По пути.
По пути.
Разсказъ Бертольда Ауэрбаха.
‘Нива’, No 39, 1874
По пути, Ауэрбах Бертольд, Год: 1874
Время на прочтение: 11 минут(ы)
О, какое блаженство хать по Рейну, смотрть на оживленные берега, на покрытые виноградомъ склоны, лса и замки!
Но самое лучшее человкъ все-таки находитъ всегда въ городахъ, гд живетъ столько трудолюбивыхъ и веселыхъ семей. Картина этой жизни дйствуетъ такъ освжительно, будто ты выпилъ вина изъ винограда, что вьется тутъ по трельяжамъ, — да ужъ тутъ безъ вина и не обойдтись, одними-то вдь разговорами не зальешь жажды.
И вссело-же побывать тутъ въ дом у одной молодой парочки!
На лицевую сторону къ улиц, выходитъ лавка съ вызолоченными рамами и разными рзными вещицами, надъ мастерской, смотритъ на Рейнъ уютная комнатка, хорошенькая какъ бонбоньерочка, но молодые люди не живутъ въ ней сами, она всегда на готов для гостя.
Пусть и читатель будетъ здсь гостемъ, а это прекрасное дло, тысячи и десятки тысячъ тхъ, кто прочитаетъ это, не стснятъ другъ друга, всмъ найдется мсто.
Хозяинъ пошабашилъ — хозяйка заперла лавку и уложила дтей спать. На стол у большаго окна стоитъ бутылка вина и въ трехъ стаканахъ сверкаетъ золотая влага. Мы чокаемся, молодой человкъ — высокій, сильнаго тлосложенія — объявляетъ, что сегодня вечеромъ онъ будетъ разсказывать.
Жена ходитъ взадъ и впередъ, да и хорошо длаетъ, потому что этакъ мужу еще свободне разсказывать, и вотъ онъ начинаетъ такъ:
‘Очень радъ, что вино вамъ по вкусу,— не важное вино, да изъ своего винограду, нтъ въ немъ ни единой фальшивой капельки. Намъ досталась виноградная гора отъ дяди, онъ чуть не всю жизнь провелъ на вод, только ничему онъ такъ не радовался, какъ тому, что можетъ назвать своимъ хорошенькій кусочекъ твердой земли, которая даетъ веселый напитокъ. Дядя дожилъ еще до того, что мы пробили вотъ здсь въ стн окно, до послдняго своего часа сидлъ онъ тамъ, и говаривалъ вмст съ нами: доброе мы сдлали дло, что впустили сюда солнце, оно свтитъ намъ въ домъ и въ сердце, и вдвое отрадне, когда и другіе радуются съ нами.
Мы живемъ себ про себя, много надо намъ работать, но по воскресеньямъ и праздникамъ мы узжаемъ загородъ, перезжаемъ черезъ Рейнъ и располагаемся въ лсу на горахъ, если при этомъ встртишься съ хорошимъ сосдомъ, тмъ лучше, а если мимо прозжаютъ чужіе и любуются на нашъ ландшафтъ, такъ мы думаемъ себ: отлично, пусть вамъ нравится, мы понимаемъ что за счастье, что это наша родина?
Я здшній уроженецъ, а жена моя оттуда сверху, изъ Пфальца. Вы врно сразу угадали ея пфильцскій выговоръ.
Какъ я узналъ свою жену?
Вотъ какъ было дло:
Я вернулся домой съ чужой стороны, учился тамъ своему ремеслу, какъ мн кажется, на чужой сторон кое-что пошло мн въ прокъ. Я не прочь былъ еще годикъ другой попутешествовать — мн всего только было двадцать пять лтъ, — но дядя мой, а онъ заступалъ мн мсто отца,— я рано потерялъ родителей, — писалъ мн, что лучше въ молодыхъ годахъ основаться бюргеромъ, тогда и вспомнишь какъ вмст былъ молодъ съ своими земляками, по твердому его убжденію (всякое убжденіе было у него твердо, и весь то онъ былъ твердый человкъ, здоровая, сильная натура), самое поздное время для женитьбы — это двадцать восемь лтъ. Онъ уврялъ, что много въ нашемъ вку несчастій происходятъ отъ того, что люди женятся слишкомъ поздно, хотя-бы даже и жили какъ слдуетъ, такъ всежъ-таки слишкомъ пріучаются быть не-дома, тихая семейная жизнь ужъ не такъ-то нравится, — значитъ, надо было поставить мн свой путевой посохъ въ уголъ, основаться сначала домкомъ, а потомъ взять хорошую жену. Вдь вотъ и аистъ тамъ на крыш ратуши поступаетъ точно также: сперва онъ прилетаетъ, совьетъ какъ слдуетъ быть гнздо, а затмъ прилетаетъ и самочка.
Такъ вотъ такъ-то вернулся я на родину къ весн, я пришелъ сюда изъ Мюнхена пшкомъ, потому что ужъ зналъ, что прощай на всю жизнь холостое странствіе. Весела была весна, цвли деревья, пли птички, и мн самому было весело. Я нехотя вышелъ изъ Мюнхена, тамъ много есть чего посмотрть и чему поучиться, особенно по части моего ремесла: рзьбы. И опять-таки я радъ былъ снова быть на своей чудной рейнской родин. Когда я стоялъ тамъ у Мангейма, гд Неккаръ вливается въ Рейнъ, такъ мн казалось, что я долженъ поклониться своему крестному батьк, Рейну, какъ старому другу. И Неккаръ-то радъ-радешенекъ влиться въ Рейнъ, онъ протекалъ черезъ такое множество тихихъ лсныхъ долинъ, теперь и ему достанется взглянуть на большой свтъ.
Такъ я и вернулся на родину, и мой дядя радовался со мной вмст, какъ будто-бы я былъ его родной сынъ. Добрякъ сталъ не такъ проворенъ, состарлся бдняга. Онъ два раза ломалъ себ ногу на большомъ плоту, что ходитъ въ Голландію (ужъ наврное онъ разъ сто спускался на немъ), его хорошо вылечили, такъ что въ молодые годы онъ ничего и не чувствовалъ, а подъ старость-то и стало оно его допекать. Онъ подъ тнью виноградныхъ листьевъ помаленьку потягивалъ не торопясь свой шкаликъ винца. Говорится-то такъ ‘свой стаканчикъ’, только на дл-то рчь тутъ не объ одномъ: онъ ихъ попивалъ всегда одинъ за другимъ, а всего лучше то, что это было ему ровно ни по чемъ. сть онъ лъ мало, почитай что одинъ только мякушекъ отъ земмеля {Маленькій крутлый хлбецъ, въ род нашего розана.}, онъ называлъ это своей ‘губочкой’, и говорилъ что губочку надо хорошенько смочить.
Такимъ-то манеромъ завелъ я себ мастерскую, да какъ разъ на мое счастье надо было по ту сторону отдлывать дачу какому-то богачу изъ Америки, работа валила ко мн, заработки были хорошіе, да еще и молодъ я былъ вдобавокъ,— чего еще надо человку! Я сдлался мстнымъ бюргеромъ. Мы имемъ счастіе не платить общинныхъ податей, потому что у общины столько лсу, что въ двадцатитрехлтній срокъ ободранные дубы покрываютъ вс расходы. Я вамъ это разсказываю по той причин, что потомъ вы увидите, какъ они и мн пригодились.
Вдь вы знаете, весной съ молодыхъ дубковъ, просто на просто отростковъ — большихъ-то дубовъ у насъ нтъ больше — обдираютъ кожу, дерево либо обугливаютъ, либо распиливъ на мелкіе полнья, продаютъ въ большія гостинницы для открытаго огня, когда жарятъ на ршетк.
Разъ, это было средь самаго лта, я только сдалъ съ рукъ главную работу, отдлалъ библіотеку на той дач, вдругъ приходитъ ко мн дядя не въ свои часы, вошелъ въ мастерскую, слъ и смотритъ на меня.
Потомъ говоритъ:
‘А что, вдь у тебя нтъ теперь спшной работы? Послушай-ка, Жанъ Батистъ, ты долженъ ухать за меня денька на два. Тамъ въ Мангейм умеръ у меня старый пріятель, ты пожалуй что видлъ его здсь, онъ также морякъ, то есть былъ морякомъ, завтра его хоронятъ, и мн бы хотлось отдать ему послдную честь. Да съ мста-то я не могу двинуться, я заплатанное весло: чуть толчекъ, какъ разъ опять разлечусь пополамъ. Такъ ты и поди за меня, и скажи отъ моего имени дтямъ, чтобы они знали, что тамъ внизу, старый другъ ихъ отца, остался еще бродить по блому свту.’
Я, конечно, тотчасъ-же собрался, самъ не знаю, какъ это вамъ и сказать: вдь дло-то было кажись не веселое, но то ли, что я опять пускаюсь эдакъ въ путь по полямъ и селамъ, или что другое — только на сердц у меня было такъ легко и хорошо, будто я шелъ на какой нибудь праздникъ.
Въ предчувствія я не врю. Въ нихъ тысячу разъ ошибаешься, запоминаешь только т, что исполнились, а о другихъ забываешь. Однакожъ тогдашнее предчувствіе было-врно. Такъ вотъ, прихожу я въ Мангеймъ, спрашиваю моряка Гроссмана, мн показываютъ на Неккаръ, тамъ стоитъ маленькій домикъ посреди сада съ фруктовыми деревьями. Подъ деревьями стоять столы и скамейки для гостей. Гроссманы-то содержали также винный погребокъ.
Вхожу я въ садъ. Тамъ сидитъ народъ, только никто не говоритъ громко, какъ всегда это бываетъ,— и двушка въ высокомъ бломъ передник, съ головкой словно у козули, съ блестящими голубыми глазками, приноситъ людямъ ду и питье.
Я также сажусь за столъ. Освжусь-ка я сначала, думаю себ,— да заплачу за то, что съмъ, не то, если скажу кто я такой и кто меня прислалъ, такъ съ меня не возмутъ денегъ. Подозвалъ я двушку, она подошла къ моему столу, ласковая такая, кроткая и серіозная, я спросилъ шкаликъ вина и чего нибудь закусить.
Проворно принесла она все это, и все было чисто и опрятно, я и говорю: ‘Слышалъ я, у васъ покойникъ въ дом?’— ‘Да’, отвчаетъ двушка, ‘но нашъ покойный отецъ всегда стоялъ на томъ, чтобы, что ни случись, все бы всегда было въ порядк’.
Не мудреныя вдь какія вещи говорила двушка, да такъ это у нея выходило, что казалось мн, будто я слышу сладчайшую музыку, и ни слова-то не скажете она ни больше ни меньше чмъ слдуетъ! По глазамъ-то замтно было, что въ нихъ только за минуту высохли слезы, но были они такіе спокойные и ясные и умные, что я тогда-же сказалъ себ: Да, хотлось-бы мн, чтобы всю мою жизнь твои руки давали мн сть и пить, весело поди-ка зарабатывать хлбъ, когда такое созданьеце подаетъ теб заработанный кусокъ.
Я заплатилъ счетъ и спросилъ, не ждутъ-ли еще на похороны знакомыхъ издалека. ‘Да’, отвчала двушка, ‘у моего отца былъ старинный другъ тамъ ниже въ Рейнгау. Еще въ послднюю минуту онъ вспоминалъ: въ Амстердам я разъ общалъ одному Грейеру — такъ звали моего дядю — что дамъ ему знать, если отправлюсь раньше его. ‘Смотри, приходи.за мной! Приходи поскоре!’ говоривали ‘мы бывало другъ другу’. Такъ разсказывалъ мн отецъ, и мы послали извстить этого человка’.
Я объяснилъ что пришелъ по порученію моего дяди вмсто него. Молодая двушка такъ и перемнилась въ лиц, схватилась за карманъ, по всему видно, она хотла отдать мн назадъ деньги и спросила:
‘Зачмъ-же не сказали вы мн этого сразу?’
Хоть въ отвтъ ей я немножко и прилгалъ, но все-же отчасти-то говорилъ и правду, когда объяснилъ, что пришедши сюда былъ такъ голоденъ и такъ хотлось пить, что мн сперва надо было чего нибудь перекусить и выпить, а какъ же бы я это сдлалъ, если-бы сразу объявилъ, что пріхалъ на похороны?
Я слышалъ, какъ она опять опустила деньги въ карманъ. Потомъ она протянула мн руку и просила добро пожаловать, она повела меня съ собой въ домъ, тамъ представила меня старшему брату, который также былъ морякомъ, потомъ младшему брату, чудо какому красивому мальчику, лтъ четырнадцати съ свтлыми большими глазами, съ лицомъ до того красивымъ, скажу вамъ — правда, ужъ это черезъ чуръ, только это врно — пожалуй еще красиве, чмъ у его сестры. Такъ-бы вотъ я и обнялъ и поцловалъ мальчика, съ такимъ восхищеніемъ онъ на меня смотрлъ, только конечно я удержалъ себя, потому что это не идетъ. Меня отвели къ покойнику, я увидлъ тло, оно лежало на полу, опрятно прибранное и убранное цвтами. Я слышалъ какъ старшій братъ спросилъ сестру, зачмъ она отдала отцу самый свой лучшій холстъ, что назначенъ былъ ей въ приданое. Я видлъ какъ вся кровь бросилась ей въ лицо, она покраснла до волосъ на голов и отвчала шепотомъ: ‘Ради Бога, не говори ничего такого. Вдь это послднее, что мы можемъ для него сдлать.’
Двушка звала меня опять идти въ садъ. Старшему брату надо было еще кое-что сдлать, я повелъ младшаго брата за руку, онъ такъ хорошо взялъ мою руку. Тамъ мы услись — и двушка говорила такъ хорошо и такъ ясно, что мн казалось, будто я бывалъ здсь съ самаго дтства. Я сказалъ мальчику, что онъ долженъ умть цнить счастье имть такую сестру, а двушка проговорила:
‘Онъ умникъ, это я могу сказать ему прямо въ глаза. Не плачь, теб надо свыкнуться съ тмъ, что отецъ умеръ. Если ты иной разъ бывалъ своеволенъ и будешь еще иногда такимъ, такъ это потому что ты еще очень молодъ, и притомъ-же ты потомъ всегда самъ раскаеваешься.
Ну, я долженъ былъ разсказывать о своемъ дтств, о своихъ странствованіяхъ, о своемъ ремесл. Я сказалъ, что учился также золоченью.
‘Кормитъ-ли такое ремесло въ этакомъ маленькомъ городк?’ спросила она.
Я отвчалъ, что въ ныншнее время работаешь не на одно свое мстечко, желзныя дороги и пароходы изъ крошечнаго городка открываютъ путь къ большему рынку, работай хоть на весь свтъ.
‘Вы правду говорите, это справедливо,’ отвтила двушка, и пока я живу на свт, не было для меня похвалы пріятне этой, а скажу вамъ — не смйтесь надо мной — я люблю когда мн напрямки говорятъ въ чемъ я ошибаюсь, но самая для меня большая утха, когда говоритъ мн человкъ: это врно, ты правъ! Рдко кто это скажетъ, а она вотъ сказала.
Обратите на это вниманіе: если скажешь ей что нибудь такое, что до этого она не совсмъ понимала, она отвчаетъ теб такимъ голосомъ, словно поетъ благодарственную молитву. ‘Вы правду говорите, это справедливо. Я этого раньше такъ хорошо не знала’. Виноватъ, я забжалъ впередъ, дайте-ка, вернемся назадъ. ‘Я думаю,’ сказала двушка, ‘что вы и здсь можете достать работу, вонъ тамъ живетъ Фотографъ, ему требуется много рамокъ’.
Не мало удивило меня, какъ эта двушка, въ своемъ собственномъ гор, думаетъ и заботится о другихъ.
Она же сейчасъ встала и сказала:
‘Теодоръ, проводи ихъ туда, и подожди тамъ съ полъ-часа’.
Она поспшно ушла, а я пошелъ съ мальчикомъ.
Выходя изъ саду, мы столкнулись съ двумя людьми, несшими гробъ, мальчикъ крпче сжалъ мою руку, я догадался, что сестра нарочно отослала брата, чтобы не быть тутъ, когда тло будутъ класть въ гробъ.
Я засталъ Фотографа въ хлопотахъ, онъ также собирался идти къ покойнику, и я не смлъ говорить съ нимъ теперь объ длахъ. Онъ спросилъ мальчика:
‘Ну, Теодоръ, ршился ты идти ко мн въ ученье?’
‘Подождите, что скажетъ Катюша.’
Теперь я узналъ, что двушку зовутъ Катюшей, но меня словно ножемъ рзнуло по сердцу, когда Фотографъ отвтилъ:
‘Что я, что Катюша, все равно’.
Не женихъ ли онъ двушки?…. Я не могъ долго думать объ этомъ. Мы пошли назадъ, потому что пасторъ и вс провожатые уже собрались тамъ.
Катюша надла траурное платье, а я стоялъ въ саду въ сторонк и сердился на себя: зачмъ лзетъ мн въ голову столько мыслей, въ то время какъ хоронятъ человка.
Мн назначили почетное мсто между провожатыми, я шелъ за дтьми покойнаго. Потомъ я слышалъ, что на похоронахъ было много народу, потому что старика вс любили и уважали — самъ я ничего не видлъ въ тотъ день.
На кладбищ пасторъ произнесъ прекрасную рчь. Онъ хвалилъ дтей, а главное Катюшу. Онъ говорилъ, что она счастлива будетъ на земл, потому что врно исполняла пятую заповдь и надъ ней всегда будетъ благословеніе ея отца, отошедшаго къ отцу небесному. Я слышалъ, какъ подл меня плакала Катя, но не смлъ оглянуться на нее.
Могилу засыпали, мы вернулись домой и меня просили переночевать эту ночь.
Вечеромъ пришелъ Фотографъ — и я получилъ отъ него большой заказъ. Катя посмотрла на меня большими глазами, когда я сказалъ: ‘Я точка въ точку представляю свою работу, но только на чистыя деньги’.
Съ нами сидли и оба брата, Фотографъ, который, какъ видно, считалъ себя здсь своимъ, очень ловко ввернулъ, что Теодоръ всего лучше забудетъ свое горе, если съ завтрашняго же утра поступитъ къ нему въ ученье. Мальчикъ вопросительно взглянулъ, на сестру и та сказала:
‘Сегодня ничего нельзя ршить, сегодня, въ день похоронъ отца, ни слова больше объ этомъ’.
Мн казалось, будто мальчикъ все посматриваетъ то на Фотографа, то на меня, и я какъ будто также замчалъ, что Катя одобряла глазами мысли брата и слдила за его взглядами.
На другое утро, я, совсмъ снарядясь въ путь, сидлъ съ сестрой и братьями. Собравшись съ духомъ, я сказалъ:
‘Я бы также съ радостью взялъ мальчика къ себ въ ученье, и научилъ бы его всему, что самъ знаю’.
Только усплъ я это выговорить, какъ идетъ Фотографъ и еще издали кричитъ:
‘Теодоръ, я давно тебя жду. Скоро ли ты придешь?’
‘Садитесь,’ возразила Катюша, и молодой человкъ — красавецъ съ густой бородой, онъ смахивалъ на весельчака-студента — слъ, Катюша кажется не хотла дальше говорить. Она тихонько шепнула старшему брату:
‘Говори ты,’ и тотъ началъ:
‘Да вотъ, нашъ гость также хочетъ взять ученика, такъ мы разсудили’….
‘Что тутъ много разсуждать!’ закричалъ Фотографъ: ‘Теодоръ, ты самъ долженъ знать, чего ты хочешь’.
‘Ваше дло я знаю, а того еще не знаю, а рисовать и рзать я также люблю. Только вотъ, что я скажу….’
‘Хорошо, говори,’ перебилъ мальчика Фотографъ, ‘пока ты еще ничего не сказалъ’.
У мальчика засвтились глаза и онъ воскликнулъ:
‘Вотъ что я скажу: я пойду къ тому, къ кому велитъ мн идти Катя’.
‘Это ты на меня-то сваливаешь отвтственность?’ воскликнула Катя. ‘По моему долженъ ршить твой старшій братъ.’
‘Нтъ, ужъ ршай ты,’ возразилъ старшій братъ, ‘я со всмъ согласенъ, что ты скажешь’.
‘Такъ по моему, или къ нашему гостю. Извините меня, господинъ Шонауеръ, вы знаете, мы хорошіе друзья и сосди, и вдь мн пріятно бы было имть Теодора тутъ подъ рукой, мн самой очень тяжело отсылать его отсюда, но этакъ лучше!
‘Я радъ, что ты ршила,’ воскликнулъ старшій братъ, протянулъ мн руку и сказалъ:
‘У васъ честное лицо. Мы съ полнымъ довріемъ отдаемъ къ вамъ нашего младшаго брата,— и что ему понадобится, и что это будетъ стоить, мы ужъ внесемъ все’.
Катюша также протянула мн руку и я общалъ ей держать ея брата добросовстно и хорошо и сдлать для него все, что бы я могъ пожелать для самого себя: И какъ она держала такъ мою руку и сидли мы вмст, такъ кажется я бы и вскочилъ и бросился къ ней на шею, потому что ужъ тогда что-то во мн говорило: ‘Эта моя!’
Я остался до обда. Мн хотлось сейчасъ же взять съ собой Теодора, только мн надо было сдлать маленькое путешествіе въ Вормсъ, гд имлась у меня въ виду работало Катя сказала, посл того какъ Теодоръ шепнулъ ей что-то на ухо:
‘Я пришлю къ вамъ брата. Мы не даемъ никакихъ удостовреній и отъ васъ не требуемъ, между нами довольно одного нашего слова. Теодору очень хочется попутешествовать съ дорожной сумкой за спиной, завтра къ полудню онъ будетъ у васъ въ Вормс’.
Я пошелъ къ пароходу, сестра и братья провожали меня, я шелъ подл Кати, но и не заикнулся ей о любви, даже того не сказалъ, что я чувствую, какъ она мн довряетъ, что отдаетъ мн своего брата.
На другой день Теодоръ явился какъ разъ въ назначенное время. Любо было смотрть на мальчика, я прошелъ съ нимъ кончикъ дороги. Что изъ него вышло, вы вдь знаете: красивый юноша, что тамъ внизу, въ мастерской работаетъ съ неутомимымъ прилежаніемъ, посвистывая и попвая — это Теодоръ.
Осенью пошелъ я вверхъ по рк и Катюша встртила меня какъ родного. Кто первый изъ насъ сказалъ: ‘Хочешь меня?’ Мы оба не знаемъ. Мн кажется, ни она не сказала, ни я, потому это само собой было понятно.
Когда мы женились, Катя сказала мн:
‘Одно только меня смущаетъ: вести хозяйство — этого мн мало, я привыкла заработывать.
‘Объ этомъ самомъ и я хотлъ съ тобой поговорить. Га, ты станешь заработывать, ты моя позолотчица, вотъ теб работа, ты понятливая и ловкая, скоро переймешь это, а потомъ мы заведемъ магазинъ’.
Что жъ вамъ разсказывать?
Вдь вы ее видите, вдь вы знаете ее, она украшаетъ мн жизнь, она помогаетъ мн заработывать и дядя въ послднее время часто говаривалъ, что ему хотлось бы быть помоложе, только для того, чтобы подольше полюбоваться на наше счастіе — и онъ называлъ ее Катею и позолотчицей.
Да, она украшаетъ жизнь, она нашла, что будетъ лучше, если мы въ задней стн пробьемъ окошко на Рейнъ, а разсказывалъ я вамъ, что маленькіе-то стволики ободранныхъ дубковъ продаются въ гостинницы? Катюш пришло въ голову, что намъ лучше выбирать которые получше стволики для себя и длать изъ нихъ тонкія рамы. Этотъ планъ былъ ея. Да, это жизнь!— желаю, чтобы всякій честный и порядочный человкъ испыталъ то же, но конечно для этого нужна Катюша, позолотчица!’