, чтобы торговаться и скупать мертвыя души. Удалось ему уже сторговать до четырехъ-сотъ. Замтивъ однако жъ, что далеко еще до тысячи, и что на разъзды отъ помщика къ другому, для покупки четырехъ-сотъ душъ, употребилъ уже онъ 252 страницы поэмы, ршился наконецъ воротиться въ городъ, чтобы на остальныхъ 223 страницахъ совершить купчую крпость въ палат, позавтракать у полицеймейстера, създить на балъ къ губернатору, и, но случаю распространившагося слуха о купленныхъ имъ мертвыхъ душахъ, и взведенной на него клеветы, будто бы онъ хочетъ увезти дочь губернатора, ухать неизвстно куда изъ губернскаго города, чтобы опять явиться въ двухъ остальныхъ частяхъ поэмы, которыя еще не вышли, но общаны.

Если нкоторые рецензенты укоряли Загоскина за бдность содержаня его превосходнаго Мирошева, то что должно сказать въ этомъ отношени о поэм Мертвыя души? Мы разсказали очень врно и довольно подробно все ея содержане, разсказали большею частю словами самого автора, но просимъ не выводить еще заключеня о достоинств всего сочиненя по этому сокращенному разсказу. Мы уже прежде сказали, что таке сокращенные разсказы,— даже врные, безъ приличныхъ украшенй, прибавокъ и убавокъ,— ничего не доказываютъ и не составляютъ критики, которая обязана показать красоты сочиненя и его недостатки, какъ въ цломъ, такъ и въ частяхъ.

Признаемся откровенно, что особенной красоты въ иде цлаго романа или, пожалуй, поэмы Мертвыя души, мы не видимъ. Не знаемъ, что будетъ въ остальныхъ двухъ частяхъ поэмы, но до-сихъ-поръ на первомъ план люди, злоупотребляюще своею должностю и наживающеся противозаконными средствами. Вс лица автора, начиная съ героя, или плуты, или дураки, или подлецы, или невжды и ничтожные люди. Одна губернаторская дочь исключена изъ этого почтеннаго собраня, но и та не обрисована нисколько, ничего почти не говоритъ, ничего не дйствуетъ. Можетъ быть, она и прекрасная двушка, но это одно предположене. Мы слышали о ней отъ автора что-то мелькомъ, но совершенно ее не знаемъ. Завязки въ поэм нтъ никакой. Ни одно лицо не возбуждаетъ участя въ читател. Интересъ поддерживается только желанемъ узнать: для чего Чичиковъ скупаетъ мертвыя души, потомучто объяснене его цли авторъ помстилъ въ конц. Это не романъ и не поэма, а сатира въ лицахъ, переходящая иногда въ каррикатуру. Въ жизни мы видимъ безпрерывную борьбу добра со зломъ. Это законъ земной жизни человчества. Сатира обличаетъ или осмиваетъ зло. Поэма, въ формахъ поэтическихъ, а романъ, въ форм дйствительности, должны изображать по возможности жизнь вполн, а не одну ея сторону. Изобразите одно добро — картина наша будетъ холодна и не естественна, изобразите одно зло — и въ картин вашей но будетъ настоящей жизни. Вы впадете въ ту же неестественность и однообразе. Для всякой картины необходимы свтъ и тнь, необходимо разнообразе цвтовъ. Если же художникъ возьметъ одну блую или одну черную краску, что произведетъ онъ? Одинъ живописецъ, для шутки, замазалъ холстъ черною краской и подписалъ: глубокая ночь. Конечно, никто не назвалъ, и не назоветъ художественною картиной такого произведеня.

Въ частяхъ Мертвыя души имютъ много красотъ и много недостатковъ. Описаня во многихъ мстахъ чрезвычайно живы, комическя черты схвачены мастерски, избранные авторомъ характеры обрисованы чрезвычайно удачно.

Вотъ герой автора, коллежскй совтникъ Чичиковъ, на вечеринк у губернатора.

Но усплъ Чичиковъ осмотрться, какъ уже былъ схваченъ подъ руку губернаторомъ, который представилъ его тутъ же губернаторш. Прзжй гость и тутъ но уронилъ себя: онъ сказалъ какой-то комплиментъ, весьма приличный для человка среднихъ лтъ, имющаго чинъ не слишкомъ большой и не слишкомъ малый. Когда установившяся пары танцующихъ притиснули всхъ къ стн, онъ, заложивши руки назадъ, глядлъ на нихъ минуты дв очень внимательно.— Многя дамы были хорошо одты и по мод, другя одлись во что Богъ послалъ въ губернскй городъ. Мущины здсь, какъ и везд, были двухъ родовъ: одни тоненьке, которые все увивались около дамъ, нкоторые изъ нихъ были такого рода, что съ трудомъ можно было отличить ихъ отъ петербургскихъ, имли также весьма обдуманно и со вкусомъ зачесанныя бакенбарды, или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лицъ, также небрежно подсдали къ дамамъ, также говорили по-французски, и смшили дамъ такъ же, какъ и въ Петербург. Другой родъ мущинъ составляли толстые, или таке же какъ Чичиковъ, то есть не такъ чтобы слишкомъ толстые, однако жъ и не тонке. Эти напротивъ того косились и пятились отъ дамъ и посматривали только по сторонамъ, не разставлялъ ли гд губернаторскй слуга зеленаго стола для виста. Лица у нихъ были полныя и круглыя, на иныхъ даже были бородавки, кое-кто былъ и рябоватъ, волосъ они на голов не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манеръ чортъ меня побери, какъ говорятъ французы, волосы у нихъ были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленныя и крпкя. Это были почетные чиновники въ город. Увы! толстые умютъ лучше на этомъ свт обдлывать дла свои, нежели тоненьке. Тоненьке служатъ больше по особеннымъ порученямъ, или только числятся, и виляютъ туда исхода, ихъ существоване какъ-то слишкомъ легко, воздушно и совсмъ ненадежно. Толстые же никогда не занимаютъ косвенныхъ мстъ, а все прямыя, и ужъ если сядутъ гд, то сядутъ надежно и крпко, такъ, что скорй мсто затрещитъ и угнется подъ ними, а ужъ они не слетятъ. Наружнаго блеска они не любятъ, на нихъ фракъ не такъ ловко скроенъ, какъ у тоненькихъ, зато въ шкатулкахъ благодать Божя. У тоненькаго въ три года не остается ни одной души не заложенной въ ломбардъ, у толстаго спокойно, глядь, и явился гд нибудь въ конц города домъ, купленный на имя жены, потомъ въ другомъ конц другой домъ, потомъ близъ города деревенька, потомъ и село со всми угодьями. Наконецъ толстый, послуживши Богу и Государю, заслуживши всеобщее уважене, оставляетъ службу, перебирается и длается помщикомъ, славнымъ русскимъ бариномъ, хлбосоломъ, и живетъ, и хорошо живетъ.— А посл него опять тоненьке наслдники спускаютъ, по русскому обычаю, на курьерскихъ все отцовское добро. Нельзя утаить, что почти такого рода размышленя занимали Чичикова въ то время, когда онъ разсматривалъ общество, и слдствемъ этого было то, что онъ наконецъ присоединился къ толстымъ, гд встртилъ почти все знакомыя лица: Прокурора съ весьма черными густыми бровями и нсколько подмигивавшимъ лвымъ глазомъ такъ, какъ будто бы говорилъ: ‘пойдемъ, братъ, въ другую комнату, тамъ я теб что-то скажу’, человка впрочемъ серьезнаго и молчаливаго, почтмейстера, низенькаго человка, но остряка и Философа, предсдателя палаты, весьма разсудительнаго и любезнаго человка, которые вс привтствовали его какъ стариннаго знакомаго, на что Чичиковъ раскланивался, нсколько на бокъ, впрочемъ не безъ прятности. Тутъ же познакомился онъ съ весьма обходительнымъ и учтивымъ помщикомъ Маниловымъ, и нсколько неуклюжимъ на взглядъ Собакевичемъ, который съ перваго раза ему наступилъ на ногу, сказавши: ‘прошу прощеня.’ Тутъ же ему всунули карту на вистъ, которую онъ принялъ съ такимъ же вжливымъ поклономъ. Они сли за зеленый столъ, и не вставали уже до ужина. Вс разговоры совершенно прекратились, какъ случается всегда, когда наконецъ предаются занятю дльному. Хотя почтмейстеръ былъ очень рчистъ, но и тотъ, взявши въ руки карты, тотъ же часъ выразилъ на лиц своемъ мыслящую физономю, покрылъ нижнею губою верхнюю и сохранилъ такое положене во все время игры. Выходя съ фигуры, онъ ударялъ по столу крпко рукою, приговаривая если была дама: ‘пошла старая попадья!’ если же король, ‘пошелъ тамбовскй мужикъ!’ А предсдатель приговаривалъ: ‘А я его по усамъ! А я ее по усамъ!’ Иногда при удар картъ по столу вырывались выраженя: а! была не была, не съ чего, такъ съ бубенъ!— Или же просто восклицаня: черви! червоточина! пикенця, или пикендрасъ! пичурущухъ! пичура! и даже просто: пичукъ! названя, которыми перекрестили они масти въ своемъ обществ. По окончани игры, спорили какъ водится довольно громко. Прзжй нашъ гость также спорилъ, но какъ-то чрезвычайно искусно, такъ что вс видли, что онъ спорилъ, а между тмъ прятно спорилъ. Никогда онъ не говорилъ: вы пошли, но вы изволили пойти, я имлъ честь покрыть вашу двойку, и тому подобное. Чтобы еще боле согласить въ чемъ-нибудь своихъ противниковъ, онъ всякой разъ подносилъ имъ всмъ свою серебряную съ финифтью табакерку, на дн которой замтили дв фялки, положенныя туда для запаха. Внимане прзжаго особенно заняли помщики Маниловъ и Собакевичъ, о которыхъ было упомянуто выше. Онъ тотъ часъ же освдомился о нихъ, отозвавши тутъ же нсколько въ сторону предсдателя и почтмейстера. Нсколько вопросовъ, имъ сдланныхъ, показали въ гост не только любознательность, но и основательность, ибо прежде всего распросилъ онъ, сколько у каждаго изъ нихъ душъ крестьянъ, и въ какомъ положени находятся ихъ имня, а потомъ уже освдомился какъ имя и отчество. Въ немного времени, онъ совершенно усплъ очаровать ихъ. Помщикъ Маниловъ, еще вовсе человкъ не пожилой, имвшй глаза сладке какъ сахаръ, и щурившй ихъ всякой разъ, когда смялся, былъ отъ него безъ памяти. Онъ очень долго жалъ ему руку, и просилъ убдительно сдлать ему честь своимъ прздомъ въ деревню, къ которой, по его словамъ, было только пятнадцать верстъ отъ городской заставы. На что Чичиковъ съ весьма вжливымъ наклоненемъ головы и искреннимъ пожатемъ руки отвчалъ, что онъ не только съ большою охотою готовъ это исполнить, но даже почтетъ за священнйшй долгъ. Собакевичъ тоже сказалъ нсколько лаконически ‘и ко мн прошу’ шаркнувши ногою, обутою въ сапогъ такого исполинскаго размра, которому врядъ ли гд можно найти отвчающую ногу, особливо въ ныншнее время, когда и на Руси начинаютъ выводиться богатыри. Вотъ описане слуги Чичикова:

Петрушка ходилъ въ нсколько широкомъ коричневомъ сюртук съ барскаго плеча, и имлъ, по обычаю людей своего званя, крупный носъ и губы. Характера онъ былъ больше молчаливаго, чмъ разговорчиваго, имлъ даже благородное побуждене къ просвщеню, то есть, чтеню книгъ, содержанемъ которыхъ не затруднялся, ему было совершенно все равно, похождене ли влюбленнаго героя, просто букварь, или молитвенникъ: — онъ все читалъ съ равнымъ вниманемъ, если бы ему подвернули химю, онъ и отъ нея бы не отказался. Ему нравилось не то, о чемъ читалъ онъ, но больше самое чтене, или лучше сказать, процесъ самаго чтеня, что вотъ-де изъ буквъ вчно выходитъ какое-нибудь слово, которое иной разъ чортъ знаетъ что и значитъ. Это чтене совершалось боле въ лежачемъ положени въ передней, на кровати и на тюфяк, сдлавшемся отъ такого обстоятельства убитымъ и тоненькимъ, какъ лепешка.

Еще удачне описане кучера. Это едва ли не лучшее мсто во всей поэм.

А Чичиковъ въ довольномъ расположени духа сидлъ въ своей бричк, катившейся давно по столбовой дорог. Изъ предъидущей главы уже видно, въ чемъ состоялъ главный предметъ его вкуса и склонностей, а потому не диво, что онъ скоро погрузился весь въ него и тломъ, и душою. Предположеня, смты и соображеня, блуждавшя по лицу его, видно были очень прятны, ибо ежеминутно оставляли посл себя слды довольной усмшки. Занятый ими, онъ не обращалъ никакого вниманя на то, какъ его кучеръ, довольный премомъ дворовыхъ людей Манилова, длалъ весьма дльныя замчаня чубарому пристяжному коню, запряженному съ правой стороны. Этотъ чубарый конь былъ сильно лукавъ и показывалъ только для вида будто бы везетъ, тогда какъ коренной гндой и пристяжной каурой масти, называвшйся засдателемъ, потому-что былъ пробртенъ отъ какого-то засдателя, трудилися отъ всего сердца, такъ что даже въ глазахъ ихъ было замтно получаемое ими отъ того удовольстве. ‘Хитри, хитри! вотъ я тебя перехитрю!’ говорилъ Селифанъ, приподнявшись и хлыснувъ кнутомъ лнивца. ‘Ты знай свое дло, панталонникъ ты нмецкой! Гндой почтенный конь, онъ сполняетъ свой долгъ, я ему съ охотою дамъ лишнюю мру, потому, что онъ почтенный конь, и засдатель тожъ хорошй конь……. Ну ну! что потряхивлешь ушами? Ты дуракъ слушай, коли говорятъ! я тебя, невжа, не стану дурному учить. Ишь, куда ползетъ!’ Здсь онъ опять хлыснулъ его кнутомъ, примолвилъ: ‘у варваръ!…’ Потомъ прикрикнулъ на всхъ: ‘эй вы любезные!’ и стегнулъ по всмъ по тремъ уже не въ вид наказаня, но чтобы показать, что былъ ими доволенъ. Доставивъ такое удовольстве, онъ опять обратилъ рчь къ чубарому: ‘ты думаешь, что скроешь свое поведене. Нтъ, ты живи по правд, когда хочешь, чтобы теб оказывали почтене. Вотъ у помщика, что мы были, хороше люди. Я съ удовольствемъ поговорю коли хорошй человкъ, съ человкомъ хорошимъ мы всегда свои други, тонке прятели: выпить ли чаю, или закусить — съ охотою коли хорошй человкъ. Хорошему человку всякой отдастъ почтене. Вотъ барина нашего всякой уважаетъ потому что онъ слышь ты сполнялъ службу государскую, онъ сколской совтникъ…..

Такъ разсуждая, Селифанъ забрался наконецъ въ самыя отдаленныя отвлеченности. Если бы Чичиковъ прислушался, то узналъ бы много подробностей, относившихся лично къ нему, но мысли его такъ были заняты своимъ предметомъ, что одинъ только сильный ударъ грома заставилъ его очнуться и посмотрть вокругъ себя. Все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя. Наконецъ громовый ударъ раздался въ другой разъ громче и ближе, и дождь хлынулъ вдругъ какъ изъ ведра. Сначала, принявши косое направлене, хлесталъ онъ въ одну сторону кузова кибитки, потомъ въ другую, потомъ измнивши образъ нападеня и сдлавшись совершенно прямымъ, барабанилъ прямо въ верхъ его кузова, брызги наконецъ стали долетать ему въ лицо. Это заставило его задернуться кожаными занавсками съ двумя круглыми окошечками, опредленными на разсматриване дорожныхъ видовъ, и приказать Селифану хать скоре. Селифанъ, прерванный тоже на самой середин рчи, смекнулъ, что точно не нужно мшкать, вытащилъ тутъ же изъ-подъ козелъ какую-то дрянь изъ сраго сукна, надлъ ее въ рукава, схватилъ въ руки возжи и прикрикнулъ на свою тройку, которая чуть-чуть переступала ногами, ибо чувствовала прятное разслаблене отъ поучительныхъ рчей. Но Селифанъ никакъ не могъ припомнить, два или три поворота прохалъ. Сообразивъ и припоминая нсколько дорогу, онъ догадался, что много было поворотовъ, которые вс пропустилъ онъ мимо. Такъ какъ русскй человкъ въ ршительныя минуты найдется что сдлать, не вдаваясь въ дальня разсужденя, то поворотивши на право, на первую перекрестную дорогу, прикрикнулъ онъ: ‘эй вы, други почтенные!’ и пустился вскачь, мало помышляя о томъ, куда приведетъ взятая дорога.

Дождь однако же казалось зарядилъ надолго. Лежавшая на дорог пыль быстро замсилась въ грязь, и лошадямъ ежеминутно становилось тяжело тащить бричку. Чичиковъ уже начиналъ сильно безпокоиться, не видя такъ долго деревни Собакевича. По разсчету ого, давно бы пора было прхать. Онъ высматривалъ но сторонамъ, но темнота была такая хоть глазъ выколи.

— Селифанъ! сказалъ онъ наконецъ, высунувшись изъ брички.

— Что баринъ? отвчалъ Селифанъ.

— Поглядика, не видно-ли деревни?

— Нтъ, баринъ, нигд не видно!— Посл чего Селифанъ, помахивая кнутомъ, затянулъ псню не псню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда все вошло: вс ободрительные и побудительные крики, которыми подчиняютъ лошадей по всей Росси отъ одного конца до другаго: прилагательныя всхъ родовъ безъ дальнйшаго разбора, какъ что первое попалось на языкъ. Такимъ образомъ дошло до того, что онъ началъ называть ихъ наконецъ секретарями.

Между тмъ Чичиковъ сталъ примчать, что бричка качалась на вс стороны и надляла его пресильными толчками, это дало ему почувствовать, что они своротили съ дороги и вроятно тащились по взбороненному полю. Селифанъ казалось самъ смекнулъ, но не говорилъ ни слова.

— Что, мошенникъ, по какой дорог ты дешь? сказалъ Чичиковъ.

— Да что жъ, баринъ, длать, время-то такое, кнута не видишь, такая потьма!— Сказавши это онъ такъ покосилъ бричку, что Чичиковъ принужденъ былъ держаться обими руками. Тутъ только замтилъ онъ, что Селифанъ подгулялъ.

— Держи, держи, опрокинешь!— кричалъ онъ ему.

— Нтъ, баринъ, какъ можно, чтобъ я опрокинулъ, говорилъ Селифанъ. Это не хорошо опрокинуть, я ужъ самъ знаю, ужъ я никакъ не опрокину.— За тмъ началъ онъ слегка поворачивать бричку, поворачивалъ, поворачивалъ и наконецъ выворотилъ ее совершенно на бокъ. Чичиковъ и руками и ногами шлепнулся въ грязь. Селифанъ лошадей однакожъ остановилъ, впрочемъ он остановились бы и сами, потому что были сильно изнурены. Такой непредвиднный случай совершенно изумилъ его. Слзши съ козелъ, онъ сталъ передъ бричкою, подперся въ бока обими руками въ то время, какъ баринъ барахтался въ грязи, силясь оттуда вылзть, сказалъ посл нкотораго размышленя: Вишь ты и перекинулись!—

— Ты пьянъ, какъ сапожникъ!— сказалъ Чичиковъ.

— Нтъ, Ларинъ, какъ можно, чтобъ я былъ пьяны. Я знаю, что это нехорошее дло быть пьянымъ. Съ прятелемъ поговорилъ, потому-что съ хорошимъ человкомъ можно поговорить, въ томъ нтъ худаго, и закусили вмст. Закуска не обидное дло, съ хорошимъ человкомъ можно закусить.

Много и другихъ прекрасныхъ мстъ въ поэм, которыхъ не перечисляемъ. Просвщенные читатели ихъ найдутъ, конечно, и оцнятъ сами.

Прочитавъ приведенныя выписки каждый, кто даже и не признавалъ бы въ Гогол таланта, убдится, что у него талантъ необыкновенный.

И какъ посл этого но жалть, какъ не досадовать на льстецовъ автора, которые своими гиперболическими, нелпыми похвалами произвели въ немъ, (что будетъ ясно доказано ниже), самонадянность, ослпляющую автора до того, что онъ не видитъ въ произведеняхъ своихъ явныхъ недостатковъ, бросающихся въ глаза каждому, безпристрастному читателю, недостатковъ, которые были бы непростительны даже самому посредственному писателю, не только Гоголю. Предвидимъ, что авторъ, не зная насъ лично, припишетъ все сказанное нами, какимъ-нибудь разсчетамъ, какому-нибудь вляню парти, зависти, вражд, и другимъ подобнымъ вещамъ, которыя у насъ привыкли предполагать въ каждомъ критик. Предвидимъ, что льстецы постараются утвердить его въ этой несправедливой мысли и внушить ему, если возможно, вражду къ намъ. Но пускай бранятъ они насъ, какъ хотятъ пускай автора, думаетъ объ насъ, какъ ему угодно. Какъ рады были бы мы, если бы она, хоть не теперь, а когда-нибудь, уврился, что мы не руководимся никакими разсчетами, но однимъ искреннимъ убжденемъ и желанемъ принесть автору пользу, высказавъ ему правду объ его недостаткахъ, которыхъ отсутстве возвысило бы вдвое неоспоримое достоинство его литературныхъ произведени. Сынъ Отечества, по своему независимому положеню, не иметъ надобности ни прибгать къ лести, ни угождать какой бы то ни было литературной парти, какому бы то ни было автору. Онъ любитъ искренно русскую словесность, любитъ всхъ отечественныхъ писателей, безъ различя партй, которыхъ и знать не хочетъ.

Главный недостатокъ автора, по нашему мнню, состоитъ въ томъ, что онъ, увлекаясь своимъ комическимъ направленемъ, переходитъ часто границы чистаго вкуса и, для возбужденя смха, свою художническую кисть обмакиваетъ въ грязныя, недостойныя художника краски. Мы уврены, что всхъ образованныхъ читателей поражаютъ самымъ непрятнымъ образомъ мста въ новой поэм, подобныя слдующимъ.

‘Въ это время, стоявшй позади, лакей, утеръ посланнику (восьмилтнему сыну помщика Манилова) носъ и очень хорошо сдлалъ, иначе бы канула съ супъ препорядочная, посторонняя капля.’

По приказаню помщика Ноздрева, приноситъ слуга, безъ всякой надобности щенка:

— Ты однако жъ не сдлалъ того, что я теб говорилъ, сказалъ Ноздревъ, обратившись къ Порфирю и разсматривая тщательно брюхо щенка, и не подумалъ вычесать его?

— Нтъ, я его вычесывалъ.

— А отъ чего же блохи?

— Не могу знать. Статься можетъ, какъ нибудь изъ брички по налзли.

— Врешь, врешь, и не воображалъ чесать, я думаю, дуракъ, еще своихъ напустилъ.

А вотъ философическое разсуждене, которое могло бы быть легко выражено нсколько благопристойне:

Есть люди, имюще страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе безъ всякой причины. Иной напримръ даже человкъ въ чинахъ, съ благородною наружностю, со звздой на груди, будетъ вамъ жать руку, разговорится съ вами о предметахъ глубокихъ, вызывающихъ на размышленя, а потомъ смотришь, тутъ же, предъ вашими глазами и нагадитъ вамъ. И нагадитъ такъ, какъ простой коллежскй регистраторъ, а вовсе не такъ, какъ человкъ со звздой на груди, разговаривающй о предметахъ, вызывающихъ на размышлене, такъ что стоишь только да дивишься, пожимая плечами, да и ничего боле.

Вотъ разговоръ между дворянами:

— Нтъ, не обижай меня, другъ мой, право поду, говорилъ зять, ты меня очень обидишь.

— Пустяки, пустяки! мы соорудимъ сю минуту банчишку.

— Нтъ, сооружай, братъ, самъ, а я немогу, жена будетъ въ большой претензи, право, я долженъ ей разсказать о ярмарк. Нужно, братъ, право нужно доставить ей удовольстве. Нтъ, ты не держи меня!

— Ну ее жену къ….! важное въ самомъ дл дло станете длать вмст!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Охъ какой любопытный! ему всякую дрянь хотлось бы пощупать рукой, да еще и понюхать!

А вотъ опять блохи на сцен, безъ большой надобности, и другя подробности, столько же интересныя:

Ночь спалъ онъ (Чичиковъ) очень дурно. Какя-то маленькя пребойкя наскомыя кусали его нестерпимо больно, такъ что онъ всей горстью скребъ по уязвленному мсту, приговаривая: а, чтобъ васъ чортъ побралъ вмст съ Ноздревымъ! Проснулся онъ раннимъ утромъ. Первымъ дломъ его было, надвши халатъ и сапоги, отправиться чрезъ дворъ въ конюшню, приказать Селифану сей же часъ закладывать бричку. Возвращаясь чрезъ дворъ, онъ встртился съ Ноздревымъ, который былъ также въ халат, съ трубкою въ зубахъ.

Ноздревъ привтствовалъ его подружески и спросилъ, каково ему спалось?

— Такъ себ, отвчалъ Чичиковъ весьма сухо.

— А я, братъ, говорилъ Ноздревъ, такая мерзость лзла всю ночь, что гнусно разсказывать, и во рту посл вчерашняго точно эскадронъ переночевалъ. Представь: снилось, что меня выскли, ей, ей! и вообрази кто? Вотъ ни зачто не угадаешь: штабсъ-ротмистръ Поцлуевъ вмст съ Кувшинниковымъ.

— Да, подумалъ про себя Чичиковъ: хороню бы, если бъ тебя отодрали наяву.

— Ей Богу! да пребольно! Проснулся, чортъ возми, въ самомъ дл что-то почесывается, врно вдьмы блохи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Это вамъ такъ показалось. Вдь я знаю, что они на рынк покупаютъ. Купитъ вонъ тотъ каналья поваръ, что выучился у француза, кота, обдеретъ его, да и подаетъ на столъ вмсто зайца.

— Фу! какую ты непрятность говоришь, сказала супруга Собаковича.

— А что жъ, душенька, такъ у нихъ длается, я не виноватъ, такъ у нихъ у всхъ длается. Все что ни есть ненужнаго, что Акулька у насъ бросаетъ, съ позволеня сказать, въ помойную лахань, они его въ супъ! да въ супъ! туда его.

— Ты за столомъ всегда эдакое разскажешь! возразила опять супруга Собакевича.

— Чтожъ, душа моя, сказалъ Собакевичъ, если бъ я самъ это длалъ, но я теб прямо въ глаза скажу, что я гадостей не стану сть. Мн лягушку хоть сахаромъ облпи, не возьму ее въ ротъ, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Воспользовавшись ея отсутствемъ, Чичиковъ обратился къ Собакевичу, который лежа въ креслахъ, только покряхтывалъ посл такого сытнаго обда и издавалъ ртомъ каке-то невнятные звуки, крестясь и закрывая поминутно его рукою.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Чичиковъ опять хотлъ замтить, что и Пробки нтъ на свт, но Собакевича, какъ видно, пронесло: полились такя потоки рчей, что только нужно было слушать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зубочистка совершенно пожелтвшая, которою хозяинъ, можетъ быть, ковырялъ въ зубахъ своихъ еще до нашествя на Москву французовъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лицо его не представляло ничего особеннаго, оно было почти такое же, какъ у многихъ худощавыхъ стариковъ, одинъ подбородокъ только выступалъ очень далеко впередъ, такъ что онъ долженъ былъ всякой разъ закрывать его платкомъ, чтобы не заплевать.

Шумъ и визгъ отъ желзныхъ скобокъ и ржавыхъ винтовъ разбудили на другомъ конц города будочника, который поднявъ свою алебарду, закричалъ съ просоньи что стало мочи: кто идетъ? но увидвъ, что никто не шелъ, а слышалось только издали дребезжанье, поймалъ у себя на воротникъ какого-то звря и подошелъ къ фонарю, казнилъ его тутъ же у себя на ногт.

Работы оставалось еще, по-крайней-мр, на дв недли, во все продолжене этого времени Порфирй долженъ былъ чистить меделянскому щенку пупъ особенной щеточкой и мыть его три раза на день въ мыл.

Какъ вамъ нравится все это? Мы не видимъ тутъ ничего прекраснаго и достойнаго кисти художника. Господину Гоголю, обладающему истиннымъ комическимъ талантомъ, не было вовсе нужды прибгать къ такой грязи и возбуждать смхъ блохами, щенками, зврями, казненными на ногт, грубыми площадными выраженями, ободранными котами, посторонними каплями попадающими въ супъ, и прочее и прочее. По нашему мнню, все это низкй, балаганный комизмъ, недостойный такого художника, какъ Гоголь. Отчего же онъ допускаетъ въ своихъ произведеняхъ подобныя недостатки? Оттого, что вс восторженные его почитатели донын говорили ему только преувеличенныя похвалы и лесть, оттого, что они готовы и теперь доказывать, что и блохи, и ободранные коты, и вс прочя прелести — геняльныя, художественныя созданя, которыхъ высоты люди, отставше отъ вка, понять но въ состояни. Мудрено, чтобы кто-нибудь изъ образованныхъ читателей не поморщился, встртивъ подобную красоту въ Мертвыхъ душахъ, и не пожаллъ, что авторъ не удерживаетъ своего комизма въ границахъ художественной чистоты и благородства. Къ сожалню, должно сказать, что онъ убжденъ, какъ кажется, въ достоинств подобныхъ красотъ. Вотъ что онъ самъ пишетъ на страниц 300 своей поэмы:

Еще нужно сказать что дамы города *** отличались подобно многимъ дамамъ петербургскимъ необыкновенною осторожностю и приличемъ въ слонахъ и выраженяхъ. Никогда не говорили он: я высморкалась, я вспотла, я плюнула, а говорили: я облегчила себ носъ, я обошлась посредствомъ платка. Ни въ какомъ случа нельзя было сказать: этотъ стаканъ, или эта тарелка воняетъ. И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намекъ на это, а говорили вмсто того: этотъ стаканъ не хорошо ведетъ себя, или что нибудь въ род этого.

Но кажется ни дамы петербургскя, ни дамы всхъ другихъ русскихъ городовъ не заслуживаютъ насмшекъ за то, что он не говорятъ, какъ желаетъ авторъ: ‘я высморкалась, я вспотла, я плюнула, этотъ стаканъ или тарелка воняетъ.’ О такихъ вещахъ и говорить, кажется, нтъ большой необходимости ни въ книгахъ, ни въ гостиныхъ. Не знаемъ также въ какой столовой могутъ вонять стаканы и тарелки. Можетъ-быть, иные критики и тутъ похвалятъ автора и скажутъ, что все это списано съ натуры. Спорить не станемъ. Мы сидимъ боле въ кабинет и не бываемъ въ тхъ столовыхъ и гостиныхъ, о которыхъ такъ часто говорятъ критики.

Второй недостатокъ автора состоитъ въ томъ, что слогъ его по мстамъ чрезвычайно небреженъ и неправиленъ, иногда же надутъ и высокопаренъ. Сравненя его иногда черезъ-чуръ длинны и не только не составляютъ красотъ, но напротивъ того кажутся неумстными, лишними вставками. Приведемъ нсколько мстъ, для доказательства неправильности и небрежности слога.

Но безъ радости былъ вдали узртъ полосатый шлахбаумъ (стр. 35). Манилова проговорила, нсколько даже картавя, что онъ очень обрадовалъ ихъ своимъ прздомъ, и что мужъ ея, не проводилъ дня, чтобы не вспоминать о немъ. (стр. 46). Кончилъ онъ наконецъ тмъ, что выпустилъ опять дымъ, но только уже не ртомъ, а чрезъ носовыя ноздри. (Стр. 62). Ту же, (муху), которая имла неосторожность подссть близко къ носовой ноздр, онъ потянулъ въ просонкахъ въ самый носъ, что заставило его крпко чихнуть, (стр. 87). И навретъ совершенно безъ всякой нужды: вдругъ разскажетъ, что у чего была лошадь какой-нибудь голубой, или розовой шерсти, и тому подобную чепуху, такъ что слушающе наконецъ все отходятъ произнести: ну братъ, ты кажется ужъ началъ пули лить. (Стр. 134). Прежде всего пошли они обсматривать конюшню, гд видли двухъ кобылъ, одну срую въ яблокахъ, другую каурую, потомъ гндаго жеребца, на видъ и не казистаго, но за котораго Ноздревъ, божился, что заплатилъ десять тысячъ. (Стр. 137). Нтъ, братъ, это кажется ты сочинитель да только неудачно. (Стр. 101). Лучше я съмъ двухъ блюдъ. (Стр, 187). Когда бричка была уже на конц деревни, онъ подозвалъ къ себ перваго мужика, который попавши гд-то на дорог, претолстое бревно, тащилъ его на плеч, подобно неутомимому муравью, къ себ въ избу. (Стр, 200). Частями, сталъ выказываться господскй домъ, и наконецъ глянулъ весь въ томъ мст, гд и проч. (Стр. 213). Стны дома ощеливали мстами нагую штукатурную ршетку. (Стр. 213). Длинный, пожелтвшй гравюръ какого-то сраженя, (стр. 221). Счастливъ путникъ, который посл длинной, скучной дороги…. видитъ наконецъ знакомую крышу, и предстанутъ предъ нимъ знакомыя комнаты и проч. (стр. 233). Почтмейстеръ тоже отступился (вмсто отступилъ) (стр. 324). Теплилась сальная свчка. Пересвистывались вдали отдаленные птухи. (Стр. 338). Изъ одного разговора, который произошелъ между однми двумя дамами. (Стр. 340). Что об дамы наконецъ ршительно убдились въ томъ, что прежде предположили только какъ одно предположене, въ этомъ ничего нтъ необыкновеннаго. (Стр. 362).

Но, покуда, довольно выписокъ, доказывающихъ, что слогъ автора бываетъ часто небреженъ и неправиленъ. Теперь докажемъ выписками же сказанное нами о сравненяхъ автора.

Вошедши въ залъ, Чичиковъ долженъ былъ на минуту зажмурить глаза, потому что блескъ отъ свчей, лампъ и дамскихъ платьевъ былъ страшный, все было залито свтомъ. Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами тамъ и тамъ, какъ носятся мухи на бломъ сяющемъ рафинад въ пору жаркаго юльскаго лта, когда старая клюшница рубитъ и длитъ его на сверкающе обломки передъ открытымъ окномъ, дти вс глядятъ собравшись вокругъ, слдя любопытно за движенями жесткихъ рукъ ея, подымающихъ молотъ, а воздушные эскадроны мухъ, поднятые легкимъ воздухомъ, влетаютъ смло, какъ полные хозяева, и пользуясь подслповатостю старухи и солнцемъ, безпокоющимъ глаза ея, обсыпаютъ лакомые куски, гд въ разбитную, гд густыми кучами. Насыщенныя богатымъ лтомъ, и безъ того на всякомъ шагу раставляющимь лакомыя блюда, они влетли вовсе не съ тмъ, чтобы сть, но чтобы только показать себя, пройтись взадъ и впередъ по сахарной кучк, потереть одна о другую задня или передня ножки, или почесать ими у себя подъ крылышками, или, протянувши об передня лапки, потереть ими у себя надъ головою, повернуться и опять улетть и опять прилетть съ новыми докучными эскадронами.

Сравнене черныхъ фраковъ, мелькавшихъ посреди блестящихъ дамскихъ платьевъ, съ махами на рафинад, очень удачно въ начал, но для чего авторъ не остановился, для чего растянулъ онъ свое сравнене на цлую страницу. Описане подслповатой ключницы, дтей, которые на нее смотрятъ, мухъ, которыя трутъ одна о другую, задня или передня ножки, или чешутъ ими у себя подъ крылышками, и наконецъ протягиваютъ лапки, чтобы потереть ими у себя надъ головою,— все это совершенно нейдетъ тутъ къ длу и не иметъ ничего общаго съ черными фраками.

Вотъ другое сравнене. Помщикъ Ноздревъ, разсердись на Чичикова, кликнулъ слугъ, чтобы вмст съ ними поколотить своего гостя.

— Бейте его! кричалъ Ноздревъ, порываясь впередъ съ черешневымъ чубукомъ, весь въ жару, въ ноту, какъ будто подступалъ подъ неприступную крпость. Бейте его! кричалъ онъ такимъ же голосомъ, какъ во время великаго приступа кричитъ своему взводу: ребята, впередъ! какой-нибудь отчаянный поручикъ, котораго взбалмошная храбрость уже пробрла такую извстность, что дастся нарочный приказъ держать его за руки во время горячихъ длъ. Но поручикъ уже почувствовалъ бранный задоръ, все пошло кругомъ въ голов его, передъ нимъ носится Суворовъ, онъ лзетъ на великое дло. Ребята, впередъ! кричитъ онъ порываясь, не помышляя, что вредитъ уже обдуманному плану общаго приступа, что миллоны ружейныхъ дулъ выставились въ амбразуры неприступныхъ, уходящихъ за облака крпостныхъ стнъ, что взлетитъ какъ пухъ на воздухъ его безсильный взводъ и что уже свищетъ роковая пуля, готовясь захлопнуть его крикливую глотку. Но если Ноздревъ выразилъ собою подступившаго подъ крпость отчаяинаго, потерявшагося поручика, то крпость, на которую онъ шелъ, никакъ не была похожа на неприступную. Напротивъ крпость чувствовала такой страхъ, что душа ея спряталась въ самыя пятки.

Очевидно, какъ это сравнене длинно и натянуто. Къ чему тутъ подробное описане поручика, къ чему тутъ Суворовъ, обдуманный планъ приступа, крпость съ неприступными амбразурами, съ миллонами ружейныхъ дулъ, съ уходящими за облака стнами! Сравнене неудачно и неврно, хотя и унеслось за облака. Вотъ еще сравнене, сначала удачное, а потомъ испорченное отъ лишней прибавки:

Подъзжая къ крыльцу, замтилъ, онъ выглянувшя изъ окна почти въ одно время два лица: женское въ чепц, узкое, длинное какъ огурецъ, и мужское круглое, широкое какъ молдаванскя тыквы, называемыя горлянками, изъ которыхъ длаютъ на Руси балалайки, двухструнныя, легкя балалайки, красу и потху ухватливаго двадцатилтняго парня, мигача и щеголя, и подмигивающаго и посвистывающаго на блогрудыхъ и блошейныхъ двицъ, собравшихся послушать его тихоструйнаго треньканья.

Лицо круглое, какъ молдаванская тыква,— это понятно. Но къ чему тутъ ученое и статистическое свдне, что ихъ называютъ горлянками, что изъ нихъ длаютъ двухструнныя балалайки, что эти балалайки составляютъ потху ухватливыхъ парней, мигачей, подмигивающихъ и посвистывающихъ на блогрудыхъ и блошейныхъ двицъ. Все это совершенно лишнее и совсмъ не клеится съ круглымъ лицомъ. Притомъ: подмигивать на кого нибудь — не говорятъ по-русски.

Третй недостатокъ въ автор, какъ намъ кажется, тотъ, что онъ слишкомъ много говорить о самомъ себ въ своей поэм. Докажемъ и это выписками.

Не признаетъ современный судъ, что равно чудны стекла, озирающя солнцы, и передающя движенья незамченныхъ наскомыхъ, неспризнаетъ современный судъ, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую изъ презренной жизни, и возвести ее въ перлъ созданья.

И долго еще опредлено мн чудной властью идти объ руку съ моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный мру смхъ и незримыя, невдомыя ему слезы! И далеко еще то время, когда инымъ ключомъ грозная вьюга вдохновенья подымется изъ облеченной въ святый ужасъ и въ блистанье главы, и почуютъ въ смущенномъ трепет величавый громъ другихъ рчей.

Русь! чего ты хочешь отъ меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты такъ, и зачмъ все что ни есть въ теб, обратило на меня полныя ожиданя очи?…. И еще полный недоумня, неподвижно стою я, а уже главу оснило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онмла мысль предъ твоимъ пространствомъ. Что пророчитъ сей необъятый просторъ? Здсь ли, въ теб ли не родиться безпредльной мысли, когда ты сама безъ конца? Здсь ли не быть богатырю, когда есть мсто, гд развернуться и пройтись ему.

Можетъ быть, въ сей же самой повсти почуются иныя, еще досел небранныя струны, предстанетъ несмтное богатство русскаго духа, пройдетъ мужъ, одаренный божественными доблестями, или чудная русская двица, какой не сыскать нигд въ мр, со всей дивной красотой женской души, вся изъ великодушнаго стремленя и самоотверженя. И мертвыми покажутся предъ ними вс добродтельные люди другихъ племенъ, какъ мертва книга предъ живымъ словомъ! Подымутся русскя движеня…. и увидятъ, какъ глубоко заронилось въ славянскую природу то, что скользнуло только по природ другихъ народовъ…. Но къ чему и зачмъ говорить о томъ, что впереди? Неприлично автору, будучи давно уже мужемъ, воспитанному суровой внутреиней жизнью и свжительной трезвостью уединеня, забываться подобно юнош.

И такъ читатели не должны негодовать на автора, если лица, донын являвшяся, не пришлись по его вкусу, это вина Чичикова, здсь онъ полный хозяинъ, и куда ему вздумается, туда и мы должны тащиться. Съ нашей стороны, если точно падетъ обвинене за блдность и невзрачность лицъ и характеровъ, скажемъ только то, что никогда въ начал не видно всего широкаго теченья и объема дла. Въздъ въ какой бы ни было городъ, хоть даже въ столицу, всегда какъ-то блденъ, сначала все срой однообразно: тянутся безконечные заводы да фабрики, закопченныя дымомъ, а потомъ уже выглянутъ углы шести-этажныхъ домовъ, магазины, вывски, громадныя перспективы улицъ, вс въ колокольняхъ, колоннахъ, статуяхъ, башняхъ, съ городскимъ блескомъ, шумомъ и громомъ, и всмъ, что на диво произвола рука и мысль человка. Какъ производись первыя покупки, читатель ужо видлъ, какъ пойдетъ дло дале, какя будутъ удачи и неудачи герою, какъ придется разршить и преодолть ему боле трудныя препятствя, какъ предстанутъ колоссальные образы, какъ двигнутся сокровенные рычаги широкой повсти, раздастся далече ея горизонтъ и вся она приметъ величавое лирическое течене, то увидитъ потомъ.

