Похождение Ахиллесово под именем Пирры до троянской осады, Чулков Михаил Дмитриевич, Год: 1768 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

Чулков Михаил Дмитриевич.

Похождение Ахиллесово под именем Пирры до троянской осады.

Сочинение Михаила Чулкова, по трагедии ‘Деидамия’ профессора элоквенции Василия Кирилловича Тредиаковского изложенное.

Предуведомление.

Молодая Фетида, дочь Нереева и Дорисина, выдана будучи за Пелея Эакова сына, а брата Телемонова, родила от него сына, которой назван был Ахиллесом, и удостоверившись от Колханта-жреца, что без Ахиллеса, сына ее, невозможно будет взять города Трои грекам, и что он там будет убит, перерядила его в девическое платье, когда еще ему было только девять лет, и отослала на остров Сцирос, ныне называемый Широ, который недалеко от Эвбеи или Негрепонта, к царю Ликодему, дабы ему там быть воспитанному и укрытому. Ахиллес, пребывая у того царя и ходя в девической одежде под именем Пирры, имел свободный случай полюбить его дочь, называемую Деидамиею, и быть от нее любимым взаимно, но когда греческое ополчение против Трои собралось всё в Авлиду, то Колхант объявил, что Ахиллес укрыт на помянутом острове Сциросе девическим одеянием, чего ради и отправлен от него к царю Ликодему послом Улисс, царь Итакский. Между прочими дарами, кои посол привез царевне и придворным ее девицам, находилось оружие, как то шлем, копье и щит, за которое Ахиллес по природе своей охотнее всего взялся, нежные дары оставив девицам. Сие самое было указанием, по которому Улисс признал Ахиллеса.

Что ж касается до расположения сей истории и до прибавки выдуманных мною случаев, то в том поступал я по моей воле.

Похождение Ахиллесово.

Утомленные Солнцевы кони уже отложены были от блестящей колесницы,

привязаны к яслям, сделанным из чистой слоновой кости, и насыщались по трудам амброзией. Сияющий Фебов венец лежал на престоле, а сам светозарный бог опочивал покойно на стихиях усмиренных. Богиня мрака на Сциросских небесах расстилала темной свой покров, напоённый маковым соком. Под Сциросскими облаками обитала мгла, сквозь которую слабой свет луны и некоторых блестящих звёзд проходил на землю, от чего немногие места казались освещёнными. Все жители тогда во граде находились в глубоком сне, и тишина господствовала повсюду. В саду дворца Ликодемова, подле тихо бьющего фонтана, на мраморной софе Навплия, Сциросская Княжна, рвалась ревностью и была в такой досаде, в какой обыкновенно бывает женщина, презренная таким человеком, которого она полюбила страстно. Сон и спокойствие от нее убегали, но одна только злейшая ярость обладала пораженным ее сердцем, и ни о чём она тогда не помышляла, как об одном отмщении. Тому уже миновал год, как Навплия узнала, что Пирра, обитающая при первом дворе Ликодемовом, не есть Пирра, но Пирр, ибо беспокоящаяся об отсутствии Фетида мать его прислала к нему нарочного с письмом, которой назывался Ангаристом. Сей человек был не хитростен, и так приехав и увидев Ахиллеса в женском платье, удивился тому чрезвычайно: а в то время присутствовала тут Навплия, и оное увидев, почувствовала не изъяснённую любовь к Пирру, а проникнув совершенно притворство его, открыла ему свою страсть, которое открытие не сделало ей ни малого утешения. Ахиллес принял её предложение таким образом, как будто оное совсем ему не надобно было, и вместо снисхождения казался ей всегда суровым и несклонным к нестерпимому её мучению. Навплия терзалась целый год, но усмотрев из поступков любимого ею человека, что никакой надежды желанию её быть не может, наполнилась яростью. И обратила всю любовь в ненависть и презрение к Пирру. И так терзаясь тем поминутно и думая, что одной только ей известно притворство Пиррово, намерилась объявить об оном Деидамии, дочери Ликодемовой, у которой как она, так и Пирра, находились в услугах, чтоб погубить тем Пирра и выгнать его не токмо из двора Ликодемова, но и из царства его навеки. Огорченная любовником женщина для погибели его всё предпринять в состоянии. Устремившись к такому предприятию, не расположила она порядочно своих мыслей, чего гнев и ярость не позволяли ей сделать. Бросилась к царице и хотела представить ей, что великое поношение должна она сносить непременно, укрывая при себе так долгое время под видом девицы прекрасного юношу. И хотя была она тогда в превеликой ярости, однако могла увидеть в некотором от неё расстоянии человека, который, как казалось, старался укрыться и искал убежища в сплетении древесном. Удивившись сему привидению, ибо знала она, что никто войти не может в девический сад, а оные все наслаждаются спокойным сном, как оное ей известно: бросилась за ним весьма осторожно и столь была любопытна, что узнала, где оный притаился. Потом начала искать места, где бы ей укрыться, откуда бы могла способно видеть происхождение такого приключения. Вошла она в одну близко стоящую беседку и там укрылась между статуй. Спустя некоторое время пришла туда царевна, а за нею мнимая Пирра. Царевна села, вздохнувши весьма прискорбно, а Пирра бросилась перед нею на колени и говорила так:

‘Прекрасная! Чем ближе мы к нашему счастью, тем больше вижу я тебя печальною. Или кажется тебе, что мало делаю я приятства и нежности, которыми поминутно наслаждаются любовники? Но вообрази, такие ли наши обстоятельства, чтобы я мог ласкать тебя откровенно? Я сокрываюсь здесь под именем девицы, следовательно хранить мне тайну сию непременно должно’.

— Я не знаю, возлюбленный мой Пирр, — отвечала царевна, — от чего душа моя и сердце приходят в смятение, и иногда я вся трепещу так, как будто бы предчувствую какую-нибудь презлейшую напасть, и думаю часто, что мне оной не избегнуть. Предчувствует мое сердце: или ты мне изменишь, или родитель мой воспрепятствует нашему согласию.

— Сердце, прямо страстное, — предпринял Ахиллес, — к измене никогда неспособно: любя тебя толико страстно, могу ли я быть сам себе злодеем, чтоб, оставивши тебя, терзался я во всю мою жизнь? И если ты каким-нибудь немилосердным роком отделишься от меня, то знай, что в самый тот злой час возьмётся жизнь моя, и собственная рука отворит мне двери гроба. Клянусь тебе великим Дием, прапрадедом моим, и Фетидою, матерью моею, что если я изменю тебе, то пускай наследую в аду вечную муку. Что ж принадлежит до твоего родителя, не мни, чтобы он отрекся от толь великой чести: я правнук великого Юпитера, я царский сын и славного царя Пелея, богиня и царица, Фетида, мне мать: с обеих сторон я божеского поколения. Сим величаюсь я против народа, но пред тобою, прекрасная, родством с бессмертными считаюсь много меньше, нежели красота твоя и прелести того достойны. Я писал к богине и матери моей, чтоб соблаговолила она утвердить наше согласие, в чем и не сомневаюсь. Родительская её любовь, конечно, будет

согласна с непорочным моим желанием, а в ожидании сего прошу тебя, прекрасная, — имей спокойные мысли и дай беспрепятственно наслаждаться любовнику не изъяснёнными твоими прелестями, и когда получим соизволение моей матери, тогда откроемся твоему родителю, и начнем просить его соизволения.

Дейдамия, уверившись прелестными обещаниями своего любовника, из неспокойной сделалась весьма радостною и, обнадежив его в своей верности, сделала некоторые знаки любовного снисхождения: то есть целуя у него руку, подняла его с коленей. И так наслаждались они любовными разговорами, которые столько им были милы, сколько они

любили искренно друг друга.

Пламенные Солнцевы кони, почти уже перебегали восточные ветры, и яркие лучи от Фебова венца освещали Ликодемово владение: Деидамия, расставшись с Ахиллесом, поспешила в свои покои, и пошли они различными туда дорогами, чтобы как возможно укрывать себя, и не произвести в людях никакого о себе подозрения. Окаменевшая Навплия стояла долгое время после их неподвижною. Все члены находились в ней

недвижимыми, сердце трепетало а встревоженной разум волновался несказанно. Почитала она приключение сие мечтою, или привидением от нестройности её мыслей и развращённого понятия, но огорченная любовь ясно представила ей истину.

— Боги, властители над нами! — говорила она, — что я увидела и что услышала в этот злополучной час! Деидамия похитила у меня Пиррово сердце, Деидамия лишила меня любовника, и она причиною, что я должна отнять у себя жизнь! Кровь во мне волнуется,

досада, злоба, ярость, гнев, ненависть и отчаяние, принуждают меня мстить непременно. Обыкновение, должность, честь и любовь, я вас оставляю. Мучитель Пирр, и ты Дейдамия, мучительница злая! Вы сопряжены будете тогда, когда испущу я мое дыхание, или погублю вас прежде. Знайте же, что вы должны предварить мою кончину, и помните завсегда, что презренная любовница легко жертвует злобе своей совместницы и презревшего её любовника. А ты, неблагодарный! Вместо сладости любовной принудил меня вкусить полынь, ты тиран нежных сердец! Но приобщен еще к нам девицам. Год целый не могла я умягчить твоего сердца и думала, что родился ты от камня, но теперь узнала, что нежности в тебе больше, нежели сколько бы иметь тебе надобно было. Ты избрал себе любовницу, так соединись с нею в аду, а прежде не будешь ты владеть ею. Все способы и все страдания употреблю к тому, чтобы ты, или она сошли в подземные жилища. Я не премину моего слова: иду умертвить вас! А потом скончаюсь сама и буду тем довольна.

Пришедши в покои, ни о чем она больше не думала, как располагала свое предприятие, и когда утвердилась в своей мысли и хотела приступить к делу, то воспрепятствовало ей на некоторое время сие нечаянное приключение.

По окончании утра, Вулевполем, министр Ликодемов и военачальник, объявил царю, что прибыл к ним некто вестник, которой возвещает прибытие посла от всего греческого ополчения, и что посол тот при брегах уже Сциросских ожидает повеления, чтоб выступить из корабля.

Ликодем посылает своих придворных для его встречи и повелевает учредить при дворе все потребное к приему знаменитого сего посла и, сам собравшись со всем своим двором, в большой комнате ожидает пришествия оного.

Как только придворные Ликодемовы приехали на пристань к морю, то корабль по поданной ему вести весьма скоро явился на зыблющихся волнах. Он бежал к берегу весьма поспешно, и паруса его надуты были способным и благополучным ветром. Вдали казался он шатром, или такою палаткой, которые имеют у себя влиятельные индийские государи. Когда же приближался он, с великим шумом раздирая волны, к брегу, тогда открылось все на оном великолепие. Паруса, хоругви и знамена блистали от солнца, мачты, канаты и веревки все испещрены были различного рода змеями, которые сделаны были так искусно, что имели всегда движение. На корме изображены были различные морские боги, а на носу утвержден был лев, покрытый весь золотом, исключая гривы, которая сделана была из чистого серебра. Улисс, который был послом, стоял тогда на палубе, и держал оливную ветвь. Как скоро бросили якорь в пристани, тогда все пловцы возгласили по три раза о благополучном мореплавании, и началась потом на корабле и на берегу громовая музыка. Посол приехал в малом судне к берегу, где принят был с великою честью и потом провожён во дворец Ликодемов.

Улисс, пришедши пред царём, говорил ему следующее:

‘Царь Агамемнон, начальнейший вождь Пеласгических сил, которые устремились осадить гордую и высокомерную Трою, чрез избранного меня желает здравия и многих лет царю Ликодему. Он предлагает, царь, тебе дары в знак своего к тебе почтения и дружбы, что ж до меня, то я поручаю себя в вашу любовь, осмеливаюсь льстить себя надеждою, что во владении твоем буду я под твоим покровительством’.

Потом Вулевполем делал приветствие Улиссу. И так Ликодем принял от него дары, между которыми находились копье, щит и шлем, и удостоил Улисса сесть подле себя. Таким образом начали они разговаривать дружески. Ликодем, как миролюбивый государь, спрашивал прежде всего, какая бы была причина ополчению их против Трои? Улисс ему сказал, что разгневанная Юнона и Минерва чрез своих оракулов приказали им восстать и опровергнуть сей город. Боги мстят людям всегда справедливо.

— ‘Тебе известно, государь, — продолжает посол, — что на брак Пелеев и Фетидин званы были все боги, выключая богини Несогласия, которая за сию обиду бросила между богинь яблоко, на котором означены были сии слова: ‘прекраснейшая из всех оное да получит’, тогда Минерва, Юнона и Венера вступили между собою в спор о красоте. Великий Дий, желая решить их прение, послал их на гору Иду, где пас тогда овец Парис. Сей был ни кем еще не страстен, и для того выбрал его начальник богов решителем их ссоры. Богини, пришедши к нему и ласкаясь каждая получить преимущество, предлагали ему за решение его дары: Минерва обещала сделать его храбрым и премудрым, Юнона сулила ему во владение полсвета, а Венера обнадеживала, что даст ему невесту, прекраснейшую из всех. Парис на последнее согласился и вручил оное яблоко Венере. Оная открыла ему путь в Спартанские области и поразила любовью Еленино сердце к Парису. Елена, оставив своего супруга и с ним еще малую дочь свою, позабыв стыд и срам, ушла с чужестранцем в его землю и там ныне обитает. Скажи, державный государь, не посрамление ли сие всему греческому племени? И не должны ли мы мстить за сию обиду’?

Как только выговорил сие посол, то Пирра, подойдя к столу, на котором лежало привезенное Улиссом оружие, начала говорить так:

‘Государь! Такое учиненное нам бесчестие достойно того, чтобы вооружались к тому

и девицы. Я чувствую себя способною к поднесению трудов воинских и прошу тебя пожаловать мне сие вооружение, я покажусь пред градом Троею и, сколько возмогу, отомщу моим и вашим злодеям’.

Потом надела она шлем, взяла щит и копье и показалась столько храброю, сколько надлежит непобедимому герою. Все сему удивились, выключая Деидамии, ибо одна она знала сию тайность.

Улисс, выслушав сии слова, продолжал свою речь:

‘Когда прибыли мы к Пергаму, тогда провозглашено нам было чрез оракула, что без храброго Ахиллеса, сына Фетидина, не возможем мы полонить Трои, а он находится при твоем дворе. Державный государь! Вот сила моего посольства. Агамемион просит тебя,

чтобы ты его отдал, и послал со мною к стенам гордой Трои’.

Ликодем вышел тогда из себя и не знал, что отвечать послу, но впрочем уверял его, что он не имеет у себя того героя, но и об имени его никогда не слыхивал. Улисс, будучи прозрительный государь, по первому поступку Пиррову тотчас его узнал и объявил мысли свои Ликодему. Весь двор пришел от того в великое смятение, и все не знали, как растолковать сию тайну. Молчание продолжалось долго, в которое время вышел Ахиллес и Деидамия в свои покои, а Хирон, учитель и опекун Ахиллесов, видя такое неустройство и желая успокоить смятенного государя, начал говорить.

‘Великий государь! Богиня Фетида, родивши сына, получила от богов в ответ, что без него не возьмётся Троя, и что он убит будет на сражении, желая укрыть его и одевши в женское платье, прислала его к тебе. Вот Пирра! Но он есть Ахиллес, сын Пелея и Фетиды, он непобедимой воин, и он будет причиною разорения Трои. Богиня повелела мне таить сие толь нужное для нее обстоятельство, но когда желает сего судьбина, правительница богов и человеков, и когда уже познан он и без моего открытия: то я уже принужден оное сделать’.

По сих словах Ликодем, вставши со своего места, отдал должную честь божескому и царскому сыну в отсутствии его, и сказал Улиссу, что он послать Ахиллеса не может без его собственного соизволения: и так заседание кончилось. Посол отправился в свои покои для отдохновения, а Ахиллесу отвели особливые покои гораздо далеко от царевниных, где он и преобратился из женской одежды в мужеской пол.

Деидамия радовалась о его открытии, но беспокоилась о скором под Трою отшествии. Итак, радость и печаль обитали в ней совокупно. Навплия терзалась пущею досадою, узнав еще, что он столько храброй герой, внук и сын богов, и в сей будучи досаде, предприняла возмутить царевну и произвести в ней ревность. Не давши ни мало оной успокоиться, предстала пред ней и начала употреблять свои коварства. Сперва притворилась она печальною и задумчивою. Деидамия, видя сие, не преминула у ней спросить о причине её беспокойства. Навплия ей отвечала: ‘Государыня моя! Ты знаешь, что я поручила тебе и жизнь мою, и сердце: следовательно, никакой тайности скрывать мне от тебя не должно, и осмеливаюсь ласкать себя сею надеждою, что получу еще от тебя некоторое наставление в наступающей моей погибели. С месяц тому времени, как почувствовала я страсть к Пирру, и не могу никак преодолеть оные. Причиною тому он сам, а я бы никогда не знала любовные муки. Некогда беспокоилась я целую ночь, и совсем не знала, от чего беспокойство оное происходило, и может быть от того, что сердце мое предчувствовало свою неволю: ожидая с нетерпением утра, лежала я в постели без сна. Вдруг вошла ко мне Пирра, я чрезвычайно удивилась приходу её в такое время, и спрашивала у ней о причине оного. Она стояла подле моей кровати весьма долго, потупив глаза в землю, и не говорила мне ни слова, потом бросившись предо мною на колени, ухватила мою руку, и целовавши оную, говорила мне так: ‘Я чрезвычайно несчастлив, сударыня, что ты до сих пор не можешь проникнуть во всякий час открываемой тебе тайности. Я не Пирра, но несчастливый Пирр, которой, любя тебя очень много, не видит еще никакой надежды к своему благополучию. Глаза мои довольно говорили тебе о любви моей, но вижу теперь, что вестники сии не довольно к тому удобны, открываю теперь мое сердце: оно по тебе страдает, и будет благополучно, если получит снисхождение твое, но горестную жизнь с сей минуты провождать я буду, если к несчастию моему не получу твоей благосклонности’. Признаюсь, что сколько я тогда смутилась. Столько и почувствовала к нему любви. Он клялся мне в своей верности, а я столько была слаба ему противиться, что в самое то время отдала ему мое сердце. С тех пор до сего времени наслаждалась я беспрепятственно его любовью, но теперь должен он отъезжать отсюда. Мы положили сочетаться вечно браком: и так предложил он мне, чтоб уехав отсюда тайно совокупиться. Я не имею причины сомневаться в его верности, но прошу тебя, государыня, дать мне на сие полезной твой совет’.

Деидамия выслушав сие, окаменела, она не знала, верить ли ей или сомневаться: но произошедшая в сердце её неумеренная ревность принудила ее принять все то за правду, в чем коварная Навплия уверяла ее без основания. Царевна советовала ей ехать с ним и наслаждаться вечно счастьем, и говорила сие с таким помешательством разума, что и смысла в словах её не было. Навплия хитростью своею весьма была довольна и оставила ее в великом беспокойстве. Фурии так жестоко не терзают людей в аду, сколько терзала весть сия Деидамиино сердце. Она была весьма легковерна, поверила сему без разбору, и не могши перемочь своей досады, облилась слезами, от которых никогда избавится она уже не думала. Ахиллес сокрушался весьма много, что отлучили его от царевны и возбранен был вход ему к ней. Он изыскивал всякие способы, чтоб отослать к ней письмо, но в такое короткое время не мог найти столь верного человека к сохранению сей тайны, а хитрая Навплия не упускала ни одного случая к разрушению их союза и умыслила еще другое коварство. День клонился уже к концу: итак, одевшись она в мужеское платье, вышла тихим образом из девического дворца и, придя в дом Ахиллесов, нашла его в саду. Он тогда был в превеликой задумчивости, и сидел в самой темной аллее, что очень много вспомоществовало к коварству Навплииному. Она претворила вид и голос и, подойдя к нему, говорила:

‘Государь мой! Я прислан от царевны уведомить тебя что она здравствует, но сокрушается, что ныне ты отлучен от нее. Обязательство между вами она подтверждает, и готова быть твоею супругою: ожидает на то твоего соизволения. Сие я говорю короткими словами для того, что мне очень скоро возвратиться должно: что прикажешь мне сказать? А если хочешь, государь, написать письмо, то я имею все к тому готовое. Но письмо должно быть без имени, ибо я должен отдать его царевне чрез некоторого человека, на котораго верность не столько она полагается, сколько на мою’.

Ахиллес, чрезвычайно будучи обрадован, написал к ней письмо такого содержания:

‘Прекрасная! Я плаваю в удовольствии, что ты уведомила меня о твоем дражайшем для меня благополучии, я твой до конца моей жизни, и в чем я клялся тебе, то подтвердят и сами боги. Страсть моя к тебе беспорочна: следовательно они сами будут оной помощники. Ахиллес’.

Навплия, получив сие письмо, в превеликой радости прибыла в свои покои, и ни одной минуты не медля, переодевшись в свое платье, пошла к царевне, которую застала она в прегорьких слезах. Зная тому причину, не спрашивала у нее, но только сожалела как будто о незнаемом ей совсем царевнином беспокойстве, и между слов показала ей сие письмо и сказала, что она теперь его только его получила, как оное и действительная была правда. Деидамия с превеликою жадностью взяла его в руки и прочитала весьма поспешно. Но как увидела имя Ахиллесово, тогда терпение её кончилось, силы ее оставили, лицо её побледнело, и она упала в обморок. Навплия не имела усердия привести ее в чувство, но по должности помогала ей опамятоваться. Деидамия, пришедши в прежнее, но слабое здоровье и проливая горчайшие слезы, имея от природы откровенное сердце, изъяснила всю свою страсть и согласие с Ахиллесом. Жалела, что она обманута, и просила коварную свою наперсницу, чтобы как возможно содержала она сие тайно. Навплия соболезновала о ней притворно, и советовала отомстить Ахиллесу.

‘Хотя и обещал он быть моим супругом, — говорила она, — но я, опасаясь такой же участи, его совсем оставляю, услышав такую тебе и мне измену: и если ты хочешь, царевна, то презрим его обе, лишим нашего сообщения, взгляду и разговоров’.

— Презреть его, — отвечала царевна, — я уже вознамерилась, и с сей самой поры не увидит он меня никогда, когда столько я несчастлива в начале моей любви, то посвящу себя до смерти моей богине непорочности’.

И так Навплия, утвердив её в сей мысли, оставила горести ее на жертву, но еще не будучи тем довольна, пронырствами и коварством своим сделала свободной вход Ахиллесу к царевне. А что он ее не склонит к прежней любови, сие она точно знала, ибо Деидамия сколько была легковерна, столько, напротив того, и тверда в таком предприятии, от которого страдает её сердце. Орай, начальник садов девичьих, был сродник Навплии: его она подговорила, объявляя ему соизволение царевны, чтоб в наступающую ночь впустил он Ахиллеса через сад в Деидамиины покои и объявил бы оное ему сам. Орай, усердствуя царевне и Навплии, от того не отказался. При наступлении ночи уведомил он Ахиллеса, и впустил его садом в царевнины покои. Восхищенный такою радостью любовник наслаждается не изъяснённою надеждою, вбегает поспешно в комнаты своей любовницы, как будто бы во храм Венерин, но что же он здесь видит? Царевна лежит в беспамятстве погруженная в слёзы, и что потом слышит, когда она получила чувства?

‘Поди, вероломный! И скройся от моих глаз, ты носил на себе притворную одежду, но сердце твое больше коварно, нежели твои превращения. Ты сказывал мне, что происходишь от богов, но я думаю не так и знаю, что тебя какая-нибудь злоба произвела на сию землю, выйди от меня вон и не принуждай выслать тебя невольно’!

Ахиллес, услышав сии слова, окаменел, даже самой гром не мог бы поразить столь сильно его чувства, как поразили его слова Деидамиины. Он стоял несколько времени неподвижен и не знал, к чему приступить. В самое то время взошел Ликодем, какое зрелище представилось глазам его! Дочь его лежала в постели и рыдала неутешно, а Ахиллес стоял посредине комнаты неподвижен. Царь оцепенел, и если б не поддержали его пришедшие с ним, то конечно не устоял бы он на трепещущихся своих ногах. Он спрашивал причины пришествия Ахиллесова, но тот ему не отвечал, он вопрошал дочь свою, но и от тоя не получил никакого ответа. Что ему должно было делать, и что заключить о таковом свидании?

Ахиллес стоял долгое время, как будто вне ума, и облокотился на плечо к Вулевполему, которой по приказу царскому проводил его в свои покои. Дочь с царем не говорила, и он

принужден был оставить ее почти безумною, приставил к ней врачей и приказал стараться о излечении ее болезни. Весь двор пришел от того в великое волнение, и вся ночь препровождена была в великом беспокойстве.

Навплия, узнав, что Ахиллес вошел уже в покои к Деидамии, сказала царю, что дочь его находится в великом беспокойстве, подговорила его, чтобы он ее посетил. Таким образом Ахиллес и Деидамия вошли в несказанную погибель и пострадали оба, будучи ни мало не виновны ни против самих себя.

Наутро из Дианина храма приехала к возмущенному Ликодему первая жрица. Глаза ее наполнены были яростью, лицо покрыто страхом и отчаянием, члены её трепетали, и казалась она вся в ужасном беспорядке.

Представши пред царем, сказала ему так:

‘Ликодем! Сегодня, недостойной, мне явилась Богиня, которая угрожала смертоносным злом обществу, и что она хочет поразить за утро город, и мы должны погибнуть от сего удара, и чтобы ты не терял, государь, сего дня всуе, и для того раздраженная богиня отложила покарать сей город до предыдущего утра, а завтра, конечно, пожрет земля, или небесный огнь все твое владение. Она в сей день просит крови твоей себе на жертву, и если ты сие исполнишь, то останешься благополучен и со всеми твоими подданными’.

Государь, прерывая свое стенание, отвечал в слезах и смущении:

‘Я уже при конце моей жизни, и глубокая старость обременяет мои члены, я готов пролить кровь мою на жертвенник, но как же я могу, проливши оную, жить вместе с моими подданными’?

— ‘Кровь твоя потребна ей, — продолжала жрица, — но не в твоей особе, а в особе твоей дочери’.

Пораженный сим слухом государь покатился без памяти, лицо его сравнялось с сединами

его чела, и сделался он подобен снегу, хладная его от древности кровь совсем почти застыла: но старанием многих людей приведен он был опять в чувство и, ставши на колени перед истуканом Дианиным, плача, говорил сие:

‘Неисповедимые твои определения, о непорочная богиня! Отврати ты сие от раба твоего. Дочь моя еще в цветущем состоянии и в самом начале младости: пощади ты ее для меня и для моих подданных, я готов умереть за нее, и всей же час взойду на жертвенник. Я ее посвятил тебе от самых еще пелен, пусть здравствует она и прославляет тебя, богиня. Она твой вечный дар и кровь неповинная’.

На сии слова говорила иерофанта ( верховная жрица): ‘Не отменится, о царь, определение! Богиня требует своего дара, чтоб был он беспорочен, а Деидамия согласовалась Ахиллесу, и хотят сочетаться браком, сие не угодно Диане, исполняй ее волю и предваряй тот гнев, которым она постигнет нас непременно’, — и, выговорив сие, поехала ко храму.

Сокрушенный государь хотя и рыдал на подобие обремененной не изъяснённою печалью женщины, однако приказал Вулевполему возвестить сие в городе и сделать к тому приготовление. Деидамия того еще не знала, и ей не объявляли, чтоб не устрашить ее. Вулевполем, по прорицанию богини, со всеми жрецами поставил жертвенник на горе высокой, подле его стол и вокруг сосуды, наполненные водою: все оные украсили цветами. Иерофанта положила жертвенной нож на стол и облеклась в белую одежду. Дорогу усыпали цветами и привязали шелковые опоясы к жертвенным кольцам, а за жертвенником пылал весьма сильной огонь, словом, приготовили все, ожидали пришествия Ликодемова с его дочерью. Народ бежал отовсюду, и вопль его возносился до небес. Деидамия получила тогда прежние свои чувства, и когда печальный отец объявил ей страшную сию весть, то она, исполнена будучи досады, отчаяния и ревности, добровольно на сожжение согласилась. — Столько-то любовный гнев действует сердцами людей огорченных! И в первой запальчивости охотно теряют любовники невозвратную жизнь.

Явился народу Ликодем, покрытой жертвенным покрывалом, он вел Деидамию за руку, покрытую таким же покрывалом. Народ падал перед нею в ноги и прощался с любезною своею государыней с воплем и рыданием. Навплия, идучи за нею, плакала притворно, ибо радовалась она, что истребится ее соперница. Ахиллес, идучи также за ними, не казался печальным ни мало, но был только в великом смущении. Он не иное что представлял себе, что Деидамия ему изменила, чего от природы ожесточенное его сердце сносить не могло. Был он тогда в великой досаде, но истинная страсть волновала его разум, и сердечное с любовной стороны предвещание приводило его в ужасное беспокойство. Уже взошли на гору. Ликодем отдал дочь свою в руки жрицам, которые готовились возложить ее на жертвенник. Иерофанта, как первая жрица, приказала всему народу стать на колени, и ставши сама, говорила некоторые обрядовые молитвы и потом, вставши, приказала жрицам возлагать на жертвенник Деидамию. Как только начали производить сие они в действо, то все жалости и болезни объяли Ахиллесово сердце, из глаз его покатились слезы градом, члены его затрепетали, и тут-то сердечное чувствие ясно показало ему, что она перед ним ни в чем не виновна. Возопил он ужасным голосом, и хотел броситься на жрицу, которая возносила уже жертвенной нож на груди Деидамии: и вознамерился рассечь иерофанту на части, но в самое то время заревели ужасные ветры, и со всех сторон сошлись облака густые, в средине коих блистало нечто подобное Солнцу. Иерофанта бросилась на колени, и потом услышан всеми был глас из облаков, который произносил следующее:

‘Народную любовь я в жертву принимаю,

За плачь родителя ей жить повелеваю’.

Внезапною такою радостью восхищённый Ликодем и весь народ воскликнули во славу богине и, благодаря ее, приносили сокрушение и искренность ей в жертву. С такою радостью возвратились с горы в город, где начали торжество, и продолжали его до тех пор, пока немилосердной рок не поразил Ликодема прежестокою бедою и отчаянием, и которая была наконец причиною его смерти. Не возможно изъяснить, какое волнение чувствовали тогда в себе любовники. Деидамия ревновала, а Ахиллес досадовал: любовница старалась презирать любовника, но он против ее воли не выходил из ее мыслей. Любовник, досадуя на непростительной поступок своей любовницы, истреблял ее из своих мыслей, но сон, победитель всякого предприятия, по неволе представлял ему, что она ни чем не виновна. На третий день сон Ахиллесов разрешил совсем его сомнение. Оставшись один в своей комнате, лег он в постелю: стенание его слышно было по всему покою, хотел он заснуть, но сон от него убегал, рассуждение его весь разум колебало, гнев, любовь и жалость терзали его неотступно, однако наконец несносная скорбь и сокрушение усыпили его понятие. Как только закрыл он свои глаза, то представилась ему морская богиня, мать его Фетида, и говорила ему следующее:

‘Возлюбленный мой сын, Ахиллес! Мне весьма несносно было слышать, что произойдя от поколения богов, утопаешь ты в неведении, любовь колеблет твой рассудок, а незнание рассеивает разум. Деидамия ни в чем не виновна, и она любит тебя чистым, искренним и непорочным сердцем: ее ты должен успокоить, а не сам беспокоиться. Навплия, причинительница вашего несогласия, она произвела между вами злобу и старается погубить или тебя, не ведая того, что ты почти бессмертен, или Деидамию. Сочетайся с нею браком: я тебе, любезный сын мой, позволяю и хвалю усердие твое к матери, ибо не начал ты без меня того, чего не начинают без воли родительской дети. Известны мне похвальные Деидамиины дарования, и я избираю тебе ее супругою. Ответ на твое письмо послала я к Хирону, и он в наступившее утро оное получит и сделает, конечно, все, что ему от меня письменно приказано. Сие слыша от меня, употребляй добродетель в твою пользу’, — и, выговорив сие, сокрылась.

Ахиллес, открывши глаза, почувствовал, что любовная страсть жесточе прежнего поражает его сердце. Все прелести и ласки его любовницы изобразились весьма живо перед его глазами. Он без сомнения верил словам матери своей: и для того немедленно пошел к Ликодему, но, не найдя его, остался на некоторое время в некоем любовном беспокойстве, которое, однако, перемогала потаенная и совсем неизвестная ему радость.

Ликодем беседовал в то время с Хироном, желая узнать действительную причину сокрытия Ахиллеса. Хирон его уведомил такими словами:

‘По рождении Ахиллесовом Фетида, мать его, узнала от судеб, что город Троя не может взят быть без него, и что должен он на брани той умереть. Родительская ее любовь изыскивала всякие способы к сохранению своего сына, которого живот мил ей был так как будто бы свой, или еще и более: того ради еще младенцем погружала его в Стикс, чтобы сделать тело его невредимым. Способ сей хотя и не остался без успеха, но пята, за которую она держала, и кою омочить ей было не можно, осталась уязвляема. Того ради избрала она другое средство: нарядила его в женское платье и, назвавши Пиррою, послала ему быть укрытому и не ходить под Трою. Но сей способ, видишь ты, государь, остался ей неудачен. Улисс его познал в то время, как Ахиллес принялся за оружие и показал свой гнев и геройскую природу. При сих словах еще я доношу тебе, государь: сегодня я получил приказание от Фетиды, что она, почитая столько твою дочь, избирает ее супругою Ахиллесу. Ты знаешь, что происходит он от божеского колена и есть правнук великому Дию. Фетида еще льстит себя надеждою, что сие бракосочетание удержит сына ее от похода, и он, чувствуя не изъяснённую любовь к Деидамии, может быть забудет ратное дело и не захочет оставить супруги своей в печали. О сем просит тебя богиня и обещает свое покровительство’.

— Возлюбленный мой Хирон! — говорил царь, — я знаю, сколь велика для меня сия честь, и богиня много делает для меня тем снисхождения, и я бы весьма был безрассуден, ежели бы отметал сие предложение, но я от самых пелен посвятил дочь мою Диане: и так должна она во веки не иметь супруга и сохранять свое девство.

— Но что ж отвечала при жертвеннике богиня? — предпринял попытку разведать Хирон.

— Она сказала, что оставляет ее жить, а сие значит последовать естественному праву.

При сем слове вошел Ахиллес, которой старался везде сыскать государя.

‘Великий Государь! — начал он говорить Ликодему, — я правнук производителя грома, царя и начальника всех богов, сын повелительницы морей, от которой трепещут стихии и какой ужасаются волны, которой служат все страшные морские чудовища, храбрость моя хотя не известна еще свету, однако чувствую, что пленять царей, испепелять области, разорять грады противников моих способен, сила в руках моих — гром Зевесов: где только оным ударю, то обращу в пепел всякое здание и опровергну гордые египетские пирамиды. Я герой по природе моей, достойный заседания на Олимпе, но прелести прекрасные Деидамии учинили меня рабом и подданным её власти. Я ее люблю, но люблю непорочно, и страсть мою желаю увенчать браком, и открываюсь тебе, государь, чистосердечно. Притом прошу позволить мне оное, и соединить судьбу мою с судьбой прекрасной твоей дочери: мать моя на сие согласна’.

— Я слышал, — предпринял Ликодем выразить своё согласие, — сие от Хирона и почитаю

за особливую к себе милость, что сего изволит богиня: я на сие согласен и прошу тебя, храбрый Ахиллес, несколько времени иметь терпения. Я вопрошу милосердную Диану и если получу на сие ее соизволение, то тогда с превеликою радостью приступлю к брачным обрядам’.

Ахиллес просил позволения увидеться с Деидамией, что ему и не отказано было. Дейдамия находилась тогда не столько в великой печали, сколько в великой задумчивости. Навплия от нее не отходила и сколько возможно старалась представлять ей неверность Ахиллесову, и клеветала на него столько, сколько коварная ее душа и хитростный разум изобрести могли.

Ахиллес застал их обеих вместе, и как он к ним вошел, то в толикое они пришли смятение, что не могли двинуться с места. Навплия потом встала и хотела выйти весьма поспешно, но Ахиллес удержал ее за руку и сказал:

‘Постой, государыня моя, я имею до тебя великое дело. Ты уже, я думаю, известна, что судьба ведет меня к исполнению определённого мне желания. Я сочетаюсь браком с тою, которой нет, как мню, прекраснее на свете, а ты какое в том имеешь участие? И для чего стараешься прервать дорогу к моему благополучию? Если я тебе угоден, то не таким образом искать тебе должно моей склонности, однако знай, что ты ее никогда не получишь. Я уже узнал все твои пронырства, в которых если ты, государыня, не признаешься, то ожидай от гнева моего непохвального воздаяния. Устрашенная Навплия не имела больше силы укрывать свои лукавства, призналась во всем перед царевною и с великим стыдом вышла вон.

‘Что я слышу теперь? — говорила в превеликой радости царевна, — не сон ли льстит меня надеждою такою? Не мечта ли в изумлении наполняет ум мой сладостнейшею любовью? Никак! Я вижу ясно. Возлюбленный мой Ахиллес, так ты ни в чем не виновен’?..

— Не виновен, дражайшая, — предпринял Ахиллес, — стоя перед нею на коленях, судьба того хотела, и немилосердной рок долго поражал сердца наши не изъяснённою ревностью, мукою, сомнением, изменою и всеми нестерпимыми напастями. Я твой, прекрасная! Я твой, и до конца моей жизни другая владеть мною не будет. Я просил родителя твоего о нашем сочетании, он на сие соизволил, благополучие бывает приятнее по претерпении некоторых напастей’.

Таким образом царевна из радости приходила в радость и была в превеликом удовольствии, но вспомнив сон, которой намерена она была объявить Ахиллесу, пришла в некоторое сомнение.

‘Возлюбленный мой Ахиллес! — говорила она ему, — во время грозного для нас случая видела я сон, которой приводит меня в великой страх. Приехали мы с тобою в храм Венерин и приступили к жертвеннику, чтоб там обязаться навеки, я видела, что прекрасный бог браков, Гимен ( Гименей), возжигал свечи к нашему сочетанию, а Навплия, ходя за ним, оные угашала’.

Выговоривши сие, вздохнула она весьма прискорбно, ибо предчувствовало ее сердце наступающую ей погибель.

‘Я прошу тебя, прекрасная, — говорил Ахиллес, — отложить теперь все твои сомнения: грозные тучи бед наших уже миновались, восходит теперь моя луна, и приходят дни мои. Навплия нам уже вредить не может, и сегодня же пошлется в иной из сего город’. Дейдамия не известна была о том, что Ахиллес убит будет под Троею, чего он и сам не ведал: и так не имела она причины печалиться об оном. Таким образом, уверив друг друга в своей искренности, остались ожидать они наступающего для них благополучия.

Ахиллес, пошедши к царю, уведомил его обстоятельно о всех происшествиях с ясными доказательствами и в угодность царевне и себе сделал то, что тот же час выслали Навплию из города и приказали жить во дворце отдалённого места.

На третий день вопрошал Ликодем богиню о бракосочетании дочери своей со Ахиллесом, и получил от нее следующий ответ:

‘На брак Деидамиин соизволяю я,

Да будет милость вся навеки с ней моя’!

Обрадованный сим добродетельный государь поспешил ко своей дочери, чтоб объявить ей сию несказанную богинину милость. Вошел он в ее покои, но что ж он увидел! Деидамия лежала в постели без чувства! Лицо её покрыто было мертвою синевой, а из прекрасных её уст била клубом пена. Увидевши сие, царь закричал и упал бесчувствен. Плачь и рыдание поднялись в одну минуту, прибежали врачи, но уже никакой помощи подать ей не могли, и она скончалась. Ахиллес, услышав сие, не поверил, но прибежав и увидев ее мертвой, выхватил свой меч и хотел пронзить свою грудь. В сем случае показалась его сила: Улисс, Вулевполем, Хирон другие придворные и царские телохранители, все вкупе, не могли удержать его, и действительно бы он закололся, если бы разумной государь Улисс не употребил тут хитрости, от которой бросил Ахиллес меч свой на землю и упал без памяти к ним в руки. Сколько горестно было его состояние, то во сто крат больше казался Ликодем жалким: дряхлые его члены потеряли и последнюю силу, глаза его закрылись, и он не мог уже ни двинуться, ни говорить, выключая только то, что рыдал неутешно. Отнесли их каждого на свое место и старались о приведении в чувство. Таким образом вместо брачных обрядов при дворе начали приготовляться к печальной церемонии. Навплия, приехавши в определенное место, устремилась к мерзостному сему предприятию, отыскала она превеликое яблоко, такое что можно было почесть его редким и невиданным. Напоила его ядом и отослала к губернатору того города, в котором она находилась, в несомненной будучи надежде, что оной отвезет его к царевне. Так оное и сделалось: губернатор его привез, и вручил с великим почтением Деидамии, она перерезала его на три части, одну послала к своему родителю, а другую к Ахиллесу, но сии оба за некоторыми обстоятельствами его не вкусили, или, может быть, рок их еще не приблизился.

Узнав же, что скончалась от сего яблока царевна, Вулевполем приказал перед себя такого человека, которой приговорен был к смерти в заговоре против царского величества, и велел съесть оное яблоко при себе, оной съел и через два часа умер. Допросили губернатора, и он объявил всю вину свою подробно, как оное учинилось. В одну минуту послали за Навплиею, и когда ее привезли, то заключили в ужасную темницу до определения достойной ей казни. Спустя несколько времени, когда получил государь слабые свои чувства, тогда прислал к нему Ахиллес просить, чтоб без него не делали определения мерзостной той смертоубийце. Царь на сие согласился, и определили наутро назначить ее к казни. Весь двор и весь народ собран был к сему позорищу, и всякой ожидал с радостью лютейшего ей истязания. Царь находился тогда в зале, окружен своими придворными, по сторонам его сидели Ахиллес и Улисс, и всякий потом стоял на своем месте. Ввели пред государем Навплию, оная стала на колени и начала было говорить, но Ахиллес, выхвативши кинжал, ударил ее в груди, от чего в одну минуту испустила она мерзостную свою душу.

Ахиллес возгласил тогда отчаянно:

‘Теперь уже все свершилось! Деидамии нет, погибло все с нею для меня на свете! На что больше жить! Погибни теперь все могущество мое и слава! Прости, прекрасная’!

При сем слове казалось, что он помешался в разуме, упал к предстоящим в руки и трепетал ужасным образом. Улисс приказал снести его на корабль, чтоб вывезти скорее из того места, которое наносило ему скорбь и отчаяние, куда и сам принужден был следовать для его сбережения, по приказанию богов и всего греческого ополчения. И так оставили они царя полному сокрушению и горести на жертву.

Однако на другой день и он скончался, не возмогши снести дочерниной кончины, и погребен с нею в одном гробе в Плутоновом храме.

Конец.

1768 г.

Источники текста:

Чулков М. Д., ‘Похождение Ахиллесово’, СПб, ‘Типография сухопутного кадетского корпуса’, 1769 г. 60 стр.

То же, изд. 2-ое. М., ‘Типографическая компания’, 1788 г. 56 стр.

Предуведомление.

Похождение Ахиллесово.

Читайте также: