Письма к М. А. Волошину, Цветаева Марина Ивановна, Год: 1923 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 42 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Марина Цветаева

Письма к М. А. Волошину

Публикация В. П. Купченко

Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дом на 1975 год

Л., ‘Наука’, 1977

OCR Бычков М.Н.

‘Волошин сразу оценил и полюбил поэзию молоденькой Марины Цветаевой, пригрел ее’, — писал Илья Эренбург.¹ Действительно, отзыв Максимилиана Александровича о сборнике начинающей поэтессы был не только первым, но и самым доброжелательным. Для обостренно самолюбивой Цветаевой такое ободрение было крайне важно. ‘М. Волошину я обязана первым самосознанием себя как поэта’, — отмечала она в 1932 г.²

Большую роль в жизни М. И. Цветаевой (1892—1941) сыграла и дружба с Волошиным. ‘Макс в жизни женщин и поэтов был providentiel…³ — писала она. — Когда женщина оказывалась поэтом, или, что вернее, поэт — женщиной, его дружбе, бережности, терпению, вниманию, поклонению и сотворчеству не было конца’.⁴

Не избалованная человеческой теплотой, благодарная за каждое ее проявление, Цветаева пронесла глубокое уважение и дружеское чувство к Волошину через всю жизнь, воздав должное его памяти в очерке ‘История одного посвящения’,⁵ в стихотворном цикле ‘Ici haut’⁶ и, наконец, в блестящих по глубине проникновения воспоминаниях ‘Живое о живом’,⁷ несомненно лучших из всего написанного о Волошине. В этих произведениях Цветаева сама перечислила ‘дары’, которые получила от своего старшего друга.

Первым — главным — из этих ‘даров’ было доверие к людям. ‘Максу я обязана крепостью и открытостью моего рукопожатия и с ними пришедшему доверию к людям. Жила бы как прежде — не доверяла бы, как прежде, может быть, лучше было бы — но хуже’.⁸ Волошину Цветаева обязана также целым рядом друзей. Она писала об этом его призвании ‘сводить людей, творить встречи и судьбы’: ‘К его собственному определению себя как коробейника идей могу прибавить и коробейника друзей’.⁹ В Коктебеле, ‘у Макса’, Цветаева познакомилась с Сергеем Яковлевичем Эфроном (1893—1941), своим будущим мужем. Объектом своеобразного преклонения стала для нее мать Волошина, Елена Оттобальдовна (1850—1923), женщина, по ее словам, ‘человеческой и всякой исключительности, самоценности, неповторимости’.¹⁰ Таким же событием, ‘как Макс’, оказалась в жизни Цветаевой встреча с поэтессой Аделаидой Герцык.¹¹ В Коктебеле под эгидой ‘Макса’ Цветаева познакомилась с А. Н. Толстым, там же началась, по сообщению А. С. Эфрон, ее дружба с Н. В. Крандиевской и состоялась ее первая встреча с О. Мандельштамом. Возможно, именно Волошин ‘свел’ Цветаеву с К. Бальмонтом, своим давним другом, при его посредстве познакомился с ней и И. Эренбург.

Сам Коктебель, обетованная земля для многих поэтов, был еще одним бесценным ‘даром’ Волошина. 30 августа 1921 г. Цветаева пишет его матери: ‘Коктебель 1911 г. — счастливейший год моей жизни, никаким российским заревам не затмить того сияния’. ‘Одно из лучших мест на земле’, — определяет она это выжженное, дикое побережье в 1931 г.¹²И где-то в конце тридцатых годов, уже ‘подводя итоги’, поставит Коктебель в ряд с лучшими воспоминаниями жизни: ‘Таруса… Коктебель да чешские деревни — вот места моей души’.¹³

У зрелой Цветаевой обнаруживается много общего с Волошиным: детскость, отталкивание от мира ‘взрослых’, простота и неприхотливость в быту, неприязнь к ‘учительству’ и к политике, ‘внецерковность’, жесткая требовательность к себе. Общими были у них и непреклонная верность своим убеждениям и беспредельная любовь к поэзии.

Коктебельское лето 1911 г. было для Цветаевой неповторимым, но не единственным. В уже цитировавшемся письме к А. Тесковой она говорила, что обязана Волошину ‘целым рядом блаженных лет (от лето) в его прекрасном суровом Коктебеле’.¹⁴

Но первое знакомство их состоялось в Москве, в самом конце 1910 г. 1 декабря Цветаева дарит Волошину свой первый стихотворный сборник ‘Вечерний альбом’, 22 декабря датировано обращенное к Цветаевой стихотворение Волошина ‘К Вам душа так радостно влекома…’,¹⁵ 11 декабря в газете ‘Утро России’ появляется статья Волошина ‘Женская поэзия’, посвященная цветаевскому сборнику. С этого времени Волошин становится частым гостем в ‘старом доме’ в Трехпрудном переулке, где жили Цветаевы. Между Мариной и Волошиным возникает переписка.

В первых числах апреля 1911 г. Цветаева уезжает в Крым и 6 и 18 апреля пишет Волошину из Гурзуфа. 26 апреля А. Герцык сообщала Волошину: ‘От Марины же получаю частые, полные confidences¹⁶ письма, из кот<орых> я, наконец, поняла всю ее детскость и непосредственность. Вчера было такое очаровательное письмо и так много в нем про вас, что мне нужно усилие, чтоб воздержаться и не послать его вам’.

5 мая Цветаева впервые приехала в Коктебель, где пробыла до начала июля (8 июля датировано ее и С. Эфрона письмо к Е. О. Волошиной уже из Феодосии, по пути на Урал).

Новые встречи с Волошиным происходят в феврале 1912 г. в Москве. 11 февраля Цветаева дарит ему вторую книгу своих стихов — ‘Волшебный фонарь’,¹⁷ 27 февраля все ‘обормоты’ (так называли себя ‘коктебельцы’ 1911 г.) собираются у Герцык, 28 февраля С. Эфрон дарит Волошину свою книгу ‘Детство’. На другой день Цветаева и Эфрон (к тому времени уже поженившиеся) уезжают в Италию. Оттуда (из Палермо) ими отправлена 24 марта (6 апреля) 1912 г. открытка Волошину, а затем в переписке наступает перерыв. В начале декабря 1912 г. Волошин вновь приезжает в Москву, где живет у сестер Эфрон. Отсюда он уехал только в начале апреля. В первой половине марта под маркой домашнего ‘издательства’ М. Цветаевой и С. Эфрона ‘Оле-Лукойе’ вышла книга Волошина ‘О Репине’.

В конце апреля 1913 г. в Коктебель приезжает Цветаева с дочерью и мужем, здесь она пробыла до 14 августа.¹⁸ В Доме-музее Волошина сохранился его пейзаж (гуашью) с надписью: ‘Милой Марине в протянутую руку’, датированный 26 апреля 1913 г. Другое свидетельство о пребывании супругов Эфрон в Коктебеле — книга Д. Мережковского ‘Александр Первый’, подаренная с надписью: ‘Пра¹⁹ — с нежной любовью. Марина Эфрон и Сережа’ — и с датой: ’21 мая 1913. Коктебель’.

Пробыв недолгое время в Москве (где 30 августа скончался отец, Иван Владимирович Цветаев), Марина с семьей снова едет в Крым, в Ялту. Оттуда она посылает 18 сентября фотографию своей дочери Али ее крестной Е. О. Волошиной (сохранилась в фотоархиве Дома-музея Волошина). 17 октября состоялся их переезд в Феодосию,²⁰ и всю зиму 1913—1914 гг. не прекращается частое общение Волошина с Мариной и ее сестрой Анастасией (Асей) и с С. Эфроном. 10 ноября 1913 г. Волошин сообщал Ю. Оболенской: ‘В Феодосии поселились Марина и Сережа. Устроились они на горе, у дяди и тетки Рагозинского.²¹ Те их уплемянили <...> И об них там заботятся трогательно’.²² 15 декабря сестра С. Я. Эфрона, Е. Я. Эфрон, писала Волошину: ‘Сейчас получила письмо от Марины <...> в котором она очень живо описывает вечер, проведенный у П. Н. <Лампси>, и ваш спор, и твое бешенство’. 17 декабря Волошин сообщал матери в Москву: ‘Я каждый вечер проводил с Мариной и Асей, — говорили мы часов до 2-х, до 3-х ночи, очень дружно и хорошо’.

В эту зиму сестры Цветаевы несколько раз выступали перед феодосийцами с чтением (дуэтом) стихов. Так, 24 ноября 1913 г. Цветаевы и С. Эфрон читали на вечере ‘Еврейского общества пособия бедным’,²³ 15 декабря в ‘Вечере поэзии и музыки’, устроенном феодосийским обществом приказчиков, участвовали и Цветаевы, и Волошин.²⁴ Встреча Нового года в Коктебеле у Волошина, с едва не разразившимся пожаром, освещена в воспоминаниях ‘Живое о живом’²⁵ и в письме Волошина к матери от 1 января 1914 г. 3 января все они выступали на ‘студенческом вечере’ в феодосийской мужской гимназии.²⁶

В Феодосии сестры Цветаевы и С. Эфрон прожили всю весну 1914 г. Феодосийский художник Н. И. Хрустачев писал А. А. Шемшурину (24 марта) о своем знакомстве ‘с олимпийцами: М. Волошиным, поэтессой Мариной Цветаевой и ее мужем’.²⁷ С. Эфрон готовился держать экзамен на аттестат зрелости, и это обстоятельство задерживало их переезд в Коктебель. В дневнике Цветаевой (по сообщению А. С. Цветаевой) ее приезд туда помечен 1 июня.

Позднее А. Н. Толстой так характеризовал последний перед первой мировой войной ‘дачный сезон’ в Крыму: ‘<...> легкомыслие и шаткость среди приезжих превзошли всякие размеры, словно у этих сотен тысяч городских обывателей каким-то гигантским протуберанцем, вылетевшим в одно июньское утро из раскаленного солнца, отшибло память и благоразумие’.²⁸ Волошин же, вспоминая этот период в одной из своих автобиографий, определил его как ‘летний вихрь безумия’. Этот ‘вихрь’, по-видимому, как-то задел и сестер Цветаевых. Ю. Оболенская писала 9 июля своей подруге, художнице М. Нахман, что Марина с Асей ‘перессорились со всеми дачниками <...> и после грандиозного скандала на днях уехали совсем из Коктебеля’.²⁹

Волошин никогда не идеализировал своих друзей и отдавал себе полный отчет в слабостях и недостатках каждого из них. Так, 25 ноября 1911 г. он писал матери: ‘Я боюсь, что ты Марины не понимаешь: в ней есть действительно много к себе не подпускающего, замкнутого. Но я это объясняю большой полнотой ее натуры и инстинктивной самостоятельностью ума. Но эти качества еще не осознали себя в ней, и она еще слишком инстинктивно защищает свою самостоятельную жизнь, с эгоизмом молодого существа, жившего гораздо больше сердцем в мечте, чем сердцем в действительности’. 11 марта 1914 г. Волошин писал ей же, что Цветаевы обе ‘очень по-детски страдают’ самовозвеличиваньем, мыслью о своей единственности. 13 августа 1917 г., узнав о личном знакомстве Цветаевой с И. Эренбургом, Волошин написал Марине: ‘Что от Вашей первой встречи произошел скандал, это совершенно естественно, т<ак> к<ак> вы оба капризники и задиры’. Однако, поняв человека до конца, Волошин принимал его целиком, и ни разочароваться в нем, ни ‘отречься’ от него уже не мог. ‘Он меня любил и за мои недостатки’,³⁰ — отмечала сама Марина.

Лето 1915 г. Цветаева снова проводила в Коктебеле, но уже без мужа, уехавшего на фронт братом милосердия. Приехала она туда, по-видимому, в конце мая с поэтессой С. Я. Парнок, с которой познакомилась и подружилась весной. Здесь произошло ее знакомство с О. Э. Мандельштамом, впервые упомянутом Е. О. Волошиной в письме к сыну от 14 июля 1915 г. (он был в Париже). 23 июля она сообщала ему же: ‘Марина с Парнок вчера уехали’.

Весной 1916 г., возвращаясь из-за границы в Россию, Волошин на несколько дней (с 17 по 24 апреля) останавливался в Москве. Видимо, в этот короткий срок он все же нашел время повидаться с Цветаевой и был в курсе ее дел, личных и творческих. Узнав о намерении своего товарища, поэта и издателя М. О. Цетлина (псевдоним — Амари) возобновить издательство ‘Зёрна’ (в котором вышла вторая волошинская книга стихов — ‘Anno mundi ardentus’), Волошин сообщил ему: ‘<...> сейчас же написал Марине Цветаевой в Москву, чтобы она выслала тебе рукописи своих обеих новых книг стихов и чтобы написала Есенину, т<ак> к<ак> я с ним не знаком и не знаю, где он, а она с ним хороша’.³¹

Следующие встречи Волошина с Цветаевой произошли в 1917 г. В ту зиму, с 28 декабря 1916 г. по конец апреля 1917 г., он жил с матерью в Москве, активно общаясь с деятелями искусства и литературы. 15 марта 1917 г. он, по-видимому, присутствовал на каком-то выступлении Цветаевой. Сохранялась ее запись стихотворения ‘Чуть светает’ с припиской: ’15 марта 1917 г. Литерное кресло ‘9’ Максимилиану Александровичу Волошину. Оставить в кассе’.

4 июня 1917 г. в ‘Речи’ (No 129) появилась волошинская статья ‘Голоса поэтов’. Перечислив ‘глубоко индивидуальные голоса’ старшего поколения современных поэтов, у которых ‘лирический голос оставался голосом декламирующим’, критик отметил, что ‘у последних пришельцев стих подошел гораздо интимнее, теснее к разговорному голосу поэта’. Слияние стиха и голоса, по его словам, ‘зазвучало непринужденно и свободно в поэзии Ахматовой, Марины Цветаевой, О. Мандельштама, Софии Парнок’. Волошин писал: ‘У меня звучит в ушах последняя книга стихов Марины Цветаевой, так непохожая на ее первые полудетские книги, но я, к сожалению, не могу ссылаться на нее, так как она еще не вышла’.³²В черновом наброске к этой статье сказано: ‘Марина Цветаева. То голос разумного дитя, то мальчишески ломающийся и дерзкий, то с глубоко национальными и длинными бабьими нотами’.

Узнав о знакомстве Цветаевой с его бывшей женой М. В. Сабашниковой, Волошин писал последней 26 сентября 1917 г.: ‘Ты ничего не пишешь, какое впечатление на тебя произвела Марина <...> ее стихи последнего периода с русскими ритмами, я думаю, тебе будут очень близки. Мне они кажутся прекрасными’.

Намерение Цветаевой (в письме от 24 августа 1917 г.) приехать в Феодосию ‘недели через две’ все откладывалось. Этот приезд, по-видимому, состоялся только в начале октября: Цветаева (по сообщению ее сестры) еще успела застать в Феодосии О. Мандельштама, уехавшего в Петроград 11 октября.³³ О пребывании Цветаевой в Крыму сам Волошин писал Ю. Оболенской (15 ноября): ‘Марина как раз в дни Московского боя³⁴была у нас и, ничего не подозревая, уехала в Москву. И, пробыв там день, немедленно вернулась с Сережей’. Вторично в Коктебель Цветаева приехала 10 ноября, ‘с Сережей и массой рассказов об московских делах’ (письмо Волошина к А. М. Петровой от 12 ноября). Поэт посвятил ей цикл из двух стихотворений ‘Две ступени’.³⁵ 25 ноября Цветаева вновь уехала в Москву за детьми, с которыми должна была тотчас же вернуться в Коктебель. Осуществить это уже не удалось. Ноябрьское свидание оказалось последним.

В 1922 г. Цветаева уехала за границу — к мужу в Прагу. Но дружба с Волошиным продолжалась. 15 сентября 1918 г. Волошин писал М. О. Цетлину: ‘Слышал, что ты издаешь книгу Марины Цветаевой, и очень этому порадовался’. 25 ноября 1919 г. он советовал некоей Вере Георгиевне: ‘Просмотрите с точки зрения формы несколько последних поэтов: Софию Парнок, Мандельштама, Марину Цветаеву. В них есть новые завоевания, которые необходимо знать’. Продолжалась, хотя и редкая, с оказиями, переписка Волошина с Цветаевой. Он продолжал следить за ее судьбой.

Письма Цветаевой к Волошину 1919—1922 гг. полностью не сохранились.

21 марта 1922 г. А. И. Цветаева сообщила Волошину об отправке ему с оказией книги сестры ‘Версты’, книга благополучно дошла, но не сохранилась ни в архиве, ни в музее поэта. ‘Какие великолепные стихи стала писать Марина, — писал Волошин Ю. Оболенской 28 мая. — У меня голова кружится от ее книжки ‘Версты». Последняя весточка от Цветаевой пришла в Коктебель из Праги (письмо от 10 мая 1923 г.).

Отвечая на вопрос литературоведа Е. Я. Архиппова: ‘На кого из поэтов современности после 20—21 гг. <...> обращено Ваше внимание?’, Волошин в письме от 30 июня 1932 г. назвал имена М. Цветаевой, Вс. Рождественского и С. Парнок. На вопрос же: ‘Кто вам ближе: Анна Ахматова или Марина?’ — он ответил: ‘Марина ближе как личность и как поэт’.³⁶

——

Из 43 писем М. И. Цветаевой к М. А. Волошину, хранящихся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, публикуется 21. Здесь же хранятся 2 письма Волошина к Цветаевой и 3 письма Цветаевой к Е. О. Волошиной. Все материалы, которые цитируются в данной публикации без указания источника, находятся в том же фонде Волошина (No 562).

Составитель выражает благодарность А. И. Цветаевой, А. А. Саакянц и Н. М. Иванниковой за помощь в работе. Отдельные сведения сообщены А. С. Эфрон.

¹ Эренбург И. Люди, годы, жизнь. М., 1961, с. 183.

² Цветаева М. Письма к А. Тесковой. Прага, изд. Чехословацкой Академии наук, 1969, с. 101.

³ ‘Провидением’, ‘даром небесным’ (франц.).

⁴ Лит. Армения, 1968, No 6, с. 89.

⁵ Oxford Slavonic Papers, 1965, v. XI, p. 114—136. См. также: Лит. Армения, 1966, No 1, с. 53—69.

⁶ ‘Здесь на Высоте’ (франц.). Цикл опубликован в журналах: Встречи, Париж, 1934, т. IV, с. 160—161, т. V, с. 210—211, Новый журнал, Нью-Йорк, 1953, т. XXXIII, с. 129—130.

⁷ Современные записки, Париж, 1933, No 2, с. 238—261, No 3, с. 215—250. См. также: Лит. Армения, 1968, No 6, с. 78—102, No 7, с. 62—73.

⁸ Лит. Армения, 1968, No 7, с. 62.

⁹ Там же, No 6, с. 92.

¹⁰ Там же, с. 98.

¹¹ Там же, с. 92—94.

¹² Лит. Армения, 1966, No 1, с. 65.

¹³ Цветаева М. Избр. произв. М.—Л., 1965, с. 762.

¹⁴ Цветаева М. Письма к А. Тесковой, с. 101.

¹⁵ Не к М. Цветаевой ли обращено и стихотворение ‘Раскрыв ладонь, плечо склонила…’, написанное Волошиным 3 декабря? (напечатано в кн.: Ветвь. М., 1917, с. 18).

¹⁶ ‘Признаний’ (франц.).

¹⁷ Эта книга, как и многие другие, упоминаемые далее, сохранилась в библиотеке Дома-музея М. Волошина в Коктебеле (ныне Планерское).

¹⁸ См. письмо Ю. Л. Оболенской от 17 августа 1913 г. к К. В. Канадурову: Гос. Третьяковская галерея, Рукописный отдел, No 5/950.

¹⁹ ‘Пра’ — прозвище Е. О. Волошиной (от ‘Праматерь’), связанное с одной ‘обормотской’ мистификацией (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 97).

²⁰ См. письма к М. Волошину А. М. Петровой и А. Н. Ивановой от 18 октября 1913 г.

²¹ В. А. Рогозинский — художник-архитектор из круга братьев А. А. и В. А. Весниных, друг М. Волошина. Его тетя и дядя — А. Ф. и Э. М. Редлихи — имели дом в Феодосии в Караимской слободке.

²² Об этом периоде жизни Цветаевой вспоминает ее сестра (Цветаева А. И. Воспоминания. Изд. 2-е. М., 1974, с. 451—465).

²³ Жизнь Феодосии, 1913, No 57, 24 ноября, с. 2, Южные ведомости, Симферополь, 1913, No 268, 27 ноября, с. 3.

²⁴ Жизнь Феодосии, 1913, No 67, 18 декабря, с. 3, Южные ведомости, Симферополь, 1913, No 285, 18 декабря, с. 3, Крымское слово, Феодосия, 1913, No 6, 20 декабря, с. 3.

²⁵ Лит. Армения, 1968, No 7, с. 66—68.

²⁸ Жизнь Феодосии, 1914, No 72, 5 января, с. 3, Крымская почта, Симферополь, 1914, No 233, 8 января, с. 3, Южное слово, Симферополь, 1914, No 413, 10 января, с. 4.

²⁷ Гос. Библиотека им. В. И. Ленина, фонд Ф. А. Шемшурина, картон IV, No 8.

²⁸ Толстой А. Н. Хождение по мукам. — Полн. собр. соч., т. 7. М., 1947, с. 100.

²⁹ Нахман Магда Максимилиановна — автор портрета М. И. Цветаевой (по-видимому, 1913 г.), хранящегося в частном собрании в Москве. Письмо Ю. Оболенской хранится в Центральном гос. архиве литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ, ф. 2080, оп. 1, No 7).

³⁰ Лит. Армения, 1968, No 6, с. 90.

³¹ Письмо находится в частном собрании А. Ф. Маркова (Москва).

³² Видимо, речь идет о сборнике М. Цветаевой ‘Версты’, вышедшем в Москве в 1922 г.

³³ См. письмо А. А. Новинского к М. Волошину от 13 октября 1917 г.

³⁴ Бои в Москве шли с 27 октября по 3 ноября 1917 г.

³⁵ Волошин М. Демоны глухонемые. Харьков, ‘Камена’, 1919, с. 21.

³⁶ ЦГАЛИ, ф. 1458, оп. 1, No 46.

Москва, 23-го декабря 1910 г.

Многоуважаемый Максимилиан Александрович,

Примите мою искреннюю благодарность за Ваши искренние слова о моей книге.¹ Вы подошли к ней к<а>к к жизни, и простили жизни то, чего не прощают литературе.

Благодарю за стихи.²

Если Вы не боитесь замерзнуть, приходите в старый дом со ставнями.³ Только предупредите, пожалуйста, заранее.

Привет.

Марина Цветаева.

Письмо написано после визита М. Волошина к Цветаевым, о котором А. Герцык писала ему 22 декабря 1910 г.: ‘Обрадовалась и взволновалась Вашей долгой беседе с М<ариной> И<вановной>. Очень хочу узнать подробности’.

¹ Первая книга стихов ‘Вечерний альбом’ (М., 1910) была подарена М. Цветаевой М. Волошину 1 декабря 1910 г. со следующей надписью: ‘Максимилиану Александровичу Волошину с благодарностью за прекрасное чтение о Villiers de l’isle-Adam <Вилье де Лиль-Адане>. Марина Цветаева’ (Библиотека Дома-музея М. Волошина, No 205). 11 декабря 1910 г. в ‘Утре России’ (No 323, с. 6) появилась статья М. Волошина ‘Женская поэзия’, в которой он писал о книге Цветаевой: ‘Она вся на грани последних дней детства и первой юности. Если же прибавить, что ее автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг, то это укажет, какую документальную важность представляет эта книга, принесенная из тех лет, когда обычно слово еще недостаточно послушно, чтобы верно передать наблюдение и чувство <...> ‘Вечерний альбом’ — это прекрасная и непосредственная книга, исполненная истинно женским обаянием’. Волошин первым отметил талант начинающей поэтессы. Затем о ‘Вечернем альбоме’ появились отзывы В. Брюсова (Русская мысль, 1911, No 2, отд. II, с. 233) и Н. Гумилева (Аполлон, 1911, No 5, с. 78).

² В ‘Творческой тетради’ стихотворение М. Волошина ‘К Вам душа так радостно влекома…’ датировано 2 декабря 1910 г. (приведено в воспоминаниях М. Цветаевой ‘Живое о живом’: Лит. Армения, 1968, No 6, с. 83—84).

³ Речь идет о доме Цветаевых в Трехпрудном переулке (дом 8). В верхних, теплых его комнатах Волошин, страдавший от астмы, задыхался, а внизу ‘было холодно зимами’ (Цветаева А. Воспоминания. Изд. 2-е. М., 1974, с. 49).

Москва, 27-го декабря 1910 г.

Многоуважаемый Максимилиан Александрович,

Благодарю Вас за письма. В пятницу вечером я не свободна.

Будьте добры, выберите из остальных дней наиболее для Вас удобный и приходите, пожалуйста, часам к пяти, предупредив заранее о дне Вашего прихода.

Привет.

Марина Цветаева.

Москва, 27-го декабря 1910 г.¹

Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!

Вы дитя и Вам нужны игрушки,

Потому я и боюсь ловушки,

Потому и сдержан мой привет.

Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!

Вы дитя, а дети т<а>к жестоки:

С бедной куклы рвут, шутя, парик,

Вечно лгут и дразнят каждый миг,

В детях рай, но в детях все пороки, —

Потому надменны эти строки.

Кто из них доволен дележом?

Кто из них не плачет после елки?

Их слова неумолимо-колки,

В них огонь, зажженный мятежом.

Кто из них доволен дележом?

Есть, о да, иные дети — тайны,

Темный мир глядит из темных глаз.

Но они отшельники меж нас,

Их шаги по улицам случайны. Вы — дитя.

Но все ли дети — тайны?!

Марина Цветаева.

¹ Стихотворение написано на отдельном листке, вложенном в то же письмо.

Москва, 5-го января 1911 г.

Я только что начала разрезать ‘La Canne de Jaspe’,¹ когда мне передали Ваше письмо. Ваша книга — все, что мы любим, наше — очаровательна. Я буду читать ее сегодня целую ночь. Ни у Готье, ни у Вольфа² не оказалось Швоба.³ Я даже рада этому: любить двух писателей зараз — невозможно. Будьте хорошим: достаньте Генриха Манна. Если хотите блестящего, фантастического, волшебного Манна, — читайте ‘Богини’, интимного и страшно мне близкого — ‘Голос крови’, ‘Актриса’, ‘Чудесное’, ‘В погоне за любовью’, ‘Флейты и кинжалы’.

У Генриха Манна есть одна удивительно скучная вещь: я два раза начинала ее и оба раза откладывала на грядущие времена. Это ‘Маленький город’.

Вся эта книга — насмешка над прежними, она даже скучнее Чехова.

Менее скучны, но т<а>к же нехарактерны для Манна ‘Страна лентяев’ и ‘Смерть тирана’.⁴

Я в настоящую минуту перечитываю ‘В погоне за любовью’. Она у меня есть по-русски, т. е. я могу ее достать.⁵

В ней Вас должен заинтересовать образ Уты, героини.

Но если у Вас мало времени, читайте только Герцогиню⁶ и маленькие вещи: ‘Флейты и кинжалы’, ‘Актрису’, ‘Чудесное’. Очень я Вам надоела со своим Манном?

У Бодлера есть строка, написанная о Вас, для Вас: ‘L’univers est egal a son vaste appetit’. Вы — воплощенная жадность жизни.⁷

Вы должны понять Герцогиню: она жадно жила. Но ее жадность была богаче жизни. Нельзя было начинать с Венеры!

До Венеры — Минерва, до Минервы — Диана!⁸

У Манна т<а>к: едет автомобиль, через дорогу бежит фавн. Все невозможное — возможно, просто и должно. Ничему не удивляешься: только люди проводят черту между мечтой и действительностью. Для Манна же (разве он человек?) все в мечте — действительность, все в действительности — мечта. Если фавн жив, отчего ему не перебежать дороги, когда едет автомобиль?

А если фавн только воображение, если фавна нет, то нет и автомобиля, нет и разряженных людей, нет дороги, ничего нет. Все — мечта и все возможно!

Герцогиня это знает. В ней все, кроме веры. Она не мистик, она слишком жадно дышит апрельским и сентябрьским воздухом, слишком жадно любит черную землю. Небо для нее — звездная сетка или сеть со звездами. В таком небе разве есть место Богу?

Ее вера, беспредельная и непоколебимая, в герцогиню Виоланту фон Асси.

Себе она молится, себе она служит, она одновременно и жертвенник, и огонь, и жрица, и жертва.

Обратите внимание на мальчика Нино, единственного молившегося той же силе, к<а>к Герцогиня. Он понимал, он принимал ее всю, не смущался никакими ее поступками, зная, что все, что она делает, нужно и должно для нее.

Общая вера в Герцогиню связала их до гроба, быть может и после гроба, если Христос позволил им жить еще и остаться теми же.

К<а>к смотрит Христос на Герцогиню? Она молилась себе в лицах Дианы, Минервы и Венеры. Она не знала Его, не понимала (не любила, значит — не понимала), не искала.

Что ей делать в Раю? За что ей Ад? Она — грешница перед чеховскими людьми, перед <нрзб>, земскими врачами, — и святая перед собой и всеми, ее любящими.

Неужели Вы дочитали д<о> с<их> п<ор>?

Если бы кто-н<и>б<удь> т<а>к много говорил мне о любимом им и нелюбимом мной писателе, я бы… нарочно прочла его, чтобы т<а>к же длинно разбить по всем пунктам.

Один мой знакомый семинарист (Вы чуть-чуть знаете его) шлет Вам привет и просит Вас извинить его неумение вести себя по-взрослому во время разговора.⁹ Он не привык говорить с людьми, он слишком долго надеялся совсем не говорить с ними, он слишком дерзко смеялся над Реальностью.

Теперь Реальность смеется над ним! Его раздражают вечный шум за дверью, звуки шагов, невозможность видеть сердце собеседника, собственное раздражение — и собственное сердце.

Простите бедному семинаристу!

Марина Цветаева.

¹ ‘Яшмовая трость’ — книга рассказов Анри де Ренье (1864—1935), французского писателя, очень ценимого М. Волошиным. М. Цветаева, однако, ‘ни романов Анри де Ренье, ни драм Клоделя, ни стихов Франси Жамма тогда не приняла’ (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 85).

² Готье — книгопродавец, Вольф — книгопродавец и издатель.

³ Швоб Марсель (1867—1905) — французский писатель. В 1905 г. Волошин начал его переводить и написал о нем статью для газеты ‘Русь’, видимо утерянную в редакции.

⁴ Имеется в виду роман Г. Манна (1871—1950) ‘Учитель Гнус, или Конец одного тирана’.

⁵ Роман ‘Погоня за любовью’ (перевод В. М. Фриче) был напечатан в ‘Полном собрании сочинений’ (т. 5) Г. Манна, вышедшем в 1910 г. в издательстве ‘Современные проблемы’.

⁶ Имеется в виду трилогия Г. Манна ‘Богини, или Три романа герцогини Асси’.

⁷ М. Цветаева приводит вторую строку из стихотворения Бодлера ‘Le voyage’ (‘Путешествие’). Точный перевод приводимой ею строки — ‘Вселенная равна своему огромному аппетиту’. Первый переводчик данного стихотворения, П. Ф. Якубович, перевел ее вольно. Стихотворение Бодлера перевела и Цветаева (Бодлер Ш. Цветы зла. М., 1970 (серия ‘Литературные памятники’), с. 211—217). Однако приводимая ею в публикуемом письме строка в ее переводе также не имеет точного соответствия. В переводе Цветаевой допущены и другие ‘вольности’, связывающие стихотворение Бодлера с ее восприятием образа Волошина. Такова строка: ‘Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса’, вызывающая в памяти контур мыса Малчин в Коктебеле, напоминающий облик Волошина.

⁸ Названия частей трилогии Г. Манна ‘Богини’.

⁹ При первой встрече с М. Цветаевой (в то время она была острижена наголо после болезни) М. Волошин сказал: ‘Вы удивительно похожи на римского семинариста’ (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 81).

Какая бесконечная прелесть в словах:

‘Помяни… того, кто, уходя, унес свой черный посох и оставил тебе эти золотистые листья’.¹ Разве не вся мудрость в этом: уносить черное и оставлять золотое?

И никто этого не понимает, и все, знающие, забывают это! Ведь вся горечь в остающемся черном посохе!

Не надо забвения, надо золотое воспоминание, золотые листья. к<отор>ые можно, разжав руку, развеять по ветру!

Но их не развеешь, их будешь хранить: в них будешь лелеять тоску о страннике с черным посохом. А черный посох, оставленный им, нельзя развеять по ветру, его сожжешь, и останется пепел — горечь, смерть!

Может быть, Ренье и не думал об этих словах, не подозревал всю их бездонную глубину, — не все ли равно!

Я очень благодарна Вам за эти стихи.

Марина Цветаева.

Москва, 7-го января 1911 г.

¹ Строки из стихотворения А. де Ренье ‘Нет у меня ничего…’, переведенного М. Волошиным (Волошин М. Лики творчества. СПб., ‘Аполлон’, 1914, с. 92, первоначально: Аполлон, 1910, No 4, с. 21).

После чтения ‘Les rencontres de M. de Breot’ Rignier¹

Облачко бело, и мне в облака

Стыдно глядеть вечерами.

О, почему за дарами

К Вам потянулась рука?

Не выдает заколдованный лес

Ласковой тайны мне снова.

О, почему у земного

Я попросила чудес?

Чьи-то обиженно-строги черты

И укоряют в измене.

О, почему не у тени

Я попросила мечты?

Вижу, опять улыбнулось слегка

Нежное личико в раме.

О, почему за дарами

К Вам потянулась рука?

МЦ.

Москва, 14-го января 1911 г.

¹ ‘Встречи господина де Брео’ — роман Анри де Ренье. Книга была прислана М. Волошиным. М. Цветаева так вспоминает о ее чтении: ‘Восемнадцатый век. Приличный господин, но превращающийся временами в фавна. Праздник в его замке. Две дамы — маркизы, конечно, — гуляющие по многолюдному саду и ищущие уединения. Грот. Тут выясняется, что маркизы искали уединения вовсе не для души, а потому, что с утра не переставая пьют лимонад. Стало быть — уединяются. Подымают глаза: у входа в грот, заслоняя солнце и выход, огромный фавн, то есть тот самый Monsieur Breot. В негодовании захлопываю книгу. Эту — дрянь, эту — мерзость — мне?’. Однако Цветаева быстро ‘простила’ просчет своего нового друга: ‘Макс всегда был под ударом какого-нибудь писателя, с которым уже тогда, живым или мертвым, ни на миг не расставался и которого внушал всем. В данный час его жизни этим живым или мертвым был Анри де Ренье, которого он мне с первой встречи и подарил, как самое дорогое, очередное самое дорогое. Не вышло’ (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 85).

Москва, 23-го марта 1911 г.

Многоуважаемый Максимилиан Александрович,

Вчера кончила Consuelo и Comtesse de Rudolstadt, — какая прелесть! Сейчас читаю Jacques.¹Приходите: есть новости! Завтра уезжаю за город, вернусь в пятницу.

Дракконочка все хворает, она шлет Вам свой привет.²У нас теперь телефон (181—08), позвоните, если Вам хочется прийти, и вызовите Асю³ или меня. Лучше всего звонить от 3—4. Всего лучшего.

За чудную Consuelo я готова простить Вам гнусного М. de Breot. Привет Вам и Елене Оттобальдовне.

Марина Цветаева.

P. S. Можно ли утешаться фразой Бальмонта: ‘Дороги жизни богаты’?

Можно ли верить ей? Должно ли?

¹ Речь идет о романах Жорж Санд (1804—1876) ‘Консуэло’, ‘Графиня Рудольштадт’ и ‘Жак’ (см. высказывания о них Цветаевой: Лит. Армения, 1968, No 6, с. 86, 94).

² Дракконочка — Лидия Александровна Тамбурер (ум. 1970?), друг семьи Цветаевых (‘наша вторая, лирическая мать’, по признанию А. И. Цветаевой), зубной врач (о ней см.: Лит. Армения, 1968, No 6, с. 84—85, Цветаева А. Воспоминания. Изд. 2-е. М., 1974, с. 276—279). Ей посвящены стихотворения М. Цветаевой ‘Последнее слово’, ‘Эпитафия’ (сб. ‘Вечерний альбом’), ‘Если счастье…’, ‘Жажда’ (сб. ‘Волшебный фонарь’) и очерк ‘Лавровый венок’ (Простор, 1965, No 10).

³ Ася — сестра М. И. Цветаевой, Анастасия Ивановна (р. 1894).

Гурзуф, 18-го апреля 1911 г.

Многоуважаемый Максимилиан Александрович,

Пишу Вам под музыку, — мое письмо, наверное, будет грустным.

Я думаю о книгах.

К<а>к я теперь понимаю ‘глупых взрослых’, не дающих читать детям своих взрослых книг! Еще т<а>к недавно я возмущалась их самомнением: ‘дети не могут понять’, ‘детям это рано’, ‘вырастут — сами узнают’.

Дети — не поймут? Дети слишком понимают! Семи лет Мцыри и Евгений Онегин гораздо верней и глубже понимаются, чем двадцати. Не в этом дело, не в недостаточном понимании, а в слишком глубоком, слишком чутком, болезненно-верном!

Каждая книга — кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам.

Ведь это ужасно! Книги — гибель. Много читавший не может быть счастлив. Ведь счастье всегда бессознательно, счастье только бессознательность.

Читать все равно, что изучать медицину и до точности знать причину каждого вздоха, каждой улыбки, это звучит сентиментально — каждой слезы.

Доктор не может понять стихотворения! Или он будет плохим доктором, или он будет неискренним человеком. Естественное объяснение всего сверхъестественного должно напрашиваться ему само собой. Я сейчас чувствую себя таким доктором. Я смотрю на огни в горах и вспоминаю о керосине, я вижу грустное лицо и думаю о причине — естественной — его грусти, т. е. утомлении, голоде, дурной погоде, я слушаю музыку и вижу безразличные руки исполняющих ее, такую печальную и нездешнюю… И во всем т<а>к!

Виноваты книги и еще мое глубокое недоверие к настоящей, реальной жизни. Книга и жизнь, стихотворение и то, что его вызвало, — какие несоизмеримые величины! И я т<а>к заражена этим недоверием, что вижу — начинаю видеть — одну материальную, естественную сторону всего. Ведь это прямая дорога к скептицизму, ненавистному мне, моему врагу!

Мне говорят о самозабвении. ‘Из цепи вынуто звено, нет вчера, нет завтра!’.

Блажен, кто забывается!

Я забываюсь только одна, только в книге, над книгой!

Но к<а>к только человек начинает мне говорить о самозабвении, я чувствую к нему такое глубокое недоверие, я начинаю подозревать в нем такую гадость, что отшатываюсь от него в то же мгновение. И не только это! Я могу смотреть на облачко и вспомнить такое же облачко над Женевским озером и улыбнусь.²Человек рядом со мной тоже улыбнется. Сейчас фраза о самозабвении, о мгновении, о ‘ни завтра, ни вчера’.

Хорошо самозабвение! Он на Генуэзской крепости,³ я у Женевского озера 11-ти лет, оба улыбаемся, — какое глубокое понимание, какое проникновение в чужую душу, какое слияние!

И это в лучшем случае.

То же самое, что с морем: одиночество, одиночество, одиночество.⁴

Книги мне дали больше, чем люди. Воспоминание о человеке всегда бледнеет перед воспоминанием о книге, — я не говорю о детских воспоминаниях, нет, только о взрослых!

Я мысленно все пережила, все взяла. Мое воображение всегда бежит вперед. Я раскрываю еще нераспустившиеся цветы, я грубо касаюсь самого нежного и делаю это невольно, не могу не делать! Значит я не могу быть счастливой? Искусственно ‘забываться’ я не хочу. У меня отвращение к таким экспериментам. Естественно — не могу из-за слишком острого взгляда вперед или назад.

Остается ощущение полного одиночества, к<оторо>му нет лечения. Тело другого человека — стена, она мешает видеть его душу. О, к<а>к я ненавижу эту стену!

И рая я не хочу, где все блаженно и воздушно, — я т<а>к люблю лица, жесты, быт!⁵ И жизни я не хочу, где все так ясно, просто и грубо-грубо! Мои глаза и руки к<а>к бы невольно срывают покровы — такие блестящие! — со всего.

Что позолочено — сотрется,

Свиная кожа остается!⁶

Хорош стих?

Жизнь — бабочка без пыли.

Мечта — пыль без бабочки.

Что же бабочка с пылью?

Ах, я не знаю.

Должно быть что-то иное, какая-то воплощенная мечта или жизнь, сделавшаяся мечтою. Но если это и существует, то не здесь, не на земле!

Все, что я сказала Вам, — правда. Я мучаюсь и не нахожу себе места: со скалы к морю, с берега в комнату, из комнаты в магазин, из магазина в парк, из парка снова на Генуэзскую крепость — т<а>к целый день.

Но чуть заиграет музыка, — Вы думаете — моя первая мысль о скучных лицах и тяжелых руках исполнителей?

Нет, первая мысль, даже не мысль — отплытие куда-то, растворение в чем-то…

А вторая мысль о музыкантах.

Т<а>к я живу.

То, что Вы пишете о море, меня обрадовало. Значит, мы — морские?⁷

У меня есть об этом даже стихи, — к<а>к хорошо совпало!⁸

Курю больше, чем когда-либо, лежу на солнышке, загораю не по дням, а по часам, без конца читаю, — милые книги! Кончила ‘Joseph Balsamo’ — какая волшебная книга!⁹ Больше всех я полюбила Lorenz’y, жившую двумя такими различными жизнями. Balsamo сам такой благородный и трогательный. Благодарю Вас за эту книгу. Сейчас читаю M-me de Tencin, ее биографию.¹⁰

Думаю остаться здесь до 5-го мая. Все, что я написала, для меня очень серьезно. Только не будьте мудрецом, отвечая, — если ответите! Мудрость ведь тоже из книг, а мне нужно человеческого, не книжного ответа.

Au revoir, Monsieur mon pere spiritul.{До свидания, мой духовный отец (франц.).}

Граммофона, м<ожет> б<ыть>, не будет.¹¹

МЦ.

¹ В одном из ранних стихотворений — ‘В зале’ (‘Над миром вечерних видений…’) — М. Цветаева писала: ‘Мы старших за то презираем, Что скучны и просты их дни… Мы знаем, мы многое знаем Того, что не знают они!’ (сб. ‘Вечерний альбом’). Тождественные взгляды М. Волошин излагал в статье ‘Откровение детских игр’, в которой, в частности, писал:

‘Ребенок живет полнее, сосредоточеннее и трагичнее взрослого’ (Золотое руно, 1907, No 11-12, с. 68).

² В 1903 г. сестры Цветаевы некоторое время жили в пансионе Лаказ в Лозанне. ‘После обеда мы часто ездили на пароходе вокруг Леманского (Женевского) озера’, — вспоминает А. И. Цветаева (Цветаева А. Воспоминания. Изд. 2-е. М., 1974, с. 147).

⁸ Остатки средневековой генуэзской крепости в Гурзуфе сохранились по сей день. В 1911 г. М. Цветаева жила рядом с ней, на даче Соловьевой (письмо к М. Волошину от 6 апреля 1911 г.).

⁴ М. Цветаева признавалась в 1926 г.: ‘Я, по чести, не люблю моря и не думаю, чтобы его можно было любить. Оно несоизмеримо больше меня, я им подавлена’ (Цветаева М. Письма к А. Тесковой. Прага, 1969, с. 42).

⁶ Здесь ‘быт’ в смысле ‘бытие’. Быт же как таковой в дальнейшем стал одним из злейших врагов М. Цветаевой. ‘Все поэту во благо, даже однообразие (монастырь), все, кроме перегруженности бытом, забивающим голову и душу’, — писала она 31 августа 1931 г. (Цветаева М. Письма к А. Тесковой, с. 92).

⁶ Цитата из сказки Г. X. Андерсена (1805—1875) ‘Старый дом’.

⁷ М. Волошин был увлечен гипотезой французского физиолога Рене Кентона (1867—1925) о происхождении жизни из морских глубин, о тождестве ‘между кровью и морской водой’. На М. Цветаеву эта теория произвела впечатление: сам Волошин казался ей ‘настоящим чадом, порождением, исчадием земли <...> с дремучим лесом вместо волос, со всеми морскими и земными солями в крови’ (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 101).

⁵ Имеется в виду стихотворение ‘Душа и имя’ (сб. ‘Волшебный фонарь’).

⁹ Книга Александра Дюма-отца (1803—1870) ‘Записки врача. Жозеф Бальзамо’, посвященная авантюристу, известному под именем графа Калиостро, была подарена Цветаевой Волошиным. В 1932 г. Цветаева писала о ‘Бальзамо’: ‘<...> люблю по нынешний день, а перечитывала всего только прошлой зимой — все пять томов, ни страницы не пропустив. На этот раз Макс знал, что мне понравится’ (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 85).

¹⁰ Мадам де Тансен (1685—1749) — французская писательница, мать философа и математика Д’Аламбера.

¹¹ 1 октября 1911 г. М. Цветаева писала Волошину: ‘У меня в комнате будут: большой книжный шкаф с львиными мордами из папиного кабинета, диван, письменный стол, полка с книгами и… лиловый граммофон с деревянной (в чем моя гордость!) трубою’. А. С. Эфрон вспоминает этот ‘граммофон с трубою в виде гигантской повилики: в нем жили голоса цыганок’ (Звезда, 1973, No 3, с. 164).

Усень-Ивановский завод.¹

26-го июля 1911 г.

Дорогой Макс,

Если бы ты знал, к<а>к я хорошо к тебе отношусь!

Ты такой удивительно-милый, ласковый, осторожный, внимательный. Я так любовалась тобой на вечере в Старом Крыму,² — твоим участием к Олимпиаде Никитичне,³ твоей вечной готовностью помогать людям.

Не принимай все это за комплименты, — я вовсе не считаю тебя какой-н<и>б<удь> ходячей добродетелью из общества взаимопомощи, — ты просто Макс, чудный, сказочный Медведюшка. Я тебе страшно благодарна за Коктебель, — pays de redemption, {Страна искупления (франц.).}к<а>к называет его Аделаида Казимировна,⁴ и вообще за все, что ты мне дал. Чем я тебе отплачу? Знай одно, Максинька: если тебе когда-н<и>б<удь> понадобится соучастник в какой-н<и>б<удь> мистификации,⁵ позови меня… Если она мне понравится, я соглашусь. Надеюсь, что другого конца ты не ожидал?

Я опять принялась за Jean Paul’a⁶ — у него чудные изречения, напр<имер>: Т<а>к же нелепо судить мужчину по его знакомым, к<а>к женщину по ее мужу.

Нравится? Но не это в нем главное, а удивительная смесь иронии и сентиментальности. К тому же он ежеминутно насмехается над читателем, вроде Th. Gautier.⁷

Что ты сейчас читаешь? Напиши мне по-настоящему или совсем не пиши.

Последнее мне напоминает один случай из нашего детства. ‘Он был синеглазый и рыжий’, т. е. один чудный маленький мальчик в Nervi⁸ долго выбирал между Асей и мной и в конце концов выбрал меня, потому что мы тогда уехали. В Лозанне мы с ним переписывались обе, и однажды Ася получает от него такое письмо: ‘Пиши крупнее или совсем не пиши’.

Загадываю сейчас на тебя по ‘Джулио Мости’ — драматической фантазии в 4-х дейст<виях> с интермедией, в стихах. Сочинение Н. К., 1836 г.⁹

1. Твое настоящее:

Чем оправдаешь честного Веррино?

2. Твое будущее:

Я у него была: он предлагал

Какую-то свободную женитьбу.

Не моя вина, что выходят глупости! Загадываю Лиле.¹⁰

1. Ее настоящее:

И отпусти ей грех, когда возможно,

И просвети ее заблуждший разум,

Но не карай несчастную!

2. Ее будущее:

И может быть, вдвоем гораздо больше

Найдешь источников богатства.

1. Верино настоящее:

Готова ль ты свое оставить место

И домом управлять?

2. Верино будущее:

Что за история! Совсем одета

Т<ак> рано! Не спала, — постель в порядке…

Максинька, об одном тебя прошу: никого из людей не вталкивай в окно сестрам, к<а>к — помнишь? — втолкнул меня. Мне это будет страшно обидно. М<ожет> б<ыть>, ты на меня за что-н<и>б<удь> сердишься и тебе странно будет читать это письмо, — тогда читай все наоборот.

МЦ.

Адр<ес>: Усень-Ивановский завод, Уфимской губ<ернии>, Белебеевского уезда, Волостное правление, мне.

P. S. Пиши скорей, почта приходит только два раза в неделю и письма идут очень долго.

Скажи Елене Оттобальдовне, что я очень, очень ее люблю, Сережа тоже.

¹ Из Коктебеля М. Цветаева и ее муж С. Я. Эфрон поехали в начале июля в Уфимские степи, на кумыс, так как у Сергея Яковлевича был туберкулез.

² О совместной поездке коктебельцев в Старый Крым рассказывает А. И. Цветаева в своих ‘Воспоминаниях’ (Изд. 2-е. М., 1974, с. 421—422).

³ Сербинова О. Н. (урожд. Ермакова, 1879—1955) — певица, жительница Старого Крыма.

⁴ Герцык А. К., в замуж. Жуковская (1870—1925) — поэтесса, переводчица, критик. 4 декабря 1910 г. она писала Волошину: ‘Я тоже день назад купила ‘Веч<ерний> Альбом’ и с умилением читала его всего подряд, испытывая свежесть весны. И не только полюбила Марину, но хочу непременно ее увидеть и с ней поговорить’. О своей дружбе с Герцык Цветаева писала в книге ‘Живое о живом’: ‘<...> она в моей жизни такое же событие, как Макс, а я в ее жизни событие, может быть, большее, чем я в жизни Макса’ (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 92).

⁵ О мистификации, разыгранной летом 1911 г. в Коктебеле, вспоминает А. Цветаева (Воспоминания, с. 404—412), о страсти М. Волошина ‘к мифотворчеству’ писала и М. Цветаева (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 90).

⁶ Жан Поль — псевдоним Иоганна Пауля Фридриха Рихтера (1763— 1825), немецкого писателя, сатирика и юмориста. 6 апреля Цветаева писала (из Гурзуфа) М. Волошину, что читает роман Жан Поля ‘Озорные годы’, ‘бесконечно-очаровательную, грустно-насмешливую, неподдельно-романтическую книгу’.

⁷ Готье Теофиль (1811—1872) — французский писатель-романтик.

⁸ О пребывании сестер Цветаевых в 1908 г. в Нерви в Италии пишет А. Цветаева (Воспоминания, с. 103—141). Там же говорится о их дружбе с Володей Миллером, сыном хозяина ‘Русского пансиона’. М. Цветаева посвятила ему стихотворение ‘На скалах’ (‘Он был синеглазый и рыжий…’, сб. ‘Вечерний альбом’).

⁹ Речь идет об издании: Джулио Мости, Драматическая фантазия в четырех частях с интермедией, в стихах. Сочинение Н. К. [Н. В. Кукольника]. СПб., 1836.

¹⁰ Лиля — Эфрон Елизавета Яковлевна (р. 1885), старшая сестра С. Я. Эфрона, режиссер.

¹¹ Вера — Эфрон Вера Яковлевна (1888—1945), сестра С. Я. Эфрона, артистка, педагог.

Москва 22-го ceнт<ября>/5-го окт<ября> 1911 г.

Милый Макс,

Спасибо за открытки.

Тебя недавно один человек ругал за то, что ты, с презрением относящийся к газетам, согласился писать в такой жалкой, к<а>к Московская.¹ Я защищала тебя, к<а>к могла, но на всякий случай напиши мне лучшие доводы в твою пользу.

Я не люблю, когда тебя ругают.

Эллис² недавно уехал за границу. Мы вчетвером поехали его провожать, но не проводили, потому что он уехал поездом раньше. Лиля серьезно больна, долгое время ей запрещали даже сидеть. Теперь ей немного лучше, но нужно еще очень беречься. Из-за этого наш план с Сережей жить вдвоем расстроился. Придется жить втроем, с Лилей, м<ожет> б<ыть>, даже вчетвером, с Верой, к<отор>ая, кстати, приезжает сегодня с Людвигом.³Не знаю, что выйдет из этого совместного житья, ведь Лиля вое еще считает Сережу за маленького. Я сама очень смотрю за его здоровьем, но когда будут следить еще Лиля с Верой, согласись — дело становится сложнее. Я бы очень хотела, чтобы Лиля уехала в Париж. Только не пиши ей об этом.

Сережа пока живет у нас. Папа приезжает наверное дней через 5. Ждем все (С<ережа>, Б<орис>,⁴ Ася и я) грандиозной истории из-за не совсем осторожного поведения. Наша квартира в 6-ом этаже, на Сивцевом-Вражке, в только что отстроенном доме. Прекрасные большие комнаты с итальянскими окнами. Все четыре отдельные.

Ну, что еще? Л<идия> А<лександровна Тамбурер> в отвратительном состоянии здоровья и настроения. Говорит все т<а>к же неожиданно. У нас в доме ‘кавардак’ (помнишь?). Почти ничего не читаю и не делаю.

Максинька, узнай мне, пож<алуйста>, точный адр<ес> Rostand⁵и его местопребывание в настоящую минуту! Играет ли Сарра?⁶Если будет время, зайди Rue Bonaparte, 59 bis или 70 к M-me Gary⁷ и расскажи ей обо мне и передай привет. Она будет очень рада тебе, а я — благодарна.

Ну, до свидания, пиши мне. Сережа, Борис и Ася шлют привет. Лиля очень сердится, что ты не пишешь.

МЦ.

P. S. Макс, мне 26-го будет 19 л<ет>, подумай! А Сереже — 18.

К письму М. Цветаевой сделана приписка рукой Сергея Эфрона, в текст которой ее рукой вставлено: ‘Милая коктебельская Макса’.

¹ В начале сентября 1911 г. М. Волошин выехал в Париж в качестве корреспондента ‘Московской газеты’, издававшейся под редакцией Э. М. Бескина. ‘Разве можно быть сотрудником такой бульварщины?’, — негодующе спрашивала сына Е. О. Волошина в письме от 19 октября 1911 г. Сам Волошин огорчался ‘бульварной внешностью и содержанием газеты’, но утешал себя тем, что ‘у нее есть некоторые литературные тенденции’, и надеялся, что, ‘б<ыть> м<ожет>, она еще поправится понемногу’ (письмо к матери от 14 октября 1911 г.). Некоторые из сотрудников ‘Московской газеты’ — С. Г. Кара-Мурза, Е. Л. Янтарев — были ему симпатичны. Но, главное, он надеялся на заработок в ‘Московской газете’, который позволил бы ему жить в любимом Париже. Однако редакция подолгу задерживала гонорар, не отвечала на деловые письма и вскоре совсем отказалась от собственного парижского корреспондента. Волошин был только рад этому. ‘Как только с моих плеч свалилось бремя позора (‘Моск<овская> Газ<ета>‘), как моя жизнь страшно развернулась и удесятерилась’, — писал он матери в середине ноября 1911 г.

² Эллис — псевдоним Льва Львовича Кобылинского (1879—1947), поэта и переводчика, учившегося вместе с Волошиным в Московском университете. Сестры Цветаевы познакомились с Эллисом через Л. А. Тамбурор (Цветаева А. Воспоминания. Изд. 2-е. М., 1974, с. 279, 305—312).

¹ Людвиг — Квятковский Людвиг Лукич (р. 1896), уроженец Феодосии, художник.

⁴ Борис — Борис Сергеевич Трухачев (1892—1919), за которого вскоре вышла замуж А. И. Цветаева.

⁵ Ростан Эдмон (1868—1918) — французский поэт и драматург. ‘Для меня Rostand — часть души, очень большая часть, — писала М. Цветаева В. Я. Брюсову 15 марта 1910 г.— Он меня утешает, дает мне силу жить одиноко. Я думаю — никто, никто так не знает, не любит, не ценит его, как я’ (Новый мир, 1969, No 4, с. 186).

⁶ Сара Бернар (1844—1923) — французская трагическая актриса, которой очень увлекалась М. Цветаева (см.: Лит. Армения, 1968, No 6, с. 81, также см.: Цветаева А. И. Воспоминания, с. 329).

⁷ По-видимому, хозяйка парижской квартиры (см. также письмо 20).

Москва, 28-го октября 1911 г.

Дорогой Макс,

У меня большое окно с видом на Кремль. Вечером я ложусь на подоконник и смотрю на огни домов и темные силуэты башен.¹Наша квартира начала жить. Моя комната темная, тяжелая, нелепая и милая. Большой книжный шкаф, большой письменный стол, большой диван — все увесистое и громоздкое. На полу глобус и никогда не покидающие меня сундук и саквояжи. Я не очень верю в свое долгое пребывание здесь, очень хочется путешествовать! Со многим, что мне раньше казалось слишком трудным, невозможным для меня, я справилась и со многим еще буду справляться! Мне надо быть очень сильной и верить в себя, иначе совсем невозможно жить!

Странно, Макс, почувствовать себя внезапно совсем самостоятельной. Для меня это сюрприз, — мне всегда казалось, что кто-то другой будет устраивать мою жизнь. Теперь же я во всем буду поступать, к<а>к в печатании сборника. Пойду и сделаю.² Ты меня одобряешь?

Потом я еще думала, что глупо быть счастливой, даже неприлично! Глупо и неприлично т<а>к думать, — вот мое сегодня.

Жди через месяц моего сборника, — вчера отдала его в печать.³ Застанет ли он тебя еще в Париже?

Пра сшила себе новый костюм — синий, бархатный с серебряными пуговицами — и новое серое пальто. (Я вместо кафтан написала костюм). На днях она у Юнге⁴ познакомилась с Софией Андреевной Толстой.⁵ Та, между прочим, говорила: ‘Не люблю я молодых писателей! Все какие-то неестественные! Напр<имер>, X. сравнивает Лев Николаевича с орлом, а меня с наседкой. Разве орел может жениться на наседке? Какие же выйдут дети?’.

Пра очень милая, поет и дико кричит во сне, рассказывает за чаем о своем детстве, ходит по гостям и хвастается. Лиля все хворает, целыми днями лежит на кушетке, Вера ходит в китайском, лимонно-желтом халате и старается приучить себя к свободным разговорам на самые свободные темы. Она точно нарочно (и, наверное, нарочно!) употребляет самые невозможные, режущие слова. Ей, наверное, хочется перевоспитать себя, побороть свою сдержанность. — ‘Раз эти вещи существуют, можно о них говорить!’. Это не ее слова, но могут быть ею додуманными. Только ничего этого ей не пиши!

До свидания, Максинька, пиши мне.

МЦ.

¹ Цветаева жила в квартире 11 в доме 19 в Сивцевом Вражке.

² Сборник ‘Вечерний альбом’ М. Цветаева издала, еще будучи гимназисткой, за свой счет, в типографии А. И. Мамонтова (Цветаева А. Воспоминания. Изд. 2-е. М., 1974, с. 384). И. В. Цветаев, по-видимому, не знал, что его дочь выпустила книгу (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 81).

³ Вторая книга М. Цветаевой, ‘Волшебный фонарь’ (М., ‘Оле-Лукойе’, 1911), вышла с двумя стихотворениями, посвященными ‘Максу Волошину’: ‘Жар-птица’ (‘Нет возможности, хоть брось!’) и ‘Кошки’ (‘Они приходят к нам, когда…’).

⁴ Юнге Екатерина Федоровна (1843—1913) — дочь художника Ф. П. Толстого, художник, переводчица, автор книги ‘Воспоминания (1843—1860)’ (М., ‘Сфинкс’, 1914).

⁵ Толстая Софья Андреевна (урожд. Вере, 1844—1919) — жена Л. Н. Толстого. М. Волошин писал матери: ‘О твоем знакомстве с С. А. Толстой мне писала уже Марина, еще подробнее, чем ты (о курице и орле). Это все очень поучительно’.

Москва, 3-го ноября 1911 г.

Дорогой Макс,

В январе я венчаюсь с Сережей, — приезжай. Ты будешь моим шафером. Твое присутствие совершенно необходимо. Слушай мою историю: если бы Дракконочка¹ не сделалась зубным врачом, она бы не познакомилась с одной дамой, к<отор>ая познакомила ее с папой, я бы не познакомилась с ней, не узнала бы Эллиса, через него не узнала бы Н<иленде>ра,² не напечатала бы из-за него сборника, не познакомилась бы из-за сборника с тобой, не приехала бы в Коктебель, не встретилась бы с Сережей, — следовательно, не венчалась бы в январе 1912 г.

Я всем довольна, январь — начало нового года, 1912 г. — год пребывания Наполеона в Москве.³

После венчания мы, наверное, едем в Испанию. (Папе я пока сказала — в Швейцарию). На свадьбе будут все папины родственники, самые странные. Необходим целый полк наших личных друзей, чтобы не чувствовать себя нелепо от пожеланий всех этих почтенных старших, к<отор>ые, потихоньку и вслух негодуя на нас за неоконченные нами гимназии и сумму наших лет — 37, непременно отравят нам и январь, и 1912 г<од>.

Макс, ты должен приехать!

Сборник печатается, выйдет, наверное, через месяц.

Сегодня мы с Асей в Эстетике читаем стихи.⁴ Будут: Пра, Лиля, Сережа, Ася и Борис. Я говорила по телефону с Брюсовым (он случайно подошел вместо Жанны Матвеевны,⁵ просившей меня сообщить ей по телефону ответ), и между прочим такая фраза: ‘Одна маленькая оговорка, можно?’. — ‘Пожалуйста, пожалуйста!’.

Я, робким голосом:

— ‘Можно мне привести с собой мою сестру? Я никогда не читаю без нее стихов’.

— ‘Конечно, конечно, будем очень счастливы’.

Посмотрим, к<а>к они будут счастливы!

Я очень счастлива, — мы будем совершенно свободны, — никаких попечителей, ничего.

Разговор с папой кончился мирно, несмотря на очень бурное начало. Бурное — с его стороны, я вела себя очень хорошо и спокойно. — ‘Я знаю, что (Вам) в наше время принято никого не слушаться’… (В наше время! Бедный папа!)… ‘Ты даже со мной не посоветовалась. Пришла и — ‘выхожу замуж!».

— ‘Но, папа, к<а>к же я могла с тобой советоваться? Ты бы непременно стал мне отсоветывать’.

Он сначала: ‘На свадьбе твоей я, конечно, не буду. Нет, нет, нет’.

А после: ‘Ну, а когда же вы думаете венчаться?’.

Разговор в духе всех веков!

Тебе нравится моя новая фамилия?

Мои волосы отросли и вьются. Цвет русо-рыжеватый.

Над моей постелью все твои картинки. Одну из них, — помнишь, господин с девочкой на скамейке? — я назвала ‘Бальмонт и Ниника’.⁶ Милый Бальмонт с его ‘Vache’ и чайными розами!⁷

Пока до свидания, Максинька, пиши мне.

Только не о ‘серьезности такого шага, юности, неопытности’ и т. д.

МЦ.

¹ См. примеч. 2 к письму 6.

² Нилендер Владимир Оттонович (1883—1965) — поэт, переводчик. Ему посвящены стихотворение М. Цветаевой ‘Эпилог’ (сб. ‘Волшебный фонарь’), ряд стихотворений в цикле ‘Любовь’ и стихотворение ‘Невестам мудрецов’ (сб. ‘Вечерний альбом’). См. также: Цветаева А. Воспоминания. Изд. 2-е. М., 1974, с. 330, 338-344, 355, 356.

³ Об увлечении М. Цветаевой ‘с детства’ Наполеоном см.: Лит. Армения, 1968, No 6, с. 81—82. 2 февраля 1934 г. М. Цветаева писала А. Тестовой: ‘С 11 лет я люблю Наполеона, в нем (и его сыне) все мое детство и отрочество и юность — и так шло и жило во мне не ослабевая, и с этим — умру. Не могу равнодушно видеть его имени’ (Цветаева М. Письма к А. Тесковой. Прага, 1969, с. 111).

⁴ Об этом выступлении в ‘Обществе свободной эстетики’ вспоминает А. Цветаева (Воспоминания, с. 435—436).

⁵ Брюсова Жанна (Иоанна) Матвеевна (1876—1965) — жена поэта.

⁶ Ниника — Бальмонт (Бруни) Нина Константиновна (р. 1901), дочь поэта.

⁷ Vache — ‘корова’ — (франц.), презрительная кличка полицейских во Франции. В конце ноября 1911 г. М. Волошин писал матери из Парижа: ‘Почти вся прошлая неделя у меня была занята Бальмонтом. Его судили за оскорбление полиции: проходя мимо городового, он сказал бывшей с ним Е. Ц<ветковской>: ‘Закройте ваш сак’ (по-русски), а городовой услышал: ‘Sale vache’ (грязная корова, — В. К.) — и немедленно его арестовал’.

Ваше письмо — большая ошибка.

Есть области, где шутка неуместна, и вещи, о к<отор>ых нужно говорить с уважением или совсем молчать за отсутствием этого чувства вообще.

В Вашем издевательстве виновата, конечно, я, допустившая слишком короткое обращение.

Спасибо за урок!

Марина Цветаева.

Москва, 19-го ноября 1911 г.

О ‘разминовении’ с М. Волошиным М. Цветаева писала: ‘В ответ на мое извещение о моей свадьбе с Сережей Эфроном Макс прислал мне из Парижа вместо одобрения или, по крайней мере, ободрения — самые настоящие соболезнования, полагая нас обоих слишком настоящими для такой лживой формы общей жизни, как брак. Я, новообращенная жена, вскипела: либо признавай меня всю, со всем, что я делаю и сделаю (и не то еще сделаю!) — либо…’ (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 100). 12 ноября 1911 г. Волошин писал матери: ‘Свадьба Марины и Сережи представляется мне лишь ‘эпизодом’ и очень кратковременным. Но мне кажется, что это скорее хорошо для них, т<ак> к<ак> сразу сделает их обоих взрослыми. А это, мне кажется, им надо’. 14 ноября он сообщал матери: ‘Вчера Марине отправил большое письмо об ее женитьбе’. Ответом на это письмо и явилась публикуемая записка.

Москва, 3-го декабря 1911 г.

Дорогой Макс,

Вот Сережа и Марина,¹ люби их вместе или по отдельности, только непременно люби и непременно обоих. Твоя книга — прекрасная, большое спасибо и усиленное глажение по лохматой медвежьей голове за нее.² Макс, я уверена, что ты не полюбишь моего 2-го сборника. Ты говоришь, он должен быть лучше 1-го или он будет плох. ‘En poesie, comme en amour, rester a la meme place — c’est reculer?’.{В поэзии, как и в любви, оставаться на одном и том же месте — значит отступать (франц.).} Это прекрасные слова, способные воодушевить меня, но не изменить! Сегодня вечером с 9-тичасовым поездом уезжают за границу Ася и Лиля. С 10-тичасовым едет факир.³ Увидишь их всех в Париже. Я страшно горячо живу.

Не знаю, увидимся ли в Париже, мы там будем в январе, числа 25-го. Пока до свидания. Скоро мы с Сережей едем к Тио,⁴ в Тарусу, потом в Петербург. Его старшая сестра очень враждебно ко мне относится.⁵

МЦ.

¹ Письмо написано на обороте фотографической карточки М. Цветаевой и С. Эфрона. Очевидно, размолвка кончилась сразу же после ответа М. Волошина на предыдущее письмо М. Цветаевой. ‘И его ответ: спокойный, любящий, бесконечно-отрешенный, непоколебимо-уверенный, кончавшийся словами: Итак, до свидания — до следующего перекрестка! — т. е. когда снова попаду в сферу его влияния, из которой мне только кажется — вышла’ (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 100).

² Неизвестно, о какой книге идет речь. До этого времени у М. Волошина вышла только одна книга (‘Стихотворения. 1900—1910’), но ее он наверняка уже подарил М. Цветаевой.

³ Имеется в виду Б. С. Трухачев.

⁴ Тио — домашнее прозвище ‘тети’ сестер Цветаевых, швейцарки Сусанны Давыдовны, второй жены их деда А. Д. Мейна и воспитательницы их матери, М. А. Мейн-Цветаевой.

⁵ Эфрон Анна Яковлевна, в замуж. Трупчинская (1883—1971), педагог, вначале была недовольна ранним браком брата.

Петербург, 10-го января 1912 г.

Милый Макс,

Сейчас я у Сережиных родственников в П<етер>бурге.¹ Я не могу любить чужого, вернее, чуждого. Я ужасно нетерпима.

Нютя² — очень добрая, но ужасно много говорит о культуре и наслаждении быть студентом для Сережи.

Наслаждаться — университетом, когда есть Италия, Испания, море, весна, золотые поля…

Ее интересует общество адвокатов, людей одной профессии. Я не понимаю этого очарования! И не принимаю!

Мир очень велик, жизнь безумно коротка, зачем приучаться к чуждому, к чему попытки полюбить его?

О, я знаю, что никогда не научусь любить что бы то ни было, просто, потому что слишком многое люблю непосредственно!

Уютная квартирка, муж-адвокат, жена — жена адвоката, интересующаяся ‘новинками литературы’…

О, к<а>к это скучно, скучно!

Дело с венчанием затягивается, — Нютя с мужем выдумывают все новые и новые комбинации экзаменов для Сережи. Они совсем его замучили. Я крепко держусь за наше заграничное путешествие.

— ‘Это решено’.

Волшебная фраза!

За к<отор>ой обыкновенно следуют многозначительные замечания, вроде: ‘Да, м<ожет> б<ыть>, на это у Вас есть какие-н<и>б<удь> особенные причины?’.

Я, право, считаю себя слишком достойной всей красоты мира, чтобы терпеливо и терпимо выносить каждую участь!

Тебе, Макс, наверное, довольно безразлично все, что я тебе сейчас рассказываю. Пишу все это наугад.

Пра очень трогательная, очень нас всех любит и чувствует себя среди нас, к<а>к среди очень родных. Вера очень устает, все свободное время лежит на диване. Недавно она перестала заниматься у Рабенек, м<ожет> б<ыть> Рабенек с ее группой,³ в точности не знаю.

Пока до свидания, пиши в Москву, по прежнему адр<есу>.

Стихи скоро начнут печататься, последняя корректура ждет меня в Москве.⁴

МЦ.

P. S. Венчание наше будет за границей.⁵

¹ Родственники — А. Я. Эфрон и ее муж, А. В. Трупчинский, юрисконсульт. 11 января 1912 г. Е. О. Волошина писала сыну: ‘Марина с Сережей уехали по делам последнего в Петербург на самый короткий срок, а очутились уже в Финляндии’,

² Т. е. А. Я. Эфрон.

³ Рабенек (Книппер) Элла Ивановна — танцмейстер, преподаватель сценического движения в Художественном театре, руководитель собственной ‘школы ритма и грации’. М. Волошин был очень увлечен школой Э. Рабенек и пропагандировал ее в ряде статей. Танцами школы Рабенек был очарован Э. Верхарн (Верхарн Э. Московские впечатления. — Русские ведомости, 1914, No 5, 8 января).

⁴ В Доме-музее М. Волошина в Коктебеле хранится корректурный экземпляр второго сборника М. Цветаевой ‘Волшебный фонарь’ (М., ‘Оле-Лукойе’, 1912) со штемпелем ‘Скоропечатня А. А. Левенсон. 10 января 1912’, с правкой автора и надписью на титуле: ‘По тщательном исправлении слов и знаков разрешаю печатать в количестве 500 экз<емпляров>. Марина Цветаева’. 11 февраля 1912 г. М. Цветаева подарила ‘Волшебный фонарь’ М. Волошину с надписью: ‘Милому Максу с благодарностью за Коктебедь. Марина. Москва, 11 февраля 1912’ (ГПБ 128/3863)

⁵ Венчание М. Цветаевой и С. Эфрона состоялось в январе 1912 г. в Москве (сообщено А. И. Цветаевой).

В ответ на стихотворение.¹

Горько таить благодарность

И на чуткий призыв отозваться не сметь,

В приближении видеть коварность

И где правда, где ложь угадать не суметь.

Горько на милое слово

Принужденно шутить, одевая ответы в броню.

Было время — я жаждала зова

И ждала, и звала. (Я того, кто не шел, — не виню).

Горько и стыдно скрываться,

Не любя, но ценя и за ценною чувствуя боль,

На правдивый призыв не суметь отозваться, —

Тяжело мне играть эту первую женскую роль!

МЦ.

¹ Стихотворение написано на обороте открытки с видом Феодосии, предположительно — в 1913—1914 гг.

Москва, 7-го августа 1917 г.

Дорогой Макс,

У меня к тебе огромная просьба: устрой Сережу в артиллерию, на юг. (Через генерала Маркса?¹).

Лучше всего в крепостную артиллерию, если это невозможно — в тяжелую. (Сначала говори о крепостной. Лучше всего бы — в Севастополь).

Сейчас Сережа в Москве, в 56 пехотном запасном полку.²Лицо, к которому ты обратишься, само укажет тебе на форму перехода.

Только, Макс, умоляю тебя — не откладывай. Пишу с согласия Сережи. Жду ответа. Целую тебя и Пра.

М. Э<фрон>.

(Поварская, Борисоглебский пер<еулок>, д. 6, кв. 3).

¹ Маркс Никандр Александрович (1861—1921), генерал-лейтенант, летом 1917 г. возглавивший штаб Одесского военного округа, был давним другом М. Волошина. Человек разносторонних интересов, профессор-палеограф, член Московского археологического института, частый посетитель Литературно-художественного кружка, Н. Маркс был знаком и с И. В. Цветаевым. Волошин ‘тотчас же написал Марксу’, о чем сообщил М. Цветаевой 13 августа. В это время он получил еще одну ее открытку (от 9 августа) с уточнением: С. Я. Эфрон хотел бы в тяжелую артиллерию, а не в крепостную, слишком безопасную.

² С. Я. Эфрон был целыми днями занят обучением солдат (на Ходынке) и при своем слабом здоровье крайне утомлялся. 9 августа 1917 г. он писал М. Волошину: ‘Прошу об артиллерии <...> потому что пехота не по моим силам. Уже сейчас — сравнительно в хороших условиях — от одного обучения солдат устаю до тошноты и головокружения’.

Москва, 24-го августа 1917 г.

Дорогой Макс,

Я еду с детьми¹ в Феодосию. В Москве голод и — скоро — холод, все уговаривают ехать. Значит, скоро увидимся.

Милый Макс, спасибо за письмо и стихи. У меня как раз был Бальмонт, вместе читали.²

Макс, необходимо употребить твой последний ход,³ п<отому> ч<то> в Москве переход из одной части в другую воспрещен. Но с твоим ходом это вполне возможно. Причина: здоровье. Сережа — блестящее подтверждение.

Макс, поцелуй за меня Пра, скоро увидимся. Пишу Асе, чтоб искала мне квартиру.⁴ Недели через 2 буду в Феодосии.

М. Э.

¹ Дочери М. Цветаевой — Аля (Ариадна, 1912—1975) и Ирина (1917— 1920).

² О дружбе М. Цветаевой с К. Бальмонтом писала А. С. Эфрон в ‘Страницах воспоминаний’ (Звезда, 1973, No 3, с. 170, 171, 177—180).

³ ‘Последний ход’ — предлагавшееся Волошиным в письме от 13 августа 1917 г. обращение к Б. В. Савинкову (1879—1925), эсеру, в то время назначенному помощником военного министра Временного правительства. С Савинковым Волошин познакомился в 1915 г. в Париже.

⁴ А. И. Цветаева переехала в Феодосию 29 июля 1917 г. из Коктебеля, после смерти сына Алеши.

Москва, 25-го августа 1917 г.

Дорогой Макс,

Убеди Сережу взять отпуск и поехать в Коктебель. Он этим бредит, но сейчас у него какое-то расслабление воли, никак не может решиться. Чувствует он себя отвратительно, в Москве сыро, промозгло, голодно. Отпуск ему, конечно, дадут. Напиши ему, Максинька! Тогда и я поеду, — в Феодосию, с детьми. А то я боюсь оставлять его здесь в таком сомнительном состоянии.

Я страшно устала, дошла до того, что пишу открытки. Просыпаюсь с душевной тошнотой, день как гора. Целую тебя и Пра. Напиши Сереже, а то — боюсь — поезда встанут.

МЭ.

Москва 21 ноября/4 дек<абря> 1920 г.

Дорогой Макс!

Послала тебе телеграмму (через Луначарско<го>)¹ и письмо (оказией). И еще писала раньше через грузинских поэтов — до занятия Крыма.

Дорогой Макс, умоляю тебя, дай мне знать, — места себе не нахожу, — каждый стук в дверь повергает меня в ледяной ужас, — ради бога!!!²

Не пишу, потому что не знаю, где и как и можно ли.

Передай это письмо Асе. Недавно ко мне зашел Е. Л. Ланн³(приехал из Харькова), много рассказывал о вас всех. Еще — устно — знаю от Э<ренбур>га.⁴ Не трогаюсь в путь, потому что не знаю, что меня ждет. Жду вестей.

Поцелуй за меня дорогую Пра, как я счастлива, что она жива и здорова! Скажи ей, что я ее люблю и вечно вспоминаю. Всех вас люб<лю>, дорогой Максинька, а Пра больше всех. Аля ей — с последней оказией — написала большое письмо.

Я много пишу. Последняя вещь — большая — Царь-Девица.⁵В Москве азартная жизнь, всяческие страсти. Гощу повсюду, не связана ни с кем и ни с чем. Луначарский — всем говори! — чудесен. Настоящий рыцарь и человек.

Макс! Заклинаю тебя — с первой возможностью — дай знать, не знаю, какие слова найти.

Очень спешу, пишу в Тео⁶ — среди шума и гама — случайно узнала от Э<ренбур>га, что есть оказия на юг.

Ну, будь здоров, целую всех Вас нежно, люблю, помню и надеюсь.

МЦ.

¹ С А. В. Луначарским, народным комиссаром просвещения, М. Цветаева познакомилась и июле 1919 г.

² М. Цветаеву беспокоила судьба С. Эфропа, находившегося в Добровольческой армии и эвакуировавшегося с ней в Галлиполи.

³ Ланн (Лозман) Евгений Львович (1896—1958) — писатель и переводчик, был в Коктебеле в 1917 и в 1919 гг.

⁴ И. Г. Эренбург с женой, Любовью Михайловной (урожд. Козинцевой), жил в Коктебеле с конца 1919 по август 1920 г. ‘Когда осенью 1920 г. я пробрался из Коктебеля в Москву, я нашел Марину все в том же исступленном одиночестве’, — вспоминал он в книге ‘Люди, годы, жизнь’ (М., 1961, с. 371).

⁵ Речь идет о книге: Царь-Девица. (Поэма-сказка). М., 1922.

⁶ ТЕО — Театральный отдел Наркомпроса.

Москва, 7-го р<усского> ноября 1921 г.¹

Мой дорогой Макс!

Оказия в Крым! Сразу всполошилась, бросила все дела, пишу.

Во-первых, долг благодарности и дань восторга — низкий поклон тебе за С<ережу>.² 18-го января 1922 г. (через два месяца) будет четыре года, как я его не видела. И ждала его именно таким. Он похож на мою мысль, поэтому — портрет точен. Это моя главная радость, лучшее, что имею, уеду — увезу, умру — возьму.

Получив твои письма, подняли с Асей бурю.³ Ася читала и показывала их всем, в итоге дошло до Л<уначар>ского, пригласил меня в Кремль. С Кремлем я рассталась тогда же, что и с Сережей, часто звали пойти, я надменно отвечала: ‘Сама поведу’. Шла с сердцебиением. Положение было странно, весь случай странен: накануне дочиста потеряла голос, ни звука, — только и! (вроде верхнего си (si) Патти!).⁴ Но не пойти — обидеть, потерять право возмущаться равнодушием, упустить Кремль! — взяла в вожатые В<олькен>штейна (‘Калики’ — услужливая академическая бездарность).⁵

После тысячи недоразумений: его ложноклассического пафоса перед красноармей<цем> в будке (никто не понимал моего шепота: явления его!) и пр<очего> — зеленый с белым Потешный дворец. Ни души. После долгих звонков — мальчишка в куцавейке, докладывает. Ждем. Большая пустая белая дворянская зала: несколько стульев, рояль, велосипед. Наконец, через секретаря: видеться вовсе не нужно, пусть т<овари>щ напишет. Бумаги нет, чернил тоже. Пишу на чем-то оберточном, собственным карандашом. Доклад, ввиду краткости, слегка напоминающий декрет: бонапартовский, в Египте. В<олькен>штейы (муж Сони) через плечо подсказывает. Я злюсь. — ‘Соню! Соню-то!’. Я:— ‘А чччерт! Мне Макс важней!’. — ‘Но С. Я. — женщина и моя бывшая жена!’.⁶ — ‘Но Макс тоже женщина и мой настоящий (indicatif present) {Указательное настоящее (время) (франц.).} друг!’. Пишу про всех, отдельно Судак и отдельно К<окте>бель. Дорвалась, наконец, до Вас с Пра: ‘больные, одни в пустом доме’… — и вдруг иронический шип В<олькен>штейна: ‘Вы хотите, чтоб их уплотнили? Если так, Вы на верном пути!’. Опомнившись, превращаю эти пять слов в тайнопись. Доклад кончен, уже хочу вручить мальчишке и вдруг: улыбаюсь, прежде чем осознаю! Упоительное чувство: ‘en presence de quel-qu’un’.{В присутствии кого-то (франц.).} Ласковые глаза: ‘Вы о голодающих Крыма? Все сделаю!’. Я, вдохновенным шипом: — ‘Вы очень добры’. — ‘Пишите, пишите, все сделаю!’. Я, в упоении: ‘Вы ангельски добры!’.— ‘Имена, адреса, в чем нуждаются, ничего не забудьте — и будьте спокойны, все будет сделано!’. Я, беря его обе руки, самозабвенно: ‘Вы ц<арст>венно добры!’. Ах, забыла! На мое первое ‘добры’ он с любопытством, верней любознательностью, спросил (осведомился): — ‘А Вы всегда так говорите?’. И мой ответ: ‘Нет, только сегодня, потому что Вы позвали!’. Ласков, как сибирский кот (не сибирский ли?), люблю нежно. Говорила с ним в первый раз. Ася все эти дни вела денежную кампанию, сейчас столько богатых! все торгуют. Кажется, на твою долю выпадает м<иллио>н, от нас с Асей только сто т<ысяч> (сверх м<иллио>на), я знаю, что это — ничто, это мы, чтоб устыдить наших богатых сотоварищей, нужно действовать самыми грубыми средствами: оглушать, — тогда бумажники раскрываются. Дай бог, чтоб все дошло и чтоб это вас с Пра немножко вызволило.⁷

——

М. И. К<узнецо>ва, наконец, устроилась, — в Летучей Мыши.⁸Играет ‘Женщину-змею’ (подходит? у нее ведь змеиные глаза!). С Майей⁹ вижусь редко: дружит с Акс<еновым> (рыжая борода)¹⁰ и Бобровым,¹¹ с к<оторы>ми не дружу. Меня почему-то боится. А я вся так в С<ереже>, что духу нет подымать отношения. Все, что не необходимо, — лишне. Так я к вещам и к людям. Согласен ли? Я вообще закаменела, состояние ангела и памятника, очень издалека. Единственное мое живое (болевое) место — это С<ережа>. (Аля — тот же С<ережа>). Для других (а все — другие!) делаю, что могу, но безучастно. Люблю только 1911 г<од> — и сейчас, 1920 г<од> (тоску по С<ереже> — весть — всю эпопею!). Этих 10-ти лет как не было, ни одной привязанности. Узнаешь из стихов. Любимейшие послать не решаюсь, их увез к С<ереже> — Э<ренбур>г. Кстати, о Э<ренбур>ге: он оказался прекрасным другом: добрым, заботливым, Не словесником! Всей моей радости я обязана ему.¹² Собираюсь. Обещают. Это моя последняя ставка. Если мне еще хочется жить здесь, то из-за С<ережи> и Али, я так знаю, что буду жить еще и еще. Но С<ережу> мне необходимо увидеть, просто войти, чтоб видел, чтоб видела. ‘Вместо сына’, — так я бы это назвала, иначе ничто не понятно.

О М<оск>ве. Она чудовищна. Жировой нарост, гнойник. На Арбате 54 гастр<ономических> магазина: дома извергают продовольствие. Всех гастр<ономических> магаз<инов> за последние три недели 850.¹³ На Тверской гастрономия ‘L’Estomac’. {Желудок (франц.).} Клянусь! Люди такие же, как магазины: дают только за деньги. Общий закон — беспощадность. Никому ни до кого нет дела. Милый Макс, верь, я не из зависти, будь у меня миллионы, я бы все же не покупала окороков. Все это слишком пахнет кровью. Голодных много, но они где-то по норам и трущобам, видимость блистательна.

——

Макс, а вот веселая история: в Тифлисе перед б<ольшеви>ками были схоронены на кладбище шесть гробов с монпасье. Священники пели, родные плакали. А потом б<ольшеви>ки отрыли и засадили и священников, и родных. Достоверность.

——

О литераторах и литературе я тебе уже писала.¹⁴ Та же торговля. А когда не торгующие (хотя и сидящие за прилавком), как Бердяев¹⁵ открывают рот, чтоб произнести слово ‘бог’, у меня всю внутренность сводит от скуки, не потому, что ‘бог’, а потому, что мертвый бог, не растущий, не воинствующий, тот же, что, скажем, в 1903 г<оду>, — бог литературных сборищ.

——

Только что письмо от Э<ренбур>га: почтой из Берлина. Шло десять дней. Утешает, обнадеживает, С<ережа> в Праге, учится, Э<ренбур>г обещает к нему съездить. Завтра отправляю письмо С<ереже>, буду писать о тебе. Писала ли я тебе в прошлый раз (письмо с М<инд>линым)¹⁶ о большой любви С<ережи> к тебе и Пра: ‘Мои наезды в К<окте>бель были единственной радостью всех этих лет, с Максом и Пра я совсем сроднился’. Спасибо тебе, Макс, за С<ережу> — за 1911 г<од> и 1920 г<од>!

Какова будет наша следующая встреча?

Думаю, не в России.¹⁷ Хочешь в Париже? На моей Rue Bonaparte? {Улице Бонапарта (франц.).}

——

Герцыкам посылаю другие стихи, если доведется — прочти. Лучшей моей вещи ты не знаешь, ‘Царь-Девицы’. У меня выходят две книжки: ‘Версты’ (стихи) и ‘Феникс’ (конец Казановы, драматическая сцена).¹⁸ В случае моего отъезда их перешлет тебе Ася. Ася живет очень трудно, хуже меня! Героична, совсем забыла: я. Всем настоящим эти годы во благо!

Поцелуй за меня Пра, прочти ей мое письмо, не пишу ей отдельно, потому что нет времени, поздно предупредили. Будь уверен, милый Макс, что неустанно с Асей будем измышлять всякие способы помочь Вам с Пра. Живя словом, презираю слова. Дружба — цело.

Обнимаю и целую тебя и Пра.

М.

¹ М. Цветаева упорно датировала письма и стихи по старому стилю, хотя порой сама над этим посмеивалась.

² Т. е. за сведения и за отношение к С. Эфрону 26 октября 1918 г. С. Эфрон писал жене из Коктебеля: ‘Макс вам все расскажет о моей жизни в Коктебеле. Он мне очень помог во время моего пребывания здесь <...> Макс и Пра были для меня, как родные’.

³ 10 декабря 1921 г. М. Волошин писал матери из Феодосии: ‘Я писал Марине отчаянное письмо о положении Герцык, прося привести в Москве все в движение. Они подняли там целую бурю’.

⁴ Патти Аделина (1843—1919) — знаменитая итальянская певица (колоратурное сопрано).

⁵ Волькенштейн Владимир Михайлович (1883—1974) — драматург. М. Цветаева упоминает ему пьесу ‘Калики перехожие’ (1914).

⁶ Речь идет о Парнок Софье Яковлевне (1885—1933) — поэтессе, переводчице, находившейся в то время в Судаке.

⁷ Деньги благополучно дошли: 10 декабря 1921 г. М. Волошин писал матери: ‘На этой неделе я получил для Герцык 2 1/2 миллиона <...> А 100 тысяч Марина и Ася посылают от себя тебе и мне’.

⁸ Кузнецова (Гринева) Мария Ивановна — актриса, вторая жена Б. С. Трухачева. ‘Летучая мышь’ — театр-кабаре Н. Ф. Балиева.

⁹ Кювилье Мария Павловна (р. 1895) — переводчица, поэтесса. В замужестве Кудашева, позднее — жена Р. Роллана.

¹⁰ Аксенов Иван Александрович (1884—1935) — поэт, критик, драматург и переводчик, участник групп ‘Центрифуга’ и конструктивистов.

¹¹ Бобров Сергей Павлович (1889—1971) — писатель, переводчик, участник групп ‘Лирика’ и ‘Центрифуга’.

¹² И. Г. Эренбургу, весной 1921 г. ездившему за границу, удалось узнать местопребывание С. Я. Эфрона и сообщить о нем М. Цветаевой (Эренбург И. Люди, годы, жизнь. М., 1961, с. 372).

¹³ Цветаева говорит о Москве периода нэпа.

¹⁴ Имеется в виду письмо от 14 марта (старого стиля) 1921 г.

¹⁵ Бердяев Николай Александрович (1874—1948) — философ-идеалист, в начале XX в. активный участник религиозно-философских собраний. В 1922 г. эмигрировал во Францию, где выступал как идеолог антикоммунизма.

¹⁶ Миндлин Эмилий Львович (р. 1900) — писатель, автор воспоминаний о М. Цветаевой и М. Волошине, см.: Миндлин Э. Необыкновенные собеседники. М., 1968, с. 5—76.

¹⁷ Весной 1922 г. М. Цветаева выехала к мужу за границу. См. письмо 21.

¹⁸ На книге ‘Конец Казановы’ (М., ‘Созвездие’, 1922) дарственная надпись М. Цветаевой: ‘Моему дорогому Максу-Казанову, которого я так отвергла <нраб.>, с которым так не могла расстаться. Марина. Москва,

Пасха, 1922 г.’. На обороте титульного листа Цветаева написала: ‘Макс, ни в виньетке, ни в опечатках не повинна, ибо имела дело с безграмотными негодяями!’ (Библиотека Дома-музея М. Волошина, No 465). 14 января 1923 г. М. Волошин писал 10. Л. Оболенской: ‘Не согласен с Вами в Вашем суровом суждении о ‘Конце Казановы’. Его романтизм и сжатость пушкинских маленьких драм мне определенно понравились. И мне пришли на ум именно они, а не Ростан. Может, я подкуплен нежностью к герою? Не знаю’. В 1911 г. именно Волошин указал М. Цветаевой на ‘Мемуары’ Казановы, в тот период ею отвергнутые (Лит. Армения, 1968, No 6, с. 86).

10-го нов<ого> мая 1923 г.

Мои дорогие Макс и Пра!¹

Пока только скромная приписка:² завтра (11-го нов<ого> мая) — год, как мы с Алей выехали из России, а 1-го августа — год, как мы в Праге. Живем за городом, в деревне,³ в избушке, быт более или менее российский, — но не им живешь! Сережа очень мало изменился, — только тверже, обветреннее. Встретились мы с ним, как если бы расстались вчера. Живя не-временем, времени не боишься. Время — не в счет: вот все мое отношение к времени!⁴

Я много раз тебе писала из Москвы, Макс, но ты все жаловался на мое молчание. Пишу и на этот раз без уверенности, увы, что дойдет! Откликнись возможно скорей, тогда в тот же день напишу тебе и Пра обо всем: о жизни, стихах, замыслах.

Ах, как бы мне хотелось послать тебе и дорогой Пра книги! ‘Разлуку’, ‘Стихи к Блоку’, ‘Царь-Девицу’, ‘Ремесло’.⁵ Не знаю, как осуществить. Оказии отсюда редки. Живой повод к этому письму — твой живой голос в ‘Новой Книге’.⁶ Без оклика трудно писать. Другой постепенно переходит в область сновидения (единственной достоверности!) — изымается из употребления! — становится недосягаемостью. — Тебе ясно? — Это не забвение, это общение над, вне… И писать уже невозможно.

Но ты, не зная, окликнул, и я радостно откликаюсь. Здесь (и уже давно в Берлине) были слухи, что Вы с Пра в Москве. Почему не выбрались? (Праздный вопрос, то же, что ‘почему не сдвинули горы?’).

Целую тебя и Пра, люблю нежно и преданно обоих, напиши, Макс, доходят ли посылки и какие?

МЦ.

Аля растет, пустеет и простеет. Ей 10 1/2 лет, ростом мне выше плеча. Целует тебя и Пра.

¹ М. Цветаева не знала, что Е. О. Волошина скончалась 8 января 1923 г.

² Письмо Цветаевой написано на обороте письма С. Я. Эфрона от того же числа.

³ В деревне Горни Мокропсы под Прагой.

⁴ В тот же день М. Цветаева написала стихотворение ‘Хвала времени’ (Цветаева М. Избр. произв. М.—Л., 1965, с. 240).

⁵ Имеются в виду книги Цветаевой: Разлука. Книга стихов. М.—Берлин, ‘Геликон’, 1922, Стихи к Блоку. Берлин, ‘Огоньки’, 1922, Царь-Девица. Поэма-сказка. Пб.—Берлин, ‘Эпоха’, 1922, Ремесло. Книга стихов. М.—Берлин, ‘Геликон’, 1923.

⁶ В журнале ‘Новая русская книга’ (Берлин, 1923, No 2) опубликовано стихотворение М. Волошина ‘Потомкам’.

Читайте также: