По поводу назначеня въ Вильну генерала Потапова.
По поводу назначеня въ Вильну генерала Потапова.
Москва, 7-го апрля 1868 г.
По поводу назначения в Вильну генерала Потапова, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Сочиненя И. С. Аксакова. Томъ третй.
Польскй вопросъ и Западно-Русское дло. Еврейскй Вопросъ. 1860—1886
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’
Москва. Типографя М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскй переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Сверозападный край Росси снова затянулся какимъ-то туманомъ. ‘Ничего въ волнахъ не видно’, можемъ сказать и мы, усиленно всматриваясь отсюда въ эту срую мглу, подъ которой что-то сильно снуетъ и копошится,— но что именно, зачмъ и почему, разобрать трудно. Назначене главнымъ начальникомъ края генералъ-адъютанта Потапова подало поводъ къ довольно оживленной перепалк нкоторыхъ петербургскихъ газетъ, изъ которыхъ одн разразились хоромъ восхваленй и надеждъ (на что именно — также понять не легко), другя въ этихъ же восхваленяхъ и надеждахъ видли опасные признаки, и на ликоване ‘Всти’, ‘Новаго Времени’ и ‘Петербургскихъ Вдомостей’ отвчали унылыми корреспонденцями съ мста, исполненными намековъ, а также и положительныхъ извстй объ отъзд изъ края многихъ полезныхъ и почтенныхъ работниковъ.
Со смною генерала Кауфмана графомъ Барановымъ, прежнй рзкй, ярко опредленный характеръ дйствй мстнаго правительства смнился нкоторою безцвтностью и неопредленностью. Мы не входимъ покуда во внутреннюю оцнку системы генерала Кауфмана и графа Баранова,— мы только заявляемъ фактъ. О генерал Потапов мы не имемъ покуда права пускаться ни въ какя предсказаня — ни мрачныя, ни свтлыя. Хотя и очень жаль, конечно, что на самой зар его дней ‘въ звани главнаго начальника края — его постигли похвалы ‘Всти’, принадлежащя къ разряду тхъ, отъ которыхъ никому ‘не поздоровится’,— однако нтъ еще основательнаго повода думать, что эти похвалы имъ заслужены. Можно, впрочемъ, по нкоторымъ даннымъ, предполагать, что генералъ Потаповъ, какъ и графъ Барановъ, преисполненъ прекраснодушныхъ намренй — явиться врачевателемъ ранъ, нанесенныхъ краю послднимъ мятежомъ, миротворцемъ взаимно-враждующихъ мстныхъ историческихъ стихй, укротителемъ неблагоприличныхъ, завщанныхъ исторей, страстей, благоустроителемъ мстнаго землевладльческаго, иначе дворянскаго, элемента, и свободнымъ не только отъ фанатизма, но даже, какъ выражаются кое-гд въ Петербург, отъ всякихъ съ ‘требованями цивилизаци и благовоспитанности несогласныхъ’ увлеченй въ пользу православя, мужиковъ-Блоруссовъ и ‘узкаго патротизма’. Что и говорить! все это и похвально, и благоразумно, и мудро. Чего же лучше быть безпристрастнымъ миротворцемъ и благоустроителемъ?… Мы однако не можемъ не выразить нкотораго сомння по поводу всей этой привлекательной административной мудрости, до того очевидной, что она даже кажется нсколько дешевою. За такою мудростью ходить недалеко. Такою мудростью любятъ, даже и очень, щеголять въ нкоторыхъ петербургскихъ сферахъ, она даже особенно удобно гнздится въ сердцахъ европейски-благовоспитанныхъ Русскихъ, неболющихъ никакими безпокойными недугами — любви къ народности, къ ‘святой Руси’, негодованя на ея отступниковъ, горячей вры въ русскую будущность, превыспреннихъ мечтанй объ ея призвани, мучительныхъ сомннй въ ея состоятельности, страстныхъ сочувствй къ ея духовнымъ стихямъ, страстныхъ влеченй послужить ея чести и слав… Не мудрено быть безпристрастнымъ, когда ни съ какимъ народнымъ пристрастемъ въ душ бороться и не приходится, не мудрено быть миротворцемъ, когда нтъ и надобности подавлять въ самомъ себ какихъ-либо народныхъ антипатй, когда не наслдовалъ самъ никакой исторической непрязни, не мудрено проповдывать всю сю мудрость, когда самъ стоишь вн всякой живой сердечной связи съ народомъ, превыше нацональныхъ страстей, въ безличной и отвлеченной сфер россйскаго европеизма.
Никто, конечно, никогда никому не посовтуетъ ни пристрастя, ни фанатизма, ни увлеченй, ни крайности, ни несправедливости, ни лицепрятя, ни въ комъ эти пороки и не являются въ вид сознательно-усвоенной… Поэтому нечего, казалось бы, возводить въ какую-то особую административную теорю и отрицане этихъ пороковъ. Напротивъ, есть даже основане относиться къ такой административной теори съ нкоторою недоврчивостью. Такъ напримръ — перенесемъ эту теорю на почву Сверозападнаго края — безпристрасте, въ силу теори, легко можетъ перейти въ пристрасте къ безпристрастю: ради торжества безпристрастя къ польскому мстному элементу, можетъ даже неумышленно, вслдстве лишь боязни, оказаться пристрастнымъ, быть принесенъ въ жертву интересъ русскаго народнаго элемента. Презрне къ ‘квасному русскому патротизму’ въ стран, гд приходится имть дло съ таковымъ же кваснымъ, самымъ узкимъ въ свт, польскимъ патротизмомъ, легко сдается на уступку послднему, безразличное отношене къ русской и польской нацональности можетъ отзываться на практик чмъ-то въ род космополитизма,— что едвали выгодно въ борьб съ польскою нацональною исключительностью. Безразличное отношене къ вр — тамъ, гд три вка сряду идетъ борьба за вру, гд вра, силою вещей, стала знаменемъ народности,— можетъ быть понято народомъ даже не какъ индифферентизмъ, а какъ потворство враждебному знамени…
Очень можетъ быть, что генералъ Потаповъ выйдетъ изо всхъ этихъ затрудненй побдоносно, но мы имемъ въ виду собственно не его, а административную теорю, которая ему навязывается и которую, по слухамъ, онъ самъ выставляетъ своимъ девизомъ. По нашему мнню, потребности Сверозападнаго края вовсе не исчерпываются вышеизложенной административной прекраснодушной теорей. Злоба настоящаго дня для этого края, во сколько мы можемъ судить по нашимъ свднямъ, состоитъ не столько въ уврачевани ранъ, въ упрочени благосостояня помщиковъ, въ охлаждени демократическихъ порывовъ мировыхъ посредниковъ, въ умиротворени православя и латинства, польскаго шляхетства и русскаго крестьянства, польщизны и русской народности,— сколько въ органическихъ мрахъ для подъема русскаго народнаго элемента въ отношени соцальномъ, экономическомъ и духовномъ. Еслибы задача заключалась въ возстановлени помщичьихъ хозяйствъ и уврачевани ранъ, нанесенныхъ край) послднею борьбою и Муравьевскою системою усмиреня,— такъ всего бы лучше было возвратиться къ старому времени, къ двадцатымъ годамъ, напримръ, когда такъ процвтали помщичьи хозяйства, когда никакихъ такихъ ранъ не имлось, не было ни ‘вольныхъ дружинъ’, ни ‘мрачныхъ сонмищъ’,— прозвища, которыми клеймятъ русскихъ работниковъ въ томъ кра русске гуманисты ‘Всти’ и ‘Петербургскихъ Вдомостей’… Правда, процвтали на славу польскя хозяйства,— да стоналъ закрпощенный Русскй народъ, отдаваемый живьемъ въ аренду жидамъ, оскорбляемый ежечасно, ежеминутно и въ чувств народности, и въ религозномъ своемъ чувств. Правда, не было опасности отъ соцализма,— но торжествовало крпостное право. Вполн, конечно, и обезпеченъ былъ и преобладалъ, по идеалу ‘Всти’, классъ землевладльческй и аристократическй — но классъ чисто польскй — надъ массами Русскаго православнаго народа. Не было, разумется, ‘вольныхъ дружинъ’ русскихъ чиновниковъ и мировыхъ посредниковъ, зараженныхъ демократическими идеями,— а были за то веселыя вольныя дружины мелкихъ шляхтичей, гордыхъ своею породой и угнетавшихъ столь презираемыхъ ‘Встью’, ‘мужиковъ- Блоруссовъ’. Не было ‘мрачнаго сонмища’ или такъ-называемой клерикальной парти, т. е. людей, преданныхъ православю и православной церковности,— а господствовалъ безраздльно и распоряжался безпрекословно, на пространств всего этого русскаго края,— сонмъ католическихъ монаховъ, державшй въ унижени православное и унатское духовенство,— да какой-нибудь графъ Чацкй, всюду насаждавшй польскую рчь, польскй духъ, польскую мысль…
И давно ли это было? Почти не дальше, какъ вчера. И разв борьба окончилась? Разв она не видоизмнилась только? Разв польская работа пяти вковъ можетъ считаться раздланною въ два-три года, по усмирени мятежа Муравьевымъ? Разв историческй крутой поворотъ, совершившйся въ эпоху этого мятежа, могъ не переворотить вверхъ дномъ всего края, не обезобразить его прежней наружной благовидности, къ тому же лживой,— не покрыть его лохмотьями и обломками отъ прежнихъ одеждъ и учрежденй? Разв соцальный переворотъ, поднявшй въ той стран русское крестьянство, упрочившй его будущее благосостояне на новыхъ, твердыхъ основахъ,— переворотъ, усугубленный политическимъ, нацональнымъ переворотомъ, могъ не разорить польской землевладльческой силы? Къ чему же вс эти скоросплыя критики, эти лицемрныя еремады, эти страхи, напускаемые на публику, эти мнимо-смлыя наушничанья лицамъ власть имющимъ, это щепетильное требоване чистоплотности отъ историческихъ революцй, отъ мстной нацональной и религозной, исторически-законной вражды? Откуда это скорое отршене отъ всхъ тхъ болей, которыми должно болть русское сердце при вид какъ изгаженъ латинствомъ и польщизной этотъ исконный Русскй край? Откуда, наконецъ, эта самонадянность относительно своихъ духовныхъ русскихъ силъ, когда эти силы были такъ долгодолго, и еще недавно, пять лтъ тому назадъ, обезсиливаемы и убаюкиваемы тою же самою административною теорей космополитизма, гуманности, индифферентизма, всяческаго безразличя, которая проповдуется и нын,— тмъ же самымъ страхомъ демократическихъ стремленй, соцалистскихъ и коммунистскихъ ученй, который въ ходу и теперь,— тмъ же, какъ и въ наши дни, подобострастнымъ отношенемъ къ европейской цивилизаци высшихъ польскихъ классовъ, съ которыми администраторамъ и ихъ супругамъ можно такъ удобно и такъ прятно говорить по-французски, я чувствовать себя другъ другу своими, на общемъ жаргон цивилизованнаго свта?!
Сколько лицемря, фальши, притворнаго благородства, Трошевой гуманности и мудрости, съ одной стороны,— сколько дряблости и рыхлости нравственной и безсиля внутренняго съ другой — во всхъ этихъ кликахъ, возгласахъ и трактатахъ о Сверозападномъ кра, наводнившихъ столбцы и ‘Виленскаго Встника’, при редакци г. де-Пуле, и газеты ‘Всть’, и газеты г. Киркора ‘Новое Время’, и ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ съ ихъ ‘Письмами изъ Вильны’! Особенно забавною показалась намъ та важность, съ которою одна изъ сихъ газетъ провозглашаетъ слдующую пошлость: ‘Управлене графа Баранова положило начало критическому отношеню общества и администраци къ прежней систем управленя (т. е. Муравьева и Кауфмана)’. Не въ критик дло: критика никогда не оскудвала въ русскомъ обществ, критическимъ отношенемъ ко всякимъ живымъ явленямъ русской жизни мы богаты. Напротивъ, насъ зала критика, и только критика, безъ всякой зиждительной власти,— насъ растлило отрицательное отношене къ русской жизни и русской народности, подточило наши положительныя силы. Критическое отношене праздновать нечего, а надо бы подумать, къ какимъ выводамъ пришла критика,— указала ли она новые пути и новые способы? Легко, даже безъ особеннаго дара наблюдательности, обличить темныя пятна въ прежней систем управленя, легко осмять, опозорить и опошлить ‘русскихъ дятелей’ и ихъ увлеченя, но трудно вновь, посредствомъ подобныхъ критическихъ премовъ, одушевить людей на подвигъ службы въ томъ кра, возсоздать въ ‘дятеляхъ’ положительное отношене къ своему длу. Двадцать, напримръ, писемъ изъ Вильны, помщенныхъ въ ‘Петербургскихъ Вдомостяхъ’, перебрали вс стороны жизни Сверозападнаго края, подобрали весь хламъ и соръ тамошней административной и общественной современности,— но весь этотъ критическй сумбуръ не привелъ ни къ какому положительному заключеню. Авторъ только пробщаетъ читателей къ своему чувству сомння, недовря,— не проявляя никакого порыва, никакого сильнаго, цльнаго убжденя, а напротивъ осмивая односторонность порывовъ, нацональныхъ и религозныхъ. Мы нисколько не препятствуемъ автору выступать предъ публику какимъ-то Гамлетомъ,— но если такое гамлетическое направлене овладетъ администрацей и всми дятелями въ томъ кра, то русскому длу будетъ нанесенъ страшный ущербъ. Гамлеты годятся только на смерть, а не на жизнь, способны къ анализу, а не къ творчеству,— къ разрушеню, а не къ возсозданю,— къ страданю, а не къ побд… Гамлетовъ развелось у насъ такъ много, что почти нельзя и найти людей цльныхъ, годныхъ для дла жизни. Впрочемъ, даже и не возводя автора ‘Писемъ изъ Вильны’ въ зване Гамлета, а просто принимая въ разсчетъ его критику, да критику (хоть конечно мене искреннюю) газеты ‘Всть’,— мы невольно удивляемся неспособности этихъ публицистовъ къ оцнк историческихъ событй — съ высоты историческаго созерцаня. Нтъ сомння, что въ эпоху знаменитой войны 1812 года они бы, съ такою же критикой, проповдывали народу боле деликатное, мене одностороннее, не столь страстное отношене къ Французамъ, преважно бы осуждали народъ за неблагородное нападене на отсталыхъ Французовъ изъ-за угла, они бы съ благороднымъ негодованемъ перечислили вс случаи расхищеня вражьей собственности, и въ герояхъ 12 года или севастопольской обороны увидли бы только мошенниковъ или пошлыхъ людей. Они не способны понять, что сердца этихъ людей бились въ то время историческимъ чувствомъ, которое поднимаетъ пошлыхъ и дрянныхъ выше ихъ обыденной личной дрянности и пошлости, что самый фанатизмъ, не на эгоизм основанный и, напротивъ того, поглощающй личный эгоизмъ, несравненно почтенне отсутствя сильныхъ и цльныхъ убжденй. Страстное, хотя бы и одностороннее, но искреннее увлечене нкоторыхъ, ославленныхъ теперь дятелей Сверозападнаго края все же и выше и даже полезне того обезсиливающаго критическаго отношеня, которымъ такъ гордятся нкоторыя петербургскя газеты, такъ восторженно привтствовавшя генерала Потапова.
Мы и сами готовы его привтствовать, но, при назначени новаго начальника въ тотъ край, нашъ первый вопросъ всегда — не о томъ: безпристрастно ли онъ будетъ относиться къ Полякамъ и Евреямъ, а довольно ли пристрастенъ онъ ко всему русскому — къ русской народности, къ ея торжеству и преуспяню, не о томъ, вполн ли безразлично будетъ отношене его къ религи (это само-собой), а болитъ ли у него сердце при вид соломой крытаго, ветхаго, деревяннаго православнаго храма, съ священникомъ въ крашенной риз — рядомъ съ великолпнымъ костеломъ, не о томъ наконецъ,— будетъ ли онъ радть о благосостояни польскихъ помщиковъ, а о томъ — горячо ли къ сердцу приметъ онъ благосостояне и успокоене русскихъ крестьянъ посл столькихъ вковъ лишенй и мукъ,— способенъ ли онъ, наконецъ, принципъ народности поставить выше принципа землевладльческой крупной собственности, и интересъ ‘мужиковъ-Блоруссовъ’ выше интереса польскихъ пановъ, хотя бы аристократовъ и крупныхъ землевладльцевъ?…
Многое бы можно еще сказать по поводу Сверозападнаго края, но отлагаемъ это до другаго раза.