По поводу одной современной повести, Бибиков Петр Алексеевич, Год: 1862 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 31 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Бибиков П. А.

По поводу одной современной повести. Нравственно-критический этюд

‘Время’, No 1, 1862

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/Jan/etud.htm

по поводу одной современной повсти (1)
нравственно-критическiй этюдъ

(Е. А. Б-ОЙ)

Ну чтоже, богъ неумолимый?
Ну, мучь меня! Еще ко мн
Пошли хоть двадцать птицъ голодныхъ,
Неутомимыхъ, безотходныхъ,
Чтобъ рвали сердце мн он!
А всежъ людей я создалъ!.. Твердый,
Смясь надъ злобою твоей,
Смотрю я, непокорный, гордый,
На красоту моихъ людей.
О, хорошо ихъ сотворилъ я,
Во всемъ подобными себ:
Огонь небесный въ нихъ вселилъ я
Съ враждою вчною къ теб,
Съ гордыней вольною Титана
И непокорностью судьб.
‘Прометей’.

______

Примириться, говорите вы, принять отъ жизни то, что она даетъ, ‘не всмъ быть героями, знаменитостями отечества, пусть какой-нибудь генiй напишетъ поэму, нарисуетъ картину, издастъ законъ, — а мы, люди толпы, придемъ и посмотримъ на все это, неужели запрещено устроить простое, мщанское счастье?..’

Несогласенъ я съ вами, нтъ, тысячу разъ нтъ: можно заставить жизнь дать то чт я хочу, можно быть героемъ и безъ театральныхъ подмостковъ, не принимать простого, мщанскаго счастiя, — я постараюсь убдить васъ въ этомъ.

Современный герой оказывается всюду несостоятельнымъ предъ дломъ, предъ подвигомъ. Вникните въ причины этого явленiя: вы увидите слабость воли, апатiю, хуже того — безнадежное отчаянiе… и вы принимаете на себя защиту его!

Ныньче часто раздаются слова: примиренiе, оправданiе, безропотное принятiе факта, изученiе его. Вс науки сдлали громадные успхи, жизнь отстала отъ нихъ на полвка и ея явленiя несостоятельны предъ выработанными теорiями, виднъ полный разладъ между внутреннимъ человкомъ и дйствительностью… Это правда, но никакимъ примиренiемъ не забросать пропасти, ни изъ какого оправданiя не построить моста на тотъ берегъ. Нужно дло, нуженъ подвигъ, должно быть героемъ и не должно находить успокоенiя въ простомъ, мщанскомъ счастьи, нужна борьба, а не примиренiе, нуженъ протестъ, а не оправданiе.

Поговоримъ о ‘современномъ геро’ хоть по поводу той прекрасной повсти, которая вызвала нашъ споръ и посмотримъ, чт такое это простое мщанское счастье, которымъ онъ удовлетворяется. Съ легкой руки Гёте, смло раздлившаго рефлектирующаго человка отъ человка живущаго дйствительной жизнью, и замтимъ — только громаднымъ, творческимъ талантомъ заставляющаго забывать такую несообразность, о которой и въ голову не пришло Шекспиру, когда онъ создавалъ тотъ же типъ въ Гамлет, такъ съ легкой руки Гёте чуть ли не вс поэты и романисты воспользовались его вполн удавшейся попыткой и выставляемые ими герои всегда сопровождаются своими мефистофелями. Герой дйствуетъ, живетъ, творитъ дла, любитъ, наслаждается, страдаетъ, Мефистофель его судитъ, критикуетъ, отравляетъ жизнь его анализомъ, хохочетъ надъ его длами, подсмивается надъ его любовью, преслдуетъ его сомннiемъ и отрицанiемъ. Я ничего не могу сказать противъ такого прiема, и поэтъ-художникъ имъ вполн достигаетъ цли. Но удержать эту раздвоенность и провести ее чрезъ всю повсть, поэму, драму — не легко. И посмотрите, какъ нарушенiе въ этомъ отношенiи художественной и дйствительной правды тупо отдается на выведенныхъ лицахъ. Симпатiя къ герою слабетъ по мр того какъ онъ заражается рефлектирующимъ началомъ своего Мефистофеля, симпатiя къ Мефистофелю растетъ по мр того какъ его демоническое, отрицающее начало раскрываетъ высокiя, благородныя чувства, таящiяся за нимъ. Мысль мою легко доказать безчисленными примрами, взятыми изъ повстей и романовъ нашего времени. Но я этого длать не стану, напротивъ того я постараюсь объяснить это явленiе. Тогда мы убдимся, что причины его лежатъ гораздо мене въ слабости нашихъ литературныхъ талантовъ, чмъ въ несостоятельности самой жизни, вызывающей подобныя явленiя, потомучто современный герой съ бльшими или меньшими оттнками виднъ всюду, стало-быть есть явленiе нормальное, не исключительное, романы и повсти представляютъ только фотографическiя копiи съ него.

Итакъ о геро. Современный герой прежде всего принадлежитъ къ числу такъ называемыхъ ‘лучшихъ людей’. Сердце его открыто всмъ высокимъ чувствамъ, никто не можетъ заподозрить его честности, мысль его приняла въ себя все чт выработано эпохой, на немъ основаны лучшiя наши надежды, сосредоточены наши упованiя, онъ впереди другихъ и ведетъ ихъ за собою, въ немъ находятъ откликъ вс наши благородныя стремленiя. Такимъ рисуется современный герой, въ голов читателя слагается его образъ на этихъ основанiяхъ, онъ проникается къ нему симпатiей, привязывается къ нему душою и когда полное впечатлнiе готово, воображенiе достаточно настроено, когда является непреложная необходимость доказать дломъ, что герой дйствительно одаренъ приданными ему свойствами — является и дло, обыкновенно любовныя отношенiя его къ женщин. Остановимся на минуту, чтобы объяснить себ, отчего именно этотъ сюжетъ представляется художникомъ, какъ пробный камень для его героя. Мы не ошибемся, если скажемъ, что этотъ мотивъ составляетъ существенное содержанiе романа столько же у насъ, сколько въ иностранныхъ литературахъ. Разумется, что есть и другiя, тоже весьма захватывающiя стороны жизни, которыя заслуживаютъ симпатiи немене любви, но попытки ввести ихъ въ романъ и составить изъ нихъ его содержанiе рдко бывали успшны. Причина понятна. Жизнь недостаточно еще выработалась, чтобы возбудить такое же всеобщее и сильное къ нимъ сочувствiе, какимъ пользуется попреимуществу любовь. Тмъ легче объяснить это у насъ, гд жизнь общественная и гражданская тянется вяло, почти незамтно, гд она вовсе не предсттавляетъ никакихъ положительныхъ интересовъ, а поражаетъ только отрицательною своею стороною. Вотъ почему любовь является нетолько могущественнйшимъ, но и исключительнымъ двигателемъ жизни въ нашихъ романахъ и повстяхъ, вотъ почему она всегда является пробнымъ камнемъ для выводимаго на сцену героя. Мы не станемъ упрекать художественное произведенiе за эту вчно-юную, вчно-свежую тему творческой фантазiи, на которую человкъ будетъ до тхъ поръ трепетно отзываться, пока въ груди его не перестанетъ биться сердце, мы видимъ въ ней вчное слово жизни всей природы, махровый цвтокъ ея, но не принесемъ ей въ жертву всего остального, немене высокаго и благороднаго. Мы готовы и ее ‘притащить на судъ неподкупнаго разума’, но только затмъ, чтобы отдать ей должное. Апотеозой любви, любовью юноши и двы, въ страстномъ восторг природа замыкаетъ самое себя и раздвигаетъ предлы индивидуальнаго. Боле высокаго сознательнаго индивидуальнаго блаженства нтъ: дале начинаются иныя области, въ которыхъ любовь служитъ уже могущественнымъ рычагомъ, средствомъ. Она не въ силахъ составить содержанiе всей человческой жизни, но одухотворяетъ собою все чт лежитъ за исключительною личностью, чт наполняетъ сферу всеобщаго. Она не можетъ подчинить себ стремленiя, живущiя вн ея тсныхъ и эгоистическихъ границъ, напротивъ, только иныя великiя области жизни могутъ дать ей пищу, тотъ святой огонь, который поддержитъ ея жизнь и могучую страсть обратитъ въ высокое чувство. Любовь входитъ въ жизнь великою силою, но не можетъ исчерпать ее, напротивъ, жизнь даетъ элементы любви, расширяетъ горизонтъ ея, тянетъ ее въ сферу всеобщаго. Влюбленные ищутъ удалиться отъ окружающей ихъ жизни, это правда, но оставьте ихъ наедин, оторвите отъ жизни, — вы увидите, устоитъ ли любовь и откуда она добываетъ матерьялъ, чтобы свтильникъ любви продолжалъ горть пламенно и ясно. Любовь есть участiе во всемъ, а не отчужденiе отъ всего. Горе этому чувству, если оно будетъ силиться подчинить себ общiя явленiя или вздумаетъ отказаться отъ нихъ! Несостоятельность этого чувства не замедлитъ проявиться, какъ мы это увидимъ изъ критической оцнки современнаго героя, къ которому и возвращаемся посл нашего отступленiя.

Итакъ мы ожидаемъ отъ нашего героя подвига, дла. Дло это, въ нашихъ повстяхъ и романахъ, обыкновенно, какъ мы сказали, — любовь и отношенiя героя къ любимой женщин. Мы высказали нашу симпатiю къ нему, наше сочувствiе къ великому человческому чувству. Какъ же относится обыкновенно къ нему герой нашъ? Онъ поступаетъ отвратительно, пошло. Онъ чувствуетъ самую сильную, самую чистую симпатiю къ двушк, двушка эта любитъ его. Онъ долженъ только сказать: ‘я люблю тебя, любишь ли ты меня?’ Онъ неможетъ и сомнваться, что если онъ только скажетъ эти слова, то они встрчены будутъ сочувствiемъ, онъ непремнно услышитъ признанiе. Вотъ все дло, вотъ весь подвигъ. Но напрасно станете вы ожидать этого вопроса отъ современнаго героя: онъ не произнесетъ его. Онъ лучше согласенъ лниво тянуть неопредленныя, тяжолыя для обоихъ отношенiя изо дня въ день, пока громъ не грянетъ и не разразится какою-либо грязью нависшая надъ ними обоими туча, а если не то, такъ будетъ, повидимому противъ своей воли, вызывать трепетно желаемое признанiе отъ самой женщины. Разумется, со стороны женщины такой подвигъ великъ, не такъ воспитана и ведена она, чтобы по сердечному влеченiю первой броситься на шею любимаго человка, но предположимъ, что трепетное признанiе въ любви сходитъ съ устъ ея, и объятая стыдливымъ румянцемъ, прячетъ она лицо свое на груди героя. Теперь уже отъ его слова зависитъ ршенiе судьбы ея, теперь она отдала уже ему всю душу, всю жизнь. Что-то произнесетъ онъ? Слова любви и симпатiи? Нтъ, вовсе нтъ. Современный герой стоитъ какъ громъ поражонный. Онъ озадаченъ неожиданностью, онъ сконфуженъ своимъ положенiемъ, какъ-будто бдная двушка скомпрометировала его — онъ не находитъ словъ, чт сказать, онъ не знаетъ чт длать. Фактъ тмъ боле замчательный, что онъ общiй. Нетолько въ повстяхъ и романахъ Тургенева, герои котораго попреимуществу оказываются такими, какими стараемся мы обрисовать ихъ, но во всхъ другихъ замчательныхъ литературныхъ произведенiяхъ герой на rendez-vous оказывается несостоятельнымъ. Одни защищаютъ его, стараются оправдать различными обстоятельствами, воспитанiемъ, средою, условiями самой жизни — его слабую волю, его неспособность на какой бы то нибыло подвигъ, другiе караютъ и клеймятъ его за тже свойства. Мы постараемся разобрать мннiе тхъ и другихъ: авось поближе подойдемъ къ истин.

Сравнимъ современнаго героя съ героемъ минувшаго поколнiя. Пушкинскаго или лермонтовскаго героя, Онгина или Печорина, ужь разумется никто не упрекнетъ въ недостатк воли, въ слабости характера въ ихъ отношенiяхъ къ любимымъ женщинамъ. Они отдавались любви вполн, незадумываясь, они не размышляли чт длаютъ, когда произносили клятву любви. Для нихъ любовь представлялась либо случайно, какъ цвтокъ въ пол, который они не задумывались сорвать, либо развлеченiемъ среди гнетущей ихъ тоски, прiятнымъ препровожденiемъ времени, они нетолько не боялись любви, напротивъ, они искали ее, они играли или потшались ею. Вспомните хоть приведенныхъ мною героевъ. Задумывались ли они надъ тмъ, что любовь есть вещь серьозная и весьма серьозная? Что значило ихъ слово? Какую цну имло оно, если не для любимыхъ женщинъ, то для нихъ самихъ? Съ такимъ легкимъ, втренымъ взглядомъ на серьознйшiя отношенiя между мужчиной и женщиной легко было жить на свт, несмотря на преслдовавшiй ихъ всю жизнь духъ сомннiя, страданiя, несмотря на весь байронизмъ ихъ. Отношенiя эти ни къ чему не обязывали, герой обыкновенно думалъ и говорилъ:

Въ толп другъ друга мы узнали,

Сошлись — и разойдемся вновь.

Насколько выше они современнаго героя искренностью чувства и готовностью отдаться ему, настолько падаетъ ихъ кредитъ, когда узнаешь, что чувство это ничего имъ не стоило, страдали они любовью, это правда, но они страдали всмъ на свт, — ужь такой печальный взглядъ у нихъ былъ на все. Мы могли бы привести несмтное число доказательствъ въ нашу пользу и просимъ только не забывать, что мы вовсе не говоримъ о художественномъ выполненiи образовъ, нарисованныхъ Пушкинымъ или Лермонтовымъ. Печоринъ напримръ любитъ Белу, любитъ Вру, ухаживаетъ за Мери и всхъ ведетъ къ ужасной катастроф. Онъ наругался вдоволь надъ великимъ чувствомъ. Что и говорить! но онъ и не задумывался каждой изъ нихъ признаться въ любви или вызвать это признанiе силой своего характера. Должно замтить, что время такихъ героевъ вовсе не прошло и для нашей жизни. Подобныхъ героевъ, волочащихся за двушками, мило играющихъ въ любовь, занимающихся ею по врожденному призванiю — тьма, но мы говоримъ не о нихъ. Они не принадлежатъ уже къ числу ‘лучшихъ людей’, какимъ бы отчаяннымъ байронизмомъ ни были они проникнуты. Время ихъ миновало, хотя весьма вроятно, что ихъ всегда будетъ вволю. Дальнйшаго движенiя, боле широкаго развитiя, ждать приходится не отъ нихъ. Наше поколнiе, какъ ни мало замтно, но все-таки шагнуло впередъ, признакъ этого — большее уваженiе къ чувству, большее уваженiе къ женщин, большее уваженiе къ самому себ. Нашъ герой останавливается произнести признанiе, боится сказать слово: это потому, что онъ серьозне смотритъ на чувство, онъ цнитъ боле свое слово, отъ котораго зависитъ теперь все дло. Это уже большой шагъ впередъ. Ein Mann — ein Wort, уважать свое слово становится обязательнымъ для каждаго честнаго, развитого человка. И съ этой точки зрнiя мы неиначе какъ съ чувствомъ глубокой симпатiи относимся къ слабости и безхарактерности современнаго героя. Онъ не играетъ такъ легкомысленно чувствомъ, какъ играли имъ Онгины и Печорины. Онъ знаетъ, что любовь обязываетъ, что онъ повиненъ ей отвтомъ, что любитъ для препровожденiя времени безчестно, что вообще нельзя легко относиться къ жизни, которая для него ‘не пустая и глупая шутка’.

Но какъ бы глубоко и искренно ни лежали причины, по которымъ нашъ герой оказывается слабымъ и жалкимъ на любовномъ свиданiи, какъ-бы ни былъ серьозенъ взглядъ его на самое чувство, какъ-бы крпко ни было убжденiе его въ великомъ значенiи каждаго произносимаго имъ слова, — все это не можетъ снять съ него всей отвтственности, чувство тмъ немене остается поруганнымъ, любимая женщина оскорблена до мозга костей, чувство уваженiя къ самому себ нарушено. Вс дальнйшiя объясненiя, ведущiя къ оправданiю его и примиренiю съ нимъ, безсильны. Онъ приходитъ къ тому убжденiю, что надобно ‘покориться’. А чт было бы съ нимъ, еслибы любимая имъ двушка назвала его трусомъ? какiе горячiе потоки словъ полились бы изъ устъ его о честности и благородств, какъ ловко составилось бы оправданiе въ нершительности! Что остается посл всего этого женщин, какъ не отвернуться съ негодованiемъ и презрнiемъ отъ такого человка? А какъ краснорчивъ, какъ увлекателенъ казался ей герой, пока небыло рчи о дл! Онъ умлъ же увлечь двушку, онъ не нашолъ силы отойти отъ нея вовремя, онъ не высказался вначал, чего онъ дйствительно стоитъ! Хорошо еще, что онъ не прикрывается романтической отговоркой, бывшей въ большомъ ходу еще въ недавнее время, что любовь закралась въ душу его незамтно, упала какъ снгъ на голову, охватила неспросясь его сердце. Слава-богу, что въ немъ достаетъ хотя настолько благородства, чтобы предъ самимъ собой не кривить душой. Вдь это выходитъ таже игра въ любовь, надъ которой мы смялись на предшествующей страниц. Правда, герой не охотится за любовью, но на ловца и зврь бжитъ. Но почемуже не вести дло до конца? Васъ встрчаютъ сочувствiемъ, васъ готовы поддержать, положенiе опредлилось, обстоятельства выяснились — чтоже вы молчите, падаете въ обморокъ, высказываете грубые упреки за неловкое положенiе, въ которомъ вы очутились по своему малодушiю? отчего вы потеряли голову и сообразить ничего не можете, для чегоже драпировались вы въ мантiю ‘честныхъ людей?’ не слдовало ли подумать обо всемъ этомъ пораньше? Нтъ, вы ни на что не годны, потомучто всякое дло сопряжено съ бльшими или мньшими затрудненiями, одолть которыя вамъ не подъ силу, гд вамъ до борьбы съ жизнью, до битвы съ препятствiями! Вы уважаете ваше слово и мы уже сказали, какъ смотримъ мы на эту сторону вашего развитiя, но уваженiя къ слову тутъ мало: надо еще дло, непремнно дло.

Жаль бдную женщину, столкнувшуюся съ подобнымъ героемъ, и жаль не потому, что мечты ея разлетлись въ прахъ, что надежды осмяны, чувства помяты: нтъ, жаль потому, что ей дйствительно никого лучшаго нельзя встртить, потомучто наши герои дйствительно ‘лучшiе люди’. А вы говорите — примириться, принять то чт даетъ жизнь и подрзать крылья своихъ желанiй, или успокоиться на мщанскомъ счастiи, потомучто никакое иное невозможно! Обождите, мы поговоримъ еще и объ этомъ миломъ, спокойномъ счастiи!

_____

Въ защиту современнаго героя приводятъ обыкновенно то оправданiе, что обстоятельства, среда, самая жизнь наша длаютъ его такимъ, что лучшаго продукта отъ современнаго общества и ожидать нельзя, что настоящiе герои могутъ существовать въ другихъ странахъ, въ другихъ обществахъ, только не у насъ, стало-быть и наше негодованiе противъ героя неумстно и показываетъ только незнанiе, непониманiе тхъ общественныхъ условiй, подъ влiянiемъ которыхъ слагается подобный характеръ. Съ нимъ надобно примириться, какъ приходится примириться со всмъ, чт ни происходитъ вокругъ насъ, слдуетъ ни на что не сердиться, ничмъ не огорчаться, разв только за исключенiемъ лично касающихся насъ обстоятельствъ.

Но каковы послдствiя подобнаго взгляда на жизнь? согласны ли они съ высокими, благородными, человческими свойствами? Дадутъ ли они дйствительно то успокоительное примиренiе, основанное на любви, какъ признакъ свжести и здоровости организма, или подъ ними кроется что-то иное, отъ чего содрогается наше сердце и охватываетъ душу тоска? Это — болзненная апатiя, безнадежное отчаянiе, отравляющiя нетолько современныхъ намъ людей, но какъ хроническая болзнь, переходящiя на то поколнiе, которое смнитъ насъ и отъ котораго уже вправ будутъ ожидать не одного нещаднаго анализа, не одной разлагающей рефлексiи, не одного разрушающаго отрицанiя, но горячаго дла, геройскаго подвига. Если поплатились мы униженiемъ нашего собственнаго достоинства за ошибки, не нами сдланныя, то эти ошибки и подавно не будутъ въ состоянiи снять отвтственности съ будущихъ людей за недостатокъ воли, за слабость характера, за неспособность на дло. Что за оправданiе, что вс люди скроены по одному образцу, созданы по одному типу, что различiе между ними боле кажущееся, а въ сущности они вовсе не различаются другъ отъ друга? Разумется, что за подобнымъ оправданiемъ слдуетъ душевная, невозмутимая тишина и конецъ всякому негодованiю. Зачто же въ самомъ дл сердиться на человка за его грубость, пошлость, безнравственность, когда вы убждены, что каждый на его мст поступилъ бы также какъ онъ? Всмотритесь въ дйствiя и поступки какого-либо негодяя, вникните хорошенько въ обстоятельства, среди которыхъ родился и выросъ онъ, — вы объясните себ его поведенiе и поступки, но объяснить фактъ не значитъ еще примириться съ нимъ. И это нетолько въ сфер нравственной, духовной человческой жизни, въ которой никогда не снимется отвтственности съ человка, какъ организма, боле или мене способнаго на развитiе своей воли и характера, но и въ сфер явленiй грубой матерьяльной или животной жизни. Допустить противное значитъ допустить грубый, восточный фатализмъ и успокоиться на безстрастномъ индйскомъ самосозерцанiи. Ударила молнiя въ домъ и произвела въ немъ пожаръ, опустошенiе, смерть. Явленiе совершилось по законамъ природы, они никогда и никмъ не могутъ быть нарушены, вамъ извстны эти законы и послдствiя ихъ. Чтожъ? явленiе объяснено, ничто въ немъ не сокрыто отъ вашей пытливой мысли — слдуетъ ли затмъ примиренiе? Мы не говоримъ, что плакать и бсноваться, рвать на себ волосы и страдать поможетъ настоящему длу. Мы говоримъ, что слдуетъ вступить въ борьбу съ грубою стихiей, побдить ее вочто бы то нистало, — но не примириться съ фактомъ уже потому, что примиренiемъ не спасешься отъ другого и третьяго удара безсмысленной силы. Но если подчинить ее невозможно, если борьба не подъ силу, если побда не является даже мечтой? Все же прочь примиренiе, не хочу я его! Тогда я лучше согласенъ плакать и бсноваться, страдать и рвать на себ волосы. Вспомните миъ о Промете, этотъ великолпнйшiй миъ юной греческой фантазiи. Посмотрите какъ свжъ и великъ онъ, несмотря на три тысячи лтъ, которые раздляютъ насъ отъ времени его созданiя.

Тмъ безотрадне и нелпе является примиренiе въ явленiяхъ нравственной, духовной человческой жизни. Объяснить можно какое угодно преступленiе. Въ природ все связано неизмннымъ, вчнымъ закономъ причинности: преступникъ вышелъ преступникомъ потому, что ничмъ другимъ не могъ выдти, ужь такъ сложилась жизнь его, быть-можетъ, и это даже весьма вроятно, что ему нелегко было сдлаться преступникомъ, что онъ пережилъ страшныя, мучительныя минуты, пока не дошолъ до того состоянiя, въ какомъ вы его застаете. Но это, повторяю, тоже объясненiе, а не оправданiе. Я понимаю, что само преступленiе можетъ возбудить къ себ наше сочувствiе, но во всякомъ случа это сочувствiе измряется борьбой, происходившей въ душ преступника. Сочувствiе это можетъ быть дотого сильно, борьба дотого возвышенна, что попранный законъ отходитъ на второй планъ, и преступникъ оправданъ если не общественными учрежденiями, то общественною совстью. Вспомните случай, бывшiй въ парижскихъ ассизахъ, куда привели мать, пойманную въ воровств булки изъ одной пекарни, для спасенiя отъ голода своего ребенка, да и многое можно припомнить изъ случившаго на глазахъ нашихъ. Съ человка потому нельзя снять отвтственности за дла его и поступки, что онъ человкъ, что въ немъ лежитъ возможность дйствовать и иначе, хотя мы и можемъ объяснить себ, почему онъ поступилъ именно такъ, и почему вовсе не могъ поступить иначе.

Обращаясь теперь къ нашему герою, мы скажемъ ему: не оправдывайся ни средою, ни воспитанiемъ, ни обстоятельствами, потомучто ты достаточно уменъ и хорошо понимаешь, какiя будутъ послдствiя всхъ твоихъ поступковъ, да и незнанiемъ оправдаться не сможешь. Не примиримся мы и съ страданiемъ героя, какъ естественнымъ и ближайшимъ слдствiемъ его безхарактерности и пошлости, не утшимся и тмъ, что на его мст поступилъ бы точно такимъ образомъ всякiй другой изъ нашихъ ‘лучшихъ людей’. Нтъ, мы не снимемъ съ него отвтственности, и въ чувств, возбуждаемомъ имъ въ насъ, нельзя не найти оттнка презрнiя. Онъ измняетъ идеалу, сложившемуся о немъ въ голов нашей до этого грустнаго свиданiя, онъ не то, что говорилъ, онъ обманулъ насъ, какъ обманулъ создавшаго его художника. Мы не извиняемъ его еще боле потому, что по этому поступку, по отношенiямъ его къ любимой женщин, мы имемъ полное право составить невыгодное понятiе о его честности и благородств на всякомъ иномъ поприщ дятельности, мы не станемъ ожидать отъ него длъ, подвиговъ, на которые необходима прежде всего извстная доля самопожертвованiя, увлеченiя, въ которыхъ рефлексiя неумстна и только вредитъ.

Вмсто симпатiи къ герою растетъ въ душ нашей отвращенiе къ нему, зато что онъ обманулъ насъ. Отношенiя мужчины къ женщин служатъ врнымъ мриломъ для нравственной оцнки его, если они двоедушны, нечестны, — грустно становится при мысли, чмъ окажется такой человкъ на всякомъ другомъ поприщ. Эротическiе вопросы, какъ бы ни глумились надъ ними, останутся вчно животрепещущими, вопросами, на которые прежде всего откликнется человкъ.

_____

Но почему же любовное свиданiе, любовное признанiе ставятъ втупикъ современнаго героя? Почему не готовъ онъ бжать за своимъ счастiемъ такъ же добродушно, такъ же откровенно и безбоязненно, какъ длали это герои проходящаго поколнiя, какъ длаютъ и теперь многiе, всегда готовые на любовную интригу? Почему губы героя заклеиваются, когда нужно произнести признанiе въ любви, которою переполнено его сердце, между тмъ какъ прошлые герои не задумывались никогда надъ подобнымъ дломъ, между тмъ какъ многiе и теперь изъ принадлежащихъ къ числу ‘лучшихъ людей’ готовы произносить признанiе хоть по разу въ мсяцъ, если еще не чаще? Мы уже сказали, что ‘лучшiе люди’ боле уважаютъ чувство, боле цнятъ свое слово. Они знаютъ, что признанiе ведетъ за собою цлый рядъ послдствiй, къ которымъ невозможно не относиться серьозно безъ потери права на имя честнаго человка и на чувство собственнаго уваженiя къ себ. Теперь мы и обратимся къ этому вопросу, къ послдствiямъ, которыя ведетъ за собою честно высказанное признанiе въ любви къ любимой женщин.

Мы не возьмемъ на себя роли защитника романтической вчной любви, мы знаемъ несостоятельность человческаго чувства нетолько предъ вчностью, но и предъ размромъ человческой жизни, но далеки и отъ того, чтобы все значенiе одного изъ самыхъ великихъ человческихъ чувствованiй приравнять мимолетному поцлую двухъ случайно встртившихся мотыльковъ. На чувств любви построена семья, на семь построено все общественное зданiе. Чт бы ниговорили новйшiе реформаторы, чувство, необходимость семьелюбiя нельзя вычеркнуть изъ сердца человческаго, какъ нельзя исключить изъ него чувства любви. Несостоятельность новйшей семьи предъ политико-экономической и нравственной критикой доказываютъ только, что и это краеугольное учрежденiе также подвержено измненiямъ и реформамъ, какъ всякое иное учрежденiе, но несовмстность его съ человческимъ развитiемъ можетъ быть признана тогда только, когда будетъ доказано, что для благоденствiя и преуспянiя человческаго рода людямъ слдуетъ разойтись, жить врозь, а не вмст. За любовью же послдуетъ непреложно жизнь вмст и семья съ ея выгодными и стснительными сторонами, съ ея радостями и горестями. Но семья есть нетолько учрежденiе гражданское: она освящается еще и церковью, бракомъ. Бракъ становится дломъ гражданскимъ и религiознымъ, онъ вмняетъ законы, которые во имя общечеловческихъ интересовъ сковываютъ личную свободу. Общество построено на принесенiи ему въ жертву личной свободы или по крайней мр значительной ея доли, для личности ничего нтъ возмутительне, какъ стсненiе этой свободы. Отсюда борьба, ухищренiя обойти законъ, миновать брачныя узы, съ желанiемъ сохранить хотя часть блаженства, доставляемаго любовью. Женщина, скованная бракомъ еще боле чмъ мужчина, ненарушая его не можетъ удовлетворить тмъ сторонамъ и потребностямъ жизни, которыя получили законное право существованiя вслдствiе неравенства положенiя ея сравнительно съ правами, удержанными за собою мужчиной. Явилась куртизана во всхъ многоразличныхъ видахъ, — явленiе естественное и нормальное, рядомъ съ гранитнымъ учрежденiемъ, на которомъ стоитъ общественная жизнь впродолженiи нсколькихъ тысячъ лтъ.

Но, возразятъ намъ, все это нисколько не касается до современнаго героя, онъ знаетъ, что ‘бракъ для многихъ — святое отношенiе, для другихъ — полюбовное насилiе жить вмст, когда хочется жить врозь, и совершеннйшая роскошь, когда хочется и можно жить вмст’, какъ говоритъ докторъ Круповъ. Отчего же онъ боится брака? — а онъ непремнно боится его, боясь любви, страшась любовнаго признанiя. Чтоже иное можетъ поставить его въ такое неловкое и пошлое положенiе, удержать выраженiе чувства, которымъ переполнено его сердце и которое противъ его воли рвется наружу? Брака боится онъ по причинамъ нравственнымъ и экономическимъ. Мы скажемъ нсколько словъ какъ о тхъ, такъ и о другихъ.

Если чувство любви, разъ или нсколько разъ посщающее душу человческую, по самой сущности своей преходяще и измнчиво, то сама жизнь, какъ сложилась она и какъ выработываетъ нравственный характеръ человка, еще боле доказываетъ преходящiя и измнчивыя свойства этого чувства. Съ самыхъ древнихъ временъ поэты жалуются на мимолетность и непостоянство любви, а блаженства, доставляемыя ею, таковы, что человкъ желалъ бы сохранить ихъ вчно. Убитый сомннiемъ, заденный рефлексiей, обманутый въ лучшихъ надеждахъ своихъ и упованiяхъ, современный герой съ тмъ же духомъ сомннiя относится къ этому чувству, какъ ко всмъ остальнымъ. Всю жизнь свою онъ пьетъ изъ чаши, отравленной отрицанiемъ, ядомъ пропитанъ весь его организмъ, мысль, чувство, воля, въ его смх слышатся саркастическiе звуки, въ его наслажденiяхъ замтны слды иронiи. Горячо забилось его сердце отъ встрчи съ женщиной, безпощаднымъ анализомъ подтачиваетъ онъ готовое распуститься чувство, и кончаетъ тмъ, что не вритъ въ него, не вритъ въ себя, не вритъ въ любимую женщину, какъ Гамлетъ, сомнвающiйся въ любви Офелiи. Можетъ ли для человка, такимъ образомъ настроеннаго, свтло рисоваться будущее, когда онъ неспособенъ по природ своей наслаждаться настоящимъ и отравляетъ его отрицанiемъ? А безъ спокойнаго и свтлаго взгляда на будущее, безъ крпкой вры въ него, въ свою силу сдлать его отраднымъ и счастливымъ, нельзя ршиться даже на такой повидимому невеликiй подвигъ, какъ признанiе въ любви. А обязательства, соединенныя съ словомъ, а свобода, а прочiя стороны и области жизни! Любовь не можетъ наполнить всю ее, она захватитъ и унесетъ съ собою далеко не все, остальное она можетъ только согрть, освтить. Такъ ли бываетъ, оглянитесь кругомъ. Много ли вы найдете примровъ, которые подтверждали бы, что слдуемая за любовью семья есть участiе двухъ во всемъ, а не исключенiе двухъ изъ всего, средство примиренiя съ окружающею средою, а не борьба вчная, непримиримая — борьба двухъ противъ всхъ? Человкъ надвшiй на себя брачныя узы, считается чуть ли не погибшимъ для общаго дла, много будетъ хлопотъ у него у себя дома, чтобы удлить часть своей дятельности и своего времени на что-либо выходящее изъ интересовъ его семьи.

Съ глубокимъ сочувствiемъ объясняемъ мы причины, подъ влiянiемъ которыхъ сложился нашъ герой, мы страдаемъ за него, но и стыдимся за его малодушiе и безхарактерность. Оправдать его, примириться съ нимъ мы все-таки не можемъ во имя того идеала, во имя того высокаго нравственнаго достоинства, для достиженiя котораго мы вызываемъ его на борьбу съ окружающею его средою. ‘Слово и дло!’ повторяемъ мы ему: ‘слово и дло!’ а слова его были таковы, что рождали въ насъ увренность въ его способности на дло. Онъ обманулъ насъ, онъ обманулъ автора.

Другiя причины, сказали мы, по которымъ боится онъ брака, экономическiя соображенiя, — вопросъ запутанный и сложный. Потребность любви есть естественное, неизмнное свойство человческаго организма, право на нее принадлежитъ къ числу естественныхъ правъ человка. Законъ дозволяетъ пользоваться этимъ правомъ только посредствомъ брака, гражданскаго учрежденiя, освящаемаго церковью. Бракъ отнимаетъ значительную долю личной свободы и вмняетъ обязательства, которыя всми добросовстно выполнены быть не могутъ и становится привилегiей для избранныхъ, и между тмъ какъ любовь осталась естественнымъ правомъ всякаго человка, — любовь ‘законная‘, право имть семью становится роскошью. Рядомъ съ законнымъ учрежденiемъ стоятъ обычаи, невошедшiе въ законъ, породившiе особаго рода отношенiя и тысячи несчастныхъ жертвъ, отверженныхъ обществомъ, породившимъ ихъ и относящимся къ нимъ съ самымъ безчеловчнымъ и несправедливымъ презрнiемъ. Къ обязательствамъ, налагаемымъ бракомъ, честный человкъ не можетъ не относиться серьозно, они остались бы для него обязательствами и помимо этого учрежденiя, какъ бы они ни сковывали его свободу. Но жить одному и жить семьей — это дв вещи розныя. Если человкъ живетъ своей работой и работа въ состоянiи дать средства существованiя ему одному, то женившись, онъ долженъ обезпечить все семейство или работать по крайней мр въ два раза больше. Возможно ли это, и если возможно, то легко ли? О содйствiи со стороны женщины здсь не можетъ быть и рчи. Если она гд и раздляетъ бремя семейное вмст съ мужчиной, то вовсе не въ той сред общества, въ которой вращается современный герой. Стало-быть и соображенiя экономическiя заставляютъ задуматься при произнесенiи любовнаго признанiя. Художники рдко останавливаются на этой проз жизни, они любятъ обходить ее, предчувствуя, что и безъ нея выводимый ими герой погрязнетъ довольно глубоко въ житейской пошлости. Вотъ новый источникъ для его рефлексiи и сомннiя, который обойденъ быть не можетъ. Помимо этого вопроса онъ иметъ право на любовь, но освободиться отъ обязательствъ, налагаемыхъ ею, онъ тоже не можетъ: а это право и эти обязанности несовмстимы, не укладываются, отсюда опять борьба, требующая силы и энергiи, какъ бы поступить онъ ни ршился. Но существованiе всхъ этихъ причинъ не приводитъ къ оправданiю героя. Все это должно было быть ему извстно и до встрчи съ двушкой. Безхарактерность и трусость его остаются тою же безхарактерностью и трусостью, и ломать и мять святое и чистое чувство все-таки не приходится, уничтожать свое собственное достоинство — тоже. Я нарочно не отдляю того рокового, трагическаго случая, когда любовь является между мужчиной и женщиной уже несвободными, по зрломъ обсужденiи и тутъ потребуется таже ршительность и твердость воли для прекращенiя того тяжкаго положенiя, въ какомъ очутились лица столь часто повторяющейся на нашихъ глазахъ драмы.

Не знаю съ достаточной ли ясностью объяснилъ я причины, ставящiя нашего героя въ такое непрiятное и тяжолое положенiе. Правда, он выработаны самою жизнью и нашимъ воспитанiемъ. Объясненiе это еще весьма недавно вполн удовлетворяло насъ. Мы страдали вмст съ героемъ и всю вину слагали съ него на жизнь и среду, его окружающiя. Пришло иное время, прежнее объясненiе не успокоиваетъ насъ. Чтоже это въ самомъ дл? Все среда да среда зала! Да разв среда творится безусловно, сама собою, безъ всякаго влiянiя на нее человческой воли? Чт бы ни говорила намъ естественная метафизика о вчныхъ и неизмнныхъ законахъ причинности, объясняющихъ все на свт, геройское самоотверженiе и грубйшiй эгоизмъ, — также естественно и законно то явленiе, что мы недовольны этимъ объясненiемъ, не удовлетворяемся его примиряющимъ характеромъ и требуемъ подвига, дла. Слова эти тоже слышатся всюду, носятся въ нашей атмосфер…

______

Это недовольство всми прежними, примиряющаго свойства объясненiями должно было проявиться прежде всего въ художественныхъ литературныхъ произведенiяхъ, но къ сожалнiю, попытки эти были безуспшны. Да и не могло быть иначе. Поэтическое произведенiе изображаетъ жизнь, воспроизводитъ ее. Стремленiе художника создать чт-либо несуществующее еще въ жизни будетъ безуспшно. Образъ, готовый пожалуй сложиться, но несложившiйся еще, окажется блднымъ и безжизненнымъ. Литература въ этомъ отношенiи совершенно иметъ вс свойства зеркала, она отражаетъ въ себ все происходящее въ жизни, но отражаетъ наилучше т явленiя, которыя составляютъ дйствительную сущность жизни, какъ зеркало, которое ясне всего отражаетъ прямо находящiйся противъ него предметъ и мене ясно отражаетъ предметъ, находящiйся въ отдаленiи, на окраин комнаты.

Въ жизни только чувствуется потребность иныхъ людей, иныхъ длъ, только слышится голосъ: ‘довольно словъ! мы потеряли уже доврiе къ нимъ, дайте намъ подвиговъ!’ но въ дйствительности нтъ еще героевъ, настоящихъ людей, и потому въ попытк сложить будущiй, страстно желаемый и трепетно ожидаемый образъ героя всегда будутъ слышаться фальшивыя ноты. Прошу васъ вспомнить хоть одинъ только примеръ, представляемый героемъ въ повсти г. Тургенева ‘Наканун’: осталось ли довольно имъ общественное сознанiе, помимо иныхъ, совершенно постороннихъ красотъ, представляемыхъ повстью? Противъ героя, изображоннаго въ ней, ничего сказать нельзя, но чувствуете ли вы, какимъ диссонансомъ отдается онъ въ окружающей насъ жизни? Это герой не нашего романа. Гораздо боле сочувствiя возбуждаютъ въ насъ герои другихъ повстей того же писателя. Въ нихъ нтъ такой рзко бросающейся въ глаза неправды. Мы недовольны въ нихъ только тмъ, что они обманываютъ насъ, что сложившееся въ душ нашей убжденiе въ свойствахъ и характер ихъ оказывается несостоятельнымъ при первомъ соприкосновенiи ихъ съ дйствительной жизнью, когда она потребуетъ отъ нихъ заявить дломъ то, о чемъ такъ умно, такъ краснорчиво говорятъ они, что авторъ не умлъ подмтить въ нихъ тхъ необходимо замтныхъ чертъ, которыя бы не оставляли въ душ нашей сомннiя, что они поступятъ дйствительно ткъ и ни въ какомъ случа иначе, что онъ самъ обманывается ихъ геройствомъ, увлекаемый симпатiей къ нимъ и духомъ всеобъемлющаго объясненiя и оправданiя. Но отсутствiе въ нихъ этихъ необходимыхъ чертъ не уничтожаетъ еще всей правды, герой живетъ дйствительно въ той знакомой намъ сред, которую съ такимъ искуствомъ, съ такою поэтическою прелестью воспроизводитъ г. Тургеневъ.

_____

Между тмъ оставаться и въ прежнемъ двусмысленномъ относительно новыхъ требованiй положенiи невозможно. Необходимо выйти изъ смшной и пошлой безхарактерности, изъ этой удушливой болзни воли, изъ неспособности на какое бы то нибыло дло. Герой повсти, послужившей причиной моего спора съ вами, ршилъ трудный вопросъ, нашолъ страстно желаемый выходъ, но куда?.. въ простое, мщанское счастьице, на томъ основанiи, что онъ самъ сходитъ съ подмостковъ и идетъ въ толпу, мильоны-де живутъ съ единственнымъ призванiемъ — честно наслаждаться жизнью. Да чтожъ изъ этого, что наслаждаются? И животныя честно наслаждаются жизнью. И что значитъ для героя честно наслаждаться жизнью? Ходитъ исправно въ департаментъ, не пьянствовать, не играть въ карты, не воровать и не брать взятокъ, не развратничать? Даже и эти добродтели уже выше мщанскихъ требованiй, чмъ же удовлетворяется герой нашъ? Такъ можетъ-быть онъ не объявляетъ и претензiй на боле широкiя, на боле высокiя человческiя свойства: вдь онъ разжаловалъ себя изъ героевъ въ простые смертные, можетъ-быть онъ и не думалъ никогда выходить изъ толпы и не мечталъ быть героемъ, можетъ-быть никакiе интересы, выходящiе изъ сферы мщанскихъ стремленiй, не были ему знакомы, сердце его никогда не отзывалось на нихъ, горизонтъ его мысли никогда не расширялся дале этихъ стремленiй? Нтъ, на свиданiи съ невстой своей онъ только лазаря корчитъ, неподозрвая, что этимъ обнаруживаетъ онъ все свое безсилiе и прочiя дрянныя свойства. Не подступали бы мы къ нему съ такими вопросами и требованiями, еслибы онъ былъ гоголевскiй сапожникъ Готлибъ изъ Гороховой или милйшiй Акакiй Акакiевичъ. Нтъ, онъ обманулъ насъ и не скроетъ отъ насъ своей пошлости. Подойдемъ къ нему поближе. Нравственныя свойства его обнаруживаются имъ при столкновенiи съ его прiятелемъ или другомъ художникомъ, который вамъ такъ понравился, и при противоположенiи этихъ двухъ характеровъ. Сомнваться въ благородныхъ чувствахъ нашего героя мы не имемъ права, судя по тмъ даннымъ, которыя представилъ намъ авторъ. Мы можемъ только найти нсколько вялымъ и неповоротливымъ его умъ, которому не подъ силу разоблачить остроумнйшiе парадоксы его прiятеля — Мефистофеля, но, судя по влiянiю героя на своего прiятеля, влiянiю, основанному на высокихъ и честныхъ его убжденiяхъ, слдуетъ заключить, что герой одаренъ дйствительно сильнымъ и благороднымъ характеромъ. Пройденная имъ жизнь еще боле убждаетъ насъ въ этомъ. Его негодованiе противъ вчнаго гореванья, противъ никому ненужной тоски, противъ безпредметнаго отчаянiя, противъ мрачнаго взгляда на жизнь и доморощенной байроновщины показываютъ намъ, что онъ освободился отъ романтической золотухи, занесенной на нашу почву и такъ жестоко мучившей недавне поколнiе, герой — человкъ дйствительной, реальной жизни, онъ стоитъ съ требованiями отъ нея простыми и здравыми. Онъ хорошо понимаетъ столь употребительное выраженiе, которымъ нын снимается съ личности всякая отвтственность: ‘среда зала’, онъ прямо обвиняетъ прiятеля въ софизмахъ и дiалектик и требуетъ съ него слово перемнить жизнь, взглянуть въ будущее, сдлать запасъ на старость, которая иначе станетъ смотрть на ‘веселенькiе пейзажики’, наконецъ будитъ его совсть. Всеотрицающiй духъ Мефистофеля задумывается надъ этимъ словомъ и язвительная, саркастическая улыбка застываетъ на устахъ его при этомъ ‘реальномъ‘ для него слов. Напрасно! Эфектъ потерянъ безполезно, потомучто никакая совсть не выдержитъ мефистофелевской дiалектики, вдругъ явилось ни съ того ни съ сего слово, которымъ играть нельзя. Пейзажикъ этотъ удивилъ меня, но я впрочемъ примирился съ нимъ на слдующей страниц, когда узналъ, что если Мефистофеля уже слишкомъ безпокоитъ совсть и дерзко спрашиваетъ его: ‘впередъ не будешь?’ то онъ въ бшенств отвчалъ: ‘буду, непремнно буду!’ Этимъ была возстановлена правда отрицанiя. Безразличiе, индиферентизмъ, апатiя прiятеля возмущаютъ нашего героя, а эта апатiя и неспособность ни къ какому длу и составляла отличительную черту героевъ прошлаго поколнiя, противъ которыхъ возстало общее сознанiе. Чего можно ожидать отъ людей, которые не чувствуютъ злости ко злу, расположенiя къ добру, которые разучились смяться даже, которыхъ совсть не мучитъ, про которыхъ смло можно сказать, что они сгнили? Ничего отрицательнаго, ничего положительнаго, полное безразличiе, трудъ, отечество, любовь, свобода, счастiе, слава — пустые звуки, одинъ эгоизмъ, полный, безапеляцiонный эгоизмъ, да и того нтъ, потомучто эгоизмъ этотъ не влечетъ за собою ни довольства, ни наслажденiя, ни чувства собственнаго достоинства. Намъ понятно это болзненное сомннiе, это полное отсутствiе надежды и вры, это безсилiе, возбуждающее состраданiе, потомучто мы сами прошли чрезъ этотъ фазисъ развитiя, потомучто знаемъ вс скрытыя и глубокiя раны этой болзни, знаетъ это хорошо и герой нашъ. Надобно думать, что послдующiй фазисъ будетъ совершеннйшiй, что новая форма мысли и чувства ближе къ истин и идеалу — увидимъ. Несостоятельность же печоринскаго разочарованiя оказывается немедленно по предложенiи ему какого-либо средства для прекращенiя такого жалкаго и безполезнаго существованiя. Такое же средство предложилъ герой нашъ своему прiятелю и излечилъ его по крайней мр на нкоторое время, совершеннаго излеченiя ожидать здсь невозможно: мы знаемъ, какъ кончаютъ такiе люди. Но главное дло, что вся эта дурь напущена на себя прiятелемъ нашего героя. Какъ ни безотрадны слова его и парадоксы, за ними слышится что-то живое, человческое, еще несовсмъ сгнившее. Самъ авторъ хорошо это чувствуетъ и не стерплъ, чтобы не высказать этого въ какихъ-нибудь ‘веселенькихъ пейзажикахъ’ врод бабы съ шарманкой, старика скрипача-нмца, оборванаго мальчишки и тому подобнаго. Можно всегда предсказать, что къ подобнымъ личностямъ, выводимымъ въ противоположность герою, сохранится вся симпатiя читателя. Оно понятно. Въ нихъ много остроумнаго, парадоксальнаго, много поэтическаго элемента и поэтической обстановки, а главное — никто не ожидаетъ отъ нихъ подвига, иныхъ длъ, кром описанныхъ въ ‘веселенькихъ пейзажикахъ’, стало-быть никто не будетъ обманутъ. Всякiй увренъ, что какъ только пройдетъ первый пылъ и жажда дятельности подобнаго разочарованнаго господина, возбужденные встрчей съ живымъ и здоровымъ организмомъ, какъ только станетъ ему снова скучно, то онъ ляжетъ на диванъ, задеретъ на стену ноги и будетъ ждать часъ, другой, третiй, не перемнится ли расположенiе духа, а перемнится, — пойдетъ смотрть ‘веселенькiе пейзажики’, и читатель успокоивается, довольный поэтической обстановкой милаго Мефистофеля. Но я увлекся мене занимательною для меня личностью и забылъ моего героя. Мы сказали, что основываясь на характеристик его, представленной авторомъ, мы были вправ ожидать отъ него если не благороднаго дла, то врности себ самому, въ противномъ случа онъ обманулъ насъ или характеристика его сдлана неврно и отъ автора ускользнули весьма замтныя черты его характера, которыя объяснили бы поразившее насъ противорчiе.

Герой повидимому вовсе не принадлежитъ къ тмъ пустымъ и жиденькимъ либераламъ, которыхъ расплодилось у насъ такъ много въ послднее время и отъ которыхъ не приходится ожидать ничего путнаго, онъ оказался негоднымъ для служебной дятельности не за современныя идеи, не за либерализмъ: нтъ, онъ просто оказался неспособнымъ человкомъ, вмсто того чтобы служить какъ люди, онъ все вникалъ въ дло, волновался и тосковалъ, онъ, какъ выражался его прiятель, не сердился на свтъ, а безтолково любилъ его. Къ этимъ чертамъ мы не можемъ не относиться симпатично. Отношенiя его къ слдствiю объ убiйств женщиной своего мужа еще боле убждаютъ насъ въ томъ, что онъ дйствительно принадлежитъ къ ‘лучшимъ людямъ’ нашимъ, но какъ вс, онъ заденъ рефлексiей. Прiятель его утверждаетъ, что ныньче нтъ человка чмъ-нибудь не заденнаго, кто средой, кто ‘кладбищенствомъ’… не встртишь ныньче даже болвана безъ рефлексiи.

Роковое слдствiе дало сильный толчекъ его дальнйшему развитiю. Онъ все сталъ объяснять вншними условiями, всякаго негодяя стало ему жалко, преступленiе явилось ему несчастiемъ, болзнью, помшательствомъ, всякаго готовъ оправдать онъ, какъ его прiятель опровергнуть. Со дна души его поднялись силы, требовавшiя выхода, къ нимъ присоединились такъ-называемые коренные вопросы о Бог, душ, грх, смерти, и неотвязно требовали ршенiя цльнаго, самостоятельнаго. Софизмы доктора, такого же сильнаго дiалектика какъ и его прiятель, не могли удовлетворить его. Никакiя доказательства, что вся эта блажь происходитъ оттого, что герой нашъ не уяснилъ себ своей дятельности, никакiя увренiя въ неизлечимости болзни, никакiя убжденiя, что виноватыхъ собственно нтъ, что само общество казнитъ ихъ вовсе не потому, что они виноваты, а потомучто вредны, не могутъ разршить сомннiй и вопросовъ, мучившихъ нашего героя. Но оставаться съ ними цлую жизнь, няньчиться съ ними тоже невозможно. Выходъ былъ необходимъ, но куда, какимъ образомъ? Не неуважительными же отзывами объ обществ и благодтеляхъ и благодтельницахъ: они открыли только выходъ въ отставку.

Послдуемъ за нашимъ героемъ на любовное свиданiе, оно многое необходимо должно уяснить и показать намъ. Выходъ въ фатализмъ, въ это восточное самоуспокоенiе и въ покорность судьб, въ которомъ онъ заподозрилъ любимую двушку, возмущаетъ его, неизбжность, неисходность положенiя современной женщины вызываютъ всю жизнь, которою обильно одаренъ организмъ его. Онъ выходитъ изъ себя при одномъ подозрнiи, что самъ онъ ршилъ вс сомннiя и страданiя примиренiемъ съ дйствительностью. ‘Примиренiе? говоритъ онъ: — о примиренiи заговорили?.. Лучшаго и выдумать нельзя? Нтъ, можно жить нашей такъ-называемой дйствительностью и не знать ея, ото всхъ замкнуться и никого не допустить до души своей. Можно имть понятiя, которыхъ никто не иметъ, и не заботиться, что пошлая, давящая дйствительность не признаетъ ихъ. Можно весь вкъ ни одному человку на свт не сказать чмъ вы живете, и кончить жизнь такъ. На голову и сердце контроля нтъ.’ На возраженiе, что все это въ голов да сердц и останется, онъ говоритъ, что можно ломать дйствительность, на то, что и ломать ничего не приходится, а слдуетъ сдлать выборъ изъ четырехъ, — совтуетъ ждать пятаго, утверждаетъ, что стыдно той женщин, которая никогда не любила, что слдуетъ заставить жизнь дать отвты на вс мучащiя насъ вопросы, что можно жить такъ какъ хочется, неспрашивая ни у кого позволенiя, никому недавая отчета.

Не ясно ли, что герой нашъ, если только искренни его убжденiя (а мы не смемъ заподозрить его искренности), дйствительно принадлежитъ къ числу ‘лучшихъ людей’, что вы имете право требовать, чтобы все сказанное имъ онъ доказалъ на самомъ дл? Посмотрите же, какъ поступаетъ онъ до той минуты, въ которую становится наконецъ, на зло всмъ обстоятельствамъ, женихомъ любимой двушки? Она страдаетъ, она несетъ на себ все бремя жестокой и пошлой дйствительности, она испытываетъ тиранiю, оскорбленiя, подозрнiя. Чт длаетъ герой нашъ? Онъ ждетъ всего отъ несущихся ‘помимо его воли‘ обстоятельствъ. Нтъ! сама жизнь ршаетъ одинъ изъ тяжолыхъ, самыхъ близкихъ ему, мучившихъ его вопросовъ, а не онъ заставляетъ ее ршать ихъ. Не ясно ли также, что все, чт имъ сказано любимой двушк, когда она вызвала наконецъ его на объясненiе, были слова, слова и слова?

Правда, что на одномъ его поведенiи до того времени, когда двушка становится его невстой, нельзя еще составить себ окончательнаго мннiя о несостоятельности этого господина предъ вопросами жизни, отсутствiи въ немъ энергiи и характера, когда приходится не краснорчиво разглагольствовать, а длать дло, многiя черты и свойства его требуютъ еще опредленiя и уясненiя, на чемъ основано его собственное примиренiе — намъ еще неизвстно. Послдняя сцена даетъ на все это отвты, и своей неожиданностью, противорчiемъ съ идеаломъ, сложившимся въ голов нашей о геро, возмущаетъ насъ. Либо герой, говоримъ мы, вовсе не таковъ, какимъ онъ представленъ намъ, либо не могъ онъ такимъ пошлымъ образомъ примириться съ дйствительностью. Онъ обманулъ насъ. Мы не вримъ даже словамъ его, что онъ не нашолъ цли своего существованiя, что онъ человкъ безъ призванiя, что онъ выдлился изъ толпы, чтобы потеряться. Я удивлюсь только, почему съ такимъ отвращенiемъ говоритъ онъ, что не пошолъ бы служить по откупамъ. Тутъ-то и есть все ршенiе. Разумется, что какъ развитый, какъ ‘лучшiй человкъ’, онъ сталъ чернорабочимъ не ради процеса самаго труда, — нтъ, а изъ высокаго чувства самоуслажденiя своей собственностью и слдующею за нею независимостью. Руководитъ имъ даже не любовь къ труду, а любовь къ деньгамъ. Отношенiя его къ служб тже что школьника къ уроку. Мы прибавимъ отъ себя, что тже отношенiя его и ко всему прочему въ жизни. Урокъ лежитъ въ голов: вотъ падежи, плюсы, хронологическая цифра, французскiй глаголъ… а школьнику что за дло до всего этого? Урокъ самъ по себ, а школьникъ самъ по себ. Да это-то и возмутительно, что школьникъ самъ по себ, а его урокъ самъ по себ: это-то и показываетъ наше малодушiе, нашу неспособность, что мы не умемъ поставить предъ нимъ граматики и ариметики такъ, какъ салазки напримръ, къ которымъ онъ привязанъ душевно и которыя для него не сами по себ, а они для него и онъ для нихъ. Я не идеалистъ, я не люблю сантиментальности, не съ высоты романтическихъ облаковъ смотрю на хлбъ насущный, на тепло, на жилище, на поденьщину, — но ничего изъ этого не признаю за конечную цль всего сущаго. Безъ хлба насущнаго, безъ тепла и жилья нельзя развиться, но хлбъ насущный, тепло и жилье еще не развитiе. Вопросъ этотъ ясенъ для всякаго поденьщика, какимъ же это непостижимымъ образомъ ‘лучшiй человкъ’ нашего общества такъ превратно относится къ нему? Пролетарiй, это грустное порожденiе нашего времени, человкъ, добывающiй хлбъ насущный всевозможнымъ трудомъ, долго сбирающiй собственность и въ одинъ незаработный годъ проживающiй ее, возбуждаетъ все наше сочувствiе, но не ршаетъ вопросовъ, мучащихъ насъ. Матерьялисты станутъ смяться, назовутъ насъ мечтателями, утопистами, — они спросятъ насъ: какiе же это вопросы, которые непремнно, во имя человческаго достоинства, не смютъ покидать человка, если онъ не хочетъ потерять право на наше уваженiе? Ну хоть напримръ тотъ, чтобы герой нашъ, убжденный въ невозможности никакого нравственнаго развитiя безъ удовлетворенiя матерьяльныхъ потребностей, не примнялъ бы эту аксiому къ одному себ, а во имя любви и справедливости приложилъ ее ко всмъ неимущимъ и страдающимъ. О, тогда не примирился бы онъ такъ легко съ своими сомннiями, не ршалъ бы ихъ съ такою увренностью сомнвающейся двушк. Намъ напоминаетъ это ршенiе жизненныхъ вопросовъ другого героя, который объяснялъ ихъ каплями яда отравленной жизни, упавшими на любимую имъ женщину, которая посему приготовленный имъ рай не находила достаточно блаженнымъ. ‘Чт въ томъ толку, что ты неглупъ и силенъ, что любишь работать? сказалъ бы онъ себ: но куда пошли твои силы?’ Не удовлетворила бы его тогда благонравная чичиковщина, благочестивое прiобртенiе, домостроительство, стяжанiе и хозяйственные скопы! Не тянулъ бы онъ въ это пошлое, мщанское болото любимой женщины, не противорчилъ бы самому себ, когда звалъ ее вмст на борьбу, на осмысленiе жизни всесогрвающею силою любви и преданности!

Если героиня — двушка неглупая, то горькою насмшкою надъ всемъ высокимъ и благороднымъ должны были показаться ей посл всхъ краснорчивыхъ рчей его увренiя въ необходимости умренности, тихаго и кроткаго отношенiя къ существующимъ интересамъ общества, въ безполезности ломки, въ безполезности борьбы. Дйствительно, положенiе нелпое — торчать ото всхъ особнякомъ, пальцами начнутъ указывать, на смхъ подымутъ, возненавидятъ! Только зачмъ же говорить было противное и возбуждать благородный энтузiазмъ въ двушк? — неужели чтобы втоптать его потомъ въ грязь? Зачмъ онъ уврялъ ее, что можно жить нашей такъ-называемой дйствительностью, и не признавать ее, при полной невозможности борьбы — замкнуться ото всхъ и никого не допустить до души своей, что можно имть понятiя, которыхъ никто не иметъ, и не заботиться, что пошлая, давящая дйствительность не признаетъ ихъ, что можно наконецъ весь вкъ ни одному человку на свт не сказать чмъ вы живете, и кончить жизнь такъ, что на голову и на сердце контроля нтъ? А тутъ пришлось съёжиться, обособиться, притвориться, что и ты такой же человкъ, какъ вс. Иначе простымъ людямъ нельзя жить на свт, неужели запрещено устроить простое, мщанское счастье? мильоны живутъ съ единственнымъ призванiемъ — честно наслаждаться жизнью. Вотъ въ томъ-то и дло, что вы сами простые люди. Зачмъ же играть роль героя, человка вышедшаго изъ толпы, какимъ вы кажетесь или желаете казаться по своему развитiю? А такъ какъ вы дйствительно принадлежите къ ‘лучшимъ людямъ’, то мы требуемъ, чтобы вы слова свои доказали дломъ и не прятались бы трусливо въ толпу, не прикрывались бы юродствомъ, когда дошло дло до доказательствъ. Не запрещено устроить простое, мщанское счастiе и удовлетвориться имъ, только не вамъ, потомучто искреннее сознанiе ваше, чувство собственнаго достоинства не должны допустить васъ до этого. Не выразись такъ глубоко убжденiя его въ боле серьозныхъ, въ боле широкихъ требованiяхъ отъ жизни, мы примирились бы съ нимъ, мы не могли бы поступить иначе по слабому развитiю его умственныхъ способностей и силъ душевныхъ, но на мщанскомъ счасть мы примириться не можемъ. Вдь мщанское счастье состоитъ въ принятiи средствъ, формъ жизни за цль ея. Хорошо устроенная домашняя обстановка, правильное полученiе дохода или ренты, безмятежное самодовольствiе, невозмущаемая ничмъ, покойная съ комфортомъ жизнь составляютъ идеалъ, цль мщанской жизни и мщанскаго благополучiя. Можетъ ли примириться съ такой цлью герой нашъ? Еще разъ повторяемъ: мы не романтики. Мы знаемъ, что современный герой ходитъ не Гамлетомъ, не Альмавивой, а во фрак или въ форменномъ сюртук и въ резиновыхъ калошахъ, мы ратуемъ не противъ поэтической обстановки, а противъ несостоятельности внутренняго содержанiя. Смшно было бы требованiе наше, чтобы герой ходилъ въ атласныхъ панталонахъ и бархатномъ плащ. Человкъ, высоко развитый и съ самыми благородными требованiями отъ жизни, въ нашъ вкъ живетъ повидимому какъ вс люди, какъ живутъ мщане. Но это только вншняя форма, обстановка, а не сущность, не идеалъ, который внутри въ груди его, который не позволяетъ ему заснуть, остановиться, удовлетвориться нетолько формой, но и настоящимъ содержанiемъ, и постоянно шепчетъ душ его вчное впередъ. Не смйтесь надъ этимъ словомъ идеалъ. Это не задумчивая два-миньона, не луна, не романтическiя юношескiя грезы, хотя и въ этомъ нтъ ничего смшного: нтъ, это вс т благородныя, возвышенныя, широкiя стремленiя, живущiя въ груди человческой отъ его созданiя и появленiя на земл, которыя онъ осуществляетъ въ наук, искуств, жизни, они освщаютъ и согрваютъ мысль его и чувство, рождаютъ готовность на самоотверженный поступокъ, на геройскiй подвигъ. Эти стремленiя не удовлетворятся картинами и канделябрами, пальмой и кактусами, коврами и рзной мебелью, серебромъ и фарфоромъ, мраморомъ и дорогими бобрами, ни даже шкатулкой, туго набитой банковыми билетами. Человкъ сытъ, одтъ, обутъ, хорошо и тепло помщенъ, онъ ходитъ въ оперу и музеи, а дальше что? Буржуа говоритъ: дальше ничего дйствительнаго, а начинаются бредни и утопiи, цль достигнута, идеалъ осуществленъ, низведенъ на землю изъ мысли человческой. Но есть страдающiе и голодные, забитые и измученные, погрязшiе въ невжеств и утратившiе человческое подобiе! ‘Для примиренiя со всмъ этимъ — говоритъ буржуа — есть мщанская филантропiя и ея заведенiя’ и т. д. и т. д. Много подымается въ душ злобы и жолчи отъ подобнаго ршенiя заплывшаго жиромъ и душевнымъ спокойствiемъ мщанскаго мозга, а вы совтуете примиренiе, принятiе факта, объясненiе причины! Я вдь не противъ этого говорю: можно свтлою мыслью познать, объяснить, любящимъ, кроткимъ сердцемъ простить, можно безвыходной апатiей, безнадежнымъ отчаянiемъ и совершенною утратою вры примириться… я понимаю это, можно согласиться даже ожидать другого времени для борьбы съ тми фатально повидимому сложившимися преградами, легшими бревномъ посреди дороги и заслонившими пути къ дальнйшему движенiю впередъ: я и это допускаю, только не принимать дйствительность, пошлую и безобразную, за воплощенный идеалъ, не видть конечной цли въ простомъ, мщанскомъ счастiи. И это вовсе не означаетъ лзть въ герои въ томъ смысл, какъ это принимаютъ. Будто для подвига, для геройскаго поступка непремнно необходимы подмостки, съ которыхъ герой видне для окружающей его толпы! Безъ сомннiя слава — могущественный мотивъ для развитiя и увлеченiя, жажда ея — одинъ изъ великихъ и священныхъ рычаговъ для подвига, но и она не можетъ быть исключительною цлью. Цль — это я самъ, мое сознанiе, мое достоинство, мои желанiя и стремленiя вс вмст, невыключая ни одного, — идеалъ. Весь мiръ — мой, для меня, а не я для него, простое мщанское, формальное счастiе — для меня, семья и собственность, наука и искуство, общество и государство — все для меня, а не я для нихъ. Дальше этого прометеевскаго желанiя, захватывающаго все мiрозданiе, мысль идти не можетъ, тутъ предлъ. Можетъ-быть это самообольщенiе, гордыня духа человческаго, но пусть явятся силы, которыя оспаривали бы у человка господство надъ всмъ его окружающимъ, вс такъ называемыя фатальныя, неизбжныя силы, окружавшiя, давившiя, мучившiя его съ самаго дтства: незадумываясь вступитъ онъ съ ними въ титаническую борьбу и все побдить всемогущимъ своимъ разумомъ. А вы совтуете остановиться на примиренiи!.. но тогда вдь не будетъ побды. Проведите вашу мысль и кротость до конца — вы ужаснетесь той бездны, куда влечетъ это примиренiе, человкъ низойдетъ на степень животнаго.

Не всякому можно быть Наполеономъ или Цезаремъ, но это ничего не доказываетъ. Есть изъ-за чего придти въ отчаянiе, потерять вру въ могущество и способность человческаго организма, если принять, что все число героевъ во всей семь человчества ограничивается только той небольшой кучкой, которую сохранила намъ исторiя. Это только герои, которымъ случайно удалось быть на политическихъ и разныхъ другихъ подмосткахъ и потому поразившiе всхъ съ возвышенности мста, на которомъ они стояли. Возьмите для примра военнаго героя и послднюю войну, защиту Севастополя. Кто въ ней герои? Неужели только два-три генерала? Нтъ, много было въ ней героевъ, имена и подвиги которыхъ остались намъ неизвстны и останутся неизвстными, много было случаевъ увлеченiя, самоотверженiя, мужества, самопожертвованiя, непопавшихъ ни въ реляцiи, ни въ газеты. Правда, герой часто творитъ обстоятельства и становится извстнымъ, прiобртаетъ славу, но еще чаще обстоятельства закрываютъ его, мшаютъ ему выказаться. Столько есть темныхъ, безвстныхъ, сокрытыхъ отъ всхъ взоровъ уголковъ, въ которыхъ идетъ борьба съ пошлой дйствительностью, въ которыхъ совершаются самоотверженные подвиги, остающiеся неизвстными нетолько историкамъ, но и фельетонистамъ. Явятся благопрiятные обстоятельства, откроется арена другими героями — и сколько выступитъ новыхъ, здоровыхъ дятелей, героевъ! Не заключите пожалуста изъ моихъ словъ, что ихъ явится ужь слишкомъ много, что они выползутъ изъ норъ своихъ какъ тараканы ночью на кусокъ хлба, нтъ, я говорю только, что они есть, хотя быть-можетъ они и не попадутъ въ лтопись и исторiю, но только они выползутъ не изъ тхъ уютныхъ, комфортныхъ жилищъ, обильно украшенныхъ бронзой и дорогими коврами, въ которыхъ царствуетъ примиренiе, въ которыхъ идеалъ жизни — простое, мщанское счастье.

Такимъ образомъ и другая попытка вывести современнаго героя изъ того пошлаго и оскорбительнаго положенiя, въ которомъ оказывался онъ по отсутствiю въ немъ силы воли и ршимости, немене неудачна, какъ и прежнiя попытки, напр. въ ‘Наканун’. Оно и не могло быть иначе. Окостенлая рука, пробывшая долгое время въ лубкахъ, не скоро получитъ принадлежащую и свойственную ей силу и гибкость, содержавшаяся въ тяжолыхъ путахъ мысль наша, только едва проснувшаяся, не могла еще пройти въ кровь и кости наши, чтобы проявиться наружу и заявить себя дломъ. Нетерпливый художникъ, чующiй въ носящейся вокругъ него атмосфер страстно желаемую перемну, ршается напередъ начертить образъ героя, образъ котораго не дала еще жизнь. Только какая же разница между тмъ и другимъ! Первый, неудовлетворившись дйствительностью, во имя борьбы съ ней, во имя протеста выскочилъ изъ окружавшей его среды и жизни, второй, оскорбленный немене его полнымъ разладомъ внутренняго и вншняго человка, ненашедши въ себ силъ для борьбы, ненашедши вн себя средство для достиженiя цлей, обозначенныхъ идеаломъ, сдается, соглашается на примиренiе во имя права своего на простое, мщанское счастье. Утшаетъ насъ одно: именно то, что мы не вримъ въ искренность подобнаго примиренiя со стороны героя, по тому образу его, какой сложился въ нашей мысли. Это неболе какъ одна минута успокоенiя, роздыха, чтобы подняться и идти впередъ, дальше, это пауза, чтобы сообразить чт длать дальше, это привалъ для ратника, съ цлью собраться съ новыми силами, чтобы идти противъ врага. Такъ измученный, усталый, томимый жаждой путникъ съ восторгомъ и счастьемъ останавливается у свтлаго ручья, на ясной полян. Дальше ея онъ ничего не видитъ, она будто цль всего далекаго пути его. Съ трепетнымъ наслажденьемъ глотаетъ онъ свжую, здоровую воду, съ безмятежнымъ спокойствiемъ вытягиваетъ одеревенлыя отъ ходьбы свои ноги. Но жажда утолена, тло отдохнуло, и онъ смло подымается, чтобы продолжать путь впередъ. Такова любовь, таково значенiе ея, съ тою только разницею, что въ дальнйшiй путь идешь уже не въ одиночеств. Мы сказали въ начал нашей статьи, что любовью кончается индивидуальная жизнь человка, что она же выноситъ его въ сферу всеобщаго. Только въ сфер всеобщаго возможно развитiе. Горе влюбленному, если онъ не сознаетъ этой великой истины! Все личное, частное, индивидуальное окажется несостоятельнымъ, любовь не выдержитъ напора всхъ силъ, помщенныхъ въ груди человческой — и разлетится въ дребезги. Она была идеаломъ блаженства и благополучiя, станетъ причиной горести, страданiй, бдствiй. Горе любви, построенной на замкнутости, на отчужденности, на удаленiи отъ всего и опирающейся на самое себя, разршающей все сущее собою!

Но тутъ мы встрчаемся съ вопросомъ о правахъ и значенiи женщины. Мы предчувствуемъ уже возраженiе, что весь этотъ мiръ всеобщихъ интересовъ, наука и искуство, гражданская жизнь и политическая — все это для мужчины, а для женщины ничего этого нтъ. Назначенiе ея — жить исключительно сердцемъ, весь мiръ ея ограниченъ спальней и кухней. Да когда это наконецъ наступитъ то время, когда женщина будетъ признана человкомъ? долго ли еще будутъ спорить о такомъ простомъ предмет? На женщин лежатъ великiя семейныя обязанности, это правда, да разв той же категорiи обязанности не лежитъ также на муж? Эти обязанности, несмотря на все великое значенiе ихъ, мужчина не признаетъ исключительными, но не задумывается вмнить ихъ, какъ единственное дло, на которое способна женщина. Не забудьте, что женщина — мать будущихъ гражданъ, что они ростутъ подъ ея непосредственнымъ, исключительнымъ надзоромъ, чтоже вселитъ она въ молодыя головы, чмъ наполнитъ душу, какою любовью согретъ сердце, на какой подвигъ приготовитъ сына, когда сознанiю ея чужды вс общественные интересы, когда недоступна ей сфера всеобщаго? Можно положительно доказать, что вс характеристическiя дурныя свойства женщины развились въ ней въ невол, въ отчужденiи отъ всего, чт благотворно дйствовало на развитiе мужчины, они явились въ ней вслдствiе ошибокъ, неправды, произвола, пустоты, непониманiя мужчинъ. Напротивъ того, все хорошее, оставшееся въ ней, все несломанное и пощажонное безчисленными неблагопрiятными обстоятельствами, которыя сопровождали несчастную судьбу ея впродолженiи всего историческаго перiода, громко говорятъ въ пользу ея упругой, подающейся, но не ломающейся природы. Жизнь стремится къ тому, чтобы открыть ей тже пути, какiе удержаны исключительно за собою мужчиной, чтобы войти въ мiръ всеобщаго, науки и искуства, религiи и права, гражданственности и политики. Сколько выиграетъ обновленная ею жизнь, въ которую внесетъ она свою грацiю, непреодолимую прелесть кротости и любви!

Посл этого естественнаго перехода къ размышленiю о судьб и значенiи женщины слдовало бы поговорить о современной героин, какъ говорили мы о современномъ геро, но вы позволите мн отложить рчь объ этомъ щекотливомъ вопрос когда-нибудь до другого раза.

П. БИБИКОВЪ

__________

(1) О прекрасной и замчательной повсти ‘Молотовъ’ г. Помяловскаго, мы выскажемъ свое мннiе въ этомъ году. Ред.

по поводу одной современной повсти (1) нравственно-критическiй этюдъ

(Е. А. Б-ОЙ)

_____

__________

Читайте также:

по поводу одной современной повсти (1)
нравственно-критическiй этюдъ