Василий Васильевич Капнист
Письмо к С. С. Уварову о эксаметрах
Источник текста:
1813. Письмо к С. С. Уварову о эксаметрах.— Соч., стр. 602—616.
ПРИМЕЧАНИЯ
Письмо к С. С. Уварову о эксаметрах, Капнист Василий Васильевич, Год: 1813
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.
Л., ‘Советский писатель’, 1960.
В. В. Капнист — лирический поэт и автор замечательной комедии-сатиры1 ‘Ябеда’ — обратился к переводам во второй половине своего творческого пути. Переводил он главным образом с французского языка. Его переводы эпических поэм ‘Картон’ Оссиана, ‘Илиады’ и ‘Одиссеи’ Гомера были сделаны на основании французских переводов. В 1810-е годы Капнист переводил оды Горация с французского подстрочного перевода. Кроме того, он перевел ‘Слово о полку Игореве’ (1810). Им была переведена также комедия. Мольера ‘Сганарель, или Мнимая неверность’.
Сочинения Капниста. Изд. А. Смирдина, СПб., 1849.
Вы желаете, чтоб г. Гнедич перевел ‘Илияду’ эксаметрами, но что возразите мне, если доказана вам будет совершенная в том, по коренному свойству русского языка, невозможность!
Известно всем и каждому, занимающемуся стихослаганием, что эксаметры, по примеру Омировых, непременно составляются из шести дактилей и спондеев, что первые четыре меры могут, по произволу, перемешиваться теми и другими, но пятая и шестая должны неминуемо быть, та — дактиль, а окончательная — спондей. Известно также, без наималейшего сумнения, что русский язык последними весьма скуден. Сие замечено первоначально бессмертным Ломоносовым. В письме своем о правилах российского стихотворства, предполагая, что известный ссылочный пиит Овидий писал в Томах стихи на славянском языке, он говорит: ‘следовательно, гексаметры, употребляя вместо спондеев, для их малости, хореи, тем же образом писал, которым следующие российские сочинены:
Счастлива, красна была весна, все лето приятно…
Только мутился песок, лишь белая пена кипела…
И в сих, приведенных им в пример, эксаметрах великий наш пиит, зная истинное свойство русского языка, вместо окончательных спондеев поставил хореи. Он чувствовал, сколько протяжные ударения первых противны слуху нашему, и для того во всех приведенных им родах стихов о употреблении спондеев умолчал. Соответственно тому впоследствии и неутомимый, школьно-преученый г. Тредияковский, испытав истину сию, написал тяжелую свою ‘Тилемахиду’ хорее-дактилями, да и сам г. Гнедич принужден был, в размере стихотворном, повиноваться сей необходимости.
Для доказательства на деле, что нашему языку дактило-спондеические стихи вовсе несвойственны, принужден я, прося у вас и у всех почтенных слушателей моих прощения за оскорбление чувствительного уха, представить пример правильных эксаметров, а дабы посредством сравнения облегчить суд о важном сем предмете, решился я подражать в оных началу перевода г. Гнедича шестой песни ‘Илияды’.
Страшную битву народов оставил бессмертных богов сонм:
В поле же, тамо и тамо, свирепый сраженья шумел вихрь.
Часто стремили отважны бойцы изощренную их медь,
Между брегов Симоиса и Ксанфа ревущих вдали струй.
Первый, Аякс Теламонид, данаев, твердейший скалы, щит,
Прорвал ряды фригиян и на греков веселья простер луч,
Мужа низвергши, Эвсорова сына, и фракских вождя сил,
Страшнаго крепостью мышц, Акаманта. Вознесши копье вдруг
Тяжко по шлему, у конскаго гребня, врага поразил он,
Шлем проломило насквозь, и проникло до кости чела вглубь
Медное жало, и очи геройские вечный покрыл мрак.
Вот истинные дактило-спондеические эксаметры, которые вы желаете вводить в русскую словесность! Ежели слог в приведенном примере покажется вам грубым, жестким и принужденным, то покорнейше прошу не подумать, что сие учинено мною с умышленным преднамерением нелепостию выражений исказить благозвучие стихов: нет, клянусь вам совестию, что я желал дать слогу моему всевозможную плавность, необходимость оканчивать каждый стих несвойственными языку нашему и тяжелыми в произношении ударениями спондеев единственною тому причиною, и я осмеливаюсь решительно вызвать самого лучшего нашего витию на многотрудную попытку преложить стихи сии Омира таковыми же правильными эксаметрами с желательною чистотою и благозвучностию слога. Удостоверенный в разборчивости слуха вашего и всей почтенной ‘Беседы’, равно как и в изящности вкуса относительно к стихотворному благогласию, несумненно надеюсь я, что после первого, а чаятельно и последнего выслушания правильных моих эксаметров никто не одобрит введения оных в отечественную словесность: ибо для прочтения без отдыха строки, весьма часто из семнадцати слогов составленной, надобно иметь отлично сильную грудь, а слушать вечно каждый стих, начинающийся долгим ударением, таковыми же двумя и неминуемо односложным словом оканчивающийся, потребно быть снабжену отменно дебелыми и к повторению протяжных звуков нечувствительными ушами, которых никто в согражданах своих предполагать, конечно, не согласится.
Но вы возразите мне, ‘что привычному к чему-либо уху все новое кажется странно, а часто и нелепо, что размер Омировых стихов, удивление просвещеннейших мужей в течение толиких столетий привлекающий, не может быть груб, что одна токмо новость и закоренелая навычка к другим размерам заставляют почитать оный жестким и тяжелым’.
На сие ответствую беспристрастно: 1-е) что, не зная Омирова языка, не могу судить с точностию о степени приятности на оном эксаметрических стихов, 2-е) что разные языки имеют различные свойства: может быть, на греческом спондеи отличаются особою приятностию, но русскому они совершенно противны и несродны, естественным тому доказательством служит весьма малое оных число, находящееся в нашем языке, столь изобильном, напротив того, пиррихиями и трибрахиями.
Ежели истины сии уважены будут, то дерзну подвинуться далее в преткновенном и опасном моем пути: дерзну усумниться и в существенной приятности эксаметров, на отечественной их греческой почве Омиром насажденных.
Подражая известному примеру бессмертного Мольера, испытывать красоты комических его творений на оселке непросвещенного вкуса простолюдимов, направляемого попечительного природою прямее к истине, читал я правильные эксаметры мои не упражняющимся в чтении стихов соотечественникам нашим и даже чужеземцам: все вообще признавались, что от шаршавой прозы отличают их единственно по начальным и окончательным, протяжностию своею весьма чувствительным, тяжелым и неприятным ударениям: не то ли самое действие произвело бы над ними и чтение греческих эксаметров! Правда, что однозвучные парные рифмы наших александрийских стихов в продолжительном чтении могут утомить слух, но не менее того и беспременные окончательные дактило-спондеи должны показаться оному весьма утомительными…
Что же воспрещает и любителям отечественной словесности вместо слепого во всем подражания древним искать для усовершенствования русских стихов свойственного им приятнейшего размера, ежели наскучили нам рифмы и смешение ямбов с пиррихиями, спондеями и амфибрахами, а хореев с пиррихиями, анапестами и амфимакрами, из которых большею частию составлены нынешние наши александрийские и других родов стихи.
Вы сами к тому подаете повод, любезный мой противуборник! В письме вашем к г-ну Гнедичу, объясня сухость и неприятную одномерность александрийских с рифмами стихов, вы говорите: ‘Прилично ли нам, русским, имеющим, к счастию, изобильный, метрическою просодиею наполненный язык, следовать столь слепо предрассудку? Прилично ли нам, имеющим в языке сии превосходные качества, заимствовать у иноземцев беднейшую часть языка их, просодию, совершенно нам не свойственную?’ Там же вы присовокупляете: ‘Если мы хотим возвысить достоинство нашего языка, если мы хотим достигнуть до того, чтоб иметь словесность народную, нам истинно свойственную, то перестанем писать или переводить эпопеи александрийскими стихами. Если же мы не возвратимся к истинному характеру нашего языка, если не сделаем метрической системы, на самом гении языка основанной, если мы не будем иметь способа воскресить просодию древнего нашего стихотворства, то, без сумнения, опасаться должно, что в весьма коротком времени наша поэзия будет походить на младенца, носящего все признаки дряхлости, или на увядшего юношу’. Вот слова ваши, истинным чувством преимуществ отечественного нашего слова пред прочими европейскими языками вам внушенные. Все, до сих пор сказанное вами, было совершенно согласно с моими мыслями, но с каким удивлением увидел я, читая далее, что вследствие вышеприведенных истин советуете вы г-ну Гнедичу переводить ‘Илияду’ эксаметрами, удостоверяя его, ‘что читающие Омира в подлиннике возрадуются, услышав отголосок его бессмертных песней!’
Я доказал уже, и без сумнения, насчет чувствительного к благозвучию слуха приведенным мною в пример образчиком истинных дактило-спондеических эксаметров, сколь несвойственны они нашему языку. Г-н Гнедич, удовлетворяя желанию вашему, перевел шестую песнь ‘Илияды’ дактило-хореическими стихами, видя, конечно, совершенную невозможность писать на русском языке правильными эксаметрами: стало быть, он уже совратился с пути, Омиром проложенного. О избранном им роде стихосложения не позволяю себе обнаружить моих заключений: они могут показаться пристрастными, скажу только, что и принятый им размер представляется мне не совершенно свойственным русскому языку и что окончания каждого стиха дактило-хореем, по единообразности ударений, утомительны для слуха. Впрочем, если г-н Гнедич позволил себе отличный от Омирова размер эксаметров, то повторяю вопрос: что запрещает нам, сообразно собственному вашему мнению, постараться изобресть как для эпопеи, так и для других родов стихотворства размеры, свойственные нашему языку? Зачем не попытаться нам сделать метрическую систему, на самом гении языка нашего основанную?
Вы видите, что, вырвав копье ваше, собственным вашим оружием поразить вас желаю: и вы догадываетесь теперь, конечно, к чему клонится мысль моя. Так, признаюсь откровенно и не боясь, по любви к отечественному слову, даже осмеяния, которому новостью предложения моего подвергнуть себя могу,— повторительно признаюсь, что желал бы побудить любителей словесности нашей, более меня в оной искусившихся, к изысканию в размере народных наших песней метрического, свойственного языку нашему, стихосложения. Весьма давно уверился уже, что мы имеем богатую оною отечественную руду, в презреии несправедливо оставляемую, для разработки которой не сыскался только до сих пор истинно ревностный и от предрассудков освобожденный ископатель. Весьма давно — ревнуя поревновал — по славе природного слова и решился сделать померный силам моим опыт русских стихов, переложа, отчасти размером простонародных песней, одну небольшую поэму Оссияна <'Картон'>… Видя опасность, введением иноземных эксаметров словесности нашей угрожающую, предпочел я, за усердие к отечественному слову, лучше претерпеть посмеяние, чем не сделать для защиты оной шага, могущего искуснейшим писателям показать тропинку, ведущую к богатой отечественного золота жиле, в предосудительном для нас самих пренебрежении оставляемой.
За долг поставляя подать к тому соразмерный силам моим повод, решаюсь я предложить здесь малый сравнительный опыт перевода стихами русскими начала той самой шестой песни ‘Илияды’, который пред сим сообщил я в правильных эксаметрах. Выступая пред толь просвещенным собранием на позорище, в смуром кафтане, в кумачной рубахе и с шапкою в руках, для возглашения русским размером Омировых стихов, уверен я, что явлюсь пред людьми, которые не по платью встречают: итак, поклоняся добрым людям, как водится, и разгладя бородку, начинаю размером простонародной песни: ‘Как бывало, у нас, братцы, через темный лес’.
— Повесть о кровопролитном греков и троян сражении:
Удалились светлы боги с поля страшных битв:
Но то там, то там шумела буря бранная.
Часто ратники стремили копья медные
Меж потоков Симоиса и у Ксанфских струй.
Первый, отрасль Теламона, греков щит, Аякс,
Ободрил их, разорвав ряды фригийские
И низвергнувши фракийских сильных войск вождя,
Акаманта, сына мощного Эвсорова.
В шлем, у конского он гребня, поразил врага:
Копье, шлем с челом пробивши, углубилось в кость —
И тьма вечная покрыла очи витязя.
Теперь, отвеся нижайший поклон, стою и ожидаю суда, как будет принято русскими русское стихосложение? Ежели почтенные слушатели поусумнятся в решении, то покорнейше прошу предложить им, для сравнения, повторительное чтение вышепомещенных моих эксаметров: и я уверен, что они, не дождавшись оного, предпочтут природный русский склад, хотя неискусною рукою обработанный, и не захотят поругаться над соотечественником своим.
1 В 1813 г. Гнедич напечатал отрывок из VI песни ‘Илиады’ Гомера, переведенной им гекзаметром, а Уваров — свое ‘Письмо к Н. И. Гнедичу’, в котором давалось теоретическое обоснование необходимости переводить Гомера гекзаметром (см. примеч. 1 к разделу ‘Н. И. Гнедич’).
Письмо-статья В. В. Капниста было полемическим откликом на ‘Письмо’ Уварова и одновременно на гекзаметрический перевод Гнедича. Оно было отослано Капнистом 25 ноября 1813 г. Державину в Петербург и передано последним Уварову. В начале 1814 г. Державин сообщил Капнисту, что Уваров готовит ‘опровержение’ на его ‘Письмо’. Ответ Уварова и ‘Письмо’ Капниста были напечатаны в XVII части ‘Чтений в Беседе любителей русского слова’ в 1815 г. См. также статью Н. И. Гнедича (стр. 97—98 наст. изд.).