П.Я.ЧААДАЕВ
П.Я.ЧААДАЕВ
Письмо из Ардатова в Париж
Письмо из Ардатова в Париж
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Письмо из Ардатова в Париж, Чаадаев Петр Яковлевич, Год: 1845
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Славянофильство: pro et contra. 2-е изд.
СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2009. — (Русский Путь).
Уже давно слышали мы в своей глуши о новом близком возрождении единственного московского журнала. Сохранив наши прежние связи со многими московскими литераторами, нам знакомыми еще в то время, когда не обнаруживалось прекрасное стремление, которым они нынче отличаются, мы всегда старались не терять из виду их следов и на теперешнем их поприще. Таким образом узнали мы довольно скоро о новой участи ‘Москвитянина’. Новый сотрудник, принявший на себя все бремя будущей редакции1, нам был добрый приятель, когда он еще на другом пути, вовсе противоположном нынешнему своему направлению, испытывал свои молодые силы при общем сочувствии всего тогдашнего грамотного круга. Мы сохранили к нему с тех пор самые теплые чувства любви и уважения, и потому весело нам было слышать о его возвращении к литературной деятельности. Мы уже собрались было написать к нему по этому случаю поздравительное послание с изъявлением искреннего нашего желания, чтобы его предприятие увенчалось успехом, как вдруг объявление о издании ‘Москвитянина’ на следующий год попалось нам в руки. Не знаю, как тебе выразить действие, произведенное на меня этими печатными строками. С одной стороны, живейшее удовольствие, сердечное умиление при виде всех благих предположений новой редакции, всей пламенной ее любви к древнему нашему быту, к древним нашим нравам, к древней нашей общественности, одним словом, ко всему тому, что, по выражению одного из наших новых учителей, ‘заключает в себе тайну русского величия’2, с другой стороны, удивление, грусть при виде какой-то скрытой злобы против всего нерусского, как будто нашу добрую, терпимую, милосердную Россию нельзя любить, не ненавидев всего прочего создания. Я тем более был поражен этим явлением, что сочинителя объявления любил именно за те свойства души и сердца, которых тут более не находил. Как произошла в нем эта перемена, каким образом его прекрасная душа, не способная доселе что-либо ненавидеть, могла теперь исполниться столь сильною враждою ко всему человечеству, что, по условиям приличия, ни желание успеха, ни долговременное в ней пребывание высокого нравственного чувства, не могли укротить ее? Вот что сказал я себе, прочитав в первый раз объявление, но, прочитав его в другой раз, новое недоумение возникло в уме моем. Старый мой приятель владел, бывало, хорошо языком, его немногие труды отличались строгою последовательностью, стройностью, светлостью мысли. Куда это все девалось? Насилу разберешь, что он хочет сказать. ‘Благоговение, — говорит он, — перед истинами православного христианства’. Что это за православное христианство? По сие время слыхали мы только о Церкви Православной, хотя, впрочем, в строгом смысле и это не что иное, как плеоназм, ибо Церковь не православная не есть Церковь, но плеоназм, по крайней мере, необходимый, для того чтобы различать Церковь, почитающую себя православною, от тех церквей, которых таковыми не почитает, но какая, скажите, была нужда присваивать это прилагательное самому христианству? Разве может быть христианство не православное, т. е. ложное, а все-таки христианство? Разве в области вечного духа непременной правды есть место для какой-нибудь полуправды? Странно, как могли родиться в той именно духовной сфере, которая по праву называет себя единственно истинной, эта несознательность мысли, эта невнятность христианского понятия, это необдуманное сочетание слов, допускающие как будто возможность христианства и не истинного, однако не теряющего чрез то права называться христианством. ‘Любовь, — продолжает он, — к древней нашей жизни, сердечное сочувствие к настоящей’. Следовательно, настоящая жизнь России не заслуживает его любви, довольно с нее его участия, следовательно, жизнь народа может быть прервана без чрезвычайного какого-нибудь потрясения, следовательно, народ может в одно доброе утро отказаться от своей прежней жизни и начать жить на новый лад, следовательно, довольно одной какой-нибудь сильной воли, чтобы оттолкнуть все прошедшее народа и сотворить ему какое-то искусственное настоящее3, и наконец, что это за жалкий народ, меняющий таким образом свое бытие ни за что, ни про что. В том нет никакого сомнения, что жизнь не только одного народа, но большей части рода человеческого может измениться через какой-нибудь переворот духовный или политический, то есть чрез какое-нибудь новое понятие о тех великих предметах, которые составляют нравственное существование человека, или чрез насильственное разрушение общественного состава. Но ничего подобного с нами не случилось. Мы веруем в то же самое, во что веровали наши предки, суеверуем в то же самое, во что они суеверовали, та же самая самодержавная власть, из начал народных возникшая, ведет нас на пути предназначенном. Мы тот же самый добрый покорный крестьянский народ, какой и прежде был. Семена, брошенные провидением в нашу почву, вышли из земли, выросли в большие дерева, покрылись листом, потом благоуханным цветом и наконец принесли плоды. В этом естественном произрастании нашем не было никаких сокрушительных случаев. Мы шли необходимым путем к необходимой цели, мы росли, выросли и созрели. Многое исчезло из обрядов нашего народного быта, но оно исчезло потому, что не могло существовать. Не произвол какой-либо разрушил гнилые члены нашего общественного здания, их разрушила собственная гнилость. Для этого не нужно было никакого насильственного действия, достаточно было одного естественного закона. Само собою разумеется, что в назначенное время нашлись воля и власть, которые раскидали все это тление, но эти воля и власть произросли на нашей земле, под нашим православным небом они вышли из корня русской жизни точно так же, как и те прекрасные свойства народа русского, которые и прежде всегда покоряли его той же воле, той же власти. Может быть, в истории всемирной нет примера такого строгого логического развития. Всему тому, что мы видим вокруг себя, добру, и злу, без большого труда можно найти начало в наших летописях: всему тому, что, по словам наших новых учителей, нас так высоко ставит перед прочими народами мира, всем тем бесчисленным преимуществам, которыми мы, по их мнению, пользуемся перед этими народами в деле общественном, в области духа, корень и причины очевидны. Стоит только бросить взгляд на родовое наше сложение, вникнуть в наши верования и в их чудное родство с этим сложением, чтобы весь дивный подвиг нашего исторического прохождения озарился самым ярким светом. Благодаря трудам современной учености никто более не сомневается в огромном развитии нашей общественной жизни во времена допетровы. Всякому теперь известно, что народ русский, по примеру всех прочих отраслей своего великого племени, всегда участвовал в земской управе своей страны. На первой странице нашего бытописания видим разительный тому пример. Не только обряд народного совещания, на котором решено было принять веру Христову, но и самый приговор народный сохранены летописцем: ‘Воло-димер, — говорит он, — посла по всему граду глагол, аще кто не обрящатся заутра на реце противник мне да будет. Сие же слышавше людие с радости’) содяху и радующеся глаголяху: аще ее не добро было, не бы сего князь и бояре прияли’ 4. Итак, очевидно, что народной воле одолжены мы введением христианства в наше отечество. В продолжение всей нашей истории, на всяком шагу нашего шествия, повторяется то же самое явление, всегда народная воля таким образом выражалась, всегда таким жил и действовал ум и смысл народный.
Впервые: Вопросы философии. 1988. No 6. С. 112—115. Публ. З. А. Каменского. Печатается по изд.: Чаадаев П. Я. Статьи и письма. М., 1989. С. 380—383. Датируется 1845 г. по упоминанию ‘старого друга’, т.е. И.В.Киреевского, как редактора ‘Москвитянина’.
Петр Яковлевич Чаадаев (1794—1856) — философ, автор нашумевших ‘Философических писем’ (1835), после публикации которых журнал ‘Телескоп’ был закрыт, редактор Н. И. Надеждин отправлен в ссылку и было официально объявлено о ‘расстройстве ума’ Чаадаева. Автор ‘Апологии сумасшедшего’ (1836—1837, впервые опубликовано на русском языке — 1906). Идейный оппонент славянофилов, представлявший религиозное ответвление западничества. До разрыва 1844 г. состоял в дружеских отношениях с И. В. Киреевским и другими славянофилами. Его имя попало даже в списке славянофилов, прилагавшемся к секретному донесению III отделения (Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1898. Кн. XII. С. 133).
1 Речь идет об И. В. Киреевском, который стал редактором ‘Москвитянина’ с No 1 в 1845 г. Он, однако, отказался от редакторства, выпустив всего лишь три номера журнала.
2 Под ‘одним из новых учителей’ имеется в виду А.С.Хомяков — приводится цитата из его статьи ‘О сельских условиях’ (Хомяков А. С. Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 1. С. 379).
3 Чаадаев оспаривает здесь славянофильский взгляд на Петра I.
4 Неточная цитата из ‘Повести временных лет’. См.: Изборник. М., 1969. С. 72.