Письма, Решетников Федор Михайлович, Год: 1871

Мемуары и переписка
Время на прочтение: 46 минут(ы)
Скачать в PDF

Ф. M. Решетников

Письма

Ф. M. Решетников. Полное собрание сочинений под редакцией И. И. Векслера
Том шестой, ОГИЗ, Свердловское областное государственное издательство, 1948

No 1
Иеромонаху Леониду

<Февраль 1857 г.
г. Соликамск.>

Ваше преподобие, отец Леонид!
Мне желательно быть послушником Вашего монастыря. Читать я умею, отца и матери у меня нет, а после 23 марта я куда хочу, туда и поступлю на службу.1 Я еще давно этого желаю. Я даже клялся богу, чтобы по окончании дела поступить в монастырь.2
Итак, всечестный отец, прошу, придайте мне благий совет,— вы уже давно здесь живете. Напишите мне на этом же листочке. Ваш покорный слуга Федор Михайлов Решетников.

No 2
И. В. Водшилову (?)

<Февраль -- март 1857 г.
г. Соликамск.>

Любезный друг! Иван Васильевич!

Я очень рад, что вы согласны оставить всю вражду. Но только не знаю, как эту историческую записку или хитрость вам доставить. Разве через записки к Стефану?

Твой друг
Ф. Решетников

Покой твой, господи!

No 3
В. В. Решетникову

Екатеринбург.
4 июля 1860 года.

Любезный Тятенька
Василий Васильевич!

Примите от меня нижайшее почтение с пожеланием здоровья и всего лучшего. Прошу от вас вашего благословения.
Простите меня, если я пишу вам огромное письмо. Но начиная лишь только писать, я не знаю, выйдет ли оно во весь этот лист, а если выйдет, то прочтите, оно будет коротко (по сравнению) с тем, что я хотел бы написать, больше, излив вам все мое чувство: что я чувствую теперь в своем возрасте, чего желаю, чего не сказал бы налицо, и что я в своем положении могу только написать, как достанет на это воображения и силы терпения выражаться. Пишу потому, как обязан писать вам по связи родства, говоря то, чего вы не видели во мне, рассуждая о мне людям напротив, выхваляя, между тем, внешнюю сторону, ум, и тем ставили меня униженным в свете. В вас я более, чем в другом, вижу сторону рассудительности и потому хочу сказать то, что я уже могу сказать. Я однако не думаю сравнивать вас с дедушкой, г. Антроповым, которому я хотя и не писал никаких колкостей насчет его или выражений, прямо оскорбляющих его честь, и которому я хотя и писал, как родственнику, единственно по нужде и чтобы развлечь его немногим и дать о себе знать, но который выходит из своей завесы молчания совершенно отчужденным, что он сердится на своего внучка, говорит, что не ему, дескать, старых людей учить (хотя в письме и слова к тому не было) — и наконец, видимо, оттолкнул эту бедную лодку, ищущую в его пристани помощи, и сидит на своей скале, упоенный таким счастием, как его супруга Настенька, и, скаля зубы на отдаленную от него лодку, живет, как может жить. {Я тогда ошибся в моем дедушке. Нет, он был очень добрый человек! Сентябрь 1861 г. [Примеч. Ф. М. Решетникова]}
Нет, я вижу в вас сторону истинного добродушия, иногда (может быть, и всегда) — любовь отца. Поверьте, если бы не эти свидетели нашего существования, именно метрики, я бы ухватился за твердое основание того великого и счастливого, чем бы можно называть себя не сиротой. Но я не обвиняю этого бедного человека, который — вина моего существования, и мать, родившую меня: я им оставляю одно благодарение за то, что я — человек, способный действовать и рассуждать так, как они не рассуждали в своей жизни. Вам же я более всего обязан. И неужели я должен когда-нибудь отречься от вас, принявших на попечение свое такое злое дитя, которое не веселило вас, а грызло, и к прежним ранам присоединяло новые и большие? Прошу вас — не отворачивайтесь от слов моих, я чувствую, что на вас такие слова произведут эффект (силу, вновь явившуюся, коей вы не доверяете).
Я давно понял свою детскую ошибку, повергшую меня в свет, равный бедным труженикам,2 и еще должен благодарить и за это вас! Но теперь я — взрослый юноша и понимаю себя и других и хоть не обучался в гордых салонах и не знаком с паркетами, однако могу по крайней мере писать не хуже других. А за это все-таки я должен отдать вам, любезный тятенька, справедливую благодарность и благодарить со слезами.
Вы знаете мою жизнь, как и я ныне ее узнал, и знаете, какое широкое поле горести было в ней, сколько бедствий извлекалось из одного источника этого зла, и зло это — я, но вы исцелили это все: теперь нет этого поля, остается светлый путь впереди. Благодарю вас, благодарю!..
Но посмотрим внимательнее на оставшееся семя этого поля и путь впереди.
Я освободился от несчастий посредством вас, направил себе дорогу к жизни вами, поступил в общество людей себе равных по образованию и служу с ними, как чистый и невинный стебель, коим служу им украшением их братства и заслуживаю любовь. Это внешняя сторона. А внутренняя… совсем не то! Во мне нет тех наклонностей, какие были до 19-летнего возраста, когда я не был обуздываем другими и не обуздывал себя: у меня обязанности, неся которые на себе, я должен оберегать собственность других, что бы <это> служило благом отечеству, и притом должен беречь и себя,— это обязанность служебная. В этих-то обязанностях мы подчиняемся отцам и отечеству.
Проступки наши наносят нам порчу и гнетут всю нашу жизнь. Так и я — освободившись от бедствий, находясь уже на службе. И чего бы, кажется: всем доволен. Но когда вспомню прошедшее, ставлю себя в такое положение, что внутренне негодую на себя за прежние годы, более за то, что они лишили меня во-1-х) вашей любви и во-2-х) пути к просвещению — знать больше и все. В этом единственно виноват я, и если бы знал, что я должен быть чиновником через 16 лет и невинный ни в чем и кончивший курс учения в низшем учебном заведении, то наверное на 13-летнем возрасте не сделал того, чем теперь я душевно страдаю.3 Это нервная моя сторона. Я ею скучен при всем взгляде на вещи. Такова моя сторона жизни, испытавшая то поле, о котором я писал выше.
В служебном отношении я чувствую еще более горечи. Во-1-х) мне скучно. Не знаю, отчего скучать молодому человеку, огражденному всеми средствами довольства от непогоды. Многие смеются над этим, что расстаться с милым городом не беда, что в нем давно скучно,— лучше искать новых приключений в красотах природы, и что глупо о этом так судить, что скучно. Все это, господа, я знаю. Но кто может понять глубину того расстройства, коего бежит целое? У всех нас есть свои стороны: нам то неладно, другого не хочется, третьего бежим, и так умираем, недовольные ничем! И кто скажет, что легко отпереться и забыть милую привычку, лелеявшую детство? Кто отопрется от матери? — это все равно, что забыть природу и провидение. Это скучное и многим странное наклонение сопровождает меня всюду: в храмах, площадях и на службе.
И как туда бы я летел,
Если бог мне так велел!
И жил бы, жил я там спокойно:
Там чудно, весело, привольно.
А здесь — едва лишь что-то оживает.
Один богач лишь деньги наживает,
А бедный плачься, — остальное проживает.
Нам в жизни родина милее,
И бедный домик часто кажется алее
Великолепнейших палат: уют и чистота!
Любовь к поэзии, природе, жизни простота —
Всегда сердца народов веселят,
Питомцы их в них жить хотят!..
Во-вторых, я даже потерял всякую надежду на перемещение меня из Екатеринбурга в Пермь. Губернатор не бывал, да если и будет, то к нему не доступишься, и я наверное знаю, что к нему никого из нас не допускают. Впрочем, я к доступам смел, но он едва ли будет в наш город, говорят, что он поедет лечиться в Сергинский завод, или (что даже известно) он едет за границу и перепрашивается в другую губернию.4
О. Павел Накоряков получил от государя 2 т. р. сер. на постройку домов и переведен в г. Вятку. Был в Перми в прошлом месяце, увез семейство. Неофиту сделали строгое замечание и выговор, губернатору тоже.5

——

Потом, служа в уездном суде я, кроме столоначальства, никакой не вижу впереди карьеры. Я вполне изучил службу уездного суда и потому она мне давно наскучила: мне желательно знать больше, в других местах, и потому мне желательно служить в виду губернского начальства. А бог знает, какие могут случиться последствия от столоначальства. В этой низшей инстанции не научишься доброму, кроме взяток, которые марают нашу честь и совесть. Итак вот в каком положении я нахожусь в городе Ек<атеринбурге>. Не знаю, как мне вырваться из этого хаоса!
Далее, домашняя жизнь моя не очень красна. Я не виню ни вас, ни маменьку в ней, зная, что всему виною я. Но я давно исправился, и я думаю, меня можно полюбить. Не думайте, что я молчалив — то значит горд. Нет. В домашнем <быту> я от маменьки давно отвык быть весел. Постоянно находясь при ней, я должен молчать или отвечать, после брани, <со> стесненным сердцем. Я, и никто из нас, не виноват, что я получаю мало жалованья. Но поверьте, я говорю это вам тайно и прося хранить втайне, как мое чувство, уважаю и люблю вполне вас обоих в душе, и не рассчитывайте на мое молчание, звуки голоса, и не печальтесь этим, что вас огорчает: верьте, я с вами не расстанусь, пока в Екатеринбурге, и если по вашему ходатайству я буду в Перми служить, то поверьте, я никогда не забуду вас.6 Это моя верная и искренняя любовь, которой вы можете несомненно верить, и я ее сохраню до гроба. Веселость моя исчезла вместе с горем, постигшим очень рано. Простите, милый тятенька, если я огорчил вас.
Вы милы мне, мой воспитатель,—
Я с любовью называю вас: питатель!
Господь призрит и не забудет,
Хранить всегда вас будет!
Этот монолог простой, но от моего сердца мне много значит. Прошу вас хранить это письмо, оно мне пригодится впоследствии: из него я составлю кое-что.
За июнь месяц я получил жалованья 6 р. 50 к. сер. и хотя у нас двое убыло — Некрасов, который 2 июля уехал с прикащиками какого-то купца, и Москвин, на место коего приняли столоначальником чиновника Яковлева,— то поэтому жалованья не только надо ждать прибавки, {В подлиннике — ‘убавки’.— Ред.} но еще убавки. Один вольный чиновник Степанов получает 15 р. с.— за то, что пишет решения. Но несмотря на это, я все-таки доволен исправлением должности столоначальника горного стола, доходов нет, зато после обеда в моей воле: захочу — приду, не хочу — нет, притом судья не ходит после обеда.
В 49 No ‘Сенатских ведомостей’ есть (хотя у нас в суде получают еще No 40), что к уездным судам причисляется следователь с жалованьем около 1800 р. с. в год, который будет производить следствия, а уже не полиция и частные пристава в городе. Человек этот будет назначаться или из сенатских чиновников, служащих в департаментах, притом юрист, или студент университета, прослуживший в департаменте год или два, или по ходатайству губернатора. Не попаду ли я к нему? У нас еще ничего об этом неизвестно. Окружные управления уничтожают, уездные суды тоже что-то переименовывают, и говорят, что в них будут штаты.
Главный начальник Уральского хребта Фелькнер6 нисколь не обрадовал горное ведомство, а опечалил, и говорят мельком, что стадия все их дело.
Банковая контора тоже скоро изменится и будет русский банк под фирмою известного банкира в нашей Европе — Штиглиц, который за долги России ему берет многие конторы себе, и в контору эту будут принимать всех, не исключая и мещан.
Ныне я рыбачил на Шарташе и не посчастливилось: наудил с Иваном Михайловичем Фотеевым7 около 3 фунтов окуней. 27 числа там, да и в городе, была ужасная буря в 5 часов после обеда: ветер, вихрь, гром, молния и дождь с градом. Много поломало деревьев, у старых деревянных домов сдернуло крыши, особенно в Мельковке, оторвало углы домов и свалило заплоты, а на Шарташе 9 лодок нашли пустых после бури, но, к счастью, вытащили всех, умершими нашли около 4 человек.
Маменька скучает и плачет о вас, что вы уехали далеко, и отчаивается, что вы проживете там долго. Почтальон Мышкин сказал ей, будто Дмитриев уехал на 6 месяцев, но почтмейстер уговорил ее, что неправда, и удивлялся ее плачу: ‘Вы,— говорит,— будто молоденькая плачете’. Такие он строил комплименты и так льстил языком своим, что я внутренно смеялся. Он жалеет вас, но ставит все-таки виновным. ‘На 30 р. с.,— говорит,— можно жить. Если бы не я, так бы от Михайлова не давали’.
Любезный тятенька! Если увидаете дедушку Панкратова, то поклонитесь им от меня и потрудитесь написать, как он живет, его семейство — супруга и дочери, теперь они большие, я думаю, или уже замужем, особенно та, которая, помню, в играх наших детских ласкаясь била меня, конечно легонько, по лицу. Напишите имена всех их. Дедушку, кажется, зовут Тимофей Львович… Что эти дочки умны или глупы? Я думаю, вы можете взглядом отличать выражение лица: радость и печаль, гордость и смирение, улыбку и серьезность, в глазах ту доброту и невинность, какая осеняет и ласкает собою человека или отвергает его, ту прелестную и скромную улыбку, которая придает красу и служит мифологическим оттенком к хорошо сложенной голове, ту шею и талию, что только есть способного выразить пером, поэзией и что называется, вместе с телодвижением, грацией. Напишите только хороши, умны или глупы они, и что дедушка думает обо мне. Чай, теперь старик уже. Да пусть напишет мне: его рука нужна мне для приобщения к моему сборнику писем.
Пишу оттого много, что не люблю писать мало.
Сочинения не начинаю обрабатывать и если начну, то в Перми, и кончу уже с надеждой, что может кое-что выйти в свет. А теперь еще рано, да и мало ума для того, чтобы каждую идею с воссозданием фантазии разъяснять и рассматривать здраво.
Прошу вашего благословения. Примите поклон от меня и от Кабановых, и Фотеева. Прощайте. Целую вас.

