По поводу предисловія Ю. . Самарина къ богословскимъ сочиненіямъ Хомякова
По поводу предисловія Ю. . Самарина къ богословскимъ сочиненіямъ Хомякова
‘Москва’, 23 октября 1868 г.
По поводу предисловия Ю. Ф. Самарина к богословским сочинениям Хомякова, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Въ послдній разъ, указавъ на вышедшее за границей изданіе богословскихъ сочиненій Хомякова и на важность появленія этой книги въ современную пору, когда сама исторія призываетъ православный Востокъ къ отвту, когда ставшій на распуть Западъ недоумваетъ — покончить ли ему, разъ навсегда, прямо и откровенно, съ христіанствомъ, или же вступить въ новыя лицемрныя и недобросовстныя сдлки разума и совсти съ религіей, въ ея знакомой Западу форм — латинской идеи?— мы общали нашимъ читателямъ познакомить ихъ ближе съ предисловіемъ къ изданію г. Самарина. Ничто лучше не ознакомитъ ихъ въ то же время съ значеніемъ Хомякова и съ его заслугою передъ церковью, и ничто не разъяснитъ имъ до такой очевидности ту живую связь, которая существуетъ между трудомъ Хомякова и всми живыми религіозными недоумніями и сомнніями, волнующими современное русское общество. Раскрывая картину общественныхъ отношеній къ вр какъ ученію, г. Самаринъ своимъ точнымъ словомъ дотрогивается, будто пальцемъ, до всхъ больныхъ мстъ нашей общественной мысли и совсти, я заставляетъ каждаго читателя пережить вновь въ своемъ сознаніи всю исторію его личныхъ отношеній къ вопросамъ религіи и церкви, поврить вновь т окончательные выводы, къ которымъ каждый изъ нихъ пришелъ, и оцнить, такимъ образомъ, благотворность той помощи, которая является нашему мышленію и чувству въ богословскомъ подвиг Хомякова.
Г. Самаринъ (мы будемъ держаться въ изложеніи послдовательнаго хода мысли самого автора) начинаетъ свое предисловіе, прежде всего, очеркомъ той среды, въ которой жилъ и дйствовалъ Хомяковъ, и именно въ ту пору, когда въ первый разъ появились за границей, одна за другой, на французскомъ язык, три его полемическія брошюры. Он были писаны по поводу разныхъ сочиненій латинскихъ и протестантскихъ о Русской церкви и о предметахъ вры, и хотя, изданныя за границей, не были дозволены къ свободной продаж въ Россіи, однакоже тотчасъ же стали извстны значительной части русскаго общества {Вотъ заглавіе этихъ брошюръ: ‘Нсколько словъ православнаго христіанина о западныхъ вроисповданіяхъ по поводу брошюры г. Лоренеи’. Изд. въ Париж 1853 г.— ‘Нсколько словъ православнаго христіанина о западныхъ вроисповданіяхъ по поводу одного посланія парижскаго архіепископа’, изд. въ Лейпциг 1855 г.— ‘Еще нсколько словъ православнаго христіанина о западныхъ вроисповданіяхъ по поводу разныхъ сочиненій латинскихъ и протестантскихъ о предметахъ вры’. Лейпцигъ 1858 г. Переводъ этихъ брошюръ на русскій языкъ былъ дозволенъ только въ 1863 г. и появился въ ‘Православномъ Обозрніи’. Въ настоящемъ изданіи богословскихъ сочиненій Хомякова он являются въ совершенно новомъ, строго-провренномъ перевод.}. Каково было, настроеніе тогда, у насъ господствовавшее, подъ воздйствіемъ науки и вншнихъ обстоятельствъ? Какъ относилась къ вр эта наука, отражавшая направленіе заграничной школы? ‘Наука — говоритъ г. Самаринъ — глядла на вру свысока, какъ на пережитую форму самосознанія, изъ которой человчество торжественно выбивалось на просторъ. Временная необходимость вры, ея условная законность, какъ одного изъ моментовъ безначальнаго и безконечнаго развитія чего-то саморазвивающагося, не оспаривалась, но этимъ же признаніемъ за нею нкотораго значенія заявлялась и ея ограниченность, какъ преходящей формы, которою это нчто не могло удовлетвориться навсегда. Несостоятельность притязаній вры на непреложность неизмнность и вчность казалась окончательно выясненною, оставалось отршиться отъ нея и искать лучшаго. Это лучшее виднлось въ идеализм самоопредляющагося духа. Затмъ окончательно ли должна исчезнуть вра съ лица земли и нужно ли спшить уборкою символовъ ея развнчаннаго державства, какъ думали мыслители ршительные и послдовательные,— или отвести ей въ. новомъ мір, въ сторон отъ царскаго пути, которымъ пойдетъ развитіе, скромный пріютъ,— къ чему склонялись какъ люди практическіе, такъ и натуры мягкія,— эти вопросы особенной важности не представляли’.
Очевидно, что при такой замн положительной религіи неопредленною врою въ нчто саморазвивающееся, или же ‘врою въ науку’,— православію тутъ мста не оказывалось даже въ смысл историческомъ. Наука подразумевалась ‘европейская’ (о самостоятельности и объ участіи русской народности въ наук тогда наши цехи ученые не смли и думать), а европейская наука связывалась генеалогически не съ православіемъ, а съ латинствомъ и протестантствомъ, но. съ протестантствомъ непосредственно, ибо оно, ‘провозгласивъ самодержавіе личнаго разума, подготовило царство наук, уже вступавшей во владніе человческою совстью и судьбами человчества’. Православіе, такимъ образомъ, не имя правъ ни на какую долю исторической заслуги, оказанной наук вроисповданіями западными, оставалось совершенно въ сторон.
Но такъ какъ на этомъ нчто держаться было не совсмъ удобно, то вслдъ за идеализмомъ возникло у насъ другое ученіе, повидимому совершенно противоположное, но только повидимому. Матеріализмъ и идеализмъ хотя и представляются какъ бы двумя полюсами, во въ сущности матеріализмъ, по выраженію г. Самарина, относился къ идеализму даже не какъ реакція, а какъ прямой изъ него выводъ, какъ законное его чадо. Но предоставимъ слово самому г. Самарину:
‘Матеріализмъ выросъ подъ крыломъ идеализма, потомъ, оперившись очень скоро, онъ заклевалъ своего родителя и, оставшись безъ роду и племени, присосдился почти насильно къ естественнымъ наукамъ, въ сущности вовсе въ немъ непричастнымъ. Какъ совершился въ области мысли этотъ оборотъ? Объ этомъ говорить здсь не мсто, а на практик переходъ былъ очевиденъ: матеріалисты были прямыми учениками идеалистовъ. Въ результат, матеріализмъ, въ мнніи своемъ о вр, сходился съ идеализмомъ, онъ также отвергалъ ее, только на другихъ основаніяхъ, и потоку не могъ оказать ей даже той снисходительной терпимости, къ которой склонялись идеалисты изъ мягкихъ…. Для матеріализма послдовательнаго насиліе, какъ орудіе прогресса, вовсе не страшно, поэтому нельзя и требовать отъ него снисхожденія къ вр, онъ смотритъ на нее даже не какъ на необходимый моментъ въ самовоспитаніи человчества, а какъ на простую помху, съ которою онъ не можетъ ужиться и не иметъ причины церемониться. Отсюда особенная ожесточенность его нападокъ и грубость его глумленія, столь рзко противоположная рыцарскимъ пріемамъ покойнаго идеализма, который тоже выпроваживалъ вру, но выпроваживалъ учтиво. Поставьте съ одной стороны Грановскаго, съ другой Блинскаго (въ послдніе годы его дятельности) или Добролюбова съ его учениками, и около этихъ двухъ типовъ сгруппируется почти все, что у насъ шевелилось въ области научной’….
Справедливость этихъ замчаній, скажемъ мы съ своей стороны, можетъ быть подтверждена личнымъ опытомъ, личными, еще очень и очень свжими, воспоминаніями каждаго, кто не былъ чуждъ умственной общественной жизни въ послднія двадцать лтъ. Строгая послдовательность матеріализма скоро вышибла нашихъ идеалистовъ изъ ихъ прекрасной неопредленности,— какъ можно назвать ту духовную среду, въ которой они витали, толкуя о человчеств и не уважая, въ то же время, даже не признавая правъ русской народности, преклоняясь предъ европейскою наукой и не обртая въ себ достаточно мужества, чтобы идти за нею до конца и принять не морщась ея послдніе логическіе результаты. Въ этомъ отношеніи молодые ученики идеалистовъ были ршительне, послдовательне, честне своихъ учителей, оставшихся на полдорог я съ недоумніемъ смотрвшихъ на ‘молодое поколніе’ (вра въ которое, какъ извстно, составляетъ одинъ изъ догматовъ идеалистическаго катихизиса). Но когда это ‘молодое поколніе’, въ своемъ быстромъ стремленіи, съ размаху пустилось во вся тяжкая матеріализма, то въ сред идеалистовъ, вышибленныхъ изъ своей позиціи, произошла реакція. Не многіе пошли вслдъ за учениками, постоянно оговариваясь, жась, тормозя, но все же увлекаемые ихъ стремительнымъ бгомъ, другіе же очутились консерваторами (чему конечно способствовали и года, и пріобртенное ими общественное положеніе). Въ качеств таковыхъ, консерваторы, не заботясь даже о разршеніи противорчій, о подведеніи итога прежнимъ своимъ убжденіямъ, даже не вступили въ сдлку, а просто признали statu quo господствующей религіи и церкви, макнувъ рукой на все, что претило и отчасти должно претить всякому здравому уму и честному сердцу. Они стали въ положеніе генерала, который, какъ подобаетъ его чину и званію, относительно прапорщиковъ — всегда моралистъ, хотя бы въ немъ самомъ никогда и не происходило какого-либо духовнаго сознательнаго процесса, который бы давалъ ему право на отрицаніе прапорщичьей морали (нкогда его собственной) и который бы выработалъ въ немъ новыя, искреннія основы для высшей нравственной доктрины. Такъ было у насъ и съ ученіемъ о народности. Посл долгаго отрицанія самобытнаго призванія и правъ русской народности на самостоятельное развитіе во всхъ сферахъ духа и жизни, посл упорнаго западничанъя, общество, благодаря разнымъ вншнимъ, вразумившимъ его обстоятельствамъ, освободилось изъ-подъ плна отвлеченныхъ космополитическихъ теорій, перекинулось вдругъ въ такой патріотизмъ, который также, не разсуждая много и признавъ statu quo государства съ его принадлежностями, религіей и церковью, обнялся и разцловался со многимъ, отъ чего въ былое время общество бы отпрянуло,— да отъ чего и слдовало бы отпрянуть…. Подобно тому, какъ этотъ патріотизмъ еще не свидтельствуетъ ни о разумніи, ни объ искреннемъ признаніи самыхъ началъ народности, такъ и это новое отношеніе къ вр и церкви старыхъ идеалистовъ и новыхъ консерваторовъ-патріотовъ — не есть еще вра, не придаетъ силы церкви и не движетъ впередъ нашего религіознаго сознанія… Просимъ извиненія у читателей за это невольное отступленіе и возвращаемся къ предисловію г. Самарина.
Объяснивъ взглядъ на вру въ области научной, населенной у насъ довольно рдко, г. Самаринъ переходитъ къ той сред, которую обыкновенно называютъ обществомъ и которая только отчасти испытывала вліяніе науки, ‘получая отъ нея не начало, даже не выводы, а общее настроеніе или тонъ’. На эту среду, говоритъ г. Сахаринъ, дйствовали гораздо сильне обстоятельства иного рода, и дйствовали хотя безсознательно, но заодно съ наукой, а именно:
‘Во глав этихъ обстоятельствъ стоялъ крупный, всмъ бросавшійся въ глаза фактъ церковной казенщины, иначе — подчиненія вры вншнимъ для нея цлямъ узкаго, оффиціалъ наго консерватизма, одинъ этотъ фактъ, въ его безчисленныхъ проявленіяхъ, имлъ огромное вліяніе на умы. Причина понятна. Когда пускается въ оборотъ мысль подъ явнымъ клеймомъ неврія, она возбуждаетъ въ совсти если не противодйствіе, то по крайней мр нкоторую къ себ недоврчивость, какъ выраженіе. нескрываемой вражды. Но когда оффиціальный консерватизмъ, подъ предлогомъ охраненія вры, благоволенія, къ ней и благочестивой заботливости о ея нуждахъ, мнетъ и душитъ ее въ своихъ безцеремоннымъ объятіяхъ, давая чувствовать всмъ и каждому, что онъ дорожитъ ею ради той службы, которую она несетъ на него,— тогда, очень естественно, въ обществ зарождается мнніе, что такъ тому и слдуетъ быть, что иного отъ вры и ожидать нельзя, и что дйствительно таково ея назначеніе. Это убиваетъ всякое уваженіе къ вр.
‘Въ государственныхъ и общественныхъ учрежденіяхъ, въ законахъ и пріемахъ правительства,— словомъ, въ томъ, что обыкновенно подразумвается подъ существующимъ порядкомъ вещей, всегда и везд есть мсто для честной критики и законнаго осужденія. Пока люди, подъ этимъ порядкомъ живущіе, дйствительно живутъ, развиваются и идутъ впередъ, лучшіе, передовые люди никогда не находятъ въ немъ полнаго удовлетворенія всхъ, разумется разумныхъ, своихъ потребностей, въ этомъ неудовлетвореніи и въ исканіи лучшаго — начало политическаго, правильнаго прогресса. Вра, какъ выраженіе безусловнаго, вчнаго и неизмняющагося, не можетъ и не должна имть къ этой области никакихъ прямыхъ отношеній, у нея нтъ готовыхъ формулъ, которыми бы она могла подслуживаться правительству или обществу въ разршеніи вопросовъ государственнаго или гражданскаго права, область ея творчества — личная совсть и только черезъ эту область, просвтлніемъ совсти и укрпленіемъ въ ней свободныхъ побужденій, участвуетъ она хотя ршительно, но всегда косвенно, въ развитіи юридическихъ отношеній. Но когда существующій порядокъ вещей, весь цликомъ, ставится подъ непосредственную охрану вры, когда ей такъ-сказать навязывается одобреніе, благословеніе и освященіе всего, что есть въ данную минуту, но чего не было вчера и чего можетъ не быть завтра, тогда, естественно, вс, самыя разумныя, потребности, неудовлетворяемыя настоящимъ, вс, самыя мирныя и скромныя надежды на лучшее, наконецъ самая вра въ народную будущность, ‘— все это пріучается смотрть на вру какъ на преграду, черезъ которую рано или поздно нужно будетъ перешагнуть и, мало-по-малу, склоняется къ неврію.
‘Вра, по существу своему, не сговорчива и въ сдлки съ нею входить нельзя. Нельзя признавать ее условно, въ той мр, въ какой она намъ нужна для нашихъ цлей, хотя бы и законныхъ. Вра воспитываетъ терпніе, самопожертвованіе и обуздываетъ личныя страсти,— это такъ, но нельзя прибгать къ ней только тогда, когда страсти разыгрываются, и только для того, чтобы кого-нибудь урезонитъ или пристращать расправою на томъ свт. Вра не палка, и въ рукахъ того, кто держитъ ее какъ палку, чтобы защищать себя и пугать другихъ, она разбивается въ щепы. Вра служитъ только тому, кто искренно вритъ, а кто вритъ, тотъ уважаетъ вру: а кто уважаетъ ее, тотъ не можетъ смотрть на нее какъ на средство. Требованіе отъ вры какой бы то ни было полицейской службы есть не что иное какъ своего рода проповдь неврія, можетъ -быть опаснйшая изъ всхъ, по ея общепонятности. У насъ и эта проповдь длала свое дло..’
Въ этимъ двумъ видамъ неврія — научному и казенному, г. Самаринъ присоединяетъ еще третій — невріе или точне безвріе, но не въ смысл сознательнаго отрицанія вры, а какъ ‘свойство общественнаго темперамента, какъ результатъ безмыслія, безволія’ и недостатка, какъ у отдльныхъ лицъ, такъ и у цлаго общества, какихъ бы то ни было сознанныхъ идеаловъ, ‘служащихъ въ одно время и побужденіями къ дятельности, и общепризнанными мрилами всякой дятельности’. Отчего же происходитъ этотъ недостатокъ? Оттого, говоритъ г. Самаринъ, что общественные идеалы
‘…не выдумываются и не навязываются, они слагаются сами собою, вырабатываясь постепенно, историческою жизнью цлаго народа, и передаются отъ одного поколнія другому безчисленными, незримыми нитями живаго преданія. Гд историческое преданіе порвано, тамъ идеалы теряютъ свою жизненность, тускнютъ въ сознаніи и въ совсти, гд каждое поколніе обзаводится для своего обихода новыми, всякаго рода идеалами, политическими, художественными, религіозными, тамъ они остаются на степени мнній или увлеченій, но не переходятъ въ убжденія и не пріобртаютъ разумной силы надъ волей. Гд съ каждымъ десятилтіемъ мняются основы и системы воспитанія общественнаго и частнаго, тамъ не бываетъ ни зрлости умственной, ни крпкаго закала характеровъ, ни строгости нравственныхъ требованій. Самая почва общественная мало-по-малу вывтривается, она, повидимому, не теряетъ своей воспріимчивости: она даже слишкомъ воспріимчива и неприхотлива, повидимому на ней можетъ рости все, но все обращается въ пустоцвтъ, и ничто не вызрваетъ въ плодъ. Такая почва неблагопріятна для вры, не потому конечно, чтобъ она отвергала ее систематически, а просто потому, что въ ней нтъ на нее запроса’…
Но само собой разумется, что общественная среда должна была заключать въ себ не мало и такихъ, которые не успокоивались на научномъ невріи, не мирились съ бытовымъ безвріемъ и болли душой, не умя ни оправдать свою внутреннюю потребность вры предъ строгимъ судомъ науки, ни согласить эту потребность съ тмъ, что по обиходнымъ понятіямъ и оффиціально выдавалось за неотъемлемую принадлежность вры. Вотъ какъ опредляетъ ихъ положеніе г. Самаринъ. ‘Вра сама по себ’ — говоритъ онъ —
‘…. едина, непреложна и неизмнна, но въ каждомъ обществ, и при каждой исторической обстановк, она вызываетъ своеобразныя явленія, по существу своему измняющіяся, во всхъ отрасляхъ человческаго развитія, въ наук, въ художеств, въ практическихъ примненіяхъ. Догматъ не измняется, но логическое формулированіе догмата и опредленіе отношеній его къ другимъ ученіямъ — задача церковной науки — развивается съ наукою рука объ руку, законъ любви не измняется, но примненіе его къ практик, въ жизни семейной, общественной и государственной, постепенно совершенствуется и расширяется, наконецъ, вншняя сторона церкви, обрядъ, обычай, правила дисциплинарныя и административныя — также измняются, приспособляясь къ обстоятельствамъ. Пока общество ясно создаетъ и горячо принимаетъ къ сердцу свой религіозный идеалъ, вся эта историческая, измняющаяся обстановка его, развиваясь и совершенствуясь безостановочно, всегда сохраняетъ свою современность, свою свжесть. Но, по мр того какъ идеалъ начинаетъ тускнть и терять свою область надъ умами и совстями, изсякаетъ и общественная производительность въ этой, такъ сказать, при-церковной области. Историческія ея формы, въ наук, въ обряд, въ жизни, со всми ихъ случайностями, съ присущею имъ ограниченностью и неполнотою, остываютъ и твердютъ въ томъ вид, въ какомъ ихъ захватилъ параличъ, отнявшій у религіознаго органа его творческую силу. Черезъ это самое эти формы какъ будто приростаютъ къ вр, получаютъ въ общественныхъ понятіяхъ одинаковую съ нею силу и обязательность, становятся чмъ-то непреложнымъ и неприкосновеннымъ какъ сама вра,— словомъ, отождествляются съ нею. Между тмъ, кто же не понимаетъ, что историческія, окаменлыя формаціи XVII-го вка, въ свое время живыя, понятныя, удовлетворявшія потребностямъ своей эпохи и соотвтствовавшія степени ея развитія умственнаго, нравственнаго и политическаго, во многихъ отношеніяхъ становятся въ прямое противорчіе съ понятіями, запросами и нуждами ХX-го вка? Послдствіе этого противорчія, всми боле или мене ощущаемаго, у насъ передъ глазами. Это та болзнь, которою страждутъ честныя, воспріимчивыя, по природ своей религіозныя души, которыхъ привлекаетъ къ вр чутье истины, и которыхъ отталкиваетъ отъ нея сознанная невозможность согласить самыя безукоризненныя требованія ума и сердца съ обиходными представленіями, съ особеннаго рода узкостью и пошлостью — стереотипныхъ понятій и опредленій, съ условленнымъ формализмомъ на практик, съ тмъ хламомъ и соромъ, которыми, благодаря отсутствію честной и правдивой критики, загромождено у насъ преддверіе церкви и маскируется отъ взоровъ вн стоящихъ величавая стройность ея очертаній. Отсюда: это вчное шатаніе и колебаніе между двумя полюсами суеврія и сомннія, отсюда: четвертый, самый прискорбный видъ неврія — невріе взывающее къ помощи, невольное, добросовстное невріе — отъ *
Такова въ общихъ чертахъ была среда, въ которой жилъ и умеръ Хомяковъ. Онъ былъ извстенъ ей какъ поэтъ, писатель, блистательный діалектикъ, талантливый мыслитель, способный вдумываться во все, но, за исключеніемъ очень не многихъ, онъ почти остался непонятъ своими современниками и подвергался самымъ противоположнымъ оцнкамъ. Его называли ‘дилеттантомъ’, ‘парадоксальнымъ умомъ’, обращающимся къ предметамъ самымъ разнообразнымъ,— и мене всего предполагали въ немъ внутренней сосредоточенности, тогда какъ именно цльность и сосредоточенность и составляли его отличительное, характерное свойство,— не только въ смысл логической связности воззрнія во всхъ его частяхъ, но въ смысл полнаго подчиненія воли сознанному закону, полнаго согласія жизни съ убжденіемъ. Въ чемъ же именно объединились у него умъ и воля, и какъ ближе опредлить эту отличительную черту Хомякова — спрашиваетъ г. Самаринъ и самъ отвчаетъ на этотъ вопросъ тремя словами: ‘Хомяковъ жилъ въ‘ (разумется въ церкви православной, ибо двухъ церквей нтъ’…. ‘Но мы чувствуемъ,— прибавляетъ онъ — что такое опредленіе большинству читателей покажется черезчуръ широкимъ и скуднымъ’, и поясняетъ такъ свою мысль:
‘Все дло въ томъ, что разумть подъ словами: жить въ церкви. Въ томъ смысл, въ какомъ они употреблены нами, это значитъ: вопервыхъ, имть въ себ несомннное убжденіе въ томъ, что церковь есть не только что-нибудь, не только нчто полезное или даже необходимое, а именно и дйствительно то самое и все то, за что она себя выдаетъ, то есть: явленіе на земл безпримсной истины и несокрушимой правды, дале, это значитъ: всецло и совершенно свободно подчинить свою волю тому закону, который правитъ церковью, наконецъ, это значитъ: чувствовать себя живою частицею живаго цлаго, называющаго себя церковью, и ставить свое духовное общеніе съ этихъ цлымъ превыше всего въ мір.
‘Если насъ спросятъ: да разв не вс православные живутъ въ церкви? то мы, не задумываясь, отвтимъ:, далеко не вс. Мы живемъ въ своей семь, въ своемъ обществ, даже, до извстной степени, въ современномъ намъ человчеств, живемъ также, хотя еще въ меньшей степени, въ своемъ народ, въ церкви же мы числимся, но не живемъ. Мы иногда заглядываемъ въ нее, иногда справляемся съ нею, потому что такъ принято, и потому что иногда это бываетъ нужно, напримръ, подъ вліяніемъ заботы о какой-нибудь нашей выгод, положимъ хоть о сбереженіи нашихъ полей отъ потравъ или нашихъ лсовъ отъ порубокъ, мы вспомнимъ, что церковь учитъ нуждающихся терпнію и запрещаетъ посягать на чужую собственность. Учитъ — дйствительно, но вдь не одному этому, а еще и другому, и многому другому. Или, напримръ, въ одно прекрасное утро, узнавъ что на Руси наплодились нигилисты, мы начинаемъ бросать въ нихъ и сводомъ законовъ, и политическою экономіею, и общественнымъ мнніемъ Европы, да ужъ заразъ и религіею — благо она подвернулась намъ подъ руку. И здсь опять несомннно, что нигилизмъ осуждается врою, жаль только, что мы вспомнили объ ней поздно, съ перепугу, и что она намъ понадобилась только какъ камень’….
‘Вообще можно сказать — продолжаетъ дале авторъ предисловія — что мы относимся къ церкви по обязанности, по чувству долга, какъ къ тмъ нжнымъ, престарлымъ родственникамъ, къ которымъ мы забгаемъ раза два или три въ годъ или какъ къ добрымъ пріятелямъ, съ которыми мы не имемъ ничего общаго, то у которыхъ въ случа крайности иногда занимаемъ деньги. Хомяковъ вовсе не относился къ церкви, именно потому что онъ въ ней, и не по временамъ, не урывками, а всегда и постоянно, отъ ранняго дтства’ и до смерти… ‘Церковь была для него живымъ средоточіемъ, изъ котораго исходили и къ которому возвращались вс его помыслы, онъ стоялъ передъ ея лицомъ и по ея закону творилъ надъ самимъ собою внутренній судъ, всмъ, что было для него дорого, онъ дорожилъ по отношенію къ ней, ей служилъ, ее оборонялъ, къ ней прочищалъ дорогу отъ заблужденій и предубжденій, всмъ ея радостямъ радовался, всми ея страданіями боллъ внутренно, глубоко, всею душою. Да, онъ въ ней жилъ’, повторяетъ г. Самаринъ и подкрпляетъ затмъ свое слово нкоторыми примрами и біографическими данными о Хомяков… Но живя такимъ образомъ въ церкви, Хомяковъ, говоритъ г. Самаринъ, представлялъ въ то же время ‘оригинальное, почти небывалое у насъ явленіе: полнйшей свободы въ религіозномъ сознаніи’.
Этимъ онъ поражалъ всхъ, даже своихъ заклятыхъ противниковъ. Знакомый со всми доводами, открытіями и результатами критической науки, онъ смло, по выраженію о немъ Англичанина Станлея, опускался въ такую глубь скепсиса, въ которую обыкновенно не смютъ и заглядывать у насъ люди ‘врующіе’, боясь чтобы не закружилась у нихъ голова,— и выносилъ оттуда свои убжденія вполн цлыми и неповрежденными. Сближавшіеся съ нимъ не могли не поражаться другой его чертою: Хомяковъ… Но уступаемъ опять слово самому г. Самарину:
‘….Хомяковъ не только дорожилъ врою, но вмст съ тмъ питалъ несомннную увренность въ ея, оттого онъ ничего не боялся за нее, а оттого что не боялся, онъ всегда и на все смотрлъ во вс глаза, никогда ни передъ чмъ не жмурилъ ихъ, ни отъ чего не отмахивался и не кривилъ душою передъ своимъ сознаніемъ, вполн свободный, то-есть вполн правдивый въ своемъ убжденіи, онъ требовалъ той же свободы, того же права быть правдивымъ и для другихъ. Въ то время, когда у насъ, въ виду распространявшагося въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ неврія, зарождались предположенія въ род того, что не худо бы положить въ основаніе преподаванія геологіи книгу Бытія, онъ прямо и ршительно высказалъ въ одной записк, что многіе изъ тхъ результатовъ, къ которымъ науки естественныя и историческая критика пришли своимъ законнымъ путемъ, противорчать принятымъ преданіямъ: что этого скрывать не должно, и что было бы не только не разумно, но и оскорбительно для вры стснять свободное развитіе науки {‘Наук нужна не только свобода мннія, но и сомннія, говоритъ въ этой записк (писанной, кажется, въ 1850 году) Хомяковъ. Она была напечатана вами въ ‘Дн’ въ 1 No (1 окт. 1861 г.).}, такъ какъ, съ одной стороны, сама наука еще далеко не высказала своего послдняго, слова, а съ другой, никто сказать не можетъ: все ли мы поняли, что намъ повдано, и врно ли поняли. Вс сколько-нибудь всматривавшіеся въ обыкновенный типъ человка набожнаго, встрчающійся у насъ и везд въ образованномъ кругу, вроятно замчали, что набожный человкъ очень часто дорожитъ своею врою, не столько какъ несомннною истиною, сколько ради того личнаго успокоенія, которое онъ въ ней обртаетъ {Въ этомъ смысл кто-то сказалъ, и многіе повторяютъ, какъ мудрое изреченіе, что еслибы не было Бога, то слдовало бы выдумать его, не подозрвая, что это слово есть полнйшая исповдь неврія, дошедшаго до цинизма. Прим. г. Самарина.}. Онъ бережетъ и холитъ ее, какъ вещь цнную, но, въ то же время, хрупкую и не совсмъ надежную. Это отношеніе къ вр подбито, съ одной стороны, затаеннымъ, часто, безсознательнымъ для самого врующаго, но очень замтнымъ для другихъ невріемъ, съ другой стороны, оно не чуждо и нкоторой доли особеннаго рода эгоизма — эгоизма самоспасенія. Отъ этого, именно отъ того, что вкралось въ душу сомнніе въ несокрушимость вры, набожный человкъ такъ часто обнаруживаетъ крайнее снисхожденіе и малодушную терпимость къ тмъ болзненнымъ наростамъ, которые, всегда и везд, встрчаются на исторической оболочк церкви, онъ внутренно сознаетъ въ томъ и другомъ проявленіи мнимой церковности суевріе, натяжку, обманъ или ложь, но у него не поворачивается языкъ назвать вещь по имени, онъ видитъ злоупотребленіе, а рука не поднимается устранить его — ему страшно. Все это какъ будто освящено церковностью, все обкурено ладаномъ, все окроплено.— ‘Какъ бы — думаетъ онъ — снимая наростъ, не поранить живаго тла, и выдержитъ ли оно операцію? Вотъ кругомъ стоять врачи, давно приговорившіе его къ смерти, ну, какъ они правы!’ И набожный человкъ,— забывая, что это тло, за которое онъ дрожитъ, есть тло Христово, а не тло духовенства, или Россіи, или Греціи,— притворяется, будто ничего не видитъ и не слышитъ, отмалчивается, отписывается, лукавитъ душою передъ собою и другими, оправдывая на словахъ то, что самъ про себя осуждаетъ. Совершенную противоположность къ этому, всмъ намъ хорошо знакомому типу представлялъ Хомяковъ. Онъ дорожилъ врою какъ истиною, а не какъ удовлетвореніемъ для себя, помимо и независимо отъ ея истинности. Самая мысль, что какая-нибудь подмсь лжи или неправды можетъ такъ крпко прироста къ истин, что нужно, въ интересахъ истины, щадить эту ложь и неправду, возмущала и оскорбляла его сильне чмъ что-либо, и этотъ видъ безсознательнаго малодушія, или сознательнаго фарисейства онъ преслдовалъ во всхъ его проявленіяхъ самою безпощадною ироніей. Онъ имлъ въ себ дерзновеніе вры. Оттого я случалось, что люди набожные отъ него открещивались и говорили, что для него нтъ ничего святаго, въ то время какъ озадаченные встрчею съ нимъ нигилисты говорили: ‘какъ жаль, что такой человкъ погрязъ въ византійств’! Для людей безразлично равнодушныхъ къ вр, Хомяковъ былъ страненъ и смшонъ, для людей, оказывающихъ вр свое высокое покровительство, онъ былъ невыносимъ, онъ безпокоилъ ихъ, для людей сознательно и, по-своему, добросовстно отвергающихъ вру, онъ былъ живымъ возраженіемъ, передъ которымъ они становились втупикъ, наконецъ для людей, сохранившихъ въ себ чуткость неповрежденнаго религіознаго смысла, но запутавшихся въ противорчіяхъ и раздвоившихся душою, онъ былъ своего рода эмансипаторомъ, онъ выводилъ ихъ на просторъ, на свтъ Божій, и возвращалъ имъ цльность религіознаго сознанія…’
Чтобы вполн уяснить, какого рода эмансипаторомъ являлся Хомяковъ для людей, томившихся мнимою несовмстностью вры съ свободой сознанія, г. Самаринъ вновь возвращается къ характеристик недоразумній, застилающихъ для большинства образъ церкви. Этихъ недоразумній такъ много, говоритъ онъ,—
‘…такъ много, что нтъ возможности ихъ перечислить, но мы едвали ошибемся сказавъ, что они сводятся окончательно къ одному, а именно: къ предположенію мнимой невозможности согласить то, чему учитъ и предписываетъ церковь, съ живою, законною, прирожденною человку потребностью свободы. Мы употребили слово самое неопредленное — свобода и не считаемъ нужнымъ опредлять его ближе, ибо у него нтъ такого значенія, въ которомъ бы оно не противопоставлялось церкви: такія у насъ теперь сложились понятія’…
‘Возьмите свободу гражданскую, въ смысл отсутствія вншняго принужденія въ длахъ совсти, и вы услышите, что она несовмстна съ церковью. Почему же такъ думаютъ? А потому, что на практик эта свобода сталкивается съ такими законами и порядками, изъ которыхъ невріе выводитъ, что вра и фанатизмъ одно и то же, а фанатизмъ требуетъ гоненій, и церковь непремнно бы ихъ потребовала, еслибы свтская власть, выбившись изъ-подъ ея опеки, до нкоторой степени не обуздывала прирожденныхъ ей поползновеній {Многіе ли, напримръ, догадываются, что уголовныя преслдованія за отпаденіе отъ истинной вры гораздо, по существу своему, противне духу церкви, чмъ такъ-называемому гуманизму или либерализму? Прим. г. Самарина.}.
‘Возьмите свободу политическую, въ смысл проявленнаго и узаконеннаго участія гражданъ въ длахъ государственныхъ, и здсь вы натолкнетесь на кажущееся противорчіе, ибо, принявъ комплименты, произносимые въ табельные дни, за догматы, риторику за ученіе, лесть за исповданіе, невріе успло убдить многихъ, что церковь не только благословляетъ идею государства, т. е. народный союзъ подъ общепризнанною властью, но освящаетъ будто бы именно одну изъ формъ государственнаго союза за исключеніемъ всхъ другихъ, опредляетъ будто бы эту власть какъ непосредственный даръ Божій, какъ частную собственность лица или рода, и тмъ становится поперекъ всякому политическому прогрессу, заране осуждая его какъ посягательство на Божественную заповдь.
‘Наконецъ, возьмите свободу мысли, самую дорогую, самую святую, самую нужную изъ всхъ, и здсь уже вы услышите не одинокіе голоса, а цлый хоръ, который возвститъ вамъ, что вра и свобода мысли — два взаимно-исключающіяся понятія, что не даромъ врующій (croyant) и свободно-мыслящій (libre penseur) всегда противопоставляются одинъ другому, что кто дорожитъ свободою своей мысли, тотъ долженъ распроститься съ церковью, а кто не можетъ обойтись безъ вры, тотъ долженъ непремнно обрзать крылья своей мысли, запереть ее въ клтку, наложить на нее запретъ и сдержать прирожденное ей стремленіе къ истин, и только къ истин ‘…
Разъясненіе этихъ недоразумній составляло главную тему и характеръ полемическихъ бесдъ Хомякова. Повторимъ здсь снова то, что приводили мы изъ предисловія г. Самарина въ прошлый разъ: живые умы и воспріимчивыя души выносили изъ этихъ бесдъ то убжденіе, или положимъ, хоть то ощущеніе, что
‘…нтъ такой истины научной, которая бы не согласовалась или не должна была окончательно совпасть съ истиною повданною, что нтъ такого чувства или стремленія, въ нравственномъ отношеніи безукоризненнаго, нтъ такой разумной потребности, какого бы рода она ни была, отъ которыхъ бы мы должны были отказаться, вопреки нашему сознанію и нашей совсти, чтобы купить успокоеніе въ лон церкви,— словомъ, что можно врить честно, добросовстно и свободно, что иначе какъ честно, добросовстно и свободно нельзя и врить. Вотъ что уяснялъ, развивалъ, доказывалъ Хомяковъ своимъ могучимъ, неотразимымъ словомъ и слову своему онъ самъ, всмъ существомъ своимъ, служилъ живымъ подтвержденіемъ и свидтельствомъ. Вотъ въ какомъ смысл мы назвали его эмансипаторомъ людей расположенныхъ врить, но запуганныхъ и смущенныхъ встрчею съ противорчіями повидимому неразршимыми. Узнавъ его, они начинали дышать полною грудью, чувствуя себя какъ бы освобожденными въ своемъ религіозномъ сознаніи и какъ бы оправданными въ своемъ внутреннемъ протест противъ всхъ двуличныхъ и незаконныхъ, хотя подчасъ и соблазнительныхъ, сдлокъ съ тою примсью лжи, неправды и условности, которою застилается въ нашихъ понятіяхъ образъ церкви’…
Въ слдующій разъ мы обратимся, слдуя предисловію г. Самарина, къ значенію Хомякова въ области церковной науки. {Общанная статья не была написана, потому что ‘Москва’ была запрещена.}