С. Н. Булгакову
С. Н. Булгакову
16.VII [19]38 г.
Ваша монахиня Мария
17.IX 1939 г.
Дорогой отец Сергий,
Ваша монахиня Мария
Примечания
Примечания
Письма С. Н. Булгакову, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1939
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.
СПб.: ‘Искусство—СПБ’, 2001.
Дорогой отец Сергий! Мне хочется написать Вам о том, как дальше развивались наши дела с отцом Киприаном и как все разрешилось. Вчера вечером Владыка окончательно подтвердил, что он остается у нас. Но решение это достигнуто после целого ряда колебаний и настоящих мук. Эти дни были буквально совершенно изнурительны. В четверг утром он пришел ко мне сказать, что окончательно решил уходить. Причины вс те же: абсолютная неприемлемость для него Православного дела, — при одном упоминании о нем он вздрагивает, как от прикосновения к электрическому току, — полный личный разрыв с нами, нежелание заниматься ничем, кроме книжек, и еще, и еще без конца. Он, мол, знает, что это его пастырский грех, говорит с проекцией на страшный суд, на котором ответит за такое малодушное решение, он, уходя от нас, должен понимать, что это его смерть как священника, но тем не менее сил нет оставаться, терпенья нет и т. д. Он знает, что у нас нет ему места, и в Подворье нет места, и на всем Божьем свете нет места. Все это, и еще многое другое, было сказано так, что я уже не могла сомневаться, что просто передо мной человек в припадке острой неврастении. Мне было очень мучительно от какой-то беспомощной жалости. Не буду Вам передавать того, что я говорила. Руководствовалась я главным образом этим чувством жалости. Но все же все время настаивала, что ни в чем не хочу его убеждать, ни на чем не хочу настаивать, что принимаю любое его решение, поскольку оно свободно. Единственно, что для меня неприемлемо, — это если Владыка прикажет ему оставаться у нас. На это он заявил, что Святитель должен крикнуть на нас и приказать, — тогда все будет просто. Как бы то ни было, мы решили опять-таки ни на чем не останавливаться, а ждать разговоров с Владыкой. В тот же вечер я отправилась на Дарю, два часа рассказывала Владыке все подробности этих дней, старалась быть как можно более объективной и ни на чем не настаивала. Вчера утром отец Киприан пришел ко мне спрашивать о разговоре с Владыкой. За это время у него был отец Михаил и просто нашумел за истерику. Отец Киприан уже как будто забыл о своем вчерашнем решении и был опять в полной неопределенности. Он начал мне ставить условия: никакой работы в Православном деле, отказ от преподавания в четверговой школе, право свободного выбора друзей и еще какая-то ерунда. Я даже не слушала особенно, а на все соглашалась. Сказала только, что мне и моим друзьям не хотелось бы по-прежнему быть отлученными от церкви и что я считаю необходимым, если он останется, то хоть изредка иметь с ним серьезный разговор. Я ему сказала, наконец, что для меня вопрос ясен: если из всякой моей невнятицы, из самого факта, что я пробилась к нему через бойкот, недоброжелательство и злобу, из всех моих подспудных мотивов, — до него ничего не дошло, — то он должен уходить. Если же дошло хоть что-нибудь, пусть в самом непонятном виде, как отзвук какой-то, — то он должен оставаться, потому что говорила я о самом главном, а остальное только как некоторый гардероб человеческой души, который и не так уж важен. Во всяком случае, решение должно быть свободным, и я заранее принимаю любое решение. Трудно в письме передать и эти наши разговоры, и вообще атмосферу вчерашнего дня. В какой-то промежуток ко мне забежал еще отец Михаил, — он умолял считаться с тем, что отец Киприан находится в состоянии острого неврастенического припадка и ни на какие его слова нельзя обращать внимания. Вечером он отправился к Владыке. Я ждала его возвращения до одиннадцати. Наконец он пришел, совершенно замученный, прямо упал в кресло и сказал трагическим голосом, что, очевидно, он остается у нас, но это ему нестерпимо тяжело. Я пыталась его утешить в этом горе. Теперь мы оба мечтаем два месяца отдыхать друг от друга.
Легко мне или тяжело, — я сама не знаю. Знаю, что я с невероятным упорством и напряжением шла эти 20 дней и против собственной воли, и против воли отца Киприана. И совершенно убеждена, что так было нужно. Во всяком случае, сейчас как-то дьявол посрамлен. Надолго ли? Думаю, что отец Михаил прав, — и помимо всего прочего мы имеем дело с разливанным морем неврастении.
Конечно, я понимаю, что, идя на все эти разговоры, я раз и навсегда отказалась от возможности сожалеть и раскаиваться в том, что получилось. Я и не сожалею. Но задумываться приходится: как налаживать эту нашу будущую совместную жизнь, учитывая и неврастению, и какую-то одержимость, и неприязнь ко мне, и трудности работы, и неизбежное непонимание всего происшедшего со стороны моих друзей и сотрудников? Думаю, что в личных наших отношениях по его возвращении буду устанавливать некий душевно-лазаретный режим. В смысле работы трогать не буду. А там что Бог даст.
Вот и вся наша повесть. Хочу надеяться, что дальше будет и легче, и лучше. Написала Вам, и немного от души отлегло.
с большим сомнением берусь я писать Вам это письмо: с одной стороны, знаю, что все Ваши близкие не хотят Вас волновать, с другой стороны, ставлю себя на Ваше место и знаю, что не простила бы никому, если бы от меня скрыли какую-нибудь беду, происходящую с моим другом. Кроме того, имею формальное поручение, которое должна Вам передать. Знаете ли Вы, что Василий Васильевич Зеньковский арестован? Он сидит сейчас в тюрьме Санте, числится за военной властью, и до сих пор никому не удалось добиться свидания с ним, — даже отцу Михаилу, который вообще допускается к русским арестованным. Наверное, все это недоразумение, которое выяснится, когда власти разберутся в его деле. Сейчас оно еще не дошло до прокурора, — так много арестованных, что поэтому происходят всякие путаницы и задержки. Во всяком случае, нам удалось установить, где он, и отец Михаил передал ему 200 франков. Кроме того, я просила адвоката, бывшего депутата и Министра Лафона взяться за его дело. Тот написал Вас. Вас. письмо. Сегодня я получила от В. В. письмо, в котором он пишет, что ответил Лафону, просит денег, просит, чтобы мы ему исхлопотали разрешение на посещение священника со Святыми Дарами, и пишет несколько слов о себе. Он, видимо, очень подавлен. Письмо его производит очень тяжелое впечатление. Он просит, чтобы я написала Вам, так как он ‘испытывает крайнюю потребность в Ваших молитвах’. При чтении письма я даже расплакалась, — до того он там одинок и подавлен. Считаю, что я не имею права не передать Вам его просьбы. В ответ на его письмо я немедленно написала Лафону, чтобы он хлопотал о переводе его в тюремную больницу и о разрешении отцу Михаилу причастить его. Пьянов послал ему деньги. Вообще, мы будем делать все, что в наших силах, во-первых, чтоб облегчить его пребывание в тюрьме, во-вторых, чтобы добиться скорейшей его реабилитации и выхода на свободу.
Больше сейчас ни о чем писать не хочется.
Я буду рада, если мы сможем ему помочь.
Письма о. Сергию Булгакову. Письма из архива о. Сергия в библиотеке Сергиевского подворья (Париж). Опубл. Т. В. Емельяновой в ‘Вестнике РХД’, No 178, Париж — Нью-Йорк — Москва, 3—4 1998.
Отец Сергий (С. Н. Булгаков, 1871—1944) — религиозный философ и общественный деятель, профессор догматического богословия в парижском Богословском институте, ‘руководитель, друг’ и духовный отец м. Марии. Примечания к письмам, не отмеченные инициалами ‘А. Ш.’ (в скобках), принадлежат первопубликатору — Т. В. Емельяновой.
С. 651. Отец Киприан — Керн Константин Эдуардович (1899—1960), активный участник кружка РСХД в Сербии, в 1927 г. принял монашество с именем Киприана, преподавал в семинарии г. Битоля, был начальником Русской миссии в Иерусалиме, затем в 1937 г. профессором по литургике и патристике в Свято-Сергиевском богословском институте. Крупный ученый, автор многих богословских книг и статей.
В 1936 г. был назначен настоятелем в лурмельский приход, охарактеризованный митр. Евлогием как ‘необычный, особенный, и скажу, очень трудный’ (см.: Вестник РХД. 1993. No 168. С. 88). Мать Мария, настаивавшая на значении ‘внехрамовой литургии’, расходилась с другими монахинями, во главе с матерью Евдокией, искавшими более созерцательного образа жизни. Назначение о. Киприана эти трудности только усугубило:
Над потолком моим уже три года,
Три года в доме веет немота.
Не может быть решенья и исхода,
Одно решенье — ветер, пустота.
В мае 1938 г. мать Евдокия и мать Бландина покинули общежитие и основали общину в Муазен-ле-Гран (с 1947 г. переместившуюся в Бюсси-ан-От, где существует и поныне). Отец Киприан оставался на Лурмеле еще несколько месяцев, особенно мучительных для обеих сторон. К этому времени и относится письмо матери Марии.
Православное дело — Обособившись от русского студенческого христианского движения, но отнюдь не порывая с ним, м. Мария создала свое объединение ‘Православное дело’ как ‘союз православного движения в миру’. Среди основателей были Н. А. Бердяев, о. Сергий Булгаков, Г. П. Федотов, К. В. Мочульский, почетным председателем был избран митр. Евлогий.
С. 652. Ул. Дарю — На ул. Дарю, 12 в Париже размещался крупнейший православный Свято-Александро-Невский соборный храм митр. Евлогия, управляющего западноевропейскими русскими церквами.
Отец Михаил — судя по всему, о. Михаил Чертков (1878— 1945), бывший земский деятель, казначей ‘Православного дела’, тюремный и больничный священник.
С. 653. …как налаживали, эту будущую нашу совместную жизнь… — В итоге о. Киприан оставил лурмельский приход. На его место 4 сентября 1939 г. был назначен ‘согласно прошению’ свящ. Дмитрий Клепинин, с которым у м. Марии установились замечательные отношения взаимного уважения и понимания. Они прошли совместный крестный путь вплоть до мученической кончины в немецких концлагерях.
С. 653. …близкие не хотят Вас волновать — Весной о. Сергий тяжело заболел раком горла. ‘Сегодня глянула мне в лицо смерть…’ — так начинается дневниковая запись от 6 марта 1939 г.
Зеньковский арестован — В начале войны, в сентябре 1939 г., В. В. Зеньковский, среди многих других эмигрантов, был без всякого повода арестован французскими властями. После сорока дней сидения в одиночке в парижской тюрьме Санте (откуда он написал письмо м. Марии), он был переведен в лагерь на юг Франции. После занятия Франции немцами освобожден. Во время заключения, продлившегося 14 месяцев, принял решение стать священником.
Л. Э. Лафон (1879—1946) — французский министр здравоохранения. После официального обращения к нему митр. Евлогия, подготовленного совместно о. Михаилом (Чертковым), м. Марией и Ф. Т. Пьяновым, 1 сентября 1936 г. от Лафона был получен ‘благоприятный ответ’ и вскоре (декретом от 13 января 1937 г.) русские туберкулезные больные получили равные с коренными французами права в области здравоохранения, в том числе — размещения в санаториях (А. Ш.).
С. 654. Ф. Т. Пьянов (1889—1969) — активный сотрудник и помощник м. Марии в христианско-благотворительной работе, особенно — в объединении ‘Православное дело’. При разгроме ‘Православного дела’ был арестован гестапо и содержался в тюрьме Роменвиль одновременно с м. Марией (см. ее письма 21 и 22) (А. Ш.).