ПИСЬМО къ С. изъ ГОТЕНБУРГА.
Іюня 19, 1814 ГОДА.
К. Батюшковъ.
‘Сверные цвты на 1827 годъ’
Письмо к С. из Готенбурга, Батюшков Константин Николаевич, Год: 1814
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Исполняю мое общаніе, любезный другъ, и пишу къ теб изъ Готенбурга. Посл благополучнаго плаванія прибылъ я вчерашній день на пакетъ-бот Альбіон, здоровъ и веселъ, но въ большой усталости отъ морскаго утомительнаго перезда. Усталость не помшаетъ расказывать мои похожденія. Садись и слушай. Оставя тебя посреди вихря Лондонскаго, я слъ съ великимъ Рафаэломъ въ Фіакръ и въ безпокойств дохалъ до почтоваго двора, боясь, чтобы карета подъ надписью въ Гаричь не ускакала безъ меня въ урочное время. Къ счастію, она была еще на двор и около нея рой почтовыхъ служителей, ожидающихъ почтенныхъ путешественниковъ. Дверцы отворены, я пожалъ руку у твоего Итальянца, громкаго именемъ, но смиреннаго знаніемъ, и, со всей возможной важностію, занялъ первое мсто: ибо я первый вошелъ въ карету. Другіе спутники мои (заплатившіе за проздъ дешевл), услись на крышк, на козлахъ), распустили огромные зонтики и начали, по обыкновенію всхъ земель, бранить кучера, который медлилъ ударить бичемъ и спокойно допивалъ кружку пива, разговаривая со служанкою трактира. Между тмъ, какъ съ кровли каретной сыпались готдемы на кучера, дверцы отворились: двое мущинъ сли возл меня и колымага тронулась. Къ счастію то были Нмцы изъ Гамбурга, люди привтливые и добрые. Мы не успли выхать изъ предмстій Лондона и карета остановилась: въ нее вошелъ новый спутникъ. Въ послдствіи я узналъ, что товарищъ нашъ былъ родомъ Шведъ, a промысломъ — глупецъ, но оригиналъ удивительной, о которомъ я, въ качеств историка, буду говорить въ надлежащее время. Теперь я на большой дорог, прощаюсь съ Лондономъ, котораго, можетъ быть, не увижу въ другой разъ… Летимъ по гладкой дорог, между великолпныхъ липъ и дубовъ — Лондонъ исчезаетъ въ туманахъ. Въ Колчестеръ, знаменитый устрицами, прибыли мы въ глухую полночь, a въ Гаричь на разсвт. Въ гостинниц толстаго Буля ожидалъ насъ завтракъ. Товарищи мои: Шведъ, два Гамбургца, нсколько Англичанъ и Шотландцевъ, вс въ глубокомъ молчаніи и съ важностію чудесною пили чай и поглядывали на море, въ ожиданіи попутнаго втра. Таможенные приставы ожидали насъ. Окончa вс дла съ ними, честная компанія возвратилась къ Булю. Въ большой зал ожидали насъ новые товарищи, которые, узнавъ, что я Руской, дружелюбію жали мою руку и предложили пить за здравіе Императора. Портвейнъ и Хересъ переходили изъ рукъ въ руки и подъ вечеръ я былъ красенъ, какъ Майской день, но все въ глубокомъ молчаніи. Товарищи мои пили съ такою важностію, о которой мы, жители матерой земли, не имли понятія. Насъ было боле двнадцати, со всхъ четырехъ концовъ свта, и вс, казалось мн, люди хорошо воспитанные, вс кром Шведа. Онъ часъ отчасу боле отличался, желая играть роль Жентельмена и коверкая Англйгскій языкъ немилосерднымъ образомъ. Англичане улыбались, пожимали плечами и пили за его здоровье. Втеръ былъ противный и мы остались ночевать въ Гарич. На другой день поутру, Шотландецъ, товарищъ мой изъ Лондона, высокой и статный молодой человкъ,вошелъ въ мою спальню и ласковымъ образомъ на какомъ-то язык (который Англичане называютъ Французскимъ) предложилъ мн итти въ церковь. День былъ воскресной и народъ толпился на паперти. Двери храма отворились, мы вошли съ толпою.
Простота служенія, умиленіе, съ которымъ вс молились въ молчаніи, изрдка прерываемомъ или протяжнымъ пніемъ или важными звуками органа, сдлали въ душ моей впечатлніе глубокое и сладостное. Спокойныя ангельскія лица женщинъ, блыя одежды ихъ, локоны, распущенные въ милой небрежности, рой прелестныхъ дтей, соединяющихъ юные голоса свои съ дрожащимъ голосомъ старцевъ, древнихъ мореходцевъ, посдвшихъ на бурной стихіи, окружающей Гаричь, все вмст образовало картину великолпную, и никогда религія и священные обряды ея не казались мн столь плнительными! Самая Церковь на берегу моря, въ пристани, откуда столько путешественниковъ пускается въ края отдаленные міра и иметъ нужду въ промысл Небесномъ, сей храмъ съ готическою кровлею, съ гербами, съ простою каедрою, на которой почтенный старецъ изъясняетъ простыми словами глубокой смыслъ Евангелія, сей самый храмъ иметъ нчто особенное, нчто замчательное. Около двухъ часовъ я просидлъ съ моимъ Шотландцемъ, онъ молился съ большимъ усердіемъ скажу боле, съ набожностію. Примру его слдовали вс молодые люди и граждане мирные и воины. Такъ, милый другъ, земли, въ которой все процвтаетъ, земля, такъ сказать, заваленная богатствами всего міра, иначе не можетъ поддержать себя, какъ совершеннымъ почитаніемъ нравовъ, законовъ гражданскихъ и Божественныхъ. На нихъ то основана свобода и благоденствіе новаго Карагена, сего чудеснаго острова, гд роскошь и простота, власть Короля и гражданина въ вчной борьб и потому въ совершенствомъ равновсіи. Это смшеніе простоты и роскоши меня поразило всего боле въ отечеств Елисаветы и Адиссона. — Въ сей день незабвенный для моего сердца, одинъ изъ путешественниковъ, узнавъ, что я Руской, пригласилъ меня прогуливаться. Мы бродили по берегу морскому посреди благовонныхъ пажитей и лсовъ, осняющихъ окрестности Гарича. Толпы счастливыхъ поселянъ въ праздничныхъ платьяхъ прогуливались вдоль по дорог, или отдыхали на трав. Сквозь густую зелень оршника и древнихъ вязовъ выглядывали миловидныя хижины приморскихъ жителей и солнце вечернее освщало картину великолпную. Меня все занимало, все плняло. Я пожиралъ глазами Англію и желала запечатлть въ памяти вс предметы, меня окружающіе. Сидя на камн съ добрымъ Англичаниномъ — такія открытыя и добрыя физіогноміи рдко встрчаются — сидя съ ними въ дружественной бесд, мы забыли, что время летло и солнце садилось. Онъ прощался надолго съ милымъ отечествомъ и говорилъ о немъ съ восхищеніемъ, съ радостными слезами. Какъ не любить такой земли, повторялъ онъ, указывая на плнительныя окрестность. Здсь я покидаю жену, дтей, родственниковъ и друзей. Британецъ пожалъ крпко мою руку и мы возвратились въ гостинницу.
Слуга извщаетъ насъ, что попутный втеръ позволяетъ судамъ выходить изъ гавани. Я затрепеталъ отъ радости. Прощаясь съ товарищами, разплачиваясь съ услужливымъ хозяиномъ, сажусь въ лодку и съ нее на желанный пакетъ-ботъ Альбіонъ, къ Капитану Маію. Со мною два посажира: проказникъ Шведъ и какой-то богатый Еврей изъ Лондона, великій щеголь и краснобай, Море заструилось, выходимъ изъ порта. Но втеръ долго принуждаетъ насъ плавать около береговъ Графства Суфолкъ, котораго маяковъ мы не теряемъ изъ виду во всю ночь. Признаюсь теб, положеніе мое было не занимало жить нсколько дней съ незнаемыми лицами, имть въ виду морскую болзнь! Что длать, надобно покориться судьб. Я слъ на палубу и любовался сереброчешуйчашымъ моремъ, которое едва колебалось и отражало то маяки, то лучи мсяца, восходящаго изъ-за береговъ Британіи. Между тмъ Еврей расказывалъ повсти, Шведъ болталъ о Ковенгарденскихъ прелестницахъ, о портныхъ, о лошадяхъ и о Норвегіи, которую Парламентъ отдаетъ Принцу. Поздно возвратился въ каюту и спалъ мертвымъ сномъ, вруча себя Нептуну, Наядамъ, Борею и Зефиру, Кастору и Поллуксу, покровителямъ странниковъ и Венер, которая родилась изъ пны морской, какъ извстно всякому. По утру проснулся cъ головною болью, къ вечеру стало хуже: я страдалъ. Втеръ былъ противный и ночь ужасная. Парусы хлопали, снасти трещали, волны плескали на палубу и заботливый капитанъ безпрестанно повторялъ любимую поговорку: бдный Іорикъ! бдный Іорикъ! На четвертый день свжій попутный втеръ надувалъ паруса, и мои болзнь миновалась. Все ожило. Матросы пили, Капитанъ шутилъ съ Евреемъ, но Шведъ часъ отъ-часу становился несносне и скучне. Гд укрыться отъ него? Я узналъ въ послдствіи, что онъ сынъ богатаго купца, родомъ изъ Штокгольма, былъ посланъ въ Лондонъ учиться коммерціи надлалъ тамъ долговъ и возвращается pian pianino въ свое отечество. Его дурной Нмецкой и Французской выговоръ приводили меня въ отчаяніе. При каждомъ движеніи судна онъ блднлъ. То ему казалось, что Капитанъ выпилъ лишнюю рюмку, то компасъ не вренъ, то паруса не на мст, и то не такъ, и это худо. Потомъ расказы о Гайдъ-парк, о бирж, о Платон, о Велллигтон, тамъ описаніе сокровищъ отца его, и все, и все, чего мн слушать не хотлось. То онъ давалъ совты Капитану, который отвчалъ ему готдемомъ, то онъ удилъ рыбу, которая не шла на уду, то онъ видлъ кита въ мор, мышь на палуб или спичку на воздух. Онъ всмъ наскучилъ, и человколюбивый Еврей предложилъ намъ бросить его въ мор, какъ безбожника Діагора, на съденіе морскимъ чудовищамъ.
Но какіе часы я проводилъ на палуб въ сладостномъ очарованіи, читая Гомера и Тасса, врныхъ спутниковъ воина! Часто, покидая книгу, я любовался открытымъ моремъ. Какъ прелестны сіи необозримыя, безконечныя волны! Какое неизъяснимое чувство родилось въ глубин души моей! Какъ и дышалъ свободно! Какъ взоры и воображеніе мое летали съ одного конца горизонта на другой! На земл повсюду преграды: здсь ничего не останавливаетъ мечтателя, и вс тайныя надежды души разширяются посреди безбрежной влаги.
Fuggite son le terre e i lidi tutti!
De Ponda il Ciel, del Ciel l’onda e confine!
Въ седьмой день благополучнаго плаванія восходящее солнце настало меня у мачты. Восточный втеръ освжалъ лице мое и разввалъ волосы. Никогда море не являлось мн въ великолпнйшемь вид. Боле тридцати судовъ колебалось на лазоревой влаг: иныя шли въ Ростокъ, другія въ Англію: иныя подобно пирамидамъ казались неподвижными, другія, распустя паруса, какъ лебеди тянулись длинною стаею и исчезали въ отдаленіи. Наконецъ мы замтили въ мор одну неподвижную точку: высоты Мастранда, и я привтствовалъ родину Густава и Карла. Волны становились часъ отчасу тише и тише, изгладились и я yвидлъ новую торжественную картину: совершенное спокойствіе, глубокой сонъ бурной стихіи. Солнце казалось въ зенит своемъ, осыпало сіяніемъ гладкую синеву. Къ несчастію долго ничмъ наслаждаться не можно. Тишина въ мор утомительне бури для мореплавателя. Я пожелалъ втра и сказалъ Капитану:
— Tu che condutti
M’hai in questo mar, che non hafine,
Di, s’altri mai qui guinse, e se pi avance,
Nel mondo, ove corriamo, have abitante?…
Онъ отвчалъ мн на грубомъ Англійскомъ язык, который въ устахъ мореходцевъ еще грубе становился, и божественные стихи любовника Элеоноры безъ отвта исчезли въ воздух:
Быть можетъ, ихъ етида
Услышала на дн,
И, лотосомъ внчанны,
Станицы Нереидъ
Въ серебряныхъ пещерахъ
Склонили жадный слухъ
И сладостно вздохнули,
На урны преклонясь
Лилейною рукою,
Ихъ перси взволновались
Подъ тонкой пеленой…
И море заструилось,
И волны поднялись!
Свжій втръ началъ надувать паруса. Мы приближались къ утесамъ Готическимъ. Ты помнишь гавань Готенбургскую и, можетъ быть, подобно мн, съ нетерпніемъ проходилъ мимо Архипелага, скалъ и утесовъ, живописныхъ издали, но утомительных] для мореплавателя. Наконецъ мы въ Готенбург, въ новой Англіи, по словамъ Арндта. Съ разсвтомъ являются къ намъ таможенные приставы, которые позволяютъ намъ вступить на берегъ Шведской. Капитанъ Маій со мною прощается и желаетъ счастливаго пути въ Россію. Шведъ спшитъ въ городъ и забываетъ второпяхъ свой чемоданъ. Честный Еврей подаетъ мн руку, и мы шествуемъ съ нашими пожитками въ гостинницу Зегерлинга, откуда я пишу къ теб сіи строки дрожащею рукою. Письменный столикъ шатается, полъ подо мною колеблется, столь сильно впечатлніе морской качки, что и здсь на сухомъ пути оно не исчезаетъ.
Отдохнувъ не много, иду справляться, нтъ ли корабля въ Петербургъ, въ противномъ случа принужденъ буду хать въ Штокгольмъ. Къ несчастію, вчера былъ день воскресной и вс банкиры и маклеры за городомъ въ увеселительныхъ домахъ своихъ. Что длать? Бродить по городу, который показался мн и малъ и бденъ, вопреки Арндту. Не мудрено, я изъ Англіи! За воротами Готенбургскими есть липовая аллея, единственное гулянье. Я прошелъ по ней нсколько разъ съ печальнымъ чувствомъ. Липы Шведскія такъ тощи и худы въ сравненіи съ липами Британіи! Холодными глазами смотрлъ я на окрестности Готенбурга, довольно живописныя, на купцевъ и конторщиковъ, которые со всею возможною важностію прогуливаютъ себя, свои Англійскіе фраки, женъ, дочерей и скуку. Женщины не блистаютъ красотою и странный нарядъ ихъ не привлекателенъ.
На городовой площади собираются Офицеры къ параду. Народъ съ большимъ удовольствіемъ смотрлъ на разводъ солдатъ въ круглыхъ шляпахъ…. Ввечеру парадъ церковный, обрядъ искони установленный. — Войско становится въ строй и поетъ Псалмы и Священные Гимны: Офицеры читаютъ молитвы. Такъ ведется въ Шведской арміи со временъ Густава Адольфа, набожнаго Рыцаря и Короля властолюбиваго.
И такъ, милый другъ, я снова на берегахъ Швеціи,
Въ земл тумановъ и дождей,
Гд древл Скандинавы
Любили честь, простые нравы,
Вино, войну и звукъ мечей.
Отъ сихъ пещеръ и скалъ высокихъ,
Смясь волнамъ морей глубокихъ,
Они на бренныхъ челнокахъ
Несли врагамъ и казнь и страхъ,
Здсь жертвы страшныя свершалися Одену,
Здсь кровью плнниковъ багрились олтари,
Но въ нравахъ я нашелъ большую перемну…
Эта земля не плнительна. Сладости Капуи или Парижа здсь неизвстны. Въ ней ничего нтъ пріятнаго, кром живописныхъ горъ и воспоминаній.
Прости, милый товарищъ! Теб не должно роптать на судьбу: ты въ земл красоты и здраваго смысла, ты счастливъ. Но я не завидую теб, возвращаясь на дикой сверъ: я увижу родину и нсколько друзей, о коихъ могу сказать съ Вольтеромъ:
Je les regretterais la table des Dieux.