Письмо
Письмо
Рассказ Генриха Спонт
* * *
* * *
Конец
———————————————————————————
Письмо, Спонт Генрих, Год: 1917
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Дом господина Вернэй был расположен на косогоре. Окруженный цветами, он походил размерами своими на игрушку и был так ветх, что, казалось, разлетится при малейшем дуновении ветра.
Белая деревянная изгородь отделяла его от пустынной дороги. Дребезжащий колокольчик не возвещал посетителей. Здесь ожидали только смерти, для которой не существует крепких затворов.
Смерть! Занятая остальным человечеством, она, казалось, забыла о старике, который под своей миниатюрной крышей старался быть совсем маленьким, чтобы смерть проходя мимо, не заметила его.
Он был сгорблен и худощав и постоянно кашлял. Руки его тряслись, сердце работало. Но он дорожил жизнью: он хотел свидеться с сыном. Эта мысль жила в нем: она согревала его тело, светилась в глазах, читалась на лбу. А когда мысль так всецело господствует над человеком — он не умирает.
— Ты знаешь, как я люблю его, — говаривал он своей служанке. — Я все сделал, чтобы удержать его. Я не мог оставить его при себе, так как его звала служба. Он мог бы остаться во Франции, но он предпочел уйти далеко, в Африку, это было его желанием. Ему здесь было не весело, видно такова судьба.
— Он, барин, вернется, — отвечала Мартина. — И с галунами. Он так умен!
Она знала его с рождения и смотрела на этого полусиротку, как на своего сына.
— Ах! Если бы ты видела его в день отъезда! Я настоял, чтобы проводить его на станцию. Он не плакал. Я тоже крепился и гордился, опираясь на его руку. На нас смотрели: он так красив! Но когда поезд тронулся, когда в моих ушах раздался свисток, подобный предсмертному крику животного, — я чуть не упал. Предо мной промелькнули: белый платок, черные вагоны, фонарь, быстро исчезнувший в ночном мраке, и я остался один, устремив взгляд на рельсы, убегающие к безбрежному морю.
Он присовокуплял:
— В той стране, где теперь Анри в красном с синим мундире, нет дорог. Он спит в палатке, на берегу таинственной реки. Под звездным небом ему слышится только лай шакалов, на горизонте виднеются тощие пальмы. И пока я его жду здесь, на этой земле, в которой я буду скоро лежать, он обновляет свою душу, созерцая вечно меняющуюся панораму вселенной. Не знаю, кто из нас выбрал лучшую долю…
И старик неутомимо повторял одно и тоже, тем же тоном, перед внимательно слушавшей и понимавшей его служанкой. У нее тоже был сын в деревне, и мысли их, одна от другой столь отдаленные, сходились в общем воспоминании. Любовь может всецело наполнить жизнь человека.
Так проходили дни. Минута за минутой, час за часом они протекали бесшумно, медленно, как протекает широкая, тихая река. Дни праздные и все же наполненные, дни печали и спокойствия — дни, в которые тело старика все ближе склонялось к могиле, между тем как душа его, освобожденная от земных оков, всецело жила прошедшим.
Одно время года сменялось другим. Летом, как и зимой, он сидел у окна, открытого или закрытого, с любовью следя за правильно чередующимися фазисами природы. Он все больше сживался с природой… Накануне смерти он постиг величие мира, которое прежде смущало его. Ему были близки неподвижные деревья, болтливые птички, плодоносная почва и, сгорбленный, как и они, под бременем неумолимого закона он, без сожаления и ненависти покорялся неисповедимому року всего существующего.
Вечером, когда мрак окутывал окружающую природу, он любил мечтать при свете лампы. Он вглядывался в портреты отсутствующего, глядя на его детскую улыбку, он представлял себе его мечтательным в возмужалом возрасте. Он подолгу перебирал письма издалека, в которых отражались дорогие мысли. Он подсаживался ближе к лампе и читал, читал… Все тем же жестом он переворачивал листки, и все та же слеза катилась по той же морщинке.
Однажды утром, во время завтрака, Мартина быстро распахнула дверь.
Он поднял голову. Она с таким виноватым видом остановилась среди комнаты, что он улыбнулся и спросил:
— Что с тобой? Ну, говори-же!
Она ответила, комкая кончик передника:
— Ах, барин! Вы, наверное, будете сердиться…
Но, видя, что он готов ее выслушать, продолжала успокоенная:
— Вот что… одна собака бродит около нашего дома вот уж целую неделю. Она такая маленькая, с кулачек, и такая ласковая! Никто здесь не признает ее: ни мясник, ни молочница, я спрашивала их, нет, никто ее до сей поры не видел… Он умирает с голоду, я его покормила, и вот он вернулся… Ах барин! На него жаль смотреть…
Г. Вернэй ответил недовольным тоном:
— Я то тут причем?