Сын, любящий вас, Ф. Решетников.

Афанасий Васильевич Орлов, как только увижусь с ним, постоянно спрашивает о вас: нет ли ему поклона. Я говорю: есть. Он говорит: ‘Спасибо! Укатился наше красное солнышко! Как-то он там живет?’.

No 4
В. В. Решетникову

31 июля 1860 г.
г. Екатеринбург.

Любезный Тятенька Василий Васильевич!

Письмо ваше от 25 июля, полученное мной 30 июля, несказанно меня обрадовало. Получив сперва его и не распечатывая, я думал многое: что-то тут написано,— и ждал себе упреки за прежние письма, но читая строка за строкой, я невольно растрогался, — и это было потрясение души с самосознанием, короче сказать, я прослезился и сказал сам себе: наконец я спокоен, все сказанное тут во многих случаях правда и истина, излитая с чувством любви, какая только может высказаться вами ко мне, которого вы считаете за существо, совершенно брошенное в мире, но и которого ставите выше с моими дядюшками и тетушками. Благодарю и целую вас как отца, за что вероятно вы не будете отказываться, читая эти строки. Я рад, что пишу, и доволен тем, что могу говорить с вами на бумаге, на которой могу сказать больше, чем в глаза и налицо, — отчего я неловок кажусь в обращении. Но и на это есть своя причина. Какой-то литератор сказал же свету про поэтов и литераторов: ‘скажите, отчего сочинители не имеют большого уважения в свете, неловки в обращении и не имеют <большего> уважения, нежели их книги?’ В ответ на это {<В подлиннике -- 'Вопрос на это...'>} можно объяснить так: в них душа полна, чувства переполнены и хотят и рвутся идти, и все стремятся вон, надо их удержать, и они, изливая все, что им попадется кстати, стараются быть менее почитаемы, уважаемы и славимы в народе, говорят мало, чтобы им не быть смешными, и трудятся, чтобы не быть ленивыми. На таких людей, большею частью {<В подлиннике -- 'участью'.>} умерших, я смотрю с уважением и полезное их, и вместе с тем великое, благословляю. Я, подобно им, не желаю себе богатства, славы, почестей на поле мира житейского: мне хочется иметь только то, что необходимо: иметь кров, свободную волю и приличное для себя содержание, необходимое в жизни движущей — домашней и служебной, но и при всем этом жизнь спокоя и независимости. А славное житье подобных людей! Его принимают везде, короче сказать — уважают и дают средства, необходимые жизни. Но рассматривая подобных людей, мы найдем, что они были бедняки, как цинические философы, и редкие из них имели собственные дома, богатства и тем менее жен! Не стану говорить, куда они дели свои деньги — это дело не моего обсуждения.
Итак, я не желаю себе почестей. Бедняка никто не видит, а он, с точки невидимой, видит в мире все: видимое и поверхностное,— как будто смотрит в огромную зрительную трубу с высоты, никем не замеченный, и бедняк в толпе мира человеческого живет как судья над ними, хотя его не знают, и если кто над ним смеется, тому горько отплатится.
Но я ведь в самом деле не поэт еще! Посмейтесь мне, добрые люди, какой я глупец, приплетая себя в число других, коих я не стою и одного листика всем {<В подлиннике -- 'и одним листиком всего'.>}, что только мной написано в 18 лет. Виноват! Я и забыл свои лета, возносясь мыслию бог знает куда. Плюньте на меня: мне всего скоро минет 19 лет, а в эти лета никто не осмеливался мечтать о себе столь много. И вправду, любезный тятенька, я глуп, мечтая о себе многое, всяк другой, услышав это, покачает только головой или пожмет плечи да с такой серьезной миной отворотится и плюнет, что не рад будешь всему. Молодому человеку многого хочется — кто к чему склонен: так и мне желательно быть поэтом, мне завидно, но нет ума, большей способности выражаться, а это оттого, быть может, что я ленив, не упражняюсь в том, я молод и только что выступил на открытое поле света и увидал в нем людей с различными верованиями и действиями.
Мне еще надо жить, жить столько, сколько проживу,— а сколько проживу? — это еще вопрос и разъяснится тогда, когда умру и когда скажут: ‘он жил столько лет’.
Прошу вас, любезный тятенька, не напоминайте мне, что я будто говорю вам с тем о своем воспитании, чтобы затмить вас,— нет! Я вам писал, что в этом я не виню вас, а — себя. И теперь скажу вам раз навсегда, что виноват в этом один я, и не укоряйте меня этим.
Этот переворот моей жизни (14-летний возраст) мне помог много.1 Тогда я был избалованным и ветреным мальчишкой, не думал ни о чем в свете и не знал ничему предела, этот переворот удержал меня на краю душевной гибели и, короче сказать, заградил путь к невежеству и сделал из меня человека разумного, существом живым с чувствами свежими. Что бы я был тогда? Посмотрите на Бунькова: он нынче женился и таким же остался, как и прежде.
Тем более под вашим строгим надзором я понял себя и стал впадать в религиозность {<В подлиннике -- 'нападать на религиозность'.>}, которая дошла до того… помните выходку мою к архиерею! Но выходка моя была вздор! Я ей вас тогда обманул. Простите! Я действительно был в прощальное воскресенье после заутрени у архиерея, но к нему по счастью меня не допустили, и я, походив там по комнатам, ушел к Каменским и просидел до обедни. Вот какая была глупость и безумие в моих летах! Я и теперь с удивлением смотрю на эти строки, как на прошедшее-былое, и смеюсь. Иеродиакон Григорий в то время меня не видел, и что вы говорите о нем, то это я предоставляю судить вам. Но я видел архиерея после того,— в том же году (т. е. на 15-м),— летом перед вознесеньем, во дворе, когда ломали крестовую церковь: говорил ему, что видел сон, о коем он меня не спросил, отослав к духовнику, по неимению которых я конечно не ходил к ним и ушел домой.2 На мне тогда было еще синее пальто,— то самое, в котором я учился перед тем, как Занин3 увез меня из училища. О, это синее пальто! Ненавижу я его и по настоящее время, чувствую отвращение от всяких шелковых вещей и цветистых материй. Я люблю черный сюртук и брюки.
Вот мое былое и глупое детство, а в первых годах, поверьте, не это еще было. Но об этом после. {Далее во время ученья в 1857 г. я стал нападать на книги, стал учиться писать — и в последний год ученья своего сочинениями своими отличался над прочими товарищами. Но все-таки это вздор. Я молод, мне 19 лет, я еще ученик, а не писатель. [Сноска Ф. М. Решетникова]}
Признаюсь, я до вашего письма ко мне хотел написать вам: просить совета, чтобы написать просительное письмо губернатору или председателю какому-нибудь, и с этим письмом моим хотел вас просить сходить туда, но до получения же раздумал: я начинаю привыкать к городу, только маменьке что-то я не нравлюсь, ей желательно видеть меня на квартире. Не говорите это ей — она ввек не забудет этого. Не выдавайте меня! Но я надеюсь теперь более на вас, что вы не бросите меня, да я и сам этого не сделаю. Поверьте: если бы я захотел оставить вас, я бы нашел средства, но я знаю бога, которого боюсь больше всего в свете. Притом я уверен, что и вы не век прослужите в Екатеринбурге, быть может, и вы будете жить в Перми. Да и согласитесь: хорош ли поступок бросать отца на старости лет. Нет, не думайте этого, что собственно для того желаю найти себе хорошую службу, чтобы оставить вас! Я просил вас только по скуке, а теперь начинаю привыкать и в надежде, что буду когда-нибудь служить в Перми, охотно остаюсь в Екатеринбурге в уездном суде. Служба трудная: все делаю сам, писец есть — Медведев, да и тот врет,— нельзя доверить, чтобы он переписал что-нибудь. Ныне я получил жалованья 7 р. сер., которые и отдал маменьке. Поверьте, я обоих вас люблю. Прошу вас, дайте только мне волю в том, чтобы я мог писать, когда мне вздумается,— тогда я забуду весь свет и буду знать вас и то, что я в Екатеринбурге, да еще прошу вас менее сердиться на меня,— и тогда я спокоен в домашней жизни. Не сердитесь на мои слова. Я пишу правду, я высказал все на ваше письмо.
Кланяюсь дедушке Тимофею Львовичу с бабушкой и тетушками. Алексей Васильевич Орлов посылает вам низкий поклон, хотел написать вам, да верно недосуг. Желаю вам здоровья и всего лучшего, прошу благословения, за которое чувствительно благодарю.
Кланяюсь. Прощайте!

Любящий вас сын ваш
Федор Решетников.

Новостей в городе нет. Все худо и хорошо.

No 5
В. А. Трейерову

Г. Пермь.
26 марта 1862 года.

Василий Анфиногенович!

Извините — я пишу вам без титула. Мне бы, бог знает, как хотелось вам придать какой-нибудь титул, да и как подумаю: какой лучше и приличнее избрать, да и как он покажется вам. Назвать милостивый государь, мне почему-то не хочется. Не хочется потому, что это очень просто, мне кажется, он мал. Я хотел назвать Вас другом и чуть не написал, но если это покажется вам очень фамильярным, смелым, потому что я… я ведь человек маленький в нашем обществе бумажного царства палаты? Хоть и правда то, что мы более канцелярские машины по нашей работе, чем деловые люди, а любим считать себя перед другими бог знает какими, мы ставим себя высоко над другими. Это конечно, до вас не относится: каждое слово нельзя принимать близко к сердцу, к себе. А только, извините мне хотелось назвать вас другом. Почему? Вы как-то раз назвали меня самолюбивым человеком и при этом я заметил на вашем лице какую-то насмешку. Это запало в мое сердце, как западает каждое слово и то, что можно понять на лице человека. Мне стало горько — не то, чтобы обидно — и я долго думал и удивлялся,— неужели я самолюбив? Из всех заключений я вывел то, что вы не поняли меня, да и вам не понять меня. Я это хотел сказать вам: но, право, я говорю как-то несвязно, робею, я молчалив: а могу только писать,— да и то так себе.
Человек бедный, ничто незначущий в сравнении с другими, какой-нибудь канцелярист — попросту машина, способная, на вид, переписывать бумаги, которую употребляют в дело, когда требуется чистота, скорость, что называется трудом, человек с страстию писать, бедный и плохой человек. Трудно ему жить на свете, плохой удел достался ему в жизни, ему горько: он один, его никто не видит, не слышит, знакомиться с ним человеку, довольному жизнию, как-то неловко, ему не верят в способности, смеются над ним и если он станет искать в своем начальнике, потому что к другому ему обратиться не к кому, помощника, руководителя не по службе, потому что служба для него ничто не значит, а в своих произведениях. И что же? Его не поймут. Подумают, что он выписал , назовут льстецом, пошлым человеком, самолюбом, пожалуй негодяем и будут смеяться. Я право завидую тем чиновникам, писцам, которые умирают писцами: хотя они и жили едва-едва перебиваясь средствами, плутовали, копили кой-какие рубли, нечисто нажитые, с каждым днем подавляли свою совесть всякою неправдой, но они прожили безмятежные свои дни, не тревожимые мыслями, чувствами, фантазиями. Для них есть идея жизни: спать, писать на службе и есть, пожалуй, любить, любить без сознания по-скотски, хотя и жить с женами. Я ненавижу этих людей, но завидую им, потому что они не тревожились тем, чтобы писать что-нибудь, они не тревожились мыслию, что, написав что-нибудь, еще много осталось работы, заботы и горя.
Вы, может быть, смеетесь надо мной, называете меня, как Зорина, пошлым, глупым. Как хотите — я не сержусь. Я вам говорю то, что чувствую, понимаю, и говорю вам больше потому, что я вам могу говорить много, если не все. Вы мне ближе всех кажетесь, я вас отличил от всех прочих и полюбил вас. Это не лесть, которую я терпеть не могу, а правда, которую я не скрою от вас и которую не скажу никому.— В детстве я был отъявленный шалун, лентяй и подвергся жестокому горю, несчастию, продолжавшемуся 2 года, лишившему меня всех радостей.1 По воле провидения я выплелся из беды, стал понимать себя. Любимым занятием моим было то, чтобы заниматься чтением и писать что-нибудь. Я писал всякую дрянь, что-то духовное, марал листы, и спасибо догадливости моих родственников, которые рвали и бросали в печь то, что я читал и писал, от прежних сочинений не осталось ничего. Служа 2 года в Екатеринбургском уездном суде, я находил время писать. Я писал где-нибудь в углу или лежа, чтобы не видали родственники, и в две недели оканчивалось задуманное. Читать мне дозволялось, но писать нет, а это была главная моя охота: я не мог жить без того, чтобы не писать. Сначала писал сатиры на уездный суд, читал их в суде кому-нибудь, написал комедию на уездный же суд. В суде я не мог служить с такими служащими, которые не могут дня прожить, чтобы не смошенничать, чтобы не сплутовать против закона. Ненавидел поверенных, судью, членов, своих товарищей за их взятки, и надо мной смеялись. Часто я плакал — зачем я втолкнут в эту среду хаоса, дряни и нечистоты. Но вот я и в Казенной Палате. Что же в ней? Немного лучше суда. Все дрянь да и везде в городу дрянь, а чистоты <...> и поняв, что все другие, которые судят вас, говорят с насмешками, эти-то господа завидуют вам и ненавидят вас, хотя и оказывают мое почтение, ласки, дружбы — но это все притворство. Мне стало вас жаль, но что я могу сделать? И вот я решился вам написать письмо,— записку (что писал в ней, я право забыл, как забуду и это письмо, потому что оно пишется прямо набело), и вы изъявили согласие. Я был в восторге, я рад, что нашел в вас такого человека, какого искал, и скажу вам: вы один поняли несколько меня и отличили от прочих. Отличия мне не нужны, но нужно то, чтобы вы, прочитав что-нибудь, сказали свой суд, самая строгая критика не опечалит меня, а поддержит. Это мне нужно потому, что я еще молод, я чувствую в себе силы, которые, несмотря на службу, с каждым днем становятся лучше. Я ныне, на-днях, написал в виде повести, и мне она пондравилась, прочитал написанное в прошлом месяце — гадко, нужно переделки. Я ведь не читывал риторик и потому развиваюсь, разучивая жизнь с натуры. Я не читал Никитина, Кольцова, Успенского, Белинского, а пишу быт нашего края, и быть может публика узнает многое о нем, узнает то, чего не знала: в нашем краю много тайн, много… <...> по разнообразию. Чтобы достигнуть того <...> сделался очень нужен совет. Но <как...> Василий Анфиногенович, за ваше расположение ко мне <...> я не умею благодарить, когда с того лица <...> хотел сказать слова благодарности, но я был <...> благодарил. Надеюсь, вы не откажитесь быть ко <...> оставаясь. Только не мог понять вашу улыбку <...> с презрением… Но нет, вы для меня <...> и каких людей, коих я искал в Екатеринбурге и Перми мне до них нет дела: им некогда рассматривать <...> Извините, я, быть может, много написал <...> терпению, зато чего не сказал бы <...> с вами откровенно все, что у меня на <...>, я доскажу.
<...> о председателе. Все рады, что он уехал и <...> они его готовы даже клясти. Такие уж жестокие <...> снова. В Перми мне хотелось найти <...> неопытности. Мне хотелось пойти <...> читавшим мои сочинения, сказать <...> меня. Но чтобы казать с вымыслом <...> не хотелось, я горд на то, чтобы другие <...> избрав из всех наших служащих <...> и умный, может и рассудить <...> да глуп все-таки, третий кажется <...> У нас много характеров <...> разве два-три дельных с толком <...> но для своих друзей. Не знаю, почему <...> сделались в канцелярии протоколистом <...> о вас других почти всех удивлял <...> какое оказывал председатель <...> вас называли и лакеем и секретарем <...> по вашему лицу я отличил вас <...> вы достойны того, что <...> натуры! Библиотека для них так себе, потому что они не понимают в ней толку, и можно надеяться, что они сами ее разрушат, если не будет в ней самостоятельного человека. В присутствии читают первые нумера газет тогда, когда нужно читать их в библиотеке. Их высокородиям никак не хочется спуститься вниз. Как можно! Там накурено табаком, народ гадкий по их мнениям! Книги начинают брать не по правилам — помногу или не записав в билет. Не знаю, что будет дальше. Выбор помощника библиотекаря будет 30 марта, и мне, надеюсь, не угадать помощником, да и мука будет, если такой беспорядок усилится. Впрочем, Золотовин вооружился против беспорядков и, быть может, он восстановится,— не знаю! Что ни говорят другие про председателя, как ни ругают его все, а я вижу в нем человека вполне достойного внимания и уважения. В учреждениях его нет худова, всё хорошо и, конечно, их не было бы, если бы он не был самостоятелен и не умел держать в руках всех. Худова для служащих он не сделал, он их не обижал, старался делать добро. Конечно, нашему брату, писцам, нельзя сделать того, что бы нам захотелось, и мало ли чего мы хочем. Мне <кажется,> что он очень добр. Если вы увидите его, то передайте мою благодарность за всё, что он сделал в Палате, и мне очень будет жаль, если он не будет в Перми.3 Кроме меня, кажется, никто к нему не расположен, даже де Велий:4 он умеет льстить, ласкать, обещать и никогда не исполнит, если дело не принесет для него пользы. Да! наша библиотека может существовать до тех пор, пока не перестанут курить. Кто идет курить, тот, по примеру других, берет газету или смотрит картинки. Книги дома редко читают, а читают больше посторонние, людей же, которые бы постоянно следили за литературой, очень мало.
Об вас, Василий Анфиногенович, в библиотеке и в палате почти все забыли, как скоро забывается всё на свете, и если спрашивают посторонние, то говорят: ‘а — уехал с председателем’ — ‘Куда?’ спрашивают они. ‘В Петербург’.— ‘Зачем?’ ‘Да ведь надо же кому проводить председателя,— соскучится один-то’. И при этом смеются. Некоторые вовсе думают, что вы не приедете в Пермь, а останетесь служить в Москве с председателем. Я знаю, вам все это покажется горько, но вы сами просили написать меня обо всем. И потому письмо посылаю по страховой почте. [Швыговский] чуть не плясал, когда уехал председатель, и не ходил в Палату.5 Иван Андреевич6 не разделяет ничьих мнений насчет председателя. Он попрежнему сидит в Палате до 5 часов, т. е. до вечерен, когда идет обедать, и с 8 до 11 вечером. Это один умнее и добрее всех в Палате людей. Ему, как видно, не ндравится, что я — испр<авляющий> д<олжность> протоколиста.
На Засыпкина и Зорина нельзя полагаться. Они кажется обпили и объели Шалаевского, Шовкунова и Куренбина,7 и потому они с ними обращаются как угодно, а этим они портят свою честь и долг. Шалаевский наотрез сказал мне, что он вам не должен, так вы ему сделали мало, да и, говорит, нечего было делать. Засыпкин к Куренбину всё еще не ходил и не просил о дровах. Он теперь в восторге, говорит многим, что всё делает он, тогда как я, мало того, что занимаюсь в Палате до 4 1/2 часу и иногда вечером, ношу писать домой, а он пишет только журналы да исполнения и уходит рано. О Зорине и говорить нечего. Серебренников льнет ко мне, разделяет со мной мнения, говорит, что пишет и он. Мы с ним становимся друзьями. В нем мне нравится то, что он хвалит председателя, но прискорбно, что об вас разделяет мнения как и все прочие. Впрочем я постараюсь урезонить его. Он добрый малый и со способностями, только схватывает, что писать, тихо и нечего ему <...> на деле.
Кажется все. Будет вам читать до субботы. А как поди вы весело проводите время на родине, в кругу родных, в родном местечке, где всё чай те же избушки, так же церковь или новые перемены. Люблю и я родину, свою Пермь, рыболовство, прогулку по Каме, лежать за Камой на траве. Летом я куплю лодку. Приезжайте, будем вместе кататься по реке и пить чай за Камой, пожалуй, рыбачить от заездку. Прекрасно иногда проводить время на берегу недалеко от воды, ночью, возле разложенного зажженного костра, и говорить с друзьями-рыболовами под открытым небом, или в дождь спрятаться под лодку, смеяться над дождем, шутить над чем попало, а утром, при восходе солнца, плыть с зевотой на заездок или елку, следить за поплавком, подмечать движенье его и ссаживать с удочки первую попавшую рыбку… У нас снег тает сильно. Напишите, пожалуйста, мне что-нибудь на это письмо.
Желаю вам здоровья и всего лучшего. Примите мой поклон.

Ваш покорный слуга
Ф. Решетников

P. S. Прошу вас справиться: куда и кому адресоваться в общество для пособия нуждающихся литераторов.8 Я хочу послать туда два сочинения. Говорят, что Воскресенского,9 который читал часто в библиотеке, арестовали, и он в полиции сидит. За что — не знаю. Вероятно, по делу о семинаристах.

No 6
В. В. Решетникову

<2 ноября 1862 г.
г. Пермь.>

Любезный тятенька, Василий Васильевич.

Прошения на имя палаты получаются у нас экзекутором после того, как получат дежурные известия из почтовой конторы. Так как я не дежурю с марта месяца, потому что я помощник библиотекаря,— следовательно, дежурю в библиотеке два, иногда и три раза в неделю, т. е. сижу там, выдаю книги и газеты. Как водится, повестки поступают в регистратуру, которой получение назначается экзекутору, и доверенность подписывается председателем. Видите, я не могу получить прошение так, как это, может быть, возможно у вас, в уездных городах, или как это думается, что будто легко: просто притти на почту, расписаться в книге и взять с почты прошение г. Протопопова.
Прежде всего скажу г. Протопопову, что я не могу получить поскорее с почтовой конторы прошения, а должен просить во-первых в почтовой конторе, чтобы послали скорее в палату, во-вторых — дежурных, в-третьих — экзекутора, который при своей неповоротливости едва ли скоро поворотится. Однако я попрошу в палате. В этом случае кланяюсь Протопопову и прошу вас сказать ему, что попрошу Федора Петровича, и извиняюсь в том, что отпуск он не получит на первой же почте, потому что еще и прошение в палате не получено. Надеюсь, Федор Петрович Васильев2 постарается или, быть может, уважит его, если ему, т. е. Протопопову, нужен отпуск. Только я не знаю, с чего ему нужен особый журнал. Пожалуй, и это можно. Вы, быть может, сердитесь на этот ответ, но я терпеть не могу, если меня просят в роде того: ‘если Вы будете настолько добры, не оставите без внимания моей просьбы, за что я по приезде в г. Пермь поблагодарю Вас лично’.3 Не будь слова ‘поблагодарю’, я готов сделать что-нибудь, а у меня странный характер: я не люблю тех, которые благодарят чем-либо. Да и что я могу сделать? А странно: меня многие ныне стали просить, и я всем пишу письма с отказом, потому что они предлагают благодарность. Это гадкие люди. Почему гадкие, я не скажу…
В палате я почти ничто, и если я знаком со всеми, с некоторыми дружен, так это по службе ровно ничего не значит. Мошенников много, стань его просить, он подумает: ‘вишь, просит, сам-то что за птица?’ Ну, и подумают, что мне дали. Ведь ныне все берут, потому что, как говорят одни: ‘жить нечем’, а другие — ‘так уж водится’. Вот бы, например, дядя Петр Алексеевич просил: ‘уж я тебе пошлю что-нибудь’. Я отписал ему, и он не пишет другую неделю…4 Трудно, папаша, быть честным, вот вас и не любят за честность… Да что и говорить.
В палате я начинаю замечать, многие стали мне завидовать, особенно знавшие про мое детство: ‘Помощник библиотекаря’. Да еще кой-чего,— да мало ли предлогов… Теперь я получаю жалованья 12 рублей. Трудно, ужасно трудно <1>. В канцелярии делаю почти один что нужно. Между своими товарищами в канцелярии сердятся на меня, что у меня все в руках, меня любит секретарь, друг протоколиста. Буду ждать перевода.5
Желаю вам, мамаше и бабушке здоровья, благополучия, прошу принять поклон, прошу родительского благословения.
Прошу вас, папаша, пожалуйства, запечатывайте свои письма ко мне. Мне их не носят в квартиру, а кладут на божницу в конторе и, вероятно, читают: нынешнее письмо я получил от вас вовсе незапечатанное, а только сложенное.

Любящий вас сын ваш
Ф. Решетников.

Ноября 2 г.
Пермь.
Надеюсь, письмо не покажете Протопопову.

No 7
Ф. М. Достоевскому

<14 января 1863 г.
г. Пермь.>

Милостивый Государь!

12 июня 1862 года мною послана по почте при письме с 10 коп. сер. посылка с двумя моими сочинениями — ‘Раскольник’ Драма в 5 действиях и ‘Скрипач’ очерк из заводской жизни. Письмо и посылка были посланы на ваше имя, в письме я просил вас, между прочим, если сочинения не могут быть отпечатаны, возвратить их мне. Но вот уже прошло полгода, я, не получая ни ответа о моих сочинениях, ни получения их обратно, сомневаюсь, получены ли вами письмо и посылка. А как всякому дорог свой труд, то тем более для меня всего дороже мои сочинения, каковы бы они ни были для других, тем более еще и потому, что я не списал с них копии.
Если нельзя будет их отпечатать, то покорнейше прошу вас выслать мне их в Пермь. За пересылку я заплачу тотчас же по получении их назад. Мне, при моей бедности, недорого рубль за то, чтобы только получить их обратно, а не лишиться вовсе. Если же вы почему-нибудь сомневаетесь, что я не заплачу денег за пересылку их, то прикажите написать мне письмо о высылке на пересылку денег.
Я не знаю причины, отчего мои сочинения не могут быть напечатаны.
Помощник библиотекаря чиновников Пермской Казенной палаты

Федор Михайлович Решетников

Пермь
14 январь 1863 г.

No 8
П. С. Усову

<24 октября 1863 г.
С.-Петербург>

Милостивый государь,
Павел Степанович.

Представьте себе положение человека, получающего жалованье из департамента за бестолковую переписку бумаг — десять рублей, и который должен платить за дрянную квартиру с дрянною пищею 12 р., человека, который хочет выбиться из этой канцелярской жизни посредством литературного труда и которому для этого решительно нет никакой возможности при том положении, когда ему и свеч-то не на что купить, человека, который имел возможность поместить три статьи в издаваемой вами газете,1 и, получив от вас согласие принимать мои статьи и печатать с платою мне по 3/4 к. за строку, не может застать вас дома, когда вы велите придти за деньгами, или вы говорите, что у вас нет денег, человека, который, веря в слова редактора и надеясь получить деньги, [вследствие обещания дать] в такой-то день, забирает в долг у людей — <представьте> и положение его в этот день, когда от него требуют, человека, который после напрасной ходьбы к вам, в продолжение месяца по три раза в неделю, наконец потерял всякую надежду получить деньги и ищет занятий вечерних в частных домах,— и вы легко догадаетесь, что должен думать я об вас и что будут говорить про меня те, которые верят мне на честное слово.
Если бы вы не обещали мне денег и печатали статьи даром, я бы не стал просить, если бы вы, раз навсегда, назначили время и выдали деньги, хотя через контору, то я бы и слова не сказал… Мне наконец даже вашего слуги совестно, которому даже смешно, когда он говорит: ‘нету дома!..’
Мои долги заставляют меня писать вам и просить вас об деньгах. Если я теперь, в 11 ч., застану вас дома и получу ответ прийти в такой-то день, то письмо это отдаю в вашу контору, если не застану дома, то через слугу и зайду во 2-м часу сегодня. Если же в обоих случаях в это время я не получу денег, ни от вас, ни через контору, то больше уже не приду к вам…
24 окт.

No 9
П. С. Усову

<27 января 1864 г.
С.-Петербург.>

Милостивый государь,
Павел Степанович.

Если вы не читаете моих писем, то я прошу вас прочитать хотя это. Оно будет последнее к Вам.
Я надеялся, что в Петербурге я буду помещать свои сочинения с пользою для себя, и по приезде обратился к вам, вы изъявили согласие печатать и назначили плату. Об своем положении я уже говорил вам, и вы, как редактор, только знаете бедных, а сами, вероятно, не находились в таком положении.
Все наши сочинители сочиняют для денег, потому что это честный и благородный труд, да отчего и не просить от редакторов денег, когда они, при большом числе подписчиков, делясь по совести с сотрудниками, все-таки наживают больше, чем несколько сотрудников постоянных?
Теперь я убедился, что не все редакторы честны. А уж если в редакторах есть такая замашка,— что говорить о тех людях, про которых пишут эти редакторы и их сотрудники!
Мне было обидно, когда я ходил к вам по целому месяцу за деньгами и получал, ходя двадцать раз к вам, по три-четыре рубля. Я еще тогда же убедился, что вы смотрите на мелкую пишущую братию, как на нищих, которых можно прогнать из дому, дать три рубля, чтобы отвязаться на месяц, и все-таки печатать их сочинения. Не я один, а несколько подобных писак отходили от вашей квартиры со слезами на глазах, а вам было смешно.
Положим, до декабря месяца у вас не было денег, отчего же тогда, когда в конце декабря у вас были деньги, вы не расплатились со всеми окончательно? Например, я в четыре раза в декабре получил от вас 40 руб., и когда (31 декабря) просил у вас остальные 50 руб., вы не хотели говорить со мной. После нового года я письмом просил вас об условиях, вы не изволили отвечать. А теперь я понял, что между нами не будет никаких условий, потому что в квартиру вашу меня не пускает ваш лакей и тогда, когда вы дома, а в конторе я надоел и надеюсь, что меня не будут пускать и туда. Наконец вы сами две недели заставляете меня ходить в контору и говорите, что сами не получили денег, а в субботу (25 января) велели сказать конторщику, чтобы я пришел в понедельник, а сегодня скажете придти в среду, когда я прожду вас напрасно два часа, и т. д.
Если у вас есть сколько-нибудь жалости к нищим, то вам ничего не стоит развязаться с ним, а вам хочется,— это видно из того, что вы рукопись ‘С новым Годом’, вероятно, до сих пор не читали, а прежде <рукопись> печатались через неделю. К вам и в контору я больше не приду, потому что напрасно ходить нечего, посылать хозяина, которому я должен, тоже не стоит, поэтому я прошу прислать мне хотя сорок рублей, если вам жаль пятидесяти, с рассыльным, как это вы хотели сделать раз в октябре прошлого года, с ним же пошлите и рукопись, если она только не набирается в типографии, а если набирается, то за нее мне не надо денег, я писал с целью возбудить вопрос об улучшении быта почтовых людей.1
Если вы на этой неделе (я буду ждать до воскресенья — следующей недели) не пришлете 40 р., то я буду думать, что Вы письмо это или не читали, или не хотели исполнить то, что следует, и тогда буду надеяться на гласность. Это я пишу не шутя.2 Конечно, я просьбу на вас не подам, а у нас есть другие газеты.

Ф. Решетников.

Мой адрес: На Литейной, рядом с домом Юсуповой, дом Филкова No 42, квартира No 17, 4 этаж у Благодарева.
27 января 1864 г.

No 10
Н. А. Некрасову

<Март 1864 г.,
С. Петербург>

<...> Я приехал в Петербург нищим, надеясь помещать свои сочинения в каком-либо журнале… Я чувствую, что могу написать хорошее, но меня некому поддержать…

<..................................>

Таких людей, как подлиповцы, в настоящее время еще очень много не только в Чердынском уезде Пермской губернии, местности самой глухой и дикой, но и в смежных с нею Вятской, Вологодской и Архангельской. Зная хорошо жизнь этих бедняков, потому что я жил в Чердынском уезде, провел 20 лет на берегах реки Камы, по которой весной мимо Перми плывут тысячи барок и десятки тысяч бурлаков, я задумал написать бурлацкую жизнь с целью хоть сколько-нибудь помочь этим бедным труженикам. Я не думаю, чтобы цензура нашла в этом очерке что-нибудь невозможное для пропуска… По-моему написать всё это иначе — значит говорить против совести, написать ложь… Наша литература должна говорить правду… Вы не поверите, я даже плакал, когда передо мною очерчивался образ Пилы во время его мучений <...>

No 11
Н. А. Благовещенскому

Пермь
10 июля 1865 г.

Жена моя уведомила меня, что моя статья не попала в майскую книжку.1 Это меня опечалило именно потому, что мне именно так говорили в редакции ‘Современника’,2 я же нахожу, что в статье есть много интересного.
Покорнейше прошу вас, Николай Александрович, поместить ее в июньской книжке, если вы затрудняетесь в окончании, то оставьте до моего приезда, в конце июля я буду в Петербурге. Кстати, если она еще не набрана, прошу вас изменить в письме к Ольге, там написано, что если она после свадьбы окажется дрянная, то через шесть месяцев я убегу. Это, по-моему, неловко — именно потому, что человек должен раньше обдумывать, а не раскаиваться. Поэтому там должно быть: ‘Я рассматривал себя и тебя, разбирал со всех сторон и пришел к такому заключению, что теперь мы друг друга стоим и не предвидится, чтобы мы помешали друг другу после. Но если после между нами выйдет разлад, особенно у тебя еще до сих пор остались капризы? Видал я женщин, которые до замужества хороши, а после переиначиваются. Поэтому я в особенности не желаю расходиться, в этом случае лучше разойтись до брака’.3
Тем письмо и должно кончиться. Конец мне хочется оставить на том месте, где Кобылятников поступил в типографию, а прибавление от автора можно выхерить.4
Был я на четырех заводах, находящихся в Пермской губернии. Работал на Мотовилихе в литейной фабрике, да чуть меня не зашибло воротом. Работать можно ночью, в крестьянской одежде, я работал под именем семинариста, готового поступить хоть в рекруты. Смеху надо мною было много.5
Покорнейше прошу вас выдать в счет будущих благ жене 50 руб. Она заложила вещи и прислала мне в Пермь, где я сидел только с тридцатью копейками.
По приезде в Петербург я буду писать роман: ‘Семейство Глумовых’,6 в двух частях, из горнорабочего быта. Некрасов с братией могут успокоиться насчет того, что из бывшей в ихней редакции статьи ‘Горнорабочие’ в роман попадет очень немного.7 Пусть лучше займутся критикой. А я думаю, что этот роман будет получше ‘Подлиповцев’, только я боюсь таких господ, как например Строгонов, Демидовы и другие дармоеды.
Кланяюсь Григорию Евлампиевичу и Владимиру Герасимовичу, о котором я очень соскучился.8

Ваш покорный слуга
Ф. Решетников.

Завтра утром еду с протяжными в Екатеринбург. Поездка туда имеет для меня большое значение. Новый губернатор уехал разбирать дело временно-обязанных крестьян, которые недавно бунтовали, и в которых стрелял целый полк. В Пермской губернии большею частью таким манером уничтожают крепостное право. Стреляют в народ, потому что помещики насчитали много недоимок и дали народу такую землю, на которой разве при хорошей обработке через десять лет вырастет хорошая трава для корму лошадям.9

No 12
Н. А. Благовещенскому

<Конец августа -- начало сентября 1865 г. С.-Петербург.>

Покорнейше прошу Вас, Николай Александрович, прочитать эту статью и сказать мне, что из этой статьи будет хорошего, но сказать положительно, а не тянуть так, как тянет г. Благосветлов.

Ф. Решетников.

No 13
Н. А. Некрасову

<Сентября 2, 1865 г.
С.-Петербург>

Я написал первую часть романа ‘Горнорабочие’, и из того очерка, который был в редакции ‘Современника’, оставлено только полтора листа. По моему мнению, этот роман, задуманный мною еще в Екатеринбурге в 1861 году, будет лучше ‘Подлиповцев’, потому что я проверил ныне сам себя на заводах. В первой части заключаются крепостные, горнозаводские и завязка романа, во второй — казенные, в последней — вольные.2
Так как этот роман я предназначал для ‘Современника’,3 то мне бы и хотелось напечатать его в нем, тем более, что я, с тех пер как был последний раз в редакции ‘Современника’, ничего не помещал нигде, а уехал в Пермскую губернию, откуда воротился в половине августа, и сижу теперь без денег, заложив много вещей, потому что я в поездку издержал около 130 р.4
Поэтому мне бы хотелось, чтобы роман был помещен в августовской книжке, и прочитать бы его самому с Вами или с кем-нибудь.
Покорнейше прошу Вас уведомить меня по городской почте: могу ли я надеяться на помещение романа в августе месяце? Прочитавши его предварительно с кем-нибудь, я могу сам сделать поправки и потом продолжать роман не торопясь, так как он выйдет большой. Первая часть будет иметь 6 или 7 печатных листов.

Ф. Решетников.

Адрес: На Петербургской стороне, в Малой Дворянской улице, д. No 12 Тимашева, кварт, у Дороговой.

No 14
Н. А. Некрасову

<15 февраля 1866 г.
С.-Петербург>

Милостивый Государь Николай Алексеевич.

Прилагаемый рассказ ‘Никола Знаменский’ есть первая попытка писать в прозе. Он был назван ‘Мой отец’ назад тому четыре года, когда я предполагал писать роман из духовного быта, а в 1864 г. я приносил его в редакцию ‘Современника’, но там нашли его неудобным. Теперь я его значительно сократил и изменил, что уже очень резко и невероятно.
Если вы найдете удобным напечатать его вместе с романом, то я подписался <бы> Сибиряковым, а если неудобно поместить с романом, то я представляю на волю вашу <...>

Уважающий Вас Ф. Решетников

(Черновое)

<Февраль 1886 г. С.-Петербург>

Милостивый Государь, Николай Алексеевич.

Прилагаемый при сем рассказ ‘Никола Знаменский’ есть первая попытка писать в прозе. Сколько я ни знаю провинциалов, все они сочиняют или стихи, или комедии,— что было и со мной. Рассказ этот был назван ‘Мой отец’ и переделывался несколько раз. В 1864 г. летом я давал его Пыпину, он отозвался, что в таком виде, как он был тогда, нельзя его печатать. С тех пор я переделал его два раза и назвал ‘Николой Знаменским’.1 Я думаю, что в нем ничего нет нецензурного, как было прежде. Это просто рассказ с оговорками. Прежде у меня был выставлен архирей как хороший человек, теперь на место его явился благочинный и понятия дикаря о важности такой особы, которая в провинции для духовных важнее митрополита в Петербурге. Если вы найдете неудобным некоторые слова, вроде: с палашей на палаши (или исполаети деспотат), ахти вошь (или аксиос), то хоть и жалко, <а придется> с ними расстаться, потому что все крестьяне, относясь с уважением к личности архирея, почти так же коверкают греческие слова. Например, не ходят ли свободные суждения об архиреях: женат ли он или нет?
Вы мне говорили, что небольшой рассказ можно напечатать. А мне не хотелось бы оттягивать роман, так как он будет иметь интерес. Если вы найдете удобным напечатать в одной книжке и роман и рассказ, то я подписался Сибиряковым. В ‘Русское Слово’ мне его не хочется отдавать.
Нельзя ли мне, Николай Алексеевич, прочитывать корректуры романа, в книге есть опечатки, а для меня дорог каждый знак, и некоторые слова исковерканы. Поверьте, я от себя ничего не прибавлю, а скорее сокращу что нужно по вашему указанию.2
Я все сомневаюсь: неужели мой роман хуже ‘Подлиповцев’? Сомневаюсь потому, что вы мне сбавили плату. Я вам откровенно говорю, что все, что я ни писал, не выдумка, а взято из жизни. В ‘Горнорабочих’ больше страданий, чем в ‘Подлиповцах’: это каторга, только в другом виде. Мне говорили, что Гл. Успенский получает больше 50 р. из ‘Современника’, но это впрочем, может быть сплетни, потому что я ни с одним литератором не знаком и не желаю знакомиться за ихние сплетни. Я не желаю торговаться, а только говорю, что знакомые мои, интересуясь, сколько я получаю, говорят мне, что я, верно, падаю. А это мне обидно. Впрочем, я может быть, и ошибаюсь.
Если можно, то позвольте мне еще раз взять вперед сто рублей. Как мне ни совестно перед вами, а я принужден опять просить и быть должным. Теперь я долго не буду беспокоить вас.

Уважающий вас Ф. Решетников.

Февраль, 1866 г.

No 15
Н. А. Некрасову

20 мая 1866 г.
<С.-Петербург.>

Милостивый Государь,
Николай Алексеевич.

Покорнейше прошу Вас прилагаемые очерки напечатать. В них, как Вы увидите, нет ничего резкого.

Уважающий Вас Ф. Решетников.

No 16
В. В. и M. A. Решетниковым

Царское село,
26 декабря 1866 г.

Папаша Василий Васильевич и мамаша Марья Алексеевна. Простите мне за то, что я Вам не писал так долго, после вашего письма1 я решительно не знал, что мне писать Вам, а денег вам послать я не мог, потому что с августа прошлого года я перебивался кое-как. Но теперь, слава богу, я уплатил все долги, которых было более трехсот рублей, потому что я получал деньги очень редко и понемногу — рублей 10—15 в две недели. Причина этому была каракозовская история, вследствие которой с апреля по октябрь месяц нашему брату решительно ничего нельзя было писать.
Посылаю вам двадцать пять руб. Больше теперь послать не могу до февраля месяца, когда я получу рублей сто из редакции журнала ‘Дело’.
Завтра, может быть, отправлюсь в Брест-Литовск с женою. Ее определили туда пов<ивальной> бабкою при военном госпитале. Жалованья 200 р. и столовых 150 р. в год, казенная квартира, отопление и освещение да кроме этого ежегодно будут награды руб. по 50—40. Я ее еду проводить и устроить там, да и дочке веселее будет со мной. Вернусь оттуда, может быть, в феврале. До Брест-Литовска всего около 1000 верст — по железной 887 в. да лошадьми 120. Доедем, я думаю, с переночевкою в трои сутки, потому что мы хочем ехать с курьерским поездом, в котором вагоны топят, зато стоит одно место 26 руб. сер.
Жене очень желательно жить с вами, и мы бы вам за проезд заплатили. Летом будет стоить дешево.
Желаю вам здоровья, всякого благополучия и кланяюсь.

Любящий вас Ф. Решетников.

С 14 декабря я живу у шурина в Царском Селе. Шурин здесь судебным приставом и получает 50 р. в месяц,2 Я хотел тоже проситься на эту должность, но нужно залогу 600 руб. Подожду.
Из Брест-Литовска я по приезде туда тотчас же напишу вам.3

No 17
Г. Е. Благосветлову

Брест-Литовск
15 апреля 1867 г.

Григорий Евлампиевич,

Только сегодня я получил от своего родственника письмо1. Он пишет, что когда пришел к Вам 25 марта, вы сказали, что деньги уже отослали мне, на телеграмму мою вы ответили ему, что деньги отослали в Барч-Оренбургский. Это известие меня поразило, во-первых, потому, что не существует в России никакого Барча-Оренбургского, во-вторых — я на письмах всегда выставляю тот город, где я живу, как это обозначено вверху этого письма, а в-третьих, вы записали в свою книжку мой адрес, посылали мне в Брест деньги 50 руб. за третью книжку (от 22 января). Кроме этого, на имя жены высылается ‘Дело’ в Брест, и в двух моих (первых из Бреста) письмах2 есть подробные адресы, которые теперь уже не нужны, так как в Брест-Литовской почтовой конторе меня уже знают.
Поэтому виноват не я, и письмо, засланное вами, вероятно, уже возвращено вам, потому что должен же почтамт справиться о таком новом месте со своею картою, а если он шлет наудалую, то в Самаре или в Оренбурге, вероятно, удивятся, что почтамт посылает письма в такие места, которых не существует.
Эта засылка письма поставила меня в такое положение, в каком я еще не живал в Петербурге. На пасхе придется жить без денег. Здесь нельзя ни занять денег, ни заложить вещи. Взаймы никто не дает, а если вы жиду дадите под залог вещь, то или не получите ее, или получите другую, дрянную. Впрочем, мы запаслись провизией в долг и надеялись, что вот хотя на телеграмму получим деньги — и вдруг какая оказия. От 14 марта я посылал вам письмо и просил выслать мне сочинение Гексне ‘Уроки элементарной физиологии’, но и эта книга не выслана.
Покорнейше прошу Вас выслать мне все деньги за 4 книжку как можно скорее. Засланные вами деньги вы во всяком случае получите обратно: погуляют, погуляют по России и придут домой. Это вещь не пропащая, об ней стоит только вам заявить почтамту. Третья часть вышла листов в шесть и совсем готова, только не на что отправить ее. Вам о длинноте романа опасаться нечего, потому что, вероятно, в этом году выйдет только шесть книг, так как книжки выходят аккуратно через два месяца, что подписчикам очень не нравится.3
Теперь я думаю, Вы не ошибетесь в адресе.

Ф. Решетников.

Адрес: Брест-Литовск, повивальной бабке при военном госпитале с передачею Ф. М. Р.
P. S. Хотя жена и получит в конце апреля за январскую треть жалованье, но оно все уйдет на расплату долгов, а потом надо же чем-нибудь жить четыре месяца.

No 18
Вас. С. Курочкину

<Сентябрь—октябрь 1867 г.
С.-Петербург.>

Василий Степанович.

Прилагая при сем статью, прошу напечатать ее в ближайшем No ‘Искры’.1
Прошу вас уведомить меня: будете ли вы платить мне деньги за две статьи, напечатанные в начале этого года, а именно, ‘Дедушка Онисим’ и ‘Сутки в казенной квартире’, так как жена моя передала мне, что вы ей сказали, что вы старые долги не платите никому. О прошлогодних деньгах (15 р.) {Статьи, печатавшиеся с августа месяца. За статьи, печатавшиеся до августа, деньги вами выплачены все. [Сноска Ф. М. Решетникова.]} я уже ничего не говорю, потому что вы, выдавая мне рубля по 3 и 5, легко могли и не записать всей выдачи, да и я об них не получил от вас никакого ответа на мое письмо от 16 января, посланное из Бреста, при котором был послан подробный счет.2

Ф. Решетников.

Адрес: На углу Вознесенского просп. и Екатерининского канала, дом 83 Китнера, кв. 27.

No 19
H. A. Некрасову

<3 декабря 1867 г.
С.-Петербург>

Николай Алексеевич.

Вчера вечером приезжал ко мне Благосветлов и просил у меня роман ‘Где лучше?’, но я ему сказал, что этот роман я ему теперь не могу дать, потому что обещал Вам.1
Покорнейше прошу Вас известить меня, если можно, сегодня: покончено ли дело с ‘Отечественными Записками’2 и могу ли я надеяться на его напечатание под Вашим изданием, а также и насчет статьи об евреях.3

Уважающий Вас Ф. Решетников.

3 декабря
Бассейная, дом No 14 Лесникова, кв. No 36.

No 20
Терезе Федорицкой

<Конец 1867 г. С.-Петербург.>

<...> за проданные книги Александра Николаевича. Покорнейше прошу Вас о получении их меня уведомить. Все книги находятся в библиотеке медицинских студентов и оценены ими в шестьдесят рублей, поэтому остальные деньги будут высланы мною или по месту продажи или с <...>

No 21
С. Петербургскому обер-полициймейстеру

<Февраль--март 1868 г.>

<...> Довожу об этом до сведения вашего превосходительства. Я ничего не ищу, я только об одном осмеливаюсь утруждать вас — чтобы пристава, квартальные, их подчаски и городовые не били народ, этому народу итак придется получить всякой всячины <...>

No 22
С. С. Решетниковой

Петербург
20 марта 1868 г.

Извещаю тебя, Симонька: 1) Новые деньги вышли, но их так же трудно достать, как и в то блаженное время, когда мы были маленькими. 2) Я купил 1/2 дюжины ножей и вилок за 4 р. 1/2 дюж. чашек, как у А. Антоновны, за 7 р. 40 к., губка 4 р., одеколон 1 р., жидкость для вывода пятен 60 коп., чернила для метки белья (красные) 75 к., табаку Цитовичу 1 ф.— 3 р. (я взял 1 ф., потому что это будет и дешевле и сердитее — табак из лучшего известного магазина, но за доброту его я не ручаюсь, как не ручаюсь за сигары ‘Женет’ (?) сотня 6 р. 40 к.)
Вот все, что я пока купил.
Завтра я поеду покупать прочее и завтра же пошлю тебе, моя милая, телеграмму насчет вещей, посылаемых тобою.
После завтра, т. е. 21 марта, я еду в Сиверцы. Федор Семенович убедительнейше просил меня приехать или в Гатчино, или в Царское: в Сиверцах будет продаваться имение Демидова — ты помнишь опись. У Федора Семеновича нет такой вещи, где бы сохранить деньги, и он просит меня с саквояжем.
В мартовской книжке ‘Современного Обозрения’ печатается мой рассказ ‘Тетушка Опарина’, и за нее я получил уже деньги, но несмотря на то, что я должен Некрасову нынче 175 р., я за ‘Отечественные Записки’ не заплатил еще.
Да! Я забыл написать, что я купил еще 1) чаю 2 ф. и 2) сигар для себя в 2 р.
До скорого свидания, Симонька.
Масла я не куплю, потому что это уже роскошь. Я купил чашки, которые я буду держать в руках. Кофей, мелкий и крупный аравийский, стоит пуд 18 р., цикорий 2 р., но я куплю 1/2 пуда этого кофею. Муки покупать не стану, денег не хватит, потому что Некрасов мне советовал приехать к концу апреля.

Твой друг и любящий тебя
Ф. Решетников.

Я думаю выехать: сам с мукой и маслом и без пальто 25 марта, если же не нужно будет отдавать вещи в товарный вагон, то в среду или в четверг.

No 23
С. С. Решетниковой

<Конец марта 1868 г.>

Крепость Брест-Литовск Акушерке Решетниковой Сегодня в 5 ч. выезжаю в Варшаву оттуда Тирасполь

Р<ешетников>.

No 24
Н. А. Некрасову

<19 мая 1868 г.
г. Брест-Литовск.>

Спешу уведомить Вас, Николай Алексеевич, что 18 мая деньги пятьдесят руб. мною получены, за что я вам очень благодарен. Я еду в Петербург 20 мая, т. е. завтра, и в тот же день по приезде туда постараюсь у вас быть в пять часов. Теперь же скажу, что в первой части нет ничего похожего на ‘Глумовых’, так как там заводской жизни очень немного, если же первая часть походит несколько, а именно по началу ее, на продолжение ‘Глумовых’, то я думаю, что тут ничего нет худого.

No 25
Н. А. Некрасову

<14 октября 1868 г.
г. Брест-Литовск.>

Николай Алексеевич.

Комедию в 4 действиях ‘Прогресс в уездном городе’ я кончил и теперь переписываю сам. Признаюсь, что прежде, назад тому 6—7 лет, мне казалось легко писать, теперь показалось величайшей трудностью: я комедию переделывал три раза и вот теперь переписываю в четвертый. Здесь скука страшная. Читать нечего, кроме того, что я сам выписываю, идти некуда, да и не стоит, потому что меня считают за человека низкого происхождения, а все мои писания называют бумагомаранием, — это тоже разделяется здешними докторами.1
Покорнейше прошу Вас выслать мне пятьдесят рублей, и я в половине ноября приеду в Питер.

Уважающий Вас Ф. Решетников.

14 октября 1868 г.
Брест-Литовск. Акушерке военного госпиталя Решетниковой.

No 26
Н. А. Некрасову

Брест-Литовск,
1 ноября 1868 г.

Николай Алексеевич.

Хотя Вы меня и испугали своим письмом насчет комедии, но позвольте побеспокоить вас прочтением ее: это первый опыт, на который я так, может быть, употребил бесполезно все лучшее время для занятия здесь. Не будет он годиться — наплевать на него… Впрочем, я мало имею надежды на успех в театре, но я не могу выкинуть второго действия. Со временем, может быть…1
Я здесь не имею своей воли. Хотелось уехать раньше, но ничего не готово, а тут жену пригласили к аристократу, у жены которого она должна караулить ребенка четверы сутки, да еще по рождении этого создания продежурить десять суток. А нельзя же уехать зря и безо всего.
Комедию я посылаю потому, что имел глупость читать ее вчерне своей жене, а та разболтала кое-что из конца третьего действия, и у меня один лекарь добивался прочитать ее. А если он прочитает, то… здесь ведь существует военное положение. Жене дал слово ехать 8 ноября, уехал бы раньше, но не хочется ее обидеть, презираемую здесь всеми аристократами, вследствие того, что здешние немцы доктора обвинили ее больною в сифилисе, а петербургские, из клиники — наши сибиряки, нашли, что у нее простуда. По рецептам петербургских докторов она лечилась два месяца, и теперь у нее нет никакой хрипоты, она может говорить и поет настоящим прежним голосом. Но веры в меня у нее уже мало.

Ф. Решетников.

P. S. Я написал, что не имею своей воли. Жена моя показала ваше письмо в разное время двум личностям — женщине и мужчине, они с трудом разобрали только: ‘аристократизм, вы окружены дурачьем’.2 На это они ничего не сказали, но теперь уже готовы свести интимное знакомство с теми, которых они презирали, — для того, чтобы показать моей жене, как они дорожат знакомством акушерки и ее мужа, почтальонского сына. И я вижу, что женский самостоятельный труд даже с помощью мужчины тяжел в тех местах, где существует исключительное (военное) положение и в особенности ежели муж нигде не служит, а печатает только об каких-то мужиках.
Во всем Бресте — город и крепость — одному только нравится мой роман ‘Где лучше’, но он боится бывать у меня один на один.3

No 27
Ф. С. Каргополову

<Конец июля 1868 г.
С.-Петербург.>

У Кокосова1 я съел 125 пельменей, доберусь и до остальных. Поэтому я не могу ехать на Петровский.2 Что касается до доктора Былинского,3 то мы с Кокосовым, как он вам говорил, пойдем к нему 7-го числа в 9 ч. утра — и скажите там, чтобы во вторник были готовы.

No 28
Ф. С. Каргополову

Брест. Август 1869 г.

Читал и много думал о твоем плохом положении, напечатанном в ‘СП <с.-петербургских> Ведомостях’1. Я нахожу, что ты погорячился. Уже с самого начала можно было предчувствовать, что толку из твоих бумаг или возражений не выйдет никакого, кроме вреда. Русская пословица ‘с сильным не борись’ вполне оправдывает твое положение: уж если председатель с самого начала налег на тебя,— впереди ждать нужно было только снисхождения с его стороны. Я тебе не раз советовал бросить твой пыл, потому что знаю по опыту, каково бороться человеку подначальному с начальством, силу имеющим. Доказательством тому служит выговор общего собрания, несмотря на отказ прокурора (в феврале). Уж если нашему брату, литераторам, приходится плохо, то об вашем брате, служащих людях, можно сказать только то, что если видишь гадость — выходи в отставку, а бороться станешь — мало того, что уволят силой, но еще отдадут под суд. Я тебя не обвиняю, это дело твое, хотя ты никому пользы не принесешь, а если польза и будет, то едва ли получишь спасибо, но дело в том, что прежде чем начать дело с председателем о неправильном увольнении тебя в отставку, нужно было возвратить знак. Тогда бы суд не нашел тебя превышающим власть или неповинующимся закону и не отдал уголовному суду.
Итак, теперь ты свободен. Теперь можешь ехать куда угодно. Если можешь выехать из Питера, то приезжай к нам. Мы будем рады. Жена тоже печалится о тебе и сердится, что ты ершишься. Но это впрочем ничего, беды тут нет, только разве за невозвращение знака сделают выговор или арестуют ненадолго — это самое большое, да ведь у тебя есть много знакомых присяжных поверенных — может еще и выиграешь.
Дарью мы отправили. Она, вероятно, у тебя была. Я просил тебя выдать ей 3 р. 13 к.— у нас недостало, и теперь мы сидим без денег. Бонну наняли польку, которая по-русски ни слова, но жена уже научилась объясняться по-польски. Бонны в Варшаве дороги: знающая русский язык просит 225 р. в год. Может быть, если бы мы прожили в Варшаве месяц, мы наняли бы по вкусу, но там ужасно дорого. Так, живши в Краковской гостинице (на Белянской ул.), мы платили за No — 60 к. в сутки, за прислугу, с двух — 20 к., за каждый самовар с прибором — 30 к., за матрац — 8 к., обед для одного стоит 35 к., мы брали 1 1/2 обеда и питались четверо.
Мы приехали в августе. Бонну наняли за 5 р. в месяц.
Напиши, если не поедешь сюда, где будешь жить и что делать.
Жена и дети здоровы.

Любящий тебя Ф. Решетников.

No 29
Н. А. Некрасову

<30>

Николай Алексеевич.

Хотя я и обещался возвратить Вам десять руб., но вышло так, что за расплатою других долгов я и те 50 р., что получил из конторы, издержал и теперь сижу без денег.
Поэтому прошу Вас, как я просил лично, разрешить Михаилу Ивановичу выдать мне за январь 60 р., с тем, чтобы он вам сам отдал взятые мною у вас 10 руб., а 50 выдал мне. Затем в январе уже не буду просить у Вас денег.
Михаил Иваныч1 просит меня, чтобы я продал ему роман ‘Свой хлеб’ на следующих условиях: чтобы ему по выходе каждой книжки, в которой будут печатать главы, набор не разбирать, а, сделавши переверстку, оттиснуть 1500 экземпляров, и таким образом, по напечатании всего романа в ‘От<ечественных Записках'>, у него составится целая книга, которую он пустит в продажу через три месяца после того. Он просил меня переговорить об этом с вами.

Ф. Решетников.

30 декабря 1869 г.
Адрес, Эртелев переулок, дом Хрущова, No 4.

No 30
К. Н. Плотникову

<11>

Константин Николаевич!

Если можно, выдайте моей супруге сколько-нибудь денег. Однако вы что-то медлите с книгой?
Моя барыня хочет купить швейную машину и через меня ходатайствует: не поручитесь ли магазину — швейному, в том, что она, г. Решетникова, будет уплачивать с рассрочкой помесячно, а когда будут деньги, то и оптом.

Ваш Ф. Решетников

11 января 1871 г.

КОММЕНТАРИИ

В комментариях к произведениям т. VI, Дневнику Решетникова и его письмам приняты следующие сокращенные обозначения:
а) Наиболее часто упоминаемых источников:
1. Гл. У<спенский>. Некролог. Ф. М. Решетников.— ‘Отечественные Записки’ 1871, кн. IV. — Ст. Гл. У. 1871.
2. Глеб Успенский. Федор Михайлович Решетников. (Биографический очерк.) — Сочинения Ф. М. Решетникова. Изд. К. Т. Солдатенкова. С портретом автора. Том первый. М. 1874 [Статья датирована: 31 мая 1873 года. СПБ.]. — Ст. Гл. У. 1873.
3. М. Протопопов. Федор Михайлович Решетников как человек и как писатель.— Сочинения Ф. М. Решетникова в двух томах. С портретом автора и вступительной статьей М. Протопопова. Дешевое издание Ф. Павленкова. Том первый. Спб. 1890. — Ст. М. П. 1890.
4. Из литературного наследия Ф. М. Решетникова. Редакция, вступительная статья и примечания И. И. Векслера. Академия Наук СССР. Институт Русской Литературы. ‘Литературный Архив’. Вып. I. Л. 1932 — ЛНР 1932.
б) Архивохранилищ:
1. Рукописное Отделение Института Литературы Академии Наук СССР. — ИЛИ АН СССР
2. Рукописное Отделение Ленинградской Государственной Публичной Библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина — ЛГПБ

ПИСЬМА Ф. М. РЕШЕТНИКОВА

Первое собрание писем Решетникова было напечатано в ЛНР, 1932. В издании этом было напечатано 23 письма Решетникова, в настоящем издании серия писем Решетникова пополняется семью нумерами: три письма (В. А. Трейерову, Ф. М. Достоевскому и К. Н. Плотникову) были опубликованы нами в ‘Литературном Наследстве’ 1936, кн. XXV—XXVI, два, в отрывках (Н. А. Некрасову, к С.-Петербургскому обер-полицийместеру), извлечены из статей Г. И. Успенского 1871 и 1873 г. и наконец, два (телеграмма С. С. Решетниковой и отрывок письма Т. Федорицкой) извлечены из бумаг Решетникова.
Печатая вновь собрание писем Решетникова, мы повторяем сказанное в 1932 году: дошедшие до нас письма Решетникова составляют крайне незначительную часть эпистолярия этого писателя. Дневник Решетникова и сохранившиеся в значительном количестве письма к нему разных лиц свидетельствуют, что он вел огромную переписку с родными, друзьями, начальствующими лицами, с редакторами различных изданий и т. д. Из признаний самого писателя мы знаем, что письма были у него излюбленной формой общения с людьми, даже в тех случаях, когда общение могло быть и непосредственным, Решетников предпочитал письменные обращения, особенно с людьми мало знакомыми или, в сравнении с ним, высокопоставленными, позже — с своими редакторами, впрочем, в случаях обострявшихся отношений и с близкими людьми Решетников предпочитал письменные сношения. Прирожденная стеснительность и связанность в отношениях с людьми понуждала писателя предпочитать письменные объяснения непосредственным изустным.
Из огромного количества написанных Решетниковым писем уцелели преимущественно те, о сохранении которых позаботился он сам, настаивая перед адресатами о их возвращении (так он поступал в переписке с В. В. Решетниковым), или сохраняя в своем архиве черновые отпуска своих писем и копии с них, писем, дошедших до нас непосредственно от адресатов, сравнительно немного.
В среде, с которою Решетников был связан до конца своей жизни (родные его и его жены, его бывшие сослуживцы и знакомые), с которою он состоял в постоянной и деятельной переписке, не было традиций хранения документов, создания семейных архивов, полученное и прочитанное письмо здесь больше никого не интересовало, если его автором не являлось какое-либо особо чтимое лицо, а Решетников в глазах своих родных к числу особо чтимых людей не относился. По своей страсти к коллекционированию документов, в частности писем, обнаруженной в ранней юности, Решетников резко выделялся в своей среде, равно как выделялся он в ней своею страстью к ‘сочинениям’. Сначала коллекционирование особых целей не преследовало,— это, вероятно, была просто игра в ‘канцелярию’ с ее ‘входящими’ и ‘исходящими’, но впоследствии Решетников стал рассматривать свою коллекцию писем, как материал для своих сочинений, и старался собирать возможно полнее письма своих родственников и знакомых, равно как и возвращать свои собственные письма. Последнее удавалось писателю в крайне слабой степени,— так, напр. от В. В. Решетникова ему удалось получить лишь единичные свои екатеринбургские и пермские письма, остальные частью были адресатом утрачены, а частью, по собственному признанию адресата, были им в гневе на племянника сожжены вместе с другими бумагами Решетникова.
Несомненно, что архив Решетникова при его жизни был богаче его письмами, нежели теперь. Переписка его с С. С. Решетниковой должна была им сохраняться, поскольку намерение писать роман ‘Свой хлеб’ было давнишним намерением Решетникова: переписка эта не была в руках даже Г. И. Успенского, первого биографа нашего писателя, и судьба ее до сих пор остается неизвестною. Многое, очевидно, исчезло из архива писателя, много лет спустя после работы над архивом Успенского: так, в настоящее время уже неизвестно цитированное Успенским письмо Решетникова к Н. А. Некрасову, писанное при посылке ‘Подлиповцев’, неизвестно цитированное им же прошение Решетникова С.-Петербургскому оберполициймейстеру и некоторые другие автографы, последний держатель архива Решетникова А. В. Жиркевич, как нам известно, не прочь был подарить из него что-либо тому или иному ‘любителю автографов’.
Но не только люди среды, из которой вышел Решетников, не сохранили его эпистолярного наследия: из многочисленных писем Решетникова, адресованных Н. А. Некрасову, Г. Е. Благосветлову, бр. Курочкиным, П. И. Вейнбергу, И. И. Дмитриеву, Н. А. Благовещенскому и т. д., не говоря уже о таких бездомных людях, как Н. А. Демерт, сохранилось очень немного.
Несмотря на свою малочисленность, письма Решетникова имеют большое значение для изучения биографии писателя и условий его жизни и творчества, ранние письма Решетникова к В. В. Решетникову вполне правомерно привлекались Г. И. Успенским к изучению биографии писателя, вновь найденное письмо Решетникова к В. А. Трейерову дало возможность в неизвестных ранее подробностях представить пермский период его жизни, уточнить многое в истории ранних творческих опытов писателя. Письма Решетникова к Н. А. Некрасову, Г. Е. Благосветлову, Н. А. Благовещенскому являются существенным дополнением к записям его Дневника и весьма важны для восстановления многих фактов из истории его творчества.
Многих звеньев недостает в эпистолярии Решетникова, и отсюда белые пятна в его биографии (отношения с И. М. Фотеевым, В. Г. Комаровым, H. A. Демертом, способы собирания материалов для горнозаводских романов, маршрут поездки по Уралу и т. д.), но и то, что случайно уцелело и дошло до нас, чрезвычайно важно в ряду прочих материалов, служащих к восстановлению исторического облика писателя-демократа.

1. Иеромонаху Леониду

Впервые полностью напечатано в ЛНР, 1932, стр. 318 {Цитировано в ст. Гл. У., 1871, стр. 428, неполностью опубликовано вст. Гл. У., 1873, стр. 15.}. Воспроизводится по автографу, ЛГПБ. Датируется приблизительно на основании письма И. В. Водшилова от 7 февраля 1857 г. (ЛНР, 1932, стр. 319). Адресат — казначей Соликамского монастыря.
1 23 марта 1857 г. оканчивался срок 3-х месячного послушания Решетникова по приговору Пермской палаты уголовных и гражданских дел.
2 Разумеется, судебное дело подростка Решетникова 1855—1857 гг. по обвинению его в выносе из Пермской почтовой конторы писем, пакетов, газет и журналов.
Ответное письмо Леонида на том же листке, текст его см. в ЛНР, 1932, стр. 319. Намерение Решетникова остаться послушником в монастыре не встретило сочувствия его близких и не осуществилось.

2. И. В. Водшилову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 319. Воспроизводится по автографу, ЛГПБ. Точная дата письма не устанавливается. Адресат — послушник Соликамского монастыря, фамилия его устанавливается по не вполне разборчивой подписи его в письмах к Решетникову.
Письмо — ответ на письмо Водшилова б/д, хранящееся в архиве Решетникова (ЛГПБ), приводим текст письма:
‘Друг любезный Федор Михайлович.
‘Я согласен всю вражду бросить с тобой, а только нельзя ли мне оную записку доставить. Сделай дружескую милость. Ты пишешь, что мне будет за ножик. Хуже худова не будет, и я не соглашусь на такую глупость, чтобы у тебя захватывать ножик. Ну что, бог с тобой — сказал и только. А впрочем, нехорошо это делать, особенно для друга. Итак, друже, всю вражду оставим мы с тобой. А только очень жалко записки, что она осталась у Стефана, если бы у тебя еще — ни слова. Постарайся, друже, доставить оную мне сегодня. ‘Ваш друг и (1 нрзб).

Водшилов

1857 г,
Кто такой Стефан и о какой записке, послужившей причиною вражды Решетникова и его корреспондента, идет речь — по наличным материалам не устанавливается.

3. В. В. Решетникову

Впервые полностью напечатано в ЛНР, 1932, стр. 320—327 {Частично опубликовано в ст. Гл. У, 1873.}. Воспроизводится по автографу, ЛГПБ. Адресат — дядя и воспитатель Ф. М. Решетникова.
1 О ‘дедушке’ М. В. Антропове см. в примечании 4-м к дневниковым записям 1861 года, стр. 379 этого тома.
2 ‘Детская ошибка’ — упомянутый выше вынос Решетниковым из почтовой конторы писем, пакетов, газет и журналов.
3 Как окончивший курс в уездном училище и происходивший из податного сословия Решетников обязывался прослужить до первого классного чина 14 лет.
4 В последовавшую после этого письма ревизию екатеринбургских административных учреждений пермским губернатором Решетников подавал ему докладную записку о перемещении на службу в Пермь, ходатайство это удовлетворено не было.
5 Нами не установлено, о каких взысканиях, наложенных центральными властями на пермского епархиального архиерея и пермского губернатора, здесь идет речь.
6 Фелькнер, Федор Иванович, генерал-лейтенант, о каком деле идет речь — не установлено.
7 Об И. М. Фотееве см. выше, в критико-биографическом очерке.
8 Речь идет о праздничных подарках зажиточных обывателей чинам почтового ведомства, — см. очерк Решетникова ‘С новым годом’ в т. I настоящего издания.
8 Степень родства ‘дедушки’ Т. Л. Панкратова с Решетниковыми по наличным материалам не устанавливается. В архиве Решетникова (ЛГПБ) сохранилось письмо к нему Панкратова от 27 июня 1860 г., в нем корреспондент Решетникова между прочим пишет: ‘И прошу тебя, Фединька, дядиньку и тетиньку родных не забывать, добродетель их, а должен о них бога молить и просить его, дабы всевышний им продлил больше веку’.

4. В. В. Решетникову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 328—332. Воспроизводится по автографу, ЛГПБ.
Письмо — ответ на письмо В. В. Решетникова от 25 июля 1860 г., напечатано в ЛНР, 1932, стр. 332—333.
1 Речь идет об упоминавшемся выше судебном деле Решетникова.
2 Более подробных сведений о посещениях подростком Решетниковым пермского архиерея до нас не дошло.
3 Зинин — кто-то из служащих Пермской почтово-телеграфной конторы, очевидно, участник предварительного следствия по делу Решетникова.

5. В. А. Трейерову

Впервые напечатано в ‘Литературном Наследстве’, 1936, No XXV—XXVI, стр. 634—642.— Воспроизводится по автографу Сарапульского городского музея (Кировский край).— Адресат — протоколист Пермской казенной палаты, сведения о нем см. выше, в критико-биографическом очерке.
Четвертая доля второго листа автографа, описанного с двух сторон, утрачена, знаком <...> отмечены недостающие в тексте слова.
1 Речь идет об упоминавшемся выше судебном деле Решетникова.
2 Речь идет о Н. В. Успенском. Два тома очерков и рассказов этого писателя, появившихся в 1861 году, вызвали оживленную дискуссию с критике, в частности по их поводу была написана известная статья H. Г Чернышевского ‘Не начало ли перемены?’ (‘Современник’). Решетников, очевидно, был в курсе дискуссии и разделял мнение об Успенском ‘Современника’, этим и объясняется, что имя Успенского им поставлено рядом с именами Белинского и Кольцова. Свою собственную начитанность Решетников здесь преуменьшил,— см. его статью ‘Библиотека чиновников Пермской казенной палаты’ в т. I настоящего издания.
3 Речь идет об А. А. Толмачеве, ср. это высказывание с записями 1861 года в Дневнике (стр. 267 этого тома).
4 Де-Веллий Павел Александрович — советник ревизского отделения Пермской казенной палаты, статский советник.
6 Швыговский — архивариус Пермской казенной палаты, коллежский секретарь.
6 Устинов Иван Андреевич — секретарь Пермской казенной палаты до 1864 г., надворный советник.
7 Засыпкин, Зорин, Шалаевский, Шовкунов, Куренбин, Серебренников — служащие палаты.
8 Сведений об обращении Решетникова в 1862 г. в Общество вспомоществования нуждающимся литераторам и ученым нет.
9 Воскресенский Александр Григорьевич — б. учитель Пермской духовной семинарии, о нем см. в т. I настоящего издания (по указателю).

6. В. В. Решетникову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 334—335. Воспроизводится по автографу, ЛГПБ.
Письмо — ответ на письмо В. В. Решетникова от 31 октября 1862, хранящееся в архиве Решетникова (ЛГПБ).
1 Протопопов, Виктор Иванович, губернский секретарь, — винный пристав по Соликамскому уезду, подчиненный Пермской казенной палате.
2 О Федоре Петровиче Васильеве в существующих справочниках сведений нет.
3 Цитата из письма Протопопова, приложенного к письму В. В. Решетникова от 31 октября 1862 г. с
4 О П. А. Алалыкине см. выше, в критико-биографическом очерке, письмо его, на которое ссылается Решетников,— от 9 октября 1862 г., хранится в архиве писателя (ЛГПБ), в выдержках напечатано: ЛНР, 1932, стр. 336.
5 Речь идет об ожидавшемся Решетниковым перемещении на службу в Петербург, обещанном А. В. Брилевичем(см. выше, в критико-биограф. очерке).

7. Ф. М. Достоевскому

Впервые напечатано в ‘Литературном Наследстве’, 1936, кн. XXV—XXVI, стр. 642 по копии с автографа, хранящегося в Музее Ф. М. Достоевского (Москва). Воспроизводится по тексту ‘Литературного Наследства’. На подлиннике пометки Ф. М. Достоевского : 1) ‘Не будет напечатано’: 2) ‘Ответ послан 27 января No 23’.
Ответное письмо ред. ‘Времени’ в архиве Решетникова не сохранилось.
Историю повести ‘Скрипач’ и драмы ‘Раскольник’ см. выше, в комментарии к юношеским произведениям Ф. М. Решетникова.

8. П. С. Усову

Впервые напечатано в ‘Красном Архиве’, 1925, т. 1(8), стр. 234—235. Воспроизводится по автографу чернового отпуска (ЛГПБ), беловая редакция письма неизвестна. Адресат — редактор-издатель газеты ‘Северная Пчела’.
1 К 24 октября 1862 г. в ‘Северной Пчеле’ были напечатаны произведения Решетникова: ‘На палубе’, ‘Складчина’, ‘Лотерея’.

9. П. С. Усову

Впервые напечатано в ‘Красном Архиве’, 1925, т. I (8), стр. 235—236. Воспроизводится по автографу чернового отпуска (ЛГПБ), беловая редакция письма неизвестна.
1 Рассказ ‘С новым годом’ 27 января 1864 г. был уже в цензуре.
2 Отношения Решетникова с Усовым не изменились и в дальнейшем, — см. запись от 20 февраля 1864 г. в Дневнике (стр. 271 этого тома).

10. H. A. Некрасову

Впервые напечатано в ст. Гл. У., 1871, 421 и 434. Полный текст письма неизвестен. Воспроизводится по публикации Г. И. Успенского.
Подробности написания и печатания ‘Подлиповцев’ и установившихся на этой почве отношений Н. А. Некрасова к Решетникову см. т. I настоящего издания, стр. 409 и след.

11. H. A. Благовещенскому

Впервые полностью напечатано в ЛНР, 1932, стр. 341—342 {Цитировано по автографу: Г. И. Успенским в ст. ‘Некролог. Ф. М. Решетников’ — ‘Отечественные Записки’, 1871, кн. IV, А. Дивильковским в ст. ‘Пролетписатель начального часа’ — ‘Красная Новь’, 1928, кн. XII и Л. Шептаевым в ст. ‘Романы и повести Ф. М. Решетникова’ — ‘Записки Пермского Гос. Унив.’, 1929, кн. I.}. Воспроизводится по автографу чернового отпуска (ЛГПБ), беловая редакция письма неизвестна. Адресат — известный писатель, в 1865 г. редактировал беллетристический отдел ‘Русского Слова’.
1 Речь идет о 3-й ч. повести ‘Между людьми’.
2 С ‘Современником’ Решетников разошелся в начале 1865 года, после того, как из редакции ‘Современника’ ему была возвращена набранная уж статья ‘Горнорабочие. 1-й географический очерк’, ранее того была возвращена 1-я ч. повести ‘Между людьми’ и драма ‘Не помнящий родства’ (см. Дневник, стр. 280-282 этого тома).
3 В известные нам редакции 3-й ч. повести ‘Между людьми’ эти строки не вошли.
4 Этот эпизод в известные нам редакции 3-й ч. повести ‘Между людьми’ не вошел.
5 Факт работы Решетникова на заводе другими дошедшими до нас материалами не подтверждается.
6 По возвращении в Петербург Решетников начал писать роман ‘Горнорабочие’.
7 О соотношении текстов этнографического очерка ‘Горнорабочие’ и романа того же наименования см. т. III настоящего издания, стр. 462.
8 Григорий Евлампиевич — Благосветлов, Владимир Герасимович — Комаров, о последнем см. выше, в критико-биографическом очерке.
9 О способах отмены крепостного права на Урале см. в т. т. II (стр. 376 и след.) и III (стр. 463 и след.) настоящего издания.

12. Н. А. Благовещенскому

Впервые напечатан в ЛНР, 1932, стр. 344. Воспроизводится по автографу — надписи Решетникова на рукописи незаконченного очерка ‘Из провинции’. ИЛИ АН СССР.
Обстоятельства написания очерка ‘Из провинции’ и изложение его последующей судьбы см. в т. II настоящего издания, стр. 374 и 388.

13. Н. А. Некрасову

Впервые полностью напечатана в ЛНР, 1932, стр. 344—345 {Цитировано А. Дивильковским в ст. ‘Пролетписатель начального часа’ — ‘Красная Новь’, 1928, кн. XII и Л. Шептаевым в ст. ‘Романы и повести Ф. М. Решетникова’ — ‘Записки Пермского Гос. Унив.’, 1929, кн. 1.}. Воспроизводится по автографу чернового отпуска (ЛПГБ), беловая редакция письма неизвестна.
1 Речь идет о статье ‘Горнорабочие. 1-й этнографический очерк’.
2 Историю написания и печатания романа ‘Горнорабочие’ см. в т. III настоящего издания, стр. 453 и след.
3 Роман для ‘Современника’ не предназначается, см. выше — письмо Решетникова к Н. А. Благовещенскому (No 11).
4 Из поездки на Урал Решетников возвратился в Петербург 6 августа 1865 г.

14. Н. А. Некрасову

Отрывок беловой редакции впервые напечатан в статье В. Евгеньева ‘Черты редакторской деятельности Некрасова’ — ‘Голос Минувшего’, 1915, кн. X, стр. 49, черновое впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 346—347. Место нахождения автографа беловой редакции в настоящее время неизвестно, неизвестен полностью и беловой текст письма. Отрывок воспроизводится по журнальному тексту, черновое — по автографу, ЛГПБ.
На автографе черновой редакции надпись Решетникова: ‘Послано другое письмо и содержание его изменено, не написано о плане и не высказано хвалы роману’.
1 Историю рассказа ‘Никола Знаменский’ см. в т. I настоящего издания, стр. 434 и след.
2 Историю печатания романа ‘Горнорабочие’ в ‘Современнике’ см. в т. III настоящего издания, стр. 455 и след.

15. Н. А. Некрасову

Впервые напечатано в ПНР, 1932, стр. 948. Воспроизводится по автографу ИЛИ АН СССР.
При письме посылались ‘Очерки обозной жизни’.

16. В. В. и М. А. Решетниковым

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 348—349. Воспроизводится по автографу, ЛГПБ.
1 Разумеется письмо В. В. Решетникова от 19 июля 1866 г., текст его см. в ЛНР, 1932, стр. 307.
2 Речь идет о Ф. С. Каргополове.
3 В. В. Решетников на письмо и приглашение в Брест-Литовск не ответил. П. А. Алалыкин писал об этом Решетникову 7 марта 1876 г.: ‘…на дядю вы уже не сетуйте, зная его характер, потому что от неприискания должности по сие время он положительно стал еще сурьезнее и говорит: от Питера отказался, туда и подавно не поеду, да и отвечать даже не стану’. (ИЛИ АН СССР).

17. Г. Е. Благосветлову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 350—351. Воспроизводится по автографу копии (ЛГПБ), подлинник письма неизвестен.
1 Поручения Решетникова по сношениям с петербургскими редакциями выполнял младший брат С. С. Решетниковой Ю. С. Каргополов.
2 Эти письма Решетникова Благосветлову неизвестны.
3 О судьбе 3-й ч. романа ‘Глумовы’ см. в т. III настоящего издания, стр. 459—460.
Ответное письмо Г. Е. Благосветлова см. в ЛНР, 1932, стр. 310—311.

18. Вас. С. Курочкину

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 352. Воспроизводится по автографу чернового отпуска (ЛГПБ), беловая редакция письма неизвестна. Датируется по записям на обороте второго белого листка письма.
1 Точно установить, какая ‘статья’ прилагалась к письму, не представлялось возможным, возможно, это был очерк ‘Ярмарка в еврейском городе’, напечатанный в ‘Искре’ в следующем году.
2 Письмо Решетникова Вас. С. Курочкину от 16 января 1867 г. неизвестно. Поскольку бюджетные записи, содержащиеся на обороте второго белого листка этого документа, имеют значение для характеристики условий жизни писателя, приводим их (с изъятием вычислений).
’13 октября:
‘Бумажек 18 р.
‘Серебра 2 р. 25 к.
‘Меди 1 р. —
21 р. 25 к.
‘Расход из бумажек:
‘5 р. долгу Ф<едору> С<еменовичу>
‘1 — марок
‘ 50 к. поездка
‘6 р. 50 к.
‘Вт. 17
‘Ср. 18
‘Ч. 19
‘П. 20
‘С. 21
‘В. 22
‘П. 23
‘Вт. 24
‘Ср. 25
‘Ч. 26
‘П. 27
‘С. 28
‘По 40 коп. в сутки: обед 25 к., водка 10 к., булка 5 к.— 4 р. 80 к,
‘Свечи 22
‘Табак 60
82
’26 октября нужно уплатить за квартиру 8 р. или 4 р., если 4 р. по 9 ноября, то останется 1 р. 80 к., а с серебром 4 р. 13 к. по 29 октября’.

19. Н. А. Некрасову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 352—353. Воспроизводится по автографу чернового отпуска (ЛГПБ), беловая редакция письма неизвестна.
1 Историю написания романа ‘Где лучше?’ см. в т. IV настоящего издания.
2 Переговоры Н. А. Некрасова с Краевским были в принципе закончены к моменту предложения Некрасова Решетникову писать роман ‘для Краевского’ (см. стр. 216 этого тома).
3 Речь идет об очерке ‘Будни и праздник Янкеля Дворкина и его семейства’.

20. Терезе Федорицкой

Воспроизводится впервые с обрывка автографа чернового отпуска письма (ЛГПБ). Полная редакция письма ни в черновом, ни в беловом виде неизвестна. Адресат — вдова скончавшегося в 1867 году сослуживца С. С. Решетниковой, младшего ординатора Брест-Литовского военного госпиталя А. Н. Федорицкого.
В обрывке письма речь идет о выполненном Решетниковым поручении сослуживцев Федорицкого — ликвидировать его медицинскую библиотеку.
Ответное письмо Т. Федорицкой хранится в архиве Решетникова, ИЛИ АН СССР.

21. С.-Петербургскому оберполициймейстеру

Впервые напечатано в ст. Гл. У., 1871, стр. 435 и перепечатано в ст. Гл. У., 1873, стр. 53. Полный текст письма неизвестен. Воспроизводится по тексту ст. Гл. У., 1873.
Прошение было написано Решетниковым после ареста и избиения в полицейском участке. Эпизод этот рассказан в очерке ‘Филармонический концерт’. В 1911 г. отрывок цитировался В. И. Лениным в статье ‘Случайные заметки’ (гл. 1-я: ‘Бей, но не до смерти’ {В. И. Ленин, Сочинения, т. IV, стр. 90.}.

22. С. С. Решетниковой

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 353. Воспроизводится по автографу, ЛГПБ.
1 О Цитовиче см. в примечании 2-м к дневниковой записи от 18 марта 1867 г., стр. 387 этого тома.
2 Федор Семенович — Каргополов, брат С. С. Решетниковой, в 1868 г. судебный пристав С-.Петербургского окружного суда.

23. С. С. Решетниковой

Воспроизводится впервые по автографу чернового отпуска телеграммы (ЛГПБ).
Датируется на основании записи Дневника (стр. 358 этого тома). На листке чернового отпуска сохранились две другие редакции телеграммы, отброшенные автором:
(1) Крепость Брест-Литовск Акушерке (военного госпиталя) Решетниковой.
Сегодня в пять часов вечера выезжаю <в> Варшаву оттуда Тирасполь
(2) Крепость Брест-Литовск Акушерке Решетниковой
Сегодня вечером выеду Варшаву Приготовь ты или кто-нибудь мне Тирасполе извощика

24. Н. А. Некрасову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 345—355. Воспроизводится по автографу чернового отпуска (ЛГПБ), беловая редакция письма неизвестна. Датируется по содержанию письма.
Письмо — ответ на письмо Н. А. Некрасова от 11 мая 1868 г. (Сочинения Некрасова, т. V, ГИЗ, М.-Л. 1930, стр. 446): Некрасов извещал Решетникова, что Салтыков заподозрил в начале романа ‘Где лучше?’ переделку ‘Глумовых’ (см. письма М. Е. Салтыкова от 25 и 26 марта 1868 г.— Н. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. XVIII, Гослитиздат, М. 1937, стр. 204).

25. Н. А. Некрасову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 355—356 по копии, представленной нам держателем автографа проф. В. Е. Евгеньевым-Максимовым. Воспроизводится по тексту ЛНР, 1932.
1 О комедии ‘Прогресс в уездном городе’ см. в т. IV настоящего издания, стр. 439 и след.
Ответное письмо Н. А. Некрасова от 19 октября 1868 г. см. в издании: Некрасов. Собрание сочинений, т. V, стр. 447.

26. Н. А. Некрасову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 356—357. Воспроизводится по автографу, ИЛИ АН СССР.
Письмо — ответ на упомянутое выше письмо Н. А. Некрасова от 19 октября 1868 г.
1 От кого Решетников защищал второй акт своей комедии — не ясно.
2 Строки цитируемого Решетниковым письма Н. А. Некрасова гласят: ‘Посмеялись мы вашему письму (от 14 октября — И. В.). Видимое дело — вы окружены дурачьем, да еще к тому же провинциальный аристократизм’.
3 В Брест-Литовске Решетников был близок с инженером поручиком П. А. Заварзиным и врачом А. А. Сытиным.

27. Ф. С. Каргополову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 358. Воспроизводится по автографу, ЛГПБ. Датируется июлем 1869 г., когда Решетниковы были в Петербурге и когда началось дело Ф. С. Каргополова (см. No 28). Адресат — брат С. С. Решетниковой.
Переписка трех лиц — Решетникова, адресата и некоего Кокосова, из которой извлечена записка Решетникова, напечатана в ЛНР, 1932, стр. 358.
1 Личность Кокосова нами не установлена.
2 На Петровском острове жили родственники Каргополовых, некие Ждановы.
3 Былинский — пользовавший Решетникова в Петербурге врач, — очевидно, тот доктор ‘из сибиряков’, о котором Решетников писал Н. А. Некрасову в письме от 1 ноября 1868 г.

28. Ф. С. Каргополову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 359—360. Воспроизводится по автографу чернового отпуска (ЛГПБ), беловая редакция письма неизвестна. Дата письма уточняется по ответному письму Ф. С. Каргополова от 13 сентября 1869 г. (ИЛИ АН СССР).
1 Речь идет о заметке, напечатанной в ‘С.-Петербургских Ведомостях’, 1869, No 215 от 6 августа, сообщившей о разборе жалобы Ф. С. Каргополова общему собранию с.-петербургского окружного суда на действия председателя суда, у опившего его от должности судебного пристава своею властью. Считая закон об административном увольнении должностных лиц неприменимым к новым судебным учреждениям, Каргополов отказался вернуть должностной знак. Общее собрание определило: ‘судебного пристава за отказ возвратить знак предать уголовному суду как за неисполнение законных требований начальства.’

29. Н. А. Некрасову

Впервые напечатано в ЛНР, 1932, стр. 360—361. Воспроизводится по автографу, ИЛИ АН СССР.
1 М. И. Иванов — один из работников конторы ‘Отечественных Записок’, в архиве Решетникова (ЛГПБ) сохранилось две его записки, из которых одна (приглашение зайти для переговоров), повидимому, связана с вопросом об отдельном издании романа ‘Свой хлеб’.
2 Предприятие по неизвестным нам причинам расстроилось, роман ‘Свой хлеб’ вышел в отдельном издании К. Н. Плотникова обычным порядком — с нового набора по исправленному автором тексту.

30. К. П. Плотникову

Впервые напечатано в ‘Литературном Наследстве’, 1936, кн. 25—26, стр. 642 по копии с автографа, хранящегося в Государственном Литературном Музее. Воспроизводится по тексту ‘Литературного Наследства’. Адресат — издатель 1-го собрания сочинений Решетникова (Спб. 1869, т. т. I—II) и романа ‘Свой хлеб’, вышедшего из печати через несколько дней после смерти автора.
Решетников Федор Михайлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Из писем, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1856
  2. Письмо к Н. А. Некрасову, Полонский Яков Петрович, Год: 1874
  3. Письма к Е. М. Бакуниной, Пирогов Николай Иванович, Год: 1855
  4. Из переписки Ю. К. Олеши с В. Э. Мейерхольдом и З. Н. Райх, Мейерхольд Всеволод Эмильевич, Год: 1936
  5. Из переписки с А. Н. Пыпиным, Эртель Александр Иванович, Год: 1885
  6. Письма к А. Н. Островскому, Погодин Михаил Петрович, Год: 1861
  7. Из литературной переписки Кавелина, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1893
  8. Письмо редактору ‘Вестника Европы’, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1815
Электронная библиотека