Г. Д. УЭЛЛСЪ
СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ ВЪ 9 ТОМАХЪ
ПОДЪ РЕДАКЦЕЙ
В. Г. ТАНА
Т. I
ИЗД. ‘ШИПОВНИКЪ’ СПБ.
1909.
ПОДЪ НОЖОМЪ.
ПОДЪ НОЖОМЪ.
(переводъ Т. А. Богдановичъ).
Под ножом, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1896
Время на прочтение: 14 минут(ы)
— А что если я умру отъ этого? Эта мысль снова и снова возвращалась ко мн, пока я шелъ домой отъ Геддона. Вопросъ касался только лично меня. Семьи у меня не было, а для друзей, даже для близкихъ, смерть моя могла явиться непріятностью разв потому только, что имъ придется выказывать притворное горе.
И какъ мало людей перейдутъ хоть на волосъ строгіе предлы сухого приличія!
Вс эти вещи приходили мн въ голову, лишенныя покрова, въ какомъ-то сухомъ и ясномъ свт, пока я шелъ отъ дома Геддона черезъ Примрозъ-Гилль.
Были у меня друзья юности, но теперь я сознавалъ, что дружба наша была просто привычкой, которую мы механически поддерживали. Были также соперники и дловые сотрудники…
Должно быть, ужъ я отъ природы такой холодный или замкнутый. Быть можетъ, я не способенъ къ дружб почти органически, хотя и было въ моей жизни время, когда я оплакивалъ потерю пріятеля.
Но въ этотъ вечеръ мои сожалнія крпко спали. Я не печалился самъ о себ, не огорчался за друзей и не думалъ о томъ, будутъ ли они горевать обо мн или нтъ.
На одну минуту меня заинтересовало это омертвніе собственной души, и я сталъ думать о его причинахъ.
Какъ-то давно, въ пору юности, я испыталъ внезапную потерю крови и былъ на волосокъ отъ смерти. Я вспомнилъ теперь, что мои привязанности и страсти какъ будто вытекли изъ меня вмст съ кровью, и ничего не осталось, только тупая печаль и покорность судьб. Прошли цлыя недли, раньше чмъ прежнее честолюбіе и страсти и вся сложность нравственной жизни человка снова проснулись во мн. Мн казалось, что сущность этой апатіи лежитъ въ постепенномъ замираніи страданій и наслажденій, яркихъ стимуловъ животной жизни человка.
Я считаю установленнымъ совершенно непреложно, что самыя возвышенныя душевныя движенія, нравственныя чувства, даже утонченная нжность любви развиваются изъ элементарныхъ желаній животнаго организма: они составляютъ ту оболочку, въ которую заключена духовная свобода человка. И возможно, что, когда насъ осняетъ тнь смерти, когда наша активность ослабваетъ, вмст съ нею исчезаетъ сложный балансъ неустойчивыхъ стремленій, склонностей и отвращеній, борьба которыхъ опредляетъ наши поступки. Но что же тогда остается?
Занятый такими мыслями, я машинально шелъ впередъ, пока не наткнулся на телжку мясника. Оказалось, что я перехожу черезъ мостъ на канал Риджентъ-Парка. Мальчикъ въ синей блуз смотрлъ черезъ плечо на черную баржу, которую тащила по каналу высокая блая лошадь. Изъ Зоологическаго сада нянька всходила на мостъ съ тремя малютками. Деревья свжо зеленли. Ихъ весенняя яркость еще не покрылась пятнами лтней пыли. Небо въ вод отражалось свтло и ясно, и когда баржа шла впередъ, его перескали длинныя волны, черныя полосы ряби. Поднялся втерокъ, но онъ не освжилъ меня, какъ обыкновенно освжаетъ весенній втеръ.
Въ этомъ онмніи чувства нтъ ли предчувствія? Быть можетъ, человкъ, близкій къ смерти, начинаетъ инстинктивно освобождаться изъ стей матеріи и чувства, даже раньше, чмъ холодная рука ляжетъ на него? Я чувствовалъ себя странно оторваннымъ отъ жизни и отъ всего земного, и не жаллъ объ этомъ.
Дти, игравшія на солнц, и садовый сторожъ, болтавшій съ нянькой, мать съ младенцемъ, юная чета, проходившая мимо и занятая другъ другомъ, деревья по краямъ дороги, съ трепетомъ въ втвяхъ, посылавшія солнцу зеленый привтъ,— я былъ частью всего этого, но теперь я какъ будто покончилъ съ этимъ.
Пройдя еще немного по Широкой Алле, я замтилъ, что усталъ, и ноги мои отяжелли. Было жарко, я повернулъ въ сторону и слъ на одинъ изъ зеленыхъ стульевъ, стоявшихъ по краямъ дороги. Въ ту же минуту я погрузился въ сонъ, и потокъ моихъ мыслей принесъ мн видніе Страшнаго Суда.
Я все еще сидлъ на стул, но мн казалось, что я въ дйствительности умеръ, уничтожился, высохъ, превратился въ прахъ, и одинъ глазъ мой былъ выклеванъ птицами.
— Вставайте!— крикнулъ голосъ, и тотчасъ же дорожная пыль и земля подъ травой зашевелились. Я никогда раньше не думалъ, что Риджентъ-Паркъ — кладбище, но теперь между деревьями, насколько хваталъ глазъ, везд во множеств зіяли изрытыя могилы и лежали упавшія гробницы.
Было смятеніе: воскресшіе покойники, казалось, задыхались, усиливаясь встать, они обливались кровью отъ этихъ усилій, и красное мясо висло лохмотьями на блыхъ костяхъ.
— Вставайте!— крикнулъ голосъ, но я ршилъ, что я не встану для такихъ ужасовъ.
— Вставайте!..
Они не хотятъ оставить меня въ поко.
— Проснитесь!— сказалъ сердитый голосъ. Вотъ назойливый ангелъ! Человкъ, продающій билеты на стулья, трясъ меня за плечо, требуя плату.
Я заплатилъ пенни, сунулъ въ карманъ билетъ, звнулъ, расправивъ ноги и чувствуя себя бодре, всталъ и пошелъ къ Ленгемской площади. Скоро я снова потерялся въ запутанномъ лабиринт мыслей о смерти. Переская Мерилебонскую дорогу, тамъ, гд она поднимается къ Ленгемской площади, я едва увернулся отъ оглобли экипажа, и пошелъ дальше съ бьющимся сердцемъ и ушибленнымъ плечомъ.
Я думалъ о томъ, какъ было бы странно, если бы мои мысли о смерти завтра, привели меня къ ней еще сегодня.
Но я не буду больше утруждать васъ разсказомъ о моихъ чувствахъ и мысляхъ въ этотъ и въ слдующій день. Я все тверже и тверже врилъ, что умру подъ ножомъ, по временамъ я какъ будто рисовался передъ самимъ собой.
Доктора должны были придти въ одиннадцать, но я не всталъ. Казалось излишнимъ заботиться о томъ, чтобы умыться и одться, и хотя я прочиталъ газеты и письма, пришедшія съ утренней почтой, я не нашелъ въ нихъ никакого интереса. Тутъ была дружеская записка отъ Аддисона, моего стараго школьнаго товарища, обращавшая мое вниманіе на два противорчія и одну опечатку въ моей новой книг, и письмо отъ Лонгриджа, и дв или три дловыя бумаги.
Я позавтракалъ въ постели.
Въ боку сверлило и жгло сильне, чмъ прежде. Но эта боль, не знаю почему, безпокоила меня меньше. Ночью я не спалъ, и горлъ и мучился жаждой, но утромъ въ постели мн стало удобне. Ночью я лежалъ и думалъ о минувшемъ, утромъ я грезилъ о безсмертіи.
Геддонъ пришелъ аккуратно, минута въ минуту, съ изящнымъ чернымъ мшкомъ въ рукахъ. Потомъ явился Моубрэй. Ихъ приходъ немного расшевелилъ меня. Я началъ ощущать больше интереса къ происходившему. Геддонъ придвинулъ небольшой восьмиугольный столикъ плотно къ кровати и, повернувъ ко мн широкую черную спину, сталъ вынимать изъ мшка какіе-то предметы. Я слышалъ легкій звонъ стали о сталь. Мое воображеніе проснулось.
— Очень вы будете меня мучить?— спросилъ я небрежнымъ тономъ.
— Нисколько,— отвтилъ Геддонъ черезъ плечо.— Мы васъ захлороформируемъ. Сердце у васъ совсмъ здоровое.
И когда онъ говорилъ, на меня пахнуло дкой сладостью наркотика.
Они уложили меня, устроивъ, какъ нужно, мой бокъ, и раньше чмъ я усплъ опомниться, мн дали хлороформъ У меня защипало въ носу, потомъ я на минуту почувствовалъ, что задыхаюсь. Я зналъ, что долженъ умереть,— что сознаніе мое исчезаетъ на вки. И вдругъ я ощутилъ, что не готовъ къ смерти, у меня было смутное сознаніе какой-то не исполненной обязанности — я только не зналъ, какой?..
Что же такое я не усплъ исполнить? Въ жизни за мной не осталось ничего привлекательнаго. Но нежеланіе смерти было сильно во мн. Мн было тяжело, мучительно. Доктора, разумется, не знали, что они сейчасъ убьютъ меня. Возможно, что я боролся. Потомъ я впалъ въ неподвижность, и настало глухое молчаніе и непроницаемая тьма.
Былъ, должно быть, промежутокъ полнаго отсутствія сознанія, нсколько секундъ или, быть можетъ, минутъ. Потомъ, съ холодной ясностью я вдругъ замтилъ, что я все-таки не умеръ. Я былъ еще связанъ съ своимъ тломъ, но все множество ощущеній, исходящихъ изъ него и составляющихъ задній фонъ сознанія, исчезло и оставило меня свободнымъ. Нтъ, не свободнымъ,— что-то еще связывало меня съ жалкимъ тломъ, лежавшимъ на кровати,— хотя не вполн неразрывно, такъ что я могъ чувствовать себя вн его, независимымъ отъ него, стремящимся прочь отъ него. Я не могъ видть и не могъ слышать, но я постигалъ все, что происходитъ, и было такъ, точно я видлъ и слышалъ.
Геддонъ наклонился надо мной, Моубрэй стоялъ позади, скальпель — рзалъ мое мясо въ боку, подъ ложными ребрами. Я видлъ свою обнаженную печень. Было интересно наблюдать, какъ ржутъ мое тло, какъ будто сыръ, безъ всякой боли, безъ малйшаго непріятнаго ощущенія. Интересъ былъ въ такомъ род, съ какимъ человкъ слдитъ за игрой въ шахматы между двумя посторонними игроками.
Лицо у Геддона смотрло увренно и рука двигалась твердо, но я съ удивленіемъ замтилъ (не знаю, какъ), что онъ въ душ сомнвается, такъ ли онъ ведетъ операцію, какъ надо.
Мысли Моубрэя я тоже видлъ. Онъ думалъ, что пріемы Геддона черезчуръ педантичны, но невольно любовался его быстротой и ловкостью и въ то же время завидовалъ и подстерегалъ возможную ошибку.
Я снова заглянулъ въ сознаніе Геддона и увидлъ, что онъ боится перерзать втку воротной вены.
Мое вниманіе было отвлечено отъ подробностей любопытными измненіями, происходившими въ его мозгу. Его сознаніе походило на маленькое мигающее пятнышко свта, какое иногда падаетъ отъ ручного зеркала на стну. Его мысли текли снизу, точно потокъ, нкоторыя проходили черезъ самый фокусъ свта, а другія протекали сбоку въ смутной тни.
Вотъ теперь это маленькое свтлое пятно сіяетъ ровно, но первое движеніе Моубрэя, слабый звукъ снаружи, мгновенный трепетъ живого тла подъ ржущей сталью, и это свтлое пятно дрожитъ и прыгаетъ. Вотъ новое впечатлніе ворвалось извн въ потокъ мыслей, тотчасъ же свтлое пятно метнулось къ нему навстрчу, быстре испуганной рыбки. Удивительно было думать, что отъ этого неустойчиваго мигающаго пятнышка въ ближайшія пять минутъ зависитъ моя жизнь.
А Геддонъ становился все боле и боле нервнымъ въ своей работ. Было такъ, точно маленькій образъ разрзанной вены становится ясне и стремится прогнать изъ его мозга образъ другого разрза: ближе, чмъ нужно. Онъ сталъ трусить, боялся прорзать слишкомъ глубоко и въ то же самое время боялся недорзать.
Потомъ вдругъ, точно потокъ воды изъ прорванной плотины, сознаніе непоправимой бды нахлынуло и закружило вс его мысли. Онъ вскрикнулъ и отскочилъ назадъ. Втка воротной вены была перерзана. Я увидлъ, какъ темнокрасная кровь выступаетъ наружу и быстро сбгаетъ внизъ.
Онъ бросилъ на столъ окровавленный скальпель, и оба врача тотчасъ же засуетились, стараясь наскоро исправить несчастіе.
— Льду!— крикнулъ испуганно Моубрэй. Но я зналъ что былъ убитъ, хотя мое тло все еще цплялось за меня.
Я не буду описывать ихъ запоздалыхъ попытокъ спасти мою жизнь, хотя я замчалъ каждую подробность. Мои воспріятія были рзки и отчетливы, какъ никогда при жизни, мысли неслись черезъ мозгъ съ неслыханной быстротой. Черезъ минуту все будетъ кончено, и я буду свободенъ. Я зналъ, что я безсмертенъ, но что именно должно произойти сейчасъ?…
Унесусь ли я сразу, какъ клубъ дыма изъ пушки, какъ облако эфира, новая тонкая форма моей прежней тлесной природы? Окажусь ли я вдругъ среди безчисленной толпы загробныхъ призраковъ и узнаю, что эта жизнь земли и тла была только бглымъ сномъ, фантасмагоріей? Долженъ ли я буду мчаться на спиритическій сеансъ и тамъ, неизвстно зачмъ, продлывать разныя глупости черезъ посредство жалкаго медіума?
Это было состояніе холоднаго любопытства, безцвтнаго ожиданія. Потомъ я ощутилъ растущій напоръ, такое чувство, какъ будто огромный магнитъ тащитъ меня вонъ изъ моего тла. Напоръ все усиливался. Я былъ, какъ атомъ, за который боролись противоположныя силы.
На одинъ короткій ужасный мигъ чувство вернулось ко мн. Ощущеніе стремительнаго паденія, какое бываетъ во время кошмаровъ, только въ тысячу разъ сильне, и черный ужасъ, промчались потокомъ черезъ мое сознаніе. Потомъ оба врача, обнаженное тло съ разрзаннымъ бокомъ, маленькая комнатка,— поплыли внизъ и исчезли изъ вида.
Я былъ въ воздух надъ Лондономъ. Подо мной былъ Вестъ-Эндъ. Онъ быстро опускался, а я казалось, летлъ вверхъ и въ то же самое время онъ подвигался на западъ, какъ будто панорама. Я могъ видть сквозь пелену дыма крыши и трубы, улицы, полныя людьми и экипажами, пятна скверовъ, колокольни церквей, торчащія, какъ иглы изъ полотна. Но все это плыло назадъ, вмст съ вращеніемъ земли и черезъ нсколько секундъ я уже переносился надъ группами деревьевъ у Илинга, а Темза тянулась на юг, какъ узкая лента, и Чильтернскіе холмы вставали на свер, какъ края у чаши.
Я все стремился вверхъ. Вначал я не имлъ ни малйшаго представленія, что означаетъ этотъ головокружительный подъемъ. Съ каждой секундой поле моего зрнія становилось все шире, а отдльныя части:— города и равнины, и рки и холмы, блднли и сливались, и вялый туманъ мшался съ синею далью холмовъ и зеленью луговъ.
Вверху, по мр того какъ слой атмосферы становился тоньше, свтло-голубое небо длалось глубже и гуще и, перейдя постепенно черезъ вс промежуточные оттнки, оно стало черно-синимъ, какъ въ ясную полночь, потомъ чернымъ, какъ въ остромъ свт зимнихъ звздъ, и, наконецъ, сгустилось въ такую черноту, какой я никогда не видлъ раньше. И сначала одна звзда, и тотчасъ же другая и, наконецъ, несмтное множество звздъ пронизали ее,— больше звздъ, чмъ кто-либо могъ видть съ земли.
Солнце стало прекрасное и странное. Оно было, какъ дискъ ослпительно благо свта, не того желтоватаго, какимъ оно кажется съ земли, а благо, какъ снгъ.
На бломъ диск были багряныя полосы и по краямъ зигзаги живыхъ языковъ краснаго огня. И, покрывая полъ-неба съ каждой стороны солнца, шире, чмъ Млечный Путь, простирались два серебряно-блыя крыла. Они длали его странно похожимъ на т крылатыя сферы, какія я видлъ на Египетскихъ гробницахъ. Я зналъ, что это солнечная корона, хотя при жизни видлъ ее только на рисунк.
Когда мое вниманіе снова вернулось къ земл, я увидлъ, что она ушла очень далеко вглубь. Холмовъ и городовъ уже не было видно, и вс многоцвтныя краски земли слились въ одинъ срый цвтъ. Его прерывали только блестящія блыя пятна облаковъ, которыя клубились волнистой массой надъ Ирландіей и западной Англіей. Я видлъ теперь береговую линію сверной Франціи и весь Британскій островъ, кром сверной Шотландіи, которая скрывалась за горизонтомъ. Море было густого, сраго цвта, темне, чмъ земля, и вся панорама медленно поворачивалась къ западу.
Все это произошло такъ быстро, что хотя я уже былъ на тысячи верстъ отъ земли, я еще не подумалъ о самомъ себ. Но теперь я замтилъ, что у меня нтъ ни рукъ, ни ногъ, никакихъ членовъ и органовъ, и я не чувствую ни тревоги, ни боли. Я сознавалъ, что пустота вокругъ меня (такъ какъ я уже давно оставилъ воздухъ внизу) была холодне, чмъ можетъ себ представить человческая мысль, но это не смущало меня. Солнечные лучи пронизывали пустоту, не освщая и не нагрвая, ибо они не встрчали матеріи на своемъ пути.
Я воспринималъ вещи съ яснымъ самозабвеніемъ, точно я былъ богъ. И далеко внизу, быстро удаляясь отъ меня,— тамъ, гд маленькое темное пятнышко на сромъ фон обозначало Лондонъ, два врача старались вернуть жизнь жалкой, изрзанной и изношенной оболочк, которую я покинулъ. Я испыталъ такую ясность, такое чувство освобожденія, съ которымъ никакая земная радость не можетъ сравниться.
Тутъ только я созналъ причину моего полета. Между тмъ это было такъ просто, такъ очевидно, что я изумился, какъ не подумалъ объ этомъ ране. Я былъ внезапно оторванъ отъ тла: все, что было во мн тлеснаго, осталось на земл, вращаясь въ пространств вмст съ нею, подчиняясь земному притяженію, раздляя земную инерцію, участвуя въ обращеніи земли по ея орбит вокругъ солнца,— и вмст съ солнцемъ и планетами въ ихъ безграничномъ движеніи впередъ, черезъ пространство.
Но безтлесное не знаетъ инерціи, не подчиняется притяженію. Гд оно отдлилось отъ своей тлесной оболочки,— тамъ оно и остается неподвижнымъ въ пространств (поскольку пространство иметъ къ нему отношеніе). Не я оставилъ землю: земля оставила меня, и не только земля, но и вся солнечная система протекала мимо. А вокругъ меня въ пространств, незримо для меня, разсянныя землей во время ея странствія, должны были быть несмтныя толпы душъ, оторванныя, какъ и я, отъ матеріи, оторванныя, какъ и я, отъ личныхъ страстей и благородныхъ чувствъ общественности, такіе же обнаженные умы, удивляемые собственной свободой и новой легкостью безплотнаго существованія.
И пока я удалялся все дальше и дальше отъ страннаго благо солнца въ черномъ неб, и отъ большой блестящей земли, на которой началось мое бытіе, я, казалось, все росъ и расширялся, росъ сравнительно съ тмъ міромъ, который я оставилъ, и сравнительно съ длиной человческой жизни.
Скоро я увидлъ весь кругъ земли, слегка выпуклый, какъ луна, когда она достигнетъ полнолунія, но очень большой, и серебристыя грани Америки сіяли теперь въ полуденномъ свт, въ которомъ за нсколько минутъ передъ этимъ грлась маленькая Англія.
Сначала земля была большая и сіяла, занимая значительную часть неба, но съ каждой минутой она становилась меньше и уходила дальше. Когда она стала меньше, луна въ третьей четверти стала замтна надъ краемъ ея диска.
Я сталъ искать знакомыхъ созвздій. Только часть Окна, прямо за солнцемъ, и Левъ, заслоненный землею, не были видны. Я видлъ извилистую, разорванную ленту Млечнаго Пути съ ярко свтящейся Вегой между солнцемъ и землей, Сиріусъ и Оріонъ ярко горли въ противоположной четверти небеснаго свода. Полярная звзда была въ зенит, а Большая Медвдица висла надъ дискомъ земли.
Дальше, выше и ниже солнечной короны были странныя группы звздъ, которыхъ я никогда въ жизни не видлъ. Одну изъ нихъ, похожую по форм на кинжалъ, я призналъ за Южный Крестъ.
Эти звзды и здсь казались не больше, чмъ кажутся съ земли, но мелкія звзды, которыя тамъ едва замтны, сіяли теперь среди черной пустоты такъ же ясно, какъ звзды первой величины, крупныя звзды сверкали неописуемымъ блескомъ, яркимъ и острымъ. Глазъ Тельца горлъ кровавымъ огнемъ. Сиріусъ блисталъ, какъ океанъ сапфировъ. Вс звзды сіяли ровнымъ свтомъ. И ни одна не мерцала и ни одна не измнялась.
Когда я посмотрлъ опять на землю, она показалась мн не больше солнца и, пока я смотрлъ, она еще сжалась, почти вполовину, и продолжала уменьшаться, быстро вращаясь безъ устали. Вдали, въ противоположномъ направленіи, сверкала красная точка Марса. Я неподвижно парилъ въ пространств и безъ малйшаго страха или удивленія наблюдалъ, какъ струя космической пыли, которую мы называемъ Вселенной, несется мимо меня.
Теперь я замтилъ, что мое ощушеніе времени совершенно измнилось, сознаніе мое работало не быстро, а безконечно медленно, и каждое воспріятіе отдлялось отъ другого промежуткомъ во много дней. Луна успла обойти вокругъ земли, пока я замтилъ это, и я ясно различалъ движеніе Марса по его орбит. Мн казалось, что промежутки между мыслями становятся все больше, такъ что, наконецъ, тысяча лтъ равнялись въ моемъ представленіи одной минут.
Вдругъ изъ темноты вырвался каскадъ летящихъ камней, сверкающихъ, точно пылинки въ солнечномъ луч и окруженныхъ прозрачнымъ свтящимся облакомъ. Они кружились, какъ вихрь, и въ одно мгновеніе исчезали далеко позади.
Потомъ я увидлъ, что свтлый кружокъ, сіявшій немного въ сторон, сталъ вдругъ расти, и я понялъ, что на меня мчится планета Сатурнъ. Она становилась все больше и больше, поглощая небо позади себя и съ каждой минутой закрывая все новыя звзды. Я видлъ ея сплюснутое вращающееся тло, поясъ и вс семь спутниковъ.
Тотчасъ же я погрузился въ потокъ несущихся камней и пляшущихъ пылинокъ и крутящихся вихрей газа и на мгновеніе увидлъ надъ собой громадное тройное кольцо, какъ три концентрическія арки луннаго свта, и подъ собою ихъ черную тнь на водоворот пыли.
Планета промчалась, какъ молнія, на нсколько секундъ она заслонила полнеба, и тутъ же опять уменьшилась и стала чернымъ пятномъ, удаляясь и кружась, и какъ будто падая на солнце. Землю, колыбель моего бытія, я уже больше не видлъ.
Такъ, съ величавой быстротой солнечная система спадала съ меня, какъ платье, пока солнце стало простой звздой среди массы звздъ, и вмст съ семьею своихъ планетъ потерялось въ смутномъ мерцань удаляющагося свта. Я уже не былъ больше гражданиномъ солнечной системы: я переселился во Вншнюю Вселенную и какъ будто охватилъ мыслью весь міръ матеріи.
Сначала созвздія сіяли неподвижно на черномъ фон безконечнаго пространства, но теперь мн казалось, какъ будто группа звздъ около Геркулеса и Скорпіона сближается, между тмъ какъ Оріонъ, Глазъ Тельца и ихъ сосди раздвигаются въ разныя стороны.
Звзды все быстре приближались къ тому мсту, гд Вега и Сердце Скорпіона претворялись въ свтящуюся пыль, пока эта часть неба стала походить на свтлую туманность,— а предо мной отверзалась гигантская бездна тьмы.
Казалось, что я лечу въ пространств между Поясомъ и Мечомъ Оріона, и пустота вокругъ раздвигается шире съ каждой секундой, это была непостижимая бездна небытія, и я устремлялся въ нее.
Яркія звзды, блдныя кометы, метеориты, сгустки матеріи, мигающія искры проносились мимо съ невроятной быстротой, иные, быть можетъ, за много милліоновъ миль, другіе ближе,— и терялись во мрак.
Все шире, глубже и необъятне простиралась беззвздная пропасть, пустое ничто, въ которое я падалъ. Наконецъ, четверть неба стала пустой и черной. И весь этотъ неудержимый потокъ звзднаго Міра смыкался за мной, точно задергивалась завса свта. Онъ уносился прочь отъ меня, какъ будто гигантскій блуждающій огонь, гонимый втромъ. Я очутился въ пустын пространства. И эта пустынная тьма все росла, пока безчисленныя звзды стали казаться роемъ огненныхъ точекъ, несущихся вдаль и уже неизмримо далекихъ, а тьма и пустота со всхъ сторонъ сомкнулись надо мной, узкій міръ матеріи, струйка атомовъ, въ которой я началъ бытіе, сжались въ кружащійся дискъ, а потомъ въ малое пятно туманнаго свта. Скоро оно превратится въ точку, а потомъ исчезнетъ.
И вдругъ чувство вернулось ко мн, подавляющій ужасъ передъ этой черной бездной,— неописуемый словами, и страстная жажда симпатіи и общества. Есть ли здсь вокругъ меня, среди густого мрака, другія души, такъ же невидимыя мн, какъ и я имъ,— или я дйствительно одинъ, какъ чувствую? Неужели я перешелъ изъ состоянія жизни въ такое состояніе, которое нельзя назвать ни бытіемъ, ни небытіемъ? Тлесный покровъ былъ сорванъ съ меня, а вмст съ тмъ исчезла всякая увренность, всякое общеніе. Кругомъ было молчаніе и тьма. Я пересталъ существовать. Я былъ ничто. И не было ничего, кром единой точки свта, еще мерцавшей въ бездн. Я силился слышать и видть, но со мною было только тяжелое молчаніе, глухая тьма, ужасъ и отчаяніе.
Потомъ я увидлъ, что надъ той свтлой точкой, въ которую превратился весь міръ матеріи, появился слабый отблескъ. И по обимъ сторонамъ полоска мрака стала какъ будто рже. Я наблюдалъ за нею цлые вка, и въ безконечномъ ожиданіи туманъ постепенно яснлъ. Потомъ около этой полоски появилось блдное облачко неправильной формы. Я ощущалъ страстное нетерпніе, но облако свтлло медленно, почти не измняясь. Что тамъ откроется? Что это за странный просвтъ среди безконечной ночи пространства?
Облако это имло странную форму. Въ нижней части оно раздлялось на четыре полоски, а вверху замыкалось прямой поперечной чертой. Что это за призракъ? Я былъ увренъ, что видлъ когда-то раньше такую фигуру, но я не могъ вспомнить, когда, гд и что это было. Потомъ, вдругъ меня оснило прозрніе. Это была сжатая рука. Я былъ одинъ въ пространств, одинъ съ этой огромной туманной Рукой, на которой весь міръ матеріи лежалъ, словно крупинка пыли. Казалось, что я глядлъ на нее вка за вками.
На указательномъ пальц блестло кольцо, и міръ, изъ котораго я вышелъ, былъ одной блестящей точкой на сгиб кольца. А вещь, которую сжимала эта рука, походила на черный стержень. Цлую долгую вчность я наблюдалъ эту руку съ кольцомъ и стержнемъ, наблюдалъ съ удивленіемъ, со страхомъ, безпомощно ожидая, что будетъ дальше. Было такъ, какъ будто ничего не будетъ, какъ будто я буду вчно глядть, видя только Руку и вещь, которую она держитъ, и не понимая, что это значитъ.
Неужели вся вселенная только точка свта, преломляющаяся на тл какого-то Высшаго Существа? Неужели наши міры только атомы другого міра, и другіе міры — атомы высшаго міра и такъ дале до безконечности? И что такое я? Разв я дйствительно не имю тла? Смутное представленіе о какомъ-то тл, связанномъ со мной, примшалось къ моему недоумнію. Бездонный мракъ вокругъ Руки наполнился неосязаемыми видніями, неопредленными, колеблющимися образами.
Потомъ вдругъ явился звукъ, какъ звонъ колокола, слабый и безконечно далекій, и заглушенный, какъ будто долетавшій сквозь толстую завсу, глубокій, медлительный звукъ, съ огромными провалами безмолвія посл каждаго удара. И Рука, казалось, сжимала стержень крпче. И я увидлъ высоко надъ Рукой на вершин тьмы, свтящійся кругъ, призрачный дискъ, изъ котораго выходили дрожащіе звуки, и при послднемъ звук Рука исчезла, и я услышалъ шумъ падающихъ водъ. Но черный стержень остался, какъ огромная полоса, перескающая небо. И голосъ, который, казалось, доносился изъ бездны пространства, сказалъ:— Теперь больше не будетъ боли.
Все это хлынуло на меня невыносимымъ потокомъ блеска и радости, и я увидлъ кругъ блестящій и блый, и стержень блестящій и черный, и еще много вещей, ясно и отчетливо. И кругъ былъ циферблатомъ часовъ, а стержень перекладиной кровати. Геддонъ стоялъ у моихъ ногъ за спинкой кровати и вытиралъ ножницы, и на пальц у него блестло золотое кольцо, и стрлки моихъ часовъ на камин надъ его плечомъ сошлись вмст на двнадцати. Моубрэй мылъ что-то въ тазу на восьмиугольномъ столик, а въ боку у меня было замирающее ощущеніе, которое трудно было даже назвать болью.
Операція не убила меня. И я сразу почувствовалъ, что тупая меланхолія, давившая меня послдніе полгода, исчезла.