— Барин!.. Приютите его…
Старик возмущенный, развел руками.
— В самом деле! Приютить этого бродягу, которого никто не знает! Да ты с ума сошла… В мои годы поздно привычки менять. Нас двое, мы сжились. Здесь место только для Андре.
— Ваша воля, барин!.. А жаль, такая славная собачка!
Наступило молчание. Подстрекаемый любопытством, он наконец сказал:
— Я согласен посмотреть на твоего любимца, но только посмотреть… Приведи его.
В комнату вбежало что-то черное, взъерошенное. Пато был старый пудель. Он носил на лбу следы долгого путешествия и внушал не доверие, а скорее симпатию, почти уважение, как путешественники, которые прибыли издалека и многое видели.
Старик поласкал его мягкие уши и вздрогнул от умного взгляда животного.
— Надо его почистить.
Служанка воскликнула:
— Барин согласны! Вот счастие! Вы сейчас увидите. Он будет неузнаваем.
Г. Вернэй задумался. В первый раз, после многих лет, в нем боролись противоположные чувства. Эгоистичное желание отстоять свою умышленно замкнутую жизнь боролось с врожденной потребностью новизны. Не сын ли посылает ему этого бесприютного странника, в их судьбах много аналогичного?..
В тихом домике стало веселее. С восходом солнца г. Вернэй брал палку и выходил. Он медленно шел вдоль тропинок, прислушиваясь к смешанным звукам природы. Он понимал бессловесные деревья, цветы, качаясь, приветствовали его приближение, а Пато бродил около него взад и вперед, как будто понимая весь смысл своего назначения. Эти два существа любили друг друга, потому что один другого пополнял, потому что один обладал верным инстинктом животных, а другой — испытанным разумом человека. Они были счастливы и без слов понимали друг друга.
Собака постепенно умнела. Она носила на рынок корзину с провизией, звонила, представлялась мертвой и ежедневно радовала окружающих своими успехами. Она была смирная и ласковая со всеми, исключая почтальона — его она ненавидела. Она его преследовала с остервенительным лаем, и он должен был грозить ей палкой, чтобы держать ее на почтительном расстоянии. Старика это огорчало.
— Ты бы должна была его любить, Потому что я живу им одним. Он — вестник добрых и дурных вестей, и сумка его, подобно жизни, полна радости и печали. Сколько нас во Франции, во вселенной, одиноких стариков, оживающих только при его звонке! А он, несмотря на это, скромен и покорен, он с сердечной простотой выполняет свою утомительную обязанность, не сознавая вполне все благородство своей миссии. И он никогда не читает доверенных ему писем.
Пато молча слушал его. Все это было выше его понимания. Он продолжал ворчать при появлении синей блузы.
Но со временем он успокоился. Завидя его издали, он встречал его, помахивая хвостом. Наконец, он даже полюбил его. Он угадывал в этом бывшем солдате грубой наружности такого же скромного бедняка, как и он сам, нашедшего верный кров на склоне своего существования. Он так привык к нему, что Мартина однажды радостно воскликнула:
— Барин! Они совсем примирились. Они разговаривают, как два старых приятеля. Завтра утром при первой почте, Пато принесет вам письмо в зубах… Вот увидите!
На следующий день, в означенный час, г. Вернэй сидел за столом и заранее радовался празднику. Он услыхал звонок, скрипучие шаги по песку, двух голосов. Он взволнованно улыбнулся, как улыбаются при мысли о вещах, которые угадывают, но не видят. Наступило довольно долгое молчание, затем толкотня на лестнице.
Вошла собака. Она несла в стиснутых зубах большой желтый конверт. Она шла медленно на задних лапах, гордо подняв голову, подойдя к хозяину, она остановилась в ожидании ласки.
— Наконец то, ты решился… Посмотрим, какие вести для твоего дебюта? Он надел очки, вскрыл конверт и успел только прочесть: Военное министерство, как несколько слов огненными буквами запестрели в глазах: Рекогносцировка… отдаленный пост… избитый отряд… геройский конец.
После этого он встал и упал навзничь, мертвый.
И когда испуганная Мартина открыла дверь, она увидела распростертое на полу тело старика и несчастную собаку, которая, воя, вертелась около трупа, стараясь вырвать роковое письмо из сжатой руки!
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1917, No 19. С. 233—237.