Поэт-партизан, Авенариус Василий Петрович, Год: 1905 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. П. Авенаріусъ.

ЛЕПЕСТКИ и ЛИСТЬЯ.

РАЗСКАЗЫ, ОЧЕРКИ, АФОРИЗМЫ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ЮНОШЕСТВА.

Съ портретами и рисунками.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Книжнаго Магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ пер., д. No 2.
1905.

ПОЭТЪ-ПАРТИЗАНЪ,

Денисъ Васильевичъ Давыдовъ.

‘Вкъ Наполеона, коему принадлежу я,— вкъ бурный и мятежный, изрыгавшій всесокрушительными событіями, какъ Везувій лавою, но въ пылу которыхъ я плъ, какъ на костр тампліеръ Моло ¹), объятый пламенемъ’.

(Изъ письма Д. В. Давыдова къ H. М. Языкову 11 сентября 1835 г.).

¹) Орденъ тампліеровъ, учрежденный во время крестовыхъ походовъ, былъ упраздненъ папскою буллою въ 1312 г., а два года спустя, 11 марта 1314 г., глава этого духовнорыцарскаго общества (гросмейстеръ) Яковъ Молё былъ публично сожженъ на костр.

І.

Когда по цвтущей, населенной стран проносится ураганъ, ничто не можетъ уже устоять его буйному натиску: съ жилищъ онъ срываетъ крыши, на поляхъ уничтожаетъ жатву, въ лсахъ вырываетъ съ корнями вковыя деревья.

Война подобна урагану: огромное полчище вооруженныхъ людей, вторгаясь въ чужія владнія, безпощадно разоряетъ ни въ чемъ не повинный, мирный край. Такая стихійность непріятельскаго нашествія нсколько умрилась только во время послднихъ европейскихъ войнъ: желзнодорожная сть, покрывающая весь европейскій континентъ, чрезвычайно облегчаетъ доставку провіанта на мсто военныхъ дйствій, поэтому непріятель можетъ обойтись уже безъ насильственнаго захвата запасовъ мстнаго населенія, который давалъ прежде поводъ къ разграбленію и всякаго другого добра. Что при маломъ числ рельсовыхъ путей возможенъ безжалостный разгромъ цлой страны непріятелемъ и въ наше просвщенное время, — наглядно показываетъ недавняя африканская англобурская война. Для ослабленія и разстройства непріятельской арміи, въ десять разъ сильнйшей, бурамъ ничего не оставалось, какъ небольшими летучими партіями, такъ-называемыми партизанскими отрядами, длать внезапные набги то здсь, то тамъ на цпь англійскихъ войскъ, растянувшуюся на тысячу верстъ по всей стран. Держа англичанъ въ вчномъ страх нападенія, буры не упускали случая разрушать желзнодорожную линію, по которой подвозились англичанамъ боевые и състные припасы, и то и дло отбивали у нихъ цлые транспорты. Въ этомъ-то и заключается разгадка непостижимаго на первый взглядъ явленія, что армія въ 250 тысячъ человкъ первостепенной европейской державы въ теченіе двухъ съ половиной лтъ не могла справиться съ маленькимъ народомъ простыхъ фермеровъ, пока т сами добровольно не приняли предложенныхъ имъ условій.

У насъ въ Россіи партизаны играли очень видную роль въ Отечественную войну 1812 года, когда желзныхъ дорогъ еще не существовало, и потому отступающая изъ Москвы наполеоновская армія вынуждена была везти съ собой весь свой провіантъ и фуражъ въ обоз. Съ каждой отбитой нашими партизанами частью этого обоза, растянувшагося на десятки, на сотни верстъ, сами собой распадались, какъ звенья цпи, и отдльныя части непріятельскаго войска.

Изъ начальниковъ партизанскихъ отрядовъ 1812 года наиболе прославились Сеславинъ, Фигнеръ, князь Кудашевъ и Давыдовъ. Въ геніальномъ роман графа Л. Н. Толстого ‘Война и Миръ’, въ числ второстепенныхъ дйствующихъ лицъ, выведенъ удивительно типичный партизанъ Васька Денисовъ. Прототипомъ для него послужилъ, несомннно, поэтъ-партизанъ Денисъ Васильевичъ Давыдовъ, съ которымъ мы теперь и познакомимъ читателей.

II.

Происходя изъ старинной дворянской семьи, Д. В. Давыдовъ родился 16-го іюля 1784 года въ Москв, гд и провелъ первые годы дтства. Отецъ его былъ военнымъ, и потому маленькій Денисъ всего охотне игралъ ‘въ солдатики’. Когда ему минуло семь лтъ, отецъ, командовавшій кавалерійскимъ полкомъ, стоявшимъ въ сел Грушевк, Полтавской губерніи, уступилъ его неотступнымъ просьбамъ и взялъ его къ себ въ солдатскую палатку. Здсь мальчикъ еще боле сроднился съ лагерною жизнью, для него не было большаго удовольствія, какъ скакать верхомъ на казацкой лошади. Девяти лтъ ему посчастливилось увидть великаго Суворова. Знаменитый полководецъ прибылъ изъ Херсона въ Полтавскую губернію на маневры, и Давыдовъ-отецъ при этомъ случа представилъ ему своихъ двухъ малолтнихъ сыновей. Суворовъ благословилъ мальчиковъ, далъ имъ поцловать руку и спросилъ старшаго изъ нихъ, Дениса, любитъ ли онъ солдатъ. Денисъ, только и мечтавшій о своемъ ‘боевомъ полубог’, отвчалъ восторженно:

— Я люблю графа Суворова, въ немъ все: и солдаты, и побда, и слава!

— О, помилуй Богъ, какой удалой!— сказалъ Суворовъ.— Это будетъ военный человкъ, я не умру, а онъ уже три сраженія выиграетъ!

Можно себ представить, какое впечатлніе должны были произвести эти слова на шустраго мальчугана.

‘Маленькій повса бросилъ псалтирь (говорится въ его автобіографіи съ полною откровенностью), замахалъ саблею, выкололъ глазъ дядьк, проткнулъ шлыкъ нян и отрубилъ хвостъ борзой собак, думая тмъ исполнить пророчество великаго человка. Розга обратила его къ миру и къ ученію. Но какъ тогда учили! Натирали ребятъ наружнымъ блескомъ, готовя ихъ для удовольствій, а не для пользы общества: учили лепетать пофранцузски, танцовать, рисовать и музык, тому же учился и Давыдовъ до тринадцатилтняго возраста. Тутъ пора было подумать и о будущности: онъ слъ на коня, захлопалъ арапникомъ, полетлъ со стаею гончихъ собакъ по мхамъ и болотамъ — и тмъ заключилъ свое воспитаніе’.

Тринадцати лтъ, будучи въ Москв, Денисъ попалъ въ кружокъ воспитанниковъ тамошняго университетскаго пансіона. Благодаря имъ, онъ пристрастился къ поэзіи и принялся самъ кропать стишки,— вначал довольно слабые. Въ 1801 году его снарядили на службу въ Петербургъ, гд и опредлили въ кавалергардскій полкъ. ‘Привязали недоросля нашего къ огромному палашу (трунилъ онъ самъ надъ своимъ маленькимъ ростомъ), опустили его въ глубокіе ботфорты и покрыли святилище поэтическаго его генія мукою и треугольною шляпою’.

Двоюродный братъ Дениса, А. М. Каховскій, немало потшался надъ малорослымъ ‘чудовищемъ’, особенно же надъ его научнымъ невжествомъ.

— Что за солдатъ, братъ Денисъ,— говорилъ онъ,— который не надется быть фельдмаршаломъ! А какъ быть теб имъ, когда ты не знаешь ничего изъ того, что необходимо знать штабъ-офицеру?

Самолюбивый Денисъ принялъ это указаніе къ сердцу и во время своихъ досуговъ съ рдкимъ рвеніемъ зачитывался военными книгами. Когда же ему приходилось дежурить въ казармахъ, госпитал или эскадронной конюшн, онъ доставалъ изъ кармана карандашъ и записную книжку и сочинялъ какую-нибудь сатиру,.басню или эпиграмму. Наиболе удачными изъ его стиховъ этого періода надо считать дв басни: ‘Голова і^.Ноги’ и ‘Рка и Зеркало’, которыя, однако, могли появиться въ печати только черезъ 70 лтъ въ одномъ изъ ученыхъ историческихъ журналовъ.

0x01 graphic

За свои стихотворныя шалости поэту-кавалер, гарду не разъ приходилось выслушивать замчанія отъ начальства, отсиживать подъ арестомъ, а въ 1804 году даже перейти изъ гвардіи въ армію — въ Блорусскій гусарскій полкъ, стоявшій въ Кіевской губерніи. Благодаря только нкоторымъ столичнымъ связямъ, ему удалюсь, Два года спустя, попасть опять въ гвардію — въ лейбъ-гусарскій полкъ, только что вернувшійся изъ-подъ Аустерлица. Но новые товарищи Дениса были разукрашены орденами, заслуженными въ поход, не могли нахвалиться, своими военными приключеніями и подвигами, а онъ за это самое время въ провинціальной глуши ничего-то не пережилъ, ничмъ не отличился! Тутъ пришло извстіе, что Наполеонъ снова разбилъ на голову пруссаковъ при Іен.

На выручку союзникамъ долженъ былъ двинуться фельдмаршалъ графъ Каменскій. Вотъ бы къ кому прикомандироваться! Но какъ этого добиться?

По наведенной Денисомъ справк, фельдмаршалъ остановился въ ‘Сверной’ гостиниц, въ третьемъ этаж, въ 9-мъ номер, но тамъ его съ утра до вечера штурмовали цлыя колонны титулованныхъ бабушекъ и батюшекъ, тетушекъ и дядюшекъ столичной военной молодежи, порывавшейся также въ дйствующую армію. Его, безвстнаго офицерика, туда, пожалуй, и не пропустятъ. Попытать разв свое счастье ночью? Смлость города беретъ!

И вотъ, въ четвертомъ часу ночи, нашъ головорзъ нанимаетъ извозчика и подъзжаетъ къ ‘Сверной’ гостиниц. Парадный подъздъ закрытъ, но калитка въ воротахъ не заперта. Тихомолкомъ Денисъ проникаетъ во дворъ и чернымъ ходомъ взбирается въ третій этажъ гостиницы. Въ коридор тускло свтится фонарь. Кругомъ ни души, тишина. Вотъ и 9-й номеръ. Оттуда,— должно-быть, изъ передней фельдмаршала,—доносится храпъ,— конечно, денщика.

Не постучаться ли? А если фельдмаршалъ уже легъ, заснулъ и, проснувшись отъ стука, разгнвается? Въ гнв своемъ онъ вдь, слышно, необузданъ… Лучше ужъ обождать, когда кто-нибудь пройдетъ къ нему, того и попросить доложить.

Прійдя къ такому ршенію, Денисъ спустилъ шинель съ плечъ и остался въ одномъ мундир.

Вдругъ стукнула дверь, и онъ увидлъ передъ собой маленькаго, но бодраго на видъ старичка, въ халат, съ повязанной какою-то тряпкой головой и съ огаркомъ въ рук. Господи, Боже мой! да вдь это самъ Каменскій!

Старикъ-фельдмаршалъ, повидимому, не мене озадаченный, глядлъ въ упоръ на незнакомаго ему молодого гусара.

— Кто вы такой, и кого вамъ нужно?

Денисъ сказалъ.

— Пожалуйте за мной.

Они вошли въ спальню фельдмаршала. Когда тутъ Денисъ сталъ объяснять, для чего онъ явился, графъ Каменскій вспылилъ не на шутку.

— Да что это за мученье! Всякій молокососъ просится въ армію! Замучили меня этими просьбами! Да кто вы таковы?

— Поручикъ лейбъ-гусарскаго полка, ваше сіятельство…

— Это-то я вижу! Но фамилію-то свою какъ вы назвали?

— Давыдовъ.

— Какой Давыдовъ?

И что же! Оказалось, что Каменскій хорошо зналъ какъ его отца, такъ и дда. Обращеніе его сразу перемнилось, онъ съ улыбкой подалъ руку маленькому поручику.

— Ну, хорошо, любезный Давыдовъ. Нынче же разскажу государю все: какъ ты ночью непрощенно ворвался ко мн, и какъ я принялъ тебя, прости, за неблагонамреннаго человка.

— И попрбсите за меня?

— Все сдлаю, что возможно.

Общаніе свое Каменскій сдержалъ и просилъ императора Александра Павловича дать ему Давыдова въ адъютанты. Но государь нашелъ, что тому полезно прослужить еще во фронт, и остался непреклоненъ.

Можно представить себ горькое разочарованіе бднаго Дениса! Но отчаивался онъ напрасно. Безумный набгъ его на фельдмаршала сдлалъ его героемъ дня въ столичныхъ гостиныхъ.

— И зачмъ вамъ было такъ рисковать?— говорила ему одна изъ вліятельныхъ придворныхъ дамъ, М. А. Нарышкина.— Выбрали бы меня своимъ адвокатомъ,— и желаніе ваше, можетъ-быть, исполнилось бы.

Слова ея не были пустою фразой. Когда вскор посл того командиромъ авангарда нашей дйствующей арміи былъ назначенъ князь Багратіонъ, Нарышкина замолвила за Давыдова доброе слово, и на другой же день онъ былъ адъютантомъ Багратіона.

Съ открытіемъ въ 1808 году войны со Швеціей, Давыдовъ, подъ начальствомъ знаменитаго Кульнева, командовалъ уже отрядомъ казаковъ въ сверной Финляндіи, въ слдующемъ году онъ возвратился къ Багратіону, назначенному главнокомандующимъ Задунайскою арміей, и участвовалъ во всхъ большихъ сраженіяхъ съ турками, а еще черезъ годъ находился опять въ авангард Кульнева въ Финляндіи. Цлый рядъ лтъ онъ велъ суровый, кочевой образъ походной жизни, воспвая ее охотне всего другого и довольно звучными уже стихами:

‘На вьюк въ торокахъ цвницу я таскаю,

Она и подъ локтёмъ, она подъ головой,

Межъ конскихъ ногъ позабываю,

Въ пыли, на влаг дождевой…

Такъ мн ли ударять въ разлаженныя струны

И пть любовь, луну, кусты душистыхъ розъ?

Пусть загремятъ войны перуны,

Я въ этой псн виртуозъ!’

III.

Наступилъ роковой 1812 годъ. При первыхъ раскатахъ надвигавшейся на Россію военной грозы, Давыдовъ отказался отъ столь лестнаго для его самолюбія адъютантства при княз Багратіон, чтобы самому ‘понюхать французскаго пороху’. Назначенный въ Ахтырскій гусарскій полкъ съ чиномъ подполковника, онъ ‘нюхалъ порохъ’ въ трехъ сраженіяхъ съ наступавшими французами и въ несчетныхъ аванпостныхъ сшибкахъ. Но все это не удовлетворяло его пылкой, необузданной натуры. ‘Въ ремесл нашемъ тотъ только выполняетъ свой долгъ,— говорилъ онъ,— кто переступаетъ за черту его, не равняется духомъ, какъ плечами, въ шеренг съ товарищами, на все напрашивается и ни отъ чего не отказывается’. И, врный этому правилу, вслдъ за Бородинскимъ сраженіемъ, гд обаяніе непобдимаго до тхъ поръ Наполеона было въ первый разъ поколеблено, Давыдовъ черезъ Багратіона обратился съ просьбою къ главнокомандующему всею нашею арміей, князю Кутузову, испытать его на партизанской служб. Предложеніе его пришлось какъ нельзя боле кстати, самъ онъ усплъ уже заявить себя отличнымъ кавалеристомъ и рубакой, и ему тотчасъ дали для партизанскихъ дйствій 50 человкъ гусаръ и 80 казаковъ, а дв недли спустя еще 170 казаковъ.

Авангардъ Наполеона еще только подходилъ къ Москв, какъ Давыдовъ съ своимъ летучимъ отрядомъ сталъ уже отбивать въ арьергард цлые обозы, тянувшіеся вереницей за главной арміей французовъ на пространств десятковъ верстъ, забирать въ плнъ обозный конвой и разсивать безначальныя шайки солдатъ-мародеровъ. Шайки эти, рыская по обимъ сторонамъ дороги, своими неистовствами наводили на окружныя селенія такой ужасъ, что крестьяне запирали ворота и передъ нашими партизанами, а мужики похрабре выходили къ нимъ навстрчу съ кольями, вилами, топорами, а кто и съ ружьемъ. Не легко было Давыдову убдить ихъ, что онъ такой же, какъ и они, русскій. Убдившись же въ этомъ, крестьяне, съ свойственнымъ русскому народу гостепріимствомъ, угощали своихъ дорогихъ защитниковъ всмъ, чмъ Богъ послалъ.

— Отчего вы полагали насъ французами?— спрашивалъ крестьянъ Давыдовъ.

— Да вишь, родимый, — отвчали они ему, указывая на его нарядный гусарскій ментикъ, — одежа-то твоя больно на ихъ похожа.

— Но разв я съ вами не русскимъ языкомъ говорю?

— Мало ли межъ нихъ всякаго сброду! Кто ихъ разберетъ.

И вотъ, чтобы впредь не было уже подобныхъ недоразумній, Давыдовъ самъ перерядился въ мужичій кафтанъ, пересталъ бриться, вмсто ордена св. Анны навсилъ на себя образъ св. Николая Чудотворца и сталъ говорить съ народомъ не иначе, какъ его же простонародною рчью.

Своимъ партизанскимъ дйствіямъ въ Отечественную войну Давыдовъ велъ обстоятельный дневникъ. Изъ этого дневника видно, что уже въ самый день вступленія Наполеона въ Москву, 2-го сентября, на разсвт, Давыдовъ, съ своей малочисленной партіей въ 130 человкъ, забралъ въ плнъ, въ два пріема, 160 мародеровъ. Вмст съ ними былъ захваченъ и весь ихъ обозъ съ награбленнымъ добромъ. Добро это пошло тутъ же въ раздлъ между казаками и мстными крестьянами, плнные же были перевязаны и отправлены, подъ прикрытіемъ изъ 10-ти казаковъ и 20-ти мужиковъ, въ г. Юхновъ, гд были сданы съ рукъ на руки, подъ расписку, предводителю дворянства.

Не желая утомлять читателей перечисленіемъ всхъ удалыхъ подвиговъ нашего партизана, которые мало чмъ отличались одинъ отъ другого, скажемъ только, что мене, чмъ въ два мсяца (со 2-го сентября по 23-е октября 1812 г.), имъ было такимъ же образомъ, подъ расписку, сдано русскимъ властямъ плнныхъ французовъ — 3,560 рядовыхъ и 43 офицера. А сколько непріятелей еще пало отъ казацкихъ пуль, пикъ и саблей!

‘Наглость полезне нершительности, называемой трусами благоразуміемъ’, было казацкимъ правиломъ Давыдова, и эта ‘наглость’ почти всегда обезпечивала ему успхъ. Чтобы заставать непріятеля врасплохъ, онъ держалъ свою партію въ непрерывномъ движеніи, обходя столбовую дорогу лсною опушкой и высылая впередъ разъздныхъ. Если же непріятельскій отрядъ оказывался слишкомъ сильнымъ и начиналъ одолвать, то партизаны, по первому сигналу, разсыпались въ разныя стороны, каждый казакъ скакалъ самъ по себ, а затмъ пробирался къ общему сборному пункту, напередъ уже условленному, за 10, а то и за 20 верстъ отъ поля битвы. Такъ какъ ночное время было самое удобное для неожиданныхъ нападеній, то партизаны вставали уже въ полночь, обдали въ два часа ночи, а въ три часа выступали въ походъ: ‘взнуздай, садись и пошелъ!’

‘…Но едва проглянетъ день,

Каждый по полю порхаетъ,

Киверъ зврски набекрень,

Ментикъ съ вихрями играетъ.

‘Конь кипитъ подъ сдокомъ,

Сабля свищетъ, врагъ валится…

Бой умолкъ — и вечеркомъ,

Снова ковшикъ шевелится’.

(‘Псня стараго гусара’.)

При безпрерывныхъ переходахъ партизановъ съ мста на мсто, еще боле ихъ самихъ утомлялись, конечно, ихъ лошади. Поэтому лошадей поочередно разсдлывали, а ссадины ихъ промывали и присыпали. Когда же удавалось захватить непріятельскій обозъ, Давыдовъ лучшихъ лошадей изъ-подъ конвойныхъ распредлялъ между спшенными или худоконными казаками, а остальныхъ раздаривалъ мужикамъ.

Случалось партизанамъ отбивать у французовъ цлыми сотнями и русскихъ плнныхъ. Изъ числа послднихъ Давыдовъ выбиралъ самыхъ здоровыхъ и крпкихъ, вооружалъ ихъ французскими ружьями и одвалъ во французскіе мундиры, оставляя имъ для примты только русскія фуражки. Затмъ эти же бывшіе плнные конвоировали своихъ прежнихъ конвойныхъ, обращенныхъ въ плнныхъ.

Одна изъ боевыхъ псенъ поэта-партизана начинается и кончается припвомъ:

‘Я люблю кровавый бой!’

Но ‘кровавый бой’, разжигая зврскіе инстинкты, заглушаетъ въ человческомъ сердц естественную жалость.

‘По случаю ночной атаки,— говорится откровенно въ одномъ мст дневника Давыдова, — я веллъ брать по возможности мене плнныхъ, и число убитыхъ равнялось числу плнныхъ’. Между тмъ въ плнъ было взято 2 офицера и 376 рядовыхъ, слдовательно, столько же было пристрлено и зарублено, чтобы избавиться только отъ обязанности кормить и конвоировать слишкомъ большую партію плнныхъ.

Такихъ возмутительныхъ расправъ въ томъ же дневник приведено нсколько. Хотя съ тхъ поръ протекло безъ малаго сто лтъ, но и теперь еще эти беззастнчивыя признанія возбуждаютъ въ читател непреодолимый ужасъ передъ озврвшимъ авторомъ дневника.

Однако, кровожадный до безпощадности съ вооруженными врагами, Давыдовъ слагалъ гнвъ на милость, когда т являлись безобидными, обыкновенными людьми.

Такъ, однажды два казака, взлзшіе на высокое дерево, чтобы наблюдать оттуда за непріятелемъ, углядли одного французскаго офицера, который шелъ по лсной тропинк съ ружьемъ и собакой. Казаки свистомъ подали знакъ товарищамъ, и т не замедлили прискакать и окружить офицера. Тому ничего не оставалось, какъ сдаться. Когда тутъ плнника привели къ Давыдову, бдняга былъ въ отчаяніи. Онъ оказался полковникомъ 4-го Иллирійскаго полка и нарочно опередилъ свой баталіонъ, чтобы пострлять дичи, такъ какъ былъ страстный охотникъ. Песъ при немъ былъ лягавый, и въ ягташ у него былъ убитый тетеревъ. Но ружье казаки у него отобрали, тетерева его насадили на пику, а собственный же песъ его, какъ на смхъ, преспокойно улегся на казачьей бурк! Несчастный полковникъ нервно расхаживалъ взадъ и впередъ, поглядывая то на своего неврнаго пса, то на отнятое у него ружье, то на вздернутаго на пику тетерева, и иногда только останавливался, чтобы воскликнуть:

— Malheureuse passion! (‘Пагубная страсть!’)

Принималъ онъ при этомъ такую театральную позу, восклицалъ съ такимъ драматизмомъ, что партизаны покатывались со смху. Въ довершеніе горя храбраго, въ сущности, полковника, вскор подошелъ его баталіонъ и, не имя командира, сложилъ оружіе передъ окружившими его казаками.

Въ другой разъ Давыдовъ смилостивился надъ однимъ французскимъ поручикомъ. Передъ своимъ отправленіемъ съ другими плнными во внутреннія губерніи Россіи, тотъ обратился съ жалобой къ Давыдову, что казаки отняли у него не только часы и деньги, но и обручальное кольцо.

— Я знаю права войны,— говорилъ онъ,— не нужно мн ни часовъ моихъ, ни денегъ, но отдайте мн кольцо, которое мн дороже всего на свт!

Когда возвратился разъздъ казаковъ, взявшихъ въ плнъ собственника обручальнаго кольца, самъ плнникъ былъ уже уведенъ съ партіей плнныхъ. Но Давыдовъ все-таки опросилъ казаковъ и отыскалъ то обручальное кольцо, а также отнятые у плннаго поручика женскій портретъ, волосы и письма. Все это онъ запечаталъ въ пакетъ и отослалъ владльцу по мсту его назначенія.

Попался какъ-то между плнными и барабанщикъ молодой французской гвардіи. При вид этого пятнадцатилтняго мальчика, который оставилъ въ Париж родителей и долженъ былъ теперь погибнуть отъ русскаго оружія и русскихъ морозовъ, Давыдову вспомнились его собственный родительскій домъ и обожаемый имъ отецъ, записавшій его еще мальчикомъ въ военную службу. Сердце жестокаго партизана невольно смягчилось. Онъ надлъ на мальчика казацкій чекмень, фуражку и не отпускалъ уже его отъ себя до тхъ поръ, пока самъ, въ 1813 году, съ нашими войсками не вступилъ въ Парижъ. Здсь онъ возвратилъ престарлому отцу сына здоровымъ, веселымъ и почти возмужалымъ. Два дня спустя старикъ явился къ Давыдову снова вмст съ сыномъ.

— Мы къ вамъ, г-нъ полковникъ, съ великой просьбой: выдайте молодчику моему аттестатъ.

— О добропорядочномъ его поведеніи?— спросилъ Давыдовъ.— Съ удовольствіемъ.

— Ахъ, нтъ, г-нъ полковникъ! Засвидтельствуйте, что онъ вмст съ вами поражалъ непріятеля.

Давыдовъ разсмялся.

— Да непріятели же мои были французы, ваши соотечественники?

— Нужды нтъ.

— Какъ нужды нтъ? Его за это разстрляютъ.

— О! нынче не т времена: по этому аттестату онъ загладитъ свое служеніе похитителю престола и будетъ награжденъ еще за то, что сражался противъ людей, служившихъ незаконному монарху. Довершите ваше благодяніе, г-нъ полковникъ…

Давыдовъ пожалъ плечами.

— Если такъ, то жалка мн ваша Франція!— сказалъ онъ.— Но не хочу мшать вашему счастью.

И онъ выдалъ просимый аттестатъ, а черезъ недлю оба, отецъ и сынъ, снова были у него, чтобы принести ему свою нижайшую благодарность: въ петличк у сына уже красовался орденъ Лиліи.

Повствуя о своихъ удалыхъ партизанскихъ дйствіяхъ, Давыдовъ не умалчиваетъ и о своихъ промахахъ. Точно такъ же онъ отдаетъ полную справедливость стойкости старой наполеоновской гвардіи. Образцовое поведеніе этой гвардіи при ея отступленіи описано имъ такими живыми красками, что мы находимъ нужнымъ привести здсь это описаніе его собственными словами:

‘Наконецъ подошла старая гвардія, посреди коей находился самъ Наполеонъ. Мы вскочили на коней и снова явились у большой дороги. Непріятель, увидя шумныя толпы наши, взялъ ружье подъ курокъ и гордо продолжалъ путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хоть одного рядового отъ этихъ сомкнутыхъ колоннъ, но он, какъ гранитныя, пренебрегая всми усиліями нашими, оставались невредимыми. Я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сихъ, всми родами смерти испытанныхъ воиновъ! Осненные высокими медвжьими шапками, въ синихъ мундирахъ, блыхъ ремняхъ, съ красными султанами и эполетами, они казались маковымъ цвтомъ среди снжнаго поля. Будь съ нами нсколько ротъ конной артиллеріи и регулярная кавалерія, то врядъ ли эти колонны отошли бы съ столь малымъ урономъ, каковой они въ этотъ день потерпли. Командуя одними казаками, мы жужжали вокругъ смнявшихся колоннъ непріятельскихъ, у коихъ отбивали отстававшіе обозы и орудія, иногда отрывали разсыпанные или растянутые по дорог взводы, но колонны оставались невредимыми. Видя, что вс наши азіатскія атаки не оказываютъ никакого дйствія противу сомкнутаго европейскаго строя, я ршился подъ вечеръ послать полкъ Чеченскаго впередъ, чтобы ломать мостики, находящіеся на пути къ Красному, заваливать дорогу и стараться затруднить по возможности движеніе непріятеля. Полковники, офицеры, урядники, многіе простые казаки устремлялись на непріятеля, но все было тщетно. Колонны двигались одна за другою, отгоняя насъ ружейными выстрлами и издваясь надъ нашимъ вокругъ нихъ безполезнымъ наздничествомъ. Въ теченіе этого дня мы еще взяли одного генерала, множество обозовъ и до семи сотъ плнныхъ, но гвардія съ Наполеономъ прошла посреди толпы казаковъ нашихъ, какъ стопушечный корабль между рыбачьими лодками’.

IV.

Главнокомандующій нашею арміей, свтлйшій князь Кутузовъ, очень цнилъ лихого партизана, который въ теченіе этого похода три раза былъ у него въ главной квартир. Въ первый же разъ Кутузовъ, никогда раньше не видвшій Давыдова, любезно его обнялъ, а когда тотъ сталъ извиняться, что осмлился явиться въ своемъ мужицкомъ плать, Кутузовъ отвчалъ:

— Въ народной войн это необходимо. Дйствуй, какъ дйствовалъ до сихъ поръ, головою и сердцемъ. Мн нужды нтъ, что голова покрыта шапкой, а не киверомъ, что сердце бьется подъ армякомъ, а не подъ мундиромъ. Всему есть время: и ты будешь въ башмакахъ на придворныхъ балахъ.

Въ томъ же армяк Давыдовъ обдалъ за столомъ свтлйшаго въ обществ четырехъ генераловъ. Тутъ Кутузовъ снова обласкалъ его, подробно разспрашивалъ о его ‘поискахъ’, бесдовалъ съ нимъ о его родителяхъ, о его стихахъ и вообще о литератур, при чемъ разсказалъ также о письм своемъ къ извстной французской писательниц — эмигрантк Сталь, находившейся въ то время въ Петербург. Когда посл обда Давыдовъ напомнилъ о молодецкой служб своихъ подчиненныхъ, Кутузовъ безпрекословно согласился дать каждому офицеру по дв награды, говоря:

— Богъ меня забудетъ, если я васъ забуду.

Самъ Давыдовъ, нсколько спустя (20-го декабря 1812 г.), удостоился также двухъ наградъ: орденовъ св. Георгія 4-й степени и св. Владиміра 3-й.

Послдній разъ Давыдовъ былъ въ нашей главной квартир у Кутузова 1-го декабря 1812 года. Тутъ старецъ-фельдмаршалъ счелъ нужнымъ внушить пылкому партизану соблюдать въ будущемъ большую умренность въ своихъ дйствіяхъ противъ непріятеля, обращеннаго уже въ поголовное бгство, употреблять оружіе только въ крайнихъ случаяхъ, съ плнными обходиться ласково и удовлетворять ихъ всмъ возможнымъ. Тмъ не мене Давыдовъ не всегда могъ сдерживать свою необузданную натуру, посл чего самъ въ томъ раскаивался.

Въ 1812 году, впрочемъ, подобное своевольство сходило еще съ рукъ. Но вотъ, французы были уже изгнаны изъ предловъ Россіи, Давыдовъ съ своимъ казачьимъ отрядомъ попалъ въ авангардъ главной русской арміи, подступившей къ Дрездену, занятому французами. Поутру 8-го марта 1813 года, французскіе піонеры взорвали въ Дрезден мостъ черезъ р. Эльбу. Услышавъ гулъ отъ этого взрыва, Давыдовъ сообразилъ, что половина города на правомъ берегу Эльбы или вовсе покинута непріятелемъ, или занята небольшимъ лишь отрядомъ. Тотчасъ поскакалъ отъ него курьеръ къ непосредственному его начальнику, генералу Ланскому, съ просьбою разршить ему, Давыдову, попытаться завладть Дрезденомъ: ‘моя слава — ваша слава’. Разршеніе было дано, и Давыдовъ откомандировалъ впередъ ротмистра Чеченскаго съ 150-го казаками. Свирпый видъ молодцовъ-казаковъ сильно, видно, напугалъ дрезденцевъ: посл первыхъ же выстрловъ, къ Чеченскому выхалъ бургомистръ, умоляя пощадить городъ. Чеченскій далъ дрезденцамъ двухчасовой срокъ для удаленія всхъ французовъ на лвый берегъ рки. Однако, по истеченіи этого срока былъ полученъ отвтъ коменданта, что онъ затрудняется сдать городъ небольшому отряду казаковъ. Тогда прискакалъ самъ Давыдовъ съ пятьюстами другихъ казаковъ, занялъ биваками предмстье Дрездена, а на окрестныхъ высотахъ веллъ развести множество бивачныхъ огней, чтобы обмануть французовъ и нмцевъ насчетъ численности своихъ силъ. Съ минуты на минуту онъ ждалъ коменданта и бургомистра съ повинной. Какъ вдругъ подаютъ ему новое письмо Ланского: испугавшись отвтственности, тотъ приказывалъ Давыдову немедленно отступить. Это было для безшабашнаго партизана уже немыслимо. Онъ ршилъ дйствовать на свой страхъ.

Прождавъ еще до утра, Давыдовъ отправилъ въ городъ парламентера съ требованіемъ сдать городъ, угрожая, въ противномъ случа, взять его приступомъ. Комендантъ выразилъ желаніе объясниться съ уполномоченнымъ оберъ-офицеромъ. Въ качеств такого уполномоченнаго, Давыдовъ отправилъ къ нему подполковника Храповицкаго, при чемъ, для пущей важности, въ дополненіе къ его орденамъ, увсилъ его еще своими собственными. Переговоры длились до 9-ти часовъ вечера, когда договоръ о сдач былъ наконецъ подписанъ. На бду, однако, въ договоръ было включено условіе о перемиріи, которое заключить Давыдовъ, конечно, не имлъ никакого права. Прусскіе генералы Блюхеръ и Винцегероде, мечтавшіе каждый о слав взять Дрезденъ, не могли простить этой славы русскому партизану, и онъ долженъ былъ искупить свою вину. Въ отвтъ на свое донесеніе о взятіи Дрездена Давыдовъ получилъ отъ Ланского строжайшій выговоръ съ приказаніемъ немедля сдать свою команду и отправиться въ императорскую и главную квартиру.

‘Я не могу избавить васъ отъ военнаго суда,— писалъ Ланской:— можетъ-быть, тамъ будутъ снисходительне, я никогда не употребляю снисходительности въ военномъ дл. Прощайте’.

Въ императорской квартир, дйствительно, были снисходительне. Ходатаемъ за черезчуръ увлекшагося партизана явился самъ Кутузовъ, и императоръ Александръ Павловичъ, выслушавъ старика-фельдмаршала, нашелъ, что ‘побдителей не судятъ’.

Обласканный Кутузовымъ, Давыдовъ, торжествуя, поскакалъ къ генералу Винцегероде съ письменнымъ предписаніемъ возвратить ему прежнюю его партію. Но Винцегероде, не простившій еще партизану самовольно заслуженныхъ лавровъ, уклонился отъ предписанія главной квартиры подъ предлогомъ, что прежняя партія Давыдова разсяна по разнымъ мстамъ. Тогда Давыдовъ махнулъ рукой и поступилъ обратно въ свой старый Ахтырскій гусарскій полкъ.

Этотъ періодъ его походной жизни лучше всего можетъ быть охарактеризованъ переведенными имъ изъ Арно стихами:

Ношусь я, странникъ кочевой,

Изъ края въ край земли чужой,

Несусь, куда несетъ суровый,

Всему неизбжимый рокъ,

Куда летитъ и листъ лавровый

И легкій розовый листокъ!’

Посл французской кампаніи Давыдовъ, въ чин генерала, участвовалъ съ отличіемъ еще въ двухъ: персидской (въ 1826 г.) и польской (въ 1831 г.). Но здсь служба его была уже не партизанской, а регулярной, и потому распространяться объ ней мы не станемъ.

Для полной обрисовки личности знаменитаго партизана, однако, необходимо сказать еще о немъ, какъ о поэт и мирномъ гражданин въ отставк.

Какъ стихи, такъ и проза Давыдова охотно печатались въ свое время разными московскими и петербургскими журналами. Но проза Давыдова, исключительно военнаго содержанія, не можетъ быть отнесена къ произведеніямъ изящной словесности. Стихи же его, отъ которыхъ по большей части, по собственному его выраженію, ‘пахнетъ бивуакомъ’, интересовали публику не столько изъ-за ихъ поэтическихъ красотъ, сколько изъ-за любопытной личности автора-партизана.

Поэтическому дару своему самъ Давыдовъ не придавалъ особеннаго значенія:

‘Я не поэтъ, я — партизанъ, казакъ,

Я иногда бывалъ на Пинд ¹), но наскокомъ,

И беззаботно, кое-какъ,

Раскидывалъ передъ Кастальскимъ токомъ ²)

Мой независимый бивакъ.

Нтъ, не назднику пристало

Пть, въ креслахъ развалясь, лнь, нгу и покой…

Пусть грянетъ Русь военною грозой,—

Я въ этой псн запвало!’

¹) Пиндъ — гора Аполлона и музъ на границ Эпира и ессаліи.

²) Кастальскій ключъ — на южномъ скат Парнаса, названъ такъ по нимф Касталіи, бросившейся въ него съ обрыва, спасаясь отъ Аполлона.

Женившись въ 1819 году, онъ семь лтъ спустя, въ персидскую войну, называетъ себя только ‘полусолдатомъ’:

‘Нтъ, братцы, нтъ! Полусолдатъ

Тотъ, у кого есть печь съ лежанкой.

Жена, полдюжины ребятъ,

Да щи, да чарка съ запеканкой!

Вы видли: я не боюсь

Ни пуль, ни дротика куртинца,

Лечу стремглавъ, не дуя въ усъ,

На ножъ и шашку кабардинца.

Все такъ! Но прекратился бой,

Холмы усыпались огнями,

И хохотъ обуялъ толпой,

И клики вторятся горами.

И все кипитъ, и все гремитъ,

А я, межъ вами одинокій,

Нмою грустію убитъ,

Душой и мыслію далеко.

Я не внимаю стуку чашъ

И спорамъ вкругъ солдатской каши,

Улыбки нтъ на хохотъ вашъ,

Нтъ взгляда на проказы ваши!

Такой ли былъ я въ вкъ златой

На буйной Висл, на Балкан,

На Эльб, на войн родной,

На льдахъ Торнео, на Секван?

Бывало, слово: ‘другъ, явись!’ —

И ужъ Денисъ съ коня слзаетъ,

Лишь

ПОЭТЪ-ПАРТИЗАНЪ,

Читайте также: