Письма к А. Н. Островскому, Микешин Михаил Осипович, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

Памятники литературного и общественного быта

Неизданные письма к А. Н. Островскому

М.—Л., ‘ACADEMIA’, 1932

Микешин, Михаил Осипович

Александр Николаевич.

Что бы значило твое долгое-долгое молчание? Я и ранее—уже беспокоился об этом, но из газет узнал, что ты в Харькове хоронил своего брата,¹⁴⁰ а потому немедля и выругал себя за сомнение в твоем охлаждении к моему делу.¹⁴¹ После того прошло столько времени, что я уж не знаю, что и подумать…

Разреши, родной, мои сомнения, а то я сижу сложа руки и жду погоды, время моего отъезда заграницу приближается, а с делом ‘о Святых’ ¹⁴² — я боюсь остаться на мели…

Не прислал ты мне (по уговору) и No Москвы, где была статья о Карагеоргии…¹⁴³ ну да этому виною Харьков.

…’Не позабудь меня в дали.

Не разлюби меня в разлуке’.

Ваничка на днях был у меня (с Шенком) и сказал, что бенефис его отложен до осени, чему он очень рад.

Ответь, пожалуйста, если есть тебе какая-нибудь возможность это сделать.

Искренно любящий и уважающий тебя

Миша Микешин.

25 Апр., 1868 г. Спб.

Прелестный и Преславный
Александр Николаевич.

Затерял я твое последнее письмо с твоим провинциальным адресом, а потому и письмо это (т. е. мое), и посылку, которая при сем, я отправляю к тебе в Москву.

Как помнится, в твоем последнем письме,— ты писал о том, что страшно занят и что не успел еще для меня устроить ничего солидного и советуешь мне с своим делом пуститься по пути газетных реклам и публикаций, а между прочим, чтоб я выслал тебе (кажется в Кострому) экземпляров 300 моего издания,¹⁴⁴ кот. ты постараешься раздать, так ли?

Заметно мне из этого письма, что ты — Александр Николаевич — действительно, был занят другими мыслями и делами, когда писал мне последнее твое письмо. Этими рекламами я могу в самом же начале дела вполне подорвать его, п. ч. тотчас же поражу ими во всех концах тьму всяких конкурентов. Другое дело — выбрать дорогу реклам и публикаций — когда дело мое прочно станет на ноги, когда у меня будет издано несколько десятков, а теперь, при первом образчике,— это невозможно.

Посылаю тебе 25 штук Св. Георгия.¹⁴⁶ На такой отличной бумаге, с золотом и так отчетливо напечатанные (ручным станком), они пока обходятся самому мне ни как не менее 12 коп., при дальнейшем печатании стоимость их низойдет до 7—8 коп.

Я для того посылаю тебе эти экземпляры, чтобы ты, коль можешь, роздал бы и показал их оптовым торговцам или по монастырям, чтоб устроить их сбыт, т. е. чтобы мне сделали заказы. Назначить же цену предоставляю твоему соображению. Св. Никола готов будет к осени.

——

Через неделю я уезжаю в Сербию и в Крым и возвращусь в Питер не ранее половины Сентября, следовательно, до того времени, при счастливых обстоятельствах, ты-б кое-что и мог устроить для меня — твоего поклонника и богомольца М. Микешина.

На случай, если б скоро, до моего возвращения, произошел бы заказ, то выписать можно так:

Главное Адмиралтейство в мастерской Худож. Микеш., Ив. Вас. Подольский.

Будь здоров и весел.

Твой М.

[1869?].

Милый друже,
Александр Николаевич,

Я в Москве — на неделю. Перед выездом из Питера видел Ивашку Горбунова, он сообщил мне, что ты еще благоденствуешь в деревне. Пишу это письмо — на уру. Авось ты здесь! — Отзовись, милый!

Твой Миша Микешиа.

[1871?].

Живу в меблирован. комнатах No 1. У Никитских ворот, в доме Никитской аптеки.

22 Окт., 1871 г. С.-Петербург.

Друже мой милый,
мой милый художник,
Александр Николаевич.

Знаешь, брат, что я надумал: авось из письма этого может выйти толк и для меня, и для тебя, и для самого искусства.

Последнее время я много читал тебя и видал на сцене, проверяя твои чудные типы с их воспроизведениями на сцене, меня обижало, как художника, очень частое искажение того наружного облика (типа), который непременно должен бы был служить ясным зеркалом его психических особенностей. Искажения эти делаются или по недостатку у актера строгого художественного ‘нюха’, или по беспечности и т. п. причинам. Изредка публика приходит в восторг, если актеру удастся верно одеться и гримироваться. Ко мне, за моею художественною помощью, в разные времена обращались не только Самойлов, Васильев, Сетов, Горбунов, Бурдин и др., но и такие кометы — как Рашель и Ольдридж…

Ты знаешь, Александр Николаевич, что я и по крови, и по симпатиям,— человек и художник — русский, по рождению и юности — провинциал, 20 лет уже я живу в Петербурге, соприкасаясь ко всем кастам и слоям столичных населений Москвы и Петербурга, много путешествовали и заграницей и по Империи, изучая коренное население России и его суррогаты, по беспрестанно встречающейся необходимости при моих историко-скульптурных работах, я достаточно подготовлен с археологической стороны русских одежд и вооружений, все сие взятое вместе, дает мне смелость полагать, что кабы мне специально было поручено рисовать для наших Ими. театров, т. е. для драмы, комедии и пожалуй — оперы, не только костюмы, но и самые типы играемых пьес, то это бы было на пользу и авторам, и актерам, и Дирекции, и публике… Как ты полагаешь? Если ты с этим в принципе согласен, то не откажи дать благой совет: как и с которой стороны мне начать хлопотать? Мне казалось бы, что ваше коллективное заявление (т. е. членов общества Драматических писателей) пред начальством о полезности этого дела, могло бы много помочь мне. Некоторые говорят, (‘богу молися и чорта не гневи’), что надо начать с низу, т. е. заручиться согласием на это дело Яблочкина и Федорова. Не знаю так ли это, во всяком случае, до получения совета от тебя, я не начну по этому поводу никаких действий, а ты, милый, не замедли, пожалуйста, этим советом.

Жалею, что не мог показать тебе проекта твоего ‘Несчастливцева’,¹⁴⁶ которого я сделал для Ф. А. Бурдина, было бы крайне интересно знать остался ли бы ты им доволен. А впрочем увидишь в последствии.

Не удачно я был ноне в Москве: тебя там не было. Ты получил ли мое городское письмо, которым я пытался знать, не в Москве ли ты.

Искренно целую тебя и твоих деток, а жене почтительно кланяюсь.

Твой Миша Микешин.

Р. Б. Что ж крюк-то стрелецкий — что ты мне подарил? — Ответь поскорее.

Живу в Главн. Адмиралтействе.

Друже,
Александр Николаевич.

Вчера получил я твое письмо, и вот, во второй раз на одной неделе,— пишу тебе и на этот раз — сидя в конторе Собрания Художников.

Письмо твое я переслал Н. Потехину и, собравши справки по твоему делу, передаю их тебе: никто из числа членов комитета или собрания и в мыслях не имел причинить тебе какое-нибудь неудовольствие, а коли это случилось, то все мы вместе и каждый порознь готовы просить у тебя извинения. Тут ведь сыр бор разгорелся не от несоблюдения твоих авторских интересов, а просто-напросто от нашего приятеля Теодора Бурдина, да от некоторой неловкости г.г. Боборыкина, да Потехина, которым поручено комитетом специальное завед[ыв]ание драматической частью наших вечеров, они же оба суть и членами вашей лиги драматических писателей.

Только накануне спектакля, вечером, когда розданы были уже билеты, Бурдину вздумалось предъявить свою претензию и притом в таком смысле, что он есть репрезентант Театральной Дирекции, а потому, мол, и воспрещает постановку твоей пьесы, он ссылался на 1684 улож. о наказаниях, начали разбирать и толковать эту туманную статью, соображаясь со смыслом еще не утвержденного устава ‘Общества драмат. писателей’, подержали даже пари, хотели телеграфировать к тебе, просить дозволения, но убоялись того — что как ты — да не позволишь!!! Отменять пьесу — было уже поздно, ее пришлось бы съиграть и — тогда уже это значило бы нанести тебе лично неприятность… Поняли это дело так, что постановку пьесы не играной на имп. Театрах,— хотя напечатанную, можно автору воспретить, а так как твоя пьеса шла уже в Москве и нигде не оказалось закона, который воспрещал бы постановку (разумеется не бесплатную) в других городах Империи таковой пьесы, то сказанные распорядители признали за собой полное право постановки пьесы. Это, опять же говорю, совершилось без ведома Комитета, который, узнав от меня о твоем неудовольствии, поголовно опечален, желая вечно оставаться с тобой, милый мой Художник, в наилучших отношениях.

А затем — целую тебя, и коли что тебе не ясно в этом торопливом письме, то предоставляю дальнейшее пояснение Николаю Потехину.

Твой поклонник и друг

Миша Микешин

23 Окт., 1871 г.

С.-Петербург.

8 Декабря, 1871 г.

Друже,
Александр Николаевич.

Я у тебя с Шумахером. Он был у тебя и ранее, но не решился самолично просить тебя о том, о чем так слезно просили тебя Горбунов и я, т. е. об участии твоем в завтрашнем вечере, даваемом Шумахером в Клубе.

Голубчик мой сизенький,— не откажи! — Тогда мы заявим это и в газетах.

Твой Миша М.

15 Апр., 1872.
Спб.

Христос воскресе,
Милый друже
Александр Николаевич со своею супругою и
малыми детушками!

Лобызаю вас троекратно по обычаю христианскому, да еще по чувству дружбы и любви, которую я неизменно питаю к вам до века.

Миша Микешин.

27 Марта, 1873 г. Спб.

Гениальный друг мой
Александр Николаевич.

Прости, что замедлил е отпетом, но в последнее время со мною случились передряги, от кот. голова шла (и еще и теперь идет) кругом. При свидании все расскажу, а писать о них — многословно, и не удобно.

Теперь о твоем поручении: Занят я теперь ‘как 20000 братьев’. Рисунок к твоим Берендеям¹⁴⁸ — кабы один,— я мог бы еще сделать тебе в альбом,— с радостью, но их нужно для другой потребы и сделать целый десяток, чтобы, на случай, коли который не понравится,— то было бы чем заменить, а это выходит уже не удовольствие — а копотливая работа, кот. я еще и не знаю из твоего письма — будет ли и в каком размере оплачена. Коль желаешь, чтобы я немедля этим занялся, то разреши скорее этот вопрос.

На счет ‘недорого’ памятника на могилу Садовского, на первый раз предлагаю что-нибудь в этом роде: Хотелось бы, чтобы определили: на какую сумму трактовать памятник? Можно бы вместо профиля-барельефа, делать горельеф или бюст, а то и целую фигуру. Все — что прямые линии — архитектура, может быть сделано из гранита, а для дешевизны — из мрамора — или даже плитняка. А остальное, т. е. скульптура — из бронзы, или, для дешевизны — из чугуна.

[Рисунок памятника.]

Справа фигура поставлена для масштаба. Форма памятника вышла в стиле Людовика XVI, но можно в этом роде начертить и в русс. стиле. На задней стороне может быть помещена соответствующая надпись. Коли эта идея нравится, то напиши, я хорошенько обдумаю, нарисую серьезный проект и смечу возможно скромную смету. (А это начерчено мною — как видишь — без помощи даже карандаша и линейки.)

Теперь вот еще что:

У нас, в собрании художников, во славу твоего (и без того) — славного имени собрано по подписке около — или несколько более 900 руб., чтобы на них образовать стипендию от Спб. Соб. Художников твоего имени в народной школе на месте твоей родины. А еще, у нас, на нашей интимной пятнице (ты знаешь наш кружок) собрано тоже для народных же школ в память 19 февраля — около 350 р.

Вот мы и думаем соединить эти деньги, да и предоставить их для вышеопределенных целей в твои руки, чтобы ты уже сам наблюл — дабы не попали они в карманы чиновников, а то — пожалуй и казны, т. е., чтобы в существующей уже на твоей родине народной школе прибавилось бы к контингенту имеющихся учеников и стипендиатов,— еще не менее двух — от Спб. Соб. Худ. с сказанными наименованиями.

Ради бога, тотчас же напиши мне на этот счет свои соображения, чтобы я ими мог руководиться в предстоящем Общем Собрании, что будет у нас в начале Страстной недели.

Будь здоров, милый мой голуба, передай мои пожелания всякого добра — твоей супруге, а детвору свою расцелуй от меня.

Твой Миша М.

(с сегодня — редактор ‘Маляра’).¹⁴⁹

26 Марта, 1876 г.
Ст. Стрельна.

Друже
Александр Николаевич.
Благослови!

Волею обстоятельств и собственного желания сделался я ныне редактором-издателем русской иллюстрации ‘Пчела’, в сообществе с таким солидным человеком, как профессор А. В. Прахов, я надеюсь в этом, новом для меня деле, не уронить, столь уже долго и бережно хранимую мною, свою репутацию. Конечно, один в поле — не воин, и мне — без солидных и надежных сотрудников — не быть, вот я уже и заручился сочувствием некоторых почтенных людей, и опять же, без твоего родительского благословения — мне невозможно, думаю, лишне было бы распространяться о нравственной и материальной пользе, которую может принести всякому журналу твое даровитое участие, и на основании лишь этого просить твоего сотрудничества… Попробую попытать с другой стороны.

Я уверен, что у тебя найдется (если не в рукописи, то в голове) что-либо из твоих произведений, которое и сам бы ты хотел видеть серьезно иллюстрированным: вот я бы и дерзнул из всех своих художественных сил воспроизвести твои идеи — частью — передать, частью — пояснять, частью — досказать то, что бы ты сам пожелал поручить моему профессиональному искусству… Коли бы ты восхотел загнуть что-либо в русском легендарном, сказочном или фантастическом пошибе — с чертями, лешими, домовыми, русалками, кощеями и т. п., то это бы мне было сугубо на руку…

Не откажи, родной, век не забуду ласки.

А может быть и то, что мне так удастся попасть своею иллюстрациею на твой вкус, что это было бы началом целого ряда твоих оригинальных произведений!? Ведь мне иногда коечто удавалось.

Сжалься и не замедли ответом: да или нет? На случай же твоего родительского согласия, не поленись по возможности распространиться и дать мне этим возможность войти в преддверие твоих идей. Сердечно любящий тебя и высоко чтущий тебя

Миша М.

Живу

По Балтийск, ж. д.

ст. Стрельна,

собств. дом.

17 Апреля, 1876 г.
Ст. Стрельна.

Спасибо тебе, друже Александре Николаевичу, за твое радушное письмо, но я бы дорого дал, кабы в нем не было одной незначительной частички ‘бы’: на мою просьбу ты отвечаешь ‘с великим бы удовольствием’ и пр.

Ох, кабы не это ‘бы’, но все же ты мне, как я понял, не совсем отказал о сотрудничестве, а это мне в настоящий момент — сугубо важно, ибо дело-то мое с редакторством и соиздательством приходит к такому фазу, что я волей-неволей, делаюсь полным хозяином журнала,¹⁵⁰а стало быть, все иго его, безраздельно и непосредственно ложится на мои рамена. Если я еще при этом добавлю тебе на ушко, что подобная роль ставит меня, неопытного по этой части пионера, на острие риска всем моим состоянием, то ты тотчас поймешь, что расчет мой на твою дружескую помощь в данный момент — не есть лишь обращение к твоей любезности, а серьезнейший расчет на помощь от человека в трудный и критический момент, на человека, другом которого я имею честь и справедливую гордость называться уже много лет. Притом тебе необходимо пояснить, что из своего журнала, с божьей помощью, да с помощью достойных русских людей, я тщусь сделать что-либо вполне самобытное в нашей иллюстрированной журналистике, т. е. установить весы литературного и художественного отделов так, как это еще не бывало в наших иллюстрациях, и как мне кажется, этого мне можно достигнуть скорее всяких Марксов, Гоппе, Генкелей, Бауманов и т. п.

——

Не облегчил ли бы я тебя, если бы прислал тебе несколько эскизов или по части русского ‘жанра’ или из рус. народ, эпоса? На конец-концов, не изобразишь ли ты чего в виде лишь анекдота или легкого рассказа, но рассказанного тобою,— А. Н. Островским?

——

Сережа Максимов пишет мне ‘Историю Русской бороды’.

——

Ванюха Горбунов — делает мне свой рассказ.

Начал я также переговоры о сотрудничестве с А. Потехиным, а С. Максимов напишет о том же к Писемскому.

——

Мордовцев дал уже свое обещание.

——

Шаффарик и М. Миличевич, из Сербии — так же.

——

Видишь, твоему славному имени не будет одиночества и зазора, следовательно, и с этой стороны участие твое не будет для тебя сверхсильной жертвой…

Генух! ¹⁵¹

Ведь в самом деле, если ты захочешь внять моей просьбе, то всякие вспомогательные ухищрения с моей стороны излишни, не правда ль? Сделаешь это и ‘так’.

Вечно твой
Миша М.

Семье твоей — мой привет.

——

Ст. Стрельна, собств. дом, Петергофск. ж. дорога.

По поводу виньетки к драматическому сборнику объявляю тебе, что какой тебе угодно величины и содержания, за тобою же назначенный гонорар и в любой срок я сделаю для тебя со страхом божиим и неукоснительно. Хорошо, еслиб ты подсказал, что по твоему мнению на ней изобразить?

М. М.

25 Апр., 1876 г.
Стрельна.

Здорово-таки мы, твои почитатели, выпили вчера за тебя, друже, на юбилейном обеде О. А. Петрова.

Хотя мне и привелось сидеть за столом рядом с Теодором Бурдиным, но узнав, что он едет к тебе, в Москву, лишь еще во вторник, решил лучше пораньше писать к тебе, нежели посылать к тебе устные вопросы через него.

Вот в чем суть: ты желаешь, чтобы я изобразил тебе виньетку к сборнику накось, т. е. так [здесь рисунок] а мне кажется, что лучше было бы этак [здесь рисунок] потому, что ‘красный-то угол’ на бумаге, откуда начинается, что бы то ни было, есть левый — верхний.

Реши, пожалуйста, это мне безотлагательно. Потом напиши мне все то, что должно находиться тексту на передовой странице, т. е. там, где виньетка, не требуется ли выставить год, том (коли издание в нескольких томах) ‘Москва’ или и еще может что нужно?

Пожалуйста, напиши мне об этом обстоятельно и педантично. Потом — на чем же мне рисовать этот рисунок?

Вероятно, на дереве, т. е. для политипажной гравюры, но я не знаю, удастся ли мне в настоящий момент достать хорошее дерево?

Говорят, теперь готового дерева нет в Питере, потом: прислать ли тебе в Москву изготовленный рисунок, или в деревню, или ты пожелал бы, чтобы я отдал его для резьбы здесь, в Петербурге, и тебе прислал уже награвированную деревяшку, но опять-таки куда же прислать? ведь не в деревню же?

Если отдать граверу, то которому и за какую плату? Ибо ценность гравюры бывает от 50 коп. за каждый дюйм и до 6 рублей! Серяков за свои лучшие вещи получает именно по 6 и по 5 р. за дюйм.

Потом доверишь ли ты моему вкусу и художественному такту, чтобы рисунок мой, без твоего предварительного одобрения, отдать граверу?

Вот сколько вопросов!! А за твое ясное и доброе желание написать нечто для ‘Пчелы’, я ужь и не умею высказать своей неизреченной благодарности. Не пригласить ли на подобное же сочувствие ко мне и Писемского.

Семье твоей мой самый теплый привет.

Душевно любящий и почитающий тебя

Миша М.

РЕДАКТОР-ИЗДАТЕЛЬ ЖУРНАЛА

‘ПЧЕЛА’.

РУССКАЯ ИЛЛЮСТРАЦИЯ

Михаил Осипович Микешин.

Друже, Александр Николаевич.

Вот тебе мой друг, сотрудник и приятель, профессор Адриан Викторович Прахов. Прими его — как меня, обласкай совместно с достойнейшей супружницей и не откажите в возможном содействии нам и ласке

Целую тебя.
Твой
Миша М.

21 Янв., 1877 г.

Спб.

[На 4-й стр.:]

Москва. У Николы на Воробине, близ Серебряных бань, собств. дом.

Штамп журн.

‘Пчела’.

8 Янв., 1877 г.

Родной мой Александр Николаевич.

Поздравляю тебя и всю твою ‘породицу’ с новым годом и давай тебе и всем вам боже всякого благополучия и доброго здравия.

Спасибо тебе, друже, что вспомнил меня, а то я ужь очень долго старался сердиться на тебя за невнимание и в сущности, действительно обижался им…

Пришли, пожалуйста, пьесу,— обяжешь до смерти.

С глубоким уважением и любовью

Жму твою даровитую руку
Твой Миша М.

А Ванька Горбунов — прохвост.

Штамп журн.

‘Пчела’.

Друже,
Александр Николаевич.

Право, можно подумать, что ты шутишь надо мною, спрашивая в последнем письме меня ‘когда нужна мне твоя вещь?’ ¹⁵²

Да ведь я же два года жду ее и, думаю, надоел тебе, прося все о том же и о том!

Ведь — не мне говорить и не тебе слушать, что появление в журнале (каком бы то ни было) твоего славного имени, особо важно перед подпиской, или в первые месяцы года, когда подписка еще продолжается и когда — вообще читающий люд еще сидит на зимних квартирах и не перешел еще к обстановке и обычаям летним, когда внимательность к журналам и вообще к чтению — значительно слабеет. Делается ли то от перекочевок или по иным причинам, но то — факт.

Если ты просматриваешь мою ‘Пчелу’, то мог заметить, что с прекращением романа ‘Мещане’, литературный отдел сильно ошвахел ¹⁵³ да и вообще оно говоря, куда только ни оглянись на журналы, всюду крайнее оскудение литературы и вообще — всяческого творчества, а потому, что же и распространяться, что хоть бы и безделка какая-либо, но мастера такого, как ты, встретится жадно изголодавшимся обществом!

Господи! Кабы ты надумал изобразить какую-либо повесть историческую или что-либо в этом роде — да дал бы мне — для иллюстрирования!!! Борони боже!

——

На днях получу из Варшавы гравюру ваших портретов. Статью г. Родиславского — я уже получил. Пущу в ближайшем No. Имею известие, что портреты вышли на славу!

——

В Москве ли Чаев? Я адресовал ему задушевную просьбу о том, чтобы он порубил на белый стих рыбниковекую былину о смерти Святогора-богатыря, к которой я сделал довольно удачный рисунок. Но вот прошло уже более 3 недель, а от него ни ответу, ни привету! Это меня несказанно обижает и, для утешения себя, я стараюсь думать, что он или не получил моего письма (по вине почты), или что самого его нет в Москве.

Жду твоей присылки как манны небесной, только поскорей!

——

Не знаю: напечатана ли ‘Женитьба Белугина?’

Коли нет, не поспособствуешь ли ее заполучить?

——

Ты, в конце своего письма, намекаешь, ‘что и ты, может быть, имеешь причины быть мною недовольным’…

Едва ли чем заслужил я твое недовольство, разве как по неведению. Скажи, повинюсь и исправлюсь — если возмогу, во всяком же случае, и люблю, и уважаю я тебя глубоко.

М. Микешин.

17 Февр., 1878 г.

Штамп журн.

‘Пчела’.

14 Апр., 1878 г.

Друже Александр Николаевич,

Христос Воскресе! и с хозяюшкой, и с детушками. А у меня два казуса: сегодня (пятница), вот уже три недели, что меня держит в постели подагра, и ты поймешь, сколь я мучусь, ибо работать не могу! Потом, в этот, т. е. в 16 No Пчелы — предназначены были мною ваши портреты (Комит. Драмм. Писателей), и статья уже была набрана, но полученная мною из Варшавы гравюра этих портретов неудовлетворила меня сходством твоего лица, потому я остановил печатание гравюры до др. No, поручил граверу переделать твою головку, а статья вышла в 16 No и напечатана.

Письмо твое об Андрееве-Бурлаке получил вчера. Пишу ему особо, а от тебя жду — не дождусь ‘вещи’,¹⁵⁴ кот. по твоим словам— почти готова. Коли еще не совсем готова, присылай половину, ведь она же наверно не войдет в один No, а между NoNo расстояние в целую неделю, то через неделю прислал бы и остальную половину.

У меня в Пчеле скоро пойдет историч. роман Мордовцева ‘Марина Мнишек’, а впрочем, может и под иным названием.

Не знаком ли ты с Мельниковым (Андр.— Печерским), кажется с ним близок А. Ф. Писемский, нет ли у него не чересчур продолжительной ‘вещи’. У него, впрочем, обыкновенная манера письма — частями, главами, так не поспособствуешь ли при случае или через Писемского заполучить мне от него что-либо.

Давай боже тебе здравия и весело встретить и провести праздник.

Твой верный друг и пламенный ценитель

Миша М.¹⁵⁵

30 Авг., 1882 г.

Балт. ж. д., ст. Стрельна.

Собств. дача.

Милый друже,
Александр Николаевич,

Бью тебе челом — по старому. Мой привет твоей супруге и всей семье.

Я только что окончил и отправил в Москву, в Комиссию, свой проэкт памятника покойному государю,¹⁵⁶ над которым просидел целый год.

На конкурсе проэкт мой будет фигурировать под девизом ‘Благодарный’, это я сообщаю только тебе. На самом проэкте и в особой, туда же представленной мною тетради, изложено полное его описание.

Пароксизм проклятой подагры удерживает меня в комнате, да и вообще, мне неловким казалось со своим проэктом самому являться на конкурс по причинам, тебе и бед объяснений — понятным.

Но, в обычаях наших художественных конкурсов, как мне это ведомо из тяжелого опыта, возможны и пристрастия, и кумовство, и всякие неправды, а потому смею ли обратиться к тебе, друже, с такою просьбой: тебе не трудно будет ознакомиться как с самим моим проэктом, так, в особенности, с его описанием. (Описание я особенно рекомендую потому, что в изображении проэкта невозможно было выразить всего, чего хотелось.)

Если идея, мною предлагаемая, заслужит твоего личного внимания и солидарности, если она окажется лучшею, или бы хоть и не худшею других, то я просил бы тебя, ради долголетней дружбы нашей, ради справедливости, не протекции себе, т. е. своему труду, и не содействия к тому, чтобы я выиграл конкурс, а лишь того, что при какой-либо возможности, Замеченной тобой несправедливости, или пристрастии суда жюри, своим авторитетным влиянием, силой твоей логики и общепризнанной добросовестности, по мере сил, противодействовал бы ‘да не свершится грех’.

Знаю, что ты не член этой компании, что у тебя нет решающего голоса, но именно тогда бы я и не обратился к тебе, в данном же случае, ты, как гражданин, как патриот, как художник и, наконец, как москвич, не можешь и не должен быть равнодушен к подобному делу, прошу же я твоего участия не ради своих личных интересов, а единственно ради справедливости и интересов самого дела.

Не откажи мне, друже, в кратком ответе и верь в самые лучшие мои к тебе чувства.

Твой М. Микешин.

Почтовый штемпель
2 Окт., 1882 г.

Здесь, против Храма Спасителя, в доме Кн. Голицына, у Пречистенских ворот. Его Превосходительству Александру Николаевичу Островскому.

Друже, спасибо, испытал полное довольство и от игры артистов, и от постановки пьесы. Нечего хвалить твое художество в этой новой для меня пьесе, ^1э7 оно у тебя хроническое, затяжное, но никак не могу удержаться и не высказать тебе своего полного и глубокого уважения за то, что я, как и вся публика, видит в твоем типе студента. У меня нет слов, чтобы выразить тебе свою художественную и гражданскую благодарность за ту серьезную услугу, какую ты этим типом оказал и Обществу и многострадальному ‘Московскому студенчеству’. Сколь верен и реален — без малейшего пересола и утрировки этот мастерской этюд. Еще раз с глубочайшим уважением и благодарностию жму твою талантливую руку.

Миша М. ¹³⁸

Спб., 5 Окт., 82 г.

Друже,

Как в лихорадке — жду от тебя какого-либо известия о разрешении конкурса. Знал, уезжая из Москвы, 2 Окт., что на завтра, должна была собраться у князя¹⁵⁹ Комиссия для окончат. решения и потому теперь ‘быть или не быть‘ там-то, у князя, хотя в необработанном виде, должно уже быть выяснено.

Сжалься надо мной и не откажи узнать и уведомить

Вечно твоего

Мишу М.¹⁶⁰

9 Окт., 82 г. Спб.

Друже мой милый
Александр Николаевич,

Сердечное тебе спасибо за дружеское участие, за доброту, которыми преисполнено твое последнее письмо.

Знаешь, я как-то притерпелся к невзгодам, которые с неуклонною последовательностью, хронически, гнетут меня вот уже более десяти лет кряду. Самые лучшие мои мысли, самые святые гражданские чувства — не только не находят себе притына, но, по большей еще части, служат для меня же предлогом иль остракизма, или даже гонения. Не раз я поглядывал на себя в зеркало и старался глядеть себе же в глаза: не оглупел ли я… Притерпелся же я вот почему: мне не столь обидно, что не мой труд признан за лучший на конкурсе, а признан таковым именно тот, в котором (по моему глубокому убеждению) наиболее заключено идиотизмов и еще чего-то, худшего, т. е. отъявленнейшего хамского цинизма, гражданского ханжества и гнусной лести! Прочти, пожалуйста, сам — в No 265 Моск. Вед., в статье об этом конкурсе, о проекте под No 11, девиз ‘Правда’ и суди сам о том — правду ли я говорю, или говорю это языком ужаленного самолюбия. Что, на пр., общего имеет исторический облик Александра II с идеей о ‘свободной печати’, с изображением муз живописи, музыки и пр., с десятком черкесов и черкешенок, кривляющихся на пьедестале этого проэкта? Я не говорю здесь (по неудобству) еще о более резкой и более недобросовестной лжи в других мыслях этого сочинения… И что ж, остается признать, что проэкт этот, блещущий идиотизмом и умышленною ложью — все-таки и умнее, и честнее, и художественнее моего…

Как хочешь, а тут следует посмотреться в зеркало и спросить себя: ‘не пошатнулся ли ты, приятель, в мозгах’? Ты мне так мило, так дружески предлагаешь помочь в сочинении для следующего конкурса. Не сомневаюсь, что мой проэкт с твоим участием был бы наилучшим, но признан ли был бы он таковым Г-ном Катковым, или персоналом той же Комиссии, которая судила состоявшийся конкурс? Делать же проэкт для собственного удовольствия, из-за патриотическо-гражданской потребности, это слишком дорого, слишком накладно — для труженика, содержащего свою семью исключительно трудом пары своих рук. Как ты думаешь о сем, друже?

Я уже просил твоего участия в сочин. сюжетов для народных картинок, и ты мне уже пообещал, а в послед, письме спрашиваешь ‘когда же мне понадобится оно?’

— Да завтра, сегодня, сию минуту!

Ты знаток и народа, и истории, и эпоса, и любовник, и любитель их, тебе ведомы результаты усилий человеч. мозга по этому же пути и у др. народов Европы, а пожалуй и Азии, в резервуаре твоего таланта я предполагаю непочатый угол мыслей на эти темы, вот и раскошелься. Что если бы ты обладил — ну, хоть ‘семь смертных гоехов’, хоть бы с точки зрения народной сатиры или наивного юмора, или бы даже и с серьезно-нравств. угла зрения? Сюжет — стоит твоего таланта. Или на мотив — так сказать чуждых наслоений на русскую шкуру: Варяжского, Византийского, Монголо-татарского, Польско-Литовского, Гольштинско-Немецкого и др., или — по поводу растлевающих нашу земледельческую деревню условий: кабака, жида, кулака, разделов, отлучения от сохи, от земли,— погони за городской псевдо-цивилизацией, фабричной безнравственности и мн. т. п. А такожде из мира наших мифов, богатырей или народных героев из военного, гражданок, и церковного быта. Подумай, друже: не следует ли также выпускать листы с поптретами и описанием подвигов и жертв на народное благо известных жертвователей. Все это может быть прекрасным, удобным и честнейшим матерьялом в таких руках как твои.

Целую тебя
Твой Миша М.

23 Окт., 1882 г.

Друже
Александр Николаевич,

Приняв Твое милое слово за дело — по поводу народных картинок и не имея времени ждать, когда тебе придет охота заняться этим, я посылаю тебе для просмотра и редакции текст ‘О встрече Ильи Ивановича Муромца с разбойниками’, составленный, собранный и сокращенный самим мною из разных вариантов, в обязательных для меня 40 строк (по месту на рисунке). Увеличить текст нельзя ни на одну строку, перемещать же их и заменять слова, а также рубить на стопы, я просил бы тебя очень. Вот этот текст:

‘Про старое, про бывалое,

Про Ильюшу, да про Муромца.

——

Из-под славного города, из-под Киева,

Выезжал погулять поразмяться

Стар-матер казак Илья Муромец.

А и конь под ним, кабы лютый зверь,

А и сам на коне, ясьмн сокол

Наезжал старой на станишников,

А по русски сказать — на разбойников.

Хотят молодца облавити, ограбити

Со коня стащить, убить-загубить.

Закричал тут атаман разбойничий:

— ‘Гой, ребятушки, тати-станишники.

Гой вы, братцы мои, плуты-разбойнички.

Эво старый чорт, седатый волк

Сорубить бы старому буйну голову!’

А и тут, Ильюша свет, догадлив был:

Выимал из налугана он тугий лук,

Выимал калену стрелу семи пяденей,

На шелкову тетивочку ее прилаживал,

А и тугой лук стальной он натягивал:

— ‘Ой вы гой еси, тати-станишники

Не охота мне молодцу кровяниться

В вас стрелить ли, а ль в сырый дуб’.

Заскрипели тут полозьища булатные,

Как запели рога у туга лука,

Как и взвыла да пошла калена стрела,

Угодила стрела в сыр-кроковястый дуб,

Разбила его во черенья во ножовые.

От того ли от погрома богатырьского

Мать сыра-земля всколыхнулася

Все станишники о-земь попадали,

Целых пять часов окорочь лежат.

А и Сема встает, да посемывает,

А и Спиря встает переспиривает…

Как возговорит тут Илья Муромец:

‘Не надо мне ни серебра вашего, ни золота,

Не надо животишков ваших награбленных.

Поезжайте вы ко славну городу ко Киеву,

Повидайте там Алешу-свет Поповича,

Передайте молодцу поклон привет

От старого его матерого сотоварища,

От свято-русского богатыря Ильи Муромца.

Конец.

Веришь ли, друже: до того я очарован силой слова и самою формой старых былин, что при чтении их то и дело по мне пробегают ‘мурашки’ восторга. И странно: чем больше я живу, т. е. старею, тем делаюсь ощутительнее на эти прелести…

——

Обладь мне, друже, это поскорее, за этим остановка в работе. Следующий сюжет будет ‘смерть Святогора богатыря’. Этот сюжет уже трактован мною и печатан — в Париже, ‘Monde illustr’, года три назад. Рисунок этот был посвящен твоему имени, что и написано на самом рисунке. Не знаю: случилось ли тебе видеть его? И в будущей народной картинке я повторю тоже посвящение.

——

Не порадеешь ли, друже, как-нибудь пристроить меня в Москве: директорствовать или профессорствовать в которой-либо из ваших художественных школ? Специален же я по живописи, скульптуре, рисованию всякими способами, живописи на эмале, фарфоре, майолике, изразцах и вообще — огнеупорными красками, а в особенности мог бы оказать пользу в преподавании теории и ‘композиции’, т. е. сочинения, чего нигде, ни в одной Академии, не преподается и что есть мое личное изобретение, как равно и теорию колорита.

Мне до страсти хотелось бы перебраться в Москву по многим причинам, межь кот. ты и народные картинки, а также и твой будущий театр играют важнейшую роль.

——

Позволишь ли, для твоей редакции, предложить и один шутливый сюжет? Не откажи в ответе твоему старому

Мите М.

21 дек., 1882 г.
Спб.

Друже
Александр Николаевич,

твое прошлое письмо перевернуло во мне все нутро, но перевернуло — в хорошем смысле… Я медлил тебе ответить на него потому, что слишком был взволнован им и в ответе — не удержался бы от пересола чувств…

Ты — пожалел меня, ты сказал, что меня искренно любишь…

Господи! Я так отвык видеть в ком-нибудь ныне чувство, т. е. именно доброе чувство, что слова твои порхнули по моей усталой, замученной и разочарованной душе, как ободряющий, свежий ветерок.

Случалось ли Тебе самому проделать, или видеть, как случайно приласкает кто большую, старую, дворную собаку, к которой, по ее виду и профессии, никто не относится иначе, как с руганью, грубостью и пинками, и которая — долгой практикой, по самозащите, и сама ко всем относилась не иначе. Обращенную к ней ласку она встретит недоверчиво, или грубо, боясь, что под этим кроется ухищрение, или подвох… но когда она поймет, что ласка эта искренна и сердечна, то погляди ты на нее в этот момент: какие неловкие жесты благодарности она начнет выделывать. Какие неуклюжие и даже несвойственные ее возрасту и виду знаки радости начнет выкидывать! Точно молодой щенок, эта старая и ободранная собака начнет на тебя дружески лаять, лизать тебя… Испытал ты, друже, это зрелище? Любишь ты его?

Конечно это слишком резкое уподобление, слишком сильный пример, ибо я еще не собака, но, признаюсь, достаточно уже особачен окружающей средой. Порядком таки одичал и отвык от проявления к себе человеческих чувств, так что искреннее слово сожаления и любви, которым я могу и хочу верить, в состоянии привести меня в тот смешной вид восторга, пример которому я показал на собаке… Ты не посмеешься надо мной за это — если и неумелое, то искренное сравнение.

——

Ты писал, что был очень занят окончанием своей новой пьесы, но что сделал уже несколько предварительных шагов по пути перенесения, так сказать, моей собачьей будки к вам, в Москву.

Не знаю: где и какие шаги ты сделал для этого и делал ли их вновь? Но чтобы достижение цели было короче, ближе, я подскажу тебе ближайшие станции.

В Париже я случайно исполнил несколько рисунков для тканых шелковых материй и для обоев. Рисунки мои произвели большой эффект и были прекрасно оплачены. Там же узнал я, что каждая фирма имеет для того своего специального художника, которым платится жалованья от 10 и до 20000 франков. Если бы я остался в Париже, то наверно получил бы приглашение на одну из подобных фабрик.

Знакомство мое с подобными же Московскими мануфактурами на прошлой выставке воочию убедило меня в громадных производительных силах их. В чем же желалось бы прогресса, то именно в художестве, т. е. в оригинальности узоров и ситцев и шелковых материй, пробавляющихся, по большей части заимствованиями и даже простой фальсификацией иностранных образцов. Вот тут бы я и мог быть много полезен.

С другой стороны, ты, по делу своего театра, сходишься с этими тузами — фабрикантами, а стало быть

Искренно желаю тебе, с супругой, чадами и домочадцами встретить и провести праздники в полном здравии, веселии и довольстве.

Твой
Миша М.¹⁶¹

6 Мая, 1884 г. Спб.

Милый друже
Александр Николаевич,

Давно уже я не сообщался с тобой ни лично, ни письменно. Были тому разные причины, описанием которых я не утомлю твоего внимания, скажу вообще, что в этот промежуток времени в моей жизни возникало несколько розовых надежд, но все они при моем приближении оказывались мыльными пузырями и лопаясь, брызгами попадали в мои усталые глаза…

Следил я за тобой. В твоей жизни произошло нечто, что можно назвать ‘плюсом’, т. е. совершился факт официального признания твоего подвига, твоих заслуг родине, и ты даже — награжден. ¹⁶² Я — было захлопотался по первоначалу торжественно поздравить тебя депешей, но одумался и… и как-то даже обиделся за тебя, ибо понял, что ты награжден за свое беспримерное у нас дело как раз так же, как награждались тысячи начальников отделений — за выслугу лет где-либо в управе Благочиния, или личные герои вроде сыщика Николича, поймавшего Нечаева и пр., т. п., потому-то я и удержался от поздравления.

Не знаю: прав ли я в этом, или нет. (?).

Настоящее письмо мое вызвано вот каким обстоятельством: я приглашен в Ростов на Дону, чтоб там сочинить памятник покойному государю. Идея памятника этого, остриженная, со всех сторон разными условиями, которых ты и без описания знаешь и поймешь, у меня есть. Кругом же памятника я проэктирую баллюстраду, тумбы которой могли бы служить постаментами для бюстов современников прошлого царствования. Бюстов этих на своем проэкте, подлежащем одобрению властей, я делать не буду, потому что это было бы сигналом к невозможнейшим пререканиям и недоразумениям, так что в конце концов я проклял бы свою идею. Потому на проэкте я сделаю — только баллюстраду, а городу предложу список лиц, бюсты которых по частному желанию ростовцев, могли бы стоять (по мере накопления для того средств) на тумбах баллюстрады, обнимающей памятник. Вот о выборе этих личностей я к тебе, друже, и обращаюсь, выговаривая для себя условие одну из этих личностей помянуть самому мне без твоего одобрения или неодобрения, а остальных, намеченных мною, прошу тебя поставить в ранжир, оспорить, или одобрить выбор, исключить, или пополнить другими:

Сотрудники по реформам: Я. И. Ростовцев, Кн. Черкаский, и два брата Милютины.

Военные: Черняев, Радецкий, Лорис-Меликов и Скобелев.

Писатели и поэты: Тургенев, Некрасов, мой сюжет, Гр. Л. Толстой и (для Юга) Т. Шевченко,

Полагаю, что ты можешь оспаривать Черняева, но за него говорит огромная его популярность в народе и его героические почины, как в Туркестане (взятие Ташкента), так и инициатива в Славянском восстании.

Шевченко имеет за собой несравненную популярность народного поэта в среде 14 миллионов малорусского племени, да и вообще, идеалы его честны и чисты.

Может ты пополнишь этот список — Щедриным (т. е. Салтыковым), или Писемским, Достоевским, или еще кем-либо из духовных деятелей, или ученых, но — во всяком случае, надо скупиться раздвигать рамки этого выбора, чтобы он был конкретней, а потому и внушительней. Если который-либо из отделов нашего прогресса не имел видного представителя за прошлое царствование, как напр. изящные искусства, то и не нужно выбирать из посредственностей. Так, или нет? Прошу тебя не замедлить ответом, ибо дождавшись ответа, я тотчас же уеду в Ростов.

Дружески жму твою руку

Твой старый Миша М.

N. В. Может надо помянуть Историков: Соловьева или Костомарова?

Достойнейшей супруге твоей и детям мой сердечный привет.

Спб., Надеждинская, д. 28, кв. 16.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹⁴⁰ Сергея Николаевича Островского. Публикуемым письмом точно устанавливается год смерти брата А. Н. Островского.

¹⁴¹ Издание народных лубочных картин сказочного и религиозного содержания, к некоторым из которых А. Н. Островский писал текст.

¹⁴² Издание народных картин.

¹⁴³ Александр Карагеоргий, князь Сербский, в 1858 г. был низложен, а в 1868 г. приговорен сербским судом заочно к 20 годам тюрьмы за участие в убийстве кн. Михаила III.

¹⁴⁴ Лубочные картины.

¹⁴⁵ Лубочная картина, отпечатанная но рисунку М. О. Микешина.

¹⁴⁶ Персонаж из комедии А. Н. Островского ‘Лес’.

¹⁴⁷ У Ф. А. Бурдина произошло недоразумение с комитетом Клуба художников в Спб. по поводу постановки в Клубе комедии А. Н. Островского ‘Не все коту масляница’ без разрешения автора. Подробнее см. ‘А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин, неизданные письма’. Госиздат, 1923 г., стр. 146.

¹⁴⁸ Подданные сказочного царя Берендея из пьесы А. Н. Островского ‘Снегурочка’,

¹⁴⁹ В 1873 г. М. О. Микешин принял редакторство художественно-карикатурного журнала ‘Маляр’, Спб. 1871—78 гг.

¹⁵⁰ ‘Пчела’, русская иллюстрация, еженедельный журнал, издаваемый М. О. Микешиным с 1876 г. по 1878 г.

¹⁵¹ Довольно (по-немецки).

¹⁵² Произведение, обещанное А. Н. Островским для ‘Пчелы’.

¹⁵³ ‘Ошвахел’ от немецкого слова ‘швах’, обозначающего слабость.

¹⁵⁴ Драма Р. Кастельвеккио ‘Фрина’, которую переводил А. Н. Островский. См. ‘Островский. Новые материалы. Письма’. Труды и дни. Под ред. М. Д. Беляева, 1924 г., стр. 371.

¹⁵⁵ Ответ на приведенное письмо, помещенное в 6 выпуске ‘Ежегодника имп. театров’ за 1910 г.

¹⁵⁶ Александру II.

¹⁵⁷ Комедия А. Н. Островского ‘Таланты и поклонники’, шедшая впервые в Московском малом театре 1 октября 1882 г.

¹⁵⁸ Приведенное письмо служит ответом на письмо А. Н. Островского, опубликованное в 6 выпуске ‘Ежегодника имп. театров’ за 1910 г.

¹⁵⁹ Кн. Вл. Андр. Долгорукова, моск. генер.-губернатора, председателя Комиссии по присуждению премии на выставке проектов памятника Александру II. М. О. Микешину премии присуждено не было.

¹⁶⁰ Ответ А. Н. Островского напечатан в 6-м выпуске ‘Ежегодника имп. театров’ за 1910 г.

¹⁶¹ Ответ А. Н. Островского см. там же (прим. 160).

¹⁶² 28 января 1884 г. А. Н. Островскому пожалована пожизненная пенсия в 3000 руб. в год и золотой портсигар.

Микешин, Михаил Осипович

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: