По поводу отставки H. С. Абазы отъ должности начальника Главнаго Управленія по дламъ печати
По поводу отставки H. С. Абазы отъ должности начальника Главнаго Управленія по дламъ печати
‘Русь’, 18 апрля 1881 г.
По поводу отставки H. С. Абазы от должности начальника Главного Управления по делам печати, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Только выраженіями искренней признательности можемъ мы помянуть кратковременную, къ сожалнію, дятельность H. С. Абазы въ должности Начальника Главнаго Управленія по дламъ печати. Таковъ, кажется, единодушный отзывъ и всхъ органовъ русскаго періодическаго печатнаго слова, безъ различія направленій, но у газеты ‘Русь’ есть и личный поводъ почтить его доброй памятью. Почти двнадцать лтъ сряду, за все время управленія Министерствомъ внутреннихъ длъ генералъ-адъютанта Тимашева и тайнаго совтника Макова, при начальствованіи надъ печатью Лонгинова и Григорьева, мы были лишены права имть свой органъ. Вс наши ходатайства о дозволеніи намъ издавать журналъ или газету оставлялись ‘безъ уваженія’ или ‘безъ послдствій’: послднее ходатайство было въ конц 1879 и въ начал 1880 г., стало-бытъ уже посл того, какъ наша, такъ-называемая революціонная партія заявила себя цлымъ рядомъ злодйствъ, покушеній на жизнь Царя, взрывами и подкопами. Неивелдимы пути мысли, руководившей сими обоими министрами при такомъ, если не особенно мудромъ, то, во всякомъ случа, мудреномъ образ дйствій, но для ясной мысли новаго министра внутреннихъ длъ, графа М. Т. Лорисъ-Меликова, вопросъ о возвращеніи намъ литературной полноправности наравн съ подателями ‘Голоса’, ‘Молвы’, ‘Страны’, ‘Слова’, ‘Дла’, и проч. и проч., не представилъ никакой головоломности. Ему мы обязаны правомъ изданія нашей газеты, а въ помощник его по дламъ печати мы встртили самое радушное и, признаться, вовсе непривычное намъ вниманіе и содйствіе.
Нигд вопросъ о печати не представляетъ столько затрудненій для своего ршенія какъ въ Россіи. Съ одной стороны, небольшая часть народа, точне сказать — его верхній слой не только вполн причастенъ умственной я духовной жизни современныхъ европейскихъ обществъ, но даже зараженъ и всми ихъ историческими влеченіями и недугами, съ другой стороны, громадное большинство русскаго населенія живетъ еще чуть ли не въ XII вк и при всей природной своей разумности, погружено въ темное невжество. Конечно, такъ-называемая интеллигенція сильна и у насъ по своему общественному положенію, по своему непосредственному участію въ управленіи страною, но реальная политическая охранительная сила все же въ массахъ народа: историческій инстинктъ, органическая стихія, источникъ здоровья и крпости, положительныя національныя начала — блюстителемъ ихъ народъ. Тмъ не мене нельзя отрицать историческаго права на бытіе и такъ-называемой интеллигенціи. Въ виду этихъ-то двухъ различныхъ факторовъ или силъ, съ ихъ различными, нердко взаимно себя исключающими потребностями, приходится дйствовать русскому правительству,— и нельзя не сознаться, что задача его не легкая. Такъ напримръ, готовое признать законность настояній ‘образованной публики’ относительно печатнаго слова, оно не можетъ не помнить однако, что для огромнаго большинства русскаго народонаселенія даже и до сихъ поръ ‘печатный каждый листъ быть кажется святымъ’. Вотъ почему, при сужденіи о дятельности правительственныхъ лицъ, завдывающихъ судьбами русскаго слова, слдуетъ добросовстно принимать въ расчетъ трудности ихъ положенія и сложность задачи.
Первымъ дломъ графа Лорисъ-Меликова и H. С. Абазы при вступленіи ихъ въ должность — было прекратить ту монополію, которая, не къ польз дла, была предоставлена небольшому числу органовъ печати: иначе какъ монополіей нельзя и назвать странное распоряженіе прежняго Управленія о недопущеніи на русскій божій свтъ новыхъ газетъ и журналовъ! По мысли вышеупомянутыхъ лицъ необходимо было, напротивъ, не только допустить, но даже вызвать открытую, возможно-свободную литературную борьбу уже существующихъ въ обществ взаимно-противоположныхъ мнній и направленій. Эту мысль мы признаемъ безусловно врною.
Новому Управленію въ 1860 г. вопросъ о печати могъ представляться въ слдующемъ вид: или запретить вовсе печатное періодическое слово, или дозволить его въ ограниченномъ числ органовъ и только въ извстномъ ‘политически-благонадежномъ’ направленіи, или же, наконецъ, устранить, насколько возможно, прежнія затрудненія къ появленію новыхъ изданій, т. е. разршать ихъ безъ ограниченія числа и безъ строгаго различія направленій, разумется, однако, съ соблюденіемъ нкоторыхъ условій предосторожности при утвержденіи отвтственныхъ редакторовъ. Первое ршеніе (т. е. безусловный запретъ всякаго печатнаго періодическаго слова), конечно, немыслимо и останавливаться на немъ было нечего. Равномрно немыслимъ, потому что для интересовъ истины положительно вреденъ, и другой или средній выходъ, т. е. допущеніе только ограниченнаго количества органовъ и лишь одного, яко бы благонадежнаго направленія: это имло бы видъ опеки надъ обществомъ, словно надъ какимъ-то малолткомъ,— опеки вполн обидной, которая дала бы, разумется, какъ разъ противоположные результаты. Она только отвратила бы общество отъ привилегированныхъ органовъ и возбудила бы страстный нездоровый аппетитъ ко всему запрещенному, не смющему высказаться,— нердко пустому, гнилому само по себ, но почерпающему силу и значеніе именно въ недосказанности, именно въ гоненіи и запрет. Какъ бы ни было истинно направленіе, но предоставленіе права слова ему одному, но насильственное навязываніе его обществу — способно лишь безвозвратно, или по крайней мр надолго, дискредитировать не только литературный органъ, но и самую истину. Все это уже давно доказано нашимъ многолтнимъ горькимъ опытомъ за время царствованія Императора Николая. Да и какъ опредлить признаки и границы благонадежности направленія? Отъ кого именно должно зависть такое опредленіе? Вотъ, напримръ, въ прошлое царствованіе (впрочемъ и поздне, при управленіи Министерствомъ внутреннихъ длъ генералъ адъютанта Тимашева) направленіе такъ-называемое ‘славянофильское’, т. е. по просту русское народное или національное, признавалось неблагонадежнымъ, да и теперь еще вроятно таковымъ признается со стороны многихъ сановныхъ и чиновныхъ петербургскихъ либераловъ-бюрократовъ. Нельзя упускать также изъ виду, что о политической неблагонадежности этого національнаго, т. е. русскаго, направленія не перестаютъ внушать русскимъ властямъ и оффиціозные органы германскаго канцлера. Даже и посл 1 марта берлинскія газеты продолжали съ прежнею настойчивостью возглашать о тождественности ‘славизма’ или ‘московитизма’ съ нигилизмомъ, и достойно замчанія, что съ таковымъ воззрніемъ патріотически поспшилъ согласиться старйшина, doyen d’ge петербургской ‘либеральной’ и чиновничьей прессы ‘Голосъ’: онъ прямодушно объявилъ, что хотя нигилизмъ и направленіе газеты ‘Русь’ не одно и то же, однакожъ почти одно и то же!…
Но мы уклонились въ сторону. Мы хотли только ссылкою на нашъ личный опытъ пояснить и оправдать (многими теперь осуждаемую) систему дйствій, принятую въ 1880 г. Главнымъ Управленіемъ по дламъ печати. Очевидно, что изъ трехъ видовъ ршенія, допускаемыхъ вопросомъ о печатномъ слов въ Россіи, единственно разумнымъ представлялся третій, т. е. допущеніе возможно-широкой свободы для періодической печати, какъ относительно числа органовъ, такъ и относительно направленій, которыхъ выраженіемъ они служатъ. Такая система прежде всего удовлетворяла естественной и законной потребности жизни умственной, жизни духа,— той потребности образованныхъ классовъ общества, съ которою не можетъ не считаться никакое, самое могущественное правительство и пренебреженіе къ которой, какъ всмъ извстно, только плодитъ скрытую и подпольную литературу. Очевидно затмъ, что большій просторъ слова, допускаемый новой системой, въ нкоторой степени долженъ былъ облагородить и самую нашу печать: т. е. внести въ нее большую честность, избавить ее отъ той, не выраженію Щедрина, ‘рабьей манеры писать’, въ которой она такъ изловчилась, которая,— междустрочнымъ подразумваемымъ смысломъ рчей и полунамеками, неуловимыми для цензуры, не поддающимися и прямому литературному обличенію,— умла совершенно безнаказанно проводить въ публику все что хотла. Наконецъ — и это главное — система, принятая Главнымъ Управленіемъ по дламъ печати, открывая большее удобство для гласнаго проявленія дйствующихъ въ обществ отрицательныхъ направленій, тмъ самымъ будила, вызывала къ борьб, къ бодрой самозащит все то доброе, истинное, что къ несчастію такъ склонно у насъ къ лни и косности: склонно отчасти потому, что легко убаюкивается сознаніемъ своей внутренней правоты, отчасти же потому, что полагается на вншнюю оборону (а это ужъ некуда не годится).
Само собою разумется, что такая система могла и можетъ держаться только при разумномъ содйствіи самой періодической печати, на что, сколько намъ извстно, и разсчитывало Главное Управленіе. Не трудно было сообразить, что нельзя же вдругъ изъ 1880 г’ перескочить въ 1890, что расширеніе свободы печатнаго слова способно еще сильно тревожить непривычный слухъ и щекотливое самолюбіе многихъ, что дло вообще обставлено такими подводными камнями, которые созданы исторіей, никмъ въ мір тотчасъ же устранены быть не могутъ и плаваніе между которыми требуетъ осторожнаго, искуснаго кормчаго. Нужно было, чтобы свобода слова вошла у насъ постепенно въ обычай и нравы: въ этомъ самая существенная ея гарантія, посущественне всякихъ формальныхъ вншнихъ законовъ. Но для этого, повторяемъ, необходимо было искреннее содйствіе самой печати. Къ сожалнію, нкоторые органы нашей прессы, въ своемъ отвлеченномъ доктринерскомъ радикализм, проявили съ самаго начала странную несообразительность и затрудняли прочное водвореніе новой системы. Вмсто того, чтобы благословлять небо и довольствоваться установившимся statu quo, они дтски пренебрегали препятствіями, не вымышленными, а реальными, созданными не прихотью лица, а временемъ и цлою совокупностью условій и обстоятельствъ’. Забывая французскую пословицу, что иногда le mieux est l’ennemi du bien — или русскую, что отъ добра добра не ищутъ,— нкоторыя газеты стали предъявлять такія притязанія на гарантію дарованной имъ относительной свободы, которыя легко могли скомпрометтировать и самую эту долю свободы…
Положеніе дла еще боле затруднилось и усложнилось 1 марта,— истинно ‘проклятаго 1 марта’, какъ выражаются ‘Современныя Извстія’. Иначе и быть не могло. Событіе это такого рода, что — говоря по совсти — гршно было бы негодовать на какія бы то ни было мры строгости, которыя могли бы быть временно приняты правительствомъ въ видахъ огражденія общественной безопасности. Можно было бы только разсуждать объ ихъ цлесообразности, но странно было бы не принимать въ расчетъ злобы — подлинно злобы нашего историческаго дня! Мы знаемъ, что и въ столиц сосдней конституціонной Имперіи посл двукратныхъ покушеній на жизнь Императора, введено было осадное положеніе и въ нсколько дней выпровожено изъ Берлина свыше 8000 ‘соціалистовъ’. Нельзя поэтому не пожалть о нкоторой безтактности, обнаруженной у насъ кое-какими органами публичнаго слова въ пережитыя и еще переживаемыя нами минуты законнаго общественнаго возбужденія и раздраженія. Положеніе нашей великой страны, созданное событіемъ 1 марта, по истин возмутительно и унизительно для русскаго чувства: нтъ жертвъ, которыхъ Россія не согласилась бы принести, еслибъ только могла этими жертвами возвратить себ миръ и свободу органическаго развитія. Тмъ боле неумстно притязаніе нкоторыхъ газетъ, страха ради ‘реакціи’,— какъ бы не замчать или умалять значеніе настоящаго историческаго мгновенія,— тмъ боле удивительно это постоянное глумленіе надъ излишнимъ будто бы опасеніемъ или негодованіемъ общества,— это неумолимое доктринерство, эта непреклонная отвлеченность — въ виду такого реальнаго страшнаго зла!
Мы пишемъ все это именно потому, что горячо, всею душою желаемъ сохраненія той, относительно немалой свободы, которою пользовалась наша печать со времени вступленія въ должность министра внутреннихъ ддъ графа Лорисъ-Меликова, и которая, въ несчастію, компрометируется неосторожными дйствіями нкоторыхъ органовъ самой печати, увлекаемыхъ, повторяемъ, вовсе не какою-либо злоумышленностью, а дтскимъ легкомысленнымъ доктринерствомъ. Оставленіе г. Абазою его служебнаго поприща въ званіи Начальника Главнаго Управленія подало естественный неводъ къ толкамъ о перемн системы… Хотя имя новаго начальника, князя П. П. Вяземскаго, связаннаго и личною дятельностью, и семейными преданіями съ интересами литературы и публицистики, служитъ нкоторымъ ручательствомъ, что эти интересы не потерпятъ ущерба, однако же слухи подобнаго рода не могутъ насъ не тревожить. Мы отстаиваемъ свободу слова,— до крайней мр въ тхъ предлахъ, въ которыхъ она существовала до послдней поры,— именно въ интерес того, что мы признаемъ истиною, чему всегда служили въ литератур и чему служить именно теперь, боле чмъ когда-либо, считаемъ ‘благовременнымъ и благопотребнымъ’. Мы дорожимъ возможностью открытой прямой борьбы, а такая борьба возможна и не только возможна, но я способна привести къ торжеству истины лишь въ томъ случа, если борющіеся вполн равноправны, если и противники наши пользуются одинаковою съ вами свободой. Пора же наконецъ убдиться въ томъ, что излишнее стсненіе свободы слова клонится къ выгод именно лжи, создаетъ ей ретраншементъ, за которымъ она становится неуязвимой. Сила лжи именно въ вынужденной недосказанности, въ ореол ‘угнетенной невинности’, въ возможности обезоруживать честнаго своего противника упрекомъ въ ‘донос’ или въ нападенія на ‘лежачаго’. Десятки лтъ упражняются поборники лжи въ подобномъ пріем,— къ прямому ущербу для истины. Вашъ противникъ, напримръ, проповдуетъ матеріалистическое ученіе, отвергаетъ бытіе ‘абсолютной истины’, и т. д., но если вы позволите себ вывести его на чистую воду и скажете, между прочимъ, что онъ отвергаетъ бытіе Божіе, поднимается крикъ: ‘доносъ, доносъ’! Другой, разбирая въ журнал историческое изслдованіе изъ временъ французской революціи, порицаетъ Марата и Робеспьера за излишнюю кротость и излагаетъ теорію терроризма. Попробуйте обличить его — непремнно раздастся вопль: ‘доноситель’! Тысячу примровъ могли бы мы привести въ доказательство, что отъ стсненія свобода слова ‘въ неавантаж обртается’ только сама истина. Да уже и теперь, сбиваемые съ позиціи доводами логики и правды, многіе наши противники спшатъ прикинуться, къ счастію еще безъ достаточнаго основанія, гонимыми, жертвами… Этого ореола слдуетъ ихъ лишить. Нужно ихъ вызвать на борьбу въ области мысли и слова. Нужно заставить ихъ высказаться, и тогда предстанетъ явно предъ всми ихъ безсодержательность, ничтожество и пустота. Нужно неуклонно врить, что истина препобдитъ, хотя бы и была предоставлена только себ самой,— что помощь вншней грубой силы только, роняетъ ея достоинство, что искать въ этой сил опоры’ — есть признакъ маловрія или даже безврія въ истину, причемъ немыслима и побда.
Само собою разумется, что есть предлы, гд слово становится уже само вншнимъ дйствіемъ. Газеты въ род газеты Рошфора, или Моста — это уже не свобода слова, а свобода разбоя. Мы понимаемъ всю трудность разграниченія этихъ обихъ сферъ,— въ этомъ отношеніи легко могутъ быть допущены и ошибки, не только административнымъ усмотрніемъ, во и всякимъ судомъ. Вообще сочиненіе законовъ о печати — задача почти неразршимая ^ даже теоретически,— но мы придаемъ не малое значеніе уже самому успху сознанія въ нашихъ правительственныхъ сферахъ, что свобода слова есть цль, къ которой необходимо стремиться,— непремнное условіе общественнаго развитія, добро, которое надо неуклонно насаждать, холить, беречь, растить непрерывно, хотя бы и неторопливо, воспитывать съ любовью, хотя бы и строгою….