М. Горев
М. Горев
По поводу одной делегации
По поводу одной делегации
Мих. Горев.
По поводу одной делегации, Горев Михаил Владимирович, Год: 1919
Время на прочтение: 11 минут(ы)
В No 210 ‘Петроградской Правды’, от 18 сентября, помещено письмо митрополита Вениамина и обращение к тов. Зиновьеву делегации петроградского духовенства и мирян по поводу каких-то слухов о предполагающихся якобы общих репрессиях против петроградского духовенства.
В своем заявлении делегация, между прочим, заявила, что духовенство петроградской епархии осуждает поддержку белых отдельными представителями духовенства и что будто бы митрополит решил даже лишать сана таких представителей церкви.
Если судить о настроении петроградских клерикальных кругов только на основании данного обращения, пожалуй, можно сказать, что на церковном фронте Советской властью одержана крупная победа и что контрреволюции, прикрывающейся флагом религии, как таковой, по крайней мере, в Петрограде уже не существует. До того огромна дистанция между двумя моментами жизни петроградской церкви.
15-го февраля 1918 г., когда по поручению митроп. Вениамина, от имени братства православных приходов в Петрограде было издано воззвание с призывом к солдатам и казакам ‘постоять за веру православную, как стояли в старину, не дать ее на поругание чуждым ей людям’ {См. об этом подробнее мою статью: ‘Святейшая контрреволюция’, в No 73, от 4 апреля 1919 г. ‘Известий В. Ц. И. К.’ и ‘Практика антирелигиозной борьбы’ в No 1 журнала ‘Революция и Церковь’.} — это одна дата, и теперь мы имеем вторую, и именно 18 сентября 1919 г., когда тот же самый митр. Вениамин, очарованный ‘доброжелательной политикой петроградского правительства’, не только дает все заверения относительно своей лояльности по отношению к Советской власти, но и грозит, если не огнем геенны, то во всяком случае лишением ‘ангельского чина’ всем тем отдельным служителям своей церкви, которые осмелились бы выступить иа стороне Юденича, Родзянко, бело-эстонцев, бело-финнов и прочих ‘освободителей’ России.
В данном случае мы имеем все же значительной ценности документ, и надо разобраться, какие мотивы заставили служителей культа отдать его на суд трудящихся масс. Мы должны вполне отчетливо выяснить себе вопрос, знаменует ли этот документ искренний и решительный поворот всей вообще церковной политики, как известно, еще в недавнем прошлом создававшей восстания на религиозной почве, призывавшей темные и невежественные массы путем набатных звонов, рассылки по деревням особых гонцов и т. д. к всемерному сопротивлению декрету об отделении церкви от государства, или же, наоборот, это только политический маневр, который продиктовало петроградскому духовенству предвидение им решительного часа классовой борьбы, когда так важно для них, ценою хотя бы приспособляемости, сохранить в своих рядах живую и враждебную борющемуся классу политическую силу.
У тех, кто следил по газетам за выступлениями клерикальных кругов на религиозно-политической почве, двух мнений по данному вопросу быть не может. Городской пролетариат, в грохоте машин уже изживший в полной мере ‘божественные иллюзии’, прекрасно осведомлен о том, что их бывшие эксплуататоры, в какие бы мантии не завертывались и каким бы флагом не прикрывались, всегда имеют определенную цель: схватить, когда это будет возможно и удобно, за горло рабочего, красноармейца и крестьянина. И если даже деревенский пролетариат знает теперь ценность плача церковников об угнетенной будто бы вере, об оскорбленных якобы святынях, потому что каждому в настоящее время ясно, что в глубине этого плача в сущности лежит желание служителей культа вернуть свою прежнюю власть, имущества и капиталы и, наконец, свое прежнее усыпляющее влияние на наиболее отсталую в умственном отношении среду, то тот же пролетариат, уже в достаточной мере искушенный горьким опытом на фронте, где духовенство за малым исключением всегда оказывалось ва стороне белогвардейцев, прекрасно знает, как опасен ‘священный дым’, который после анафем и проклятий, вдруг вырвался из кадильниц церковников в сторону советского строя вообще и ‘доброжелательного петроградского правительства’ в частности.
В самом деле, если митрополит Вениамин и обещает в будущем свое ‘небесное’ наказание тем из священников, которые бы выступили на поддержку белых, он все же не смог бы привести ни одного конкретного случая уже состоявшегося ‘лишения сана’ в прошлом именно за это деяние. А если бы митрополит хотел быть в данном отношении искренним, он, конечно, вспомнил бы, что случаи поддержки белых служителями алтаря насчитываются десятками и именно в пределах петроградской губернии, значительная часть которой в свое время была уже занята белыми ‘оккупантами’. Напомню митрополиту один лишь характерный факт. В районе станций Сорокино и Новоселье, вблизи Луги, во время занятия их Волоховичем, местные служители культа совершали благодарственные молебны, устраивали крестные ходы и, по указанию этих представителей духовенства, белые пороли нагайками учительниц за непреподавание так называемого закона божия, а также арестовывали жен и родных коммунистов. Факт явно возмутительный (какая трогательная по своей близости к карательным экспедициям царского режима картина — нагайка в качестве орудия для внедрения в умы населения христианской морали!), — но, однако, каких-либо реальных мер против тех служителей культа, которые при первой же возможности предали и продали своих ‘пасомых’ — беднейших крестьян, митрополитом принято не было.
Далее, ни делегация, ни митрополит не установили своего отношения к тем событиям в области церковной жизни, которые происходили и происходят, правда, не в петроградской губернии, а за ее пределами, за пределами даже вообще советской России, в стане Деникина и Колчака.
И митрополит, и делегация оказались до поразительности забывчивыми. Они не вспомнили, что во вражеском стане духовные отцы не только проклинают Красную Армию и Советскую Власть, но и активно выступают против нее в рядах так называемых ‘иисусовых полков’, не подвергаясь за это никаким репрессиям ни со стороны смиренного Тихона, ни тем более со стороны местных ‘владык’, действующих, конечно, не без ведома и с молчаливого одобрения возглавляемого патриархом церковно-административного центра в Москве.
Если в прошлом мы имели всевозможные сговоры церкви на политической почве, то с кадетской организацией, с лидерами которой у церковников еще так недавно была тесная дружба, то с Леопольдом Баварским, которому в Минске епископ Георгий преподнес икону, приветствуя вступление этого представителя прусского империализма в землю Белоруссии, то с гетманом Скоропадским, пред которым расстилались два затерявшиеся сейчас где-то на юге ‘князя церкви’: знаменитый Антоний Харьковский и не менее знаменитый Евлогий Волынский, то, наконец, с миллионером Погаревым, которому официальный представитель церкви, протоиерей Восторгов, не без участия патриарха Тихона, продавал за 1.600.000 рублей принадлежавший миссионерскому обществу бывш. дом. Товаровой по Неглинному проезду в Москве {Протоиереем Восторговым, как установило то официальное расследование этого дела, было написано своей рукой от имени петроградского купца Погарева обращение к ‘его святейшеству, святейшему Тихону, патриарху московскому и всея России’, подписанное Погаревым. В этом обращении Погарев, называя себя ‘благоговейно верующим и преданным сыном православной церкви’, указывает, что ему известно о затруднительном финансовом положении высшего управления церкви и предлагает в распоряжение ‘его святейшества’ наличную сумму в 1.600.000 р. заимообразно. Эта ‘взаимообразность’ прикрывает собою сделку с домом. ‘Уплату по займу, пишет от имени Погарева Восторгов, — мог бы и желал бы видеть в будущем при первой возможности, когда позволят обстоятельства, в виде продажи одного из принадлежащих православному миссионерскому обществу домов, как например, бывш. дома Товаровой по Неглинному проезду’.}, так как в тот момент нашей отечественной контрреволюции, ведущейся, между прочим, и под флагом религии, до зарезу были нужны деньги иа организацию восстаний и пропаганды против власти трудящихся, — если так было в прошлом, то в настоящем разве факты измены и предательства со стороны духовных отцов менее ярки, менее сочны и менее красочны и разве изменилась хотя бы на одну йоту общая линия церковной политики?! Конечно, нет…
В одном из сибирских городов окружной съезд духовенства, на который, как сообщают белогвардейские газеты, съехалось целых 19 архиереев, 50 архимандритов и бесчисленное множество более мелких служителей культа, за обещанное Колчаком духовенству пособие из средств ‘государственного казначейства’ признал белого генерала ‘верховным правителем’, более того, съезд постановил поминать имя Колчака за всеми церковными службами, предав вместе с тем анафеме (в который раз?) Ленина, Троцкого, Зиновьева, Луначарского и прочих ‘хулителей церкви’. Это один факт, вскрывающий современную политику клерикальных кругов. Однако факт этот не одинок. За ним следует блестящий каскад не менее ярких и красочных фактов.
В Перми, например, состоявшееся в свое время епархиальное собрание, жертвуя все свои капиталы на нужды ‘дорогой спасительницы народной армии’ в адресе ген. Пепеляеву пишет, что оно ‘ждет его распоряжений’, в Харькове, после занятия его белыми, на Николаевской площади служители культа, по собственной инициативе, устраивают торжественное молебствие о даровании той же ‘дорогой спасительнице’ белогвардейской армии дальнейших успехов, а затем у дома, в котором помещалась Чрезвычайная Комиссия, устраивают демонстративную панихиду по жертвам красного террора.
В Омске, епископ Сильвестр, после открытия сената, где Колчак театрально клянется в верности родине и законам, преподносит ‘белому генералу’ икону Христа, а затем, по сообщению ‘Агентства Унион’, совместно с другими пребывающими ‘на покое’ в колчаковском стане епископами обращается к римскому папе, к архиепископам парижскому, лондонскому и ньюйоркскому с посланием, в котором жалуется на ‘гонения на церковь’ со стороны большевиков, ‘неслыханные со времени первых веков христианства’ и в котором в качестве правдивой (!) иллюстрации деятельности большевиков ссылается на существующий якобы в Советской России декрет о социализации женщин и на другой не менее мифический декрет, якобы облагающий особым налогом тех граждан Республики, которые имеют у себя на дому иконы и не менее как по 25 р. в год за каждый квадратный вершок иконописного письма {Ответом на это послание Сильвестра явилась знаменитая нота римского папы, адресованная на имя Советского Правительства. В свое время ответ на эту ноту дало наше правительство, в этом ответе обстоятельно выяснено как положение служителей культов в Советской России вообще, так равно и их домогательства восстановления их прежней власти, а также и возвращения им богатств и капиталов, утерянных церковниками с момента октябрьской пролетарской революции.}.
И если в колчаковском стане те же представители церкви составляют особые катехизисы ‘православного воина’ — белогвардейца, где ссылками на священное писание доказывают необходимость полного послушания Колчаку, ‘повиноваться коему сам Бог повелевает’, если далее те же духовные отцы в рядах колчаковской армии распространяют такие, например, нелепые воззвания, в которых, — и опять таки ссылками на ‘писание’ — доказывают, что большевики — это антихристы и что советы депутатов это как раз те самые, о которых еще Давид когда-то пророчествовал: ‘блажен муж, иже не иде на совет нечестивых’, то все это однако сравнительно ничтожные узоры, которые ткут церковники иа общей канве человеконенавистничества, рабской морали, погромных настроений, измены и предательства дела трудящихся.
Гораздо значительнее следующий факт, имевший место в ‘освобожденном’ Киеве и прекрасно выявивший истинное лицо служителей культа. Состоявшийся здесь окружной съезд духовенства с епископом Василием во главе единогласно отклонил предложение, в силу которого духовенство путем особого воззвания к населению должно было заклеймить еврейские погромы.
Линия поведения служителей культа определяется, таким образом, достаточно рельефно и ярко.
И что же, разве не был осведомлен во всем этом митрополит Вениамин в тот час, когда он своими ‘архипастырскими благословениями’ напутствовал отправляемую им делегацию в Смольный?! Разве те факты, которые я сообщаю в этой статье, являются для него откровением?! И разве ни он сам, ни члены делегации, ни любой служитель культа до причетника включительно не сознавали, что никто из них не может освободить себя от моральной ответственности за все эти действия, пока он остается активным членом церкви и пока мы можем говорить об единстве этой церкви, руководимой московским церковно-административным центром, ибо и митрополит Вениамин, собирающийся лишать ‘сана’ церковников за поддержку белых, и митрополит Платон, в своем послании зовущий дорогих союзников задушить железной рукой борющийся за свое освобождение пролетариат {В своим обращении к союзникам митр. Платон заявляет, что ‘он стал пред ними на колени и со слезами своей измученной души обращается к ним: помогите измученному русскому народу, спасите погибающую, юную, не жившую еще настоящей культурной жизнью Россию. Ваша помощь, самая сильная и деятельная помощь, необходима страдающему русскому народу немедленно. Есть еще силы в России и имеются в организме ее такие здоровые и крепкие ячейки, как наша, например, добровольческая армия, которая поистине героическая армия. Возьмите эту армию, как исходную, опорную точку для своих операций, поддержите ее, дайте ей все, в чем она нуждается, она изнемогает — подкрепите ее’. (‘Изв. В. Ц. И. К.’, No 63, от 23 марта 1919 г.)
Другой официальный представитель православия, епископ уфимский Андрей в своем послании к ‘чадам православной церкви’, в январе 1919 г. писал: ‘Возлюбленные во Христе братия, вам всем известно, какие великие скорби переживает наш русский парод. Великое и славное царство русское рассыпалось. Почти всю центральную Россию заняли немцы (!) и созданная ими (!!!) красная безбожная армия, но вот пришло наше спасение от рук братьев наших чехо-словаков. И Казань, и Симбирск однако скоро снова отняли немецкие (!) войска’. (‘Изв. В. Ц. И. К.’, No 25, от 4 февр. 1919 г.)
Подпевают епископам и более или менее заурядные агенты православия. Так в газете ‘Сибирские стрелки’, издававшейся при белых в Перми, помещены следующие откровенные признания одного из служителей культа:
‘Скоро, пишет он, исполнится два года, как Россия, направляемая чьей-то рукой, невидимо для многих продолжает нестись в бездну. Из трех точек опоры: православие, самодержавие и народность, крепких устоев, на которых возросло могущественное государство, в конце февраля 1917 г. выбит средний устой. Пошатнулась Россия, накренилась и стала катиться по наклонной плоскости’.
И далее:
‘С момента отречения государя императора православная Россия стала управляться людьми неправославными. Последнее время отрадно отметить, что наше сибирское правительство стремится на верный путь встать. Только на твердом каменном основании, а не на песке можно воздвигнуть прочное здание. Да будет этим основанием православие, на котором и возродится снова могучая, великая Россия. За веру православную русский народ сумеет постоять, класть же живот свой за неосуществимое равноправие или хотя бы за Учредительное Собрание и т.п. бессмысленные лозунги, не много найдется охотников’.}, одинаково молятся одному и тому же христианскому богу, по обряду одной и той же церкви, признают одну и ту же иерархию, поминают за богослужениями одного и того же ‘русского папу’ — святейшего Тихона, ‘духовный авторитет коего’ признает не только митрополит Вениамин, но, как гласит резолюция первого общего собрания Русского национального комитета в Лондоне, этот же духовный авторитет Тихона и во враждебных Советской Республике станах ‘необходимо соблюдать независимым и непоколебимым’.
Картина получается удивительно любопытная и бьющая в глаза. Превратившаяся в политическое объединение, как то установил я путем неопровержимых данных, церковь, и церковно-административный центр, с патриархом Тихоном во главе, одни директивы дающий направо и другие налево. Здесь, в Петрограде, обещания лишения сана священников, решавшихся выступить на стороне белогвардейцев, там, за рубежом Советской России, недвусмысленные призывы, обращенные то к Колчаку, то к Деникину, то к ‘дорогим союзникам’ с мольбою о том, чтобы они, вместе взятые, как можно скорее утопили бы в реках крови все завоевания рабочего класса в молодой Советской Республике. И тут и там действуют от лица той же самой православной церкви, свои призывы скрепляют тем же самым ‘независимым и непоколебимым’ авторитетом патриарха Тихона, а патриарх Тихон упорно молчит, ни одним словом не желая выдать тайну своей ‘святейшей мудрости’, на стороне каких же именно епископов и служителей церкви его ‘благословения’ {Статья эта была уже набрана для журнала ‘Революция и Церковь’, как появилось составленное, правда, в неопределенных речениях послание патриарха. Это послание будет нами освещено в следующем No журнала.}.
Что же, или разделилась сама в себе православная церковь, но тогда, выражаясь евангельским слогом, как однако устоит ее царство? Или же церковь проводит в общем определенную, строго продуманную политику: в союзе с промышленной буржуазией за горло брать пролетариат лишь там, где это можно и удобно, а в иных местах, в моменты ‘неслыханных гонений на церковь’, лавировать, выжидать, отступать, по нужде делать архиерейские книксены, например, в сторону петроградского правительства, но в то же время ‘многочастно и многообразно’ озираться в сторону дорогой освободительницы белогвардейской армии, безразлично чьей ‘Маннергейма, Юденича, Деникина: не бьет ли ее час?’
Пора отрешиться от мягкотелых рассуждений о церковниках, нельзя не учитывать реакционной роли, которую играет во всяких революциях любая церковь, пора предостеречь наших отъявленных оптимистов от иллюзорных надежд иа якобы назревающую в недрах церкви реформацию, которая во всяком случае была бы для революции более опасна, чем прогнившее насквозь православие и которую, если будут делать у нас в России, то, уж поверьте, непременно или с благословения ‘преосвященнейшего Вениамина’ или с молчаливого разрешения ‘святейшего Тихона’.
Нельзя видеть в ‘либеральствующих’ духовных отцах, на какой бы ступени лестницы церковной иерархии они не стояли, хотя бы плохих друзей нарождающегося нового коммунистического общества до тех пор, пока эти ‘друзья’ сохраняют хотя какую-либо связь с той политической организацией, которая именуется церковью и которая только и ждет того момента, когда вернется старый строй и вместе с ним имущество и капиталы, привилегии и прежняя власть служителей культа.
В решительный час классовой борьбы вопрос о роли церкви и церковников необходимо поставить во всей его серьезности.
Ведь, в самом деле, ни один служитель культа не может быть в действительности вполне лояльным по отношению к Советской власти, как по своему классовому признаку, так равно и по своей принадлежности к той церкви, которая в прошлом являлась ожесточенным врагом не только всякого революционного движения, но даже мирного прогресса, и линия поведения которой в наши дни определилась достаточно выпукло и четко.
На все заявления, вроде сделанного делегацией митрополита Вениамина, приходится смотреть лишь иронически, так как на самом деле ни исключить кого либо из состава церкви, ни тем более лишить сана какого-либо служителя алтаря за поддержку белых, ‘князья церкви’, конечно, не решатся, и можно без риска держать какое угодно пари, что ни один служитель культа никогда не примет от их руки какой-либо кары за свою контрреволюционную деятельность. Бороться с контрреволюцией суждено не тем, кто еще в недавнем прошлом состоял за приличное вознаграждение на службе в качестве профессиональных затемнителей народного сознания у господствующего класса и кто эту же самую службу, конечно, также не бескорыстно исполняет, как показывают то факты, и сейчас, в стане Деникина, Колчака, Юденича и пр.
Но если бы предположить даже невозможное, будто митрополит Вениамин начал искренно сочувствовать Советской власти настолько, что также искренно готов лишать сана священников, поддерживающих белых, тогда сами собою возникали бы следующие вопросы, необходимо вытекающие из заявления, сделанного делегацией митрополита в Смольном: 1) как, когда и каким путем митрополит Вениамин отмежевался от целого ряда тех епископов, которые активно выступают во враждебном лагере против Советской власти вообще и красной армии в частности?! 2) как, когда и каким путем порвал митр. Вениамин всякую связь с ‘главою русской церкви’ — патриархом Тихоном, поскольку последний молчаливо солидаризируется с деятельностью подобного рода епископов и ‘не извергает их из сана’ за определенно контрреволюционную деятельность? и 3) когда митр. Вениамин собирается вообще покинуть лоно той церкви, которая превратилась в политическую организацию, бывшую в руках капиталистов орудием эксплуатации народного невежества и сейчас исполняющую ту же самую роль, в целях удушения пролетариата, в стане Деникина, Колчака и пр. ‘освободителей’ России?!
Ясно, что обольщать себя надеждою на получение каких-либо удовлетворительных ответов от церковников на все перечисленные вопросы, мы отнюдь не можем, таковых ответов, по всей вероятности, вообще не будет нам дано, ибо что, в самом деле, можно сказать, гадая и на Антона и на Онуфрия, по одну сторону баррикады активно поддерживая белых, а по другую что-то обещая красным?!
Истинные симпатии церкви и церковников, которым в ожидании Юденича и Деникина, во что бы то ни стало нужна ‘передышка’, приходится измерять не теми словами, которые они вынуждены говорить здесь у нас, в Советской России, а теми ‘подвигами’ духовных отцов, которые они творили и творят за рубежом Советской Республики и на самом фронте.
И если это так, тогда с полной очевидностью необходимо установить: путешествие митрополичьей делегации в Смольный явилось результатом не какого либо искреннего и в данных условиях невозможного для церковников прозрения.
Подсказали же это путешествие, во-первых, страх пред возможностью разоблачения многовекового обмана церковников, и в частности с мощами Александра Невского, а во-вторых, страх и перед П. Ч. К., постольку приближался для Петрограда решительный час классовой борьбы и поскольку в петроградском стане церковников в отношении ‘святейшей контрреволюции’ в прошлом не все обстояло благополучно.
Оригинал здесь