ПИСЬМО ВЪ РЕДАКЦЮ
ПИСЬМО ВЪ РЕДАКЦЮ
Посторонній.
‘Отечественныя Записки’, No 3, 1884
Письмо в редакцию, Посторонний, Год: 1884
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Въ недавно вышедшемъ сочиненіи профессора Карева ‘Основные вопросы философіи исторіи’ выражается, между прочимъ, почтительное удивленіе передъ извстной тріадой Гегеля, которая, по замчанію автора, оправдывается ршительно во всхъ областяхъ мыслы и жизни. Всякая, дескать, исторія состоитъ въ послдовательной смн тезиса, антитезиса и синтезиса, положенія, отрицанія и, наконецъ, примиренія того противорчія, которое заключается въ двухъ первыхъ членахъ тріады, примиреніе это достигается отрицаніемъ отрицанія и, слдовательно, возвращеніемъ къ исходному пункту, дополненному пріобртеніями, сдланными на второй, средней ступени развитія. Г. Каревъ не первый длаетъ замчаніе насчетъ всеобъемлемости гегелевской формулы. Не говоря о самихъ гегельянцахъ, люди, не имющіе ничего общаго съ ученіемъ знаменитаго прусскаго философа, не рдко съ удивленіемъ останавливаются передъ формулою, выработанною въ сферахъ чистаго духа, идже нсть болзнь, ни печаль, ни воздыханіе, но нтъ и радостей, и, однако, страннымъ образомъ охватывающею исторію всхъ болзней, печалей и воздыханій, равно какъ и всхъ радостей.
Я думаю, какъ и вы, конечно, что и въ сферахъ чистаго духа, какъ въ прочихъ житейскихъ длахъ, имла мсто извстная комбинація опытовъ и наблюденій, легшая въ основаніе обобщенія, давшая возможность угадать всеобъемлющій законъ, если онъ въ самомъ дл существуетъ, или породившая ошибку, если законъ не оправдывается дйствительностью, Я отнюдь не помышляю заниматься раскрытіемъ и разъясненіемъ секрета формулы трехчленнаго діалектическаго развитія. Мн хочется только обратить ваше вниманіе на т ни мало не таинственныя, чисто житейскія обстоятельства, въ силу которыхъ умъ человческій склоненъ располагать нкоторые свои опыты и наблюденія именно въ порядк тройственной смны положенія, отрицанія и примиренія. И вы не взыщете, если не ради самой гегелевской тріады поведу я этотъ разговоръ, а тоже въ виду кое-какихъ житейскихъ длъ и длишекъ.
Что касается исторіи въ тсномъ смысл слова, то есть исторіи человческихъ отношеній, то любопытно, что въ этой области, по трехчленному дленію, проходили люди, даже совсмъ незнакомые съ философіей Гегеля. Таковы, напримръ, Огюстъ Контъ, сгруппировавшій исторію человчества въ три періода: теологическій, метафизическій и позитивный. Таковъ Луи-Бланъ, для котораго исторія представляетъ послдовательную смну трехъ принциповъ: авторитета, индивидуализма и братства. Интересно дале, что, какъ для Конта, такъ и для Луи-Блана послдняя ступень развитія есть дйствительно какъ бы возвращеніе въ извстномъ смысл къ первой ступени. Это ясно изъ прямого сопоставленія принциповъ теологическаго и авторитета съ одной стороны и позитивнаго и братства — съ другой, а еще боле изъ личнаго отношенія обоихъ мыслителей къ этимъ принципамъ: Конту теологическій фазисъ несравненно симпатичне, чмъ метафизическій, а Луи-Бланъ съ гораздо большею ненавистью относится къ періоду индивидуализма, чмъ къ ступени авторитета.
Оно и понятно. Въ то время, когда писалъ и дйствовалъ Луи-Бланъ, то, что онъ называлъ принципомъ авторитета, было совершенно расшатано, или, по крайней мр, казалось расшатаннымъ. Это было нчто исторически законченное, сданное въ архивъ и слдовательно безопасное. Индивидуализмъ, напротивъ, гордо несъ свою внчанную лаврами недавнихъ побдъ голову. Это была настоящая сила настоящей минуты, и натурально, что, даже при одинаковой степени враждебности къ принципамъ авторитета и индивидуализма, практика жизни должна была подсказывать представителю принципа братства несравненно большую напряженность отрицанія по адресу индивидуализма. Но и независимо отъ дйствительной или только кажущейся слабости остатковъ прошедшаго, зачатки будущаго естественно склонны вступать въ практическій союзъ съ ними въ виду общаго врага — настоящаго. Это, можетъ быть, наиболе яркое и наичаще повторяющееся оправданіе поговорки ‘крайности сходятся’. Крайности дйствительно сходятся, чтобы тяготть на одинаково имъ мшающую середину. Прошедшее, настоящее и будущее, отживающее, существующее въ боле или мене полномъ вид и зарождающееся — эта троица лежитъ въ основаніи всякой системы партій, политическихъ, литературныхъ, экономическихъ, философскихъ. Партіи могутъ дробиться на оттнки, сообразно осложненіямъ текущей минуты, оттнки эти могутъ вступать между собою въ разнообразныя комбинаціи, заключать законные и незаконные союзы, длать другъ другу теоретическія и практическія уступки, но въ основаніи всей этой иногда очень запутанной системы все-таки лежатъ три момента: прошедшее, настоящее и будущее. И въ этомъ столь же мало таинственнаго, какъ и въ томъ, напримръ, что французскій глаголъ, имющій и l’imparfait и le plus-que-parfait, и le pass dfini и le pass indfini, и le futur absolu и le futur antrieur въ сущности, однако, знаетъ только три времени: прошедшее, настоящее и будущее. Въ виду этого историкъ, если онъ жертвуетъ второстепенными мелкими явленіями для установленія схемы историческаго прогресса въ общихъ, крупныхъ чертахъ, склоненъ непремнно къ троичной формул, причемъ онъ замтитъ и взаимное тяготніе прошедшаго и будущаго. А если онъ и самъ практическій дятель въ какой бы то ни было отрасли, то и на немъ, по всей вроятности, такъ или иначе отразится это тяготніе.
Но этого мало. Дло не только въ механик борьбы партій, при которой наличный, торжествующій въ данный моментъ порядокъ вещей подвергается ударамъ справа и слва, что уже само по себ до извстной степени сближаетъ правыхъ и лвыхъ. Если искать въ исторіи мысли человка, наиболе страстно и убжденно звавшаго людей, во имя будущаго, назадъ, къ исходному пункту исторіи, къ ‘тезису’, то, конечно, это будетъ Руссо. Весь сонмъ яростнйшихъ ретроградовъ всхъ временъ и народовъ не сказалъ больше его противъ цивилизаціи, которая является въ данномъ случа ‘антитезисомъ’. И, однако, Руссо былъ несомннно человкомъ будущаго, а не прошедшаго, и именно въ этомъ направленіи повліялъ на европейскую мысль, поспособствовалъ образованію цлой школы. Оставимъ въ поко фантастичность очертаній, въ которыхъ рисовался воображенію Руссо золотой вкъ человчества, современный его колыбели, фантастичность гораздо, впрочемъ, меньшую, чмъ обыкновенно думаютъ, такъ что правильне было бы даже говорить не о фантастичности, а объ односторонности. Конечно, не все было добро зло, когда человкъ, невжественный, нищій и грубый, боролся съ дикими зврями за существованіе въ лсахъ и пещерахъ. Но не въ этомъ и дло. Злое слово Вольтера: ‘Читая Руссо, такъ и хочется побжать на четверенькахъ’ — это злое слово справедливо только въ очень поверхностномъ смысл, если имть въ виду лишь страстную живописность отдльныхъ выраженій. Въ сущности, Руссо не отрекался ни отъ одного изъ духовныхъ и матеріальныхъ благъ, Добытыхъ цивилизаціей, но онъ желалъ иного ихъ распредленія и направленія, и именно такого, въ какомъ располагалось скудное достояніе первобытнаго человка. Иначе говоря, Руссо отвергаетъ не степень развитія цивилизаціи, а лишь ея типъ, и наоборотъ, въ первобытной жизни онъ цнитъ только ея типъ, ни мало не сомнваясь, что невжество, суевріе, нищета, грубость, какъ спутники низкой ступени развитія, подлежатъ изгнанію. Задача будущаго состоитъ, слдовательно, по Руссо, отнюдь не въ томъ, чтобы вс люди или какая-нибудь часть ихъ бгала на четверенькахъ, а въ сочетаніи первобытнаго типа съ высокою степенью развитія. Это и будетъ искомый ‘синтезисъ’.
Не то ли же самое думаетъ сухой, строго-логическій гегельянецъ Марксъ, когда говоритъ: ‘Капиталистическій способъ производства и присвоенія, а, слдовательно, и капиталистическая частная собственность есть отрицаніе индивидуальной частной собственности, основывающейся на собственномъ труд. Отрицаніе капиталистическаго производства производится имъ же самимъ и неизбжностью собственнаго процесса. Это — отрицаніе отрицанія. Оно снова возстановляетъ индивидуальную собственность, но на основаніи пріобртеній капиталистической эры, то есть на основаніи коопераціи свободныхъ работниковъ и ихъ общиннаго владнія землею и средствами производства, произведенными самими работниками’.
Приглядываясь, однако, ближе къ длу, не трудно усмотрть, что вс подобныя схемы, повидимому, такъ блистательно поддерживающія законъ трехчленнаго діалектическаго развитія, страдаютъ произвольностью. Говоря гегелевской терминологіей, для Руссо ‘тезисомъ’ была жизнь дикаря, и ‘антитезисъ’ начался съ того момента, когда, по его живописному выраженію, человкъ обгородилъ клочекъ земли и сказалъ: ‘это мое’. Для Луи Плана или Маркса ‘тезисъ’ стоитъ гораздо позже — въ среднихъ вкахъ, съ разваломъ которыхъ начинается періодъ отрицанія. Но и въ средніе вка Марксова ‘индивидуальная частная собственность, основывающаяся на собственномъ труд’, отнюдь не была преобладающимъ факторомъ, а Луи Плану приходится открывать проявленія принципа ‘братства’ въ самомъ разгар полновластія принципа ‘авторитета’. Очевидно, вс эти схемы представляютъ не картину дйствительности или даже только ея пропорцій, а только удовлетворяютъ склонности человческаго ума мыслить всякій предметъ въ состояніяхъ прошедшаго, настоящаго и будущаго, причемъ умъ этотъ естественно стремится сочетать для будущаго все, что есть хорошаго въ прошедшемъ и настоящемъ.
Теперь позвольте мн сдлать выписку изъ одной лондонской корреспонденціи ‘Новаго Времени’, собственно не изъ самой корреспонденціи, а изъ цитируемой въ ней статьи газеты ‘Standard’. Статья написана богатымъ фабрикантомъ. Онъ жалуется, что, несмотря на то, что его ‘совсть мучится сознаніемъ несправедливости и глупости настоящаго состоянія общества’, онъ, подобно многимъ другимъ, не въ состояніи выйти изъ своего фальшиваго положенія и осужденъ только на палліативныя мры для борьбы со зломъ, вызываемымъ несправедливою системою, которую онъ принужденъ поддерживать. ‘Мы, говоритъ онъ: — только крошечныя звнья въ огромной цпи ужасной организаціи — соперничающей торговли — и только полное расклепаніе этой цпи можетъ дйствительно освободить насъ. Именно это-то сознаніе безпомощности нашихъ индивидуальныхъ усилій и вооружаетъ насъ противъ собственнаго нашего класса и заставляетъ насъ принимать дятельное участіе въ агитаціи, которая, если будетъ успшна, лишитъ насъ нашего положенія капиталистовъ. Пожертвовать этимъ положеніемъ, я думаю, не покажется намъ тяжелымъ, потому что, если мы врно оцниваемъ то благо, которое состояніе общественнаго порядка должно принести свту, мы получимъ взамнъ дары, которыхъ нельзя достать за деньги. Видть конецъ нищеты и роскоши, найти досугъ, удовольствіе и утонченность общими среди тхъ, которые выполняютъ грубую работу міра, видть чистое, здоровое искуство, развивающееся невольно изъ этого счастія, видть наши милые острова освобожденными отъ скареднаго обезображенія слдовъ унижающей борьбы за существованіе и за богатство — стоитъ ли что-нибудь, что можно пріобрсти за деньги, удовольствія участвовать въ подобной жизни и чувствовать, что каждый изъ насъ участвуетъ въ поддержаніи этого порядка? Мн кажется, что въ настоящее время богатые люди пытаются купить жизнь въ род этой, стремясь окружить себя, при помощи огромныхъ расходовъ, призракомъ порядка и довольства, и въ результат получаютъ за вс эти деньги только одинъ миражъ’. Авторъ увренъ, что ‘перемна произойдетъ и что наилучшая гарантія противъ насильственнаго переворота заключается въ пробужденіи совсти богатыхъ и состоятельныхъ и въ ихъ готовности отречься отъ своихъ классовыхъ притязаній въ пользу того соціальнаго порядка, который несомннно нарождается’.
Это одинъ изъ многочисленныхъ и разнообразныхъ голосовъ, выработанныхъ отчасти непосредственно самымъ теченіемъ европейской жизни, а отчасти ея отраженіемъ — тою школою писателей, которая развилась изъ критики Руссо. Было время, когда личность европейскаго человка, выпущенная изъ оковъ ‘авторитета’, какъ сказалъ бы Луи Бланъ, или ‘теологическаго фазиса’, какъ предпочелъ бы выразиться Огюстъ Контъ, ринулась на свой собственный страхъ въ метафизику въ области мысли, въ голый либерализмъ въ области политики, въ свободную конкурренцію въ области экономіи. Прошедшее казалось разв только недобитымъ, будущее едва выглядывало въ парадоксальныхъ протестахъ Руссо, да въ кое-какихъ судорожныхъ движеніяхъ, истинный смыслъ которыхъ не съ разу обнаружился. Но прошли года, и ликующее настоящее стало омрачаться. Снизу все сильне и сильне начали раздаваться требованія тхъ, кого это настоящее обдлило благами цивилизаціи, добытыми вковыми усиліями всего человчества. Но и на верху, т, кто, повидимому, пользуется всми цвтами и плодами цивилизаціи, не нашли успокоенія въ предоставленной имъ вольной вол. Дло въ томъ, что эта вольная воля оказалась довольно двусмысленною, ибо, какъ видите, даже богатый англійскій фабрикантъ признаетъ себя въ конц концовъ крошечнымъ звеномъ ‘огромной цпи ужасной организаціи’, изъ которой онъ ршительно не можетъ выбиться. Вообще результаты якобы вольной воли оказались печальны. Ясне и проще всего сказались они въ области мысли. Мысль, сбросившая съ себя всякіе авторитеты, величественно поднялась въ надзвздныя сферы чистаго духа и тамъ изъ самой себя и только изъ себя начала строить зданіе метафизики. Одна метафизическая система создавалась за другою, одна за другою валилась, пока, наконецъ, процессъ не завершился нирваной, философіей отчаянія, самоубійства и міроубійства. Къ счастію, рядомъ съ этимъ процессомъ шло и идетъ развитіе науки, то есть работа мысли, признающей, что она не можетъ положиться лишь на себя, что свобода отъ опыта и наблюденія есть отнюдь не дйствительная свобода, а простая невозможность. Разочарованіе проникло и въ другія стороны системы, замнившей собою старый порядокъ. Экономическіе кризисы, политическія революціи, личная неудовлетворительность, чувство страха, ‘больная совсть’ — все это подтачивало и досел подтачиваетъ систему. А тмъ временемъ старое успло оправиться, прошедшее, казавшееся разв только недобитымъ, воскресло во всеоружіи. Но такъ какъ система все-таки крпка и ловко вплетается даже въ поры возрожденного стараго порядка, то послдній прибгаетъ къ лицемрному заигрыванію съ будущимъ. Такъ, Наполеонъ III-й кокетничалъ съ рабочимъ вопросомъ, такъ кокетничаетъ и ученикъ его, превзошедшій своего учителя, для чего уже и слово изобртено: ‘государственный соціализмъ’.
Кстати. Проэктамъ Бисмарка очень посчастливилось въ нашей газетной печати именно подъ титуломъ государственнаго соціализма, тогда какъ имъ гораздо боле приличествуетъ наименованіе военно-бюрократическаго заигрыванія съ соціализмомъ. Газеты то и дло сочувственно помаваютъ глазами въ сторону этихъ мропріятій, въ то же время весьма холодно, а подчасъ и презрительно трактуя англійскія дла, гд нчто, боле достойное названія государственнаго соціализма, нетолько проповдуется частными людьми, но до извстной степени вводится и въ жизнь министерствомъ Гладстона. Достоврно во всякомъ случа, что поведеніе Гладстона въ аграрныхъ ирландскихъ длахъ, очень скромное съ отвлеченной точки зрнія и съ точки зрнія самихъ ирландцевъ, уже потому несравненно достопримчательне мропріятій Бисмарка, что именно въ Англіи совершается эта брешь въ систем свободной частной земельной собственности. И Гладстонъ стоитъ въ этомъ отношеніи совсмъ не одиноко, онъ даже прямо вынужденъ къ такому образу дйствія повелительными требованіями самой жизни и общественнаго мннія. Любопытно, что газета ‘Недля’, тоже помавающая главою по адресу Бисмарка, недавно оттрепала за вихры, какъ ‘мальчишку и щенка’, американскаго экономиста Генри Джорджа, читающаго въ Англіи лекціи на тему государственнаго соціализма и съ серьзностью и глубиною мыслей котораго читатели ‘Отечественныхъ Записокъ’ могли познакомиться изъ статей г. Южакова. Возвращаясь въ No 6 къ этого рода явленіямъ англійской жизни, газета, между прочимъ, пишетъ: ‘Англія, повидимому, намрена отказаться отъ роли пассивной зрительницы рабочаго движенія и принять самостоятельное участіе въ организаціи труда на новыхъ началахъ. Основалось ‘демократическое общество’, во глав котораго стали выдающійся политико-экономъ Гайндманъ и поэтъ Уилльямъ Моррисъ, теперь они уже издаютъ ежемсячный журналъ ‘То-Day’ (‘Сегодня’) и еженедльную газету ‘Justice’, въ которыхъ энергично проводятъ свои теоріи общественнаго переустройства — теоріи довольно фантастическія. Идеалъ человчества они видятъ въ полномъ уничтоженіи всякихъ національныхъ и религіозныхъ различій, въ замн частной собственности — государственною, въ работ каждаго отдльнаго члена великой всемірной семьи на пользу всего человчества’.
Спрашивается, почему этотъ ‘идеалъ’ — идеалъ, замтьте, ибо Гайндманъ и Моррисъ не думаютъ, чтобы завтра же такъ все и вышло по щучьему велнью — почему онъ ‘фантастиченъ’? Всякій изъ насъ знаетъ, что, но христіанскому ученію, нсть эллинъ ни іудей, всякій христіанинъ, равно какъ и всякій другой врующій, надется на религіозное объединеніе человчества. Слдовательно, эта часть программы общества не должна бы, кажется, представляться намъ такъ ужь очень фантастическою. А что ‘каждый членъ великой всемірной семьи’ долженъ работать ‘на пользу всего человчества’, объ этомъ едва ли не въ прописяхъ даже излагается, въ старыхъ, забытыхъ нын прописяхъ, по все-таки прописяхъ. Откуда же эта утрированная трезвенность ‘Недли’? Почему въ старой, чопорной, сухой, прославленной своимъ черствымъ эгоизмомъ Англіи даже ‘выдающемуся политико-эконому’ не кажется фантастическимъ то, что бракуется у насъ въ этомъ смысл даже г. Гайдебуровымъ? Мы вдь молоды, а кром того, говорятъ, еще и ‘всечеловки’ — отчего же это такъ выходитъ? Тутъ не въ г. Гайдебуров дло и вообще не въ ‘Недл’, объ которой столько же давно, сколько и справедливо сказано: ‘мели, Емеля, твоя недля’. Эту утрированную трезвенность, при распинаніи за свое ‘всечеловчество’, вы можете нын на каждомъ шагу встртить, она въ воздух носится, заражая его ядомъ плоскости, тупости и лицемрія. Что же мы длали за все то время, когда Европа совершала свой отчасти радостный и блистающій, отчасти мученическій историческій путь, который выше очерченъ въ слишкомъ бглыхъ и немногихъ словахъ?
А! Это любопытная исторія. И у насъ былъ свой старый порядокъ, и свой періодъ возрожденія, когда съ паденіемъ крпостного права русскіе люди не то, чтобы совсмъ на вольной вол очутились, но все-таки стали дышать рзко измнившимся воздухомъ. Это былъ тоже ‘антитезисъ’. Но тутъ произошло нчто удивительное и можетъ быть безпримрное въ исторію Мы настоящимъ образомъ не жили этимъ антитезисомъ. Новый воздухъ, казалось бы, столь живительный для сдавленныхъ легкихъ, былъ отравленъ скептицизмомъ. Мы были богаты чужимъ, европейскимъ опытомъ, мы знали, что та система, которая смнила въ Европ старый порядокъ, уже подточена поступательнымъ ходомъ исторіи и работою европейской мысли, доставлявшей намъ свои послдніе продукты. Спору нтъ, ликованія были, да и какъ же не ликовать, когда дышать легче стало, по ликованіе было непродолжительное, потому что изъ-за настоящаго выглядывало будущее, тотъ ‘синтезисъ’, къ которому Европа пришла собственнымъ опытомъ, а не чужимъ, какъ мы. Вообще, прошедшее, настоящее и будущее сплелось въ такой запутанный и сложный клубокъ, который ршительно не могъ быть предусмотрнъ никакой формулой трехчленнаго діалектическаго развитія.
Богатство чужого опыта, имя свои выгодныя и невыгодныя стороны, привело къ послдствіямъ, въ высшей степени любопытнымъ. Во-первыхъ, люди неискренніе или преслдовавшіе кастовые интересы, имли передъ собой цлый арсеналъ аргументовъ и положеній, выработанныхъ Европою въ разные періоды своей исторіи. Тамъ эти аргументы и положенія приросли каждый къ своему опредленному мсту. Намъ же, не участвовавшимъ въ ихъ выработк, ничего не стоило отодрать ихъ съ корня и перенести въ совсмъ не подходящее помщеніе. Поэтому-то у насъ и могло быть такое любопытное явленіе, что крпостники требовали для мужика ‘свободы отъ земли’ во имя либеральной политической экономіи. Позже, во времена ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ редакціи Корша, либералы ратовали противъ свободной торговли. Вс эти противорчія объясняются очень просто, если имть въ виду, что мы только-что начинали жить за свой собственный счетъ и никакого личнаго опыта не имли, но за то въ нашемъ распоряженіи былъ весь европейскій опытъ. Землевладлецъ, урзанный реформой, былъ въ род новорожденнаго младенца по неумлости, неготовости, безпомощности. Но онъ зналъ, что въ Европ землевладльцы устраиваются иногда недурно и безъ крпостного труда, если на лицо есть достаточное количество безземельныхъ земледльцевъ, способныхъ обратиться въ фермеровъ и батраковъ. Зналъ онъ также, что Европа выработала цлую научную или якобы научную доктрину, доказывающую, между прочимъ, отсталость общиннаго землевладнія и необходимость свободнаго обращенія земли и труда, какъ и всякаго другого товара на рынк. А какая это доктрина, либеральная или не либеральная, совпадающая съ другими его вожделніями или не совпадающая, не все ли это равно ему, новорожденному младенцу? Съ другой стороны, средняго, просвщеннаго торгово-промышленнаго класса, настоящаго и законнаго носителя либерализма въ Европ, у насъ не было, а идеи либеральныя были доставлены къ намъ оттуда полностію. Предстояло создать просвщенный торгово-промышленный классъ, а изъ европейскаго опять-таки опыта либералы наши знали, что это довольно удобно достигается ‘покровительствомъ отечественной промышленности’, отсюда борьба либераловъ съ свободной торговлей, борьба, тмъ боле для нихъ легкая, что вдь они не сами выработали свои либеральныя идеи…
Гораздо однако любопытне явленія, происходившія въ сферахъ, удаленныхъ отъ какихъ бы то ни было классовыхъ интересовъ, въ казовомъ конц нашей интеллигенціи, въ сферахъ идеала и безкорыстной мысли. Если сознательные или безсознательные представители и застунники различныхъ обособленныхъ интересовъ съ легкимъ сердцемъ брали изъ либеральнаго ученія то, что имъ было нужно, отвергали все ненужное, хотя и логически связанное съ нужнымъ, то въ сферахъ идеала либерализмъ не то что потерплъ полное фіаско, а прямо такъ и явился въ нашу жизнь съ печатью фіаско, понесеннаго имъ въ Европ. Разумется, когда позволено было курить на улицахъ, такъ никто не отказывалъ себ въ этомъ невинномъ удовольствіи, символически выражавшемъ наступленіе періода возрожденія, когда мысль и слово получили нкоторую относительную свободу, всякій желалъ этою свободою воспользоваться. Но мы встртили свою маленькую свободу отнюдь не съ такою чистою и цльною радостію, съ какою когда-то Европа встртила свою большую свободу. И нетолько потому, что свобода наша была маленькая. Нтъ, тутъ замшалось все тоже фатальное вліяніе чужого опыта. Европеецъ сбрасывалъ съ себя ветхаго человка смло, бодро, даже дерзко, ‘не предвидя отъ сего никакихъ послдствій’, то есть никакихъ дурныхъ послдствій. А когда намъ пришлось сбрасывать съ себя ветхаго человка, эти послдствія обнаружились уже въ полномъ размр и мы знали это, а потому налагали на себя въ атмосфер своей маленькой свободы тяжелыя эпитеміи.
Возьмемъ примръ, удобный по своей безобидности. Когда европейская мысль сбросила съ себя оковы ‘авторитета’, она не знала никакого удержу и не хотла знать ничего, кром личнаго самоудовлетворенія, все понять, все узнать, все сущее и долженствующее существовать изъ себя и для себя построить, всякія ограниченія мысль отвергала. Но мы знали, чмъ кончился этотъ дерзкій полетъ мысли и потому — явленіе въ высшей степени замчательное — при старомъ порядк у насъ были гегельянцы, шеллингіянцы и проч., но вс они исчезли въ періодъ возрожденія, если мы и увлеклись въ это время ‘метафизикой’, то только въ форм матеріализма, который, по самой сущности своей, сдерживаетъ пареніе свободнаго духа ограниченіями ‘физики’. Но этого мало. Самовольное и самодовлющее пареніе свободнаго духа представилось намъ нетолько со стороны своей ненаучности, а и со стороны почти преступности. Никогда въ Европ не было такихъ пламенныхъ и въ тоже время систематическихъ протестовъ противъ ‘мысли для мысли’, ‘науки для науки’, ‘искуства для искуства’, какъ у насъ. Нашей маленькой свободой мы не хотли и не могли воспользоваться для себя, для самоуслажденія: мы сдлали изъ своей науки, изъ своей философіи и искуства обязанность. Да такія ли мы еще на себя эдитеміи налагали. Вспомните, мы своихъ героевъ прямо на гвозди, въ буквальномъ смысл, клали! Та ‘больная совсть’, которая мучитъ вышецитированнаго англійскаго фабриканта, знакома намъ уже слишкомъ двадцать лтъ. Но познакомились мы съ ней не совсмъ такъ и даже совсмъ не такъ, какъ этотъ англичанинъ.
Такой крупный и рзкій фактъ, какъ паденіе крпостного права, составлявшаго основу всей нашей жизни, уже самъ по себ долженъ былъ, такъ сказать, взболтать общественную совсть и породить, если не прочное, то во всякомъ случа страстное желаніе передлать всю жизнь заново, пересмотрть весь ходячій нравственный кодексъ. Стыдъ за свое прошлое, самоуниженіе и самооплеваніе за него — были при этихъ условіяхъ очень естественны. Выработать что-нибудь новое изъ себя было бы и вообще трудно въ виду многовковой исторіи Европы, которая уже всякіе виды видала, а тмъ боле это было трудно въ такую спшную, тревожную минуту. По ходу дла надо бы намъ было взять изъ Европы либерализмъ — у насъ вдь происходила ‘эмансипація’: освобожденіе крестьянъ, освобожденіе мысли и слова и проч. Но, къ счастію или къ несчастію, мы знали, что для Европы этотъ ‘антитезисъ’ есть уже пройденная ступень, по крайней мр, теоретически, и что это засвидтельствовано тяжелымъ, мученическимъ опытомъ. Понятно, что, вкусивъ плода познанія добра и зла, хотя бы только мыслію и съ чужого дерева, мы не могли дышать воздухомъ этого ‘антитезиса’ съ цльнымъ увлеченіемъ, ‘безъ размышленій, безъ борьбы, безъ думы роковой’. Понятно дале, что роковая дума должна была состоять главнымъ образомъ въ томъ, чтобы обойти пройденную Европой ступень, такъ какъ она оказалась неокончательной и неудовлетворительной. Отсюда нашъ идеализмъ и жадное заглядываніе въ будущее, наше стремленіе найти въ самомъ фундамент русской жизни, въ народ, точки опоры для сокращенія скорбнаго историческаго пути. Но отсюда же — увы!— и непрочность нашего идеализма, всегдашняя его готовность размняться на утрированную трезвенность или погрязнуть въ путаниц двусмысленностей и схоластическихъ тупостей. Вышеупомянутый англійскій фабрикантъ, можно сказать, упился свободой и другими дарами цивилизаціи, онъ знаетъ цну ихъ и, можетъ быть, уже отецъ и ддъ, и праддъ его купались въ этомъ мор. Поэтому, ему трудно отршиться отъ всего этого и увидть оборотную сторону медали. Но разъ онъ ее увидалъ, разъ потянуло его къ иной, лучшей жизни, онъ, можетъ быть, и не найдетъ для себя лично практическаго исхода, но ужь не собьется съ теоретическаго пути и не утратитъ вры. Намъ, напротивъ, очень легко отрицать дары цивилизаціи, потому что мы вдь ее только понюхали, а тмъ паче нтъ у насъ на этотъ счетъ никакихъ традицій. Но за то мы не выстрадали и скорбной стороны европейской цивилизаціи, мы эту сторону изъ чужого, а не изъ своего опыта знаемъ. Это — даровое наслдство, не нами нажитое. А извстно, что глупому сыну не въ помощь наслдство. Къ счастію, не вс сыновья глупы…
Извините, я на этомъ кончу. Я хотлъ говорить о нашихъ беллетристахъ народнаго быта: недавно вышли сочиненія Левитова, г. Златовратскій выпустилъ первый томъ своихъ сочиненій, а кром того за мной еще конецъ бесды о Глб Успенскомъ. Вмсто маленькаго введенія, которое я хотлъ предпослать этому разговору, какъ-то вышло это письмо.