Но есть страсти, которыхъ избранье не отъ человка. Уже родились он съ нимъ въ минуту рожденья его въ свтъ и не дано ему силъ отклониться отъ нихъ. Высшими начертанями он ведутся и есть въ нихъ что-то вчно зовущее, не умолкающее во всю жизнь. Земное великое поприще суждено совершить имъ: все равно: въ мрачномъ ли образ, или пронестись свтлымъ явленьемъ возрадующимъ мръ — одинаково вызваны он для невдомаго человкомъ блага. И можетъ быть, въ этомъ же самомъ Чичиков страсть, его влекущая, уже не отъ него, и въ холодномъ его существовани заключено то, что потомъ повергнетъ въ прахъ и на колни человка предъ мудростью небесъ. И еще тайна, почему сей образъ предсталъ въ нын являющейся на сптъ поэм.

Но не то тяжело, что будутъ недовольны героемъ, тяжело то, что живетъ въ душ неотразимая увренность, что тмъ же самымъ героемъ, тмъ же самымъ Чичиковымъ были бы довольны читатели. Не загляни авторъ поглубже ему въ душу, не шевельни на дн ея того, что ускользаетъ и прячется отъ свта.

И вотъ такимъ образомъ составился въ голов нашего героя сей странный сюжетъ, за который, не знаю будутъ ли благодарны ему читатели, а ужъ какъ благодаренъ авторъ, такъ и выразить трудно. Ибо, что ни говори, не приди въ голову Чичикова эта мысль, не явилась бы на свтъ ся поэма.

Видли ли вы картину нашего великаго художника: Послднй день Помпеи? Слышали ли объ его Осад Пскова, которую онъ готовитъ въ тишин и которой вс ожидаютъ съ нетерпнемъ? Великй ли художникъ Брюловъ? Не найдется, конечно, ни одного голоса, которыя сказалъ бы: нтъ! Что, еслибы тогда, какъ вс собирались толпами удивляться его картин, только-что привезенной въ Петербургъ, что, если бы онъ вдругъ явился тогда передъ зрителями и сказалъ бы что-нибудь въ этомъ род: ‘Еще тайна, почему сей образъ предсталъ въ нын являющейся на свтъ картин. Русь! Что глядишь ты такъ, и зачмъ все что ни есть въ теб, обратило на меня полныя ожиданя очи? Ужо главу оснило грозное облако. Инымъ ключомъ грозная вьюга вдохновенья подымется изъ облеченной въ снятый ужасъ и въ блистанье главы, и увидятъ въ смущенномъ трепет величавую кисть въ другихъ твореняхъ.’

Какое впечатлне произвели бы на восхищенныхъ картиною зрителей подобныя слова, еслибы художникъ произнесъ ихъ? Но Брюловъ никогда но говорилъ и никогда не скажетъ ничего подобнаго, хотя онъ неоспоримо великй художникъ. И Гоголь, неоспоримо, отличный художники, и потому нельзя не пожалть, что онъ не вычеркнулъ изъ своей поэмы приведенныхъ выше мстъ. Сказанныя слона, какъ бы ни было непрятно впечатлне, ими произведенное, забываются, а слова написанныя остаются. Самъ авторъ въ своей поэм написалъ:

‘Видитъ теперь все ясно текущее поколне, дивится заблужденямъ, смется надъ неразумемъ своихъ предковъ. не зря, что небеснымъ огнемъ исчерчена ся лтопись, что кричитъ въ ней каждая буква, что отвсюду устремленъ пронзительный перстъ, на него же, на него, на текущее поколне, и самонадянно, гордо начинаетъ рядъ новыхъ заблуждени, надъ которыми также потомъ посмются потомки.’

Мы смемся теперь надъ предками, которые, уважая Сумарокова за оказанныя въ свое время заслуги, до того его захвалили, что онъ писалъ и печаталъ: ‘Шествую я по стопамъ Гораця, Ювенала, де-Про и Молера. Я еще втораго своего изданя къ чести моего отечества не выпустилъ.’ Мы смемся теперь надъ такою хвастливою самонадянностю. А вдь и мы будемъ предками. Подумайте и выведите сами изъ этихъ данныхъ заключене.

Теперь мы высказали откровенно все, что мшало намъ вполн насладиться новою поэмою господина Гоголя. Повторяемъ: въ ней много первокласныхъ, частныхъ красотъ, которыя, можетъ быть, выкупятъ вс недостатки, выше указанныя и, кажется, доказанныя. Очень желали бы, чтобы разборъ нашъ принесъ автору пользу, чтобы онъ въ двухъ остальныхъ частяхъ своей поэмы избжалъ замченныхъ недостатковъ, и доказалъ, что онъ, какъ истинный художникъ, безотчетнымъ, громкимъ похваламъ и пошлой лести предпочитаетъ высказанныя по убжденю чувства и мысли. Предвидимъ, какую грозу накликали мы на себя нашею откровенностью, напередъ знаемъ, что автора будутъ уврять, что его новая поэма есть верхъ совершенства, внецъ художества, что въ пой нтъ никакихъ недостатковъ, что мы — Вандалы и варвары, что авторъ Мертвыхъ душъ — Гомеръ, Шекспира, Тассъ, Сервантесъ, что онъ даже выше ихъ. Сердечпо желаемъ, чтобы нашъ отечественный писатель достигъ въ самомъ дл такой высоты, но на нее не помогутъ ему взойти критики, безотчетно хваляще, какъ бы они громко ни восклицали. Пускай ихъ шумятъ, а мы спокойно будемъ, пока, читать басенку несравненнаго нашего Крылова:

Ужъ сколько разъ твердили мру,

Что лесть….. и прочее.

‘Сынъ Отечества’, No 6, 1842

Читайте также: