Письма к Наталии Александровне Врангель-Левицкой и ее воспоминания, Соловьев Сергей Михайлович, Год: 1916 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Письма Сергея Михайловича Соловьёва к

Наталии Александровне Врангель-Левицкой и ее воспоминания

Публикация и подготовка текста — Н.Г. Прозорова, Н.В. Левицкая

Введение

Публикуемые ниже письма Сергея Михайловича Соловьёва к Наталии Александровне Врангель-Левицкой и связанные с ними воспоминания адресатки, долгое время находившиеся в семейном архиве Левицких, были недавно переданы на хранение музею М.И.Цветаевой в Москве.

Все шесть писем, написанные с мая по декабрь 1916 года, обращены к юной девушке, с которой Соловьева связывали тёплая дружба, человеческое участие и душевная близость.

0x01 graphic

Сергей Соловьев. Наталья Врангель-Левицкая

Сергей Соловьёв в это время далеко не тот Серёжа Соловьёв — ‘аргонавт’, ‘матёрый мистик’, кто вместе с юными Блоком и Белым искал ‘несказанных’ восторгов и откровений. Стихотворение ‘Андрею Белому’, символически датированное 1905-1921 гг., полнится чувством сожаления о былом:

О, да! Она была прекрасной,

Намеченная нами цель,

Но сколько сил ушло напрасно

На этот бред, на этот хмель!

Какими маревами крови

Нам угрожал железный Вий,

Когда, забыв о вечном Слове,

Мы кинулись в игру стихий…

С игрой стихий было давно покончено, тому свидетельство — негативные оценки творчества, а порой даже гневные филиппики в адрес былых кумиров: Блока, Брюсова, Иванова… вплоть до ‘язычника’ и ‘классика’ Гёте. Перелом в мировоззрении, начавшийся тяжёлым психологическим кризисом в 1910 году, привёл поэта к ‘возвращению в дом отчий’ — в лоно православной церкви: в 1915 г. Соловьёв принимает духовный сан и поступает в Московскую Духовную академию, 2 февраля 1916 г. он рукоположен в сан священника, в 1918 — кандидат богословия. В 1916 году он также и счастливый отец семейства: его старшей дочери идёт четвёртый год.

Знакомство с семьёй Левицких и будущим адресатом настоящих писем завязывается летом 1915-го во время визита Соловьёва в имение Ивановское Тульской губернии, хозяйкой которого в то время была Варвара Бакунина, тётка его жены, Татьяны Тургеневой. Переписка между Сергеем Соловьёвым и ‘милой Наташей’ начинается в 1916-м, после тяжелой операции, перенесённой ею, и продолжается в следующие годы, но остальные письма Наталия Александровна из понятных опасений вынуждена была уничтожить в 1930г.

Тон этих шести сохранившихся писем Соловьёва весьма непосредственный и порой шутливый там, где автор описывает различные житейские ситуации, когда же он касается вопросов духовных и жизни церкви, язык и стиль обретают страстность, порождаемую как восторгами, так и муками души.

Внешне, казалось бы, всё складно в жизни отца Сергия — блестящего человека, учёного-филолога и продолжателя рода, по определению Блока.

Однако сердце его болит от ощущения неблагополучия в столь вожделенном недавно ‘доме отчем’ [1]: В письмах к Н.А., делясь своими духовными метаниями и поисками, Сергей Михайлович часто апеллирует к творчеству своего дяди, Владимира Соловьёва, любимому также и адресаткой: ‘Недавно нашёл в книге иезуита д’Эрбиньи французский перевод любимого Вашего стихотворения ‘В тумане утреннем неверными шагами’. Вот Вам этот перевод’, ‘ по поводу моего соединения церквей хочется привести стихи: Стая туч на небосклоне собралася и растёт…’.

Бесспорно, что миросозерцание молодого Сергея Соловьёва складывалось под непосредственным воздействием основных идей Владимира Соловьёва, о чём он сам свидетельствует: ‘Соловьёв оказал огромное влияние на развитие моего собственного миросозерцания, начиная с 4-го класса гимназии, когда я прочитал ‘Национальный вопрос». В дальнейшем интерес племянника к личности и творчеству своего дяди не ослабевает: вместе с Э.Л.Радловым он подготавливает к печати и издаёт собрание сочинений Вл. Соловьёва, собирает материалы для биографии философа, которая представляет собой самый значительный труд его жизни — ‘Владимир Соловьёв. Жизнь и творческая эволюция’ — книга была издана в Брюсселе в 1977г.

Идея Вл.Соловьёва о соединении русской Церкви со Св.Престолом крайне глубоко занимала Сергея Соловьёва, хотя поначалу он утверждал, что ‘именно русскому православию принадлежит религиозное будущее’, заявляя в то же время, что подлинное христианство не терпит национальной замкнутости и России в союзе с Западом надлежит изживать в себе ‘московское азиофильство’. В ходе войны, в особенности после поездки в Галицию, где ему впервые открылся польский католицизм ‘во всём благоуханном аскетизме Средневековья’ Соловьёв всё более склоняется к идее примирения и воссоединения церквей, вынашивавшейся ещё его покойным дядей [2]. К 1924 году относится первое известное свидетельство самого Сергея Соловьёва о принадлежности к Католической церкви восточного обряда: в письме, сопровождающем передачу рукописи Владимира Соловьёва ‘История и будущность теократии’ Ватиканской библиотеке. Сергей Михайлович акцентирует внимание на предисловии , дотоле не напечатанном, в котором автор говорит о соединении русской Церкви со Св.Престолом. Завершает письмо подпись: ‘Племянник Владимира Соловьёва, католический священник восточного обряда Сергей Соловьёв.’

В 1926 году, после ареста экзарха русских католиков Леонида Фёдорова, монсиньор Неве, апостолический администратор в Москве (с 1926 по 1936г), назначит Сергея Соловьёва вице-экзархом для католиков славянского обряда.

Именно тогда, в период жестоких гонений на православных и в не меньшей степени на католиков, этот поступок, т.е. окончательный переход в католичество, станет для Сергея Соловьёва не ‘соблазном’, а единственно возможным ‘узким и прискорбным’ путём Христа. Такое заключение нам позволяет сделать письмо Сергея Михайловича к Наталии Александровне от 14 октября 1916 года, где он делится с нею радостным разрешением сомнений ‘относительно известных вопросов’:

‘Но вот наступило разрешение, и Вы оказались правы. Я понял, что никогда не стану католиком. Я ясно увидел, что как я хочу никогда не изменить святому делу соединения церквей, так немыслимо для меня перейти в подданство папы, и я вздохнул свободной грудью. /…/ И я ясно увидел, как всё дорогое для меня в католичестве померкло бы для меня, если бы я разорвал с русской церковью и подмахнул в Ватиканской канцелярии акт присоединения./…/ Как я рад, что мне стало ясно. Конечно, не раз ещё встанет соблазн передо мной, но лучше сгнить в тюрьме гонимым православным священником, чем блистать в кардинальском пурпуре. Конечно, в католичестве мне бы открылся широкий путь. Но путь Христа ‘узок и прискорбен’.

В 20- годы ни широкого пути, ни кардинальского пурпура католицизм Сергею Михайловичу не предлагал, и решением его совести стало присоединение к гонимым — католикам славянского обряда. В 31-м году в ночь с 15 на 16 февраля он будет арестован одновременно со многими другими католиками. Незадолго до этого, словно предчувствуя, что кольцо вокруг него смыкается, отец Сергий приводит в порядок свои дела и отдаёт монсиньору Неве посмертную маску Владимира Соловьёва. ‘Арест отца Сергия, — замечал Неве ещё в июне 1930г. — поставил бы меня в очень затруднительное положение, так как он мне очень помогает благодаря своей жертвенности и малозаметному, но эффективному участию в деле раздачи и экспедиции продовольственных посылок населению’. А 31-го августа 1931 года, полагая, что он, вероятно, больше не увидит Соловьёва, епископ Неве пишет: ‘… да смилуется Господь над ним. Это был такой хороший человек!’. О последних годах жизни Сергея Михайловича — аресте, тюрьме и смерти в психиатрической больнице дают довольно полное представление воспоминания его старшей дочери Н.С.Соловьёвой [3].

Возвращаясь к предлагаемым вашему вниманию письмам и воспоминаниям, мы выражаем надежду, что они внесут несколько новых штрихов в картину жизни русской церкви и духовных исканий русской интеллигенции в годы первой мировой войны, накануне грядущих социальных потрясений.

Кроме того, эти личные письма представляют собой в некотором роде вербальный автопортрет Сергея Соловьёва — отца Сергия, в чьей свободной, открытой миру душе было место и жестокой жажде блаженного Августина, и благодати Франциска Ассизского, и счастью общения с преосвященным Трифоном, и дружбе с московскими католиками, и верности непопулярной идее соединения церквей на его собственном узком и прискорбном пути.

Письма Сергея Михайловича Соловьёва

к Наталии Александровне Врангель-Левицкой.

No 1

30 мая 1916

Дедово [4]

Милая Наташа

Когда я вчера сел на пролётку и поехал полями, и подул на меня свежий ветерок, я особенно понял, как Вам хочется скорей вон из Москвы. В деревне сейчас нет ничего похожего на тот раскалённый, отвратительный зной, который в Москве. Я приехал в полном изнеможении, а вечером ещё нахлынули гости, и пришлось давать реплики на всякий разговор.

Когда буду у Вас, принесу Вам мои старые поэмы, 8-го класса и 1-го курса университета, ‘Дева Назарета’ и ‘ Утро Саула’ [5].

Они очень, очень слабы и растрёпаны (особенно Саул), но в них что-то есть живое и моё собственное.

По поводу Вашего возражения о Августинском ‘возненавидь земное’ пока могу сказать только следующее. Конечно, по земле ходил Христос и земля священна, и нам дана возможность жить праведно в согласии с землёй… Но сам Христос сошёл с неба, был как бы благоуханной росой небес, и от этой росы бежали все тёмные испарения земли, которые были, в сущности, испарениями преисподней. Это они — голоса Дельфийского оракула — эти голоса земли, пророчества жриц, опьяняли людей тёмными испарениями бездны. Эти голоса смолкли, когда раздались небесные слова Павла…

А теперь люди вновь хотят опьянения тёмной подземной мудрости

Аполлона и Диониса, а эту мудрость надо ‘возненавидеть’. Вот только в каком смысле и я говорю ‘возненавидь земное’. Но Вам это — просто не нужно, ибо никаких дел с Дионисом у Вас нет, не будет, и слава Богу.

Вам ближе не Августин, а Франциск, для которого вся природа была оживлена, но оживлена не тёмным хмелем дионисического экстаза, а благодатной росой пречистой крови Господней. Другое дело Августин.

По его собственному признанию, он ‘жаждал насытиться в преисподней’.

Поэтому всё его богословие как бы курится над пеплом его сожжённой души.

Он полон небесной любовью, но он и жесток, жесток к себе самому всегда, а подчас и к другим. Однако моё письмо начинает напоминать Послание к Коринфянам. Посему лучше закончить. Завтра думаю начать статью о Ницше. Вчера по поводу гостей я всё вспоминал стихи Боратынского:

Быть так, прощаю комаров!

Но признаюсь, пустыни житель,

Покой пустынный в ней любя,

Комар двуногий, гость-мучитель,

Нет, не прощаю я тебя.

Ваш всегда Сергей Соловьёв. /подпись/

Милая Наташа, очень целую тебя и очень хочу видеть. Серёжа говорит, что ты может быть к этому времени встанешь. /нерзб./ кланяется.

P.S. 5-го 6-го буду в Москве и зайду к тебе [6].

0x01 graphic

Усадьба Алексеевское. 1902.

В первом ряду вторая слева Наташа Левицкая,

во втором ряду, третья и пятая — Таня и Ася Тургеневы

No 2

1916

8 июля. Оптина Пустынь [7]

Милая Наташа,

Заходил я в Гранатный переулок, и там с радостью нашёл подтверждение того, что Вы выехали 29-го июня. Значит, увидимся в Алексеевском [8].

После того, как я простился с Вами, я провёл очень хороший вечер у Троицы, попал прямо ко всенощной, меня встретили мои приветливо, как редко встречали. Служил ректор, а сослуживцы все были его друзья малороссы и из западных губерний, любители католичества. Благодаря дамам-беженкам из Вильны, появились на престоле цветы, белые гиацинты и очень душистые левкои. Завелся и ещё один католический обычай: архиерей насыпает ладан лопаточкой из особого сосуда в кадило, которое держит перед ним дьякон.

Вы понимаете, в какое приятное волнение всё это меня повергло [9].

За чаем у ректора после обедни произошёл инцидент. Ректор вдруг, громко при всех заявил: ‘отец Сергий, а католики очень на вас надеются, а после Вашей книги будут ещё больше надеяться’. Я ответил уклончиво, но тон ректора был столь милый и простой, что у меня гора с плеч свалилась. Слава Богу, что там знают все, и я перестал быть в положении заговорщика.

В Дедове зато меня ждали отвратительные неприятности с моим дядей, всего хуже было как раз в Ахтырскую.

Как Вы? Отдохнули ли, вполне ли наслаждаетесь отдыхом и отсутствием Розанова [10]? У меня как-то очень спокойно стало на душе за Вас.

Мечтаю пробыть в Ваших краях с 12-го до 17 июля, воскресенье 17-го служить в Алексеевском, побываю везде и в Воронцовке [11], и у Настасьи Ивановны [12]. Я очень устал и хочется отдохнуть, не опровергая Ницше-Розанова.

В Москве познакомился с В.В. Абрикосовым, главою московских католиков, у него громадная католическая библиотека, и потому сие знакомство надо поддерживать. Да и сам он интересен, хотя мы с ним совсем не солидарны, и поспорили с первого свидания.

Вид у него жуткий: бледно-зелёное лицо, чёрная бородка, нервно кусает губы. Очень сух, аккуратен, на столе лежит серебряное распятие.

Против него большой движение в православных кругах, ибо он уже обратил в латинство нескольких курсисток [13].

Передавайте мой сердечный привет Лидии Павловне [14], Варе и Соне [15].

Ваш всегда

Сергей Соловьёв

No 3

22 Августа 1916

Сергиев Посад

Милая Наташа,

Поздравляю Вас со днём именин и надеюсь, что Вы проводите его в добром здоровье. Я только что приехал в Сергиев Посад, и первые впечатления от Академии — на 2-. Всё меньше у меня общего с этими людьми и всё растёт глубокая духовная связь с католиками… Здесь ставится многоточие…..

По приезде из Ивановского [16] я некоторое время был огорчён дошедшими до меня слухами на ту тему, о которой говорил Вам.

И по поводу этого, и по поводу моего соединения церквей хочется привести стихи

Стая туч на небосклоне

Собралася и растёт…

На земном иссохшем лоне

Всё живое влаги ждёт.

Но упорный, но докучный

Ветер гонит облака.

Зной всё тот же злополучный.

Влага жизни далека.

Так душевная надежда

Гонит прочь житейский шум,

Голос злобы, крик невежды,

Вечный ветер трудных дум. [17]

Слишком много кругом лжи и бессмыслицы. Радует только выступление Румынии [18]. Думаю, и у Вас это известие было встречено с должным удовольствием.

Я провёл несколько дней с преосвященным Трифоном [19], и был очень счастлив.

Много для меня значит этот человек. Служил с ним обедню 4 дня подряд, и как он служит! Это надо видеть вблизи. Кажется, умри он, и порвётся моя последняя связь с русской церковью.

Ну, Будьте счастливы и крепки во всех отношениях. Передайте мой нежнейший привет Лидии Павловне и прочим. Надеюсь, увидимся в октябре. Моим штудиям в защиту Христа ставятся бесконечные препятствия моими православными врагами Христа.

Они испытывают моё терпение, но я их доканаю.

Ваш всегда Сергей Соловьёв

Адрес мой: Ярославская ж.д., Сергиев Посад.

No 4

11 октября 1916.

Сергиев Посад.

Духовная Академия.

Милая Наташа,

недавно я нашёл в книге иезуита д’Эрбиньи [20] французский перевод любимого Вашего стихотворения ‘В тумане утреннем неверными шагами’. Вот Вам этот перевод [21]:

Sous la brume du matin

J’allai vers vous d’un pas tremblant,

Rivages magiques — pleins de myst&egrave,res.

Les pourpres de la premi&egrave,re aurore

Chassaient les derni&egrave,res toiles,

Mes rves papillonnaient encore,

Et mon me, enlace par eux, priait:

Elle priait des divinits inconnues,

Et la fracheur blanche du jour,

Je marche, solitaire comme jadis,

Sur une terre inexplore.

Le brouillard s’est dissip…

L-devant, l’?il voit — tr&egrave,s clair —

Combien est dur le sentier de la montagne

Et comme tout est loin encore loin,

Tout ce que nous avons rv!

Je marcherai jusqu’ la nuit ,

J’irai d’un pas intrpide

Vers les rives dsires,

O resplendit sur la montagne,

la clart d’toiles nouvelles

Et dans l’tincellement des feux de triomphe,

Le temple qui m’est promis,

Le temple, qui m’attend.

Я очень был рад Вашему письму, но потом настало для меня время сумеречное. Вы писали о ‘ мёртвой среде’. Вы не знаете, как она мертва, как она смешна, как страшна.

Я всё более счастлив тем, что я священник [22], но потому то и страшно выносить всё это надругательство над заветами Христа и святыней Церкви.

Радуюсь, что кажется, в Вас сила жизни окончательно победила. Теперь я с любовью вспоминаю ужасное 9 — ое мая. (Приписка — моя операция [23])

Богам и людям сродни

Смеяться бедам, раз они прошли.

Те дни многое для меня уяснили, многое открыли в самом главном вопросе веры, они не случайно совпали для меня с великим годом моей жизни, годом

посвящения себя Христу.

То бремя уступки человеческим понятиям и человеческим заблуждениям, которое я взял на себя после разговора с Вами на пути в Каменку [24] (хорошее слово! Оно говорит о камне, мне говорит о Петре),

признаюсь Вам, очень меня измучило. Временно можно его и ослабить.

Но всё это второстепенно.

И Бог требует от нас постоянного отречения. Но иногда, когда слишком трудно и силы иссякают, можно искать утешения. Пишу Вам опять на гимназию, ибо конечно не помню номера Вашего дома, как не помню никогда и ни одной цифры.

Письмо это не нуждается в ответе. Если будет что-нибудь у Вас сказать, напишите, но не отвечайте из одной вежливости.

У нас все очень благополучны. И только устаём мы с Таней [25] и Наташей [26] от пребывания милой, но трудной Машеньки Поццо [27].

Сергей Соловьёв

No 5

14 октября Дедово

Милая Наташа,

Хотя недавно писал Вам, однако не боюсь, что надоем, и пишу опять.

Мне пришло в голову, что последнее моё письмо могло неприятно поразить Вас своим напряжённым и подавленным настроением. Как раз этим днём

со мной произошло много хорошего, чем спешу с Вами поделиться. Вы видели, что мои сомнения относительно известных вопросов дошли до крайнего предела. Но вот наступило разрешение, и Вы оказались правы. Я понял, что никогда не стану католиком. Я ясно увидел, что как я клянусь никогда не изменить святому делу соединения церквей, так немыслимо для меня перейти в подданство папы, и я вздохнул свободной грудью.

‘Соединение церквей’ — вот слова, выше которых нет, в которых реализация последней молитвы [28] Христа, в которых путь к искуплению человечества, к миру народов. Но переход в католичество — это подмена соединения церквей. Если там жизнь, то здесь смерть.

И я увидел ясно, как всё дорогое для меня в католичестве померкло бы для меня, если бы я разорвал с русской церковью и подмахнул в Ватиканской канцелярии акт присоединения. Все канцелярии гадки, и Ватиканские не много лучше Петербургских. Как я рад, что мне стало ясно. Конечно, не раз ещё встанет соблазн перехода, но лучше сгнить в тюрьме гонимым православным священником, чем блистать в кардинальском пурпуре.

Конечно, в католичестве мне бы открылся широкий путь. Но путь Христа ‘узок и прискорбен’. Спасибо Вам за то, что Вы и тут сразу поняли меня. Последнее время я часто и с грустью в унылые ночные часы читаю слова Вашего письма ‘ я надеюсь и даже уверена, что Вы не уйдёте из православной церкви’, и мне казалось, что Вы ошибаетесь.

Нет, Вы были правы, а я усомнился, как Пётр, и начал тонуть…

Ваша жизнь открывала Вашему сердцу смысл и святость одиночества.

Вам рано пришлось пострадать из-за разрушения семейного согласия [29] ,

а ещё ужасные раздоры в семье Христа, в церкви.

Я сейчас один в Дедове, далеко от Академии, и вновь могу молиться.

Хорошо здесь. Голубое небо, обнажённые леса, красныя зори, звёздное небо. Пусто, мирно. Хожу обедать за версту к соседям, дома только пью чай, в доме холодно. Сейчас ночь, сижу и пишу, везде закрыты ставни, пахнет милой сыростью деревянного дома.

Да хранит Вас Бог.

Ваш Сергей Соловьёв

No 6

21 декабря 1916

Сергиев Посад

Милая Наташа,

поздравляю с праздником и т.д.

Очень прошу Вас, напишите мне по какому адресу могу я написать Александру Константиновичу [30] благодарность за то, что он устроил моего приятеля.

Знаете, я хочу прочитать после праздников в христианском кружке лекцию о евангелии Иоанна. Мне кажется, что это для тамошней публики тема подходящая. Я было написал для них о войне и её значении, думаю, что о Иоанне более интересно.

Думаю, что Вы весело проводите праздники, а вот я что-то всё болен и минутами унываю, но только минутами, даю Вам честное слово.

Писать трудно, и часто вспоминаются стихи дяди моего.

Средь морозных туманов и вьюг

С злою силою тьмы в одиночном бою [31]

Бои давать я не перестал, но пока они происходят в моём кабинете. Пишу сейчас против Брюсова, а там предстоят Гиппиус/?/, Иванов [32], /…/и всё.

Все мои мысли теперь слились в одно: отстоять свою церковь и своё духовное отстоять, чтобы то ни было, чтобы можно было осуществить любовь ко Христу пасением овец. Ведь Христос и мне сказал: ‘ Любишь ли меня? Паси овец моих’ [33]. Поистине, только любя Христа можно пасти овец, а с другой стороны только паситель овец и может вполне осуществить любовь ко Христу.

Я несколько недель болел, и думаю, что это хорошо. Многое выясняется, отстаивается, становится на своё место. Я клянусь Вам, что я не изменю любви к Папе и Дому, не устану трудиться для соединения церквей, но и не выйду из православия. Но если бы Вы знали, как мне надоел Посад! Это — совсем не Деревня. Хоть тихо, покойно, но как-то мёртво, нежизненно, и нечем дышать.

С моей Наташей [34] я схожусь всё больше и больше… и укоряю себя за пристрастность к ней. Но в ней /невозможно?/ всё для меня дорогое.

Ну, будьте счастливы. После Крещенья м.б. увидимся, хотя мои ноги с трудом поднимаются на Вашу квартиру с тех пор, как там нет борта.

Как-то жутко…

На Крещенье я надеюсь поехать в мой любимый Новый Иерусалим, там хорошо в эти дни. В прошлом году мы ездили с Варечкою Кампиони [35].

Таня [36] шлёт привет, она с опасностями теперь принуждена ездить в Москву, так как болезнь приковала меня к месту.

Христос, рождающийся в яслях в Вифлееме, да родится и в Вашем сердце. Подражайте смирению и непорочности Его Матери, и Он осветит Вас своим светом, исправит все ваши пути. Он уже явно проявил свою заботу о Вас и помог Вам в мае этого года. Да будет Он всегда в Вашей душе, вот моё Вам пожелание.

С.Соловьёв.

Из воспоминаний Наталии Александровны Антошиной

(Врангель-Левицкой)

0x01 graphic

Наталья Александровна Антошина, конец 20-х годов.

С Сергеем Михайловичем Соловьёвым я познакомилась в 1915 году.

В шести верстах от Алексеевского, имения Дедушки (Павла Ивановича Левицкого) в Тульской губернии, где мы проводили всегда лето, Рождество и Пасху, было имение Бабушкиной сестры Нины Александровны Арсеньевой ‘Ивановское’, перешедшее к её дочери В.Н. Бакуниной.

К ней-то и приехал летом 1915 г. Сергей Михайлович, который был женат на её племяннице Тане Тургеневой. Очень ярко помню своё первое впечатление от него. Мы все сидели в Алексеевском на террасе за вечерним чаем, когда услышали звук

подъезжавшего экипажа. Это были гости из Ивановского — тётя Варя с её яркой, немного цыганской наружностью, с тёмными пушистыми волосами, с большими серьгами в виде колец и бусами на шее, её дети Галя и Алёша, а за ними какой-то незнакомый господин. Мы привыкли, что они появляются со своими всегда новыми, часто меняющимися гостями, на которых мы обращали мало внимания, но этот незнакомец не мог не привлечь его. Очень большой, очень полный, даже грузный, он показался мне, семнадцатилетней девочке, пожилым, хотя ему было тогда, вероятно, не больше 35 лет. Но поразило и сразу привлекло к себе его лицо, его большие серые, казавшиеся чёрными глаза под густыми нависшими бровями, высокий белый одухотворённый лоб, длинные тёмные волосы. При взгляде на него сразу становилось ясно, что этот человек живёт напряжённой богатой внутренней жизнью, захватывающей его и требующей всех духовных сил. Это свойство всегда позднее привлекало меня в людях и уже тогда сразу покорило в Сергее Михайловиче. Кроме того на нём был ореол молодого поэта, друга Блока и Белого, племянника Владимира Соловьёва, на которого он был так похож и стихами которого я увлекалась.

Не знаю, что могло заинтересовать его во мне — наивной и робкой девочке, но очень скоро и как-то удивительно легко мы стали с ним большими друзьями и эта дружба продолжалась до конца его жизни, хотя бывали периоды, когда мы подолгу не виделись.

0x01 graphic

Берёзовая аллея в Алексеевском

Он очень сблизился с Мамой и с Бабушкой, которую очень уважал и которая добродушно подсмеивалась над ним. Ему нравился строго религиозный и патриархальный дух Алексеевского, хотя, несомненно, в нём было и тяготение к противоположному. Помню, как с самого начала меня поражало его какое-то удивительно фамильярное, запанибратское отношение к святым наряду с самой горячей и искренней верой, которая составляла основную сущность его жизни. Так, играя в лодочку — игру, в которой даются три лица, из которых одного надо взять с собой, одного утопить и одного высадить на берег, он давал выбирать между Богом Отцом, Богом Сыном и Святым Духом. Нас всех это коробило и казалось святотатством, а он даже не понимал, что нас смущает.

Также коробило и было непонятно, как мог он посвящённое мне стихотворение закончить словами:

Такой, как ты, среди Умбрийских гор,

Пречистая прошла перед Бернардом,

Склонив к земле лучисто-грустный взор.

Мама очень журила его за это, но видно было, что он не понимает, что тут плохого.

В мае 1916 года у меня была очень тяжёлая операция, мне удаляли камни из почки. Он очень волновался, почти ежедневно приходил ко мне в больницу, рассказывал свои сны, по его мнению очень значительные и особенные. Помню один из них: он стоит перед закрытой дверью и знает, что за этой дверью нахожусь я и что он никогда не сможет туда войти. Помню, он так значительно, с таким волнением рассказывал этот сон, что мне становилось тревожно и жутко. Накануне операции он совершенно серьёзно сказал маме, что в этот день он обошёл все часовни и все чудотворные образа и молился обо мне, но не ставил свечей, а только обещал поставить, если операция пройдёт благополучно.

И во всём его существе глубочайшее философское мировоззрение, сжигавшее его напряжённое абстрактное мышление сочетались с чем-то наивным и детским, с верой простого народа. Помню, ведя моего брата на ночь в часовню целителя Пантелеймона, посмотреть на исцеление бесноватых, он совершенно серьёзно предупреждал его, чтобы тот плотнее закрывал рот, иначе изгоняемый бес влетит в него.

Какие интересные и долгие разговор бывали у нас во время его летних

приездов в Алексеевское. Особенно помню один день в июле 1916 года. Мы ездили большой компанией молодёжи в наш любимый лес ‘Каменный’. Целый день были там, жгли костёр, собирали грибы. Всем было весело, и С.М. веселился вместе со всеми. Обратно мы ехали с ним вдвоём (не помню, почему так получилось) на шарабане по затихшим, темнеющим полям. Последние краски заката потухали на далёком горизонте, на тонких чуть розовеющих облаках, стрекотали кузнечики, воздух был напоен ароматом цветов. Он рассказывал мне о своём дяде Владимире Соловьёве. Мы не в первый раз говорили о нём, но тут он как-то особенно полно раскрывал свою душу. Он нежно любил его как племянник, был связан с ним глубочайшими внутренними связями, разделял его мечту о соединении церквей, может быть, бессознательно немного подражая ему. Помню, что он заплакал и мне было по детски жалко его. Вероятно, оттого, что я была молода и наивна, у нас могли быть такие совсем простые и дружеские отношения. Меня поразило и очень смутило. Когда он в этот же вечер стал говорить о том, что Таню (его жену) огорчает наша дружба, что она боится её. Я даже не сразу поняла его, мне казалось это такой нелепостью. На его вопрос, что же нам делать, я спокойно ответила, что Танечка не может не понять своей ошибки, что надо объяснить ей. Помню., что почему-то он очень удивился этим моим словам.

После отъезда его из Ивановского началась наша переписка. Зимой мы встречались в Москве. 1916 год был полон значения для него — в начале этого года он был посвящён в священники в Троице-Сергиевской лавре, часто и подолгу жил там и был вначале в повышенно радостном состоянии. Его стремление к католичеству отошло временно на второй план, но не надолго.

Вскоре ему стало трудно и тяжело в обстановке Троицы (лавры), где многие относились к нему с предубеждением, действительность противоречила его мечтам и надеждам в этой области. Ему хотелось иметь приход, но он не получал его и по мере разочарования в окружающей среде всё сильнее росла тяга к католичеству, жившая в нём детства под влиянием его дяди. Именно то, что отталкивало меня в католичестве — неограниченная власть папы, почти обожествление его и внешний пафос служб и обрядов — импонировало ему и влекло его.

Это мучительное колебание между православием и католичеством прошло через всю его жизнь и не переставало мучить его и после перехода в католичество. В одном из своих писем ко мне в октябре 1916 года он пишет:

‘Вы оказались правы, я понял, что никогда не стану католиком… Спасибо Вам за то, что Вы и тут сразу поняли меня. Последнее время я часто с грустью в унылые ночные час читал слова Вашего письма: ‘я надеюсь и даже уверена, что Вы не уйдёте из православной церкви’ и мне казалось, что Вы ошибаетесь. Нет, Вы были прав, а я усомнился, как Пётр, и начал тонуть’. И в другом месте: ‘Конечно, не раз ещё встанет соблазн перехода, но лучше сгнить в тюрьме гонимым православным священником, чем блистать в кардинальском пурпуре. Конечно, в католичестве мне бы открылся широкий путь, но путь Христа узок и прискорбен’.

Не помню, когда он перешёл в католичество и был ли удовлетворён первое время. В тот период мы виделись очень редко. В ноябре 1925 года была моя свадьба с С.Т.Антошиным. Было многолюдно и шумно. Сергей Михайлович пришёл в конце вечера в католической сутане, подвязанной верёвкой. Он крепко жал мне руку и желал счастья, а мне так хотелось передать ему хоть крупицу переполнявшей меня в тот день радости. К этому времени он расстался с женой.

Я видела и знала, что он не нашёл покоя в католичестве и душа его всё также разрывалась между двумя одинаково ему близкими вероисповеданиями. Только в соединении церквей, которого он жаждал с юности, мог бы он найти гармонию и удовлетворение.

Он очень подружился с моим мужем и часто приходил к нам, иногда читал свои новые стихи, которые, конечно, давно не печатались.

К сожалению после его ареста в 1930 году мне пришлось сжечь все его письма, написанные после 1916 года.

Он был у меня за несколько дней до ареста и читал свою новую, очень сильную и скорбную поэму ‘Три демона’. Вид у него был больной и усталый. Это было наше последнее свидание. В феврале 1931 года арестовали и меня (не в связи с ним) и в мае я была выслана в Восточную Сибирь на три года. Только в 1934 году я вернулась в Москву.

Сергей Михайлович время во время долгого пребывания в тюрьме заболел психически и уже в безнадёжном состоянии был переведён в психиатрическую больницу для хроников далеко от

Письма Сергея Михайловича Соловьёва к

Наталии Александровне Врангель-Левицкой и ее воспоминания

Публикация и подготовка текста — Н.Г. Прозорова, Н.В. Левицкая

Введение

Письма Сергея Михайловича Соловьёва

к Наталии Александровне Врангель-Левицкой.

Из воспоминаний Наталии Александровны Антошиной

(Врангель-Левицкой)

Читайте также: