По поводу одной литературной хроники.
По поводу одной литературной хроники.
Писаше, ничтоже сумняшеся.
Викторъ Острогорскій.
‘Русская Мысль’, No 11, 1884
По поводу одной литературной хроники, Острогорский Виктор Петрович, Год: 1884
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Еще въ шестидесятыхъ годахъ критика занимала у насъ въ толстыхъ журналахъ видное мсто. Лтъ около шестидесяти назадъ эту критику основалъ Надеждинъ, при всемъ ум слишкомъ тяжеловсный по своему изложенію для массы публики. Ровно пятьдесятъ лтъ назадъ въ Молв появилась первая статья Блинскаго Литературныя мечтанія и съ этой статьи наша критика, благодаря великому его таланту, становится серьезною руководительницею общества въ дл искусства. И по смерти Блинскаго, хотя и черезъ нсколько лтъ, эта серьезная критика находитъ себ продолжателей въ лиц Дружинина, Дудышкина, Аполлона Григорьева и особенно Добролюбова, котораго пока не замтилъ еще никто. Все это были люди многосторонне и основательно образованные, а, главное, относившіеся къ своему длу серьезно. Они понимали, что оцнка цлаго міровоззрнія писателя, во всей совокупности его дятельности, требуетъ со стороны критики особенно строгой и серьезной вдумчивости, такъ какъ міровоззрніе писателя и его многолтняя дятельность представляютъ собою выраженіе очень многихъ и сложныхъ обстоятельствъ и условій жизни. Вотъ почему критическія мннія Блинскаго, Добролюбова и даже Дружинина и Апполлона Григорьева, несмотря на частую парадоксальность послдняго, до сихъ поръ имютъ цну для всякаго русскаго образованнаго человка. И когда приходится припомнить того или другаго литературнаго дятеля, уже отшедшаго въ могилу, молодое поколніе ищетъ себ руководительства въ писаніяхъ названныхъ критиковъ. И молодежь не ошибается. Она разглядитъ заблужденіе, отдлитъ то, что принадлежало личности и минут, уже отживши, и, все-таки, найдетъ серьезное, продуманное мнніе о томъ или другомъ писател, чье слово было завтнымъ убжденіемъ послдняго въ назиданіе позднйшхъ поколній,— то незыблемое, вчное, что непремнно высказывается талантомъ, хотя бы и въ малой мр, безъ чего и не бываетъ талантовъ истинныхъ.
Не то теперь. Много надобно было бы говорить о томъ, почему нтъ у насъ именно теперь такой критики. Причины этого слишкомъ сложны, и будущій историкъ литературы объяснитъ наше переходное время. А пока, вмсто этой критики, которой въ толстыхъ журналахъ уже много лтъ почти нтъ вовсе, появляются разные критическіе этюды, обозрнія и хроники въ фельетонахъ газетъ, между дломъ просматриваемые нетребовательнымъ читателемъ и легко забываемые.
Вмсто Надеждина, Блинскаго, Дружинина, Добролюбова, міровоззрніе, талантъ и характеръ поэта оцнивается неизвстными обозрвателями, и только статьи г. Буренина на столбцахъ Времени да В. Чуйко въ Новостяхъ выдаются, если не содержательностью, то бойкостью, развязностью, авторитетнымъ тономъ и извстной хлесткостью. Оставляя пока въ сторон г. Буренина, разобравшаго на газетныхъ столбцахъ и Тургенева, и Гончарова, и начавшаго даже разбирать Гоголя, остановимся на г. Чуйко, издател Библіотеки европейскихъ писателей и мыслителей, слдовательно, повидимому, критик образованномъ. Онъ задался цлью весьма смлою. Подъ именемъ Литературной хроники онъ замыслилъ дать цлый рядъ очерковъ о представителяхъ современной русской поэзіи (Шумахер, гр. Голенищев-Кутузов, Случевскомъ, Д. Н. Садовников, Андреевскомъ и др.). Мысль хорошая, но требующая со стороны автора весьма большой критической проницательности, ясности, сжатаго изложенія, умнья въ нсколькихъ рзкихъ чертахъ обрисовать сущность поэтической дятельности писателя. Такими сжатыми, легкими, такъ сказать, фельетонными этюдами европейскіе писатели и мыслители, напр., Сентъ Бвъ, Маколей, Брандесъ, стяжали себ имя глубочайшихъ, проницательнйшихъ критиковъ, и почему же не попробовать себя на такомъ скользкомъ поприщ и г. Чуйко? Но въ томъ-то и дло, что то, что подъ силу такимъ талантамъ, какъ названные нами критики, не всегда по плечу смертному обыкновенному. И если бойкіе и развязные фельетоны по поводу совсмъ еще не опредлившихся или малосодержательныхъ стихотворцевъ врод тг. Голенищева-Кутузова или Андреевскаго могутъ пройти незамченными, ибо и поэтовъ-то этихъ мало кто знаетъ, то легкомысленное третированіе на газетныхъ столбцахъ такихъ поэтовъ, какъ Л. Мей или А. Плещеевъ, по меньшей мр, странно, и должно быть отмчено, какъ знаменіе времени, очень удачно названнаго, кажется г. Минаевымъ, опереточнымъ. Только со стороны этого-то знаменія времени, отразившагося въ газетной критик (другой и нтъ), и намрены мы поговорить съ читателемъ объ одной изъ хроникъ Новостей (No 232), развязно дающей аттестатъ на восьми столбцахъ фельетона почти единственному оставшемуся въ живыхъ и продолжающему писать изъ талантливйшихъ русскихъ поэтовъ А. Н. Плещееву, честная литературная дятельность котораго обнимаетъ гораздо боле четверти вка.
Вотъ какого приговора удостоивается почтенный поэтъ со стороны г. Чуйко, присяжнаго критика и издателя европейскихъ писателей и мыслителей (а писатель не мыслитель?):
‘На всхъ произведеніяхъ А. Н. Плещеева лежитъ отпечатокъ недовольства собой, а отчасти и другими (?)’. ‘Эта особенность придаетъ его поэзіи нсколько однообразный, почти ноющій характеръ, который іа longue довольно сильно вредитъ впечатлнію’. ‘Поэтическое дарованіе г. Плещеева незначительно — незначительно, какъ незначителенъ и узокъ кругозоръ его художественныхъ впечатлній (!). Это — мягкая, спокойная, отчасти даже сентиментальная художественная натура, мало или почти совсмъ не откликающаяся на рзкіе, сколько-нибудь душевные сильные звуки’. ‘Его слезы не потрясаютъ. Все въ немъ умренно, средняго калибра,— звуки, чувства, впечатлнія. Поэтому (какъ хорошо это поэтому) Плещеевъ только лирикъ и лирикъ, производящій слабое впечатлніе (?), онъ не потрясаетъ, не вызываетъ ни энергіи, ни протеста, онъ только, если можно такъ выразиться, разстраиваетъ. Его грусть легко передается читателю… который, пожалуй, станетъ, подобно ему, жаловаться на судьбу, будетъ грустить и даже носиться съ своею грустью, но къ отчаянію или энергическому протесту онъ не придетъ, его психическій организмъ не будетъ потрясенъ’. ‘Съ своей грустью, съ своимъ разочарованіемъ поэтъ какъ бы носится, постоянно повторя свои жалобы, но эта грусть не вызываетъ въ немъ подвига, желанія борьбы’. Замчая, что въ талант г. Плещеева есть нчто жизненное, безсильное, умренно-ровное и не столько чувство, сколько отголосокъ, рефлексъ чувства, критикъ строго указываетъ на другую особенность таланта поэта — отсутствіе красокъ въ стих, слабую образность, хотя,— снисходительно прибавляетъ г. Чуйко,— въ пріятной красивости стиха ему невозможно отказать. Но красивости, т.-е. того, что французы называютъ le joli, недостаточно,— совершенно справедливо добавляетъ авторъ, это только форма, и только краски, рзко опредлившійся, ярко поставленный образъ сообщаютъ поэтическому произведенію энергію, силу, выразительность. ‘качествъ совершенно лишенъ Плещеевъ‘. Называя г. Плещеева отнюдь не -поэтомъ непосредственнаго чувства, а только рефлектирующимъ, критикъ даже ставитъ поэту въ укоръ, что ‘природа вызываетъ въ немъ, какъ и все остальное, только скорбное раздумье, что-то безотрадное, лишенное свта и блеска’. И, приводя затмъ прекрасное стихотвореніе Природа скудная родимой стороны, критикъ укоряетъ поэта въ томъ, что послдній, молъ, не воспваетъ ‘самой природы, а излагаетъ лишь свое состояніе духа’.
Приведя затмъ выписку изъ извстной рецензіи 1858 г. Добролюбова объ однообразно-грустномъ тон русской поэзіи и какомъ-то безсиліи передъ борьбой,— рецензію только объ изданіи маленькой книжечки стихотвореній, которыхъ потомъ появилось множество и появляется и до сихъ поръ, г. Чуйко, будто обрадовавшись авторитету якобы своего собрата по критик, водянисто распространяется о томъ, что вотъ именно, молъ у Плещеева-то и видны эта дряблость и безсиліе. ‘Поэзія эта,— говоритъ критикъ,— однообразна и узка по своему содержанію, въ извстномъ смысл, можно даже сказать, что поэтъ вполн себя обманываетъ (?!) и какъ будто не можетъ сладить съ своимъ внутреннимъ чувствомъ’.
Одобрительно отозвавшись о прекрасномъ по выраженію стихотвореніи ‘О, еслибъ знали вы, друзья моей весны…’, критикъ продолжаетъ: ‘это прекрасное, по выраженію, стихотвореніе можетъ служить обращикомъ поэтическаго настроенія г. Плещеева. Поэтъ носится съ своимъ горемъ, но, въ конц-концовъ, все-таки, сваливаетъ всю вину на обстоятельства, на судьбу’. Говоря дале о герояхъ и героиняхъ повстей и разсказовъ г. Плещеева, которые напрасно критикъ пристегиваетъ къ стихотвореніямъ поэта, онъ видитъ въ нихъ ‘какое-то нравстенное малокровіе, тмъ боле печальное, что оно несомннно искреннее и что въ немъ не замчается и слда рисовки’. ‘Благодаря этому (т.-е. малокровію героевъ, что ли?) обстоятельству, очень трудно опредлить и самое міровоззрніе поэта. Это не пессимизмъ, это и не индифферентизмъ’. ‘Нравственнаго сибаритства въ стихотвореніяхъ г. Плещеева мы, конечно, не замтимъ’ (спасибо хоть за это конечно’). ‘Но, можетъ быть,— заключаетъ свой этюдъ г. Чуйко,— идеальныя требованія поэта такъ велики, что ихъ не можетъ удовлетворить жизнь? Врне всего послднее, но ошибка нашего поэта заключается именно въ томъ, что въ его произведеніяхъ мы не видимъ этихъ идеальнымъ требованій (sic), что они скрываются въ какомъ-то туман звуковъ, изъ-за котораго ничего нельзя разглядть’. ‘Отсюда тотъ разладъ, который поражаетъ при чтеніи почти каждаго стихотворенія г. Плещеева, и поэтъ, очевидно, не можетъ справиться съ этимъ разладомъ’.
Вотъ какой аттестатъ выдаетъ г. Плещееву критикъ въ 1884 году. Не полнимся перенестись за двадцать шесть лтъ и посмотримъ, что говорилъ о поэт въ 1858 г. Доброіюбовъ, изъ статьи котораго новыя критикъ развязно вырываетъ нужный отрывокъ о русскихъ поэтахъ вообще. а затмъ обратимъ вниманіе на замчательную большую рецензію въ No 3 I Современника 1861 года о новомъ изданіи стихотвореній г. Плещеева значительно дополненномъ противъ книжечки 1858 года, о которой говорилъ Добролюбовъ. Авторитетно на восьми газетныхъ столбцахъ подписавши приговоръ всей боле чмъ тридцатилтней дятельности поэта, г. Чуйко, очевидно, судилъ только по крошечной книжк стихотвореній, вышедшихъ въ 1858 г., совершенно игнорируя книгу 1861 года въ 283 страницы, затмъ изданіе 1863 г. Новыя стихотворенія въ 108 страницъ, наконецъ, закрывая глаза на цлый большой рядъ стихотвореній, появившихся въ нашихъ толстыхъ журналахъ.
‘Какое-то внутреннее, тяжелое горе,— говоритъ Добролюбовъ,— грустное утомленіе жизнью, печаль о несбывшихся надеждахъ,— вотъ характеръ большей части изданныхъ нын (замтьте, что здсь говорится только о маленькой книжк) стихотвореній г. Плещеева’. Хотя, по словамъ критика, разочарованіе и сдлалось обычною пошлою темою бездарныхъ стихотворцевъ, ‘но, присматриваясь ближе къ содержанію стихотвореній г. Плещеева, мы найдемъ, что характеръ его сожалній не совсмъ одинаковъ съ жалобными стонами плаксивыхъ піитъ прежняго времени. У тхъ и надежды-то были дйствительно не только глупы, но и пошлы, мелки, и сожалнія-то были такого рода, что до нихъ именно никому дла не было’. ‘Нельзя сказать того же о сожалніяхъ, которымъ предается г. Плещеевъ. Его надежды, можетъ быть, также были безразсудны, но, все-таки, он относились не къ роз, дв и лун,— он касались жизни общества и имли право на его вниманіе. Поэтому и грусть поэта о неисполненіи его надеждъ не лишена, но нашему мннію, общаго значенія и даетъ стихотвореніямъ г. Плещеева право на упоминаніе въ будущей исторіи русской литературы, даже совершенно независимо отъ степени таланта, съ которымъ въ нихъ выражаются эта грусть и эти надежды’. Оказавъ о характер грусти и даже какого-то безсилія передъ борьбой у русскихъ поэтовъ вообще, Добролюбовъ отмчаетъ эту черту, особенно ярко выступающую у г. Плещеева, что, по нашему мннію, служить доказательствомъ именно русской жизненности поэзіи послдняго, но, вмст съ тмъ, указываетъ и другую, мажорную, бодрую и сильную ноту даже въ самой ранней дятельности поэта — на смлый призывъ, полный вры въ себя, вры въ людей, вры въ лучшую будущность,— призывъ, такъ горячо выражающійся въ извстной, одной изъ лучшихъ вообще въ русской поэзіи вещей г. Плещеева, въ стихотвореніи Впередъ. ‘Эта чистая увренность, такъ твердо выраженная, этотъ братскій призывъ къ союзу — не во имя разгульныхъ пировъ и удалыхъ подвиговъ, а именно поди, знаменемъ науки, это благородное ршеніе не творить себ кумировъ — общали многое’. Дале Добролюбовъ, дйствительно, какъ бы ставить въ упрекъ поэту, что и посл восьмилтняго перерыва въ его дятель ности (съ 1848 но 1856 г.) опять заслышались въ его поэзіи печальныя ноты скорби и разочарованія, и приводитъ, кром другихъ выписокъ, то же стихотвореніе ‘О, еслибъ знали вы, друзья моей весны’, которое приводитъ и г. Чуйко, но вотъ какую мысль,— мысль, совсмъ игнорируемую новымъ критикомъ, тутъ же и приводитъ Добролюбовъ: ‘Въ этомъ стихотвореніи довольно удачно опредляется, съ какой именно стороны грозитъ мело вку нравственная гибель, при враждебныхъ обстоятельствахъ вншнихъ, среди пошлости всей окружающей жизни. Не столько велика опасность, что задохнешься въ смрад этой одуряющей атмосферы, сколько страшно то, что привыкнешь къ этому смраду и будешь, какъ и другіе, ходить цлый вкъ одуреннымъ’. ‘Хорошо еще, если въ насъ остается хоть воспріимчивость къ вчной жизни, хоть желаніе возрожденія. Эта именно воспріимчивость, это желаніе — замтны повсюду въ стихотвореніяхъ г. Плещеева. А при такомъ расположеніи духа можно еще утшиться въ томъ, о чемъ сожалетъ поэтъ, т.-е. что онъ принужденъ былъ не разъ мириться со зломъ и зарывать въ землю талантъ, которому нельзя было найти употребленія’.
Черезъ три года, въ 1861 г., новое изданіе стихотвореній г. Плещеева, значительно дополненное, въ томъ же Современник вызвало обширную рецензію извстнаго переводчика и поэта оригинальнаго М. Л. М. Вспоминая о несправедливыхъ и пренебрежительныхъ отзывахъ, которые вызвала въ лучшихъ журналахъ первая небольшая книжка стихотвореній поэта, явившаяся какъ разъ въ то время, когда въ критик нашей воздвигалось цлое гоненіе на стихи вообще, критикъ говоритъ: ‘Не понравилось серьезнымъ рецензентамъ, зачмъ г. Плещеевъ говоритъ о любви къ человчеству, о его страданіяхъ и будущихъ идеалахъ, о свтлыхъ надеждахъ. Дико вспомнить теперь объ этомъ. Неужели благородныя чувства, благородныя мысли, которыми вяло отъ каждой страницы небольшой книжки г. Плещеева, было такимъ ежедневнымъ явленіемъ въ тогдашней русской поэзіи, чтобы можно было съ пренебреженіемъ отъ нихъ отвернуться? Все въ его стихотвореніяхъ вполн искренно и сказалось отъ души, и едва ли кто могъ усомниться въ этомъ и тогда. Или не понравилось юношеское увлеченіе поэта, неопредленность это стремленій и надеждъ? Но была ли возможность выражать эти надежды, эти стремленія точне и опредленне, объ этомъ никто не хотлъ вспомнить. И дйствительно ли вс мы такъ высоко и безукоризненно развиты, что намъ не нужно слышать искренняго голоса, заступающагося, хотя бы въ общихъ чертахъ, за лучшую сторону, нашей природы, до сихъ поръ мало торжествовавшую?’ Возражая рецензентамъ на обвиненіе поэта въ томъ, будто онъ не высказываетъ въ своихъ произведеніяхъ ничего новаго, М. Л. М. справедливо замчаетъ: ‘Все ли успло такъ устарть для нашего общества, и не нужно ли, и не будетъ ли еще долго нужно повторять и толковать ему простйшія и неоспоримйшія истины и доказывать, что блое бло, а не черно, а черное черно, а не бло? Есть много самыхъ обыкновенныхъ понятій, врожденныхъ человку чувствъ, о которыхъ, тмъ не мене, надо безпрестанно напоминать’, чтобы они не забывались. Это и везд, не говоря уже о нашемъ не сформировавшемся обществ. Поэты съ такимъ благороднымъ и чистымъ направленіемъ, какъ направленіе г. Плещеева, всегда будутъ полезны для общественнаго воспитанія и найдутъ путь къ молодымъ сердцамъ. Трудно употребить лучше его въ дло т поэтическія способности, которыми онъ обладаетъ’. И, какъ бы въ доказательство своихъ словъ, рецензентъ приводитъ прекраснйшій гимнъ ‘Впередъ безъ страха и сомнѣ,нья’, который, по словамъ его, ‘всегда останется прекрасной памятью скромной, но благородной литературной дятельности г. Плещеева’. На этотъ старый мотивъ плещеевской поэзіи, т.-е. благодаря вр въ жизнь и лучшее будущее, сохраненіе въ себ силы остаться посреди всхъ искушеній и скорбей чистымъ и честнымъ,— мотивъ, котораго не нашелъ Добролюбовъ въ маленькой книжк стихотвореній и совершенно игнорировалъ г. Чуйко, особенно указываетъ М. Л. М., приводящій въ доказательство своей мысли прекрасное стихотвореніе Сонъ, заключающееся слдущими стихами пророка:
Мой падшій духъ возсталъ, и утсненнымъ вновь
Я возвщать пошелъ свободу и любовь.
‘Мотивъ этой пьесы,— говоритъ М. Л. М.,— точно также, какъ и мотивъ стихотворенія Впередъ, проходитъ боле или мене внятно по всмъ собственно оригинальнымъ стихотвореніямъ г. Плещеева, который, чувствуя прочность зла и свое безсиліе бороться съ нимъ, молитъ Бога объ одномъ, чтобы жаръ его сердца ‘не засыпало пепломъ мертвящее сомнніе‘. Глубокая искренность этихъ теплыхъ словъ, любовь къ истин и къ благу ближнихъ, вызывавшія эти элегическіе стихи, не можетъ быть подвергнута ни малйшему сомннію’. При всей благородной скорби, которая слышится въ большей части произведеній г. Плещеева, для поэта осталась еще и надежда на что-то лучшее, которая поддерживаетъ и ободряетъ его. За г.. Плещеевымъ осталась одна сила, сила призыва къ честному служенію об ществу и ближнимъ. Смыслъ лучшей стороны его дятельности ясне всего выражается стихотвореніемъ, напечатаннымъ на 148 стр. изд. 1861 г., отъ большей части его оригинальныхъ пьесъ ветъ на читателя тмъ добрымъ чувствомъ, тмъ здравымъ пониманіемъ обязанности и цди жизни, которыя высказаны въ этихъ стихахъ:
Передъ тобой лежатъ широкій, новый путь.
Прими же мой привтъ, не громкій, но сердечный,
Да будетъ, какъ была, твоя согрта грудь
Любовью къ ближнему, любовью къ правд вчной.
Да не утратишь ты въ борьб со зломъ упорной
Всего, чмъ нын такъ душа твоя полна,
И вры и любви свтильникъ животворный
Да не зальетъ въ теб житейская волна.
Подъявъ чело, или безтрепетной стопою,
Иди, храня въ душ свой чистый идеалъ,
На слезы страждущихъ отвтствуя слезою
И ободряя тхъ, въ борьб кто духомъ палъ.
И если въ старости, въ раздумья часъ печальный
Ты скажешь: въ мір я оставилъ добрый слдъ,
И встртить я могу спокойно мигъ прощальный…
Ты будешь счастливъ, другъ: иного счастья нтъ!
Вотъ въ какихъ теплыхъ выраженіяхъ и съ какимъ уваженіемъ отозвались Добролюбовъ и М. Л. М. объ одномъ изъ старйшихъ, остающихся въ живыхъ поэтовъ, о которомъ такъ легкомысленно и безапелляціонно разсуждаетъ новый критикъ, г. Чуйко, усмотрвшій въ поэт одно нытье и чуть не бездарность, между тмъ какъ черезъ мсяцъ посл статейки о г. Плещеев тотъ же критикъ въ 260 No Новостей выставилъ образцомъ для новыхъ поэтовъ безсодержательнаго и водянистаго стихотворца С. А. Андреевскаго. Мы бы не стали, конечно, и останавливаться на какой-нибудь боле, чмъ поверхностной, газетной фельетонной болтовн, если бы именно эта болтовня, сама не вдающая, что творитъ, не захватила въ свои руки всю критику, и если бы эта болтовня, читаемая, за неимніемъ лучшаго, десятками тысячъ читателей, не коснулась имени поэта такого почтеннаго, но стихотворенія котораго въ старыхъ изданіяхъ давно вышли изъ продажи и, слдовательно, мало извстны публик, не могущей проврить новаго критика, а стихотворенія посл послдняго изданія 1863 г. (Новыя стихотворенія. Москва, 1863 г.) разбросаны по журналамъ. Поэтому и остановились мы на литературной хроник г. Чуйко и, приведя отзывы старыхъ критиковъ, позволимъ себ сказать нсколько словъ и о всей дятельности поэта, продолжающейся и до сихъ поръ.
Г. Плещеевъ, пишущій боле тридцати лтъ, занимаетъ въ нашей литератур посл А. П. Майкова и Я. П. Полонскаго, уже давно почти, мсто весьма почтенное и совершенно особенное. Если достоинство лирика опредляется цлостностью міровоззрнія, ясностью требованій отъ жизни и здравымъ взглядомъ на свое поэтическое призваніе, то г. Плещеевь именно такой лирикъ, вполн опредленный и законченный. Не говоря уже о масс превосходнйшихъ переводовъ, о которыхъ совсмъ умалчиваетъ г. Чуйко, онъ отъ ранней своей юности до старости, несмотря на вс пережитыя тяжкія испытанія, не утратилъ, по выраженію Лермонтова, въ пустын жара свой прекрасной души, отзывчивой на все высокое и благородное и глубоко скорбящей надъ всмъ, въ чемъ нтъ сердечнаго, задушевнаго, человческаго. ‘Будь безтрепетнымъ пвцомъ,— обращается онъ къ поэту еще въ 1863 г.,— бойцомъ за права человка — не дай заснуть въ порокахъ вка твоей душ постыднымъ сномъ’. Изъ двухъ дорогъ, открывающихся передъ человкомъ,— одной — широкой, привольной, усянной всми благами жизни, и другой — кремнистой, пустынной и безотрадной, по которой не придти къ наслажденію въ золоченыя хоромы, авторъ избираетъ послднюю. Но этой дорог пускаются люди
Проложить въ пустын слдъ.
Хоть угрюма та дорога
И не къ радостямъ ведетъ.
По по ней за нами много
Новыхъ путниковъ пойдетъ,
Съ упованьемъ, что желанный
Часъ придетъ когда-нибудь,
Что на край обтованный
Будетъ имъ дано взглянуть.
И съ душою умиленной,
Въ этотъ часъ съ крутыхъ высотъ
Солнца правды — надъ вселенной
Встртятъ путники восходъ.
(Дв дороги. ‘Новыя стихотв.’, стр. 25).
Съ одной стороны, г. Плещеевъ поэтъ надежды и вры въ торжество свта и правды, которое непремнно должно наступить рано или поздно вмст съ торжествомъ просвщенія, науки и свободы мысли, и этотъ мотивъ, начиная отъ юношескаго стихотворенія до самаго послдняго времени, проходитъ во множеств стихотвореній, и въ этой бодрой вр въ добро поэтъ сходится съ Тургеневымъ, точно такъ же до конца жизни оставшимся благороднйшимъ идеалистомъ, съ другой стороны, онъ поэтъ общественной совсти, скорби и стыда за такъ часто утрачиваемое человческое достоинство. Въ однихъ стихотвореніяхъ зовя на борьбу со зломъ и поднимая ослабвающаго брата идти впередъ до послднихъ силъ, въ другихъ — глубоко скорбитъ надъ холодностью, пустотой и пошлостью, какъ тиной затягивающими человка въ омутъ. Этихъ печальныхъ мотивовъ, правда, у поэта больше, но разв задушевное, трогательное, выраженное гармоническими музыкальными стихами оплакиваніе разбитыхъ надеждъ, утрату лучшихъ чувствъ человка, не лучше, не здорове пошлаго самодовольства, примиренія со зломъ и холодной разсудочности этихъ мудрецовъ, что знаютъ жизнь такъ хорошо по книгамъ? ‘То, что другихъ болзненно тревожитъ, презрнье въ нихъ рождаетъ или смхъ, сомннья червь! сердецъ у нихъ не гложетъ, непогршимъ мужей ученыхъ цехъ!’ (Нов. стих., стр. 23). Вотъ эти-то два мотива, въ сущности, исчерпывающіе всю оригинальную поэзію г. Плещеева, такъ не нравятся своимъ однообразіемъ г. Чуйко. Мы, напротивъ, считаемъ особенно цнными въ наше время эти мотивы, призывъ къ дятельности на пользу людямъ и скорбь надъ несовершенствомъ, слабостью и дряблостью современнаго человка, такъ чудно развитые въ прекрасномъ легкомъ стих, столь рдкомъ у новйшихъ поэтовъ,— длаютъ г. Плещеева особенно любезнымъ поэтомъ лучшей нашей молодежи. Воспитательное значеніе его въ смысл именно возбужденія въ юношахъ бодрости духа, теплой любви къ человчеству и человку, падшему и заблудившемуся, возбужденія ужаса передъ, опошленіемъ и скорби о невыдержавшихъ борьбы и склонившихъ голову, передъ бдой,— такое значеніе г. Плещеева несомннно. Этого-то значенія и не замтилъ близорукій критикъ, увидвшій въ истинныхъ порывахъ глубокаго чувства и святыхъ слезахъ одно нытье. Наконецъ, не забудемъ еще и такого факта, въ высшей степени знаменательнаго. Въ то время, какъ почти вс наши поэты совсмъ равнодушны къ юношеству и никогда не спускаются до него съ высоты своего величія, г. Плещеевъ въ послдніе годы написалъ много прекрасныхъ вещей для дтскихъ журналовъ. Эти вещи онъ, издалъ вмст съ нсколькими лучшими изъ своихъ прежнихъ произведеній, наиболе доступными пониманію юношества, въ отдльномъ сборник Подснжникъ, по свжести и оригинальности мотивовъ и задушевности заслуживающемъ полнаго вниманія критики. Такое же высокое педагогическое значеніе иметъ, если не для учащихся, то для учащихъ, и слдующее, затерявшееся въ журналахъ, недавно написанное стихотвореніе, которое мы позволимъ себ привести:
Блаженны вы, кому дано
Посять въ юныя сердца
Любви и истины зерно.
Свершайте-жь честно, до конца
Сей подвигъ трудный и благой.
И нтъ награды выше той,
Что васъ за этотъ подвигъ ждетъ:
Роскошный цвтъ, обильный плодъ
При жизни вашей принесетъ
Добро, посянное вами.
Когда-жь пробьетъ прощальный часъ,
Съ благоговньемъ и слезами
Опуститъ въ землю юность васъ.
Но горе вамъ, коль захотите
Умы вы ложью омрачать:
Позора вы не избжите.
Пятна вамъ съ совсти не снять!
Кто жаждетъ знанья, жаждетъ свта,
Тмъ не ужиться долго съ тьмой,
Придетъ пора,— спадетъ долой
Съ ихъ глазъ повязка, что надта
Была предательской рукой.
Порока бездну, бездну зла,
Въ которой ваша ложь вела,
Увидвъ, юность содрогнется,
Полна и скорби, и стыда,
Отъ лжеучителей тогда
Она съ проклятьемъ отшатнется
И имена ихъ презирать
Своихъ дтей научитъ мать!
Этимъ стихотвореніемъ мы и заканчиваемъ нашу замтку. Ею мы только хотли указать на недобросовстность и легкомысліе, съ которыми критикъ, ничтоже сумняшеся, отнесся къ одному изъ замчательнйшихъ въ наше время по благородству и задушевности своего направленія поэту оригинальному и переводчику, удивительно передающему подлинники многихъ изъ современныхъ поэтовъ иностранныхъ. Мы и не стали бы, повторяемъ, останавливаться на литературной хроник развязнаго критика, но, къ сожалнію, голосъ г. Чуйко не единственный по части похода противъ идеализма, сердечности и призывовъ къ оглядк на настоящее. Очень много развелось у насъ теперь людей, которымъ мозолитъ глаза истинная скорбь и недовольство настоящимъ. Для нихъ все это — скорбь и раздумье надъ жизнью — кажется только нытьемъ, и ничмъ больше. Ach wie ist romantisch und schn die Natur!— восклицаютъ они, какъ нмецъ въ одной веселой псенк, наивно убжденные, какъ Розенкранцъ въ Гамлет, въ томъ, что все такъ хорошо устроено въ этомъ прекраснйшемъ изъ міровъ. Къ числу этихъ людей, повидимому, принадлежитъ и ничего не понимавшій въ поэзіи г. Плещеева критикъ. Нельзя не пожелать, чтобы почтенный поэтъ поскоре выпустилъ въ свтъ полное собраніе всхъ своихъ стихотвореній, оригинальныхъ и переводныхъ. Тогда, по крайней мр, нельзя будетъ развязно печатать свои заключенія о немъ по первой небольшой книжк стихотвореній, изданной двадцать пять лтъ назадъ.