Письмо В. К. Кюхельбекера к князю В. Ф. Одоевскому, Кюхельбекер Вильгельм Карлович, Год: 1845

Время на прочтение: 4 минут(ы)

Письмо В. К. Кюхельбекера къ князю В. . Одоевскому.

‘Отчетъ Императорской публичной библіотеки за 1893 годъ’, СПб, 1896

3 маія 1845 года.

Тобольской губерніи, Курганскій уздъ,

Смолинская слобода.

Узнаешь ли, старый товарищъ по журнальному поприщу, нкогда другъ Грибодова и мой, добрый Владиміръ еодоровичь, узнаешь ли, кто къ теб пишетъ?— Двадцать лтъ ты не видалъ этого почерка… Обо мн ни слова: моя судьба, полагаю, теб извстна. Но каковъ же ты? Изъ юноши, почти еще мальчика,— конечно, даровитаго, но все же почти еще мальчика,— ты сталъ чуть ли не лучшимъ прозаикомъ нашего отечества. Въ твоихъ Русскихъ Ночахъ мыслей множество, много глубины, много отраднаго и великаго, много совершенно истиннаго и новаго, и притомъ рзко и краснорчиво высказаннаго,— что въ глазахъ моихъ не бездлица (ты помнишь: я всегда дорожилъ и формою). Словомъ, ты тутъ написалъ книгу, которую мы смло можемъ противуставить самымъ дльнымъ европейскимъ. Тебя, конечно, станутъ оспаривать, но и самыя оспариванія будутъ доказательствомъ, что созданіе твое примчательное и важное явленіе въ литературномъ мір. Кром Русскихъ Ночей, я очень люблю твою Княжну Мими и кое что изъ Пестрыхъ Сказокъ, особенно послднія дв: О деревянной кукл и господин Кивакел. Но главное то, что ты везд желаешь добра, что ты всегда человкъ мыслящій и благородный, и притомъ Русскій.
Ты теперь у меня одинъ: ныншнее поколніе мн чуждо во всхъ отношеніяхъ. Я постепенно — не оплакалъ (слезы что-то нын не даются мн), а болзненно, съ мученіемъ пережилъ и моего единственнаго Грибодова, и добраго толстяка Дельвига, и лучшаго поэта Россіи, Пушкина, и бднаго твоего брата Александра, человка съ богатой, теплой душой, и наконецъ даровитаго Баратынскаго, о смерти котораго я недавно еще узналъ здсь въ Западной Сибири, когда собирался къ нему писать. Жуковскаго люблю и глубоко уважаю, какъ старшаго брата, какъ человка и писателя, но онъ мн не ровесникъ, не товарищъ, ни по лтамъ, ни по жизни. Веневитиновъ и Лермонтовъ тогда уже принялись за перо, когда я исчезъ, я ихъ не знавалъ, а порадовался ихъ прекрасному появленію, и многаго, очень многаго отъ нихъ ожидалъ, но и ихъ я пережилъ. Изъ ныншнихъ люблю Краевскаго, не совсмъ равнодушенъ къ Гоголю и стихотворцу Ершову, и отдаю справедливость Вельтману. О прочихъ не знаю что сказать: у инаго есть талантъ, у другаго проблески чувства, у третьяго умъ и ученость, но вс они боле или мене мн чужды, симпатіи я ни къ одному изъ нихъ не чувствую. Ты, напротивъ, нашъ: теб и Грибодовъ, и Пушкинъ, и я завщали все наше лучшее, ты передъ потомствомъ и отечествомъ представитель нашего времени, нашего безкорыстнаго стремленія къ художественной красот и къ истин безусловной. Будь счастливе насъ!
Я заговорился съ тобою, другъ. Я почти забылъ, что взялся за перо, чтобъ потолковать съ тобою о дл, для меня очень немаловажномъ, потому что съ нимъ сопряжено продолженіе моей жизни, которую — volens, nolens — я долженъ стараться сохранить, какъ отецъ дтей малолтнихъ, которыя еще долго будутъ нуждаться въ моемъ существованіи: сыну моему нтъ еще шести лтъ, дочери два года. По слабости здоровья переведенъ сюда изъ Акши. Но въ Курган и во всемъ узд одинъ только лкарь: между тмъ живу за Тоболомъ въ 1 1/2 верстахъ отъ города. Главнйшая моя болзнь — паховая грыжа, которая, какъ разболится, требуетъ немедленнаго медицинскаго пособія, а то не мудрено и на курьерскихъ отправиться ad patres, какъ то разъ въ 35 году чуть было и не случилось со мною. Ты столько знаешь медицину, что это поймешь. Легко ли ночью — [а по ночамъ такого роду болзни всего чаще усиливаются] — посылать въ городъ за 1 1/2 версты, за рку, къ доктору, который и городскихъ своихъ больныхъ едва успваетъ обгать въ теченіи дня? Да и кого я пошлю? Ты знаешь, что я не слишкомъ надленъ дарами фортуны: дорогой я поиздержался и потому не въ состояніи нанимать работника. Право, тутъ не разъ вспомнишь о своемъ каземат да и пожалешь о немъ. Я думалъ и думалъ, и наконецъ ршился просить графа Орлова исходатайствовать мн позволеніе перебраться въ самый Курганъ. Не могутъ, полагаю, опасаться, чтобъ человкъ дряхлый и больной, который 20 лтъ провелъ въ совершенномъ уединеніи, сталъ заводить знакомства и входить въ какія бы то ни было связи, тмъ мене я къ этому склоненъ, что отъ людей почти совершенно отвыкъ и что мн отъ своихъ занятій всего отрадне отдыхать въ бесд съ доброю женою и засматриваться на игры нашихъ малютокъ. Если же, чего однако и думать не смю, мн откажутъ въ совершенномъ и окончательномъ перевод {Въ подлинник слово ‘перевод’ написано дважды.} въ Курганъ, постарайся по кр<айней> мр, мой добрый другъ, чтобы мн при усиливаніи моихъ страданій позволено было хоть на время прізжать въ городъ. Конечно, это будетъ не безъ большихъ для меня неудобствъ и издержекъ, но что же длать, все же и это будетъ для меня благодяніемъ. Обращаюсь къ теб съ такою просьбою по настоянію жены, которая заставила меня писать и къ графу: исполняю тутъ долгъ отца и мужа, для жены и дтей, вроятно, нужна еще моя жизнь, а не то, она бы не твердила мн объ одномъ и томъ же сто разъ на день. Обращаюсь именно къ теб и не къ другому кому, во 1-хъ, потому что ты служишь въ Собственной канцеляріи Государя и что, если и не заблагоразсудятъ тамъ теб вручить это письмо, по кр<айней> мр хоть прочтутъ его другіе и доведутъ до свднія графа Орлова, а во 2-хъ, буде ты точно получишь эти строки, я въ теб увренъ: ты въ память своего брата, въ память Грибодова, употребишь все возможное, чтобъ оказать услугу человку, который былъ ихъ и твоимъ другомъ. Отвту на мое письмо обрадуюсь не мене, какъ былъ я обрадованъ письмомъ Жуковскаго, который писалъ ко мн изъ Дармштадта въ Акшу и тмъ доказалъ, что можно же ко мн писать. Прощай! Обнимаю тебя.

Твой Вильгельмъ Кюхельбекеръ.

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека