Письма к А. М. Петровой, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1921 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 98 минут(ы)

Максимилиан Волошин. Из литературного наследия

Спб., ‘Алетейя’, 1999

Письма М. А. Волошина к А. М. Петровой
1911-1921 гг.

Публикация, подготовка текста и примечания В. П. Купченко

В настоящем издании завершается публикация писем М. А. Волошина к А. М. Петровой, первая часть которой была напечатана в 1-м выпуске сборника ‘Максимилиан Волошин. Из литературного наследия’ (вышедшем, кстати, в январе 1993 г., а не в 1991 г., как значится на титульном листе). Как приложение к письмам 1911 — 1921 гг. публикуется набросок незавершенного очерка Волошина о Петровой — ‘Киммерийская сивилла’. К вступительной статье о А. М. Петровой следует добавить, что она пробовала свои силы и в поэзии, написав шуточную поэму (без названия) с описанием жизни Феодосии в 1912 г. (ИРЛИ, ф. 562, оп. 6, ед. хр. 1). В поэме три части: 1 — Город, 2 — Трагедия Кучук-Стамбульского султана, 3 — Киммерия. Третья часть (с эпиграфом из М. Волошина) начинается так:

Неведомы феодосийцам

Зашевелились киммерийцы:

Глава и маг Максимильян

Уж налетел, как ураган,

С собою, в вихре, захватив

С полдюжины московских див.

И пред служеньем Коктебелю

Засел в Ардавде на неделю…

По приезде из Москвы в апреле 1912 г. Волошин остановился у Петровой всего на один день, и она, описывая появление поэта у себя, явно обобщает:

У пифии Максимильян

Расположил походный стан:

Невиданных два—три костюма,

Стихов неслыханных волюмы,

С крючком огромный Alpen-stock,

Полынный, с ленточкой, венок,

Цилиндр чудесного фасона,

Значок какого-то масона,

И кто его там разберет,

Чего с собой он навезет.

Но только стало очень стильно

У пифии в ее коптильне!

Вся поэма проникнута искрометным юмором (иногда — и сарказмом), полна метких наблюдений и характеристик…

27 писем к Петровой 1917—1921 гг. были опубликованы В. В. Базановым в сборнике ‘Из творческого наследия советских писателей’ (Л.: Наука, 1991. С. 147-199) в подборке материалов на тему ‘Революционная Россия в восприятии Максимилиана Волошина’, еще одно письмо — наш No 133 — опубликовано им же в сборнике ‘У истоков русской советской литературы. 1917-1922’ (Л.: ‘Наука’, i990. С. 29—31). Из писем 1917—1921 гг. в публикации В. В. Базанова не вошли письма 139, 140, 143-145, 153, 159, 162, 163, 165, 167, 171-173. И хотя комментарии В. В. Базанова к письмам весьма обширны и, на первый взгляд, скрупулезны, неподготовленность его к волошинской теме не могла не сказаться, вызвав ряд пропусков и ошибок. {Так. в письме от 16 августа 1917 г. речь идет не о брате Г. С. Петрова (с. 163 публикации В. В. Базанова, примеч. 9), а о его сыне, в письме от 27 октября 1917 г. — не о П. А. Моисеенко (с. 168, примеч. 4), а об эсере-боевике Б. Н. Моисеенко. К. Н. Кедров, упомянутый в письме от 3 октября 1917 г., отнюдь не был соучеником Волошина по феодосийской гимназии (с. 166 с отсылкой на примеч. 32 на с. 143): здесь путаница с М. С. Кедровым, однофамильцем. В газете ‘Мысль’ за 18 декабря 1917 г. было раскритиковано стихотворение Волошина ‘Мир’, а не ‘России’ (примеч. 1 на с. 186): речь там идет о стихах, помещенных в газете ‘Слову — свобода!’, где опубликован именно ‘Мир’, ‘России’ же нет.

Сказывается в этой публикации и идеологическая зашоренность: версию о германской поддержке русской революции В. В. Базанов относит к ‘тенденциозным суждениям’ антибольшевистской печати (с. 153, примеч. 6), приход красных в Феодосию в ноябре 1920 г., повлекший за собой скорые массовые убийства, именует ‘освобождением’ (с. 199, примеч. 6). Прямой фальсификацией является невнятная фраза о ‘контрреволюционных выступлениях’ в примечании 2 к письму от 25 декабря 1917 г. (на с. 176): у Волошина речь идет о бессудных расстрелах офицеров матросами. ‘Робеспьер’ и ‘Термидор’ — разные названия одного и того же Цикла стихотворений Волошина (в примеч. 3 на с. 174 они называются как разные произведения). Ошибочно датированы письма 134 (у В. В. Базанова — 18 мая вместо 19), 148 (3 октября вместо 3 ноября 1917 г.), 145 (где 4 сентября — вместо 4 октября 1917 — ошибочно написал сам Волошин) (с. 187. примеч. 6). Последнее письмо в публикации В. В. Базанова (наш No 175) нельзя датировать серединой августа 1921 г. (с. 198): оно, действительно, является ответом на письмо Петровой от 16 августа, которое, однако, было доставлено Волошину с оказией только 29 августа!} Видимо, опечатками являются в публикации В. В. Базанова ошибочная дата знакомства Волошина с Б. В. Савинковым: 1905 (с. 161), состоявшегося на самом деле в 1915 г., и дата письма на с. 190: 22 июня вместе 2 июня 1918 г.

Пользуюсь случаем сделать некоторые уточнения к первой части публикации. Даты жизни А. М. Марковой (с. 31, примеч. 7): 1865—1924, сопрано, была солисткой Большого театра с 1892 по 1912 г. (сведения из музея ГАБТ). Даты жизни Марии Николаевны Вяземской (с. 123, примеч. 1): 1878—1942 (сообщение Н. И. Вяземской). М. С. Лямин (с. 209, примеч. 1) родился в 1883 г. (РГИА, ф. 229, оп. 1, ед. хр. 501), а Вайолет Элизабет Харт (в замуж. Полунина, с. 184, примеч. 2) — в 1887 г. (Д. Северюхин, О. Лейкинд. Художники русской эмиграции. СПб., 1994. С. 362). В письме Волошина от 1 января 1907 г. действительно упоминается В. В. Суков (с. 192, примеч. 4), однако о нем можно добавить: 1865—1942, художник-самоучка, уроженец Феодосии. В 1927 г. состоялась его первая персональная выставка. См: Суков В. В. Выставка произведений. Каталог. Л. 1974. (Указано Ю. А. Русаковым). По недосмотру редакции опущены даты опубликованных в 1-м выпуске фотографий: 4-я относится к 1897 г., 6-я — к 1900 г., 7-я (М. В. Сабашникова) — к 1905 г., 8-я (группа с Н. А. Бердяевым и Герцык) — к 1910 г., Судак.

К письму от 30 декабря 1910 г., а именно к фразе Волошина о том, что у него есть надежда печататься в ‘Русских ведомостях’ (с. 215), можно сделать примечание: 25 января 1911 г. в этой газете (No 19, с. 6) появилась рецензия на книгу ‘Образы Италии’ П. П. Муратова, за подписью А-р, текст которой, однако, почти целиком совпадает с волошинским черновиком в его архиве (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 291, опубликовано А. В. Лавровым в 1-м выпуске, с. 231 — 232. Указано Патрицией Деотто).

Приношу благодарность всем поименованным здесь лицам, а также Е. Н. Бу-даговой, А. А. Смольевскому, А. Н. Тюрину (Нью-Йорк), Р. П. Хрулевой и М. Ф. Ширмановой.

Публикуемые письма хранятся в архиве М. А. Волошина в ИРЛИ (ф. 562, оп. 3, ед. хр. 95—98), ответные письма Петровой этого периода — там же (оп. 3, ед. хр. 952—955). ‘Киммерийская сивилла’ имеет вид незаконченных черновых фрагментов (там же, оп. 1, ед. хр. 356). Редакторские датировки, обозначенные перед текстом каждого письма, в отдельных случаях контаминированы с авторскими датировками (редакторские дополнения при этом обозначены в ломаных скобках).

92

Лето 1911 г. Феодосия

Алекс<андра> Михайлов<на>!

Мы приехали и придем после обеда. Я хочу сегодня привести к Конст<антину> Феод<оровичу>¹ Григория Петрова с женой,² а сперва приведу их к Вам. Они с нами. Сейчас надо устроить все дела.

Написано на визитной карточке ‘Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин’. Датируется по контексту, предположительно.

¹ К. Ф. Богаевский (1872—1943), художник, друг Волошина и Петровой.

² Григорий Спиридонович Петров (1868—1925) — священник, публицист и лектор, член 2-й Государственной Думы. В Коктебеле бывал с 1908 г., в 1909 г. построил там дачу. Его жена — Мария Капитоновна Петрова (урожд. Добровольская, 1874—1948), физиолог, доктор медицины. Об отъезде Петрова из Коктебеля (‘завтра’) Е. О. Кириенко-Волошина сообщала сыну 26 сентября 1911 г.

93

2 сентября 1911 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна.

Третьего дня я получил неожиданно предложение от ‘Московской газеты’ немедленно выехать в Париж ее корреспондентом.¹ Так что теперь жду только ее окончательного ответа и денег. Так что выеду, может быть, завтра же.

Но это еще не самое важное, а вот что: я хочу взять Людовика²с собою в Париж. По-моему, это самое разумное, что может он сейчас сделать. Я его там определю в школу, и он будет работать под моим руководством. Жить он будет у меня. Если ему будут высылать немного денег, как высылали до сих пор, то материально это будет вполне возможно.

Что Вы думаете об этом плане? Без вашего согласия и сочувствия я ничего не хочу здесь делать. По-моему, это самое лучшее, что он может сделать. Там, по крайней мере, он станет настоящим знающим художником, а не русским самоучкой. Одновременно я пишу об этом Конст<антину> Феодор<овичу>.

Я предчувствую, что против этого будет страшно Марг<арита> <Васильевна>³ и, возможно, Александ<ра> Алексеевна.⁴ Главным образом, против того, чтобы он жил со мной. Но я думаю, что опыт уже показал, что мое влияние на него более плодотворно, чем влияние М. В. И я уверен, что он будет теперь работать. Я его узнал в Коктебеле теперь, и мне кажется, что недоверие (и, м<ожет> б<ыть>, избыток уважения ко мне) теперь у него рухнули.

Он сам, конечно, вне себя от восторга. Надо это решить тотчас же.

До свиданья. Завтра, я думаю, получу окончательный ответ от газеты.

Макс.

Датируется по почтовому штемпелю на конверте.

¹ ‘Московская газета’ — орган ‘беспартийной прогрессивной печати’, выходивший в 1910—1912 гг. Редактор — М. М. Бескин, издатели Н. П. Меснянкин и Э. М. Бескин. В газете публиковались А. Т. Аверченко, В. Я. Брюсов, М. А. Кузмин, С. А. Кречетов, Ф. Ф. Коммиссаржевский, И. А. Новиков, Н. И. Петровская, П. М. Пильский, Б. Садовской, А. М. Ремизов, В. Ф. Ходасевич и др. Сначала будучи еженедельной, ‘Московская газета’ с 1 сентября 1911 г. стала выходить ежедневно, с чем и связано предложение Волошину о сотрудничестве. Предложение это, отправленное телеграфом за подписью секретаря редакции Е. Л. Янтарева, Волошин получил 30 августа — и в тот же день ответил согласием. ‘Выеду в Париж немедленно по получении денег на дорогу, — писал Волошин Янтареву. — По пути остановлюсь в Москве, чтобы познакомиться с редакцией ‘Московской газеты’, утвердить окончательно подробности нашего условия и получить общие инструкции’ (РГАЛИ, ф. 1714, оп. 3, ед. хр. 2).

² Людовик — Людвиг Лукич Квятковский (1896—1977), феодосиец, из бедной незнатной семьи, подававший в юности большие надежды как художник. Помимо, А. М. Петровой и К. Ф. Богаевского, его опекали М. В. Сабашникова и А. А. Андреева. Поездка его в Париж с Волошиным не состоялась.

³ Маргарита Васильевна Сабашникова (1882—1973) — первая жена Волошина (с 1906 г.). К концу 1907 г. брак этот распался.

М. В. Сабашникова скептически воспринимала многие взгляды Волошина на искусство: ‘Честный безукоризненно в жизни, он в искусстве — шарлатан’, — писала она Петровой 17 февраля (2 марта) 1909 г.

⁴ Александра Алексеевна Андреева (1853—1926) — тетка М. В. Сабашниковой, писательница и переводчица, главная наследница состояния купеческой семьи Андреевых.

94

22 сентября (5 октября) 1911 г. Париж

Paris. 17 Rue Boissonade 5/X/1911.

Дорогая Александра Михайловна, с самого первого дня приезда в Париж¹ я так усиленно погрузился в парижскую обществ<енную> жизнь и газеты, что ни для чего иного пока не остается времени. С Мар<гаритой> Вас<ильевной> в Москве успел лишь поговорить по телефону. Бальмонтов еще нет.² Стараюсь заинтересоваться политикой. Изучаю моды.³Попал в мир балета.⁴ Рисовать почти не приходится, к сожалению. Но это потом пройдет — надо войти во вкус жизни. Что Костенька?⁵ До свиданья.

Макс.

Какая удивительная вещь этот Греко?⁶ И она еще при том вся в бледных, очень холодных тонах.

¹ Волошин, по-видимому, выехал из Москвы 6 сентября — и 9 (22) сентября 1911 г. мог уже быть в Париже. Остановился он в ателье Е. С. Кругликовой, нахолившейся тогда в отъезде.

² Поэт, переводчик, критик Константин Дмитриевич Бальмонт (1867—1942) и его третья жена Елена Константиновна Цветковская (1880—1943) приехали в Париж из Берлина 2 ноября 1911 г.

³ В письме к В. Я. Эфрон, отправленном 28 сентября 1911 г., Волошин писал: ‘…два дня. с утра и до вечера ездил по большим модным магазинам (Paquin, Douce, Bre, Douillet), где создаются моды Парижа’ (РГАЛИ, ф. 2962, оп. 1, ед. хр. 383). В ‘Московской газете’ позднее были опубликованы корреспонденции Волошина ‘Святилища мод’ (26 сентября 1911 г.) и ‘Мужские моды’ (10 октября).

⁴ В письме к матери, отправленном 7 октября 1911 г., Волошин сообщал: ‘Познакомился с танцовщ<ицей> Трухановой и Хлюстиным — директором балета Grande Opera. Получил туда доступ’. 8 ноября 1911 г. в ‘Московской газете’ появилась корреспонденция Волошина ‘Танцы в Париже’, а 10 ноября — ‘Луи Фуллер и Айседора Дункан’.

⁵ К. Ф. Богаевский.

⁶ На почтовой карточке с этим письмом Волошина воспроизведен портрет короля Фердинанда, работы Эль-Греко (Лувр).

95

27 октября (9 ноября) 1911 г. Париж

Дорогая Александра Михайловна!

Только что я получил Вашу открытку с вестью о смерти Владимира Антоновича.¹ Она меня страшно поразила в первый момент, но вот еще не прошло и десяти минут, а я уже начинаю думать о том, что это было так неизбежно, что удивительно, что никто из нас этого не предвидел. У меня нет чувства земной, острой тоски при смерти близких. А скорее радость за ушедших. Мне теперь видится Вл<адимир> Ант<онович> таким, каким я видел <его> в последний раз наедине. Я был у него и шел обратно в Коктебель. Он пошел меня провожать по Куру-Башу, до самого спуска в Султановку.² Мы очень долго смотрели на облака, которые в этот вечер были великолепны, и говорили немного. Дружественно молчали. Потом он ушел, и я долго видел его фигуру, шагающую по нагорной степи. Кажется, он заблудился на возвратном пути. После этого я видел его только мельком и на людях.

…Так он и не показал никому при жизни того, что он работал. Теперь эта тайна, верно, уже разрешилась для Вас. Как бы мне хотелось, чтобы в его картинах (если он их не уничтожил) был бы действительно он — всею своей личностью.

Из близких Вл<адимиру> Ант<оновичу> людей мне больше всех жаль Вас, Алекс<андра> Мих<айловна>, потому что я думаю, что на Вас его потеря отразилась глубже и больнее, чем на других. Чувство земной смерти так сильно в Вас, и судьба всегда Вас окружала такими частыми и близкими смертями.

——

Я чувствую, что у Вас против меня кипит большое негодование, Алек-с<андра> Мих<айловна>, чувствую, что здесь причиной отчасти и мой отъезд в Париж, и ‘Москов<ская> газета’. ‘Моск<овская> газета’ отвратительна ³ и, что еще хуже, что за позор участия в ней мне даже не платят: я до сих пор не имел от нее ничего с самого приезда сюда.

По всем вероятиям, я не останусь здесь долго. Верно, возвращусь в Москву к январю месяцу. Хотя мне очень жаль покидать Париж и, главным образом, тех моих друзей, которых я вижу только здесь: Гольштейн,⁴ Бальмонтов, Нюшу.⁵ Кроме них, здесь у меня еще много французских дружб: они крепнут и становятся гораздо более интимными в разлуке.⁶

Но я долго не останусь в Париже. Это ясно. Я вернусь в Москву. А ранней весной в Коктебель.

——

До свиданья, дорогая Александ<ра> Мих<айловна>. Я сег<одня> вечером напишу Наталье Николаевне ⁷ <...> {Край листа оторван.} Богаевскому. Не негодуйте на меня.

Макс.

Закрытое письмо. Датируется по почтовому штемпелю.

¹ Владимир Антонович Полуэктов — феодосиец, художник-любитель. Его карандашный портрет сохранился в записной книжке Волошина No 35 (ИРЛИ, ф. 562, оп. 2, ед. хр. 51). Известие о его смерти (18 октября) содержалось в письме Петровой из Феодосии от 22 октября (4 ноября) 1911 г.

² Куру-Баш (‘пересохший источник’, тат.) — плоскогорье между Феодосией и Коктебелем, Султановка — деревня в долине за ним, ближе к Коктебелю.

³ 19 сентября 1911 г. Е. О. Кириенко-Волошина писала сыну о ‘Московской газете’: ‘…прихожу в ужас от ее поэзии и беллетристики. <...> Разве можно быть сотрудником такой бульварщины?’ Сам Волошин писал К. В. Кандаурову 28 сентября (11 октября): ‘Очень меня огорчает бульварная внешность и содержание ‘Моск<овской> газеты» — ив тот же день В. Я. Эфрон: ‘Какая гадость ‘Московск<ая> газета’!’ (последнее письмо — в РГАЛИ, см. примеч. 3 к п. 94).

⁴ Александра Васильевна Гольштейн (урожд. Баулер, 1850—1937, в первом браке Вебер) — прозаик, критик, переводчица. Политэмигрантка (народоволка), хозяйка литературно-артистического салона в Париже.

⁵ Анна Николаевна Иванова (1877—1939), кузина М. В. Сабашниковой. Училась пению, но из-за начавшегося туберкулеза оставила это занятие. Возлюбленная Бальмонта.

⁶ 29 октября (13 ноября) 1911 г. Волошин сообщал матери: ‘Из французов я встретил целый ряд людей, с которыми я был дружен в первые годы мои в Париже и не виделся уже много лет: Меродаки, Варьо, Моно…’ Алексис Меродак-Жанио (Сернар, 1873—1919) — живописец, скульптор и график. Два его письма к Волошину опубликованы П. Р. Заборовым в сб. ‘Русская литература и зарубежное искусство’ (Л.: Наука, 1986. С. 354-356). Жан Жаме Варио (1881-1962) — писатель (Варио дю Шарра). Эдуард Моно (Моно-Герцен, 1873—1962), сын историка Г. Моно и дочери : А. И. Герцена.

⁷ Наталья Николаевна Полуэктова, вдова В. А. Полуэктова. В недатированном письме к Волошину Петрова сообщала, что у H. H. Полуэктовой есть ‘подлинник гравюры Рембрандта <...>, третий оттиск’ и что она просит узнать ‘нельзя ли и за сколько продать эту гравюру’.

96

26 декабря 1911 г. (8 января 1912 г.) Париж

8/I/1912. Париж.

Милая Александра Михайловна.

Поздравляю Вас с новым годом. Простите меня, что так долго ничего не писал Вам: после суматохи разных дел я уезжал из Парижа,¹ после простудился и до сих пор еще не выхожу из комнаты. Я написал Нат<алье> Ник<олаевне> и прошу ее прислать как можно скорее фотографию и описание гравюры:² это необходимо, чтобы можно было об ней посоветоваться. Мне не хочется уезжать из Парижа.³ В Москву не тянет. Но в Коктебель, и как можно раньше весной, тянет очень. Хочется рисовать: здесь (увы) нет обнаженной земли, а я все думаю об ней. Привет Костеньке.⁴ Хочется Вас видеть. Это лето, кажется мне, будет уединенное и строгое.

Мах

Почтовая карточка с цветной репродукцией картины Альбера Бенара ‘Счастливый остров’ на обороте.

¹ Волошин выезжал к А. В. Гольштейн в Монфор на встречу Нового года.

² Фотографию гравюры Рембрандта H. H. Полуэктова выслала из Феодосии 4 (17) января 1912 г.

³ С конца ноября 1911 г. ‘Московская газета’ из ежедневной снова стала еженедельной и отказалась от услуг своего парижского корреспондента (письмо Волошина матери от 14 (27) ноября 1912 г.).

⁴ К. Ф. Богаевский.

97

31 декабря 1911 г. (13 января 1912 г.) Париж

Дорогая Александра Михайловна.

Сейчас суббота 13 января¹ и около 10 часов слышу, как консьерж идет по двору, чтобы тушить фонари: это значит, что сейчас у Вас полночь и наступает новый год. Я один сегодня вечером, и мне хочется говорить с Вами, как я уже несколько раз беседовал с Вами издалека под новый год. Здешний новый год я встречал за городом у Гольштейнов, под Монфором. Это была тихая лунная ночь, которую почти всю пробродил по безлюдным дорогам и лесным тропинкам. Сейчас вечером я был у Бальмонтов,² но не захотел остаться с ними и ушел домой, потому что захотелось почувствовать одиночество, грусть и говорить с Вами.

——

Сейчас я (как уже делаю несколько лет в этот день), раскрыл несколько раз Евангелие и записал то, что открылось, в свою тетрадь, где пишу стихи, под знаком нового года. Сперва открылась угроза из Второзакония: ‘…Ибо сие есть мерзость перед Господом и не порочь земли, которую Господь дает тебе в удел’.³

Вторым вышло от Иоанна: ‘Истинно говорю Вам: если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни’.⁴

Вот мои прорицательные антиномии на наступающий год. Когда я раскрываю то, что открылось мне в ночь на 1911 год, я вижу, что много во мне было за истекший год определено этим. Там записаны два текста:

‘Вложу законы мои в мысли их и напишу их на сердцах их’.⁵

‘Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом по земле’.⁶

Первое сбылось за этот год. О, не в полноте, конечно! Но я понял радость нести в себе закон, не внешний, а внутренним инстинктом познаваемый. Истекший год был моим счастливым годом. Между мною и людьми упала еще одна грань.⁷ Я сделал шаг к единству. У меня бывали минуты нежной любви к каждому, к любому человеку. Я за этот год внутренно понял, что не нужно судить людей, что не нужно выбирать людей, а брать тех, кого приносит судьба. Второй текст меня глубоко волнует своей таинственностью: Вы помните, когда это происходит? После слов ‘пусть тот первый бросит камень…’ Но ЧТО же чертил Он на земле?..

——

Я думаю, что рано приеду в Коктебель в этом году. У меня уже подымается смутная тоска по Киммерии.’ И знаете ли, в каком плане? Хочется безумно рисовать: Киммерию рисовать. Здесь в Париже моя зрительная страсть как бы потухла: нет потребности зарисовывать видимое. А между тем я все время мечтаю о живописи, но только о том, как я буду писать Киммерию. Когда бываю в музеях, то смотрю на пейзажи с мыслью: а как это можно применить там? Когда приеду, буду ходить целыми днями по горам и рисовать. Как хочется увлечь мне Кон<стантина> Феод<оровича> вновь к работе с натуры, заставить его снова ближе, интимнее подойти к существующему пейзажу Киммерии, преображая его в трагическом углублении, а не в сновидениях-миражах, как он это делает последние годы.

Мне хочется долго не писать статей: я достану, может, переводов⁹и тогда запрусь в Коктебеле: буду рисовать, писать стихи и часа три ежедневно переводить.

Я теперь приеду иным, чем в прошлом году, и более близким Вам, Александра Михайловна.

У меня немного то же чувство опять, что было и перед последним моим возвращением в Россию: ужас перед новым погружением в хаос из того ясного логического и успокоенного строя жизни, который окружает здесь, отвращение к русским внешним проявлениям общественности (литературным, в частности) и тайная тоска по отдельным русским душам с их темной и трагической гениальностью. Так можно Россию чувствовать отсюда.

——

Еще несколько слов о внешней жизни: на дня<х> приехала в Париж Лиля Эфрон.¹⁰ Она была в Мюнхене и подружилась сразу и очень с Марг<аритой> Васильев<ной>.¹¹ Она обещала ей еще вернуться в Мюнхен для того, чтобы позировать ей для портрета. Маргоря говорила Лиле, что хочет весной приехать в Феодосию. Я, верно, не увижусь с нею: она не приедет теперь в Париж. И по разным словам, которые Лиля пересказывала, не ведая, я вижу, что еще рано нам встречаться. Когда же мы сможем встретиться наконец? Я жду терпеливо и не хочу самовольно предупреждать случая.

——

До свиданья, дорогая Алекс<андра> Мих<айловна>. С Новым годом.

Мах.

¹ У Волошина описка: ’13 декабря’.

² К. Д. Бальмонт и Е. К. Цветковская снимали в Париже квартиру на улице де ла Тур, 60.

³ Второзаконие, 24, 4.

⁴ Иоанна, 6, 53—54. В творческой тетради Волошина Уыписана, кроме этих, еще одна цитата: ‘Потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом’. (Из 1-го послания св. апостола Павла к коринфянам, 14, 2).

⁵ Послание св. апостола Павла к евреям, 8, 10.

⁶ Иоанна, 8, 6.

⁷ Ср. стихотворение Волошина ‘Замер дух — стыдливый и суровый…’ (18 января 1912 г.).

⁸ Так Волошин называл восточный Крым (от Керчи до Судака), где некогда обитали легендарные киммерийцы.

⁹ У Волошина завязались отношения с московским книгоиздательством ‘Сфинкс’, для которого он перевел какое-то произведение А. де Мюссе и получил заказ на перевод романа Ж. и Э. Гонкуров ‘Manette Salomon’ (его письмо к матери от 15 (28) октября 1911 г.). Поэт даже начал работу: 14 страниц переведенного им начала романа сохранились в его архиве (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 401). Однако издатель В. Ф. Прорубников оказался весьма необязательным, обещанные им денежные выплаты откладывались, и в письме от 8 января 1912 г. (ИМЛИ, ф. 79, оп. 1, ед. хр. 28) Волошин просил его подтвердить дальнейшую оплату своей работы. Ответа не последовало.

¹⁰ Елизавета Яковлевна Эфрон (1885—1976), актриса, приехала в Париж 9 января 1912 г.

¹¹ М. В. Сабашникова (также — Маргоря и Аморя, как называли ее близкие люди).

98

14 марта 1912 г. Москва

14/III/1912 Москва. Сив<цев> Вражек 19, кв. 11.¹

Милая Александра Мих<айловна>, за рисунками ко мне еще никто не заходил.² Все сделаю, как Вы велите. Я сам спрашивал издателей и осведомлялся: всюду решительный отказ — даже никто не выразил желания посмотреть. Мне казалось, что за границей это было бы гораздо легче устроить. Надо было бы, чтобы М<аргарита> Вас<ильевна> ³ это сделала в Мюнхене. Я ее вижу не часто, но каждый день говорю с ней по телефону. Она теперь не выходит — простудилась. По дороге я останавливался в Берлине и имел свидание со Штейнером (он сам захотел).⁴Обо всем расскажу подробно. Есть о чем поговорить. Думаю выехать в первых числах апреля. Планы на лето самые серьезно-рабочие: рисовально-литературно-стихо-переводно-морально-внутренно-сосредоточенные.

Радуюсь, что феодосийские горы начинают проявлять разумную самодеятельность.⁵ Было бы недурно, что<б> море за порт приняло<сь>. До скорого свидания. Я расскажу Вам изумительные ‘хасидские’ предания, которые слышал от слепого еврея, которого привез в Берлин.⁶

Макс.

Почтовая карточка. Штемпели: Москва 16.3.12, Феодосия 19.3.12.

¹ Адрес сестер В. Я. и Е. Я. Эфрон, Волошин жил здесь с 8 февраля 1912 г.

² Имеются в виду рисунки татарских народных вышивок, которые Петрова хотела издать отдельным альбомом.

³ М. В. Сабашникова.

⁴ Волошин останавливался в Берлине, по пути из Парижа в Москву, в феврале 1912 г. (выехал из Берлина 6(19) февраля). 5(18) февраля он писал матери: ‘Я задержался в Берлине на неделю, из-за моего слепого и Штейнера’. Рудольф Штейнер (1861—1925) — немецкий философ-мистик (австриец по национальности), глава немецкой секции Теософского общества. Об отношениях Волошина с ним см.: Послания Максимилиана Волошина. Публ. З. Давыдова и В. Купченко // Наше наследие. 1989. No 1. С. 96-97.

⁵ В письме от 13 марта 1912 г. Петрова сообщала: ‘В Феодосии новость: поползла гора с караимскими домами’. Волошин осуждал строительство порта, предпринятое, по инициативе И. К. Айвазовского, в 1892—1894 гг. в районе городского центра, в результате чего железнодорожная линия, проведенная к порту, отрезала город от пляжей.

⁶ Волошин сопровождал из Парижа в Берлин слепого еврея-хасида Рувима Азарха (оплатившего поэту за эту услугу стоимость его билета).

99

10 апреля 1912 г. Москва

Дорогая Александра Михайловна, в субботу на этой наделе я, по всем вероятиям, буду в Феодосии (наконец-то). Не знаю, как сложится лето внешне: писали Толстые, что едут в К<октебель>,¹ едет Вера Э<фрон> в мае.² Я же, не считаясь с внешним, набрал очень много работы.³Отъезд мой задержался благодаря болезни мамы (ей очень плохо, что-то с сердцем). Думал дождать<ся> возвращения Амори из Гельсингфорса,⁴ но она что-то застряла в Петербурге. Мы виделись с нею немного, но очень хорошо. Людвигу⁵ не уйти от сумасшедших: теперь Данилов⁶ сидит уже (Mania religiosa). Ваши тат<арские> выш<ивки> взяла у меня ?? — как ее зовут, не помню — но я не имею с тех пор никаких от нее сведений.⁷

Привет Костеньке.⁸

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ А. Н. Толстой приехал в Коктебель со своей второй женой художницей Софьей Исааковной Дымишц-Толстой (1889—1963) в начале мая 1912 г. Историю отношений Волошина и Толстого см.: Первый наставник. Из писем Алексея Толстого к Максимилиану Волошину. Публ. В. Купченко // Литературное обозрение. 1983. No 1. С. 107-112.

² Вера Яковлевна Эфрон (1888—1945), актриса, приехала в Коктебель до начала июня 1912 г.

³ Имеются, в частности, в виду перевод книги Поля де Сен-Виктора ‘Hommes et dieux’ для издательства M. и С. Сабашниковых, статья о К. Ф. Богаевском для журнала ‘Аполлон’.

⁴ М. В. Сабашникова ездила в Гельсингфорс на курс лекций Рудольфа Штейнера, который проходил с 3 по 15 апреля. 16 (29) апреля Сабашникова была уже в Москве — и Волошин повидался с ней перед своим отъездом в Крым.

⁵ Л. Л. Квятковский (см. примеч. 2 к п. 93).

⁶ Петр Иванович Данилов — студент, воспитанник А. А. Андреевой, приятель Квятковского. Е. О. Кириенко-Волошина называет Данилова среди знакомых, встреченных ею в Москве, в письме сыну от 4 декабря 1911 г. Адрес Данилова (Большая Полянка, Шапочный пер., 18, квартира 1) записан у Волошина.

⁷ Речь идет о Наталье Дмитриевне Марковой.

⁸ К. Ф. Богаевский.

100

30 апреля 1912 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, мой приход в Феодосию несколько должен задержаться, т<ак> к<ак> я получил просьбу от ‘Аполлона’ прислать статью о Конс<тантине> Фед<оровиче> теперь же, а не осенью, как было решено, и хочу ее сейчас же закончить.¹ Так что приду и прочту ее Вам, прежде чем отправить ее. Страшная холодина у нас. Это парализует все чувства и работоспособность. И в горы неуютно ходить при этом северном ветре. Много читаю. Но для стихов еще слишком холодно. Толстые приедут к 10-му мая.²

Привет К<онстантину> Ф<едоровичу>. До свиданья.

М. Волошин.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Просьба поторопиться со статьей о К. Ф. Богаевском содержалась в письме редактора ‘Аполлона’ С. К. Маковского к Волошину от 8 марта. 2 апреля 1912 г. Маковский повторял: ‘Очень прошу как можно скорее выслать статью о Богаевском, т. к. все для этого No давно готово’. Статья ‘Константин Богаевский’ была опубликована в No 6 ‘Аполлона’ за 1912 г.

² Согласно ‘Крымскому курортному листку’, А. Н. Толстой с женой прибыли в Коктебель 12 мая 1912 г. и поселились сначала у М. А. Дейши-Сионицкой.

101

5 мая 1912 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, я думаю, что Ваши беспокойства и тревоги по поводу дипломатических усложнений, связанных с приездом М. В.¹, — совершенно напрасны. Ведь мы теперь с нею в Москве виделись довольно часто и очень хорошо. Она была и у нас. Я не думаю, чтобы она стала нарочно избегать меня и Коктебеля. Я думаю, что, напротив, она захочет меня теперь увидать и, вероятно, сделает краткий визит в Коктебель. Мама же, кстати, уже слыхала о ее приезде от Пети Лампси.² Но я вообще немного сомневаюсь в том — приедет ли она все-таки в Крым: там все так часто меняется. А сведениям Лудовика ³ я не доверяю совсем: у него как-то всегда все наоборот выходит. Статью о К. Ф.⁴ я заканчиваю уже, но меня должна задержать еще одна газетная статья, которую я должен закончить к 7-му.⁵ Но все же я надеюсь дня через четыре быть у Вас.

Работа у меня вообще идет пока туго: эти холода, отсутствие дров прямо замораживали и пальцы, и мысли. Теперь, с теплыми днями, все пошло лучше. Я очень рвусь к Вам в Феодосию: я ведь совсем ничего не успел Вам рассказать о себе, если б успел, то у Вас и этой тревоги о нашей с М. В. встрече наверное не было бы. Только, если Вы знаете об ее приезде только из писем Лудовика — то это наверно — неверно. При мне в начале своего приезда она говорила: ‘В Феодосию мне не удастся приехать’. А Лудовик, услышавши это, пришел обормотам рассказывать, что она едет в Феодосию. Людям ведь свойственно слышать только то, что им хочется.

Мах.

Датируется по почтовому штемпелю на конверте.

¹ М. В. Сабашникова.

² Петр Николаевич Лампси (1869—?) — внук И. К. Айвазовского, феодосийский мировой судья. В 1920 г. эмигрировал в Грецию.

³ Л. Л. Квятковский (см. примеч. 2 к п. 93).

⁴ К. Ф. Богаевский.

⁵ Статья ‘Итоги П. Д. Боборыкина’, появившаяся в московской газете ‘Утро России’ лишь 21 июля 1912 г.

102

9 мая 1912 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, или я, пишучи Вам, впопыхах как-нибудь употребил неверные выражения и Вы не поняли тона моего письма, но уверяю Вас, что я нисколько и не думал ‘хорохориться’, а только хотел, видя Вашу тревогу и психологическую осложненность, в которой Вам представляются события, успокоить Вас, сообщив Вам то, что не успел рассказать о приезде. Раздражение же у меня в письме было, но лишь против Людвига,¹ т<ак> к<ак> я был уверен, что это все он напутал снова, а мне страшно бы хотелось, чтобы М. В.² приехала. Вот! Что же касается меня, то работы у меня над статьей о К. Ф.³ осталось еще дня на 2 (перебила спешная газетная статья о Боборыкине), и я ее, верно, завтра к вечеру кончу и тотчас же побегу в Феодосию на почту. А там уж пусть сама судьба решает. Но дело в том, что после Феодосии я поспешу еще в Судак, куда меня зовет очень Адел. Герцык⁴ (она там сейчас одна), так что я рискую и там встретиться с М. В. Но это уж судьба. Хотя я все же сомневаюсь в ее приезде. Мне очень жаль, что я, желая Вас успокоить и сказать, что Вам нечего беспокоиться, т<ак> к<ак> мы виделись в Москве и она была у мамы и все было очень хорошо, толь<ко> пуще Вас расстроил и породил новые сомнения и тревоги относительно уже меня лично.

Но не беспокойтесь. Дня через 2 буду. (И надеюсь, что М. В. не приедет в то же утро), и тогда мы успеем обо все<м> сговориться. Мне же никак нельзя ни уйти из Коктебеля, пока не кончена статья, ни не отправить ее, как только она будет кончена. Очень радуюсь Вашему примирению с Ребиковым и надеюсь, что попаду как раз к его ‘Елке’.⁵

Привет Кон<стантину> Феод<оровичу>.

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Л. Л. Квятковский.

² М. В. Сабашникова.

³ К. Ф. Богаевский.

⁴ Аделаида Казимировна Герцык (см. примеч. 8 на с. 81) — поэтесса, переводчица, критик. Сообщала Волошину о своем приезде в Судак (где у нее с сестрой была дача) и приглашала его к себе в письме от 2 мая 1912 г.

⁵ Владимир Иванович Ребиков (1866—1920) — композитор-модернист, его одноактная опера ‘Ёлка’ (1899—1900) пользовалась успехом в начале века. В письме от 6 мая 1912 г. Петрова сообщала, что Ребиков ‘собирается дать на буд<ущей> неделе концерт’ и послать ему приглашение. Концерт этот состоялся 17 мая в зале Общества приказчиков в Феодосии.

103

Конец июня 1912 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна.

Рекомендую Вам нашего друга Вениамина Павловича Белкина.¹

Макс.

Записка, датируется по содержанию.

¹ В. П. Белкин (1884—1951) — петербургский художник. О его приезде в Коктебель С. И. Дымшиц-Толстая сообщала Петровой в открытке от 22 июня 1912 г. (ИРЛИ, ф. 562, оп. 6, ед. хр. 33).

104

Третья декада июля 1912 г. Коктебель

Милая Александра Михайловна.

После нашего ‘турне’¹ я только немного начинаю приходить в себя. Я все-таки после непрерывной ‘практической’ суматохи с 1 по 20 июля, и вернувшись в Коктебель, почувствовал себя совершенно разбитым. Теперь собираюсь с силами и принимаюсь за работу.

Очень хочется повидать Вас: ведь я, в сущности, все лето ни разу Вас не видал: каждый раз мы являлись шумной оравой и с глазу на глаз не видались совершенно.

Вера² мне говорила, что видела Вас в последний раз очень печальной, и мне тем более хотелось бы повидаться подольше с Вами. Вместе с тем пока это, кажется, невозможно: в среду за нами приедут от Латрн,³затем уезжают Кандауровы…⁴

Когда все это схлынет, я приеду к Вам один, чтобы повидаться долго и обстоятельно.

А пока до свиданья.

Мах.

Датируется по содержанию.

¹ Имеется в виду серия концертов под названием ‘Вечер слова, жеста и гармонии’ с участием Волошина, А. Н. Толстого, танцовщицы И. В. Быстрениной и пианистки В. А. Поповой, весьма живо освещавшихся в крымской печати. По-видимому, 1 июля был дан концерт в Коктебеле, 4 и 12 июля — в Феодосии, 14 июля — в Евпатории, 15 — в Симферополе, 16 — в Севастополе. Бывший одним из зрителей в Севастополе, Л. Никулин впоследствии описал концерт в книге ‘Годы нашей жизни’ (М., 1966. С. 260-261).

² Вера Александровна Белкина (урожд. Попова, ? — 1960), пианистка, жена В. П. Белкина.

³ Михаил Пелопидович Латри (1875—1941) — художник, внук И. К. Айвазовского. Эмигрировал, умер в Париже.

⁴ Константин Васильевич Кандауров (1865—1930), театральный художник, и его жена Анна Владимировна (урожд. Попова, 1877—1962) — друзья Волошина, жившие у него на даче. 26 июля 1912 г. Кандауров уже был в Москве: писал оттуда Богаевскому (РГАЛИ, ф. 700, оп. 1, ед. хр. 46).

105

24 декабря 1912 г. Москва

Дорогая Александра Михайловна.

Бегая не покладая ног по 18 часов в сутки, я успел обежать за эти 3 недели своих ближайших друзей по 1 разу и не мог найти минутки для письма. Я забыл у Вас часть отобранных рисунков (верно, Коля Б.,¹заворачивая, их выронил). Пожалуйста, пришлите их с К. Ф.,² если он не откажется: там остались лишь небольшие рисунки. А остальные сохраните до моего приезда. Живем с обормотами³ хорошо. Мама все на меня ворчит. Людвиг стал франтом, и мы очень дружим. С ‘Аполлоном’ я порвал.⁴ Ко мне все сыплятся заказы на книги и монографии: работа для Коктебеля.⁵ Я ей очень радуюсь. С Толстыми у нас снова прилив нежнейшей дружбы. С ними в Москве носятся и чествуют всячески. Привет Костеньке. Сегодня сочельник… С праздником.

Мах.

Почтовая карточка. Почтовый штемпель: 26.12.12.

¹ Николай Михайлович Беляев (? — 1930) — художник, искусствовед, воспитанник П. Н. Лампси. В 1920 г. эмигрировал, умер в Праге.

² К. Ф. Богаевский.

³ Обормоты — шуточное прозвище части летних гостей Волошиных, в их числе — В. Я., Е. Я. и С. Я. Эфроны, Е. М. и М. С. Фельдштейны, В. А. Соколов, М. И. Цветаева.

⁴ Об ‘атмосфере литературного карьеризма’ в редакции ‘Аполлона’ Волошин писал Петровой еще 29 ноября 1909 г. (см. п. 78 в 1-й части). Тогда С. К. Маковский отклонил публикацию волошинских стихов, статьи ‘Horomedon’, переводов (в частности драмы Вилье де Лиль Адана ‘Аксель’, о публикации которой существовала устная договоренность). Однако материальное положение Волошина вынуждало его и дальше, вплоть до 1916 г., сотрудничать с ‘Аполлоном’.

⁵ Волошин заключил договор на перевод книги П. де Сен-Виктора ‘Hommes et dieux’ с издательством M. и С. Сабашниковых, готовил к изданию том своих статей ‘Лики творчества’, получил заказ от С. К. Маковского на статью о М. С. Сарьяне для ‘Аполлона’, с которым якобы ‘порвал’!

106

21 сентября 1913 г. Коктебель

Милая Александра Михайловна, только что получил письмо от Нюши, из которого узнал, что они с Аморей уже четыре дня у Вас, а теперь уехали к Латри.¹

Я, к моему большому сожалению, никуда не могу отлучиться из Коктебеля. Уже дня четыре, как у меня в мастерской началась работа: переделка и заканчиванье всего, что недоделал подрядчик весною.² Мне приходится целый день присматривать, указывать, соображать. И нельзя рабочих оставить одних в моей комнате. А тут и столяры, и печники, и штукатуры, и маляры, и кровельщики. И это еще будет длиться дней 10. Словом, я совсем парализован, и если А<моря> с Н<юшей> не приедут сами в Коктебель — я их так и не увижу. Уговорите их не ехать в Судак. Раз они проехали к Латри — им удобнее всего было бы там и остаться. Наверно их будут просить об этом. А затем они могли бы дня на 3 — на 4 приехать в Коктебель. Нюша пишет, что Аморя хочет немного ‘уединиться’. Конечно, это было бы в Коктебеле удобнее всего: теперь весь дом пуст, все тихо. Душевная атмосфера тоже стихла и очистилась с наступлением осени. Мама не сердится и не волнуется.

Обед нам присылает Елена Павловна,³ недурно, но не обильный. Если же они привезут сыра, ветчины, консервов и др., то еда совсем может не стеснять их.

Я одновременно посылаю Нюше открытку (на имя Латри в галерею) на тот случай, если они еще в Баран-Эли задержатся. Там я пишу об этом же.

Нюша пишет, что они заедут в Коктебель из Судака, возвращаясь. Это труднее всего, т<ак> что они наверное тогда не попадут к нам. А мне будет страшно досадно, если я их совсем не увижу, и я думаю, что маме будет (хотя она и скроет это) очень обидно, если Маргоря совсем не заедет.

Пожалуйста, Алекс<андра> Мих<айловна>, отсоветуйте им ехать в Судак. Гораздо будет лучше, если они разделят свой малый срок только между Феодосией, Баран-Эли и Коктебелем.

Я мог бы в воскресенье отлучиться из Коктебеля. Но я не знаю, куда? Ведь они наверно еще не вернутся в Феодосию из Баран-Эли. А позже совсем невозможно оставить дом всю неделю.

Я все это время много работал. Написал статьи о Сарьяне, о Сапунове, об иконах и отправил все Конст<антину> Василь<евичу>⁴ Теперь, с началом перестройки пришлось пока оставить работу, и я только читаю да после обеда до сумерек брожу в горах.

Готовлюсь к зиме и очень радуюсь такому большому и долгому уединению. Вообще воскрес после лета. И все кругом переменилось и уравновесилось.

Козы — были переломом.⁵ Живописью совсем не занимаюсь — только пишу.

До свиданья. Целую Нюшу и Аморю. Ответьте мне сейчас же, пожалуйста.

Мах.

Датируется по почтовому штемпелю на конверте.

¹ В письме к Волошину от 19 сентября 1913 г. А. Н. Иванова (см. о ней примеч. 5 к п. 95) сообщала, что она и М. В. Сабашникова едут в имение Латри Баран-Эли (под Старым Крымом) ‘на несколько дней’.

² В конце 1912 — начале 1913 г. к дому Волошина была пристроена двусветная мастерская с кабинетом над ней, по его собственному проекту. Подрядчиком, руководившим работами, был феодосиец Михаил Сергеевич Сиников.

³ Е. П. Паскина (урожд. Теш, 1869—1937), содержательница столовой в Коктебеле, дочь московского врача П. П. фон Теша (см. о нем примеч. 8 к п. 8 в 1-й части).

⁴ К. В. Кандауров. Послав ему (с оказией?) статью ‘М. С. Сарьян’, Волошин просил в письме от 10 сентября 1913 г. показать ее Сарьяну, а затем выслать С. К. Маковскому. В открытке со штемпелем отправления 17 сентября 1913 г. Волошин сообщал, что посылает Кандаурову заказной бандеролью статью ‘Чему учат иконы?’ с просьбой предложить ее П. П. Муратову для затеваемого последним будто бы журнала, посвященного иконописи (‘ужасно не хочется отдавать ее Маковскому’). Здесь же сообщалось, что статья о H. H. Сапунове, написанная для ‘Аполлона’, тоже закончена, но ‘ждет оказии на почту’: в Коктебеле, из-за ливней, ‘всемирный потоп’. (Оба письма в РГАЛИ: ф. 769, оп. 1, ед. хр. 41). В конце концов все названные статьи были напечатаны в ‘Аполлоне’: ‘М. С. Сарьян’ — в No 9 за 1913 г., ‘Памяти H. H. Сапунова’ и ‘Чему учат иконы?’ — в No 4 и 5 за 1914 г.

⁵ В горной татарской деревне Козы (между Коктебелем и Судаком) Волошин находился, с К. Ф. Богаевским и В. А. Рогозинским, с 16 по 29 августа 1913 г., работая над этюдами пейзажа с натуры (темперой на больших листах картона). Впоследствии Волошин определил этот период как ‘переучивание с самых азов, согласно более зрелому пониманию искусства’ (Воспоминания о Максимилиане Волошине. Сост. В. Купченко и З. Давыдов. М.: Советский писатель. 1990. С. 32 и 42).

107

23 сентября 1913 г. Коктебель

Милая Александра Михайловна, Вы знаете, конечно, что Рагозин<ский> нас возил к Латри¹ и что завтра Марг<арита> и Нюша переезжают в Коктебель. Я страшно рад этому.

Пожалуйста, пришлите мне по почте те штейнеровские ‘условия’ для вступающих в общество, что Вам перевела Марг<арита> Вас<ильевна>.² Мне очень нужно их увидать. Мы вчера успели поговорить о многом, но, конечно, мало.

Они останутся в Коктебеле, а в Судак только съездят. Приезжайте, если можно, к нам вместе с Рагозинским.

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Владимир Александрович Рогозинский (у Волошина неправильное написание через ‘а’, 1882—1951) — архитектор и инженер из Москвы. Возил Волошина, его мать и Богаецского в Баран-Эли 21 сентября 1913 г. на собственном автомобиле (редкость тогда!).

² Всеобщее Антропософское общество выделилось из Теософского общества по инициативе Р. Штейнера в январе 1913 г. Тогда же М. В. Сабашникова послала Петровой из Мюнхена ‘основные положения общества’ (письмо пришло в Феодосию 15/28 января 1913 г.). Сохранилось в архиве Волошина (ф. 562, оп. 6, ед. хр. 9).

108

19 октября 1913 г. Коктебель

Милая Александра Михайловна, Вашу телеграмму получил (и письмо) и сегодня же отправил требуемое удостоверение на имя Пети Лампси, чтобы он засвидетельствовал подпись и переслал Маргоре сам.¹ Дело в том, что я давно уже дал ей такое удостоверение на вечные времена, {А русс<кий> паспорт у нее давно есть, ей надо разрешение на заграничный. (Примечание Волошина.)} но полиция же отняла его у нее. Прийти сам я никак не могу, т<ак> к<ак> все время идет такая работа, что не могу оставить и сам целые дни крашу, бейцую и грунтую. Как кончится все, приду. Все стало очень мирно и хорошо после Маргорин<ого> пребывания. С мамой — тишина. Очень хочется Вас видеть. Но думаю, что позже — лучше. Мне теперь надо немного побыть совсем самому с собой.

Привет Марине.²

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Речь идет о разрешении на заграничный паспорт для М. В. Сабашниковой от Волошина как ее мужа (их брак официально не был тогда расторгнут). Сабашникова находилась в Коктебеле с 24 сентября по 8 октября, около 10 октября она уже выехала в Москву.

² О приезде в Феодосию Марины Ивановны Цветаевой (из Ялты) Петрова писала Волошину 18 октября 1913 г.: ‘вчера приехала’.

109

26 октября 1913 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, мой вопрос об вступлении в Антропософическое общество разрешился: меня гарантирует Трапезников.¹Могу ли я обратиться к Вам с просьбой: у Вас, верно, находятся мои деньги (я просил Рагозинского перед его отъездом их получить с почты, сделать два перевода и остаток (70—75 р.?) оставить у Вас). Если все это так, то, пожалуйста, отправьте из них по прилагаемому переводу 11 марок (5 р. 50 к.) взноса Трапезникову. Наверно кто-нибудь от Дуранте²ходит на почту, и Вы, конечно, не будете затруднять себя. Хорошо? Пожалуйста. А остальные деньги, если будет оказия — перешлите в Коктебель. Впрочем, я сам, может, скоро прибегу, наконец, в город. Работы у меня в мастерской оканчиваются наконец. Я теперь занят исключительно перечитыванием всех книг Штейнера, что есть у меня,³ а сверх того малярным и обойным ремеслом. До свиданья.

Мах.

В левом верхнем углу письма — рисунок горного пейзажа в рамке.

¹ Трифон Георгиевич Трапезников (1882—1926) — искусствовед, деятель Антропософского общества. Умер в Германии. Выслал Волошину (по его просьбе) поручительство для вступления в общество из Мюнхена 15 (28) октября 1913 г.

² Дуранте — родственники Петровой, многочисленное семейство итальянского происхождения (давшее имя улицы, на которой она жила — Дурантевская). 2 ноября Петрова уведомляла Волошина, что исполнит его просьбу о пересылке денег.

³ В то время в библиотеке Волошина в Коктебеле находились, в частности, такие книги Р. Штейнера: ‘Мистерии древности и христианство’ (М., 1912), ‘L’Initiation’ {Посвящение (франц.).} (Paris, 1909), ‘Die Geheimnischaft im Umriss’ {Очерк тайноведения (нем.).} (Leipzig, 1913).

Позднее появились еще некоторые.

110

27 ноября 1913 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, я убежал, так и не простившись с Вами…¹ Простите. Получил письмо от Маргариты. Она в Дюссельдорфе (адрес: Rheinland. Dsseldorf. Poste rath. Ahornweg. Haus meer. Bei Frau Smitz). Она слушала Д<окто>ра в Берлине — о V-м Евангелии.² Теперь танцует по 2 ¹/₂ часа в день. А остальное время спит от усталости.

Получил тоже письмо от Рагозинского: он пишет про Конст<антина> Вас<ильевича>³, что ему исследовали внутренности рентгеновскими лучами: ничего органического — все нервное. Передайте это Богаевским, а то они получили тревожное письмо от Ан<ны> Влад<имировны>.⁴

Я получил маски Петра и Достоевского: лицо Д<остоевского> поразительно: глубокий внутренний экстаз, лицо человека, видящего внутри, застывшее в улыбке бесконечного блаженства и страдания.⁶ Вы должны непременно приехать, чтобы увидеть. Жду Вас на этой неделе, тем более что барометр подымается и дождь, очевидно, скоро окончится.

Кончаю ‘Иерархии’.⁶ Голова кружится — каждое слово откровение.

Привет Нине Алекс<андровне>.⁷

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Волошин ездил в Феодосию (чтобы проводить мать в Москву) 19 ноября, остановился, по-видимому, у Богаевских. 23 ноября вернулся (пешком) в Коктебель.

² Р. Штейнер читал курс лекций о 5-м Евангелии в Берлине с 4 (17) по 8 (21) ноября 1913 г. Письмо Сабашниковой, о котором идет речь, датировано 13 (26) ноября.

³ К. В. Кандауров.

⁴ А. В. Кандаурова, его жена.

⁵ Гипсовые слепки посмертных масок Петра I и Ф. М. Достоевского Волошин получил из Петербурга от художницы Ю. Л. Оболенской, летом 1913 г. отдыхавшей в Коктебеле. Впечатление от маски Достоевского поэт изложил в письмах к ней (см.: Достоевский. Материалы и исследования. Том 8. Л.: Наука. 1988. С. 205).

⁶ ‘Духовные иерархии и их отражение в физическом мире’ — цикл из 10 лекций, прочитанный Р. Штейнером в Дюссельдорфе 12—18 апреля 1909 г. Волошин читал конспект лекций в переводе Сабашниковой.

⁷ Возможно, Нина Александровна Айвазовская (урожд. Нотара, 1867—1944), феодосийка, родственница Петровой. (Так же звали мать Петровой, дата смерти которой неизвестна).

111

2 декабря 1913 г. Коктебель

2/XII/1913

Дорогая Александра Михайловна!

Феодосийская почта никак не может найти дороги из Феодосии в Коктебель: Ваше письмо проехало в Отузы (вероятно, направляясь в Одессу!), но было там перехвачено коктебельским лавочником и, переходя из рук в руки, добралось-таки до меня, вопреки почтовому ведомству. Совсем не понимаю, почему Вы не можете приехать в Коктебель. Раз ‘племяннику’ надо еще 1 ¹/₂ года готовиться, то, право, Вы успеете и приехать сюда, и вернуться вовремя. А что касается ‘полос’, то их здесь будет еще удобнее делать: к Вашим услугам и мастерская, и краски, и мои живописные таланты.¹

С хозяйством я справился: это не труднее, чем в Париже. Буду Вас кормить борщами и кашами.

А что я тогда удрал: ведь останься я дольше — это был бы не один день, а 3—4 — я не мог бы выбраться. Два дня я провожу в Феодосии с наслаждением, а потом начинаю томиться.

Кончаю сейчас ‘Иерархии’ — второй раз с конспектом.² Когда составишь конспект, все ясно, четко и наглядно. Но когда читаешь в первый раз, кажется ужасно трудно. Ужасно я не привык, чтобы мне разжевывали и объясняли все постепенно. Тогда я сразу глупею. А этот Цикл как раз весь с ужасно долгими растолковываньями, а Аморин перевод еще отяжеляет его. Читая его, все мысленно спорю с ней: о ‘Lunaria’, о ее словах, что там много напутано.³ Да, из цикла о Иерархиях мне раскрылась совсем иная картина звездного мира и Луны в частности. Но в то же время явилась возможность посмотреть со стороны на написанное мною. И меня удивляет там не напутанное, а то, что многое было угадано. Ведь если писать стихи, зная все, то тогда только адепты имеют право писать стихи. И это тайная мысль Амори. Но для адептов раскрыты более важные виды творчества. Стихи пишутся не о том, что знаешь, а о том, что чувствуешь, о чем догадываешься. Они говорят не об объективной истине, а о том, что переживает и познает мое ‘я’ на одной из промежуточных ступеней.

Вот я теперь знаю об устройстве вселенной больше. Но ведь этого знания я не могу вложить в стихи. Я знаю из учебника (потому что этот цикл — учебник — первоосновы, которые Д<окто>р⁴ должен объяснять слово за слово). Но нельзя же учебник перекладывать в стих. Когда это приобретенное знание принесет плоды — тогда явится новое творчество — но и оно будет стучаться туда, в ту область, которой я еще не знаю.

Мое представление о Луне в ‘Венке’ — люциферическое.⁵ И иным оно и не могло бы быть. И как таковое я нахожу, что оно более верно, чем я бы мог думать. И даже Иошуа бен-Пандира⁶ с этой точки зрения уместен и необходим. Я понимаю, что мне нужно преодолеть это состояние сознания, самому выйти из него. Но как художественное произведение оно может быть иным и никак нельзя сказать ‘напутано’. Вот. И мне очень интересно, что Вы сами об этом думаете.

Я послал в магазин Сидорова на имя Костеньки⁷ два экземпляра моего перевода ‘Боги и люди’ Сен-Виктора,⁸ для него и для Вас. И написал ему, чтобы он послал их взять оттуда. Так что Вы еще получите. Интересно, что Вы скажете о книге и о моем переводе. Прочтите там о ‘Марке Аврелии’ и ‘Испания при Карле II’ раньше всего.

Когда на Людвига так нападают,⁹ мне хочется защищать его. Надо верить ему. Доверие и издали всегда помогает. А недоверие ужасно тяжело. Он в этом и путается. Впрочем, я так понимаю, что им можно возмущаться. Понимаю и его, мне кажется, отчасти. У меня было в Париже несколько таких лет, когда я не знал, что я буду делать, и ничего не делал.¹⁰ А взял я от этих лет ужасно много. ‘J’ai grandi a ne rien faire’ (Я возмужал благодаря тому, что ничего не делал), говорил Бодлер.¹¹

Итак, не ждите, Алекс<андра> Мих<айловна>, еще 1 ¹/₂ года, пока освободитесь, а приезжайте в Коктебель теперь же и с работой. Хорошо? А я приду в Феодосию, когда наступит погода получше и посуше. На письмах пишите: Феодосия. Коктебель. И вообще пишите мне. Хорошо?

Мах.

¹ Соответствующее письмо Петровой не обнаружено.

² Этот конспект (так же как конспекты некоторых других теософских и антропософских сочинений) содержится в одной из тетрадей Волошина (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 459).

³ ‘Lunaria’ — венок сонетов Волошина, написанный с 15 июня по 1 июля 1913 г., в котором, в частности, изложена оккультная интерпретация Луны (как одной из форм развития, через которую прошла Земля). Критическая оценка венка была высказана Сабашниковой, по-видимому, устно, когда она находилась в Коктебеле.

⁴ Доктор — Р. Штейнер.

⁵ Люцифер (миф., букв.: ‘носитель света’, лат.) — ангел, восставший на Бога и низвергнутый им, Сатана. В антропософии, однако, подчеркивалась объективно положительная роль Люцифера как пробудителя (в ‘атлантическую эпоху’) сознания в человеке, его личности. В венке ‘Lunaria’ Волошин писал о Люцифере:

Ваяя смертью глыбы бытия,

Из статуй плоти огненное ‘Я’

В нас высек он: дал крылья мысли пленной…

В 1923 г. эти же воззрения были изложены Волошиным в поэме ‘Мятеж’ (из цикла ‘Путями Каина’).

⁶ Иошуа бен-Пандир — имя Иисуса Христа в талмудическом толковании, согласно ему, отцом Иисуса будто бы был римский легионер Пандир. Этот образ, упомянутый Волошиным в венке сонетов, есть и в цикле лекций Р. Штейнера ‘От Иисуса к Христу’ 1911 г., законспектированном Волошиным (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 459).

⁷ К. Ф. Богаевский.

⁸ ‘Боги и люди’ — книга-эссе французского писателя Поля де Сен-Виктора (1825-1881), вышедшая в издательстве М. и С. Сабашниковых в Москве в конце ноября 1913 г. Петрова писала Волошину о ее получении 9-10 декабря 1913 г. и отмечала: ‘Впечатление такое, будто Вашу личную книгу читаешь, так великолепен перевод. Язык органически связался с языком автора. <...> Прекрасно Ваше предисловие’.

⁹ В письме без даты (ИРЛИ, ф. 562, оп. 3, ед. хр. 953, л. 16) Петрова выражала опасение всех родных и близких Л. Л. Квятковского, ‘чтобы Людовик чего-нибудь не накуролесил’. Об этом же беспокоилась Сабашникова, особенно ревностно опекавшая Квятковского.

¹⁰ Имеются в виду 1901—1902 гг.

¹¹ Источник цитаты из Ш. Бодлера не установлен. Имеются в виду 1842—1844 гг., когда Бодлер, ведя ‘рассеянный’ образ жизни, создавал основу будущих ‘Цветов Зла’.

112

4 декабря 1913 г. Коктебель

4/XII/1914¹

Милая Пифия! (Сивилла Киммерийская, записавшаяся в суфражистки!!!) получил Ваше письмо.²

Третьего дня я тоже получил вопль из Мюнхена с просьбами защитить нашего Аримана³ от Вашего и К<онстантина> Ф<едоровича> гнева (‘Милый Макс, подействуй, чтобы в Феодосии к Людвигу не относились, как к малолетнему преступнику… Я боюсь, что А<лександра> М<ихайловна> и Бог<аевский> слишком восстановлены против него, благодаря моим письмам’). По-моему, это даже трогательно. Потом были ‘ужасы’ о его поведении на масленице.⁴

Я не успел еще все это обдумать, как стук в дверь и пожаловал ко мне сам Ариман in persona. {Лично (лат.).} Я нашел его очень милым, серьезным и гораздо более уравновешенным, чем все его воспитатели (не исключая и нас с Вами). Мы с ним мирно и неторопливо пробеседовали весь вечер. Я нашел, что он научился лучше держать себя и стал разговаривать более связно. Переночевал он у меня под Танах⁵ и чуть свет удрал в горы на работу. Сегодня жду его обратно и передам ему это письмо для Вас.

Сколько я мог понять — его товарищи в Мюнхене очень порядочные и вполне нормальные молодые люди. А во время карнавала он совсем ‘нормальным’ и чисто немецким способом ухаживал за какой-то немочкой (живет в доме у родителей и работает в конторе), ей-то он и нес цветы, когда ‘нарвался’ на процессию весталок с Марг<орей> во главе.

Такому поведению, свидетельствующему о его человечности и доступности ариманического сердца слабостям его возраста, я только порадовался.

Вчера я написал Марг<оре> большое и преподробное успокоительное письмо в оправдание Людвига⁶ и … Вас. Т<ак> к<ак> очевидно Вы скоро окажетесь совершенно в таком же положении, на таком же кармическом счету, как Людвиг, если не научитесь вести себя, как нужно с… детьми.

Жаль, что Вы за мной не послали тотчас же по появлении Людвига в то утро: ведь я только около часу дня уехал из города. Теперь же не знаю еще, как и когда попаду.

Тут был перерыв. Поджидаю сегодня Людвига обратно. Задержу его ночевать. И, ежели погода не освирепеет, пойду, пожалуй, завтра с ним вместе в Феодосию. (А назад уже Ваше дело привезти меня обратно).

Но тогда к чему это письмо? Поэтому пока кончаю.

¹ У Волошина описка в дате: 1914.

² Это письмо не обнаружено.

³ Ариман — дух зла в древнеперсидской мифологии, в антропософской интерпретации — символ духовного разложения и хаоса (противопоставляющийся Люциферу). Здесь употреблено шуточно — применительно к Л. Л. Квятковскому.

⁴ Письмо в архиве Волошина не обнаружено.

⁵ Таиах — гипсовый слепок с древнеегипетской скульптуры, установленный в мастерской Волошина в своего рода нише (‘каюте’) с двумя деревянными диванами, предоставлявшимися обычно гостям.

Историю слепка см.: В. Купченко. Муза меняет имя? // Советский музей. 1985. No 3. С. 42-44.

⁶ Это письмо в архиве Волошина отсутствует.

113

21 января 1914 г. Коктебель

21/I/1914

Дорогая Александра Михайловна, только что получил письмо от Лили Дм<итриевой>.¹ Она просит Вам сообщить, что ее адрес теперь (и адрес Общества, которое открывается 2 февр. в 9 час. вечера) Невский 119, кв. 16. СПб.

Она только что вернулась из Германии, в страшных хлопотах по случаю переезда и пишет всего несколько строк.²

Я писал на днях К. Ф.³ и звал его, Вас и Жоз<ефину> Густ<авовну> ⁴ приехать в Коктебель, воспользовавшись стоящими теплыми погодами, чтобы посмотреть на грандиозный обвал, случившийся на днях на Кок-Кая.⁵ Это стоит посмотреть — образовался целый земляной глетчер, прорвавший холмы и выдвинувшийся в море. Прилагаю схематический рисунок.⁶ Пожалуйста, попросите кого-нибудь получить по прилагаемой повестке и заплатить 65 коп<еек> и привезите, когда приедет. Можно? Привет Нине Алекс<андровне>.

Мах.

¹ Елизавета Ивановна Дмитриева (1887—1928, в замужестве Васильева) — поэтесса (псевдоним — Черубина де Габриак), переводчица. Была председателем (‘гарантом’) петербургского отделения Русского Антропософского общества. О ее отношениях с Волошиным см.: Памятники культуры. Новые открытия. 1988. М.: Наука. 1989. С. 41-61.

² Письмо от 17 января 1914 г. (ИРЛИ, ф. 562, оп. 3, ед. хр. 319).

³ К. Ф. Богаевский.

⁴ Ж. Г. Богаевская (урожд. Дуранте, 1877-1969), жена К. Ф. Богаевского.

⁵ Кок-Кая — прибрежная вершина вулканического массива Карадаг, ограничивающая Коктебельскую бухту с юго-запада. Обвал произошел в ночь на 18 января 1914 г.

⁶ Под рисунком — приписка Волошина: ‘Заштриховано место, откуда свалился карниз, а внизу образовавшийся поток земли’.

⁷ Н. А. Айвазовская: на конверте помечено: ‘Петровой, д<ом> Н. А. Айвазовской (рядом с Учител<ьским> инст<итутом>)’.

114

26 января 1914 г. Коктебель

26/I/1914

Дорогая Александра Михайловна, только что Вы уехали — я заболел. Я, верно, еще накануне перестарался, делая животом danse du ventre {Танец живота (франц.).} для похудения, и вывихнул себе кишечник. Началась сильная мускульная боль (немного было уже при Вас), а после я слег, и только теперь мне немного получше.

Только я Вам пишу вовсе не для того, чтобы усыплять Вас рассказами о своих болезнях. Я получил сегодня длинное письмо от Маргариты,¹начатое, очевидно, давно и долго перевозимое — из Дюссельдорфа — в Кельн, из Кельна в Берлин и т. д. Письмо главным образом наполнено Эвритмией,² чертежами (это я просил) и восторгами. Вот о Вас:

‘Что это Ал<ександра> Мих<айловна> мне не пишет? Я ей послала заказным письмо и нет ответа. Привет ей и Богаевским. Желаю всем Вам, чтобы этот год был творческим и светлым’.

А вот о Лудовике:

‘Людвиг оставил школу, там не давали знаний материала, а лишь механической работы, он говорит, что теряет время. {Знание материала в механической работе и приобретается — а курса такого нет. (Примечание Волошина).} Я прибавила денег и хотела, чтобы он работал у известного Holoschy,³ но узнала, что он ни в какую мастерскую ходить не хочет, а работает частно у Штюкгольда⁴ и в восторге от его советов. Меня это тревожит. Мне он написал предерзкое письмо, и я решила не писать, а поговорить. Быть может, он прав, избегая школ, б<ыть> м<ожет>, я для него хочу рутины, но до сих пор я еще не видала у него работы и боюсь за него’.

Затем приписка в конце письма:

‘Беда с Людвигом. Ходит учиться к Штюкгольду, я ничего не понимаю, что они делают. Надо его вернуть в Россию в школу: он очень обленился’.

Я в данном случае осведомленнее Маргариты, потому что как раз этого Штюкгольда довольно хорошо знаю. Он был кошмаром моей последней зимы в Париже. Он жил в соседнем доме. Знакомство началось с того, что он меня остановил на улице в час ночи (я совсем не знал, кто это) и продержал три часа под дождем, доказывая, что ‘кубизм’ — это неверно, а нужен: ‘эллипсизм’. Затем он приходил каждый день и писал мой портрет. Для этого сантиметром мерил мне грудь, четвертями измерял стену, писал на бумажке цифры, высчитывал и бормотал: ‘Мне только объем найти, а лицо само вылезет’.

Это русский еврей (мы его звали ‘Венгерец по жене’, потому что он на вопрос о национальности говорил, что у него жена венгерка) не молодой, неудачник, с манерами непризнаваемого таланта, буквально всех знает. Говорлив до умоисступления — но при этом на смеси: русско-немецко-польско-венгерско-французско-еврейского диалектов. Об искусстве говорит непрестанно и дико сумбурно. Но как человек — недурной, только крайне надоедливый и нелепый.

Я вполне понимаю Аморин ужас, что она ничего не понимает (это она подчеркивает), что они делают.

Так вот что Людовик подразумевал под ‘удачным случаем выучиться живописи’!!

Ах, Вы не знаете Штюкгольда и не можете себе представить во всей мере всю нелепость такого учителя живописи — первого, которого Людовик выбрал себе самостоятельно!

Но, с другой стороны, невольно приходит в голову: но, может быть, Людвиг каким-то тайным инстинктом и сумеет взять именно из этого художественного сумбура то, что ему нужно и что его душа не принимает ни из каких школ. Ведь есть же у него строгость и требовательность к искусству. Мне не хочется верить, чтобы он попался только на удочку Штюкгольдовых разглагольствований — верно, в вещах его он усмотрел, что его заинтересовало. У того, во всяком случае, масса разных исканий и проектов (не доводимых до осуществления), и потому тут для Людвига может быть полезно прямо увлечься разными линейными и композиционными поисками, раз он и без того ничего не делает.

Но это все предположительные утешения…

Я ‘Vor dem Thore’⁵ уже прочел. Но нету возможности переслать Вам. Когда мой живот вправится на место — я прибегу в Феодосию. Уже пора. Кончаю. До свиданья.

Мах.

¹ Это письмо M. В. Сабашниковой (без даты) сохранилось в архиве Волошина (ф. 562, оп. 3, ед. хр. 1065, л. 11).

² Эвритмия — разработанная Р. Штейнером система пластических движений, совершаемых под музыку, своего рода танец или пластические этюды, призванные открывать человеку связь со сверхчувственными мирами. Первое представление эвритмии состоялось в Мюнхене 28 августа 1913 г.

³ Шимон Холлами (1857—1918) — венгерский живописец и иллюстратор. Имел в Мюнхене частную школу (с 1886 г.) и был очень популярен как педагог.

⁴ Станислав Штюкгольд (1868—1933) — художник, по-видимому, оставшийся жить в Германии. Портрет Т. Г. Трапезникова его работы в реалистической манере воспроизведен в книге: V. Fedjuschin. Russlands Sehnsucht nach Spiritualitt. Schafthausen. 1988. S. 150.

⁵ О каком произведении идет речь — установить не удалось.

115

Август 1914 г. Дорнах

Дорогая Александра Михайловна, я, как запоздавший зверь, последним вошел в двери Ковчега.¹ Они закрылись за мной, и вот со дня моего приезда — ни одной вести из России. Война идет рядом, и канонада в Эльзасе будит по ночам. Но нас пока миновала. Хотя были дни тревоги: т<ак> к<ак> в случае насильственного прорыва Швейцарского нейтралитета битва бы произошла как раз в нашей Johannesthal. Из работников очень много призваны. Т<ак> что мое присутствие, как рабочего, важно. ‘Bau’ действительно прекрасно и грандиозно. Я работаю над деревянной скульптурой с утра до ночи. Пока физически устаю. Прямо чудом я добрался сюда. Всюду проезжал с последним поездом и последним пароходом. Какая странная судьба, которая меня привела к Штейнеру в 1905 году и теперь вновь приводит в 1914, именно на это время уводя от России. Это письмо должна опустить в Одессе одна знакомая,²если сможет добраться до России. Через Константинополь теперь единственная дорога, еще не закрытая. Напишите мне (лучше открыткой): Via Constantinople — Genua. Ariesheim bei Basel. 352 Mattweg.

Что делается в Коктебеле? Что делается в России? Напишите. Живу вместе с Аморей.³

Мах.

Почтовая карточка.

¹ Волошин приехал из Крыма в Дорнах (через Румынию, Австро-Венгрию и Германию) 18 (31) июля — за день до объявления Германией войны России. В Дорнахе на строительство антропософского ‘храма’ Иоганнес-Бау (или Гётеанума), шедшего под руководством Р. Штейнера, собрались представители многих национальностей, вовлеченных в войну, — подобно представителям разных пород животных, собранных в Ноевом ковчеге (Бытие, 7, 13-16).

² Имеется в виду Татьяна Алексеевна Полиевктова (урожд. Орешникова, 1877—1962). См. следующее письмо.

³ М. В. Сабашникова уступила Волошину одну комнату в снимавшейся ею квартире.

116

22 августа (4 сентября) 1914 г. Дорнах

Ariesheim (bei Basel) 352 Mattweg.

Дорогая Александра Михайловна, вчера в ‘Journal de Gen&egrave,ve’ я прочел объявление от русского посольства, что устанавливается пароходное сообщение с Россией и отходит пароход из Генуи на Архангельск (как во времена царя Алексея Михайловича!). Поэтому есть возможность послать письмо. Но пароход ‘Курск’ выедет 7 сентября, будет в дороге две недели. Следовательно, в лучшем случае Вы получите это письмо через месяц, когда уже произойдет столько событий, что эти дни будут казаться далеким прошлым. Пользуясь отъездом одной знакомой в Россию (не знаю, доехала ли она…), я послал ряд открыток всем своим друзьям, чтобы известить по крайней мере о том, что добрался благополучно до Базеля и живу и работаю здесь. С нею же я послал и маме лекарства от эмфиземы легких, которое она ждет. Скажите ей это, если она не получила. Я послал все это с Татьяной Алексеевной Полиевктовой. Ей можно всегда написать на имя Александры Алексеевны¹ (Брюсовский пер. Собств<енный> дом), она живет с нею. Я писал и раньше еще, и с дороги, но нет надежды, что письма пришли, потому что ведь в то время, как я ехал, все двери закрывались за спиной, и я всюду попадал на последний поезд, последний пароход. Я и теперь все с изумлением думаю о странной четкости судьбы, которая увела меня в самый последний день из России. Останься я тогда в Феодосии на день, чтобы дождаться Кандаурова, как хотел и обещал, — я бы уже не попал в Дорнах.

Я приехал сюда совсем разбитый и душевно, и физически,² и теперь постепенно воскресаю. Между прочим, почти наполовину похудел и чувствую удивительную легкость поэтому. Рассказать подробно про ‘Бау’ (Johannesbau) очень трудно. Все, что писала Маргарита, было все верно и в то же время не убедительно. А самое здание очень убедительно, так как во всем чувствуется глубокая закономерность. Все физические формы вытекают последовательно из духовных, не символически, а как их непосредственная проекция на физический план, и если иногда они и непонятны, то, во всяком случае, эта закономерность чувствуется во всем и создает архитектурную логику и монументальность. Это действительно ни на что из существующих зданий не похоже. По тем фотографиям, что присылала Маргарита, судить нельзя, т<ак> к<ак> они дают внешний черновой силуэт, который совсем изменится, а главный смысл и новизна Бау — внутри. Масса работников, как раз в дни моего приезда, была отозвана в свои страны на военную службу. Так что теперь работа идет медленно. Любопытно то, что Штейнер все время сроком окончания Бау назначал 1 августа. И если бы не случайные человеческие недоразумения и злоупотребления, оно было бы закончено к этому сроку. (День начала войны). Теперь все пошло по-иному, и конец постройки трудно предвидеть. Он, т. е. Д<окто>р, был потрясен, я его видел в первый раз с лицом утомленным и измученным, как никогда. Он говорил об архангелах народов и об войне. Нет, я чувствую, что мое письмо становится похоже на письма Маргариты и будет только раздражать отрывочно выхваченными сведениями.

Маргарита теперь работает над живописными эскизами ангелов, которые ей дает разрабатывать Д<окто>р. Но до живописи еще далеко, т<ак> к<ак> остаются неоконченными все громадные скульптурные работы из дерева по фасадам и внутри (архитравы, капители, наличники). Поэтому все работают там, и я тоже. Надо рубить барельефы в огромных глыбах — образованных из склеенных пластов дерева. Это дает внутренностям куполов вид грубый и циклопический, точно они высечены внутри пещер. То, что на фотографиях казалось линиями какого-то дешевого stil-moderne, — это только неконченные части огромного бетонного основания, на котором стоит все деревянное здание. Они еще будут обсекаться и образуют строго вымеренные дуги конических сечений (Кассиниевые кривые).³ Дерево тоже не будет иметь характер легкости, т<ак> к<ак> все строится не из досок, а из огромных клееных слоями глыб дерева (представьте себе фанеру из полуторавершковых досок во много слоев в поперечном разрезе).

Что сказать о духе, проникающем работу? Я не застал уже того периода, когда все были охвачены одним энтузиазмом осуществления, — теперь работников лучших стало мало, и каждого в глубине грызет тревога и страсть войны. Но уже изумительно то, что сейчас мирно и братски работают над одним созиданием немцы, русские, французы, австрийцы, голландцы. Те национальные трения, что проскальзывают, так ничтожны, ограничиваясь почти исключительно тем, что кто-нибудь из немцев с ‘неприличною’ радостью сообщит о победе в присутствии русских или наоборот.

Я живу вместе с Маргаритой, в одной комнате с Сизовым,⁴ который должен был как раз уехать в Россию, но его вернули в самый день моего приезда. Часто вижусь с Андреем Белым.⁵ Он совсем преображенный и пламенеющий. Он читает мне часто свои записи неопубликованных циклов и много рассказывает. В его речах все преображается и одевается в подобающую и верную одежду слов. Говоря с ним, совсем не чувствуешь той преграды суконных слов и обесцвеченных записей (даже стенографических), что так мучали прошлую зиму.

Кроме этого, я занимаюсь немецким языком, читаю циклы и много рисую. Впрочем, времени остается так мало: на работе проводишь весь день до 7 часов вечера. Но в те дни, когда нет работы или когда сидишь дома (я сейчас целую неделю сидел благодаря молочной диете), то рисую запоем. Немного обходил соседние горы. Тут большие леса буковые. Много прекрасных деталей, но нет души, и далеки они. Мы живем совсем на отлете, вблизи домов нет, и до Бау идешь минут 15 по узким дорогам среди лугов с большими редкими деревьями, как по парку.

Я нарочно ничего не пишу о политике. Ведь когда письмо придет, то столько уже переменится судеб в Европе. Я совсем не представляю себе, что делается в России теперь: ни одна газета, ни одно письмо не дошло сюда со дня объявления войны. Только частные телеграммы приходили изредка кое-кому. И ничего не знаю, что со всеми близкими делается, ведь я оставил всех среди острых личных кризисов… Что Кандауровы? Толстой?⁶ Успела ли Соня⁷ вернуться из Парижа? Кого коснулась мобилизация? Это все вопросы, на которые едва ли я получу ответ раньше будущего лета, потому что если мое письмо и дойдет до Вас, то ответ едва ли сможет добраться до меня и если что случится в Коктебеле, с мамой, то мне не узнать этого. Но имейте в виду, что телеграммы еще доходят иногда. Крепко целую Конст<антина> Феод<оровича> и Рагозинского. Привет всем друзьям и знакомым. У меня тысячи вопросов, но чувствую их бесплодную риторичность. Нестерпимо думать о возможном разгроме Франции и Парижа.

До свиданья, Александра Михайловна. Когда? Где?

Мах.

Датируется по почтовому штемпелю на Конверте.

В Феодосию письмо пришло 29 ноября (12 декабря) 1914 г.

¹ А. А. Андреева (см. примеч. 4 к п. 93).

² Причиной угнетенного состояния Волошина было расставание с матерью, обрушившей на него град упреков (см. примеч. 4 к п. 124).

³ Иначе — овалы Кассини: плоские алгебраические кривые 4-го порядка: по имени итальянского астронома Джованни Доменико Кассини (1625—1712).

⁴ Михаил Иванович Сизов (1884—1956) — переводчик и критик (псевдоним М. Седлов).

⁵ Андрей Белый стал приверженцем Р. Штейнера с 1912 г. Находился на строительстве Иоганнес-Бау (вместе с женой, художницей А. А. Тургеневой) с марта 1914 г.

⁶ К. В. Кандауров в тот год оставил свою жену ради Ю. Л. Оболенской, А. Н. Толстой ушел от С. И. Дымшиц-Толстой, увлекшись молодой балериной Маргаритой Павловной Кандауровой (1895—1990).

⁷ С. И. Дымшиц-Толстая.

117

19 октября (1 ноября) 1914 г. Дорнах

1 ноября 1914. Дорогая Александра Михайловна, с ужасом прочел о бомбардировке Феодосии,¹ хотя внутренно ждал, что война затронет наши места. Ради Бога, напишите, живы ли Вы и целы. И вообще, что это было. Ведь очевидно это было неожиданно и Вы уехать из города не успели. Недавно только узнал, что К. Ф. взяли на войну.² Какой ужас… Где он? Мишу тоже взяли? ³ Я много раз писал Вам. Доходили ли мои письма? Я недавно получил две открытки от мамы — это были первые вести из России со дня отъезда. Здесь у нас все благополучно. Но можно ли теперь быть спокойным. Как надо часто говорить с Вами. С Маргаритой мы живем вместе и дружно, но понимать друг друга не можем. Она очень стоит за Германию и не хочет читать газет совсем. Правда, на Германию очень много лгут (о жестокостях), это нужно учитывать. Но и без этого на ней много грехов. И эта вся история еще долго не кончится. И в душах Вавилонское столпотворение. С самыми близкими на разных языках говоришь. Аморя⁴ делает большие эскизы для храма, и хорошо. Я же пока не работаю там, а пишу о готике.⁵

Реймс — это совсем нестерпимо.⁶ Дойдет ли это письмо до Вас? Напишите хоть открытку и по одному слову обо всех. Я ничего не знаю.

Мах.

Почтовая карточка. В Феодосию пришла 30 ноября 1914 г.

¹ 16 (29) сентября 1914 г. Турция без объявления войны напала на Россию, обстреляв с моря Одессу, Феодосию и Новороссийск.

² О мобилизации К. Ф. Богаевского известила Волошина, по-видимому, его мать. В письме от 22 октября она сообщала, что ‘Богаевский в полку, стоит в Бельбеке’ (под Севастополем).

³ Михаил Михайлович Петров (1877 — не ранее 1921) — брат А. М. Петровой, кадровый военный (в 1904 г. — прапорщик). После его мобилизации Петрова взяла на воспитание его детей.

⁴ М. В. Сабашникова.

⁵ Волошин работал над книгой ‘Дух готики’ для издательства М. и С. Сабашниковых с лета 1913 г. Книга осталась незавершенной, написанные фрагменты опубликованы А. В. Лавровым в сб. ‘Русская литература и зарубежное искусство’ (Л.: Наука. 1986. С. 317-346).

⁶ Имеется в виду бомбардировка немецкой артиллерией Реймса, города в Шампани, в сентябре 1914 г., при которой сильно пострадал Реймский собор, один из шедевров французской готики XIII в. Позднее Волошин откликнулся на это событие стихотворением ‘Реймская Богоматерь’ (19 февраля 1915 г.).

118

25 января (7 февраля) 1915 г. Париж

7/II/1915. Paris. 60. Rue de la Tour.

Дорогая Александра Михайловна, с глубокой радостью получил Ваше письмо… такое яростное и краткое.¹ И получил его уже в Париже, что уже само по себе, думаю, будет для Вас удовлетворительным ответом на многие накипевшие на меня обвинения.²

Что же до ‘червячка’, то я не верю, чтобы он умудрился сточить нашу дружбу: она уже через много щелочей прошла.

А теперь буду отвечать на обвинения:

Вы сами знаете, что симпатии к немецкой культуре и расе я никогда не питал, что от Штейнера меня все немецкое, начиная с системы мышления, отодвигало, тем не менее основные истины его — были моими и, пре<о>долевая инстинктивную свою неприязнь к германским формам, я брал то, что было моим и мне необходимым. Но прежде всего никогда не отказывался ни от своего пути, ни от своей полной духовной свободы. Что же до антропософического общества — то принимал его ради Штейнера — мы с Вами слишком много говорили об этом, и Вы знаете мое отношение. Оно не изменилось.

Раз приехав в Дорнах, приехав для определенной работы и в известной степени с определенными обязательствами по отношению к Маргарите, и приехав в такой исторический момент, сейчас же оставить его я не мог (да и невозможно было за неимением денег). Но о пребывании там в течение пяти месяцев я не жалею. Оно дало мне возможность стоять на таком наблюдательном пункте, откуда я видел изнутри и германский мир и сам в себе переживал то, что мы все переживали русским своим сознанием. Должен сказать, что это, при том условии, что я ни разу никакими германскими доказательствами не соблазнялся, было бесконечно тяжело, настолько тяжело, что, переехав границу Франции, я почувствовал, что сотни пудов свалились у меня с души, так все сравнительно просто и ясно, когда видишь в немцах только варваров и врагов. Дело гораздо сложнее, когда видишь, результатом какой идеологии является это варварство и жестокость, и видя их искренность (да!) и то, как все — все обвинения до последнего слова, обращенные на немцев, — повторены и в германском мире по отношению к Анг<лии> и России. Тогда невольно начинаешь гораздо строже взвешивать собственные свои инстинктивные чувства и даже весьма сознательные убеждения.

Я настолько невысокого мнения был вообще о ‘культуре’ современных немцев (потому что вообще по вопросу о том, что такое ‘культура’, всегда оставался при особом мнении), что все их действия меня не удивили нисколько: именно этого я и ожидал от них. И не только жестокости. То, что теперь пришлось пережить из<-за> Реймса и Лувена, я еще в 1900 г. пережил из-за гробниц Мингов (Вальдерзее).³ Это все не только можно было, но нужно было предвидеть. И корень всего этого лежит в сознании своего культурного превосходства и того одичания морального, которое ведет за собой современная промышленность (как можно больше дешевых и безобразных предметов), торговля (завоевание рынков — покупай или убью!) и политика (право сильного, институт компенсаций).

Но этим грешны не одни немцы, а вся европейская культура целиком: немцы только прямолинейнее, цельнее выявили эти принципы, довели их до абсурда и в этом действительно были самой передовой из культурных наций. И теперь, если раздавят Германию, а ‘культурная эволюция’ будет в Европе идти своим чередом, то ведь другие европейские государства не замедлят догнать и перегнать современную германскую ‘культуру’. В этом радости мало. А пока я что-то не вижу, чтобы европейская мысль была склонна к пересмотру собственных своих устоев. Я лично думаю, что эта задача будет разрешена со временем только славянской расой.

Что же касается политических комбинаций, то, конечно, мне бесконечно желанно восстановление Польши.⁴ Но у меня нет никаких данных верить в него…

Не верю я, конечно, и в то, что это война последняя. Уже теперь внутри ее зарождаются причины новых войн.

Войну я не принимаю. Да, иначе не может быть. Она должна быть. Сейчас она прекрасна тем самоотверженным мужеством, которое в нее несут люди, идущие на смерть. Но представляете Вы, какой ужас начнется, когда на будущем конгрессе, где будут перекраивать Европу, заговорят дипломаты и начнется торг, на котором опять слабейшие будут проданы кому-то в рабство? А разве может быть иначе в теперешней ‘немецкой’ Европе, хотя бы и без немцев? Главный ужас войны в том, что противник заставляет защитника (хотя бы правой идеи) принимать его же оружие, а с ним его же психологию. Вы увидите, что сейчас же после войны все государства поспешат усвоить себе все вооружение и особенности дисциплины немцев, которые им было особенно трудно одолеть.

Сила, на которую можно опереться, противопоставить всем этим угрозам, только в личном моральном осознании всего совершающегося. Ненависть рас будет побеждена любовью к человеку. Только надо помнить, что каждый, самый малый, самый темный, самый злой добровольно принял на себя свою жизнь и на Суде даст свой индивидуальный ответ, который будет иметь в себе значение космическое.⁵

Негодование, святой гнев к явлениям должны быть в мире, но нельзя поддаваться соблазну ненависти. Сейчас, мне кажется, индивидуально это самое трудное и самое главное.

Все это говорю я от себя, а не от антропософии.

Штейнер с самого начала много говорил о войне, но не политически, а лишь касаясь истории, путей и задач, замешенных в борьбу рас. Но слова его так искажались, применяемые каждым по своим взглядам и политическим симпатиям, что ему пришлось совсем прекратить всякие беседы на эту тему.

Что же касается антропософов, то они естественно разделились по расам и, живя между собою в мире, теоретически пламенели военными страстями своих народов.

Аморя не изменила своей симпатии к немцам. Газет она не читает и не хочет читать, под тем предлогом, что все равно там все врут, а верит нескольким авторитетам (я не из их числа), и только немецким. А т<ак> к<ак> в том мире все наоборот, то ничего нельзя ни опровергнуть, ни доказать, по той причине, что ‘ложную доктрину нельзя опровергнуть потому, что она ложь считает за истину’ (Гёте).⁶ Но зато она много и плодотворно работает в живописи и сильно окрепла духовно.

В тех письмах, что я Вам писал из Дорнаха, я ничего не писал Вам о войне, думая, что здесь между нами не может быть противоречий. (То, что я пишу сейчас, сформулировалось позже уже.) А потом все ждал какой-нибудь строчки от Вас.

Для того чтобы рассказать, как я внутренно переживал войну, посылаю Вам несколько стихотворений, написанных за эти месяцы. Они лучше скажут все, что делалось внутри. Особенно ‘В эти дни’⁷…

Теперь я в Париже и хочу остаться здесь долго, что бы ни было. Здесь — мое. Здесь то, что могло и еще может погибнуть от немцев безвозвратно. (Ценности России — вне опасности от них — они вне материального мира — они в возможностях — их никто не уничтожит.) Живу с Бальмонтом и Нюшей. Работаю в Нац<иональной> Библ<иотеке> и рисую. Я предвижу вопрос: как можно теперь работать над тем, что вне войны? Можно и нужно. И этот ритм — единственное, что можно противопоставить тому хаосу, который всюду, за каждой героической эмоцией.

Сегодня я получил открытку от Жозеф<ины> Густав<овны>,⁸ наполовину вымаранную цензурой. Благодарю ее и приветствую. Покажите ей это письмо и К. Ф.,⁹ конечно, когда он покажется в Феодосии.

Кроме стихов прилагаю фотографию (снятую для паспорта в Берне) ¹⁰ на место скушанной червем, чтобы расстроить его коварные замыслы. До свиданья. Жду большого и подробного письма. Что Людвиг?

Максимилиан Волошин.

¹ Письмо Петровой от 22 декабря 1914 г. (4 января 1915), в Дорнах пришло 4 февраля 1915 г. Волошин уехал оттуда 2 (15) января в Париж, где поселился в квартире К. Д. Бальмонта, вместе с поэтом и А. Н. Ивановой.

² Петрова, вступившая, было, под влиянием М. В. Сабашниковой в Антропософское общество, вскоре разочаровалась в нем. И в письме к Волошину резко нападала на него (…’для Вас Дорнах опять будет ‘калошей»).

³ В конце 1900 г., во время подавления антиколониального восстания ихэтуаней в Китае, германский фельдмаршал А. фон Вальдерзее призвал осквернить гробницы китайской династии Минь. Волошин, находившийся тогда в Средней Азии и увлеченный культурами Востока, горячо возмущался этим варварством европейцев (см., в частности, его письмо к Петровой, No 40 от 11 декабря 1900 г.: Часть I. С. 117-119).

⁴ В тот период польские земли были поделены между Россией, Германией и Австро-Венгрией. Воссоздание Польского государства произошло после окончания первой мировой войны.

⁵ Мысль французского писателя Леона Блуа (наст, имя Мари Жозеф Казн Маршнуар, 1846—1917), ставшая любимой и много раз впоследствии повторенная Волошиным в письмах (см. No 133 и 145 наст, публикации) и в поэме ‘Святой Серафим’.

⁶ Цитата из сборника И.-В. Гёте ‘Максимы и размышления’ (указано К. М. Азадовским).

⁷ Стихотворение ‘В эти дни великих шумов ратных…’ датировано 4 февраля 1915 г.

⁸ Ж. Г. Богаевская.

⁹ К. Ф. Богаевский.

¹⁰ В Берне Волошин останавливался, по пути из Дорнаха в Париж, 2 (15) января 1915 г.

119

16 (29) — 17 (30) апреля 1915 г. Париж

29/IV/1915. 60. Rue de la Tour. Paris.

Дорогая Александра Михайловна, наконец-то пришло от Вас письмо.¹ Я уже ждал, ждал и решил, что Вы меня совсем прокляли и отлучили. А Вы еще жалуетесь, что много времени уходит на писание писем мне и Пешковскому.² Не знаю, что и сколько пишете Вы Пешковскому, но мне Вы написали только первое письмо (если не считать проклинающей открытки).

В письмо это я влагаю целую кипу новых стихов. Все, отмеченные карандашом крестиком, пожалуйста, перешлите, когда прочтете, маме, потому <что> она еще их не знает: я их написал только что. Обратите внимание на ‘Ex puteo abyssi’ (‘Из кладезя бездны’).³ Там мой основной взгляд на войну. Но там точка зрения взята настолько отдаленная, что даже и борющихся не видно. Конечно, когда подойдешь к борьбе рас, она станет другой, а на поле сражения — еще другой.

Самое страшное для меня в настоящей войне — ложь и то, что все говорят одно и то же. Все сделано, чтобы ожесточить обе стороны. Прекрасно помню, как в первую же неделю августа в немецких газетах (сам читал) появилось известие, что пойманы три французских врача, отравлявшие воду холерными бациллами в водопроводе какого-то немецкого города. Через три дня в той же газете было и опровержение. Но опровержения уже никто не заметил. Дело было сделано, и уже сотни тысяч шли мстить за такую подлость. То же было и с известием, что бельгийские девушки отрезали уши и выкалывали глаза немецким раненым, потом, что русские казаки отрезали указательные пальцы всем мальчикам, чтобы они не могли, когда вырастут, быть солдатами.

Все это, конечно, писалось нарочно, чтобы разжечь солдат. Ну и разожгли. Они стали мстить за то, во что поверили. Тогда за их зверства начали и им отвечать зверствами. И пошла месть на месть расти в геометрической прогрессии. Кто начал? Не солдаты. Начала ложь. Ложь, лежащая в основе всего современного военного дела, тактики. А образец ей дали, конечно, немцы. Единственное, что могли бы сделать люди для того, чтобы остановить эту растущую ненависть, — это не говорить о совершенных жестокостях, есть вещи, о которых надо молчать. Одно — самому увидать замученных и покарать за них непосредственных виновников (вспомните рассказ генерала в ‘Трех разговорах’ о башибузукской кухне).⁴ Другое — читать о жестокостях в газетах или в рапортах и карать за них вообще представителей враждебной расы. Это начали делать — возвели в принцип — немцы. Но все стали им подражать. Я знаю здесь от солдат, от раненых, что и французы мстят жестоко, и бельгийцы ‘не берут пленных’. Теперь не время об этом говорить. Но это я и называю подражанием немцам. На понижение морального уровня можно отвечать только его повышением. Но, увы, отвечают часто тем же самым. Разве исключение немецких ученых из ученых обществ и академий, ничего общего с враждой государств не имеющих, — не прямое подражание немцам? Разве переименование Петербурга в Петроград — не подражание немцам?⁵ И это пока. А после войны начнется еще больше. Немцы обнаружили громадную силу дисциплины — и Вы увидите, как пойдут все их путями и в промышленности, и в военном деле. Нет — мой антагонизм с немцами и немецким духом гораздо глубже. Для меня прежде всего враждебно то, чем они гордятся больше всего и за что их в Европе уважают, несмотря ни на что, — дух организации, — но организации внешней, машинной.

Штейнеровское учение о расах, т. е. о том, что теперь наступает эпоха главенства германской расы, которая сменится VI расой — славянской, — я принимаю.⁶ Но думаю, что свое высшее проявление германская раса получит в англосаксонском племени, т. е. в том, где она смешалась со старыми кельтами, а не в прусском, где она смешалась со славянами, в смесях, не дающих сильного типа (пример — современ<ные> греки, которые полуславяне). Славянам и теперь естественно быть в оппозиции германскому духу и нуждаться в нем. Нам была необходима механически-внешняя немецкая государственность, чтобы охранить свой неугасимый моральный мятеж и дать ему оформиться в стенах чуждой скорлупы. Но наш дух требует прежде всего, чтобы каждый закон был дан не извне, а был внутренним порывом собственной воли. Одно славянство несет в себе силы, которые смогут преобороть соблазн машинной и технической культуры.

Единственное желание — определенное и ясное, которое у меня есть в этой войне, — это чтобы Константинополь стал русским.⁷ Что это внесет в Россию — страшно думать. Весь острый яд Византии войдет в ее кровь. Но это надо и нельзя иначе. Этим Петербургский период русской истории органически заканчивается.

‘Окно в Европу’ ⁸ теряет всякий смысл, когда раскрываются целые ворота. Это перенесение центра тяжести к югу (и востоку) — самое радостное и желанное. Центральная область после взятия Константинополя не сможет остаться в Петербурге. Ее перетянет в Москву, а может, и в Киев. А это меняет весь смысл Русской истории. Помните, что говорил Тютчев о Польше и России:

А помирятся эти две

Не в Петербурге и в Москве,

А в Киеве и в Цареграде.⁹

Кроме того, конечно, глубоко радуюсь за Черное море и Феодосию, которая опять задышет всею полнотой своего исторического значения.¹⁰

Но я совсем не собирался писать Вам о политике и не выдержал.

Рассказа Алиханова я не читал ^и — если у Вас сохранился — пришлите. Очень любопытно. Но негодовать я заранее не склонен. (На себя ведь в ‘Двух жизнях’ тоже не негодовал — а там был даже назван по имени.)¹²

Оказывается, уже поздно. Скоро час ночи. Ложусь пока спать. Кончу завтра. Покойной ночи.

30.IV.1915.

Вчера некогда было писать. Хочу сейчас скорее дописать, чтобы послать Вам это письмо, главным образом стихи.

Но надо еще кое-что сказать: нет, немцы не ‘взбунтовавшаяся чернь человечества’.¹³ Они только дальше других пошли по дорогам машинного соблазна. Опередили остальных европейцев на несколько шагов вниз. Но после войны их догонят — будьте спокойны. Сейчас во всей Европе ни у кого нигде нет ни малейшего представления о том, что нравственное падение Германии именно в ее прямолинейной идеализации индустриализма, что ‘организационный гений’, которым немцы гордятся, — это первое требование демонов машин, которые для собственного бытия должны перестроить человеческое общество по своему образцу.¹¹

Единственная надежда — в дальнейших веках, это что славянство в себе преодолеет соблазн этот.

И Англия и Франция со своим государственным строем не смогут пойти против этих демонов. Они, конечно, менее прямолинейно подчиняются им — но подчинены. И Россия подчинена, поскольку она ‘европейское’ государство. Ее спасение от них придет, конечно, только изнутри — из религиозного сознания.

Вот в Константинополе и в его будущей роли как третьей столицы России (национально-промышленная — Москва, административная — Петербург или та, что займет его место, — мне кажется, что это будет именно Киев, благодаря тому, что с Константинополем (и Галицией) вновь возникает основная географическая ситуация Киевского княжества времен Ярослава),¹⁵ так в Константинополе я вижу прежде всего религиозный центр для России — именно там вижу моральное кипение, из которого выплавится нравственный лик Славянства. Теперь его нет — есть все элементы — но Лика еще нет. Мы до сих пор знаем только пророческие предвидения его.

Я очень буду ждать подробных слов о посылаемых стихах. А желание ‘развоплотиться’ ¹⁶ — в реальной жизни оно оказалось молочной диетой, и я развоплотился на 15 фунтов — это весьма приятно.

Нюша едет в мае с Бальмонтом в Россию (не верьте — они с октября едут).

Цеппелины устраивают великолепные фейерверки (см. стихотворение) над Парижем. Мы любовались на них в слуховое окошко, и весь ‘бой’ в воздухе был у нас на глазах.¹⁷

О себе напишу в другой раз подробнее. Отвечайте поскорее. Напишите как можно подробнее все о Конс<тантине> Феод<оровиче>. Я совсем ничего о нем не знаю. Привет всем друзьям.

Мах.

¹ Письмо Петровой от 17 (30) марта 1915 г.

² Александр Матвеевич Пешковский (1878—1933) — гимназический друг Волошина (и Петровой), лингвист.

³ Стихотворение, написанное 10 (23) апреля 1915 г., позднее названо ‘Аполлион’, в 1923 г. переработано в поэму ‘Война’ для цикла ‘Путями Каина’, Кроме него Волошин также послал Петровой стихотворения ‘Цеппелины над Парижем’, ‘Париж, Царьград и Рим — кариатиды…’, ‘Весна’ (упомянуты в ее письме от 14 июня 1915 г.) и, возможно, ‘Газеты’ (написано 12 мая 1915 г.),

⁴ ‘Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе’ (1900) — последняя книга В. С. Соловьева. Рассказ одного из персонажей о резне, учиненной турками в армянском селении во время русско-турецкой войны, находится в ‘Разговоре первом’. Башибузук — солдат нерегулярной конницы в Турции в XVIII—XIX вв.

⁵ Петербург был переименован в Петроград 18 августа 1914 г.

⁶ Эта идея Р. Штейнера — в изложении А. Р. Минцловой — была записана Волошиным в дневнике ‘История моей души’ еще 19 июня 1905 г.: ‘У славянской расы есть особые силы. Она четвертая мировая раса, и из нее должна выйти шестая’ (М. Волошин. Автобиографическая проза. Дневники. М.: Книга. 1991. С. 230).

⁷ Идея присоединения Константинополя — первой столицы христианской Византии — к России, отстаивавшаяся славянофилами и Ф. М. Достоевским, стала весьма популярной с началом первой мировой войны.

⁸ ‘Окно в Европу’ — образ из вступления к поэме А. С. Пушкина ‘Медный всадник’ (1834), восходящий к итальянскому писателю Ф. Альгаротти (1712—1764), в своих ‘Письмах о России’ сформулировавшего: ‘Петербург — это окно, в которое Россия смотрит в Европу’.

⁹ Цитата (с незначительными неточностями) из стихотворения Ф. И. Тютчева ‘Тогда лишь в полном торжестве…’ (1850).

¹⁰ Мысль о необходимости вернуть Крыму связующую роль на торговых путях между Европой и Ближней Азией Волошин позднее изложил в статье ‘Культура, искусство, памятники Крыма’ (Крым. Путеводитель. Под ред. И. М. Саркизова-Серазини. М., Л.: Земля и фабрика. 1925. С. 126—148).

¹¹ Алихан — прозвище А. Н. Толстого. В рассказе ‘В гавани’ (Русские ведомости. 1915. 1 февраля) Толстой в карикатурной форме изобразил феодосийца П. Н. Лампси (‘Вакх Иванович’), М. И. и А. И. Цветаевых (‘Додя’ и ‘Нодя’). 17 марта 1915 г. Петрова писала Волошину: ‘Какую гнусную выходку позволил себе Алексей Ник<олаевич> по отношению к Пете Лампси. Все мы здесь возмущены до глубины души его нравственным падением. <...> ‘Додя’ и ‘Нодя’, т. е. Марина и Ася, сами огрызнутся. Ну, а Петя правильно — презирает’.

¹² ‘Две жизни’ (1910) — первый роман А. Н. Толстого, опубликован в альманахе ‘Шиповник’ (СПб., 1911, кн. 14 и 15). Поэт-декадент по имени Макс (‘толстенький человек с большими волосами и бородой, одетый в куртку и зеленые чулки’), живущий в Париже, изъясняется в нем так: ‘В теперешнем бытии я только поэт, но помню иные личины: например, кто из нас не был собакой или фараоном’ (А. Н. Толстой. Полное собр. сочинений. М.: ГИХЛ. 1949. Т. 2. С. 556-557). Позднее роман дважды кардинально переделывался (вторая часть, в которой фигурировал ‘Макс’, была практически опущена) и получил (в 1924 г.) название ‘Чудаки’.

¹³ Выражение из письма Петровой от 17 марта 1915 г.

¹⁴ О ‘демонах машин’ и пагубном влиянии их на европейскую культуру Волошин писал в ряде статей (‘Демоны разрушения и закона’, 1908, ‘Бунт машин’, 1911, ‘Все мы будем раздавлены автомобилем’, 1911 и др.), а позднее — в стихотворном цикле ‘Путями Каина’ (1921—1923). См. также письмо 122.

¹⁵ При Ярославе Мудром (ок. 978—1054), великом князе Киевском (с 1015 г.), Киевская Русь достигла значительного расцвета и международного признания.

¹⁶ Об ‘искушении развоплотиться’ Волошин пишет в стихотворении ‘В эти дни’.

¹⁷ Стихотворение ‘Цеппелины над Парижем’ (или ‘Ночь весеннего равноденствия’, 18 апреля 1915 г.) отразило впечатления Волошина от налета немецких военных дирижаблей на Париж в ночь на 22 марта 1915 г.

120

(14) мая 1915 г. Париж

Дорогая Александра Михайловна, только что получил Вашу открытку,¹ письмо же получил раньше и сейчас же ответил на него с приложением целого пука новых стихов. Получили ли? Очень жду ответа и подробного впечатления о стихах. Перемените в большом стихотворении заглавие на ‘Apollyon’ (Аполлион). Поставьте эпигр.: Апокал. IX² и измените первые строки так:

Из звездной бездны внутренних пространств

Раздался голос, возвестивший:

И дальше в строке: ‘Черви глотали молнии’ — поставьте ‘змеи’…

Когда ответите мне, я пришлю Вам еще стихов. Я пишу много. То, что переживаю и думаю о войне, не могу писать прозой — должен писать стихами. Видели ли маму, когда она приезжала? Как нашли ее?³Напишите подробнее. То, что пишете о Костеньке, — я так и думал.⁴ Но не думал, чтобы он совсем запретил себе касаться карандаша. И печалюсь и глубоко удивляюсь ему, как всегда. Только так и можно быть настоящим большим мастером.

Нюша только что ездила к Аморе — она сейчас поехала отдыхать в Locarno. Она по-прежнему в круге немецкой версии войны, из которого нет выхода. Нюша в конце мая едет с Бальмонт<ом> в Россию. Приветствует Вас. Я остаюсь в Париже один. Все знакомые скоро разъедутся. Я радуюсь этой летней тоске, всегда связанной с усиленной работой.

Привет Жозеф<ине> Густав<овне>, Нине Алек<сандровне>,⁵ Лере, Полуэктов<ым>.⁶ Очень жду письма от Вас. Буду отвечать быстро и аккуратно. Хотелось бы больше и подробнее теперь говорить с Вами.

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Открытка Петровой от 4 (17) апреля 1915 г.

² Эпиграфом были взяты перефразированные строки из ‘Откровения св. Иоанна Богослова’ (IX, 2, 3, 11): ‘И открыл он кладезь бездны и вышла саранча… И царем над собою она имела Ангела бездны… Имя ему Аполлион, что значит Истребитель’.

³ В письме от 14 июня 1915 Петрова сообщала: ‘Мама Ваша пробыла у меня проездом дня три. Вся моя желчь против нее из-за Вас улеглась, и я еще больше ее полюбила. Вас я, конечно, защищала, но понимала и ее точки зрения. Слишком вы оба самобытные натуры. Никогда не уживетесь, хотя и до глубины любите друг друга’.

⁴ Петрова сообщала: ‘Конст<антин> Фед<орович> <...> просил очень передать <...>, что просьбы Вашей никак исполнить не может, — ‘не до живописи теперь. Как Макс не понимает?».

⁵ Ж. Г. Богаевская, Н. А. Айвазовская. Лера — Валерия Альфонсовиа Гауфлер (урожд. Воллк-Ланевская, 1875—1943), феодосийка, училась в Московской консерватории (оставила занятия из-за туберкулеза).

⁶ Полуэктовы — Наталья Николаевна (см. примеч. 7 к п. 95) и ее дочь Галина Владимировна Полуэктова (1898 — не ранее 1922), поэтесса.

121

15 (28) июня 1915 г. Париж

Дорогая Александра Михайловна, обращаюсь к Вам с очень важной Для меня просьбой: мне необходимо получить из Феодосийского Воинского присутствия официальную справку о том, что я, как единственный сын, числюсь ратником ополчения 2-го разряда и призыву еще не подлежу, будучи старше 38 лет. (Призывался в 1898 году.)¹ Я об этом пишу одновременно Пете Лампси, прося его зайти, и послал туда прошение. Но на случай, если Пети нет или он заленится, пожалуйста, сходите туда сами или попросите кого-нибудь сходить. Мне надо это для представления французскому правительству, которое сейчас ищет рус<ских> дезертиров. А у меня, конечно, никаких бумаг о моей воинской повинности нет. Все жду от Вас письма — и ответ на мои и на стихи. До свиданья. Привет Жоз<ефине> Густ<авовне>, Костеньке² и др.

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ ‘Свидетельство о явке к исполнению воинской повинности’ было выдано Волошину 23 ноября 1898 г. Феодосийским уездным воинским присутствием. О зачислении его ‘в ратники ополчения второго разряда’ была сделана запись и в его паспортной книжке. (Архив Дома-музея М. А. Волошина в Коктебеле — далее ДМВ.) Высланное Е. О. Кириенко-Волошиной ‘Свидетельство’ пришло в Биарриц 15(28) августа 1915 г.

² Ж. Г. и К. Ф. Богаевские.

122

3 (16) августа 1915 г. Биарриц

16/VIII/1915 Biarritz. Villa ‘Les Mouettes'{Вилла ‘Чайки’ (франц.).}¹

Rue des Vagues.

Дорогая Александра Михайловна, Ваше письмо с описанием поездки прощальной К. Ф. в Коктебель потрясло меня.² Оно пришло сегодня. Два месяца не имел я ни одного письма из России. Мамино письмо о том же ³ пришло позже — вечером. И еще несколько писем сразу. Да, он прав. Я знаю, что он не может иначе… Но в том, чтобы он был там, есть глубокая, нестерпимая неправота. Никто не имеет права сказать про себя сам: жизнь моя слишком драгоценна, чтобы я рисковал ею. Но народ, но руководители не должны допускать гибели таких людей… Во Франции за время войны убито 132 поэта и писателя.¹ Представляете Вы, что это значит? На сколько десятилетий народ лишен своего цвета — своей мысли, слова, сознания, чувства. Ведь оно все — в этих 132-х, из которых ни один не старше 35 лет.

Но это знание (хотя многих уже погибших я знал) все-таки отвлеченно сравнительно с этой непосредственной болью, с этим отъездом К<онстантина> Ф<едоровича>.

Я действительно ‘таинственный певец, на берег выброшен волною’⁵: предвидя возможность призыва единственных сыновей, судьба заботливо сломала мне правую руку,⁶ отняв у ней возможность стрелять и убивать, оставила ей возможность писать и рисовать.

И еще (так таинственно) увела с ‘челна’ в самый последний момент перед войной.⁷ Но если б я и должен был идти на войну, я бы отказался: не из-за страха смерти — я <его> не знаю и готов уйти каждую минуту, но потому что есть для меня враги более важные, чем немцы. Это теперешние орудия разрушения, демоны взрыва, демоны машин, демоны организации. Германия во всей своей чудовищности — только их произведение. И всякого, кто их примет, они доведут <до> такого же морального состояния.

Это ведь ложь, что это война рас. Это борьба нескольких государственно-промышленных осьминогов. Они совершают свои гнусные пищеварительные процессы, а им посылают отборных юношей. И демоны машин пожирают прежде всего самых чистых, искренних, правдивых, кто (они знают) не примет их царства, а тех, кто станет их рабами, — сохраняют. Кто идет на войну как на радостное дело мести — те не погибают, — это общее правило. Солдаты в траншеях безошибочно указывают, кто из прибывающих на фронт останется в живых, кто будет убит.

Эта война есть одно огромное целое. Противники слиты в одном объятии. Ее надо одолеть — самое войну, а не противника.

Надо теперь не судить, кто прав, кто виноват. А понять, исчислить, анатомировать, расчленить те силы, что составляют войну.

Россия, как народ, тут в стороне. Она не приняла печати антихристовой, и в ней одной может быть спасение для Европы. Она одна может выработать ту новую мораль, которой победятся демоны машин.

Я не вижу из Вашего письма, получили <ли> Вы целый ряд моих стихов, что я Вам послал в мае, и в том числе большое стихотворение ‘Apollyon’. Там весь мой взгляд на войну. Я просил Вас, посылая их, потом передать маме. Но ни Вы, ни мама ни слова не пишете о них. Значит, не получили. Я посылал ‘Аполлиона’ в разные редакции: его нигде пока не принимают: верно, слишком вне того, что пишут о войне сейчас.⁸ Но все, что я пишу, это о Европе. Россия — ‘у ней особенная стать’.⁹

В ‘Биржевых ведомостях’ было до сих пор напечатано три моих статьи.¹⁰ К тому времени, как Вы получите это письмо, будет, верно, статей 7 — если все пройдут, а этого я не знаю. Я сам не верю, что меня печатают, и как-то нет уверенности, что будут продолжать печатать.

Статьи мои идут под заглавием ‘Париж и война’. Одна была 18 июня. Другие — не знаю.

Другое, что потрясло меня в Вашем (и мамином) письме, — это мамин сон обо мне. Он даже не символичен, а вполне реален. Это общая формула всей жизни и всех наших отношений. Все ее отношение ко мне, все наши недоразумения в этом вопросе: ‘Макс, скажи мне твое имя’.¹¹И может ли быть на этот вопрос ответ? Разве я знаю свое имя? И разве я не живу на земле именно для того, чтобы узнать его? И кто может сказать про себя иное, чем… ‘Я есмь лоза виноградная…’?¹²

Но маме нужно твердо произнесенное — в деянии выявленное имя. Но я иду ведь путем понимания, а не действия…

Я вижу совершенно ясно: пойди я, например, на войну — для мамы это было бы бесконечно тяжело, но в этом была бы радость, это был бы ответ на вопрос. В этом было бы уже имя. Но я не пойду, и если бы нужно было, то должен был бы отказаться. И так во всех областях жизни. Мама, читая мои стихи, говорит: почему же это меня не трогает. Я хочу, чтобы ты меня зажег, потряс. Но я ведь именно не хочу ни тронуть, ни зажечь. Я обращаюсь к пониманию, а не к чувству. Я нарочно ставлю грань между мною и читателем, чтобы оставить ему свободу, чтобы он не мог согласиться со мной, но чтобы нечто от моего осталось, дало бы в нем уже собственный его росток.

Мамин сон гениально верен. Он мне раскрывает все необъяснимое и безвыходное, что есть между нами. Она никогда наяву не задавала этого ясного вопроса. Все скрывалось мелочами жизни. Но за всем временным стоял всегда он. Поэтому всегда были так {Зачеркнуто: непропорциональны} несоответственны, несоразмерны ее гнев, ее требования с теми обстоятельствами, которыми они вызывались.

О смерти Сергея Осиповича я ничего не знал¹³ (верно, Ваше письмо еще не дошло или пропало). Больно и грустно…

Вы ничего не пишете о своих братьях. Где они? Кто призван? Где Петя?

Что Людвиг? (Знаю, что он призван.) Кто из знакомых (феодосийск<их>) на войне?

Бедный Алехан… Его ‘жены’ будут ‘доить’ его, и действительно ему придется (и приходится) исходить рассказами.¹⁴ Я слишком мало знаю Тусю…¹⁵ А Соню мне очень жаль.¹⁶ Я ее лично очень люблю. Я не вполне понимаю, что именно произошло <в> прошлое лето. Ведь она все хотела свободы, хотела создать свою отдельную жизнь…

Знаете ли что-нибудь о Кандаурове? Напишите подробнее. Как он принял решение Конст<антина> Феодор<овича>? Как его личная жизнь? Я так мало о нем знаю…

А Рагозинский? Где он, что с ним?

Я не сказал ничего о себе: я живу в Биаррице уже месяц, на самом берегу океана. В большом уединении и молчании. Очень тяжело. Судьба России лежит пеплом на всех мыслях. Думаю. Молюсь.

Рисую, потому что только в анализе природы сейчас в мире остается гармония. Стихов не писал. Но буду писать. Не знаю еще, когда вернусь в Париж. Но чем дальше идет война, тем более чуждой становится мне Европа и более близкой Россия. Только в ней все ответы, все разгадки и спасение, но … не от мира сего…

Вчера здесь погасло электричество, и мне в темноте оставалось только лечь спать. Я написал сегодня стихи о России.¹⁷ Перешлите их Конст<антину> Феодор<овичу>. Я мысленно их ему посвящал. Передайте мой привет <и> любовь Жозеф<ине> Густав<овне>.

Мах.

¹ Вилла принадлежала Михаилу Осиповичу Цетлину (1882—1945), совладельцу чаеторговой фирмы ‘Высоцкий и сыновья’, поэту (псевдоним Амари). С ним и его женой Марией Самойловной Цетлин (урожд. Тумаркина, в первом браке Авксентьева, 1882-1976) Волошин познакомился весной 1915 г. О предложении Цетлиных погостить на их вилле в Биаррице — фешенебельном курорте на берегу Бискайского залива — Волошин упоминал в письме к Ю. Л. Оболенской еще 19 мая 1915 г. 8 июня М. О. Цетлин подтверждал: ‘Наша вилла всегда к Вашим услугам’. Однако поэт приехал в Биарриц только 13 июля. В 1918 г. вилла была продана Цетлиными, сохранилась до наших дней.

² В письме от 30 июня 1915 г. Петрова так описала свою поездку в Коктебель вместе с К. Ф. и Ж. Г. Богаевскими: ‘По дороге в Коктебель он [Богаевский. — В. К.] вспомнил стихи Пушкина ‘Арион’ — его любимые — стал говорить их и прибавил: ‘Останется один Макс». Этот ‘прощальный’ визит был связан с предстоявшим отъездом Богаевского в действующую армию, в Проскуров (однако затем он получил назначение в Севастополь — в тыл).

³ Письмо Е. О. Кириенко-Волошиной от 27 июня с описанием приезда Богаевского с женой и Петровой: ‘Он приезжал проститься: на днях уезжает на передов<ые> позиции в Проскуров и ему захотелось увидеть перед войной меня, Алехина, Коктебель, посидеть на берегу, покопаться в камешках. Ал<ександра> Мих<айловна> рассказала мне, что нельзя было уговорить и склонить его на позволение начать хлопоты для избежания этой участи’.

⁴ Волошин основывался на списках убитых и раненых писателей, приводившихся в ‘Bulletin des Ecrivains’. Этой трагедии французской культуры он касался в ряде статей под рубрикой ‘Париж и война’ в газете ‘Биржевые ведомости’ (см. ниже, прим. 10). Часть статей собрана в книге: М. Волошин. Автобиографическая проза. Дневники / Сост. З. Давыдов и В. Купченко. М.: Книга, 1991. С. 129-143.

⁵ Неточная цитата из стихотворения А. С. Пушкина ‘Арион’ (1827).

⁶ В 1910 г. Волошин сильно повредил правую руку (разрыв локтевых связок), упав с велосипеда.

⁷ Имеется в виду отъезд из России в Швейцарию перед самым началом войны (см. примеч. 1 к п. 115).

⁸ Стихотворение было впервые опубликовано в сборнике Волошина ‘Anno Mundi Ardentis 1915’, вышедшем при материальной поддержке М. О. Цетлина (М.: Зёрна. 1916) тиражом 500 экземпляров.

⁹ Строка из стихотворения Ф. И. Тютчева ‘Умом Россию не понять…’ (1866).

¹⁰ На самом деле — четыре: ‘Поколение 1914 г.’ (15 мая, утр. вып.), ‘Литература в 1915 году’ (18 июня, утр. вып.), ‘Жертвы’ (26 июня, утр. вып.), ‘Год назад’ (8 июля, утр. вып.).

¹¹ Е. О. Кириенко-Волошина писала сыну 27 июня: ‘Во сне только ты да я: никакой обстановки, без времени и пространства. Ты только упорно молчишь. Я прошу, молю, требую, негодую, упорно говоря и повторяя только несколько слов: скажи мне имя свое, Макс! Имя скажи свое, имя, имя твое!! Проснулась, имени твоего не услышав. Это был самый мучительнейший сон моей жизни’.

¹² ‘Я есмь Лоза, а вы ветви, кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода’ (Иоанна, 15, 5).

¹³ Сергей Осипович Сысуев — феодосиец, носивший у Петровой прозвища ‘Медведюшка’ и ‘Осипич’. В 1908—1909 г. — студент Педагогического института, в 1912 г. сотрудничал в газете ‘Херсонская мысль’. О его гибели в бою 20 мая Петрова сообщала Волошину 30 июня 1915 г., однако 4 марта 1917 г. в Феодосию пришла открытка от Сысуева из лагеря военнопленных в Австро-Венгрии. В архиве Волошина хранятся 12 его писем к Петровой (1911-1921 г.: ф. 562, оп. 6. ед. хр. 69).

¹⁴ Петрова писала 30 июня 1915 г. о А. Н. Толстом: ‘Более чем грустное впечатление произвел на меня Алек<сей> Ник<олаевич>. Очень вспылил, когда я заговорила о полной недопустимости таких вещей, как его ‘В гавани’. Говорил совершенно неприлично, что он, мол, не аскет, что глубоко плевать ему на то, какое впечатление произведет его вещь в газете, попадающей все равно потом в кл<озет> (простите за толстовский реализм!). Нужны, мол, скорее деньги, а работает он над той же вещью потом уже — для книги. <...> Что касается его новой спутницы, то она никому из нас не понравилась. Попался опять бедняга, ‘заводской жеребец’! Беда с этими ‘шестью пудами мужской красоты’, благодаря которой он, кажется, никогда из пут не вылезет’. О рассказе А. Н. Толстого ‘В гавани’ см. примеч. 11 к п. 119.

¹⁵ Наталья Васильевна Крандиевская (1888-1963, в первом браке Волькенштейн), поэтесса, жена А. Н. Толстого с 1915 г.

¹⁶ С. И. Дымшиц-Толстая (см. примеч. 1 к п. 99). Ее воспоминания см.: Воспоминания об А. Н. Толстом / Сост. 3. А. Никитина и Л. И. Толстая. М.: Сов. писатель. 1973. С. 88-90 и 107-108.

¹⁷ Стихотворение ‘России’ (‘Враждующих скорбный гений…’), датировано 17 августа 1915 г.

123

9 (22) октября 1915 г. Биарриц

22/X/1915, Biarritz.

Милая Александра Михайловна, получил, вернувшись из Испании третьего дня, Вашу открытку от 8 сентября и понял из нее, что Ваше письмо не дошло до меня. И вот сегодня оно пришло: письмо от 14 июня. Значит, странствовало четыре месяца — изумительно!

Я восемь дней провел в Испании: ‘на здесь рядом, как Коктебель от Феодосии, — глазами видно. И я все лето мучился желанием съездить туда, и все мешало: то денег не было, то погода, то границу запирали, то дела в России были так жутки, что боялся на несколько дней остаться без газет. И вот съездил: на велосипеде проехал через Пиренеи в Старую Кастилию, до Бургоса, прожил три дня около Sierra di Pancorbo, бродил по диким плоскогорьям, ночевал в дон-кихотских постоялых дворах…¹

Сейчас хочется зарисовать только все, что видел, и тогда еду в Париж.

Мама зовет меня в Россию и ждет моего приезда вскоре, но я не могу так сразу бросить Парижа. Мне хочется немного еще подышать им, и, верно, в течение зимы — в январе я вернусь. Мне хотелось очень в Россию в августе, в сентябре, а теперь я равнодушен к тому, что будет делаться в Москве, в Петербурге — а я ведь именно это, только это увижу. Т. е. я совсем не равнодушен, — но боюсь, что буду очень чужд, опять при особом мнении. Если бы можно было молчать и только слушать и видеть. Но ведь придется и говорить и писать.

Боюсь я и жизни с мамой: сейчас разлука все очистила: осталось истинное, постоянное, верное. Но все вернется снова, и опять летняя суматоха и раздраженна<я> атмосфера в Коктебеле, опять невозможность работать. А я чувствую, что именно теперь переживаю те годы, когда надо работать и хочется — и только в двух областях: стихи и живопись. Здесь я материально существую — иногда плохо, иногда хорошо, но это не играет роли в жизни, а там в России опять встанет вопрос о заработке и глупо то, что не ради себя, а ради мамы, которая сама обеспечена. Всего этого я очень боюсь, когда начинаю разумно думать. А не разумно: мне просто хочется маму видеть и очень, очень грустно, что она живет одна без меня, скучает обо мне и ждет меня. Я ей очень часто и очень много пишу и стараюсь в письмах сказать все то, что нельзя бывает никогда высказать в личных разговорах.

Посылаю Вам новые стихи, написанные этой осенью.

Кстати — я изменил в посвящении Кон<стантину> Феод<оровичу> первую строфу так:

Мы, столь различные душою,

Единый пламень берегли

И братски связаны тоскою

Одних камней, одной земли.²

Пожалуйста, при случае сообщите ему эту поправку. Так, по-моему, гораздо лучше.

У меня, я думаю, составится отдельная книжка стихов о войне, но я думаю, что ее можно напечатать только в конце войны, а не сейчас. ‘Apollyon’a’ никто сейчас не хочет печатать — я уже в несколько редакций посылал его. Я не буду говорить сейчас о войне: стихи лучше скажут, что именно я переживал. Эти месяцы я здесь жил так же одиноко, как в Коктебеле зимой, и читал только газеты и Библию.

Все, что пишется и говорится теперь про Германию, мне кажется ложью, но это вовсе не значит, чтобы я знал истину об ней. А в том, что Вы говорите о Германии и евреях,³ — Вы удивительно совпадаете в этом с Верхарном. Скоро выйдет в России его книга ‘Окровавленная Бельгия’, прочтите ее. Там, кстати, будут и мои переводы его стихов о войне, стихов, которых я не люблю, не считаю достойными его. Но что делать — заказ, а перевел я их точно и добросовестно.⁴

Очень мне хочется знать, какие Вы внесли поправки в ‘Apoliyon’? Хотелось бы знать все-таки подробнее, что Вы думаете о нем? Согласны ли?

Большое спасибо за все, что пишете о Конс<тантине> Феод<оровиче>.⁵ Ведь когда я писал то стихотворение ему, я был уверен, что он уже на фронте и только недавно сравнительно узнал, что он оставлен пока в Севастополе. А сегодня одновременно с Вашим письмом (от 14 июня) по капризу почты получил открытку от Жозеф<ины> Густав<овны> (от 16 сентября), подтверждающую это.⁶

Только мне очень жаль, Александра Михайловна, что Вы пишете мне большие письма и не отсылаете их, а будете ждать времени дать их прочесть лично по моем возвращении. Я Ваших писем жду со страшным нетерпением — они мне очень нужны. Пишите мне теперь в Париж (60 Rue de la Tour). Я скоро вернусь туда. И я тогда буду чаще писать Вам. Потому что ведь мы с Вами еще не скоро увидимся: возвращаться я буду севером, так что останусь в Москве. (Другого нет пути.)

Как много эти дни в Испании я думал о Конст<антине> Феод<оровиче> и вспоминал нашу жизнь в Козах,⁷ когда жил в Pancorbo. Вот куда ему необходимо поехать. Это совсем пейзаж ‘Потерянного рая’.⁸ Немного иное, но так же хорошо, как Кар<а>даг. И все такое бесконечно близкое — очень много элементов Киммерии, но при этом еще каменные деревушки, лачуги с лепными гербами, башни в горах, готические соборы и монастыри…⁹

Влагаю, кроме стихов, еще фотографию одной из испанских восковых мадонн, которых носили по улицам, очаровательно хорошеньких, кокетливо грустных, с кисейными платочками в руках и в шелковых модных платьях.

До свиданья. Пожалуйста, пришлите все неотосланные письма. Привет Жозеф<ине> Густ<авовне>.

Мах.

¹ О глубоком впечатлении от северной Испании вспоминал в свое время Одилон Редон, а Волошин переводил его автобиографические записки для журнала ‘Весы’ (1904. No 4. С. 8). О намерении ехать ‘на две недели’ в Испанию поэт писал матери еще 10 (23) сентября. Отъезд состоялся около 30 сентября (13 октября), возвращение в Биарриц — 7 (20) октября 1915 г. Испанские зарисовки — в путевом альбомчике Волошина (No 53) в его архиве (ИРЛИ, ф. 562, оп. 2, ед. хр. 61).

² Стихотворение ‘Другу’, написанное в Биаррице 25 августа 1915 г.

³ 14 июня 1915 г. Петрова писала Волошину: ‘Я верю в победу, в преодоление этих гнусных сил! А немцы именно гнусны. Оказывается, мое искание определения их духа совершенно правильно: это — новое израэлитство, только без печати Божественного указания. Недаром евреи так за них: ведь у немцев тоже противопоставление себя всему миру. Но какая это дешевка! А евреи лишний раз показали свою исключительную политическую глупость. Нужно быть здесь, знать о фактах из армии, чтобы понять, куда и на что этот дурацкий народ лезет. Ведь, ненавидя и подрывая Россию, они же подкапывают и Англию, Францию, Италию, т. е. те страны и духи народов, кот<орые> их вовсе не притесняли. Тут что-то глубже, чем простая политическая ненависть. Оматериализировавшаяся Германия — вот их почва, вон где их новый Сион’.

⁴ Книга ‘Окровавленная Бельгия’ Э. Верхарна вышла в Москве (в переводе Н. Кончевского) в 1916 г. (до 16 марта). Волошин перевел для нее (по заказу С. А. Скирмунта) стихотворения Верхарна ‘К Бельгии’, ‘Защитники Льежа’, ‘Окровавленная Бельгия’. Он писал об этих произведениях в тексте лекции ‘Вер-харн’ (1916): ‘В последних поэмах его голос срывается, теряет уверенность, звучит надтреснуто и слабо. Его образы переходят в риторику. Его пафос становится публицистикой’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. 2, ед. хр. 316). Еще позднее в статье ‘Судьба Верхарна’ Волошин писал: ‘Конечно, как частный человек, поэт имеет право отдаться общественно-обязательным страстям гражданина, но он не должен нести своего дара на служение разладу, расчленению и ненависти. Верхарн сделал последнее и поэтому дар вдохновения покинул его в его книге ‘Красные крылья войны» (М. Волошин. Верхарн. Судьба. Творчество. Переводы. М.: Творчество. 1919. С. 21).

⁵ В письме от 14 июня Петрова писала Волошину о своих тревогах по поводу душевного состояния К. Ф. Богаевского (‘он мучается тем, что он вовсе не такой, как о нем думают, что не достоин любви и внимания’), предполагая какую-то ‘глубокую внутреннюю драму’ в его отношениях с женой.

⁶ Эта открытка Ж. Г. Богаевской не обнаружена.

⁷ О работе над живописью с Богаевским и Рогозинским близ деревни Козы в августе 1913 г. см. письмо 106.

⁸ Имеется в виду поэма английского поэта Джона Мильтона (1608-1674) ‘Потерянный рай’ (1667).

⁹ Свои испанские впечатления Волошин передал также в письме Ю. Л. Оболенской от 19 ноября 1915 г.: ‘Девять дней, проведенные в Испании, были глубокой радостью, потому что это были единствен<ные> дни вне войны, единственные наедине с природой за все 15 месяцев. <...> самое глубокое — это 3 дня в Обаренских горах в Панкорбо. Это пейзажи потерянного рая, развитие темы Карадага и Яйлы. <...> Долина Эбро в дырявом, кружевном рубище трав, из-под которого сквозит меловое тело земли. Бургос как исступленный крик среди пустынных плоскогорий. Какое соединение суровой простоты железных линий с китайской подробностью мраморной кружевной резьбы’.

124

19 (26) октября 1915 г. Биарриц

26/X/1915. Biarritz.

Дорогая Александра Михайловна, несколько дней тому назад послал Вам толстое письмо с новыми стихами. Писал его, торопясь ответить в первые дни по приезде из Испании, и чувствую, что на слишком многое не ответил, и хочется писать еще.

Получил вчера письмо от К. Ф. — ответ на стихи: письмо бесконечно грустное и все светящееся любовью, и страшно одинокое.¹ Вчера же ответил ему и послал Жоз<ефине> Густав<овне>. Пожалуйста, когда она будет пересылать его — дайте ей мои последние стихи (те четыре, что я послал Вам). Т. е. если можно переписать их для него.

Я доживаю последние дни в Биаррице. И мне не хочется расставаться с ним. Здесь мне не радостно и очень чужды все люди:² но жаль расставаться с одиночеством. У меня все больше растет с годами потребность уединения. Я могу быть с людьми очень много, очень радуюсь им, готов говорить без умолку, но когда наступает уединение, я пью его, как жаждущий, и никогда не могу напиться досыта. Париж сейчас будет очень суров и глубоко безнадежен внутри. И все-таки жаль отрываться от него. Как мне хотелось бы видеть его сейчас же по заключении мира. Каким фейерверком жизни он вспыхнет. Но, верно, не придется. Я вижу и чувствую, как мама ждет и тоскует без меня, и не могу не ехать.³ Хотя… боюсь, что, когда приеду, в Коктебеле опять будет то же… Не вижу, почему бы этому измениться. В разлуке все очищается. Сейчас все ясно и ничто не стоит между нами. Но когда придет теснота жизни со всем ее иррациональным…⁴

Мне вот на что хотелось Вам возразить, Александра Михайловна. В Вашем письме (июньском — полученном теперь) Вы пишете, что я хочу ‘избежать ответственности, воздерживаясь от естественного и святого чувства гнева, чувства презрения к врагу’.

Да, я согласен с тем, что в человечестве чувство любви часто естественно выражается гневом (даже местью)! Огнь Христов, прорабатывая человеческую душу, выявлял часто любовь гневом. В этом внешний соблазн исторического христианства, церкви. Это я знаю. Но для того, кто знает это и сознает истинные пути любви в человечестве, любовь не есть гнев, гнев — только возможное и чистое проявление любви натур страстных. И сознающему это нельзя отдаваться гневу как святому чувству. Он есть, он подступает к горлу, отвер<г>нуть его — значит кастрировать себя — но его надо преобразить в любовь.⁵ Для того чтобы сделать это одним чувством — надо быть святым. Но сознанием это возможно и для обыкновенного человека. И это должно делать теперь. Никак не должно презирать врага: ни морально, ни практически. Практически это ведет к поражению, а морально к унижению себя.

То же самое я думаю о вере в ‘победу’. Это одна из опасных лжей наших дней. Думаю, что истинны слова:

‘Не думай ни <о> победе, ни о поражении, но будь всею душой в борьбе’ (Кришна).⁶ Только в это<м> истина.

А наша борьба — тех, кто стоят вне самой борьбы, — а свидетелей ее — не поддаться соблазну ненависти, презрения, ‘святого’ гнева, а не уставать любить и врагов, и извергов, и даже союзников (вблизи это, пожалуй, труднее всего). Мне все образ Иисуса Навина с поднятыми руками во время битвы представляется,⁷ как символ того, что надо делать теперь. Гнев — это естественный путь наименьшего сопротивления: миллионы придут к истине этим путем. Но раз осознав- i шие уже потеряли права на него: для них уже нет святого гнева. Ведь это общий закон: все, что от страсти, свято, пока бессознательно. Явилось сознание — это же самое уже становится грехом и туда нет возврата.

Вы знаете, что мне германский дух был всегда враждебен и до войны.⁸ Но отдаться теперь этому инстинкту, повторять все общие места и банальности, которыми только и говорят теперь про Германию, это было бы слишком легко. Это простительно для тех лишь, кто до войны благоговел перед нею.

Трагедия Германии очень страшна и поучительна: это трагедия народа, который свое историческое призвание, понятое провидцами, сделал площадным мнением масс и хотел его осуществить в материальных формах империи. Быть может, именно теперь призвание германской расы перейдет на англосаксов, потому что в действительности они осуществляют идеал, нарисованный германскими идеологами.

Я представлял себе и возможности германской победы. Это было <бы> очень тяжело только первые десятилетия.

Вспомните, что было с Римом, проглотившим сперва Грецию, потом Иудею: он стал Эллинским, а позже Иудейским. Через два десятилетия Германия бы галлицизировалась, а через сто лет была бы преображена славянской идеей.⁹ Но именно борьба против нее ее сестры по крови — Англии, может повернуть колесо судьбы.

Германия совершила кощунство перед своим духом, сделав сокровенную истину о судьбах германской расы достоянием площадей. (Эта опасность грозит и России — в никола<е>вское царствование она была уже на грани такого же кощунства.)

Германия государственно бездарна, лишена чувства свободы. А ее способность к ‘организации’ это ведь рабское подчинение диктатуре машин. Меня поражала та слепота, которой все германцы были поражены с начала войны. Это настало вдруг, как Божья Кара.

Посылаю Вам одно стихотворение, не имеющее никакого отношения к войне, написанное еще зимой: помнится, я Вам его еще не посылал. Оно написано на один мотив из глюковской ‘Ифигении’, много лет не дававший мне покою.¹⁰

С кем говорил де Местр? — Не с Пушкиным — Пушкин тогда еще в лицее был мальчишкой. Это один из собеседников ‘Soires de St. Petersbourg’ — безымянных. М<ожет> б<ыть> — ‘Сенатор’. А рифмы — в этом-то задача и заключалась, чтобы написать сонет с безвыходными рифмами на ‘Петербург’, чтобы его никак уже нельзя было переименовать в Петроград.¹¹

До свиданья. Пишите мне чаще и отсылайте написанные письма.

Адрес: Paris. 60 Rue de la Tour.

Max.

¹ Письмо К. Ф. Богаевского от 23 сентября 1915 г. из Херсонеса — с описанием летней поездки в Коктебель и отзывом о стихах Волошина (‘особенно мне нравится — ‘России»).

² 9 октября 1915 Волошин писал Ю. Л. Оболенской: ‘Несколько шагов дальше кипит жизнь, и, очевидно, весьма шикарная, элегантная, потому что сезон. На соседней вилле Ростан живет и сына женит. Но это все так далеко и отвлеченно, что если мне и случается высунуться туда, я пробегаю, не оглядываясь’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. 3, ед. хр. 83).

³ Сообщение Волошина об отсрочке возвращения в Россию вызвало разочарованную реплику Е. О. Кириенко-Волошиной в ее письме от 7 (20) октября 1915 г.

⁴ Летом 1914 г. отношения между Волошиным и его матерью в очередной раз резко обострились. Готовясь к отъезду в Дорнах и ‘раздираемый’ гостями, он решил на время отказаться от писания стихов, сосредоточившись на живописи. Мать же настаивала, чтобы он ‘работал’. Предложение помогать по хозяйству вызвало только раздражение. И в день отъезда сына из Коктебеля она заявила: ‘К Штейнеру едешь… думаешь лучше стать. Не станешь! Ты весь — ложь и трусость… Раньше для меня в жизни был только ты. Теперь ты больше для меня не существуешь’. (Дневниковая запись от 18 (31) июля 1914 г. — ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 467). В несохранившемся письме к матери от 23 сентября 1915 г. он просил объяснить, ‘что было тогда, при разлуке нашей’ (цитировалось Е. О. Кириенко-Волошиной в письме от 3 октября 1915 г.). В этом письме Елена Оттобальдовна называла главной причиной конфликта то, что сын не объяснил ей, что не намерен ‘работать это лето’, а также тем, что он ‘выпускал из себя пятилетнего ребенка, раздражительного, с капризными словами, сердящегося по пустякам’. В позднейшей дневниковой записи (3 августа 1921 г.) Петрова, бывшая свидетельницей всех перипетий отношений матери и сына, как бы подводила им итог: ‘Его мама — его крест. Это невыразимо горько. Ее тоже жаль, но… сопоставление никак не в ее пользу. <...> Его жизнь с нею — сплошная пытка. В ней нет ни капли теплого материнства, а одна издевка над ним’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. 6, ед. хр. 12).

⁵ Главная мысль этики Волошина, неоднократно высказывавшаяся им в письмах (например, к Ю. Л. Оболенской от 6 декабря 1913 г., от 11 декабря 1916 г. — ИРЛИ, ф. 562, оп. 3, ед. хр. 82 и 84) и в поэтических произведениях (‘Потомкам’, 1921), ср. в поэме ‘Святой Серафим’ (1919): ‘Не бежать греха, но, грехи приняв // На себя, собой его очистить’. (В понятие ‘греха’ — или ‘зла’ — Волошин включал, прежде всего, ‘гнев, жадность, своеволье, безразличье’ (‘Война’, 1923)).

⁶ Кришна — в индуистской мифологии — воплощение бога Вишну. В поэме ‘Бхагавадгита’ Кришна наставляет царевича Арджуну перед битвой: ‘Принимай с равной радостью счастье и горе, потерю и выигрыш, победу и поражение, будь всей душой в борьбе: так ты избегнешь греха’ (запись Волошина в тетради выписок 1907—1909 гг.). Эта мысль служит началом волошинского стихотворения 1910 г.: ‘Я верен темному завету: // ‘Быть всей душой в борьбе!» (‘темный’ — здесь намек на Кришну, чье имя в переводе значит: черный, темный).

⁷ Эпизод из ‘Книги Иисуса Навина’ (X, 12-13): этот герой Израиля обратился к Богу с просьбой остановить солнце (чтобы продлить день) для полной победы над жителями Гаваона.

⁸ Неприязнь к немецкой культуре зародилась у Волошина уже во время первого пребывания в Берлине в конце 1899 — начале 1900 г. (см. письмо к Петровой от 9 января 1900 г. — вып. 1. С. 91—93). В письме к М. В. Сабашниковой от 9 сентябри 1905 г. он решительно отвергает ее предложение ‘идти учиться к немцам’.

⁹ Такие же построения Волошин проводит в статье ‘Франция и война. Разговоры’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 306), а позднее — в письме к Петровой от 15—19 января 1918 г. (см. No 158).

¹⁰ Имеется в виду стихотворение ‘Трели’, законченное 9 февраля 1915 г. ‘Ифигения в Авлиде’ (1774) и ‘Ифигения в Тавриде’ (1779) — оперы немецкого композитора Кристофа Виллибальда Глюка (1714—1787). Глюковскую ‘Ифигению’ в исполнении А. Дункан Волошин видел на сцене театра Шатле в Париже (см.: М. Волошин. Луи Фуллер и Айседора Дункан. — ‘Московская газета’. 10 ноября, 1911).

¹¹ Речь идет о стихотворении Волошина ‘Петербург’ (‘Над призрачным и вещим Петербургом…’), написанном 8 февраля 1915 г. Местр Жозеф де (1753—1821) — французский философ и писатель, автор книги ‘Санкт-петербургские вечера, или Беседы о временном правительстве Провидения’ (1821), основанием для которой послужило пребывание де Местра в 1802—1817 гг. посланником Сардинии в Петербурге. О своем неприятии переименования русской столицы Волошин писал 25 января Ю. Л. Оболенской: »Петрограда’ я. не принимаю. Зачем обижать Петра и голландцев? Что за варварство топтать исторические имена!?’

125

2 (15) декабря 1915 г. Париж

15/XII/1915. 60 Rue de la Tour

Милая Александра Михайловна, это не письмо. Хочу только послать Вам стихотворение ‘Левиафан’, недавно написанное.¹ Его считаю очень важным для себя.

Написав его, я закончил книгу стихов ‘1915. Anno mundi ardentis {Год мирового пожара (лат., перевод М. Волошина).}’.²Она будет сейчас же печататься и выйдет к концу февраля. К сожалению, только одно стихотворение ‘России’ я не помещу в ней. Мне кажется, что его сейчас, пока война не кончена, печатать нельзя еще: в нем есть слишком определенные пожелания.³ Все это время по возвращении в Париж я работал над составлением этой книги.

В Россию я возвращаюсь весной. В апреле буду в Москве, а к маю приеду в Крым.⁴

В смысле стихов этот год был для меня редко плодотворен. Но это единственное, чем я мог ответить на совершающееся.

Думаю о возвращении в Россию с некоторым страхом. Возвращаюсь только потому, что знаю, как мама тоскует без меня. Но не уверен, что все бывшее перед войной не могло <бы> повториться снова.

А эти полтора года я несмотря на весь окружающий ужас работал интенсивно и плодотворно во всех областях.

Очень хочется знать Ваше мнение о ‘Левиафане’, и вообще жду от Вас писем.

Что Костенька? Что Вы? Жозефина Густавовна?

Напишите мне о Людвиге, пожалуйста. Что с ним? Где он?

Маргарита недавно написала очень грустное письмо: очень там тяжело.⁵ Художеств<енная> ее работа опять не ладится и отношения с людьми смутны. О войне не пишет ничего. Да вообще сейчас все молчат здесь. Нечего сказать. Никто не знает даже, что сейчас пожелать.

Пишите мне, пожалуйста. Очень жду Ваших писем.

Мах.

¹ Стихотворение ‘Левиафан’ закончено 9 декабря 1915 г.

² См. примеч. 8 к п. 122. Об истории создания сборника см.: В. Купченко, 3, Давыдов. 75 лет изданию // Памятные книжные даты. 1991. М.: Книга. 1991. С. 165—168.

³ Строки: ‘Люблю тебя побежденной…’ и т. д. резко контрастировали с ура-патриотическим настроем тогдашней русской поэзии, поэтому стихотворение ‘России’ было впервые опубликовано лишь в 1917 г. (газета ‘Власть народа’, 28 июля 1917 г.).

⁴ См. примеч. 2 к п. 126.

⁵ В письме от 6 декабря 1915 г. М. В. Сабашникова писала Волошину из Дорнаха: ‘Для меня лично этот год <...> был печален. В живописи не сдвинулась я нисколько’.

126

Начало мая 1916 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, это письмо Вам передаст художник Александр Иванович Штурман¹ — хороший знакомый К. Ф., Кандаурова, Латри² и который сейчас поселился у нас.

Получил Ваше письмо. Спасибо за адрес. Напишу.

Приду, как только отдышусь немного: усталость месячного пути со всеми впечатлениями и людьми сказывается.³ А первые дни пришлось еще все время убирать и приводить в порядок мастерскую, пришедшую в запустение, и библиотеку, в которой похозяйничали-таки без меня прошлым летом Толстые с Мандельштамом.⁴ Сейчас сел за статьи — надо отправить сейчас же 2. Как только управлюсь — прибегу.⁵ Кроме того, еще устраиваю маму в новых комнатах (бывших моих). Это очень удобно, т<ак> к<ак> таким образом у нас получается подобие отдельной квартиры с собственной террасой, непосредственным сообщением и комнатой для ночевок для друзей.⁶

По вечерам занимаемся звездочетчеством⁷ со Штурманом: он Вам сам об этом расскажет.

Я понимаю, что нам надо говорить много и об интимном. Кое о чем мне сказала уже мама, но я все-таки ничего не знаю и не понимаю.

Скоро буду. Костеньке напишу.⁸ Привет Жозефине Густавовне.

Мах.

Датируется по контексту.

¹ Александр Иванович Штурман (1869-?) — художник-пейзажист. Ученик Академии художеств с 1890 г., участник Тверского общественно-педагогического кружка (1909-1913), в 1917 г. был членом Московского товарищества художников, участвовал в выставках Нового общества художников в Петербурге. ‘Он был добрый, славный товарищ, много видевший, хорошо знавший западное искусство’, — писал о ней А. А. Рылов (А. Рылов. Воспоминания. Л.: Художник РСФСР. 1977. С. 146).

² М. П. Латри (см. примеч. 3 к п. 104).

³ Волошин выехал из Парижа 7 апреля (25 марта) 1916 г. — через Дьепп, Лондон, Северное море (где германские подводные лодки охотились за кораблями стран Антанты), Торнео, Белоостров, с 5 по 17 апреля находился в Петербурге, с 18 до

24 апреля — в Москве. Прибыл в Коктебель около 27 апреля 1916 г.

⁴ А. Н. Толстой с Н. В. Крандиевской находились в Коктебеле с 14 июня по конец июля, первое упоминание о пребывании О. Э. Мандельштама в волошинском доме находим в письме Е. О. Кириенко-Волошиной сыну от 14 июля, последнее — от 28 августа. В письме от 10 августа она жаловалась: ‘Мандельштам еще здесь, и мои отношения с ним все ухудшаются при посредстве твоей библиотеки, т<ак> к<ак> он, будучи неаккуратен, неряшлив, забывчив, бесцеремонен вообще, проявляется в том же духе и относительно книг, и вчера, заметив по всем полкам беспорядок в книгах при взятии и вставлении их на места, я ему указала это и опять запретила ходить в библиотеку’.

⁵ 5 мая 1916 г. Волошин закончил статью ‘Франция и война’ (опубликована в ‘Биржевых ведомостях’ 19 мая, утр. вып.), 13 мая — статью ‘Шарль Пеги’ (‘Речь’, 25 мая). В Феодосию Волошин выбрался ^мая 1916 г. и пробыл там до 20 мая.

⁶ О перераспределении комнат Волошин писал Ю. Л. Оболенской 1 мая 1916 г.

⁷ Увлечение Волошина астрономией началось в гимназические годы с произведений К. Фламмариона. Отчасти для наблюдения звездного неба была сооружена ‘вышка’ на крыше волошинского дома. В воспоминаниях о Волошине (относящихся к 1913 г.) М. П. Редлих свидетельствовал: ‘Очень интересны были его ‘путешествия’ по звездному небу. Он очень хорошо знал множество созвездий и звезд и рассказывал с необыкновенным интересом античные легенды, связанные с звездным небом’ (М. Редлих. Мои воспоминания о М. А. Волошине. 1964 г. Архив ДМВ, Коктебель). Именно как ‘звездочета’ вывел Волошина в рассказе ‘Обломки’ Андрей Соболь (А. Соболь. Обломки. М., Пб.: Круг. 1923. С. 105-108). Весной 1927 г. Волошин был принят — по рекомендации харьковчанина Л. Л. Андренко — во Французское Астрономическое общество.

⁸ В Феодосии Волошин повидался и с К. Ф. Богаевским, приехавшим в отпуск из армии 18 мая 1916 г.

127

Лето 1916 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна.

Позвольте мне познакомить Вас с Юлией Феодоровной Львовой, хорошей знакомой Лили Дмитриевой, поселившейся на месяц в Коктебеле.¹

Максимилиан Волошин.

¹ Юлия Федоровна Львова (урож д. Львова, в первом браке Ваксель, 1873—1950) — композитор, теософка. В Коктебеле была с 8 мая по 13 августа 1916 г. с тринадцатилетней дочерью Ольгой Ваксель (домашнее прозвище Лютик). Волошин познакомился с ней в тот же год во время пребывания в Петрограде (встреча отмечена в записной книжке Волошина 13 апреля 1916 г.). Львова положила на музыку стихотворения Волошина ‘О, как чутко, о, как звонко…’, ‘Гностический гимн Деве Марии’, ‘Эта темная аллея…’, ‘Созвездия’, ‘Сердце мира, солнце Алкиана…’ (‘Гимн пифагорейцев’), последний сонет венка ‘Lunaria’. Участвовала в концерте коктебельцев в Летнем театре Феодосии 18 июля 1916 г. — вместе с Волошиным, О. Мандельштамом, В. Ходасевичем, А. Шервашидзе. Свой сборник ‘Anno Mundi Ardentis. 1915’ Волошин надписал Львовой: ‘Я благодарен Вам, Юлия Федоровна, за то, что Вы освободили меня от многих моих стихов, поняв их. Коктебель. Лето 1916 г.’ (Собрание А. А. Смольевского, внука Ю. Ф. Львовой). По-видимому, Львова предложила в ‘Вестник теософии’ стихотворения Волошина ‘Солнце’, ‘Закат’, ‘К невидимому граду’, опубликованные в No 10 (7 октября 1916 г.), 10 октября она писала ему, что драма Вилье де Лиль-Адана ‘Аксель’ (в переводе Волошина) не подошла журналу, будучи слишком большой.

128

Лето 1916 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна!

К. Ф.¹ обещал мне купить для меня у Котлова² rouleau (целый свиток) акварельной бумаги и оставить у себя в мастерской. Ежели он это успел сделать — пожалуйста — возьмите его в мастерской и пришлите мне вместе с Юлией Федо<ро>вной. Его легко узнать по форме — это плотный и тяжелый свиток бумаги в 2 аршина высоты.

Получили ли Вы известие от Миши? ³ Во мне все время беспокойство об Вас. Я написал воспоминание о Сурикове:⁴ при случае принесу прочесть.

Сейчас почему-то заболел. Очень болит голова.

Мах.

Датируется по контексту.

¹ К. Ф. Богаевский.

² Феодосийский книготорговец.

³ М. М. Петров (см. примеч. 3 к п. 117), призванный в армию.

⁴ Здесь имеются в виду материалы к биографии В. И. Сурикова, основанные на записи бесед с ним Волошина в начале 1913 г. в Москве. Эту рукопись (около трех печатных листов) Волошин отправил С. К. Маковскому в ‘Аполлон’ 7 июня 1916 г. (опубликована в No 6/7 за август—сентябрь 1916 г.). Одновременно поэт работал над монографией ‘Суриков’ для издательства И. Н. Кнебеля (см. п. 129).

129

2 октября 1916 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, мне что<-то> очень трудно стало выбирать<ся> из Коктебеля. Я закончил наконец монографию о Сурикове,¹ но сию же минуту стало нужно спешно писать другие запущенные статьи, и вот сижу опять.² Я думаю, что приказ не коснется Влад<ислава> Фелиц<иановича>, т<ак> к<ак> он говорит о белобилетниках, освобожденных до 1 августа 1915 г. А он освобожд<ен> только теперь.³И H ат<алья> Ив<ановна>, и Поликс<ена> Серг<еевна> чувствуют себя лучше.⁴ Особенно первая. П. С. что-то говорила о том, что ей стыдно, что она Вам не ответила — на что не помню.

Очень будем Вас ждать все. Какие у Вас новости о Мише,⁵ о Людвиге,⁶о Пете?⁷ Теперь у нас совсем опустело с отъездом Соф<ьи> Исаковны.⁸ Но внизу жильцы еще не переводятся. Инженеры делают изыскание для жел<езной> дор<оги> сейчас в Коктебеле.⁹ Вообще теснота надвигается. До свиданья.

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Волошин закончил монографию 22 сентября 1916 г. Издательство И. Н. Кнебе-ля (австрийца по национальности), где предполагалось печатать книгу, было разгромлено шовинистической толпой и прекратило свою деятельность. Впервые монография ‘Суриков’ опубликована целиком лишь в 1985 г. В. Н. Петровым (Л.: Художник РСФСР, см. здесь историю создания книги: с. 5-17).

² 7 октября Волошин отправил в ‘Речь’ статью ‘Илья Эренбург — поэт’ (опубликована 31 октября), а 16 октября закончил статью о творчестве А. Н. Бенуа для сборника о художнике (письмо к М. С. Цетлин от этого числа в собрании А. Ф. Маркова, письма Волошина к А. Н. Бенуа от 19 октября в ГРМ — ф. 137, ед. хр. 812). Этот сборник (под редакцией Г. К. Лукомского) напечатан не был: статья Волошина опубликована (в сокращении) в сб.: Волошин М. Путник по вселенным / Сост. В. Купченко и З. Давыдов. М.: Советская Россия. 1990. С. 204-208.

³ Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) приехал в Коктебель 6 июня 1916 г. Сначала жил на даче Мурзанова, 7 июля перебрался к Волошиным. У него был поврежден позвоночник, он ходил в корсете и, тем не менее, был призван в армию в качестве ратника (о чем сообщал жене из Коктебеля 8 июля — РГАЛИ, ф. 537, оп. 1, ед. хр. 45). 3 сентября 1916 г. Волошин писал М. С. Цетлин, что ‘близко узнал и полюбил за это лето’ Ходасевича (Вопросы литературы. 1990. No 9. С. 277. Публ. А. Маркова). Ходасевич уехал из Коктебеля 24 сентября, а 29-го Петрова писала Волошину: ‘Тревожусь за Влад<ислава> Фелиц<иановича>. Ведь было распоряжение (после осмотра и отпуска уже), чтобы брать всех, ‘кроме явных калек’. Призыв убил бы его при его туберкулезе’.

⁴ Наталья Ивановна Манасеина (1869—1930) и Поликсена Сергеевна Соловьева (1867—1924) — писательницы из Петербурга, издававшие там журнал для детей ‘Тропинка’ (1906—1912). Имели в Коктебеле общую дачу с 1903 г.

⁵ M. M. Петров.

⁶ Л. Л. Квятковский (см. примеч. 2 к п. 93).

⁷ Петр Михайлович Петров, брат А. М. Петровой, военный. В 1921 г. служил в Николаеве.

⁸ О приезде С. И. Дымшиц-Толстой в Коктебель ‘лишь недавно’ Волошин сообщал М. С. Цетлин 3 сентября 1916 г. (Вопросы литературы. 1990. No 9. С. 277). В недатированном письме к Ю. Л. Оболенской (ок. 24 сентября) Волошин сообщал о ней: ‘Соня ищет ‘материалы’ и ‘поверхности’, очень мила и старается, чтобы все любили друг друга и ее’. Отъезд ее состоялся, видимо, в конце сентября 1916 г.

⁹ Около 24 сентября (письмо без даты) Волошин сообщал Ю. Л. Оболенской о пребывании в Коктебеле архитектора Л. А. Веснина, который ‘будет строить на Карадаге цементный завод’. ‘Кроме того, здесь была большая компания профессоров-геологов и цементников, так что все время светский образ жизни не кончался. Теперь и они уехали’. Сведений о других инженерах не обнаружено.

130

19 ноября 1916 г. Коктебель

Суббота.

Дорогая Алекс<андра> Михайловна, на другой день после моей лекции¹ я проснулся совершенно больной с сильнейшей головной болью и должен был все утро просидеть в Воинском Присутствии и меня еще не отпустили, т<ак> к<ак> мои бумаги еще не пришли.² Надо являться в следующий четверг.

Вчера еще больной уехал в Коктебель, не имея возможности заглянуть к Вам и не зная о поручениях, данных Вам мамой.

Посылаем теперь поэтому лавочника Стуся ³ за купленной провизией.

Я приеду в четверг снова и хочу прочесть об Верхарне и об живописи.⁴

До свиданья.

Максимилиан Волошин.

¹ Лекция Волошина ‘Отцеубийство в античном и христианском мире’ была прочитана в недавно созданном в Феодосии литературно-художественном обществе ‘Киммерика’ (см. с нем: Купченко В. Феодосийское общество ‘Киммерика’ // Победа (Феодосия). 1976. 11 и 12 августа). Окончательное название лекции — ‘Отцеубийство в античной и христианской трагедии. (Братья Карамазовы и Эдип-царь)’ См. с. 39—61 наст. изд.

² Волошин был призван согласно новому ‘разъяснению’. ‘Выяснилось, что я ‘вишу’ между двумя параграфами — одним действующим, другим отмененным. Меня могут и признать негодным на вполне законном основании, но могут и ‘забрить», — писал Волошин М. С. Цетлин 16 октября 1916 г. В письме военному министру (без даты) поэт объяснял неприемлемость для себя службы в армии: ‘Тот, кто убежден, что лучше быть убитым, чем убивать, и что лучше быть побежденным, чем победителем, т. к. поражение на физическом плане есть победа на духовном, — не может быть солдатом’ (полностью см.: Гаврилов Б. ‘Как европеец, как художник, как поэт…’ // ‘Ново-Басманная, 19’. М., 1990. С. 211-223). При освидетельствовании в госпитале в Керчи (где Волошин находился с 10 по 15 ноября 1916 г.) он был признан негодным, однако к 19 ноября это заключение еще не прибыло в Феодосию, в письме к М. С. Цетлин от 21 ноября, сообщая о благополучном исходе ‘испытания’, Волошин оговаривал: ‘теперь это почти совершенно ликвидировано’.

³ Григорий Филиппович Стусь (1870—1922) — коктебельский лавочник.

⁴ Следующий приезд Волошина в Феодосию состоялся в пятницу 25 ноября. Этим днем датировано ‘Свидетельство о явке к исполнению воинской повинности’ Феодосийского воинского присутствия, признавшего Волошина бессрочно ‘совершенно неспособным к военной службе’. В этот же день он прочел в ‘Киммерике’ лекцию ‘Об истоках современного искусства’.

131

30 ноября 1916 г. Коктебель

30/XI/1916.

Дорогая Александра Михайловна, с мамой все благополучно: она просто перерешила и будет свои зубы лечить в Москве.¹ Она в хорошем расположении духа, весела и здорова. Все к лучшему, т<ак> к<ак> оказалось, что я еду в Керчь читать 6-го декабря (во вторник).² Т. е. я выеду в понедельник, вечер проведу в Феодосии, а утром выеду в Керчь. Вернусь в среду ночью, а в четверг буду читать о Верхарне в Феодосии. Я перевел еще две поэмы.³ Лекция расширяется и формируется. В понедельник вечером, вероятно, не успею забежать к Вам, т<ак> к<ак> Ал<еквандр> Алекс<андрович> устраивает заседание в этот день, до окончательной срепетовки Верхарновского вечера.⁴ После я снова вернусь в Коктебель, и мы пробудем до самых праздников — чтобы выхать прямо к праздникам в Москву. Неужели Вы не будете на лекции Верхарне?

Очень горюю над всеми Вашими злосчастиями. Я сам заразиться н боюсь: но не заражу ли я детей Новинского?⁵ Вот что меня беспокоит Напишите мне. Я, значит, смогу быть у Вас только 8 дек<абря> (т. в день лекции).

Хочется лекцию очень расширить, чтобы в Москве потом прочесть и сделать еще ряд переводов. Я теперь весь в этом.

До свиданья.

Max.

¹ О намерении ехать в Москву на зиму Волошин впервые писал 20 ноября К. В. Кандаурову, 21 ноября, в письме к М. С. Цетлин, он уже уточнял, что будет в Москве с 15 декабря (у В. А. Рогозинского), в Петербурге — с 15 января (у Ю. Ф. Львовой): ‘Вернувшись из СПб., еще останусь в Москве’. В действительности приезд в Москву состоялся 28 декабря 1916 г.

² В Керчи Волошин прочел 6 декабря 1916 г. лекцию ‘О жестокости в жизни и в искусстве’ (окончательное название ‘Жестокость в жизни и ужасы в искусстве’ — ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 297-299).

³ 20 ноября 1916 г. Волошин узнал о гибели Э. Верхарна (14 (27) ноября в Руане под колесами поезда), что послужило толчком к написанию лекции о бельгийском поэте. 22 ноября он перевел стихотворение Верхарна ‘Город’, 23 ноября — ‘Дерево’. Лекция была прочитана в ‘Киммерике’ 8 декабря 1916 г.

⁴ Имеется в виду Александр Александрович Новинский (1878—1960, Лос-Анджелес) — начальник феодосийского порта, капитан 2-го ранга. Инициатор создания литературно-художественного общества. Ему посвящен мемуарный очерк О. Мандельштама ‘Начальник порта’ (Мандельштам О. Шум времени. Л.: Время. 1925. С. 85—90). В ‘срепетовке’ верхарновского вечера 5 декабря участвовали также феодосийцы В. Э. Дембовецкий, Д. Е. Свистельников, поэтесса Г. В. Полуэктов, актриса Ф. Г. Раневская (Фельдман), читавшие, наряду с Волошиным, некоторые стихотворения Верхарна. (См. черновой текст лекции ‘Верхарн’: ИРЛИ, ф. 562 оп. 1, ед. хр. 316.)

⁵ Петрова писала Волошину в открытке от 30 ноября о своем заболевании котором и о ветряной оспе у племянников, находившихся на ее попечении. У Новинских было двое детей: Рома и Таня.

⁶ В Москве Волошин читал лекцию ‘Судьба Верхарна’ в Драматическом театре 1 февраля 1917 г. О новых его переводах из Верхарна в это время сведений нет.

132

Начало декабря 1916 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна.

Пользуюсь оказией, чтобы послать еще связку моих переводов Верхарна за эти дни.¹ Письмо только что получил.²Спасибо. Отвечу почтой.

Мах.

¹ 30 ноября было переведено стихотворение Верхарна ‘Завоевание’, 2 декабря — ‘Душа города’, 4 декабря — ‘Любовь’.

² Открытка Петровой от 30 ноября 1916 г.

133

9 мая 1917 г. Коктебель

9 мая 1917 г. Коктебель. Дорогая Александра Михайловна, ну вот видите последнее мое безумие: пишущая машинка, даже письма на ней пишу.¹ Но это имеет свой смысл: необходимо научиться писать как можно скорее, т<ак> к<ак> правая рука от письма быстро устает и немеет.² Если б мне пришлось рукой написать столько, сколько я должен был переписать за это время стихов, то у меня бы уже пальцы отнялись. Я только что подготовил к изданию избранные мои стихи (из обеих книг, под названием ‘Иверни’). Это будет маленькое дешевое издание по 20 к., и издано оно будет в нескольких десятках тысяч, это мне пер<ед> отъездом предложили.³По крайней мере мои стихи можно будет иметь в продаже. Сейчас готовлю такое же издание моих переводов Верхарна со статьей и перевожу для него еще новые стихи.⁴ Сегодня закончил перевод поэмы о Микеланджело. Посылаю его Вам: он будет, верно, близок. Прочтя, пошлите его Костеньке. Совершающееся волнует и тревожит. Но я еще не могу всего осознать, связать с мировым, с войной, с судьбами славянства… В германизм-иезуитизм-юдаизм я не верю (хотя Верхарн в книге ‘Окровавленная Бельгия’ — она переведена — говорит нечто подобное о союзе германизма с юдаизмом).⁵ Меня страшит сейчас то, что все то, что год тому назад мне казалось настолько верным, как чувство и мысль относительно войны, теперь, когда оно повторено и провозглашено массами, представляется настолько неприемлемым и враждебным мне теперь.⁶Бернард Шоу прав, говоря: ‘Как социализм был бы популярен, если бы не было социалистов!’⁷ Я же пока понял одно: будущее выявляется безумием и верой, настоящее — здравым смыслом и скептицизмом. Смешивать эти два метода отнюдь не следует и надо точно знать, о чем сейчас идет дело. Но необходимо нести в себе и то и другое. Доброго во внешнем мире я не жду ничего: не такова теперь эпоха и не такова нравственная культура европейцев, чтобы добро и свобода могли бы торжествовать. Теперь победа за эгоизмом и жадностью. Социализм, который, конечно, восторжествует, принесет с собою лишь более крепкие узлы еще более жестокой государственности. А с точки зрения ГРАДА ГОСПОДНЯ⁸ и ‘буржуазия’ и ‘пролетариат’ — это едино, ибо основано на том же эгоизме и жажде благополучия. Я вижу только один социальный строй, согласный с духом Христовым: когда каждый будет работать на других бесплатно, а нужное для себя будет получать от других в виде милостыни.⁹ Чтобы все было благодеянием и даром. Чтобы весь экономический строй был основан на нищенстве. Тогда и машины будут приносить пользу, и богатство будет на благо. А пролетариат — это, прости Господи, — фабричная фальсификация нищенства.¹⁰ Изумительное слово кого-то из отцов церкви: ‘Если бы по божественному соизволению нам было дозволено увидеть душу человеческую такой, как она есть, мы бы погибли в то же самое мгновенье, как если бы мы были ввергнуты в горн пылающий’.¹¹ Эпохи потрясений народных краюшком приподымают завесы человеческой души, что ж тут удивляться пиротехническим эффектам? Если разложение междуатомной энергии рождает взрывы небывалой силы,¹² то что же делается в мире, когда человеческие души распадаются на первичные силы?

Когда Вы решили делать операцию? Как себя чувствуете? ^|3 Напишите прежде, чем решите ехать. До свиданья, у нас все благополучно. Как судьба Людвига? Не знаете ли, надолго ли уехал Новинский из Феодосии?

Мах.

¹ Пишущая американская машинка ‘Смис-Премьер’ была приобретена Волошиным в Москве, где он находился до 12 апреля (поездка в Петроград не состоялась). Машинка была отправлена багажом и получена поэтом 28 апреля. 4 мая он запрашивал московскую контору фирмы: нельзя ли заменить шрифт на более убористый? Печатая письма в 1917—1921 гг., Волошин оставлял себе копию, благодаря чему его письма этого периода сохранились в его архиве.

² См. примеч. 6 к п. 122.

³ Сборник избранных стихотворений Волошина ‘Иверни’ вышел в Москве в издательстве ‘Творчество’ до 2 июня 1918 г.. тиражом 12 тысяч экземпляров. С владельцем издательства Соломоном Абрамовичем Абрамовым (1884—1957) Волошин — судя по его записной книжке — встречался 13 и 27 февраля 1917 г., причем издатель сам заходил к поэту.

⁴ Книга Волошина ‘Верхарн: Судьба. Творчество. Переводы’ вышла в издательстве ‘Творчество’ в начале 1919 г. (до апреля).

⁵ В книге ‘Окровавленная Бельгия’ (см. о ней примеч. 4 к п. 123) Э. Верхарн писал о влиянии ‘еврейского духа’ на Германию в главе ‘Азиатская Германия’ (с. 125—131).

⁶ Первоначальное неприятие войны делало Волошина ‘пораженцем’ (см. письмо No 122 и стихотворение ‘России’). С 1917 г. он начал переходить на позицию сторонников войны ‘до победного конца’. 10 мая 1917 г. Волошин писал М. С. Цетлин: ‘С первого марта мое отношение к войне сразу переменилось. Если бы теперь мне I пришлось быть призванным, я бы, конечно, не стал отказываться. <...> Мое отношение к войне, разумеется, не изменилось, но явилось новое чувство: личной ответственности за поведение России’.

⁷ Источник цитаты из английского писателя Бернарда Шоу (1856—1950) не установлен.

⁸ Понятие Града Господня восходит к трактату Августина Аврелия (ок. 354-430 г.) ‘De civitate Dei’ (ок. 413—426 г.), где под ‘градом’ понимается духовная общность братьев по вере. Позднее эти идеи развиты Волошиным в заметке ‘О граде Господнем’ (см.: Кодры. 1989, No 12. С. 145-146. Публ. В. Купченко).

⁹ Право поэта жить милостыней Волошин впервые как бы утверждал, рисуя образ Вилье де Лиль-Адана в статье ‘Апофеоз мечты и смерти’ (Аполлон. 1912. No 3/4. С. 83). В 1923 г. эта мысль была сформулирована в поэме ‘Бунтовщик’: ‘Оплата // Труда бессмысленна: лишь подаянье // Есть мзда, достойная творца’.

¹⁰ Это суждение позднее развито Волошиным в статье ‘Поэзия и революция’ (Камена. 1919. Кн. 2. — Волошин М. Россия распятая. М.: Пан. 1992. С. 132) и в наброске ‘Ставка на рабочего’ (1923 или 1924), задуманном для цикла ‘Путями Каина’.

¹¹ См. примеч. 5 к п. 118.

¹² Основы ядерной физики Волошин мог почерпнуть из выписывавшихся им французских журналов, позднее в его библиотеке появились переведенные на русский язык труды Э. Резерфорда, Дж. Томсона, Н. Бора.

¹³ О решении оперироваться в Симферополе (по поводу фибромы) Петрова, видимо, рассказала Волошину во время его пребывания в Феодосии, где он находился, по пути из Москвы в Коктебель, с 14 по 17 апреля 1917 г. Операция состоялась только в конце августа, о том, что она ‘сошла отлично’, Петрова сообщила Волошину в письме от 3 сентября 1917 г.

134

19 мая 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, получили ли Вы еще стихи Верхарна, что я послал Вам со Свистельниковым?¹ С тех пор я так и не успел написать Вам, потому что Коктебель становится очень люден, а я продолжаю усиленно свои работы, т. е. перевожу Верхарна и рисую. Приехали Манасеины.² Катя на днях у Вас будет и вам сама расскажет все болезни и несчастья этого времени. Они приехали с Михаилом Петровичем, который очень болен и выглядит восьмидесятилетним стариком (ему 58).

Каждый день теперь кто-нибудь приезжает: только, кажется, никого из своих это лето не будет. Все обормоты разбрелись по разным местам. Юлии Федоровны ³ еще нет, Ходасевич приедет в начале июня. Здесь дочь его брата Валентина Ходасевич — художница.⁴

Вчера проезжал в Судак Кончаловский — художник.⁵ Он сейчас офицер. В нескольких словах он совсем по-иному осветил все, что делается на фронте: почему солдаты сейчас не хотят наступления. Мы раньше против машин и пушек выставляли живое человеческое мясо, а теперь это стало невозможно, потому что солдатские комитеты следят за тем, чтобы на каждую роту было достаточное количество пулеметов и снарядов, и без этого идти в бой отказываются. Но настроение армии сейчас, по его словам, прекрасное, и сейчас же, как все будет подготовлено, наступление начнется. Армия очень довольна Керенским⁶ и верит ему.

Больше, чем когда-либо, я чувствую неприязнь к социализму и гляжу на него, как на самую страшную отраву машинного демонизма Европы. Пролетарии, так страстно ненавидящие ‘буржуазию’, берут от нее все ее яды, отбрасывая все то, что есть в ней от общей духовной культуры — ‘аристократической’ культуры человечества.⁷ Социализм и ‘германизм’, в конечном счете, одно и то же: обожествление ‘здорового комфортабельного эгоизма’. Поэтому они и чувствуют друг к другу неодолимую симпатию. Ведь нельзя отрицать, что все с<оциал>-д<емократы> влюблены в Германию и глубоко ненавидят Англию, равнодушны к Франции и совсем не интересуются мнениями английских и французских ‘т<о>варищей’. Во всей революции я еще голоса РУСИ не слыхал. Самое отрицание войны было пока сказано на чужом языке и чужими устами. Я жду голоса старообрядцев: оттуда придет подлинное.⁸ Я кое-что уже видел в одном литографированном обращении к московским писателям, на которое они не обратили никакого внимания. Андрей Белый, который случайно был во время переворота в Петербурге в эсерской среде, рассказывал мне поразительные вещи об сношениях с<оциалистов>-р<еволюционеров> с сектантами,⁹ большинство с<оциалистов>-р<еволюционеров> благодаря этому общению настроено мистически и религиозно.

Чувствую, что я безнадежно чужд политической активности: читая газеты, я по очереди соглашаюсь с самыми противоположными мнениями, только проявления человеческой глупости меня выводят из себя. Есть ли для Вас партия, с которой вы бы себя чувствовали солидарной? в которой хотя бы отчасти выражалось то, чего можно было бы пожелать России?¹⁰

Практически я думаю, что рус<ская> рев<олюция> задержала заключение мира еще года на два. Я теперь предвижу стадию, когда Россия превратится просто в поле военных действий, когда союзники для того, чтобы не нарушать блокады Германии на востоке, просто двинут через Россию американские и японские войска на наш восточный фронт, чтобы укрепить его. Это единственное место, куда Америка может приложить свои силы и вооружения.

Пришлите мне статьи Розанова. Очень интересно.¹¹ До свиданья. Напишите о Вашем здоровьи.

Мах.

¹ Дмитрий Евграфович Свистельников — преподаватель русского языка и истории в Феодосийском реальном училище (на службе с 1911 г.). Член общества ‘Киммерика’ (см. примеч. 4 к п. 131). С лета 1922 г. служил архивистом в Киеве, последнее его письмо Волошину — от 1 августа 1930 г. из Ялты (ф. 562, оп. 3, ед. хр. 1088, всего здесь — 10 писем).

² Н. И. Манасеина, ее муж Михаил Петрович Манасеин (1860—1917), врач, приват-доцент, и дочь Екатерина (ум. ок. 1955) приехали в Коктебель 15 мая 1917 г., вместе с П. С. Соловьевой.

³ Ю. Ф. Львова.

⁴ Валентина Михайловна Ходасевич (1884—1970, в замужестве Дидерихс) — племянница В. Ф. Ходасевича, художница. См. ее мемуары ‘Портреты словами’ (М., 1987. С. 112—114). Была в Коктебеле с 15 мая по сентябрь 1917 г. 1 июля к ней присоединился муж, художник А. Р. Дидерихс.

⁵ Петр Петрович Кончаловский (1876—1956) — художник, член общества ‘Бубновый валет’. Волошин писал о его творчестве в обзорах ‘Художественные итоги зимы 1910—1911 (Москва)’ (Рус. мысль. 1911. No 5 и 6), ‘Москва. Художественная жизнь’ (Рус. худож. летопись. 1911. No 6) и в других (см.: М. Волошин. Лики творчества. Л., 1988. С. 281, 286, 287). В 1912 г. Кончаловский подарил Волошину книгу Э. Бенара ‘Сезанн’ в своем переводе. В действующую армию художник был призван в самом начале войны. В Судаке он поселился на даче Д. Жуковского, откуда писал И. И. Машкову 23 мая 1917 г. (Панорама искусств-3. М., 1980. С. 179— 180).

⁶ Александр Федорович Керенский (1881-1970) был в тот период (с 5 мая до 8 июля 1917 г.) военным и морским министром.

⁷ Петрова отвечала 23 мая: ‘У меня есть несколько впечатлений и длительных переживаний, которые сделали меня, давно уже, бесповоротно всегда на стороне рабочего класса. Не могу не быть душою теперь с ними. Ведь их ‘буржуазное’ состояние — этап, неизбежный, к высшему. В них ‘аристократизм’ вижу, в ‘буржуазии’ — мещанстве — нигде и никогда. ‘Доброта’ ее — и та ради ‘заработка’ царствия небесного, а не просто по братству, часто неуклюже’.

⁸ 23 мая Петрова отвечала на это: ‘Бесконечно интересно то, что Вы пишите о старообрядцах. Это — линия, и твердая. Вообще мне кажется, что нашему ‘народу’, крестьянству особенно, нужно лишь ясную и точную голую смету представить хозяйственного состояния России, а разберутся они отлично и сами, ‘партии’ им мешают и досаждают’.

⁹ Андрей Белый с 30 января по 8 марта 1917 г. находился в Петрограде и Царском Селе, где гостил у Р. В. Иванова-Разумника, близко соприкасавшегося с кругом социалистов-революционеров. 23 марта, в Москве, Волошин надписал Белому свою книгу ‘Anno Mundi Ardentis. 1915’ и, судя по записной книжке, был него дома (Никольский переулок, 21) 2 апреля 1917 г., на Пасху.

¹⁰ Петрова отвечала Волошину (23 мая): ‘Конечно — партия Розанова… Вы поймете всю соль ‘неприличия’ этого в наше время. Однако не переделаюсь…’

¹¹ Об этом Петрова писала Волошину 12 мая: ‘Как Вам нравится Розанов <...> под псевдонимом ‘Обыватель’? Ну не ядовитый ли старик? Спасибо ему — своими двумя статьями он мне дал ‘хлеб насущный’ теперь. У меня просто жажда была: что он чувствует и говорит? Мудр. Я сохраняю одну из статей и для Вас <...> (вторая утеряна)’. Статьи В. В. Розанова под псевдонимом ‘Обыватель’ были опубликованы в газете ‘Новое время’ 8 и 19 марта 1917 г., самодержавие уподоблялось в них больному зубу, который ‘сам вывалился’.

135

2 июня 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна!

Сию минуту я никак не могу приехать, потому что очень усиленно работаю над книгой об Верхарне: пока прекратил переводы и работаю над статьей, т. е. перерабатываю мою лекцию сызнова.¹ Боюсь поэтому дождей, которые, очевидно, не собираются оканчиваться. Вон и сейчас из-за Имаретского леса² ползет туча с крыльями и бородой — явно грозовая. Боюсь, что приеду, а потом застряну на несколько дней. Это будет ужасно в смысле работы. А мне необходимо уже давно ее отослать в печать: я ее задерживал только ради переводов. Как только закончу — приеду. Очень обрадован привезенной Ходасевичем вестью об окончательном выздоровлении Константина Васильевича.³

Когда Вы решили делать себе операцию? Ездили ли уже в Симферополь? Серьезно ли хотите Вы, чтобы я Вас лечил пассами? Спрашиваю потому, что Вы всегда против этого протестовали. Приезжают ли Бердяевы? Очень радуюсь за них и за Вас, ежели они у Вас поселятся.⁴

Письмо Ваше получил на днях. Вашим ‘предсмертным’ распоряжениям я не очень-то верю (как и Вы сами). Правда, теперь совсем не время помирать. Мне вспоминаются слова парижского мальчишки на чьих-то похоронах: ‘Однако покойник-то был совсем нелюбопытен!’ В Вас же достаточно любопытства, чтобы не сделать в эти годы такого поступка, явно безразличного к текущим событиям. Во всяком случае, конечно, все, что Вы говорите относительно писем, исполню.⁵

О политических событиях: у меня впечатление, кот<о>рое все более и более крепнет, что вся наша революция в конце концов окажется грандиозной германской провокацией.⁶ Мы уже побеждены Германией, и свержение самодержавия было тем куском сала, за которым мы не могли не полезть в мышеловку. И они знали это. Они действовали наверняка, и у нас психологически никакого иного выхода не было. Вся наша история Петербургского периода заключалась в принесении духовного развития народа в пользу чудовищному территориальному расширению. Явно, что теперь начинается обратный процесс: нас будут постепенно обрезать, то с запада, то с востока, но это духовно пойдет нам на пользу. В отказе от аннексий, несмотря на политическую наивность и нелепость его, есть глубокая народная мудрость, мудрость самосохранения: желание прежде всего отказаться от того, что больше всего давило и тормозило дух в течение столетий имперского развития: освободиться от не<н>ужного, тяжелого, избыточного богатства, и, конечно, никаким разумным доказательствам не победить этого здорового национального инстинкта.⁷

К сожалению, не видав ни одной статьи Розанова за революцию, я не могу понять всего смысла Вашего присоединения к его партии.⁸

Знаете ли Вы, что Асин муж Маврикий умер? Она его уже не застала в живых.⁹ Она сама написала об этом. Она возвращается в Коктебель. Поликсена Сергеевна ^|0 очень грустна: но посреди всеобщего развала и болезней в доме она самая бодрая и здоровая.

Я не могу сказать, чтобы мне почему-либо рабочей класс был ближе, чем буржуазный: мне вообще все классовые деления по средствам и по занятиям неприятны, т<ак> к<ак> кажутся совершенно бессмысленными и условными, не имея никакого отношения к духу.¹¹ А в духовных иерархиях имеет значение только лучшее, отборное, т. е. аристократизм. Конечно, только его я и признаю. Демократизм же — это только моральный долг аристократа по отношению к своим ближним. Демократизм сверху — прекрасен, настолько же, насколько демократизм, как принуждение снизу, отвратителен.¹²

До свиданья. Пишите мне, не считаясь с тем, что я постараюсь приехать при первой возможности.

¹ См. письмо 131 и примеч. 3, 4 и 6 к нему, а также примеч. 5 к письму 133.

² Имаретский лес — к северо-западу от Коктебеля, по пути к Старому Крыму. Эмарет (татар.) — богадельня, странноприимный дом.

³ В. Ф. Ходасевич приехал в Коктебель 1 июня 1917 г. Константин Васильевич — Кандауров (см. примеч. 3 к п. 104).

⁴ Николай Александрович Бердяев (1874—1948) и его жена Лидия Юдифовна Бердяева (урожд. Трушева, 1874-1945). Гостили в Судаке у сестер А. К. и Е. К. Герцык в 1910 г. В письме к Петровой от 14 июня 1917 г. (ф. 562, оп. 6, ед. хр. 18) Бердяев извещал ее о своем решении не ехать в Крым, как намеревался.

⁵ В письме от 23 мая Петрова писала: ‘Если операция понадобится экстренно, да еще <если> экстренно после нее помру <...>, то заберите письма к себе и можете в них разбираться’.

⁶ В недатированной заметке ‘Демократизация искусства’ Волошин писал об этом подробнее: ‘Русская революция подозрительно схожа с грандиозной германской провокацией, настолько она соответствует интересам и планам Германии, настолько в факте ее совершения спасение Германии от железного кольца, которым она уже была окружена. Впоследствии мы узнаем, насколько реально действовала Германия в организации русской смуты’ (Кодры. 1989. No 12. С. 142-145. Публикация В. П. Купченко). В настоящее время эта версия полностью подтверждена историками документально (см., например: Юрий Фельштинский. Крушение мировой революции. Очерк первый: Брестский мир. Лондон. 1991. С. 29—38).

⁷ В дальнейшем Волошин изложит эти мысли в поэме ‘Россия’ (1924). Петрова свои взгляды на русскую империю (не во всем согласные с волошинскими) высказала в письме к нему от 7 июня 1917 г.: ‘Для меня оно было: завершение империализма — скорлупы с закреплением за нами проливов, и тогда — простор для внутреннего устройства и развития до… следующего ‘выхода’ — в Инд<ийский> океан. (Но база — империя — нам нужна). ‘Республика’, конечно, все карты перемешает. Но, увы, я в нее не верю’.

⁸ Петрова в ответ писала 7 июня: ‘Розанов верит в народ, вот почему я с ним. И в хозяйственность, и в глубочайшую душу нашего народа’.

⁹ Анастасия Ивановна Цветаева (1894-1993), писательница, приехав в Феодосию около 17 мая, уже 24 мая выехала, по телеграмме сестры, обратно в Москву. Однако ее второй муж инженер Маврикий Александрович Минц (1886—1917) скончался от гнойного аппендицита до ее приезда.

¹⁰ П. С. Соловьева.

¹¹ См. об этом же в заметке ‘Демократизация искусства’ (Кодры. 1989. No 12. С. 142).

¹² Петрова писала в ответ 7 июня: ‘Насчет ‘демократизма’ и ‘аристократизма’ у меня давно уже готовая формула: ‘Необходимо аристократизировать народные массы, а никак не опускаться уже аристократизированной части до ступеней демократии».

136

10 июня 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, прежде всего дела: относительно жен-солдаток, конечно, все сделаю с большим удовольствием.¹ Мы с Ходасевичем можем взять на себя все художественное устройство дела: сговориться с другими участниками, т. е. организовать артистическую часть так, чтобы участников было не много, но все ценные. А они пусть сделают все материальное и практическое. Что же касается кадетов,² то я думаю это отклонить: теперь выступать от имени партии — это значит наклеивать на себя партийный ярлык, чего мне отнюдь не желательно: я ведь с ними могу совпасть только в отрицательном отношении к социализму, но ведь по совершенно иным причинам. Я не хочу его скрывать, но вовсе не хочу, чтобы составилось представление, что это отношение кадетское. Нет, я не хочу выступать ни от имени, ни в пользу кадетов.³

Ходасевич едет в понедельник на переосвидетельство<в>ание,⁴и я приеду вместе с ним (в воскресенье). Тогда хорошо было бы повидать и жен-солдаток. А то что им даром в Коктебель ехать.

Верхарна я заканчиваю и буду свободен … относительно. Относительно Вашей операции я глубоко уверен, что она окончится благополучно, и только хочу, чтобы Вы как можно скорее через это прошли и освободились.

Не пишу ничего по тем вопросам, что п<о>дымаете Вы, потому что обо всем поговорим при свидании. Можно ли мне у Вас остановиться? До свиданья, всего лучшего.

Мах.

¹ В письме от 7 июня Петрова писала Волошину: ‘Делегатки от жен-солдаток, от имени Сов<ета> раб<очих> и солд<атских> депут<атов> <...> хотят Вас просить участвовать в концерте в пользу семей запасных. Помогите! Не поможет ли и Ходасевич?’

² В этом же письме Петрова сообщала: ‘Здешние к<а>деты хотят Вас просить прочесть лекцию (или лекции). Согласились ли бы Вы?’

³ О своем отрицательном отношении к партийности Волошин писал позднее в стихотворении ‘Доблесть поэта’ (1923): ‘…знамена, партии и программы — то же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома’. А в ‘Автобиографии’ (1925) повторил: ‘Дух партийности мне ненавистен’.

⁴ 12 июня (в понедельник) В. Ф. Ходасевич писал жене, Анне Ивановне Ходасевич (урожд. Чулкова, в первом браке Гренцион, 1887—1964), из Феодосии: ‘Мне дали опять белый билет’ (РГБ, ф. 367, оп. 1, ед. хр. 45, л. 16).

137

4 июля 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, очень огорчился, узнав, что Ваша операция опять откладывается и, значит, снова надо будет готовиться и волноваться.¹ Но, может, так лучше. Вчера совершенно неожиданно получил цыдульку от Маргариты, в которой она извещает о своем благополучном прибытии в Россию.² Она только три дня как в Москве, да четыре дня провела в Петербурге у Лили.³ Я, конечно, зову ее в Коктебель и думаю, что она приедет или сейчас, или осенью, потому что дома у них, как она пишет, очень тяжелая и безнадежная атмосфера. Я несказанно рад тому, что она наконец в России и дышит русским воздухом. Пишет, что после революции совсем не находила себе места за границей, что почувствовала в Петербурге, какая полнота жизни в России, но в Москве, ‘как всегда, благодаря домашнему настроению, душно и видишь одну негативную сторону жизни’. Просит передать Вам, что очень любит Вас.

Была в Коктебеле Юлия Феодоровна, но вчера, получив какие-то неприятные вести, должна была уехать вместе с бароном в Петербург. Лютик осталась здесь,⁴ Вар<вара> Матв<еевна> не приезжала.⁵ Ваше ‘Евангелие от ИОАННА’ Вы, по ее словам, дали не ей, а Варваре Матвеевне, и оно осталось у нее еще.

Юлия Феодоровна очень жалела, что так Вас и не повидала, но она провела здесь меньше двух недель. Мне жаль, что она уехала: за отсутствием обормотов она была самым близким человеком.

У нас неспокойно: пошаливают по дачам, хотя и не серьезно, у меня в мастерской были раз на рассвете, но не успели ничего дурного наделать, ни украсть.

Я последнее время опять начал писать стихи. Посылаю Вам два. Обратите внимание на ‘Подмастерье’.⁶ Оно будет служить вступлением к ‘Иверням’, я хот<е>л раньше это написать прозой,⁷ но потом вышли естественно стихи. В нем мое поэтическое ‘Исповедание Веры’. Сейчас пишу еще одно большое стихотворение о материнстве и сыновности, но еще не могу его послать.⁸

Сейчас стихи вытеснили живопись, и я пока в этом году, кроме акварелек для продажи, ничего не делал. Я в Коктебеле продал на 200 рублей.⁹ И еще 40 Юл<ия> Феод<оровна> увезла в Петербург, чтобы пустить в продажу там. Если так будет продолжаться, то это прямо устроит материально мою жизнь и освободит от ненужной журнальной работы, о чем я всегда мечтал.

До свиданья, Александра Михайловна. На когда же отложена Ваша операция? Как Вы себя сейчас чувствуете?

Привет Нине Александровне.¹⁰ Видаете ли Кандауровых?¹¹ Что там делается?

Мах.

¹ Об этом Петрова писала Волошину 29 июня, вернувшись из Симферополя.

² М. В. Сабашникова (см. примеч. 3 к п. 93) переписывалась с Петровой в 1907—1915 гг. (ИРЛИ, ф. 562, оп. 5, ед. хр. 37-40). В письме Волошину от 30 июня 1917 г. сообщала, что приехала в Москву ‘во вторник’ — т. е. 27 июня.

³ Е. И. Васильева (урожд. Дмитриева, см. примеч. 1 к п. 113). Как и Сабашникова, была ревностной последовательницей Р. Штейнера, активным членом Антропософского общества.

⁴ Впервые о пребывании Льв вых в Коктебеле Волошин писал Ю. Л. Оболенской 22 июня. С Ю. Ф. Львовой были ее дочь О. А. Ваксель (Лютик, 1903—1932) и штаб-ротмистр барон Георгий Владимирович Кусов (1887—ок. 1943).

⁵ В. М. Баруздина (1862—1942) — петербургская художница, отдыхавшая в Коктебеле также в 1916 г.

⁶ Программное стихотворение ‘Подмастерье’ (с посвящением Ю. Ф. Львовой) было закончено 24 июня. Второе стихотворение — видимо, ‘Ветер с неба клочья облак вытер…’, датированное 20 июня.

⁷ Такое предисловие (под названием ‘Предварение’) Волошин написал, и оно сохранилось в его архиве (ф. 562, оп. 1, ед. хр. 329).

⁸ Стихотворение ‘Материнство’ закончено 8 июля 1917 г., при жизни поэта не публиковалось.

⁹ 22 июня Волошин писал Ю. Л. Оболенской: ‘Я надумал окантовывать мои маленькие акварели и вывесил их на продажу у Елены Павловны в столовой, по 10. по 15 руб<лей> <...> уже продал больше чем на 200 р<ублей>‘. Елена Павловна — Паскина (см. примеч. 3 к п. 106).

¹⁰ Н. А. Айвазовская (см. примеч. 7 к п. 110).

¹¹ К. В. Кандауров приехал в отпуск в Феодосию 18 июня, на другой день уехал в имение Н. М. Лампси Шах-Мамай — куда Волошин писал ему 27 июня (РГАЛИ, ф. 769, оп. 1, ед. хр. 41, л. 18), передавая привет и его жене А. В. Кандауровой (см. примеч. 4 к п. 104).

138

17 июля 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, 13 июля умер Михаил Петрович Манасеин,¹ а на следующий день его хоронили. Катя² приняла этот удар порывисто и страстно. Наталья Ивановна³ более спокойно, вероятно благодаря собственной болезни, Поликсена Сергеевна⁴ на следующий день сама слегла от припадка печени. Но в общем это, конечно, для всех большое облегчение, потому что М. П. во время болезни был ненормален, буен, постоянно терял сознание действительности, и атмосфера в доме была совершенно невыносима. Похоронили его на Коктебельском кладбище рядом с Павлом Павловичем⁵ и ба<б>ушкой.⁶

Очень меня огорчило, Александра Михайловна, что вы не приняли моих новых стихов.⁷ Не то, конечно, что Вы об них пишете: вы знаете, что я люблю Вашу критику независимо от того, кажется ли она мне справедливой или нет, а просто потому, что люблю ее страстность, искренность и стремительность. Но относительно этих стихов я думаю, что Вы просто их не восприняли, как следует, или не тем ритмом прочли про себя. Я в обоих них уверен. И такой придирчивый критик и пурист стиха, как Ходасевич, их одобрил вполне. Но ‘Подмастерье’ и есть по замыслу стихотворение дидактическое и написано и обработано, как таковое. Оно написано вполне по тому рецепту, который в нем изложен: ‘Речение, в котором все слова притерты, пригнаны и сплавлены… становится лирической строфой…’ Боюсь, что Вас сбило мое сообщение о том, что у вначале оно было прозаическим предисловием. Но я вовсе не ‘переделывал’ мою прозу в стихи: я просто ее продолжал обрабатывать и чеканить до тех пор, пока она не стала стихом — вот и все: так же написаны были и ‘Аполлион’ и ‘Воскресение мертвых’.⁸ А дидактично оно по самой теме своей и по замыслу. Дидактическая поэзия существует и имеет все права на существование, и может быть плохой и хорошей в зависимости от того, как она сделана, а вовсе не потому, что она ‘дидактическая’. Если лирика переход<и>т в дидактику — это, конечно, недостаток, но в дидактике самой по себе ничего антиэстетического нет.

Словом, мне необходимо самому пр<о>честь его Вам вслух, и тогда Вы, наверное, с ним примиритесь. Что же касается другого, то оно задумано чисто музыкально и к нему нечего прибавить.

Посылаю Вам новое стихотворение ‘Материнство’.⁹ Я очень стою за него: оно образует параллель ‘Пещере’.¹⁰

Мы с мамой говорили на днях о том, где и как придется проводить эту зиму: едва ли возможно будет уехать куда-нибудь на север. Для меня тогда прямой расчет зимовать в Коктебеле, но мама немного боится этого и говорила о том, чтобы устроиться на самые неприютные месяцы в Феодосии и, кажется, хочет просить Вас, не отдадите ли вы ей комнаты. Об себе я ничего не знаю, т<ак> к<ак> все еще будет зависеть от того, буду ли я призван на военную службу, что решится 25 августа.¹¹

Пока до свиданья. Привет Нине Александровне.¹²

¹ См. примеч. 2 к письму 134. 15 июля 1917 г. Волошин писал Ю. Ф. Львовой: ‘Он умирал тяжело и без просветления. Мы с Григорием Спиридоновичем <Петровым. -- В. К.> его обмывали и одевали: в первый раз я видел смерть в такой неприглядной близости, точно это было предупреждение, что теперь надо быть готовым ко многим зрелищам и скрепить сердце круто’.

² Е. М. Манасеина (см. примеч. 2 к п. 134).

³ Н. И. Манасеина (см. примеч. 4 к п. 129).

⁴ П. С. Соловьева (см. примеч. 4 к п. 129).

⁵ П. П. фон Теш (1842—1908) — московский врач, близкий друг Е. О. Кириенко-Волошиной.

⁶ Бабушка Волошина — Надежда Григорьевна Глазер (урожд. Зоммер. 1823— 1908). Ее могила и могила Теша сохранились на коктебельском кладбище.

⁷ В письме без даты после поездки в Симферополь Петрова замечала: »Подмастерье’ — какая-то дидактика’.

⁸ Окончательное название — ‘Суд’ (1915).

⁹ 28 июля Петрова писала Волошину: ‘От ‘Материнства’, конечно в полном восторге. Превосходно! Мне глубоко интересно, как Ел<ена> Отт<обальдовна> к нему? Ведь это ее стихотворение’.

¹⁰ Стихотворение ‘Пещера (Сперва мы спим в пурпуровой пещере…)’ написано 13 сентября 1915 г. в Биаррице.

¹¹ См. письмо 142.

¹² Н. А. Айвазовская.

139

7 августа 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, все это лето отмечено у нас необъяснимым рядом смертей: главным образом детских. Только в нашем доме умерло трое детей. Между ними Асин Алеша,¹ сын Маврикия. В доме Манасеиных веянье смерти: Наталья Ивановна совсем плоха и приводит всех в полное отчаянье своим нежеланием лечиться и упрямством. Поликсена Сергеевна после смерти М. П.² совсем слегла и теперь только с трудом начинает поправляться. Все лежит на Кате, которая сама еле перемогается и которой надо ехать в Петербург устраивать дела с наследством, с квартирой, со своим отпуском из театра. Самое разумное было бы перевести Н. И.³ в санаторию хотя бы в Ялту, пока это возможно, но она и слышать об этом не хочет и все порывается хлопотать по хозяйству, когда ей и двигаться строго запрещено. Приезжала Юлия Леонидовна,⁴ тотчас же заболела, лежала, тосковала, не получая никаких известий от Кон<стантина> Вас<ильевича>⁵ и теперь, поправившись, уехала к Рагозинским в Феодосию, т<ак> к<ак> там все легче установить сношения с Шах-Мамаем. Анна Владимировна⁶ начала неистовствовать совершенно неожиданно в день приезда Ю. Л.: устроила большой спектакль специально для Лампси, чтобы показать, какая она жертва и как много она терпит. Как всегда, это было великолепно по своей неожиданности и буйности проявлений. (Пред этим в Москве у нее были самые лучшие отношения с Ю. Л.). Бедный Кон<стантин> Вас<ильевич> — он даже по телефону, даже написать не мог Юл<ии>, а она мучилась все время т<е>м, что вместо радости она принесла своим приездом только возобновление старых историй, не повторявшихся в таком размере с 1914 г. Да, она умеет исчерпать все возможности своего законного положения — Ан<на> Вл<адимировна>!

Как я рад, что Вы все же признали ‘Подмастерье’. Мне очень важно Ваше мнение, Вы это знаете, и Ваше отрицание меня очень огорчило, тем более что мне предстоит еще ряд стихотворений в этой же полосе. Я их уже начал, но разные внешние события перебили опять мою работу, и теперь я жду первого дуновения августовской свежести, чтобы снова приняться за работу. Осень рано в этом году свеяла всех близких, но не разредила ненужного народонаселения Коктебеля. Ходасевичи уже уехали,⁷ к великому сожалению.

Наши внешние дела меня стали меньше волновать, вероятно, благодаря составу нового правительства, в которое вошли люди, которых я знаю так близко и которым верю: Авксентьев, Савинков…⁸ Особенно последний. В нем есть все данные созидающей государственной воли. Я писал ему на днях:

‘Ваша судьба глубоко волнует меня. В революциях меня всегда пленяла сказочность неожиданных превращений: человеческих взлетов и падений. Только они выявляют на мгновение скрытые лики руководящих сил. Вся остальная обыденность революций, ил и муть растревоженных душ и вожделений — только естественный физиологический пр<о>цесс, простой, как разложение трупа. Не прошло еще двадцати месяцев, как Вы, собираясь идти волонтером во Франции, говорили мне, что к концу войны будете квартирмейстером от кавалерии и не помиритесь на меньшем. И вот Вы во главе Русского военного министерства! Это головокружительно и логично: конечно, не обыденной, но ‘звездной’ логикой планет, руководящих ходом истории и судьбами отдельных избранных. Человеку даны две творческих силы: по отношению к будущему — Вера (обличение вещей невидимых), по отношению к настоящему — разум (критицизм, скептицизм). Их субъективная окраска — энтузиазм и презрение. Силы эти противоположны и полярны и соединение их в одном лице рождает взрыв, молнию — действие. Но обычно их стараются обезопасить, соединить в устойчивой хим<и>ческой комбинации, в виде политической теории или партийной программы: целлулоид, приготовляемый из нитроглицерина! Отсюда ненависть к ‘идеологиям’, отличающая носителей молний, создававших великие государственные сплавы, — Цезарей и Наполеонов. Из всех людей, выдвинутых революцией и являющихся в большинстве случаев микробами разложения, я только в Вас вижу настоящего ‘литейщика’, действенное и молниеносное сочетание религиозной веры с безнадежным знанием людей’.⁹

Я все это лето живу опять с пророками, главным образом с Иеремией:¹⁰ вот настоящий большевик, дошедший до последних выводов. И еще с одним только что умершим французским писателем с гневной и пламенной душой библейского пророка — Леоном Блуа.¹¹ Я Вас как-нибудь познакомлю с ним в отрывках. Он совсем не переведен на русский язык.

До свиданья. Привет Нине Александровне. Напишите о ходе Вашего здоровья.

Мах.

¹ Годовалый Алеша Минц, сын А. И. Цветаевой и М. А. Минца, умер 18 июля 1917 г. от дизентерии. А. И. Цветаева в это время находилась в Москве, выехала в Феодосию 20 июля (см.: А. Цветаева. Воспоминания. М., 1983. С. 572).

² М. П. Манасеин (см. примеч. 2 к п. 134 и примеч. 1 к п. 138).

³ Н. И. Манасеина.

⁴ Юлия Леонидовна Оболенская (1889—1945) — художница, ученица К. С. Петрова-Водкина, отдыхала в Коктебеле в 1913, 1914 и 1916 гг. См. примеч. 6 к п. 116.

⁵ Константин Васильевич Кандауров, находившийся со своей законной женой А. В. Кандауровой в Шах-Мамае.

⁶ А. В. Кандаурова.

⁷ Последнее письмо В. Ф. Ходасевича из Коктебеля в 1917 г. (к В. Г. Лидину) датировано 24 июля, в нем он, в частности, сообщал, что комнаты для дачников будут ‘с 1 августа’: возможно, день их отъезда с женой (Минувшее. Вып. 14. М., СПб., 1993. С. 417. Публ. И. Андреевой).

⁸ Второе коалиционное Временное правительство во главе с А. Ф. Керенским сформировалось 24 июля 1917 г. Николай Дмитриевич Авксентьев (1878—1943) — один из лидеров и член ЦК партии эсеров, после Февральской революции — председатель Исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов. Товарищ Волошина по университету, первый муж М. С. Цетлин. Борис Викторович Савинков (1879-1925) — один из лидеров партии эсеров, писатель (псевдоним В. Ропшин), добрый знакомый Волошина по Парижу в 1915—1916 гг. Во втором Временном правительстве Авксентьев стал министром внутренних дел, а Савинков — управляющим военным министерством.

⁹ Письма Волошина к Савинкову хранятся в ГАРФ, черновик цитируемого письма — в ИРЛИ (ф. 562. оп. 3, ед. хр. 114), опубликован А. В. Лавровым (Накануне. 1995. No 4. С. 32).

¹⁰ Иеремия (ок. 645 — после 586 до н. э.) — второй из так называемых ‘больших пророков’ Ветхого Завета. ‘Книга пророка Иеремии’ охватывает Вавилонское пленение, возвращение евреев к свободе после 70 лет рабства, всемирное их рассеяние и содержит пророчества о суде над язычниками и судьбе остатка еврейского народа.

¹¹ См. примеч. 5 к п. 118.

140

15 августа 1917 года. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, узнал, что вы вернулись из деревни и недели через две едете на операцию снова. Мне хотелось бы, конечно, увидеть Вас раньше. Застану ли я Вас, если приеду 23-го в среду? Мне надо являться на переосвидетельствование 25-го и мне, конечно, хотелось бы соединить это вместе. Как Вы себя теперь чувствуете? С кем поедете на операцию? Получили ли мое большое письмо?

До свиданья, напишите.

Мах.

Почтовая карточка.

¹ 10 августа 1917 г. Петрова писала Волошину: ‘Очень жалею, что Вы будете 25-го, а мне, вероятно, раньше придется уехать’. Ее отъезд на операцию, в сопровождении некоей Камиллы, состоялся 19 августа (письмо к Волошину от 19 августа).

141

16 августа 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, только что Гауфлер¹ передал мне Ваше письмо, и я не знаю, успею ли написать с ним же ответ, потому что сегодня день мой переполнен. Я принялся это время за рисованье фигур, и у меня сегодня позируют две девицы одна за другой.

Вчера получил телеграмму от Савинкова: ‘спасибо за письмо, обнимаю’. Между тем уже успела совершит<ь>ся его отставка, но я в нее не очень верю: это на краткий срок, прежде чем вернуться к власти с большими полномочиями.² Он слишком нужен в настоящий момент, и потом такая отставка за превышение власти неизбежно обещает возвращение: у него с Керенским был уже недавно такой же инцидент по поводу опубликования письма о введении смертной казни.³ Здесь же, по словам Горького, только что приехавшего в Коктебель,⁴ стал вопрос о введении смертной казни в тылу со стороны Савинкова<а со стороны Керенского желание отменить казнь снова. Но т<ак> к<ак> введение казни есть в сущности отмена самосуда (т. е. смертной же казни за ничтожные, в сущности, проступки), то, конечно, она будет введена рано или поздно, самое страшное в революциях — это чувствительность: она приносит всегда в итоге самые кровавые плоды. Когда отменялась смертная казнь, я говорил: прекрасно, это конечно первый жест, который нужно было сделать, но увы, он означает, что русская революция будет очень кровава. Я говорил это, когда все кичились ‘бескровностью’ рус<ской> рев<олюции>. Наименее жестоки бывают те, которые убивают из необходимости и для пользы, без всякой мысли о справедливости и возмездия.⁵ Я думаю, что у Керенского из двух творящих сил есть только вера, но нет достаточно глубокого презрения, и что он подходит уже к концу того, что он мог…

17 авг<уста>

Меня перебили, и я не мог окончить письма. Вы спрашиваете, кто Авксентьев? Это человек строгой логики, холодной логики. Но опытный и последовательный организатор. Я знаю его очень близко: он мой товарищ по университету, потом мы с ним много дружили, когда я был в Берлине, и изредка, но всегда дружественно встречались в Париже, когда он был эмигрантом. К словам он скуп, несколько доктринер, но весьма умеет распределять людей и мысли, и силы. У него все данные для настоящего, хорошего министра мирного времени, но т<ак> к<ак> он не из тех, что теряют голову во время катастроф, то он и теперь справится, во всяком случае, лучше всякого другого.

Напишите, когда Вы едете в Симферополь. Сейчас мне не кончить этого письма: надо его опустить, чтобы сегодня же оно ушло. Очень хочется застать Вас до отъезда: я могу приехать во вторник… в среду и дождаться уже в городе призыва. Напишите. Слухи о смерти Бориса Петрова неверны:⁶ они, верно, возникли оттого, что в то время, как Гр<игорий> Сп<иридонович> уезжал, он не имел целый месяц вестей от Бориса, и был в смертельной тревоге, но с тех пор письм<а> приходят и все обстоит б<л>агополучно. Положение Натальи Ивановны признается уже безнадежным, хотя она еще может протянуть и несколько месяцев.⁷До свиданья, и всего лучшего, если мы не увидимся до Вашего отъезда.

Мах.

¹ Вениамин Людвигович Гауфлер (1875 — ок. 1943) — соученик Волошина по феодосийской гимназии, пианист, основатель музыкальной школы в Феодосии. Впоследствии репрессирован, умер в ссылке.

² Б. В. Савинков подал в отставку 9 августа, однако после принятия Керенским корниловской программы мероприятий на фронте и в тылу взял 17 августа заявление об отставке обратно.

³ Смертная казнь была отменена Временным правительством еще 12 марта 1917 г., 12 июля смертная казнь была восстановлена на фронте, а 16 июля — ив тылу.

⁴ М. Горький приехал в Коктебель около 12 августа 1917 г. (выехал из Петрограда 10-го). Поселился на даче Манасеиных. (См.: В. Купченко. М. Горький и М. Волошин // Русская литература. 1976. No 2. С. 144—151).

⁵ См. воспоминания Волошина в статье ‘На весах поэзии’, 1919 (М. Волошин. Россия распятая. М., 1992. С. 117—121). О смертной казни Волошин писал в статье ‘Самогон крови’, 1919 (там же, с. 101—105).

⁶ Борис Григорьевич Петров — сын священника Г. С. Петрова (см. примеч. 2 к п. 93), очевидно, служивший в армии. О предполагаемой гибели Петрова писала Е. О. Кириенко-Волошиной 14 августа 1917 г.

⁷ 21 августа 1917 г. М. Горький писал Е. П. Пешковой: ‘Живу на даче Манасеина, — хозяин ее только что умер, а хозяйка, вероятно, умрет сегодня вечером’ (Архив А. М. Горького. Т. IX. Письма Е. П. Пешковой. М.. 1966. С. 202). Однако Н. И. Манасеина поправилась и прожила еще 13 лет.

142

26 августа 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, это письмо Вы получите в больнице и прочтете уже после операции: мне хотелось бы, чтобы оно было приветствием Вашего возвращения в жизнь. Сейчас уходят слишком многие, но, наблюдая, кто уходит, я думаю, что уходят те, кто не готов перенести все то, что еще будет, что предстоит всем нам живущим. Но Ваше понимание, хотя и молчаливое, слишком необходимо совершающейся жизни: история познает самое себя, отражаясь в таких глубоких темных и страстных зеркалах, как Ваша душа. Вы слишком нужны жизни, чтобы она вас отпустила.

Третьего дня я был в Вашем пустом доме, посидел молча в Вашей комнате, взял письмо, оставленное мне, и ключ от шкатулки (он теперь у меня в Коктебеле). Вчера я снова являлся на пересмотр и снова отпущен совершенно, так что с этим ликвидировано.¹

На Ваши последние письма, такие полные и трепещущие, я не ответил как следует, т<ак> к<ак> был уверен, что еще застану Вас в Феодосии. Мне теперь только хочется сказать, что со всем, что Вы писали о Корнилове, я очень согласен, хотя раньше не думал так.² Чувствую (и согласен) и то, что Вы пишете о Розанове.³ Но сейчас не время говорить об этом подробно.

Мне вспоминаются предсмертные слова Сократа: ‘Я выздоровел’…⁴и то, что в русских сказках убитого сперва спрыскивают смертной водой, и его раны заживают, а потом водой живой, и он открывает глаза. Прикосновение к смерти целит от всех болезней жизни.

Здравствуйте, Александра Михайловна!

Максимилиан Волошин.

¹ Волошин являлся на повторное освидетельствование в Феодосийское уездное воинское присутствие 25 августа 1917 г., был признан ‘неспособным к военной службе <...> без зачисления в ополчение’. Свидетельство выдано 7 октября 1917 г. (архив ДМВ, Коктебель).

² Петрова поддерживала идею военной диктатуры в России, положительно отзываясь о генерале Л. Г. Корнилове в письмах к Волошину от 28 июля, 10 августа и в письме без даты (судя по содержанию — 19 августа). Так, 28 июля она писала: ‘Нечему нас спасти, кроме диктатуры. Удивляюсь, что ее так боятся. Она у нас к старому никак не вернет — жизнь не даст. Да и Корнилов слишком умен, целен, велик и хорошо, лично помнит Николая’.

³ Отзывы о В. В. Розанове содержатся в письмах Петровой Волошину от 12 мая, 7 июля (см. примеч. 10 и 11 к п. 134), 28 июля она приводила эпизод из книги Розанова ‘Уединенное’, в письме от 19 августа 1917 г. как бы завещала: ‘Не оставьте Розанова’.

⁴ Предсмертные беседы Сократа описаны Платоном в диалоге ‘Федон’ (но этих слов там нет).

143

12 сентября 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, приветствую ваше воскресение и возвращение домой. Напишите мне после вашего приезда и когда Вы немного поправитесь, чтобы я мог прийти к Вам на несколько дней.

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

Ответ на открытку Петровой из Симферополя от 3 сентября 1917 г. с извещением, что операция прошла ‘отлично’.

144

19 сентября 1917 г. Коктебель

19/IX/1917, Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, собирался было сегодня ехать в Феодосию к Вам, но в последний момент передумал: я до сих пор не имею от Вас ни строчки со времени возвращения Вашего из Симферополя. На Ваше письмо из больницы я ответил в Феодосию, что приеду сейчас же, когда Вы позовете. Что Вы уже дома, знаю от Наташи Щелковой,¹ которая на днях приезжала с Юнге,² но не знаю, достаточно ли Вы окрепли для разговоров, потому что хочу приехать на несколько дней. Поэтому лучше дождусь письма от Вас. Кстати, у меня сегодня с утра и насморк.

Очень надо поговорить обо многом, о чем и писать не хочется, а это будет для Вас утомительно, и я не знаю, достаточно ли Вы оправились и окрепли уже.

Кажется, никогда так политически смутно и безвыходно не было, как сейчас. Как все и всё, несмотря на добрую волю к строительству, становятся бациллами разложения государства. Я продолжаю верить в жертвенный порыв Керенского, но у него нет практического ясновидения и свободы духа — и отсюда ряд непростительных исторических ошибок. Его воля — воля революционной эмоциональности, она вся из астрала, а не из манаса.³ И поэтому он только один из факторов распада. Ведь распад пользуется для своей работы силами положительными, если они только страстного происхождения, а не исходят и не регулируются разумным духом. Керенский считает себя ответственным перед органами астрального тела революции — перед его чувствилищами: с<оциалистами>-р<еволюционерами> и с<оциал>-д<емократами>. А поскольку манас не очищен от астральных влияний, он ведет организм к самоуничтожению.

Это столкновение трех людей, начинающихся на К, в высшей степени знаменательно.⁴ Знак К (по Фабру д’Оливе) — это знак в высшей степени сжимающий, вяжущий и режущий.⁵ В нем есть образ секущего орудия. Он есть материальное существование, дающее среднюю форму. В двух именах звук К характеризуется звуком Р, который есть знак всякого самостоятельного движения — дурного или хорошего, а в третьем имени — звуком Л, который есть знак тоже движения, но движения распространяющегося, растущего, и относится ко всем идеям распространения, возвышения, занятия, овладения. В нем есть образ власти, истекающей из возвышения. Эта оккультная филология имен, как видите, вовсе не находится в противоречии с исторической действительностью и с ее вероятными путями.

Вот любопытная и отнюдь не неразрешимая задача для филолога: определить априори имя русского Наполеона.

Пока до свиданья. Напишите, когда хотите меня увидать, и я сейчас же приеду или прибегу.

Мах.

¹ Сведений о ней не обнаружено.

² Братья Александр Эдуардович Юнге (1872-1921), ботаник, и Федор Эдуардович Юнге (1866—1928), инженер-механик, — коктебельские помещики, имевшие лошадей и часто служившие оказией для сношений Волошина с Феодосией.

³ Астрал (астральная сфера) — в оккультной терминологии невидимая глазу часть человеческого существа, управляющая его желаниями, чувствами, душевной жизнью вообще, манас — сфера сознания, мыслительных способностей человека.

⁴ Петрова писала Волошину 10 августа 1917 г.: ‘Обратили ли Вы внимание, кстати, на букву К? ‘Керенский, Корнилов, Колчак, Кузьмин, Каледин, казаки’ (хочется и ‘Китеж’ свой сюда!). Через эту букву как будто намечается какая-то наша линия’.

⁵ Антуан Фабр д’Оливе (1767—1835) — французский драматург, ученый, философ-мистик. Далее Волошин опирается на его работу ‘Langue Hbraque’ (1816).

145

4 октября 1917 г. Коктебель

4/IX/1917¹ Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, оттяпал себе хлебным ножом конец пальца и потому не мог писать и на машинке эти дни. Вашу открытку получил. Да, астма индивидуальна и очень неуловима.² Акация, между прочим, у меня была с собой на всякий случай, но где же было ее применить ночью в управлении порта, когда даже электричество не г<орело> и свеч не было. Не заставлять же в три часа ночи самовар ставить и будить народ для этого. Вот в этом-то неудобство акации: астма случается всегда ночью, когда ночуешь в незнакомом месте и только после того, как ляжешь спать. Где же тут заваривать акацию? А дома она ведь не бывает. Поэтому я до сих пор еще не имел ни разу случая проверить действие акации. А я ее этой весной нарочно набрал и насушил. Курево Ваше здесь ни при чем: оно тоже вызывает астму, но в гораздо более накуренных помещениях: тут дело, увы!, в чем-то гораздо более тонком — в собственной атмосфере отдельных комнат: если бы я ушел от Вас в другое место, то все бы сейчас миновало, но беда оказалась в том, что Управление Порта, в котором комнаты громадные, новые, проветренные, тоже оказалось астмоносным: это я почувствовал сразу, придя туда, и пришлось всю ночь сидеть на балконе.

Но довольно об этом: мне просто необходимо найти себе в Феодосии новое место ночлега, потому что теперь мне закрыты ночевки и у Вас, и у Новинского.³

У меня образовалось как-то вдруг притупление впечатлительности по отношению к текущим событиям, коалиционный кабинет совсем перестал интересовать. Скучная и никому не нужная канитель… Типичное политическое настроение старого режима: дошли. Нельзя безнаказанно жить только текущим.

Мне хочется перевести Вам кусочек из Леона Блуа:⁴‘Если по божественному соизволению мы смогли <бы> увидать человеческую душу такой, как она есть, то мы погибли бы в то же мгновение, как ес<л>и бы были брошены в пылающий го<р>н вулкана.. Да! первая попавшаяся душа — душа швейцара, душа судебного пристава испепелила бы нас. Чудовищно подумать, но вот несчастный писарь лет восемнадцати, который до самой своей смерти будет царапать глупейшие канцелярские отношения, беспросветно тупея год от года, и что душа его куплена жизнью Сына Божьего! А! какое непостижимое, какое скорбное племя Божье! Вечная и всемирная вереница, поток факелов более раскаленных, чем звезды, и не сознающих самих себя! Сириус, Альтаир, Альдебаран и та ужасающая звезда Геркулеса, на которую падает наше солнце⁵ со скоростью многих тысяч миль в секунду… такие же звезды, только покрытые мраком, но несомненные, потому что они стоили всей крови Иисуса Христа! Пылающие горны, огромные, как миры, но невидимые и не сознающие себя горнами…’⁶

До свиданья.

Мах.

¹ У Волошина описка в дате.

² 24 сентября Петрова сообщала Волошину о приезде в Феодосию ‘на 4—5 дней’ К. Ф. Богаевского и звала ‘скорее’ приехать. Видимо, 27 сентября поэт прибыл в Феодосию, но 28-го из-за внезапного приступа астмы был вынужден уехать в Коктебель. В открытке от 29 сентября 1917 г. Петрова писала: ‘Я вчера была целый день под грустным впечатлением от Вашего насильственного, внезапного ухода отсюда. Но Вам нужно же лечиться! Ведь есть же средства для облегчения этих ужасных приступов’.

³ См. примеч. 4 к п. 131.

⁴ См. примеч. 5 к п. 118.

⁵ Сириус — альфа созвездия Большого Пса, самая яркая звезда на небе. Альтаир — альфа Орла, звезда 1 величины. Альдебаран — альфа Тельца, звезда I величины, со светимостью в 150 раз больше солнечной. По направлению к созвездию Геркулеса (в северном полушарии звездного неба) движется Солнечная система.

⁶ Цитата, по-видимому, — из литературного дневника в нескольких томах Л. Блуа ‘Le mendiant ingrat’ (‘Неблагодарный нищий’), который Волошин читал в 1917 г.

146

15 октября 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, у нас кризис прислуги. Не можете ли Вы рекомендовать нам какую-нибудь женщину или мужчину, или чету? (но занят будет только один). Мама забастовала и говорит, что я должен искать прислугу. Помогите.

Я еле отдышался после последнего визита в Феодосию. Читать-то я благополучно прочел,¹ но после и вторую ночь заснуть не мог, а утром взял извозчика и уехал, и еще в Коктебеле несколько дней был совсем болен.

До свиданья. Напишите.

Макс.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Волошин был в Феодосии 6 и 7 октября (в частности, посетил городской банк), выступив с чтением стихов на вечере, организованном А. А. Новинским.

147

27 октября 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, все эти дни был у меня Эренбург,¹ и Вы не можете себе представить, как мне досадно, что Вы лишили меня возможности познакомить его с Вами. Досадно, конечно, за Вас, потому что этим Вы лишились не только знакомства с прекрасным и талантливым человеком, но и беседы с очевидцем корниловского выступления, который Вам мог бы дать из первых рук сведения и впечатления о разных лицах, которые остаются для нас здесь туманными и мало выясненными. Глубоко обидно за Вас, потому что именно для Вас было особенно ценно и важно слышать все, что он рассказывал. Теории и расовые антипатии — это вещь преходящая и изменчивая, а человек есть ценность вечная и существующая сама в себе.

Мне хочется все же рассказать Вам кое-что о Савинкове (Эренбург с ним очень дружен).² Савинков относится к Корнилову с большим уважением и любовью, но считает его человеком политически неумным, которым воспользовались как силой скрытые контррев<о>люционные течения. Сперва они друг друга долго осматривали и пытали. Когда еще Савинков был комиссаром, а Корнилов командующим 7-й арм<ией>,³Корнилов сказал ему однажды неожиданно: ‘Борис Викторович, а что если я Вас повешу?’ — ‘Я постараюсь Вас предупредить, Лавр Георгиевич’. На следующий день Корнилов сказал ему: ‘Знаете, Борис Викторович, я со вчерашнего дня начал уважать Вас’. Потом между ними возникла настоящая дружба. Но Савинков, человек, обладающий высшей степенью холодного мужества, говорил, что ему иногда в присутствии Корнилова бывало жутко. И став во главе министерства, он имел всегда около Корнилова человека, который должен был его убить в случае измены.

Керенский Савинкова боялся, но цеплялся за него. После того как С<авинков> и К<орнилов> вырвали у Керенского согласие на восстановление смертной казни⁴ и проект закона был на следующий день составлен Сав<инковым>, Кер<енский> стал прятаться от него, как ребенок. Наконец через неделю Сав<инков> поймал его в пустой комнате, запер двери на ключ и сказал: ‘Александр Федорович, если бы на вашем месте был другой, я бы его застрелил, но вас я умоляю подписать этот закон’. И не отпустил его, пока закон не был подписан. Отставку он получил от Кер<енского> по телефону в таких выражениях: ‘Б<орис> В<икторович>, я назначил военным министром Верховского,⁵ что вы об этом думаете?’ — ‘Что даже при старом режиме отставка министра не совершалась подобным образом…’ — и повесил трубку. На следующий день они встретились, и Б<орис> В<икторович> сказал Кер<енскому>: ‘А<лександр> Ф<едорович>, я вас раньше любил и уважал, а теперь не люблю и не уважаю’. Кер<енский> в ответ закрыл лицо руками и расплакался. Керенский производит впечатление человека, сошедшего с ума. Свои силы он поддерживает только морфием, который принимает в громадном количестве. Для него подписать смертный приговор является актом действительно немыслимым. Он глубоко искренен, но у него слишком много того, что Савинков называет с пренебрежением ‘очередным и неотложным празднословием’.

Благодаря морфию, безумию и власти у него начинаются Павловские замашки, вроде разных прозвищ, которые он дает окружающим. Так он вдруг вздумал почему-то звать Сав<инкова> ‘Тимошей’, так что тот должен был оборвать его. А другого старого террориста, так же мало располагающего к шуткам и фамильярности, — Моисеенко⁶ — называл ‘Белокрысенко’. Вместе с тем трагизм его положения в том, что он не может уйти и никто не отпустит его. При Эр<енбурге> он кричал в корниловские дни по телефону: ‘Уберите от меня этих юнкеров (стоявших на часах), чего они на меня так смотрят? Я их боюсь…’

Спасибо, Александра Михайловна, за указания средств от астмы, только я сейчас еще не соберусь в Феодосию, хотя очень хотел бы видеть Костеньку.⁷ Может, он найдет возможность приехать в Коктебель? Покажите ему это письмо: ему наверное будет интересно. Манасеины уехали: Вы, вероятно, уже видали Пол<иксену> Сер<геевну>?⁸ С прислугой у нас пока наладилось с грехом пополам, но лишь временно (теперь мама ищет сторожа с женой). До свиданья. Пишите мне по крайней мере чаще, если мы не можем видеться.

Мах.

¹ И. Г. Эренбург приехал из Ялты 22 или 23 октября 1917 г. Об отношениях его с Волошиным см. публикацию З. Давыдова и В. Купченко: ‘Я жду еще Ваших стихов…’ (Страницы (Иерусалим). 1992. No 1. С. 90—106).

² См.: Эренбург И. Люди, годы, жизнь. М., 1990. Том 1. С. 193—195. С Б. В. Савинковым Эренбурга познакомил Волошин.

³ В апреле 1917 г. Савинков был комиссаром Временного правительства 8-й армии, а с 28 июня — комиссаром Юго-Западного фронта, которыми командовал Л. Г. Корнилов (последовательно — с начала мая и с 7 июля). См. также: Савинков Б. Между Корниловым и Керенским. Л., 1928. 29 августа 1917 г. Савинков осудил выступление Корнилова.

⁴ См. примеч. 3 к п. 141.

⁵ Александр Иванович Верховский (1886—1938) — генерал-майор, был назначен военным министром 30 августа. Савинков в тот же день подал в отставку.

⁶ Борис Николаевич Моисеенко (ок. 1880 — 25 окт. 1918) — эсер-террорист, член Учредительного собрания от Юго-Западного фронта и Совета крестьянских депутатов. Знакомый Д. С. Мережковского и — по ссылке в Вологде — А. В. Луначарского и А. М. Ремизова.

⁷ 9 ноября 1917 г. Петрова сообщала, что Богаевский ‘пробыл лишь дней 5. Может быть, он освободится совсем, как художник. Хочет теперь’.

⁸ П. С. Соловьева (см. примеч. 4 к п. 129).

148

3 ноября 1917 г.¹ Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, какие смутные и тревожные дни… Хочется знать, что делается в России и под каким правительством мы живем, и всякие источники сведений иссякли. Положим, и Вы едва ли знаете больше: вчера я видел номер ‘Южны<х> ведомостей’.² Там ничего нет — сведения, очевидно, не доходят до юга. Это только начало разложения: дальше это станет нормальным состоянием.

Одновременно с этим наша домашняя жизнь снова превратилась в кошмар. Пока летом мама чувствовала себя плохо, она не раздражалась так, как теперь, когда ее летнее удушье прошло и одновременно вернулся прилив темперамента. Очень тяжело, Александра Михайловна, все время живешь под окриком, и день начинается с горьких, долгих и бурных упреков, после которых чувствуешь себя совершенно разбитым и ни на что не способным.

Опять ни о каком писании стихов, что я рассчитывал на осень, не может быть и речи. Я совершенно не понимаю, что от меня требуется: то чтобы я готовил обед, то чтобы я чинил себе белье, то упреки в том, что я ничего не делаю, только ‘картиночки пишу’.³ Когда же я возражаю, что этими картиночками я заработал за этот год больше тысячи рублей, то мне говорят, что это так мало, что и работать не стоит, что все теперь зарабатывают гораздо больше, почему я не пишу статьи в газеты и т. д. и т. д. По поводу каждого нового лица, будь то Эренбург или маленькие дети Кедровых,⁴ мама начинает завидовать, почему я не такой хороший, и снова целый бесконечный ряд попреков и упреков. Между нами нет никакого иного разговора, как этот или хозяйственные жалобы. И снова передо мной стоит тот же вопрос, что стоял перед отъездом в Базель: мое присутствие превращает нашу жизнь в сплошной кошмар и служит источником бесконечного раздражения для мамы, а для меня сопровождается творческим параличом, и нервы настолько выматываются и напрягаются после такого разговора, что я убегаю в свою комнату, чтобы дать пройти нервному припадку со слезами и спазмами, который у меня делается. Конечно, я могу уехать в Москву: мне этого очень хочется, меня зовут и ждут. Но мама не хочет и того, чтобы я уезжал, т<ак> к<ак> боится быть опять разделенной прекращением железнодорожного сообщения, как во время войны. Конечно, я понимаю маму, до какой степени ей надоело хозяйство и все неприятности, с ним связанные, что ей стало это нестерпимо, но благодаря тому, как требуется от меня помощь: ‘Нет, вот ты сам потерпи и помучься, как я’, — конечно, помощь становится невозможной. Есть одна только возможность: все взять в свои руки так, чтобы мама совсем не вмешивалась. Но Вы помните, что вышло из этого, когда я это предложил в лето пер<е>д войной? А взяться помогать — это значит стать в положение всех девчонок, на которых орут весь день за глупость и бестолковость, а ведь это именно так и бывает без всякой разницы, как только мне что приказывается. А при этом я все равно не могу работать. И удивительно то, что пока я действительно не работаю серьезно и систематически, все идет сравнительно мирно и благополучно, но как только начинаешь собираться для большой работы, как все точно с цепи срывается. Я сейчас чувствую себя идиотом и неспособным написать двух стихов.

Недавно я советовался об астме моей с одним хорошим врачом, здесь оставшимся зимовать.⁵ Он подробно осмотрел и выслушал меня и нашел, что у меня нет ни сердечной, ни бронхиальной астмы, а только нервная. И соответственно этому прописал мне успокоительное полоскание горла бромистым и салициловым натром.

Очень жду писем от Вас. Напишите, что делается в России.

Мах.

P. S. Дописано 6 октября.

Что Костенька? Как Ваше здоровье?

¹ В автографе — описка: ‘3 октября’.

² Вероятно, имеется в виду большевистский переворот 25 октября 1917 г. ‘Южные ведомости’ — симферопольская газета.

³ О своей интенсивной работе над акварелями Волошин писал Ю. Л. Оболенской 20 октября 1917 г., в ту осень он впервые стал сопровождать свои пейзажи стихотворными строчками.

⁴ Николай Николаевич Кедров (1871-1940), певец, профессор Петроградской консерватории, и его жена Софья Николаевна Гладкая (1874—1965), певица и преподаватель, имели сына Николая (1906—1981), дочерей Ирину (1903 — не ранее 1988) и Елизавету (ок. 1910-?), Константин Николаевич Кедров (1877-1932), певец, и его жена Евгения Дмитриевна Кедрова (урожд. Успенская, 1886-1967) имели дочерей Наталью ( 1907—1987, в замужестве Малинина) и Ольгу ( 1912—1978, в замужестве Леруа). См. о них: Купченко В. Их знала Марина Цветаева // Русская мысль. 1993. 12-25 августа. No 3992.

³ Вероятно, имеется в виду Викентий-Людвиг Цезаревич Томашевич (1876—?), доктор, главный врач феодосийской городской больницы.

149

12 ноября 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, п<о>лучил Ваше письмо от 9-го вчера. Очень благодарю за него. Все, что Вы пишете обо мне, я это сам думал и по мере сил стараюсь исполнять.¹ Но это так трудно. О своей работе, конечно, нечего и думать. (Я так ждал осени, чтобы начать писать стихи в тишине!) Я стараюсь делать все. Но странно, что гнев и раздражение мамины только растут: я не могу шевельнуться, все служит предлогом раздражения и самых горьких упреков. Теперь на меня кричат, что я всячески отлыниваю от работы. Вообще у меня такое впечатление, что меня на старости лет отдали в кухонные мальчики, и кажется, что так даже на прислугу не кричат, как на меня. У меня часто ощущение, что это все кошмар и во сне.

Третьего дня неожиданно приехала Марина с Сережей и массой рассказов об московских днях.² Об этом расскажу при встрече, и когда они будут в городе, сами расскажут: все уже в общих чертах точно рассказано в газетах — интересны детали. Их присутствие психологически принесло мне облегчение, но фактически остается тот же уютный домашний ад. тем более что у нас нет до сих пор прислуги. Это, конечно, служит отчасти перво<п>ричиной всех зол. Я понимаю, Александра Михайловна, что все надо делать главное всем сердцем, не против сердца. Но это-то и есть самое трудное. Все, что мне приходится делать, — это я делал сам добровольно в другие моменты моей жизни и делал охотно и радостно и сам не замечал. Но здесь трудно потому, что за все, что ни делаешь, получаешь только упрек в том, что отлыниваешь от работы, и каждое движение твое раздражает. Это постоянное раздражение делает любовный подход и самоотдачу бесконечно трудной и сложной. Но я буду стараться преодолеть. Даже Марина на днях сама удивилась (мы с ней до этого и не говорили об этом): ‘Я удивляюсь, с каким терпением ты все это выносишь’.

Сегодня выборы: я был в деревенском управлении: мы не занесены в списки и не получили права голоса.³

До свиданья, Ал<ександра> Мих<айловна>. Пишу коротенькое письмо, чт<о>бы известить Вас, что Ваше получено — большое спасибо за него.

Мах.

¹ В своем письме от 9 ноября 1917 г. Петрова давала Волошину советы по нормализации отношений с матерью.

² М. И. Цветаева и ее муж С. Я. Эфрон приехали в Коктебель 10 ноября, с рассказами о боях большевиков с юнкерами в Москве 1 и 2 ноября 1917 г. 25 ноября Цветаева уехала в Москву за детьми, Эфрон остался ее ждать.

³ Возможно, имеются в виду выборы во Всероссийское Учредительное собрание или выборы в органы местного самоуправления, проводившиеся одновременно.

150

26 ноября 1917 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, посылаю Вам еще одно стихотворение — ‘Мир’.¹ Другие Вам, верно, передала уже Ольга Артуровна?²Не буду писать о том, что чувствую и думаю. В стихах — все.

Дома с мамой огненно и тяжко. Взрывы на каждом шагу. Особенно теперь — я не могу не писать, а когда пишу, сам становлюсь раздражителен…

Она раздумала ехать куда бы то ни было. Ваше письмо к ней я читал ей вслух — она выслушала и -не сказала ничего.

Стихи ей нравятся, но на меня она кричит с презрением и говорит, что поэзия развращает поэтов, которые о себе Бог знает что думают. Вообще мне кажется, что я никогда не видал ее такой раздраженной. Нас теперь кормят Кедровы³ — плохо (для мамы), но хозяйство отошло, поэтому она и остается. Присутствие Ефронов⁴ и Рагозинского все же ставит между нами людей, и это дает возможность урывками работать.

Мах.

Почтовая карточка. Датируется по штемпелю.

¹ Толчком к созданию стихотворения ‘Мир’ (авторский вариант заглавия — ‘Брестский мир’), написанному 23 ноября, послужили переговоры о сепаратном мире с Германией, начатые советским правительством 20 ноября 1917 г. в Брест-Литовске.

² Ольга Артуровна Рогозинская (урожд. Лаоссон. 1888—1971), жена В. А. Рогозинского (см. примеч. 1 к п. 107). С ней могли быть также переданы стихотворения ‘Святая Русь’ (написано 19 ноября), ‘Москва’ (20 ноября), ‘Взятие Тюильри’ (21 ноября).

³ См. примеч. 3 к п. 148.

⁴ Подразумеваются М. И. Цветаева и С. Я. Эфрон.

151

9 декабря 1917 г. Коктебель

Коктебель. 9 декабря 1917.

Дорогая Александра Михайловна, спасибо за письмо и за слова о стихах.¹ Я не нахожу, чтобы между ‘Миром’ и ‘Св. Русью’ было противоречие: одно обращено к душе России, к духу расы, а другое к государств<у>, к империи: одно к Руси, другое к России. Оба стих<отворения> получают смысл, поставленные рядом. У меня есть вера в Русь, но есть и отношение европейца к Российскому государству, и от него я не хочу и не могу отказываться, как и от первого. Относительно двух предпоследних строф в ‘Св. Руси’: они мне необходимы и в них есть то, что именно я и хотел сказать. Правда, есть и сознательный прорыв в переходе к последней строфе, но именно для того, чтобы читатель его сам восполнил своим личным чувством: никогда не следует договаривать всего — надо оставлять место для непосредственного чувства читателя так, чтобы он сам договорил и удивился бы, что этого вовсе нет в стихотворении. Может, мне это не удалось — не знаю, т<ак> к<ак> не могу еще прочесть со стороны, но сделано это намеренно. Посылаю Вам новые стихи ‘Петроград’² (именно это опозоренное имя, в отличие от Петербурга). Со всем, что вы пишете о России, я, конечно, очень согласен. Связь между Грецией и Россией в смысле дионисического духа совершенно ясная: у них одно сердце.³ Дионисический оргизм пришел в Грецию с севера — из южной России, из Скифии, а скифы и Русь — одно и то же (см. Забелин, Самоквасов⁴ и др. историки московской школы). Весь дионисизм из Славии — здесь его закваска, и Греция его приняла отсюда. В античной Греции та же невозможность создать крепкий государственный строй, т<ак> к<ак> он ежеминутно разбивается напором внутренней лавы. Чтобы дать эллинизму государственную крепость, надобен сплав с более грубыми и косными человеческими породами. Сперва совершается этот сплав с полуславянской и варварской Македонией, и отсюда осеменение всего Азиатского мира семенами эллинизма. Македонское племя слишком быстро перегорает в этом горне, ассимилируется и теряет необходимую твердость. Только в тупом и косном Риме Греция находит для себя породу, достаточно неплавкую, чтобы создать себе государственную скорлупу. Пропорция сплава наконец найдена, и в то время, как западный Рим не выдерживает сирийско-иудейской лавы, Рим восточный — Византия образует тысячелетнее царство, которое, рассыпаясь в свою очередь, зажигает Ренессанс на западе и Московское царство на востоке. Вот схема исторического движения дионисического огня, зажженного Грецией о Скифские костры. Дионисов факел возвращается на родину очищенный, не как факел, а как православная лампада (Православие — ПРАВО СЛАВИИ). Но у славян та же неспособность к государственному строительству, что и у эллинов, и та же необходимость в посторонней, более устойчивой и косной человеческой природе. Этой примесью до сих пор являлась и, вероятно, будет теперь еще в большей степени Германия: в ней соединены все потребные для этого качества, и она находится к Риму западному в таком же отношении, как Россия к восточному.

Знаменательно имя ‘славяне’. Для запада оно звучит как имя рабов (esclavi). Раб и славянин по-латыни — синонимы, и для Германии Россия — ‘славянский навоз’. Но внутренний смысл славянства, то, что оно тайно несет в себе, — это Слава, Слово: Право Славии. Мне представляется вполне возможным повторение судьбы Греции и Рима: то есть полное государственное поглощение России Германией и новый государственный сплав, который даст России, славянству впоследствии пережить на тысячелетие Германию. Быть может, это и будет обетованным тысячелетним царством святых и Христа во ‘славе’ его.

Что касается того, отчего Россия состоит сплошь из ‘грешников’, ‘блудниц’ и ‘мытарей’ и внутри и извне, то думаю, что это естественное следствие усиленной христианской работы. Христианство по преимуществу ‘грехогонное’ средство, и притом очень сильно действующее. А т<ак> к<ак> личная чистота и праведность только задерживают процесс общего очищения — то есть крещения огнем, то, естественно, представляют малую ценность. Таковые идут уже после тех, кто перекипел первый, как говорится в удивительном тексте Матфея, Вами приводимом.⁵ Грех не есть ‘зло’, но лишь момент органического претворения зла в добро. Тот же, кто имеет силы отнестись к злу как <к> добру, тот совершает то же претворение сознательно. Грешный — это не злой, а находящийся в чистилище. Все ветхозаветные заповеди начинаются на ‘не’ — они устраивают общежитие, Христовы — повелительны: ‘люби’ — как запал, они зажигают фитиль взрыва, они разрушительны для общежития, наложенного извне. Для христианства всякая государственность — ‘царство зверя’, но ‘кесарево кесарю’. Вот еще две несовместимости, которые соединяются только порывом экстаза, т. е. дионисовым огнем. Разделение церкви и государства — это отказ от экстаза и от преодоления, что и совершилось на Западе.

Ну вот: довольны ли Вы своим ‘чемоданом премудрости’? Я думаю, что все эти обоснования как раз Вам подойдут. Пока до свиданья. Постараюсь приехать к 15-му, а Вы мне пишите чаще и больше.

Мах.

¹ 6 декабря 1917 г. Петрова писала Волошину: ‘В полном восторге я от Ваших стихотворений, впрочем, как и все, кому читала. Совершенно новый голос у Вас. <...> ‘Мир’ будто другой поэт писал. Оно — вразрез с позицией в ‘Св<ятой> Руси’. <...> В ‘Святой Руси’ две предпоследние строфы слабы: из них не вытекает, логически, последняя, разработайте’.

² Работа над стихотворением ‘Петроград’ шла 8 и 9 декабря 1917 г.

³ В письме от 6 декабря Петрова декларировала: ‘Я ничего за Россию не боюсь. Нужно же признаться, наконец, со всеми последствиями она вся — конгломерат из евангельских символов, типов, тех, из-за пристрастия к которым Учителя так брезгливо изумлялись не только ‘книжники и фарисеи’, но и ближайшие — ученики. Христос, однако, ни тех. ни эту Русь не покидал и не покинет, несмотря на всю унизительность, историческую уже, ее роли среди семьи буквально всех остальных народов. Мы, верующие русские, это знаем, знаем, что должны ждать и принимать, нести, терпеть, судьбою преобразовывая ‘мытаря’, ‘грешников’, ‘блудницу Магдалину’, вплоть до приведения последнего ‘разбойника’ к его словам на кресте перед самой его смертью, до умиротворенного, умилительного, полного успокоения у Его ног. <...> Мы (к сожалению) вовсе не ‘нищие духом’, а слишком переполненные им, до потребности экстатического расплескивания периодически. Народ духа дионисианского, а не аполлинического’. И далее предлагала: ‘Разработайте, хоть схематично, и напишите мне о связи и преемственности между Грецией и Русью <...>, что такое, что у них было дионисианство, а у нас — хлыстовство?’

⁴ Иван Егорович Забелин (1829—1909) — историк и археолог, автор многих трудов по истории Москвы. Дмитрий Яковлевич Самоквасов (1843—1911) — археолог и историк права, Волошин слушал его лекции в Московском университете.

⁵ Петрова цитировала Евангелие от Матфея (21, 31): ‘Истинно говорю Вам, что грешники и блудницы вперед вас идут в Царствие Божие’.

152

13 декабря 1917 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, получил Вашу открытку.¹ Я так и собирался приехать в субботу 16-го. В этот день едут Юнге.² А вернусь с ними же в четверг, если снова не схватит астма и не придется бежать тотчас же. Все это время я не переставая работаю над стихами. У меня задуман целый цикл из Французской революции.³ Сегодня закончил еще одно в параллель к ‘Бонапарту’ — ’14 июля’ (Взятие Бастилии). Посылаю Вам его. Вам, верно, передал Ник. Вас. Павлов⁴ стихи ‘Появились новые трихины’⁵ и окончательный вариант ‘Петрограда’? Поправьте, кстати, в ‘Трихинах’ слова ‘Грядущей Славии’ на ‘Страстных глубин’.⁶Так точнее и скромнее.

Я продолжаю усиленно и производительно работать, но во внутренней нашей жизни продолжается Бог знает что. Я ничего не понимаю, чего от меня хотят, и мне кажется, что я схожу с ума или у меня начинается истерия. Меня пилят и упрекают целыми часами, и каждое слово выворачивает всю душу, а мама только удивляется моему бесчувствию и не знает, что делать, чтобы меня хоть чем-нибудь пронять.

Увы, Александра Михайловна, когда я приеду, я буду Вам долго надоедать рассказами о моих несчастиях, но мне необходимо говорить об этом с Вами. Вам, верно, говорил обо всем Рагозинский. Я его просил об этом, чтобы Вы имели не одностороннее освещение только с моей стороны.

Если будет железнодорожное сообщение, я все же уеду в Москву в январе, потому что я думаю, что разлука все же единственное средство… Я раздражаю маму не только поступками, всею сущностью своей. А сущности ведь никак не переделаешь и не скроешь…

Ну, до скорого свиданья.

Мах.

¹ В открытке от 11 декабря Петрова сообщала о приезде в Феодосию — 17-го или ‘днем раньше’ — Богаевского.

² Юнге — см. примеч. 2 к п. 144.

³ В ‘цикл’ вошли стихотворения ’14 июля’ (позднее озаглавлено: ‘Взятие Бастилии’, закончено 21 ноября), ‘Бонапарт’ (позднее озаглавлено: ‘Взятие Тюильри’, 21 ноября, из них составился цикл ‘Две ступени’) и цикл из четырех стихотворений ‘Робеспьер’ (позднее озаглавлено ‘Термидор’, закончено 18 декабря 1917 г.).

⁴ Николай Васильевич Павлов (1893 — ок. 1942) — артист петроградских театров (псевдоним — Ардавдин, от древнего названия Феодосии ‘Ардавда’). Его родители имели в Коктебеле собственную дачу, неподалеку от Волошиных.

⁵ Стихотворение ‘Трихины’, написанное 10 декабря 1917 г. и насыщенное реминисценциями из ‘Преступления и наказания’ Ф. М. Достоевского.

⁶ Имеются в виду строки, характеризующие Достоевского:

Ваятель душ, воззвавший к жизни племя

Страстных глубин, провидел наше время…

153

18 дек<абря> 1917 <г.> <Коктебель>

Дорогая Александра Михайловна, к сожалению, Юнге не поехали в субботу, и вот моя поездка откладывается до среды или четверга — других путей сообщения нет.

Надеюсь, что Костенька¹ не уедет до тех пор, и я увижу его. Обнимаю его.

Зато кончил за это время еще цикл ‘Робеспьер’.² Прочту по приезде.

До свиданья.

Мах.

¹ К. Ф. Богаевский.

² См. примеч. 3 к п. 152.

154

19 декабря 1917 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, простите, что я Вас еще раз обманываю: я опять не приеду. На этот раз не за невозможностью: Юнге едут завтра, и я с ними пошлю это письмо. Нет — у меня очень наладилась и пошла эти дни работа. Я пишу много стихов. В доказательство чего посылаю Вам два новых больших: ‘Робеспьер’ и ‘Дмитрий-император’.¹ Я боюсь прервать работу (как раз и внутренние дела смягчились последние дни) и что мне будет хотеться вернуться сейчас же, чтобы писать, а это будет невозможно. Пусть Кон<стантин> Феод<орович> меня простит и поймет. Мне надо много написать и сказать стихами теперь же, а время такое, что ничего откладывать нельзя. Но Вы ведь понимаете меня и не сердитесь: как только у меня будет антракт — я приеду сам, потому что мне очень хочется повидаться с Вами, наконец, — мы ведь уже три месяца не видались.

Мы живем это время, совершенно не зная, что делается, т<ак> к<ак> газеты не приходят, но и Вы едва ли знаете больше? Не чувствую почти этого за непрерывной работой.

Мне очень интересно, какое впечатление произведет на Вас мой ДМИТРИЙ. Я его закончил вчера и, вероятно, буду еще менять отдельные строки и тогда пришлю Вам варианты.

Новинский мне предлагает издать мои последние стихи о революции здесь в Феодосии.² Это мне очень улыбается, т<ак> к<ак> это единственная возможность издать их сейчас — на севере это невозможно. Но я, конечно, к имеющимся прибавлю еще новых и включу ‘Ангел мщения’ и ‘Голову Ламбаль’,³ чтобы была маленькая книжка в стихотворений 20, размер<ом> моей книжки о 1915 годе.⁴ Ее можно будет разослать отсюда почтой и на север. Одобряете ли Вы это?

Напишите подробнее о Костеньке,⁵ в каком он расположении духа и оставляет ли наконец службу? Ведь, кажется, это теперь вполне возможно? Как ему мои последние стихи?

До свиданья. Привет ему и Жоз<ефине> Густ<авовне>.^в Спешу запечатать письмо, чтобы его отнесли к Юнге.

Мах.

Получили ли стихи ’15 июля’⁷ и ‘Трихины’? ⁸ Пишите.

Письмо вскрывалось мною же, чтобы внести поправки в ‘Дмитрия’.

¹ Стихотворение ‘Дмитрий-император’ (позднее озаглавлено: ‘Dmetrius Imperator’, закончено 18 декабря 1917 г.

² О Новинском см. примеч. 4 к п. 131. Издание стихов Волошина в Феодосии не состоялось.

³ Стихотворение ‘Ангел мщения’ и ‘Голова madame de Lamballe’ (оба — 1906 г.).

⁴ См. примеч. 8 к п. 122. Уже 23 декабря 1917 г., в письме к А. К. Герцык, Волошин сообщал, что думает назвать новую книгу ‘Демоны глухонемые’.

⁵ К. Ф. Богаевский.

⁶ Ж. Г. Богаевская.

⁷ Описка: надо ’14 июля’ (см. примеч. 3 к п. 152).

⁸ См. примеч. 5 к п. 152.

155

25 декабря 1917 <г.> <Коктебель>

Дорогая Александра Михайловна, поздравляю Вас с праздником. Сейчас почему-то особенно приходят в голову строки Верхарна: ‘…Того, кто уж тысячи лет не может родиться…’¹ Только теперь дошли до нас слухи о севастопольских убийствах…² Какое счастье, что Костеньк<а> уже в Феодосии.³ До нас уже давно не доходят никакие сведения — ни писем, ни газет. Я все это время думаю и живу только стихами. Получили ли Вы моего ‘Дмитрия-императора’? И письмо, где я пишу, почему не могу приехать теперь на праздники: как невозможно прервать работу, которая наконец наладилась. Посылаю Вам новое стихотворение о Стеньке Разине.⁴ Тема ультрасовременная. Мне хотелось Св<ятой> Руси противопоставить Русь грешную и окаянную.

Сейчас начинается настоящий Стенькин суд. Самозванчество, разбойничество… вот основные элементы всякой русской смуты. Не думайте, что слова Стеньки в стихах об равенстве — это натяжка на современность: это точные его слова из ‘Прелестных писем’.⁵

Хочется к этим двумя фигурам приписать еще третью — экстаз упорства — Аввакума. Если только смогу осилить…⁶ У меня мысль назвать ту книжку, что уже образуется из р<анее> написанных стихов, ‘Демоны. глухонемые’, с эпиграфом из Тютчева:

И лишь зарницы огн<е>вые,

перекликаясь чередой,

как демоны глухонемые

ведут беседу меж собой.⁷

Мне кажется, что это подойдет к стихам, в которых будут революционные отсветы разных веков и широт. Очень жду от вас писем, так хочется знать Ваше впечатление о Самозванце и Робеспьере и теперь о Стеньке. Вчера послал все эти стихи Аделаиде Казимировне.⁸ До свиданья.

Мах.

¹ Источник цитаты из Э. Верхарна не найден.

² Имеются в виду бессудные расстрелы матросами в ночь на 16 декабря 1917 г.тридцати двух офицеров и одного священника (по другим данным — 42 человека) на Малаховом кургане.

³ К. Ф. Богаевский, находившийся тогда в армии, в офицерском чине.

⁴ Стихотворение ‘Стенькин суд’ закончено 22 декабря. На эту же тему Волошин написал заметку ‘Как Стенька Разин придет Русскую землю судить’ (1917, см.: Литература и история. СПб.: Наука. 1992. С. 329—331. Публ. В. В. Базанова).

³ ‘Прелестные’ (от ‘прельщать’) листы выпускались С. Разиным и его атаманами для склонения населения на свою сторону. На местах с них снимали копии — и в Москву, куда правительством было приказано их отправлять, они поступали чуть ли не мешками. Однако до наших дней дошла в подлиннике лишь одна такая грамота, остальные известны в пересказе, обычно тенденциозном. (Намерение ‘учинить то, чтоб всяк всякому был равен’, приводится как раз в тексте позднейшего хронографа.)

⁶ Этот образ вдохновил Волошина на поэму ‘Протопоп Аввакум’ (закончена 19 мая 1918 г.).

⁷ Неточная цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева ‘Ночное небо так угрюмо…’ (1865), использована как эпиграф к сборнику ‘Демоны глухонемые’.

⁸ А. К. Герцык (см. примеч. 4 к п. 102).

156

30 декабря 1917 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, спасибо за открытку. Она меня успокоила за Костеньку, потому что у меня оставалось все-таки сомнение — правильное, — а что если он не в Феодосии?¹ Значит, в январе он освобождается совершенно? Каким образом? Окончательно? Это бесконечно радостно.

Все, что Вы пишете о Стеньке, кажется верно,² я им не очень доволен. И еще он как-то по стиху слишком гладок вышел. Вообще у меня последние дни с писанием что-то застопорило. Но надеюсь теперь же преодолеть. Вероятно, одновременно с этим письмом к Вам приедет мама: она хочет приехать в Феод<о>сию на несколько дней. А я соберусь уже после ее возвращения. Она последний месяц гораздо менее стала раздражительна и по отношению ко мне успокоилась. Но только постоянно гол<о>дает, т<ак> к<ак> нас очень плохо кормят наши жильцы.

Посылаю Вам только одно маленькое стихотворение, законченное <в> эти дни: о ДЕМОНАХ-ГЛУХОНЕМЫХ.³ Может, оно Вас примирит с этим именем и объяснит его. Ведь Демон, Вы знаете, не непременно бес — это среднее между богом и человеком: в этом смысле ангелы — демоны и олимпийские боги тоже демоны. В земной манифестации демон может быть как человеком, так и явлением. И в той и в другой форме глухонемота является неизбежным признаком посланничества, как вы видите по эпиграфу из Исайи.⁴ Они ведь только уста, через которые вещает Св. Дух. Они только знак, который сам себя прочесть не может, хотя иногда сознает, что он — знак. Это маленькое стихотворение я сделаю фронтисписом к книжке, если она сохранит это имя. Аввакум у меня пока застрял. Он так громаден, что я боюсь с ним и не справиться. Досадую, что нет под руками его полной автобиографии, изданной Тихонравовым,⁵ а только отрывки из нее. А я хотя ее и читал когда-то, но нужно было бы ее иметь. Когда-то у Вас была, помню, его биография в Павленковском издании.⁶ Помните? Если она сохранилась, — пришлите пожалуйста.

Очень тяжело, что мы перестали получать совершенно газеты. С начала декабря имеем только случайно привезенные кем-нибудь из города. Я знаю, что и в Феодосию они доходят неаккуратно, но все же Вы, верно, имеете их чаще и больше. Если Вам не трудно, пожалуйста, пересылайте мне газеты, Вами прочитанные: ⁷ пока длится такое положение вещей. Хотя нет пока ему и причин кончаться. Вероятно, поэтому я не понял Ваших слов о новом курсе.⁸

Пока до свиданья. Я внутренне ликую при мысли, что скоро увижу Костеньку в штатском и снова хозяином своей мастерской. Привет Михаилу Михайловичу. Он с Вами, как я понял?⁹

С Новым годом!

1 янв<аря>, 2 ч<аса>.

Сейчас идет невообразимая путаница с отъездом в город — Кедровы, Княжевичи,¹⁰ все дети…

Кажется, мама совсем не поедет. Но если поедет, то сама передаст это письмо. Привет.

¹ В открытке от 28 декабря Петрова сообщала, что К. Ф. Богаевский пока не вернулся в Феодосию, но ‘вполне благополучен’.

² В том же письме Петрова писала: »Стенькин суд’ совсем не удовлетворил. Написать бы заново, выносив. Вот краткие >6: 1) все время срывы, после правильно взятого, по тону, до слов: ‘Погулять по святой, по Руси’, 2) отсюда и Стенька, и стих извиваются, а Стенька прямой, прямолинеен. Из-за этого 3) нет линии, нет пафоса, именно Стенькиной ‘мести’, его единого волевого импульса, который был. 4) Ядовитый его личный смешок разбивает общую картину — мести, ‘гения голытьбы’. 5) С языком тоже что-то неладно. Смерть <как> хочется заново все увидать. Вам — по плечу, попыхтите-ка еще над ним’.

³ Стихотворение ‘Демоны глухонемые’ написано 29 декабря 1917 г. В письме от 28 декабря Петрова отвергала само название: »Демоны глухонемые’ — ник черту. Какие там ‘глухонемые’. Не сбивает ли Вас вообще цикл французский?’.

⁴ Стихотворение имело эпиграф из ‘Книги пророка Исайи’ (42, 19): ‘Кто так слеп, как раб Мой, И глух, как вестник Мой, Мною посланный?’

⁵ ‘Житие протопопа Аввакума, им самим написанное’, под редакцией Н. С. Тихонравова. вышло в свет (в СПб.) в 1862 г., переиздано в 1904 г.

⁶ Имеется в виду книга В. А. Мякотина ‘Протопоп Аввакум, его жизнь и деятельность. Биографический очерк’, выпущенная Ф. Ф. Павленковым (в СПб.) в серии ‘Жизнь замечательных людей’ в 1894 г. (переиздания — 1906, 1913, 1917 гг.).

⁷ 10 января 1918 г. Петрова отвечала: ‘Беда мне с газетами: и рада бы посылать Вам, но и сама почти не имею, пользуясь большей частью чужими, от тех, кто умудряется доставать. Возвращаю. Лепечет в них, в сущности, беспомощная, растерянная мысль’.

⁸ В письме от 28 декабря Петрова писала: ‘От политики у меня, кажется, ‘заворот мозгов’ сделается: новый курс вижу: если немцы дураками не окажутся, вздумав держать нас в своем кулачке, <...> соки человечества пойдут по другим руслам’.

⁹ М. М. Петров (см. примеч. 3 к п. 117). О его возвращении из армии Петрова сообщала Волошину 28 декабря 1917 г.

¹⁰ Владимир Антонинович Княжевич (1871 — до 1930), предводитель дворянства Феодосийского уезда, камергер Двора, и его жена Александра Александровна Княжевич, начальница феодосийской женской гимназии (с 1907 г.).

157

9-го января 1918 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, ну вот, наконец, нормальный русский быт дошел и до нас. Я говорю не про Феодосию, а про Коктебель.

Вчера приходили к Юнге султановские крестьяне¹ и предупредили, что через два дня придут делить имущество и землю. Так что завтра нам предстоит Социалистическое крещение. Бедная Дар<ья> Андр<еевна> Юнге² ожидает на этих днях рождения ребенка. Так что все одно к одному. Она перебирается с детьми пока к нам. Как это коснется других обитателей Коктебеля, трудно предвидеть. Но у Юнге большой винный погреб, который весьма может воодушевить гражданские чувства. У меня большой фатализм, и я буду заниматься своим делом до последней минуты. Посылаю Вам новое стихотворение.³ У меня целый ряд начатых больших, но ни одного оконченного за это время, кроме посылаемого. Кроме того, я снова принялся за живопись — за лицо, — тут оказалось несколько зимующих художниц и просто рисующих людей, и мы стали собираться последнее время у меня и рисовать, а кто-нибудь из нас же позирует. Так что жизнь идет совершенно мирно, и с наступившей весенней погодой даже трудно себе представить среди такой тишины и радости какие-нибудь катастрофы.

Благоприятно для нас то, что на цементном заводе⁴ как раз перед этими событиями всякие работы прекратились и нет ни одного рабочего.

Я был наконец у гранильщика-чеха по Вашему поручению.⁵ Не сердитесь, что так поздно: туда надо было идти засветло, т<ак> к<ак> это в сторону от деревни и шоссе и страшная грязь. А мне выйти засветло было очень трудно, т<ак> к<ак> я все время с утра работаю, не отрываясь и не выходя из дому. У него очень мало сейчас камней вообще. Но я нашел два подходящих за 9 рублей — один сизо-дымчатый непрозрачный, другой прозрачный, белый (опал по коктеб<ельски>). Но т<ак> к<ак> Вы писали — только не белый и не объяснили, что вы под этим подразумеваете: белый ли непрозрачный или светлый прозрачный тоже, то я не взял до Вашего разъяснения и просил эти камушки отложить.

Я было согласился с Вами относительно Стеньки, но Ваше негодование в последней открытке⁶ меня повергло в недоумение снова, и я думаю, что мы говорим о совершенно разных вещах. Мне не нравится в Стеньке слишком большая законченность — хочется его порастрепать в смысле рифм, что я, может, и сделаю, но общего образа Стеньки я не собираюсь менять. Вы, верно, просто представили себе вовсе не то, что я задумывал, и у Вас ваше представление не сходится с моим. Пожалуйста, напишите мне Ваши замечани<я> подробно и построчно, чтобы я мог ими воспользоваться. Это мне будет очень важно. А то я не улавливаю Вашего недовольства конкретно.

Как Вы переживаете эти тревожные дни в городе? ⁷ Приехал ли Костенька? ⁸ Очень меня беспокоит то, что он еще в Севастополе. Хотя теперь в сущности решительно все равно, где ни быть. Судьба…

Теперь (если нас не сожгут за компанию) я, верно, не скоро приеду в Феодосию, т<ак> к<ак> с ликвидацией Юнговского хозяйства прекратится единственная лошадиная связь с городом, а нанимать, сами знаете, — немыслимо. Если же социализация коснется и нас, то поневоле придется ехать в город. Хорошо, что мама не поехала в тот день, как собиралась, — она прямо попала бы в день городских историй.

Пока до свиданья. Всего лучшего. Что у Рагозинских?

Мах.

¹ Султановка — деревня между Коктебелем и Феодосией, где у братьев Юнге (см. примеч. 2 к п. 144) была ‘экономия’.

² Дарья Андреевна Юнге (урожд. Котлярова, в первом браке Деген, он. 1885— 1955) — жена А. Э. Юнге (с 1915 г.).

³ Стихотворение ‘Русь глухонемая’, законченное 6 января 1918 г.

⁴ Цементный завод — разработки вулканической породы пупцоланы (идущей на производство гидравлического цемента), у подножья Карадага, начатые в 1914 г.

⁵ Имеется в виду Виктор Николаевич Вучетич (1887—1945) — энтомолог, сотрудник Карадагской научной станции (с 1915 г.), занимавшийся огранкой местных полудрагоценных камней. (Отец известного впоследствии скульптора Е. В. Вучетича.) Приобрести два недорогих овальных камня Петрова просила Волошина в письмах от 6 и 29 декабря 1917 г.

⁰ В письме от 29 декабря 1917 г. Петрова категорически отвергала стихотворение ‘Стенькин суд’: ‘Из-за ‘Стеньки’ все больше свирепею. Просто знать его не хочу. И не переубедите. <...> Переделывать нельзя, надо заново создать’.

⁷ 2 января 1918 г. в Феодосии начались вооруженные столкновения революционных рабочих и ‘эскадронцев’ — солдат Крымского мусульманского конного полка. 4 января рабочие были поддержаны матросами пришедших из Севастополя миноносцев ‘Пронзительный’, ‘Фидониси’ и ‘Калиакрия’, в городе установилась советская власть.

⁸ К. Ф. Богаевский.

158

15<-19> января 1918 <г.>. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, вероятно, до Вас дошли уже слухи о наших событиях. Эти дни была социализирована экономия Юнге. Совершено это было султановскими крестьянами. Вылито вино, разделен скот, хозяйственные орудия, разграблены все припасы. Готовились уже приступить ночью к социализации дома, мебели, библиотеки и аукциону картин, рукописей покойной Екат<ерины> Феод<оровны> и рисунков ее отца, гр<афа> Феодора Толстого,¹ но по счастью мне удалось (через Княжевича!)² вызвать отряд ‘красногвардейцев’. Его привел ночью верхом H. H. Кедров, и как раз вовремя. На другое утро — это было вчера — мы же, по неизреченной иронии судьбы, устраивали в деревне большевистское правительство, порядок, и т. д. Кажется, летние вопли Дейши о том, что я — самый главный большевик,³ принесли хорошие плоды, потому что и красногвардейцы, и местные большевики относились ко мне как к авторитету и охотно слушались. Что будет дальше, неизвестно, но пока волна погрома остановилась. А она грозила перекинуться и на дачи, т<ак> к<ак> султановцы говорили, что вот покончим с Юнге и пойдем дачи делить.

Что делается у Вас? Я Вам за это время пишу третье письмо и еще до сих пор не имею ни строчки от Вас. Несмотря на эти волнения и то, что у нас дом переполнен (у нас живут теперь, спасаясь, Юнге, и Да-р<ья> Анд<реевна> должна сегодня же у нас родить), я продолжаю работать над стихами. Только одна ночь и день пропали даром из-за этих дел.

На этом месте меня прервали известием, что султановцы снова пришли доканчивать Юнговскую экономию, и пришлось идти туда и опять вести переговоры.

19 января.

Так и не успел дописать эти дни письма: писал новые стихи, а вчера простудился, и приехали Кедров с Добровольским,⁴ надо было к их отъезду приготовить письма в Петербург. Вчера же получил Ваше письмо — большое заказное.⁵ Просил маму в своем письме, что она послала сегодня через Добровольского, известить, что Ваше письмо благополучно пришло, и вложил туда два последних стихотворения. Странное у меня было эти дни состояние духа: вопреки всему происходившему и непосредственно грозившему, удивительный подъем и ликование.

Стихотв<орение> ‘Из бездны’ написано 15 января. Если верны слухи о поражении большевиков, то это должно было произойти именно в этот день — явное чувство на расстоянии. Я очень рад тому, что события этих дней меня поставили в непосредственное отношение с большевиками, красногвардейцами и аграрниками. Пришлось много с ними говорить. Это было весьма поучительно для меня. Две вещи бросаются в глаза: прежде всего сговорчивость, доброжелательство при непосредственном разговоре, а затем — полная неустойчивость — зыбкость. Не на что опереться. Точно Николай II, растворившийся во всем народе. В общем, все прошло по-хорошему. Коктебельский сход даже приговорил вернуть лошадей, ‘т<ак> к<ак> нельзя же человеку ничего не оставить’, но на следующий день пришли султановцы с ‘мандатом’ отобрать лошадей и ни в коем случае владельцам не возвращать. Дом не разрушен. Вещи — книги и рисунки и гербарии — вывезены ко мне. И для них я истребовал от Воен<но>-револ<юционного> ком<итета> ‘охранную грамоту’, так же как и для своей библиотеки.⁶

Спасибо за подробное объяснение относительно Стеньки.⁷ Теперь я понял и принял вполне все Ваши упреки. Дело в том, что я и не хотел создавать ‘призыв’ Стеньки. Я хотел дать только стихотворение, характеризующее ‘грешную Русь’ в параллель ‘святой Руси’. Поэтому в ущерб всему прочему подчеркнут цинизм, безверие и издевка в связи с удальством. Социализм и равенство в темно-народном преломлении. Мне вовсе не хотелось (да и позволительно ли?) кликнуть клич от имени Стеньки. Это просто развитие стиха: ‘Самозванцы, воры да растриги…’ Кстати о свечном сборе в 1400 в три дня — не объясняется ли он проще: тем, что теперь, за неимением керосина и отсутствием стеариновых свеч, многие закупают церковные свечи? Я их видел здесь в употреблении хозяйственном.⁸

Смысл ‘Демонов-глухонемых’ Вы поняли вполне. Тут не только русские бесы, но демоны истории, перекликающиеся поверх формальной ткани событий. Мне, может, удастся выявить после и лики русских демонов, не только бесов. Пока у меня единый русский демон — ‘Дмитрий-император’. Он уже историческое выявление демонизма, в свое время распыленного тоже между тысячами бесов (‘имя ему — легион’).’ Ведь Дмитрий вполне реален — так именно он должен был представляться тем его современникам, которые шли последовательно за всеми самозванцами.

В Стеньке больше бесовщины, чем демонизма. Он — легион, несмотря на его индивидуальность. Его другое лицо — это вовсе не Пугачев, а Ермак, который пошел, будучи тем же Стенькой, по всем обстоятельствам жизни, по пути положительному (т. е. на восток, а не на юг), и потому естественно растворился индивидуальностью в массах, стал народным эпосом в действии.

Меня волнует то лицо, которое я чувствую все время за Аввакумом. Это — Бакунин.¹⁰ Я чувствую их органическую связь, но совершенно не знаю, как ее выявить и передать, настолько они исторически сейчас далеки для общего представления. Между тем они выражают собой основную черту русской истории: христианский анархизм. Вы чувствуете, как это близко? Христианства чистого, с церковью, иерархически связанной с ангельскими иерархиями, историческое христианство не знало до сих пор (может, узнает в ближайшую к нам эпоху, когда личность Христа начнет непосредственно манифестироваться на эфирном плане).¹¹ На Западе произошел сплав церкви с Римской империей, и это определило латинскую церковь. В славянстве же христианство имеет тенденцию переноситься целиком в индивидуальное чувство и противополагать себя государству, как царству зверя. Поэтому в народовольцах и террористах не меньше христианства, чем в мучениках первых веков, несмотря на их атеизм. Вот в этой плоскости я чувствую какое-то конгениальное родство Аввакума и’Бакунина. Но не могу его еще оформить. Помогите мне.¹² Если у Вас есть мысли по этому направлению, напишите мне.

Не понимаю, почему Вы говорите об ‘отживших принципах империализма’:¹³ они более живучи, чем когда-либо. Я ненавижу ‘левиафана’, но что он восторжествует теперь так, как никогда, не сомневаюсь. И даже считаю вредным бороться прямо против него, потому что его надо преобразить изнутри, ‘окрестить’ его, как кто-то из Фиваидских отшельников ^и окрестил великого Сфинкса. Теперь не время ни для социализма, ни для демоса, ни для самоопределения народностей. Германцы лучше других чуют дух времени и следуют по его путям. Идея национальных государств — одна из наивных идеологий XIX века, и какое реальное значение может иметь эта чисто освободительная идея, когда империи сейчас формируются по рынкам и по потреблению, не знающему национальных различий и даже не считающемуся с формальными политическими границами. Этот процесс пойдет неизбежно своим путем, как бы ни протестовало чувство справедливости и ни топорщились отдельные народы. Всякая внешняя борьба только укрепляет силу подобных процессов. Их надо преображать изнутри. Славянство, которое окажется внутри Германской империи, я думаю, больше сделает для преображения ее, чем то, которое будет отчаянно и безуспешно, вопреки своему историческому темпераменту, бороться с нею извне. Если бы среди большевиков нашелся такой гениальный и смелый политический ясновидец, который решился бы пойти навстречу историческому процессу и включить всю Россию в состав (не только в союз) Германской империи, то таким самопожертвованием можно было в течение двух-трех поколений подточить и разрядить германский империализм изнутри, тем анархически христианским зарядом, что заложен в славянстве. Такова была идея Иеремии по отношению к Вавилоно-Ассирийскому царству, но его не послушали, вступили в союз с Египтом (Англией), и дело кончилось Вавилонским пленением, которое, правда, обогатило Иудею духом и верой, но не оплодотворило Вавилона Иудеей.

Но это все неосуществимые возможности: ничего подобного не будет, и нет таких политических творцов, которые бы мыслили теперь по этому направлению. Хотят победить империализм его же оружием. А он именно оружием и силен. Я совершенно не согласен, что социализм и демос могут отучить ‘Великороссию от старых повадок’. Нет у них никакой воспитательной силы. Равнение по безграмотному и по лентяю… А что теперь Россия все своими руками прощупает, это очень хорошо. В этом смысле большевики — самый лучший учитель. Очень верно все об юдаизме: в первый раз понял я Ваше отношение к евреям до конца.¹⁵ Раньше все оставались смутные места.

Сегодня Маргаритин день рождения. Недавно получил от нее письмо.¹⁶ Она тоже полна беспричинного ликования. Пишет: ‘У нас стоит чудная зима, и я чувствую в воздухе то же, что осенью: вовсе не тяжело, а как-то прекрасно — звездно. Не знаю, откуда это чувство. Раньше все было сдавлено, под спудом, сперто. А теперь… ну прорвался нарыв, или, чтобы поэтичнее выразиться, весна растопила снега и развезло грязные дороги, сплошная грязь. Это стихия, и разрешится она своими стихийными, нечеловеческими законами. Мне кажется, что дело не в вожаках, не в лозунгах, а в стихийной воле народа, которая, проявляясь безобразно в морали отдельного лица, к чему-то своему идет — к своей правде…

…На все происходящее я смотрю издали, и все ‘возмущения’ и ‘негодования’ мне кажутся чем-то до того ненужным и неуместным, жалким и действительно ‘буржуазным’… И каким бы путем кривым (как пьяная) Россия сейчас не пошла, правда же, это безумие лучше разума, создавшего ту прочную культуру, с прекрасными плодами, что дали другие’.

Относительно Вучетича: я его совершенно не видаю (не видал с прошлой зимы). Может, Витольду Карловичу удобнее было самому написать ему (или Лид<ии> Петр<овне>),¹⁷ тем более что я не знаю даже его имени-отчества. Камни разной цены. Те, что я нашел подходящими, по 4 р. 50 к. Взять ли сизый непрозрачный?

Мне интересно, как Вы отнесетесь к ‘Преосуществлению’.¹⁸ Оно будет, знаю, близко Костеньке ^|9 — это его волнующий момент. Напишите мне о них, как о Стеньке. Вы не можете себе представить, как это много дает… Освобождает для следующего. Хоть бы Костенька поскорее приехал. Хоть теперь всюду социалистический рай, но все же как-то покойнее, когда он будет в Феодосии.

Очень меня пленило, что в этом раю, на Феодосийском базаре, турчанок продают по 25 р. (и как дешево!).²⁰

Пока до свиданья. Переполнен стихами, которые надо написать. Живопись — это антракты и отдых: я писал это врем’ портрет акварелью. Но сейчас с суматохами здешними это оборвалось. Привет Пол<иксене> Сер<геевне>, Нат<алии> Ив<ановне>, Церасским…

Мах.

¹ Екатерина Федоровна Юнге (урожд. Толстая, 1843—1913) — жена профессора Э. А. Юнге, коктебельского помещика, художница, автор ‘Воспоминаний (1843— 1860)’ (М.: Сфинкс, 1914). Ее отец — граф Федор Петрович Толстой (1783—1873) — скульптор, медальер, вице-президент Академии художеств.

² См. примеч. 10 к п. 156.

⁵ Мария Адриановна Дейша-Сионицкая (урожд. Сионицкая, 1861—1932) — оперная певица, солистка Большого театра. Имела в Коктебеле дачу по соседству с волошинской и конфликтовала с ее обитателями, возглавляя так называемых ‘нормальных дачников’. О причислении ею Волошина к большевикам (с требованием выселить его из Коктебеля) поэт писал Ю. Л. Оболенской 30 августа 1917 г.

⁴ Михаил Капитонович Добровольский — священник, отец многочисленного семейства, живший в Коктебеле, брат жены Г. С. Петрова.

⁵ Письмо Петровой от 9—14 января 1918 г.

⁶ Письмо в Феодосийский военно-революционный комитет с просьбой содействовать охране Карадагской научной станции и своего дома Волошин послал 13 января 1918 г. Охранное свидетельство было выписано 14 января: ‘Военно-революционный комитет города Феодосии строжайше воспрещает какое-либо насильственное посягательство на имущество господина М. Волошина и хранящуюся у него библиотеку, художественную коллекцию картин, скульптурных слепков и рукописей’ (Архив Дома-музея М. А. Волошина в Коктебеле).

⁷ Петрова считала, что после слов ‘Погулять по святой по Руси’ в стихотворении ‘Стенькин суд’ следовало бы идти ‘Стенькиному кличу’, призыву на обещанный им приход, опираясь на ожидание его в народе, которое очень живо. Он знает, что его ждут, что почва готова ‘пощупать помещиков, воевод, да попов, да дворян’ (= помещиков же?). Разин: зовет испытанных уже ‘приспешников’ ‘праздновать’ так, как когда-то. Идея: не выдам казацкую Русь, так зато ‘судьей ворочусь’, ‘пред Стенькой все люди равны, как пред могилою’. Итак: ‘за мною вся великая, темная, пьяная, окаянная Русь?’. Не только ‘драная голытьба’… Относительно второй части стихотворения Петрова отмечала, что здесь ‘вместо ожидаемого призыва Стенька в воспоминания пустился, с издевочкой, т. е. вот и сорван Вами его импульс. Извивается он и сам не знает, к кому обращается, — то к ‘женам’, то к ‘московским собакам’ — это к голытьбе своей? Отличительная черта Стеньки — прямота. И ‘неуказного’, с его точки зрения, не могло для него быть’.

⁸ Петрова возражала на это в письме от 17 (4) февраля 1918 г.: ‘Со своим скепсисом относительно церковных свечей сели в калошу: их могли бы покупать и в другие дни, а то вдруг загорелось в дни Праздника. Цыц!’ (Свечной сбор в 1400 рублей в феодосийском соборе ‘за три дня Рождества’ Петрова упоминала в письме от 9—14 января как пример религиозности русского народа).

⁹ Выражение из Евангелия (Лука: 8, 30, Марк 5, 9).

¹⁰ Образ Михаила Александровича Бакунина (1814—1876) — революционера, одного из основателей анархизма и народничества, сильно занимал Волошина, позднее, в поэме ‘Россия’ (1924) он формулировал: ‘Размахом мысли, дерзостью ума,// Паденьями и взлетами — Бакунин // Наш истый лик отобразил вполне’.

¹¹ Эфирный план в оккультной терминологии — невидимая ‘тонко материальная’ сфера, в которой происходят магнитно-электрические процессы человеческих организмов, носительница Праны. В конспекте лекции Р. Штейнера ‘От Иисуса к Христу’ (1911), сделанном Волошиным, отмечено: ‘Те времена, для которых был закрыт потусторонний мир, приходят к концу. Люди получат дар ясновидения и научатся общаться с высшими существами, которые в них. Люди увидят Христа , в эфирном теле. Немного будет таких, но будут’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. I, ед. хр. 459, с. 129).

¹² 2 февраля 1918 г. Петрова писала в ответ Волошину: ‘Бакунина, и именно его, в связи с церковью я почуяла с первых же дней’.

¹³ В письме от 9—14 января 1918 г. Петрова размышляла: ‘Вижу иногда, что может случиться поворот: с немцами против союзников. Разрыв с Англией — не простая вещь: Россия не пойдет уж ни в коем случае по курсу отживших принципов империализма’.

¹⁴ Христианские отшельники, подвизавшиеся в средние века в пустынной местности вокруг развалин древнеегипетского города Фивы.

¹³ 17 (4) февраля 1918 г. Петрова писала Волошину: ‘Не евреи страшны, а их юдаизм <...>, юдаизм не есть просто не-христианство, а — действенное, страстное (и страстное) анти-христианство’. И далее: ‘Евреи — люди положительно хорошие. Но их юдаизм — Mein Gott, {Мой Бог (нем.).} что за кошмар?! Для всех и для них самих’.

¹⁶ Письмо М. В. Сабашниковой без даты (видимо, конец декабря 1917 г.), с отзывом о стихотворении Волошина ‘Святая Русь’.

¹⁷ Упоминаются Цераские (Волошин пишет фамилию с двумя ‘с’) — Витольд Карлович (1849-1925). астроном, директор Московской обсерватории в 1890—1916 гг., и его жена Лидия Петровна Цераская (урожд. Шелехова, 1855—1931), астроном. Петрова сообщала, что Цераский ‘очень просит Вас передать Вучетичу его большое желание повидать его у себя, имея какую-то важную просьбу к нему, научную’.

¹⁸ Стихотворение ‘Преосуществление’ закончено 17 января 1918 г.

¹⁹ К. Ф. Богаевский.

²⁰ Выехав в Феодосию 1 марта 1918 г., Волошин пробыл там до 10 апреля и воочию увидел ‘невольничий рынок’. 15 апреля он писал об этом Ю. Л. Оболенской, а позднее рассказал в статье ‘Молитва о городе’ (газета ‘Дело’, Одесса) 23 марта 1919. См.: М. Волошин. Путник по вселенным. М., 1990. С. 149—152. О том, что прибывшие с турецкого фронта солдаты ‘везли с собой на пароходах разнообразную добычу — до молодых турчанок включительно’, свидетельствовал в книге ‘Красная гвардия в Крыму (1917—1918)’ Л. П. Ремпель (Симферополь: Крымиздат. 1931. С. 73).

159

Около 23 января 1918 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, посылаю Вам новые стихи ‘Видение Иезекииля’.¹ Спешу приписать несколько слов. Получили ли мое большое письмо, посланное почтой дня 4 назад, и мамино письмо (с документами), посланное через Кедрова² и Елену Павловну?³

У нас все спокойно, если не считать рождения ребенка у Юнге и вавилонского столпотворения в доме. Получили ли еще раньше стихи: ‘Преосуществление’ и ‘Из бездны’⁴ (в мамином письме).

Приехал ли Костенька?⁵ Напишите, что именно делается в Эссен-Эли, Шах-Мамае, Баран-Эли и Криничках.⁶ Мы ничего не знаем.

До свиданья. Всего лучшего.

Все пишу — кончаю одно и начинаю другое.

Мах.

¹ Стихотворение ‘Видение Иезекииля’ закончено 21 января 1918 г. Сообщая об этом в тот же день Ю. Л. Оболенской, Волошин добавлял: ‘Оно менее других связано с текущим. Но очень было бы желательно такого требовательного мужа для России’.

² К. Н. Кедров (см. примеч. 4 к п. 148).

³ Е. П. Паскина (см. примеч. 3 к п. 106).

⁴ О стихотворении ‘Из бездны’ см. в письме 158.

⁵ К. Ф. Богаевский.

⁶ Эссен-Эли — имение О. А. Дуранте под Старым Крымом. Шах-Мамай (Шейх-Мамай) — имение H. M. Лампси в том же районе (ныне Айвазовское). Баран-Эли (Боран-Эли) — имение художника М. П. Латри, там же. Кринички — станция на пути из Феодосии в Карасубазар, севернее горы Агармыш.

160

25 января 1918 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, получил сегодня Вашу коротенькую записочку с известием о смерти Веры Матв<еевны>,¹ но не через Влад<имира> Каз<имировича> — ему, верно, не удалось остановиться в Коктебеле, а по почте (местной).² Отчего умерла Вера? Смерть ее так неожиданна, она казалас<ь> предназначенной для долгой жизни… Правда, это не привилегия — оставаться теперь в живых, и кажется, что смерть милует тех, кого увидит раньше, и без насилия и издевательства. И это смягчает чувство ее смерти. Но мне хочется знать, как это случилось.

Тут ходят тоже какие-то смутные слухи об ужасах у Микеладзе, и что Соф<ья> Пелоп<идовна>³ будто сошла с ума. Напишите пожалуйста, что там? Что сталось с Эссен-Эли?

Вчера я послал Вам письмо с оказией: уезжала бонна Юнге. Если она не передаст Вам сама, то оставит у Гауфлера, т<ак> к<ак> должна остановиться там рядом. В письме новые стихи ‘Видение Иезекииля’.

Хочется знать как можно скорее все о Костеньке:⁴ какой он, что с ним? что теперь думает делать? Пожалуйста, прочтите ему все мои стихи и напишите, что он скажет об них и что похвалит?

Спасибо за то, что сказали о моих стихах. Мне очень важно знать, как они принимаются. Это надо для дальнейшей работы. Ведь понимание освобождает, отнимает сделанное — дает возможность сейчас же перейти к следующему. А это мне так важно теперь, когда некогда останавливаться и подолгу вслушиваться в свои слова, как я всегда делал, себя проверяя. Теперь каждому время считано, каждый как бы в ожидании возможного смертного приговора: оттого так легко и светло на душе, несмотря ни на что. Если преодолет<ь> в себе страх потери и страх страдания, то чувствуешь освобождение невыразимое.

Сегодня я получил целую охапку писем из Москвы: большое от Юлии.⁵Они устроили у себя совместную работу: Юлия, К<онстантин> В<асильевич>,⁶ Маргарита,⁷ Магда⁸ и Ева Фельдштейн.⁹ И очень счастливы. Юлия радостно откликается на мои слова, что теперь бороться с хаосом можно только творчеством. Все они крайне беспокоились о Костеньке и только от меня узнали, что он невредим.

Получили ли Вы мое большое письмо от 15 янв<аря>, отправленное почтой?

26 янв<аря>.

Меня сейчас мучит и волнует один образ, который, не знаю, удастся ли выявить в стихах: очень он труден и опасен по теме. Посмотрите на карту Европы: Константинополь с системой проливов и Мраморным морем — это материнские органы Европы. И это не только внешне, но и внутренно: Византия в свое тысячелетнее царство была сосредоточием всех нервных — страс<т>ных волокон — похотником Европы. Ее история — это история половой зрелости Европы. Греция и Рим — они невинны — они до сознания пола, которое приходит только с христианством. Только в четырнадцатом веке, когда мужская сила Ислама насильственно овладевает Константинополем, Европа становится женщиной и зачинает. Ее плод, еще не выношенный, но созревающий и уже вызывающий родовые схватки, — Россия. Родиться для мировой своей роли она сможет только через проливы. Мы переживаем сейчас одну из спазм, и были в опасности в начале войны сделать выкидыш. И слава Богу, что этого не случилось: мы совсем не были готовы для рождения. Вы чувствуете, сколько в этом порядке символов реального и выявляющего смысл всего, что с нами случается? Тема должна быть обработана с библейским и Розановским реализмом.¹⁰

Меня изумляет только, каким образом эта мысль до сих пор именно Розанову в голову не пришла. Она так наглядна, если только вглядеться в карту Европы, которая выросла, как моллюск, на громадной скале Азии. У нее все внешние и внутренние органы налицо. Англия — голова, Франция — сердце, Германия — печень и желудок. Полуострова соответствуют щупальцам. Конечно, надо все время иметь в виду не внешние, физические органы, а внутренние астральные их аспекты. Подумайте об этом и напишите мне, что вы думаете.¹¹

До свиданья пока.

Мах.

¹ Письмо Петровой от 23 января 1918 г. Вера Матвеевна Гергилевич (урожд. Нич, 1878—1918) — преподаватель русского языка и литературы, с 1905 г. начальница частной женской гимназии в Феодосии. Умерла на уроке, от разрыва сердца.

² Владимир Казимирович Герцык (1885-1970), брат сестер Герцык, почвовед, геодезист. Видимо, оставил письмо на коктебельской почте по пути из Феодосии в Судак.

³ Иверико Давидович Микеладзе — князь, феодосийский мировой судья, владелец имения в Эссен-Эли. Его жена Софья Пелопидовна Микеладзе (урожд. Латри) — сестра М. П. Латри.

⁴ В записке от 23 января Петрова сообщала: ‘Вчера, ночью, приехал Костенька с Финой’ К. Ф. и Ж. Г. Богаевские.

³ Ю. Л. Оболенская.

⁶ К. В. Кандауров.

⁷ М. В. Сабашникова.

⁸ Магда Максимилиановна Нахман (1889 — не ранее 1939) — художница, автор портрета М. И. Цветаевой (1913), член общества ‘Свободная мастерская’ в Петрограде (1917), в 1922 г. вышла замуж за индуса и эмигрировала.

⁹ Ева Адольфовна Фельдштейн (урожд. Леви, 1886—1964) — художница, первая жена М. С. Фельдштейна.

¹⁰ Здесь излагается тема стихотворения ‘Европа’ (позднейшее заглавие ‘Ангел времен’), законченного только 20 мая 1918 г.

¹¹ 15 (2) февраля Петрова отмечала в письме к Волошину: ‘Идея с Царьградом и проливами — грандиозна’, а непосредственно на письме Волошина приписала сбоку: ‘Если написать и издать — тявки обработают в Жиля де Ре. Написать непременно и перекинуться с Розановым, единственной аудиторией’.

161

18/5 февраля 1918 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, получил Вашу открытку от 2-го. Меня очень интересует, где же и кем было напечатано мое стих<отворе-ние> ‘России’? ‘ Пожалуйста, пришлите мне вырезку о нем непременно. ‘Житие Аввакума’ (подлинный текст его автобиографии) я получил наконец от Оболенской в старообрядческом издании.² Теперь у меня есть все, что надо, так что спасибо за хлопоты. Но если Вы уже нашли ту Павленковскую брошюрку, то все же пришлите, но главное у меня есть. Теперь я только в нее и вчитываюсь, и общее содержание поэмы у меня наметилось. Я окончу ее, вероятно, быстро. О проливах отложил на после.³ Я ждал, что Вы хоть несколько слов напишете о Патриаршем ‘Интердикте’, который меня глубоко потряс как событие, чреватое громадными последствиями для русской церкви, которая так решительно вступила им на путь преследований и испытаний, который, может, спасет ее от двувекового паралича.⁴ Дальнейший логический шаг — это арест патриарха, и только это может утвердить его духовный авторитет. Я все эти дни искал в дневниках Леона Блуа то место, где он во время преследования конгрегации ⁵ советует Папе наложить полный Интердикт на Францию и рисует картину того, что бы было при этом. Картину потрясающую. Но эта страница куда-то провалилась: если найду — перепишу для Вас.

Патриаршее послание (к сожалению, я так и не видал его полного текста), на мой взгляд, есть акт, наиболее чреватый последствиями из всего, что было за последние шесть месяцев.

Я получил письмо от Юлии Леонидовны,⁶ которое меня очень порадовало, т<ак> к<ак> она реабилитирует моего ‘Стеньку’. Она пишет: ‘Это моя любимая вещь. Там изумительны переходы от очень подлинного гнева и настоящего величия к нелепости. Совсем не карикатурно, удивительно справедливо это сделано. Я даже думаю, что Вы сами его еще не оценили’. Пишу это, конечно, не в укор Вам — Вы знаете, как я ценю именно неистовство Вашей критики, но как новый угол зрения, который, может, и Вам поможет примириться с ним, как и мне самому позволил взглянуть с иной точки зрения на то, что стало и мне казаться уже неудавшимся. Интересно, как Костенька примет его. Пишет Ю. Л. тоже, что Маргарита⁷ удивляется на мои стихи: ‘Откуда у него взялось все русское: ведь у него даже и книг таких нет’. На нее тоже Стенька произвел наиболее сильное впечатление. А ‘Дмитрий’ не понравился. Спрашивает Ю. Л. о К. Ф., ‘нельзя ли от него добыть хоть два слова?’. Передайте ему. С нетерпением буду ждать его приезда.

Очень хорошо она пишет про пьяного рабочего в трамвае, сетовавшего на ‘неподобные не русские слова’⁸: ‘Декрет… Трубинал… декрет. Тру-бинал. Были бы русские, сказали бы не декрет, а ‘хлеба нет’, ‘не трубинал’, а ‘и муки не будет’, а так кто их разберет: Декрет… Трубинал’. Пока покойной ночи. Завтра буду продолжать это письмо.

19-го <февраля>.

Сейчас представляется оказия — послать это письмо с Нюрой Павловой (сестрой Ник<олая> Вас<ильевича>).⁹ Она сама занесет его Вам. Поэтому спешу его кончить, т<ак> к<ак> утро — время моей работы и ‘Аввакум’ ждет. Волнуюсь над ним и верю в него. Очень жду большого письма. Но скоро ли представится оказия. Теперь никто не ездит: только Новинский все собирается. Жду в письме большой подробной и детальной оценки всех вновь посланных стихов. А также мнения Конст<антина> Ф<еодоровича> До свиданья. Всего лучшего. Скажите Костеньке, что очень жду его. Привет Жозефине Густ<авовне>.

Мах.

¹ Стихотворение ‘России’ (1915) было опубликовано (под названием ‘Россия’) в газете ‘Власть народа’ лишь 28 июля 1917 г. Однако в московской газете ‘Мысль’ за 18 декабря 1917 г. в анонимной заметке ‘В литературных кругах’ критике была подвергнута подборка волошинских стихов в газете ‘Слову — свобода!’, где ‘России’ не было (речь шла, судя по смыслу, о стихотворении ‘Мир’).

² 13 февраля 1918 г. Волошин писал Ю. Л. Оболенской: ‘Сегодня получил Ваше письмо от 27-го янв<аря> и ‘Житие протопопа Аввакума’. <...> Это совершенно поразительное и единственное в старорусской литературе произведение по силе и по языку’. В волошинской библиотеке в Коктебеле сохранились два издания ‘Жития протопопа Аввакума’: И. Гаврилова (М., 1911, 62 с.) и Археографической комиссии (Пг., 1916, VII, 250 с.) — первое с пометами Волошина. Его пометы хранит и ‘Книга бесед’ Аввакума (Пг., Археографич. комиссия. 1917).

³ Т. е. стихотворение ‘Европа’ (см. примеч. 10 к п. 160).

⁴ Патриарх Московский и всея Руси Тихон (в миру Василий Иванович Белавин, 1865-1925) обратился с посланием к православному духовенству и всем верующим, призывая их к борьбе против большевиков, 19 января 1918 г.

⁵ Конгрегации — религиозные организации, связанные с монашескими орденами, но состоящие как из священнослужителей, так и из мирян. О дневнике Л. Блуа см. примеч. 6 к п. 145. О преследовании конгрегации в Европе Волошин упоминал в письме к А. М. Пешковскому из Рима от 9 сентября 1902 г.

⁶ Письмо Ю. Л. Оболенской от 2 февраля 1918 г.

⁷ М. В. Сабашникова.

⁸ Цитата из стихотворения Волошина ‘Март’ (1917).

⁹ Анна Васильевна Павлова (1900—1982, в замуж. Ширманова). О Н. В. Павлове см. примеч. 4 к п. 152.

162

27 февраля 1918 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна!

Получил Ваш большой пакет со стихами Брюсова, вырезками и т. д. Что-то застряли мои стихи: простуда, мигрень, а теперь снова реальности внутренней политики: сегодня мне объявили, что я обязан уплатить контрибуцию в 3.000 р<ублей>! Сделали мне честь считать меня (!) капиталистом. Ходил сегодня объясняться с земельным комитетом и спрашивать их, по какому праву они меня считают буржуем? Потому что этого звания я на себя добровольно принимать не хочу. Кажется, они согласились с тем, что поэты и художники буржуями быть не могут. В смысле контрибуции также идут на торг, завтра будет решено. Кроме того, приезжали красногвардейцы искать оружие: кто-то распространяет, что у меня почему-то должно быть оружие.¹ Но, к счастью, и они были очень вежливы, сказали: ‘Мы ведь Вас знаем: Вы художник’.

Вчера мне с Вашим письмом передали и номер Севастопольской газеты — борьбы с контрреволюцией, где воззвание Смольного и Крыленки о мобилизации.² Не знаю, Вы ли ее послали? Явно намечается март как критический момент хаоса. В течение этого месяца он разрешится в какую-то сторону… Но в какую? Немецкое завоевание неизбежно, но оно ужаснее всего. Оно слишком многих должно соблазнять иллюзией и обетованием какого-то порядка… но это будет порядок похоронной процессии. ‘Петербургу — быть пусту’. Помните это пророчество Петровских времен?³ Сейчас совершается трагедия не России, а Петербурга. Жду с напряженным вниманием и ужасом момента, когда он будет взят немцами: в этот миг, представляется мне, вдруг и сразу осветится его судьба, та историческая ошибка, которая породила проклятие, на нем лежащее. Но в том ли она, что он был подменой Царьграда, каким-то временным центром национального сознания, лежащим вне физического тела народа? В его последней агонии, которая кажется на этот раз неотвратимой, это выявится. Мне вспоминаются все слова Штейнера, о том, что <Россия> выплавит из себя шестую великую расу, но под опекой Германии.⁴ И вот все как будто идет к тому, становится неизбежным и это все же самое страшное и невольно шепчешь: Да минет чаша сия…⁵

28 февраля.

С нас все-таки взыскали 1000 рублей сегодня утром: пришлось выдать чек. Принимая в соображение, что у нас с мамой всего-навсего 5000 р<ублей> и без всякого возможного текущего прихода — это довольно много. Но это неинтересно и неизбежно…

Теперь о Вашей схеме Церкви: она верна и остроумна, но Ваши недоразумения все происходят от того, что Вы перепутали самый символизм Евангелистов. Соответствия четырех основных зверей зодиака (они же и Иезекиилево-Иоаннова колесница Божия) иные: они идут в таком иерархическом порядке: ангел, орел, ниже лев и телец. Причем лев и телец — слева от Бога, а ангел и орел — справа. В этом их иерархия. Ангел (человек) — это Мат<ф>ей, а орел — Иоанн. Лев — Марк, телец— Лука. У них есть соответствия и среди пророков, которые еще более выявляют их сущность: Матфею соответствует Исайя, Иоанну — Иезекииль, Марку — Даниил, Луке — Иеремия.⁸

Для наглядности прилагаю чертежик, построенный по Вашей схеме, только выправленный, в нем я вписал и общественные соответствия, как они мне представляются: Вам легко будет заполнить эти рубрики именами. Очень важно только строго различать, что является восхождением, что нисхождением зодиакального знака (эволюция и инволюция).

1 марта.

Вчера не мог продолжать из-за страшной головной боли — у меня всю эту неделю головные боли (на почве желудочной). Это не дает работать. Очень боюсь, что надвигающиеся события прервут работу и ‘Аввакум’ и ‘Европа’ останутся ненаписанными: март месяц мне представляется кризисом русских дел, а между 10<-м> и 20<-м> я жду и каких-то личных катастроф. Не вижу что, но, вероятно, строй жизни изменится каким-то катастрофическим событием. Наступает момент, когда ничего нельзя делать (может, даже воплощать в слове), а можно только молиться за Россию. Это ведь месяц катастроф, и она с ним связана физически (как духовно с ‘Рыбами’ — февралем: дхарма⁷ всемирного служения). Сейчас такой момент, что себе нельзя даже позволить никакой молитвы, кроме: да будет воля Твоя!

Сейчас пришли вести, что дачи в Коктебеле тоже начинают отбирать. Очевидно, мне придется на днях ехать в Феодосию хлопотать в Со-в<ете> С<олдатских> и р<абочих> деп<утатов>, чтобы мой дом был закреплен за мною, согласно закону об отмене литературной собственности, который декретирует государственное обеспечение писателей.⁸ Так что, верно, на днях — в понедельник—вторник — мы увидимся и, б<ыть> м<ожет>, я передам Вам это письмо лично.⁹

¹ В 1910-е гг. на стене ‘зимнего кабинета’ Волошина (судя по фотографиям) висела шашка в ножнах — по-видимому, изъятая в годы революции.

² Николай Васильевич Крыленко (1885—1938) с 9 ноября 1917 г. — советский Верховный главнокомандующий, 11 февраля 1918 г. издал приказ о прекращении перемирия с немцами, а 19 февраля — приказ об оказании сопротивления наступающим германским войскам.

³ ‘Петербургу быть пусту’ — проклятие царицы Евдокии Лопухиной (1669— 1731), первой жены Петра I, в 1698 г. постриженной в монахини.

⁴ По антропософскому учению, в древности существовали несколько ‘коренных рас человечества’: первая, вторая, лемурийская, атлантическая, арийская. К пятой расе ‘принадлежит современное цивилизованное человечество’, в будущем из нее возникнет шестая, высшая раса. (Штейнер Р. Из летописи мира. М., 1914. С. 15, 28). 19 июня 1905 г. Волошин записал в дневнике слова Штейнера (в пересказе А. Р. Минцловой): ‘У славянской расы есть особые силы. Она четвертая мировая раса и из нее должна выйти шестая’. Лекция Р. Штейнера ‘Культура пятой арийской расы’ была напечатана, в русском переводе, в сборнике статей ‘Вопросы теософии’ (Вып. 1. СПб., 1907. С. 91-108).

⁵ Молитва Христа в Гефсиманском саду (Матф. 26, 39, Марк 14, 36).

⁶ В своем письме от 27 (14) февраля 1918 г. Петрова давала схему Церкви, Волошин в ответ нарисовал свою.

⁷ Дхарма — понятие буддийской философии и религии, трактуемое весьма многообразно: путь к истине, судьба, закон, справедливость и т. п. Российское Теософическое общество выпустило в 1910 г. отдельную брошюру А. Безант ‘Дхарма’ (СПб. Пер. Н. В. Пшеиецкой).

⁸ Такое ‘Охранительное свидетельство’ Волошин получил 5 марта 1918 г.: ‘Дано сие охранительное свидетельство поэту и литератору Макс. Ал. Волошину в удостоверение того, что находящиеся в его заведовании коллекции, помещающиеся в с. Коктебель и заключающиеся в библиотеке и разного рода художественных произведениях, художественной мастерской и архив, как представляющие культурные ценности России, являются НЕПРИКОСНОВЕННЫМИ и взяты Феодосийским уездным Советом рабочих, военных и крестьянских депутатов под свою охрану’. Подписи председателя совета и секретаря неразборчивы, а ‘за комиссара по народному просвещению, временно заведующему памятниками старины и достопримечательностями Феодосийского района’, подписался Вениамин Давидович Гейман (ок. 1885 —после 1973, умер в США), журналист, краевед, помощник присяжного поверенного (архив ДМВ, Коктебель).

⁹ Так и случилось, см. примеч. 20 к п. 158.

163

Около 3 мая 1918 г. Коктебель

Христос Воскресе!¹

Дорогая Александра Михайловна, пишу Вам несколько слов только — т<ак> к<ак> написать письмо некогда: Шура² через час уезжает, а сказать надо много. Буду Вам опять писать длинное послание ‘о немцах’.

Большое спасибо за белье.

Посылаю Вам ‘Европу’ — кажется, в окончательном ее виде. Пишу все это время ‘Аввакума’. Очень длинная вещь получается. Она еще далеко не дописана, и нет поэтому возможности окинуть ее взглядом целиком — очень большая неуверенность. Хочется очень самому стушеваться, предоставив речи самому Аввакуму (как в ‘Сурикове’),³ но не знаю, удастся ли это в стихотворном рассказе. Хотя я выбрал для него безрифменный, свободногнущийся размер (как ‘Подмастерье’ и перев<оды> Верхарна). Хочется не упустить ни одного ценного его слова, и поэтому потерял<ся> пока в мелочах.⁴

Хочется многое и подробно написать о том, что думаю относительно немцев в Крыму,⁵ но это после: сейчас не успеть.

Но считаю, что для полуострова его занятие немцами в чистом виде (не Укр<аиной>⁶и не Австр<ией>) — выгодно. И надо тщательно различать здесь интересы страны (Крыма) от интересов русских и России.

Момент нашествия Коктебель пережил благополучно, хотя не без ложных тревог. Герм<анские> разъезды были здесь раньше, чем в городе. Но теперь их нет. Я до сих пор не видал воочию ни одного немца.

Как Ваше здоровье? Поздравляю с праздником Поликс<ену> Серг<еевну> и Нат<алью> Ив<ановну>.⁷

Мах.

¹ Пасха в 1918 г. приходилась на 4 апреля.

² А. В. Павлова (см. примеч. 9 к п. 161).

³ Имеются в виду ‘Материалы для биографии’ В. И. Сурикова, опубликованные Волошиным в журнале ‘Аполлон’ (1916. No 6/7. С. 40—63).

⁴ Свой подход к переложению ‘Жития’ в поэму Волошин изложил в наброске предисловия ‘Протопоп Аввакум’. (См.: Север, 1990. No 2. С. 154—156. Публ. В. Купченко.)

⁵ Захватив 18 апреля 1918 г. Перекоп, немцы начали один за другим занимать города Крыма: 22 апреля — Симферополь, 28 апреля — Алушту, 29 апреля — Керчь. Мимо Коктебеля первые конные разъезды немцев прошли 25 апреля 1918 г.

⁶ С германскими частями шли украинские отряды гайдамаков.

⁷ П. С. Соловьева и Н. И. Манасеина.

164

10 мая 1918 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, мне не хочется ехать в город, пока я не окончу Аввакума, а работа что-то идет туго. И ‘Европу’, хотя я ее уже много переделывал, не чувствую законченной. А накопилось очень много, о чем хотелось бы поговорить с Вами.

Вчера я в первый раз с момента оккупации Крыма увидал немецких солдат воочию и говорил с ними. Это не произвело того тяжелого впечатления, которого я ожидал. Когда я их увидал в бинокль на коктебельском берегу — купающимися, то это было скорее удивление: как будто я воочию увидал римских солдат, вступивших в Митридатово царство.¹ Конкретно ощутился исторический размах германского предприятия. В факте присутствия германцев в Крыму для меня нет ничего оскорбительного, как это, вероятно, было бы, если бы я встретился с ними в Москве. Крым — слишком мало Россия и в сущности почти ничего, кроме зла, от русского завоевания не видал за истекшие полтора века.² Самостоятельным он быть не может, так как при наличности двенадцати с лишком народностей, его населяющих, и притом не гнездами, а в прослойку,³ он не в состоянии создать никакого государства. Ему необходим ‘завоеватель’. Для Крыма, как для страны, выгодно быть в ближайшую эпоху связанным с Германией непосредственно (а не с Украиной, а не с Австрией). Он попадает в глубокие руки, из которых он выйдет не скоро. Но я смотрю с точки зрения того ‘Армагеддона’, который разразится в ближайшие годы между Европой и монголами на всем пространстве европейской России, от которой после этого камня на камне не останется.⁴ В этой борьбе Крым будет играть роль крепости-убежища на правом фланге европейско-германского фронта. И я думаю, что германцы начнут тотчас же готовиться к этой войне и укреплять Крым (Крым — Кермен — Кремль — Крепость — в самом имени его записана его роль).⁵ Поэтому важно, чтобы он теперь же был отдан в распоряжение Германии. Вы ведь знаете, что для меня ничего не будет удивительного, если через несколько лет Германия окажется крестоносной защитницей Европы от монголов. Я думаю, что Германия заняла Крым крепко и надолго и что это завоевание для Крыма будет полезнее русского. Гораздо сложнее вопрос психологический для нас, русских, связанных всеми корнями своей души с Киммерией.

Наша физическая земная родина хирургически отделяется сейчас от родины духовной (Св. Русь), но даже изгнанничество, эмиграция невозможны, потому что России вообще теперь нет. И родина духовная — Русь — Славия — не имеет больше государственного, пространственного выражения. Она для нас остается ценностью духовной, какой в сущности была и раньше.

Посылаю это письмо с Вар<варой> Леон<идовной> ⁶ и поэтому его заканчиваю.

Мах.

¹ Митридат VI Евпатор (132—63 гг. до н. э.) — царь Понтийского царства, подчинивший себе в 107 г. до н. э. Боспорское государство в Крыму. Войны Митридата с Римом (в 89-84, 83—81 и 74—63 гг. до н. э.) закончились его поражением и гибелью.

² Сходные оценки Волошин дал в статье ‘Культура, искусство, памятники Крыма’ (см. примеч. 10 к п. 119 с. 138-140) и в стихотворении ‘Дом поэта’ 1926.

³ В Крыму в тот период жили (по убывающей численности): украинцы, русские, татары, немцы, евреи, болгары, греки, поляки, белоруссы, армяне, караимы, молдаване, эстонцы, турки, чехи, цыганы, крымчаки, итальянцы.

⁴ Армагеддон — местность у подножия горы Кармил, место кровавых битв, где должна произойти и последняя, самоистребительная битва человечества (Откр. 16, 16). Пророчество о столкновении европейских и азиатских народов давал и Р. Штейнер.

⁵ Эта версия происхождения названия Крым (появившегося лишь в период турецкого владычества на полуострове) отвергнута учеными еще в 1870-х гг. Среди новейших толкований вероятны: из тюркского ‘кырым’ (ров, вал) или монгольского ‘хэрэм’ (вал).

⁶ Варвара Леонидовна Рюмина — по неуточненным сведениям, сестра милосердия, имела репутацию ясновидящей. Волошин посвятил ей стихотворение ‘Европа’ (‘Ангел времен’). 13 мая 1918 г. он записал в ‘творческой тетради’ такое ее предсказание: ‘Вар<вара> Леон<идовна>: Лет через 8 постигнет тяжелая, но не опасная болезнь, длительная (года 1-2, не менее 8 мес<яцев>). Настроение подавленное, угнетенное, разовьется мнительность. Потом пройдет. Но духовный мир может побороть одной силой духа’. Видимо, ей же принадлежит предсказание, записанное Волошиным по памяти (кажется, с ошибкой во времени) 15 апреля 1932 г. (Волошин М. Путник по вселенным. С. 296—298). В письме к Волошину от 25 (12) июня 1913 г. Петрова причисляла Рюмину к ‘каталогу липких жидовок’ и добавляла: ‘Эта ‘Варвара Леонидовна’ именно такой отброс’.

165

Около 23 мая 1918 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна,

посылаю Вам законченного ‘Аввакума’ и ‘Европу’ (ставшую потом ‘Ангелом времен’) в окончательной редакции.¹ Сейчас — я весь в работе: придаю окончательную форму книге, чтобы отослать ее издателю.²

Когда это закончу, тогда приду в город. Не отвечаю на Ваше письмо, т<ак> к<ак> спешу передать пакет Елене Павловне,³ которая едет сегодня.

Когда с книгой будет кончено — тогда примусь за живопись вплотную и из Феодосии не уйду без Конст<антина> Феод<оровича>⁴ — предупредите его. Прочтите ‘Аввакума’ ему и Варв<аре> Леонид<овне>.⁵

Мах.

¹ ‘Протопоп Аввакум’ закончен 19 мая, а ‘Ангел времен’ — 20 мая 1918 г.

² Рукопись книги ‘Демоны глухонемые’ была выслана в Харьков поэту и издателю Петру Борисовичу Краснову (1895—1962) 24 мая 1918 г.

³ Е. П. Паскина (см. примеч. 3 к п. 106).

⁴ К. Ф. Богаевский.

⁵ В. Л. Рюмина (см. примеч. 6 к п. 164).

166

2 июня 1918 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, как раз в то время, как получил Ваше письмо, писал стихотв<орение> ‘Мать’,¹ которое, кажется, ответит на Ваши упреки по поводу незаконченности ‘Св. Руси’, хотя берет все в несколько иной плоскости. Я хотел было по окончании ‘Аввакума’ бежать в Феодосию, но мама меня, к моему великому негодованию, не пустила: ‘Тут идет генеральная уборка в доме. Что ж я одна останусь. И потом ты опять на месяц исчезнешь? Сиди’. И оказалось все к лучшему: я думал, что волна стихописания прошла, а я немедленно принялся за новые стихи и второе ‘Благословение о городе’ закончил только сегодня утром.² Без него книга не была бы полна. Я думаю, что ее печатанье и выход затянутся до осени и что если летом я еще напишу что-нибудь, то успею дослать и включить в книгу. А откладывать не хочу, потому что кто знает, что будет дальше и не прекратится ли совсем книгопечатанье скоро?

Сегодня радостное и неожиданное письмо от Сережи Эфрона: он, слава Богу! жив и находится в Новочеркасске.³ Пишет, что жив только чудом, потому что почти все его товарищи и спутники перебиты. Уезжавший с ним вместе юноша — Сергей Иванович — убит.⁴ О том, что он жив, он не мог сообщить все время никому из близких и просит дать знать каким-нибудь образом в Москву. Я пишу туда с оказией, которая, кажется, будет на этой неделе. Пожалуйста, известите об этом как-нибудь Асю.⁵ Пишет, что он сделал тысячеверстный поход по грязи пешком по 65 верст в день. Письмо от 12 мая. Какая радость: страшно подумать о судьбе его, и казалось, что и надежды никакой быть не может.

Большое спасибо за белье и за то, что не отказываетесь от дальнейшей починки. Сколько я должен Вам?

Как мне жаль и как досадно, что К<онстантин> Ф<еодорович> раздумал ехать в Коктебель теперь: у нас полная пустыня, никого из тех, кого почему-то он боится, нет здесь, а я его так поджидал и все откладывал хожденье на этюды, чтобы вместе начать. Может, он изменит еще свои планы: ни одно лето еще не слагалось так благоприятно для работы. Все, что он говорит о Капитане Копейкине и об Иове,⁶ очень остроумно и зло, и я страшно хохотал, читая, но все совершенно превратно и несправедливо. И Вы тоже глубоко неправы, Александра Михайловна, как очень часто к людям при вашем страстном отношении, которое более всего и ценно в Вас: на Вашу несправедливость нельзя оскорбляться.

Мне очень хочется знать Ваше впечатление об ‘Аввакуме’ подробнее и детальнее: вижу, что угодил, но хочется услышать критику и анализ.

Не могу писать сегодня толком и подробно: надо спешить готовить пис(ь)ма в Москву. А я до сих пор все время сидел над стихами: хотел их во что бы то ни стало закончить, чтобы успеть Вам переслать с Поликсеной Сергеевной.⁷ До свиданья. Напишите мне с Пол<иксеной> Серг<еевной>: она через три дня вернется.

Max.

¹ Стихотворение, позднее озаглавленное ‘Родина’, закончено 30 мая 1918 г,

² Позднее озаглавлено ‘Молитва о городе’.

³ Письмо С. Я. Эфрона от 25 (12) мая 1918 г. из Новочеркасска. (См.: Купченко В. ‘И красный вождь, и белый офицер…’ // Звезда, 1991. No 10. С. 152-153).

⁴ С. И. Гольцев (1896—1918), ученик студии Е. Вахтангова, прапорщик.

⁵ Анастасия Ивановна Цветаева, находившаяся в Феодосии.

⁶ Оба эти имени — персонажа ‘Мертвых душ’ Н. В. Гоголя и библейского праведника — по-видимому, относятся к С. А. Толузакову (см. примеч. 5 к п. 167).

⁷ П. С. Соловьева.

167

14 июня 1918 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, посылаю Вам новые стихи уже не на современные темы, а снова на старые Киммерийские.¹

Последнее время работать пришлось мало: все время лежал то с головной болью, то с оспенной прививкой, которая тоже ‘бросилась в голову’, то с простудой…

А теперь начал работать над графикой: делать обложку, заставки и фронтисписы к ‘Демонам глухонемым’, которые выйдут в одной книге с ‘Anno mundi Ardenlis’,² которая разошлась и нуждается в переиздании. О Феодосии поэтому пока перестал думать. Надо торопиться с рисунками.

Как жаль, что Костенька³ раздумал приехать в Коктебель: я так мечтал ходить с ним на этюды, чего жду не дождусь, да до сих пор все то погода, то головная боль мешали. Головная боль у меня все на желудочной почве: не знаете ли Вы какого-нибудь простого и доступного по нынешним временам средства?

Чувствую, что и стихи не буду оставлять, но очень захотелось снова вернуться к Киммерийским и к звездным. Хочу тоже исподволь начать приготовлять заставки и надписи для моего будущего полного собрания стихов в двух томах. Когда-то оно еще будет?

Живем вне событий и без газет. Ничего не знаем. Может, это и к лучшему: надо немного отдохнуть на вечном.

Мама чувствует себя все время плохо и очень раздражается. Пишу это письмо наскоро, чтобы успеть его передать Пол<иксене> Сер<геевне>.⁴ Был на днях Рагозинский.

Получили ли Вы мое письмо с ‘Молитвой о городе’ и ‘Родиной’? Я еще ничего не имел от Вас в ответ на него. Очень хочется знать Ваше впечатление. Особенно от первого. Скажите К. Ф., если он не уехал, чтобы он приезжал в Коктебель: здесь, кроме Сергея Александровича,⁵никаких страшилищ для него нет, да и тот живет не у нас, а на даче Гр. Петрова. Время, по отсутствию людей, самое благоприятное для работы. Уговорите его, пожалуйста.

До свиданья. Как Вы себя чувствуете?

Мах.

P. S. Только что получил с оказией письмо от Юл. Оболенской. Прилагаю ее записки к К. Ф. и Рагозинским. Пожалуйста, передайте. М. В.

¹ Имеется в виду стихотворение ‘Коктебель’, законченное 6 июня 1918 г. 14 июня Волошин начал работать над стихотворением ‘Карадаг’.

² Проект включения в ‘Демоны глухонемые’ сборника ‘Anno Mundi Ardentis. 1915’ не был осуществлен.

³ К. Ф. Богаевский.

⁴ П. С. Соловьева.

⁵ Сергей Александрович Толузаков — корреспондент ‘Петербургской газеты’ и ‘Нового времени’, автор книги ‘На полях Манчжурии и в России после войны’ (СПб., 1906). В 1909 г. — штабс-капитан, сотрудник Военно-исторической комиссии по описанию русско-турецкой войны. Видимо, о нем П. С. Соловьева сообщала Петровой 24 (11) июня 1918 г.: ‘У Макса несколько дней гостил многострадальный Иов’. 25 (12) октября 1918 г. А. К. Жуковская (Герцык) писала Волошину о пребывании Толузакова в Судаке (по-видимому, в гостях у графов Капнист): ‘Как-то он был у нас и показался нам почти трогательным своей примитивностью и простодушным восхвалением своей силы. Не представляет ли он из себя маленького Распутина? Знакомая моя, начавшая у него лечиться, бежала после второго сеанса’. Волошин посвятил Толузакову стихотворение ‘Молитва о городе’, в 1919 г. встречался с ним в Ростове-на-Дону. И, видимо, запечатлел его в конце заготовки стихотворения ‘Повесть временных лет’ (1921):

Бывший адъютант Его Императорского Величества.

Сидел у индусских йогов в каменном мешке два года.

Был приятель с Филиппом, повздорил с Распутиным,

В последний раз воплощался в одиннадцатом веке.

Морфинист. Лечит внушеньем. Ухаживает за барышнями.

⁶ Письмо Ю. Л. Оболенской от 2 июня 1918 г.

168

19 июня 1918 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, П. С.¹ передала мне Вашу обидно маленькую записочку. Спешу Вам ответить такой же краткой, чтобы передать ее с Варварой Леонидовной,² которая была у меня два дня совсем больная и завтра возвращается.

Прежде всего просьбы важные и неотложные: мне вдруг почудилась как тема стих<отворения>: Алекс<андр> I и Феодор Кузьмич.³ Мне необходимы книги. По-моему, у Конст<антина> Феодор<овича> есть 1) и книга вел<икого> кн<язя> Ник<олая> Мих<айловича> об Александре I, и, кажется, 2) ‘Алекс<андр> I’ Шильдера.⁴

Я умоляю его привезти их с собой. Если у него нет Шильдера, то нельзя ли у кого достать? Очень прошу. Кроме того, Вас очень прошу прислать с ним все те книги о старчестве, о которых Вы мне говорили и предлагали. Сейчас они мне необходимы отчасти для той же темы.

Если нет Шильдера у К. Ф., то у кого можно достать в Феодосии? Может, у Княжевича?⁵ У него много книг, и вся его библиотека вернулась. Нельзя ли его спросить по телефону от Дуранте от моего имени. Может, К. Ф. сможет позвонить. С глубокой радостью буду ждать его: страшно хочется работать вместе, а если и Рагозинский сможет с нами остаться, то будет совсем великолепно. Пусть только приезжает немедленно после Троицы. Я за эти дни закончу работу над заставками и надписями для книги (Дем<оны> глух<онемые>) и буду вполне свободен. Как хорошо, что сегодня отказался ехать в Судак с гр<афиней> Капнист,⁶ которая заезжала за мной по поручению Герцык. У меня какая-то интуиция была, что сейчас ехать не время.

Скажите Костеньке, чтобы он не смел перерешать и приезжал бы во вторник, не позже.

Посылаю Вам и ему второе стихотворение о Карадаге, связанное с первым. А также предыдущие в окончательной форме.⁷

Мама плохо себя чувствует — страшная слабость. Очень раздражительна. На все ворчит.

Событий до нас не доходит, т<ак> к<ак> газет в Коктебеле не получается. Узнаем долго спустя.

3) Если увидите Рагозинского, то напомните ему, пожалуйста, о писчей бумаге для меня, чтобы он мне непременно привез, когда приедет с К. Ф., а то у меня произойдет кризис, т<ак> к<ак> явились барышни, которые переписывают мне ‘Аввакума’ во многих экземплярах и скоро истребят все остающееся количество.

4) Пришлите мне, пожалуйста, ромашки (из аптеки — для астмы).

Мах.

¹ П. С. Соловьева.

² В. Л. Рюмина.

³ Федор Кузьмич (ум. в 1864 г., Томск) — таинственный ‘старец’, обративший на себя внимание в 1836 г. в Красноуфимске: одетый по-крестьянски, он отличался изящными манерами, был широко образован, знал иностранные языки. Сосланный ‘за бродяжничество’ в Сибирь, он так и не назвал своего настоящего имени, но не скрывал своего высокого происхождения. Вскоре возникла легенда, что под этим именем скрывался император Александр I, будто бы не умерший в 1825 г. в Таганроге, а ‘отрекшийся от мира’.

⁴ Имеются в виду издания: Вел. князь Николай Михайлович. Император Александр I. Опыт исторического исследования. Т. 1—2. СПб., 1912, Шильдер Н. К. Император Александр I, его жизнь и царствование. СПб. Том IV. 1898 (переиздано в 1904 г.). 20 июня 1918 г. Волошин просил М. В. Сабашникову выслать ему книгу Г. Василича ‘Император Александр I и старец Федор Кузьмич’ (М.: Образование, б. г.), которая и сохранилась в его библиотеке — так же, как брошюры ‘Легенда о смерти Александра I’ (М.: Дело. 1912) и ‘Царственный мистик’ В. В. Барятинского (изд. 2. СПб.: Прометей. Б. г.). Замысел Волошина не был осуществлен, лишь в поэме ‘Россия’ 1924 упомянут ‘посох Кузьмича’.

⁵ См. примеч. 10 к п. 156.

⁶ Графиня Анастасия Дмитриевна Капнист (урожд. Байдак. 1886 — после 1928), судакская помещица, жена графа Р. Р. Капниста (потомка поэта В. В. Капниста).

⁷ Второе стихотворение цикла — ‘Над черно-золотым стеклом…’, закончено 17 июня 1918 г.

169

1 июля 1918 <г.> Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, получил Ваше яростное письмо.¹Ни за что не стал бы отвечать на него сейчас, потому что нахожусь теперь весь и всецело в работе (делаю графику для ‘Демонов’ (и этюды). Но оно столь яростно, что боюсь, что Вы подумаете, что я обиделся, если не отвечу сейчас же. Поэтому не иду сегодня на этюды, а сажусь писать.

Вы удивительный человек, Александра Михайловна. В Вашем письме все неверно и все пристрастно, но по существу Вы, как всегда, глубоко правы. Ваше интуитивное чувство никогда не обманывает Вас в области отвлеченной истины. Но оно неминуемо сбивает Вас, как только Вы стараетесь конкретизировать свои положения. Когда Вы начинаете искать факты для своих глубоко верных предпосылок, то самые обыкновенные явления распухают у Вас, как Фаустовский пудель.² Так распухла у Вас сегодня В. Л.,³ и пр. А мои стихи о Карадаге, от которых, между прочим, Костенька в восторге (и почему Вы их от него скрыли в Феодосии?), у вас исказились в совершенно невероятный симптом. Все, что Вы пишете по существу: все глубоко верно и все я принимаю целиком относительно меня, особенно все, что сказано цитатами из Шмидт.⁴ Это очень важно, нужно и поразительно и много мне объясняет. Важно, в частности, именно теперь, потому что лето для меня — самое тяжелое духовно время: ‘когда солнце находится в обители мертвых, когда солнце движется к югу…’⁵ Летом труднее всего молиться и легче угаснуть. Поэтому я меняю летом поэзию на живопись: легче воплощать, чем развоплощаться. И вот это глубокое вечное, верное у Вас соединилось с целым рядом рассказов, россказен и пересудов, и городских сплетен, которые до вас в вашу гулкую пещеру доходили и звучали в ней гулко и почти апокалиптически. Не меряйте моих отношений к людям своей мерой. Мое отношение гораздо холоднее, бесстрастнее, общее, чем Ваше. Не забывайте, что я почти никогда (исключения для ‘семьи’ — для особо близких) не беру человека целиком, а всегда часть его, которая меня почему-либо интересует. Вы на один момент приняли Вар<вару> Леон<идовну>⁶(и в этом отчасти виноват я) как человека необыкновенного и потом сейчас же увидели ряд слабостей, комических сторон и страшно рассердились. А я видел их с самого начала, но меня интересовало другое. То другое я и видел. Я ведь не считаю себя вправе выбирать людей: я принимаю тех, кого посылает судьба, но принимаю всегда объективно и в сущности никогда не разочаровываюсь. А бываю благодарен за все то, хотя бы немногое доброе и свое, что они могут дать. Обо всем этом поговорим на днях, когда приеду на Гауфлеров концерт читать:⁷ уеду, правда, на другой же день, но поговорить успеем. И надеюсь, что удастся переубедить Вас в ‘Карадаге’, потому что стихотворение не хуже всех предыдущих, а повелительное наклонение — это только прием, употреблявшийся как и другими, так и мной, и имеющий свою прелесть и смысл.

Напрасно Вы только себе представили, что я показываю и объясняю Карадаг Вар<варе> Леон<идовне> или Сер<гею> Ал<ександровичу>⁸Этим комическим образом можно себе всякое впечатление испортить. Пока до свиданья.

Мах.

¹ В письме от 25/12 июня 1918 г. Петрова внушала Волошину: ‘Опасную игру играете, ‘вбирая в себя’ <...> ‘Иова’, ‘Копейкина’, ‘Русенек’, целый кагал липких жидовок, до Новинского включительно, т. е. весь новый феодосийский свой комплект чудищ астральных <...>. Возитесь с ними внешне, коли подворачиваются, ‘все исследуя’, но не держитесь же их и, ради Бога, не ‘вбирайте’ их в себя и не призывайте любить ‘любимое’ Вами’. О стихах Волошина она отозвалась: ‘Послушайте, для какого олуха Вы писали ‘Карадаг 2-й?»

² Имеется в виду сцена ‘Рабочая комната Фауста’ в 1-й части трагедии Гёте ‘Фауст’.

³ В. Л. Рюмина.

⁴ Анна Николаевна Шмидт (1851 — 1905) — мистическая писательница-визионерка. В волошинской библиотеке сохранилась книга ‘Из рукописей А. Н. Шмидт. С письмами к ней Вл. Соловьева’ (М.: Путь. 1916) с датой рукой Волошина: ‘Коктебель. 25/11 1918’ — и его пометами в тексте.

⁵ Реминисценция из книги Мабель Коллинз ‘Когда солнце движется к северу’ (М.: Духовное знание. 1914).

⁶ В. Л. Рюмина.

⁷ В. Л. Гауфлер в письме от 8 июля 1918 г. приглашал Волошина принять 18 июня участие в вечере в пользу безработных Феодосийского учительского союза, а также ‘пожертвовать какую-нибудь вещь или этюд для аукциона в пользу этого же союза’.

⁸ С. А. Толузаков.

170

Начало ноября 1918 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, ради Бога, если есть какая-нибудь возможность, приютите маму у себя на зиму. У нее были раньше планы на зимовку в Коктебеле, но все они сорвались. Настроение у нее отчаянное (по отношению ко мне), почти такое же, как было перед моим отъездом в Базель.¹ Сережа Вам все расскажет подробно.²

Мне же надо ехать читать лекции. Еду сперва в Ялту, потом в Одессу, куда меня зовут и ждут Цетлины.³ Вероятно, месяца 2—3 буду в турне. Верно, уеду в понедельник.

Маме же немыслимо оставаться одной в Коктебеле — нет ни дров, ни запасов — ничего. Я все это время работал исступленно. Написал 85 акварелей для разных выставок и 2 лекции.⁴ За всей этой работой наши отношения с мамой окончательно перепутались, обострились и дошли до нервного кризиса. Но пусть Сережа расскажет.

Если только возможно — приютите ее. Она может привезти с собой прислугу — милую девочку, которая служит теперь у нас. Она сама Вам пишет. До свиданья. До понедельника.

Мах.

¹ Летом 1914 г. См. примеч. 4 к п. 124.

² С. Я. Эфрон, находившийся в Коктебеле с июля 1918 г. В письме жене от 26 октября 1918 г., упоминая, что он в Коктебеле ‘уже пять месяцев’, Эфрон сообщал, что ему ‘приходится уезжать в Добровольческую армию’ — очевидно, через Феодосию. (Скопировано в архиве М. С. Волошиной в 1974 г.)

³ М. О. Цетлин (см. примеч. 1 к п. 122), с лета 1918 г. находившийся вместе с семьей в Одессе. Приглашая Волошина к себе в письме от 2 октября 1918 г., он, в частности, сообщал: ‘Здесь теперь очень посещаются всякие чтения’. Отъезд Волошина в турне по городам Черноморья состоялся, по-видимому, 11 ноября 1918 г. (13 ноября он уже был в Ялте).

⁴ Видимо — лекции ‘Скрытый смысл войны’ ( 15 ноября 1918 г. прочитана в Ялте) и ‘Россия распятая’ (25 ноября — в Севастополе), обе лекции постепенно пополнялись новыми стихотворениями. (См.: ‘Из творческого наследия советских писателей’. Л.: Наука, 1991. С. 32-114. Публ. В. В. Базанова). Волошин читал также ранее написанные лекции о Верхарне и о Сурикове (последнюю под названием ‘Бунтарская стихия русской истории и ее провидец’),

171

Лето 1919 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, позвольте Вас познакомить с моим приятелем Дмитрием Дмитриевичем Благим.¹

Максимил<иан> Волошин.

¹ Д. Д. Благой (1893—1984) — литературовед. 18 августа 1919 г. участвовал в литературном вечере в Коктебеле вместе с Волошиным, Е. Данном и А. Соболем. 31 мая 1926 г. подарил Волошину свою книжку ‘Мураново’ (М., 1925) как ‘память 1919-1921 годов’, отъезд его из Крыма в Москву состоялся в конце июня 1921 г.

172

Лето 1919 г. Коктебель

Дорогая Александра Михайловна, позвольте мне познакомить Вас с Николаем Федоровичем Роотом, художником и директором Псковского художественно-промышленного училища¹ и с худ<ожником> Андреем Ивановичем Таран.²

1. Покажите им свою коллекцию Ваших татарских орнаментов.³

2. Познакомьте их с Кон<стантином> Феод<оровичем> или дайте им возможность поговорить с ним по телефону от Дуранте в Кенигез.⁴ (Дело идет о перенесении в Феодосию Псковского художественного училища).

3. Скажите им, где и как можно познакомиться и увидаться с Рагозинским и Хрустачевым⁵ (по тому же делу).

Максимилиан Волошин.

Ниже текста нарисована схема расположения дома Петровой у слияния Итальянской и Дурантевской улиц в Феодосии.

¹ Николай Федорович Роот (1870-1960) — живописец, график, керамист. Один из членов-учредителей Общества учителей рисования в Петербурге (1901), автор (совместно с А. Ф. Гаушем) пособия ‘Рисунок русских художников’ (СПб., 1904). В 1910-1911 гг. — заведующий художественной ремесленной мастерской в Каменец-Подольске.

² Андрей Иванович Таран (1886—1967) — украинский художник-авангардист. В 1922—1923 гг. участвовал в выставках Объединения новых течений в искусстве (Пг.). В 1927 г. — член Ассоциации революционного искусства Украины, в 1928 г. — член Объединения современных мастеров Украины.

³ В заявлении ‘в Татарскую секцию’ в декабре 1920 г. Петрова сообщала: ‘С 1904 года мною была предпринята специальная работа по собиранию рисунков с татарского орнамента. Собранный материал достиг к данному времени количества около 700(690) различных рисунков, снятых с так называемых ‘юз-без’ (‘чадр’) и ‘марама’. Есть также узоры с платков, подушек, кисетов, поясов и салфеток’. Петровой была написана и ‘Заметка об искусстве крымских татар’ (ныне местонахождение ее неизвестно).

⁴ Кенигез — имение семьи Дуранте под Старым Крымом, обычное место летнего отдыха К. Ф. Богаевского (часто — и Петровой).

⁵ Николай Иванович Хрустачев ( 1884—1960) — художник, жил в Феодосии в 1913—1922 гг., преподавал рисование в Учительском институте и в гимназии Гергилевич. Написал портрет Волошина (1920).

173

24 (11) октября 191а г. Коктебель

Коктебель. 11/X/1919

Дорогая Александра Михайловна, большая просьба: пришлите мне с Бобрицким,¹ который Вам передаст это письмо, ‘Свет невечерний’ Булгакова² и Рукоп<иси> А. Шмидт³. Сейчас очень нужны в работе. Еще задерживаю Серафима⁴ и Амвросия:⁵ работа как раз о них. Необходимы. Очень нужно было бы достать ‘Не мир, но меч’ Мережковского⁶ и ‘Великое в малом’ Нилуса.⁷ Нет ли у кого? Пишу поэму на тему о Серафиме. Работаю безвыходно и упорно. Верно, не скоро еще куда-нибудь выгляну. Как хорошо, что я в Феодосии под остракизмом.⁸Наверное, мне бы не дали работать. Мне провиденциально везет. После ‘Китежа’ ничего нового не закончено. Но сделана громадная подготовительная работа и начато очень много. Хочу всю зиму сидеть и работать. Как Вы живете? Напишите о себе. Как здоровье Котика?⁹До свиданья. Пожелайте мне удачи в работе.

Мах.

¹ Владимир Васильевич Бобрицкий (1898—1942) — художник-авангардист из Харькова. В 1918 г. написал портрет Волошина, с 1920 г. — в эмиграции.

² Сергей Николаевич Булгаков (1871—1944) — религиозный философ, священник. 7 февраля 1917 г. в Москве подарил Волошину оттиск своей статьи ‘Искусство и теургия’ (из журнала ‘Русская мысль’, 1916, No 12) с надписью: ‘Максимилиану Александровичу Волошину в воспоминание бесед об искусстве’. В 1919—1920 гг. жил в Ялте, 1 января 1923 г. выслан из СССР за границу. Его книга ‘Свет невечерний’ (М., 1917) сохранилась в библиотеке Волошина.

³ См. примеч. 4 к п. 169. Обе книги Петрова выслала Волошину 28 (15) октября 1919 г.

⁴ Серафим Саровский (в миру Прохор Сидорович Мошнин, 1759—1833) —иеромонах Саровской обители, канонизированный в 1903 г. 18 (5) ноября 1919 г. Волошин извещал Л. П. Гроссмана: ‘Я работаю над большой поэмой о святом Серафиме (в параллель к ‘Аввакуму’)’. (Скопировано в архиве М. С. Волошиной в 1970-х гг.)

⁵ Амвросий Оптинский (в миру Александр Михайлович Гренков, 1812—1891) — иеросхимонах Оптиной пустыни. Его посещали Ф. М. Достоевский, К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьев, Л. Н. Толстой. Петрова, по-видимому, одолжила Волошину книгу ‘Оптинский старец отец Амвросий’ (М., 1892), которую упоминала в письме от 7 июня 1917 г.

⁶ Имеется в виду книга Д. С. Мережковского: ‘Не мир, но меч. К будущей критике христианства’. (СПб., 1908). В письме к А. К. Герцык от 28 (15) ноября 1919 г. Волошин пояснял, что надеется найти в этом сборнике статью ‘о Серафиме — кажется, она называется ‘Последний святой’ и была напечатана в ‘Русской мысли’ около 1906—1907 года’.

⁷ Сергей Александрович Нилус (1862—1929) — духовный писатель, автор книги ‘Великое в малом. Антихрист, как близкая политическая возможность’ (2-е изд.. Царское Село, 1905), включающей в себя запись бесед св. Серафима Саровского с помещиком Н. А. Мотовиловым.

⁸ Имеется в виду отрицательное отношение крымской общественности (прежде всего военных) к защите Волошиным генерала и профессора Н. А. Маркса, арестованного в июне 1919 г. за ‘службу у большевиков’. (См.: Волошин М. Путник по вселенным. М., 1990. С. 261—296). 15 ноября 1919 г. Волошин писал А. К. Герцык: ‘Я нахожусь под надзором местного стражника из быв<ших> большевиков, и мне нет никакого желания нарываться на скандалы с большевиками Добровольческого толка’.

⁹ К. Ф. Богаевский.

174

17 октября 1919 <г.> <Коктебель>

Дорогая Александра Михайловна, спасибо за книжки и за письмо.¹Я не сейчас и, вероятно, еще не скоро соберусь в Феодосию. Очень хорошо стало работаться — нельзя прерывать работы. Месяца полтора ничего толком не выходило. А теперь снова творческие щупальцы ко всему потянулись.

О Серафиме Вы не бойтесь: я его почувствовал.² Я читал тогда Амвросия, когда жаловался на то, что не понимаю смирения. Из жития Амвросия так и не видно, ни кто он, ни какими путями он шел. Вся личная трагедия спрятана. Вина не его, а биографа. Плохо написанная книжка. А вот о Серафиме — писал человек той же психологии, такой же компилятор. Но знал, что надо собирать.³ В Серафиме смирение понятно и обосновано. У меня план и перспектива наметились. Конечно, это <не> будет ни ортодоксально, ни церковно (тогда надо житие писать, а не поэму!), но, конечно, ‘Гаврилиады’ не напишу. Во-первых, потому, что я недостаточно гениален, во-вторых, потому, что вовсе не собираюсь ни шутить, ни кощунствовать. Тоже моя линия лежит и в стороне от Маргаритиной, хотя с ней во многих фактах буду встречаться, потому что выбор характеризующих эпизодов она сделала верно. Очень меня соблазняет послать Вам некоторые полуготовые отрывки, но воздерживаюсь: Вам полуготового показывать нельзя, к сожалению: Вы слишком творчески принимаете и продолжаете и меня самого собьете. Придется подождать, пока я окончу. На Аввакума — могу сказать — совсем не будет похоже.

Так что пока не зовите меня. Хочу большого молчания и уединения. События внешние (Махно и проч.) как-то не тревожат меня пока, не доходят до сознания. Может, он и не придет в Крым. А коли и придет, как-нибудь выгребем.⁴

Сейчас самое трудное, но и самое необходимое: не думать о завтрашнем дне.

Опять пересмотрел Ваше письмо: о евреях.⁵ Боюсь, что мы ни о чем с Вами не договоримся. Вспомните слова Соловьева о том, что евреи всегда относились к христианам согласно требованиям их иудейской религии, но что христиане никогда не относились к евреям так, как того требовало учение Христово.⁶ Я хочу только христианского отношения к расе, которой мы обязаны истоками своей веры и которая вся целиком, рано или поздно, согласно точным словам Апостола Павла, придет ко Христу и спасется.⁷ Я ничего лучшего не желаю, как ценить и весить евреев точно и верно. Но весить их на весах христианских, а не на весах ‘иудейских’, как это делают обычно христиане. Погром, насилие, экспатриирование — все это плохие средства для пропаганды христианской идеи. Они создают то, что сейчас, несмотря на все грехи иудеев, их надо защищать изо всех сил. Не случайно евреи живут на русской территории: мы взаимно должны многому друг от друга научиться, оставаясь самими собою. Впрочем, я ничего не имею против того, чтобы иудеи становились христианами, и не хочу, что<бы> русские ‘жидовствовали’ и сами делали все то, в чем они упрекают евреев.

Роль евреев во время революции очень значительна и интересна, но ее сейчас не оценишь: нет ни материалов, ни разбега для перспективы. Рано или поздно я подойду к этому со стихом: без этого цикл моей книги о революции не будет замкнут.⁸ Но… В творчестве есть какая-то последняя интуиция, и никогда нельзя предвидеть, что скажется в стихах. Этой интуиции я верю больше всех теорий и замыслов. Главное в ее неизбежности. Если пойдешь против нее, то ничего сделать не сможешь и самого простого стихотворения не допишешь.

Я прочел маме Ваши извинения: о 10 р. вместо тысячи.⁹ Дорогая Александра Михайловна, ведь если принимать в денежных расчетах разницу курса в разные моменты, то никакое денежное обращение было бы невозможно. Это неизбежный биржевой проигрыш или выигрыш, с этим считаться нельзя. Если б Вы занимали на валюту, то это было бы разумно, но… Ведь и для Вас и для нас ценность денег, несмотря на их падение, не изменилась. Она изменилась для тех, кто торгует… А для нас просто жизнь стала безумно дорога. А наши доходы те же. Я понимаю Вашу мысль, но это было бы правильно по отношению к тем, кто сам разбогател за это время.

До свиданья. Пишите мне иногда.

Мах.

¹ Письмо Петровой от 14-15 октября 1919 г.

² Петрова писала: ‘Почему-то очень боюсь, что Вы напишете о Серафиме. Запало Ваше мимолетное признание при разговоре в последнюю встречу: ‘Мне непонятно смирение’. А ведь без него, по настойчивому указанию всех святых, праведных и Отцов церкви, — ни шагу вперед, и всякая иная работа ничто’.

³ 20 ноября 1919 г. Волошин сообщал А. К. Герцык, что у него под руками ‘только Житие св. Серафима, составленное Левитским, — изд<ание> Афонского Пантелеймоновского монастыря, да Маргаритина книжка’. ‘Житие святого Серафима’ H. Левитского выходило в 1905 г. в Москве, брошюра М. В. Сабашниковой ‘Святой Серафим’ — в 1913 г. (М.: Духовное знание).

⁴ Нестор Иванович Махно (1889-1934) — анархист, предводитель крестьянского освободительного — антисоветского и антибелогвардейского — движения на Украине. В конце сентября махновская ‘Революционно-повстанческая армия Украины’, насчитывая 35 тысяч человек, совершила рейд по тылам белых. 8 октября (25 сентября) были заняты Мелитополь и Бердянск, что вызвало панику в Крыму. ‘А все же все мы здесь очень смущены вынырнувшим батько Махно’, — писала Петрова 14 октября. Волошин первоначально посвятил Махно стихотворение ‘Дикое поле’ (1920).

⁵ Петрова писала 15 октября: ‘Чувствую, что, смягчая нарочито, Вы погрузнете в жидовском болоте, как со многими бывало. Либо со Христом, либо с антихристом в данный момент, заигрывать с обеими сторонами нельзя’.

⁶ В. Соловьев. Еврейство и христианский вопрос. М., 1884. С. 1 (у Волошина — пересказ).

⁷ Послание к римлянам, 11, 26.

⁸ 8 сентября 1919 г. Волошин записал в ‘творческой тетради’ ‘заготовку’ стихотворения для цикла ‘Личины’ под названием ‘Коммунист (еврей)’, где формулировал: ‘Он один из племени обездоленного своей извечной избранности, измученного ревнивой и карающей любовью библейского Бога. Он козлище отпущения между народами. На него вылили всю грязь, возложили все отбросы христ<ианской> культуры и выгнали в пустыню. <...> И он в пустыне, окружавшей его, выносил мечту о спасении мира, об экономич<еском> благополучии и справедливости. <...> Он вырос в России. Он к ней привязан и любит мучителя неотступной любовью жертвы. Но что ему Русь, рядом с той мечтой, которой он преобразит мир? Она для него только средство, а не цель’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 7, л. 90).

⁹ Еще до революции Петрова заняла у Е. О. Кириенко-Волошиной 1000 рублей. В 1919 г. состоятельная родственница Петровой Н. А. Айвазовская, без ее ведома, перевела этот долг по почте — но в размере 10 рублей.

175

Начало сентября 1921 г. Коктебель

Получил Ваше апостольское послание,¹ Александра Михайловна. Мне досадно, что мы разделены и лишены возможности беседы. А болезни своей я радуюсь. Подумайте: после трепки десяти месяцев, после десятимесячной невозможности остаться одному, подумать о своем — быть кинутым в собственную комнату, в полное уединение, быть оставленным со своими книгами, со своими мыслями.² Это блаженство. Я наслаждался тишиной этого лета. Сперва я работал. Писал стихи. Одно — новое, законченное — посылаю. Оно, кажется, полнее всего передает Феодосийский декабрь.³ Но потом меня скрутили боли — это была неприятная эпоха болезни. Но зато сколько я перечитал и чем только не начинился. Теперь идет очень медленная поправка. Я еле ползаю, но все же без костылей.⁴ Теперь я занялся графикой. Мне было заказано несколько графических рисунков для Симферополя.⁵ Я их сделал, увлекся и теперь делаю большие рисунки тушью (кистью), имея в виду заранее подготовить иллюстрированный материал для будущего издания лирических стихов. Все это создает большую паузу среди современности, и я ничего не имею против того, что она затягивается.

Современность же доходит до меня в виде угроз. Друзья и знакомые считают своим долгом мне сообщать об разных разговорах по моему адресу.⁶ И очень характерно: все лето меня предупреждали: берегитесь, ЧК очень настроена против Вас и непременно Вас арестует как сочувствующего ‘белым’, а теперь идут уже с другой стороны: ну мы с ним расправимся в первую голову, как только будет перемена. Он еще заплатит нам за свой большевизм. Doux pays! {Милая родина (франц.).} Как приятно родиться поэтом в России! Как приятно чувствовать сочувствие, понимание и поддержку в безымянных массах своих сограждан.

С каждым разом этот вопрос становится все более и более остро: кто меня раньше повесит: красные за то, что я белый, или белые за то, что я красный? Неужели в конце концов это сделает невозможным мое пребывание в Феодосии и Коктебеле? Это досадно.

Что касается внутренних домашних отношений, то все идет благополучно и хорошо: никаких недоразумений — все тихо и мирно. Мама во время жаров чувствовала себя плохо. А теперь ничего. Последний месяц очень повезло: привезли лекарства из Симферополя, дали больничный паек. Так что теперь мы едим обильно и даже других подкармливаем. Мама на меня совсем не сердится. Это ведь начинается, когда от меня требуется какая-нибудь активность, а теперь ведь ее нельзя требовать. Темперамент уходит весь на кошку, с которой истории через каждые 10 минут. Так что все, что было при Валетке,⁷ — все это прошло. А против нее было особое, постепенно нараставшее недружелюбие и, по-видимому, на почве ее помощи мне.⁸ Все неисповедимо и неожиданно.

Ваша курица, орущая петухом,⁹ мне очень не нравится (вроде моих неведомых белых и красных доброжелателей). По-моему, не стоит на нее (как и на них) обращать внимание.

Это ведь только затаенное желание темных сил. А рассматривать как прорицание отнюдь не следует — это уже подчинение темным силам.

Не знаю, как Вы свою, но я свою болезнь благословляю: право, более умно и толково провести лето, чем то, как я провел его только благодаря болезни, было невозможно. Все провиденциально. И я убежден, что способность владеть ногами я обрету именно тогда, когда они мне понадобятся.

Только что узнал, что завтра есть оказия в город, и поэтому письмо мое сокращается. Относительно фуги и Серафима ^|0 отвечу после: не вполне усвоил еще — думаю, что это действительно больше нужно Вашему тону души: но с этим можно кое-что понять.

За указание на сельдерей¹¹ — спасибо: но сейчас овощей совсем ведь нет — в Коктебель почти не привозят. И нет денег. (Так и не могу добиться от Наробраза уплатить за все мои лекции и публичные выступления в Феодосии с ноября месяца).¹² Без ног и без возможности самостоятельно передвигаться ничего не достанешь.

Не могу выразить, как меня трогает общее желание и стремление мне помочь и достать то, что надо. Это идет со всех сторон и от людей совершенно неожиданных (и тоже всех цветов). Надо торопиться кончать. Еще хочу Вам переписать новое стихотворение. Я его еще никому не читал. Поэтому Ваше впечатление мне очень важно. Кажется, что оно ближе подходит к реальности, чем прошлые. И когда писал, я думал о Вашем проекте часовни на Илье.¹³ Крепко обнимаю и целую. Выздоравливайте, а курицу в суп.

Макс.

¹ Письмо Петровой от 16 августа 1921 г., отправлено в Коктебель (с В. А. Рогозинским) только 29 августа.

² Волошин с декабря 1920 г. находился в разъездах по Крыму, живя то в Симферополе, то в Феодосии, и вернулся в Коктебель в первых числах июля 1921 г.

³ Имеется в виду стихотворение ‘Бойня’, законченное 18 июля 1921 г. и описывающее красный террор в Феодосии в декабре 1920 г.

⁴ У Волошина был полиартрит, поразивший ноги.

⁵ Волошин делал наброски проекта памятника ‘Освобождение Крыма’ для Симферополя (см.: Волошин. М. Путник по вселенным. М., 1990. С. 261—262).

⁶ Позднее Волошин вспоминал, что эти слухи приносила ему Ольга Андреевна Юнге: ‘Рассказывала мне всякие новости — гл<авным> образ<ом>, кто меня хочет расстрелять. Сперва были красные, потом, когда ждали со дня на день ‘перемены’, <-- белые>. (Дважды большевики давали приказ об эвакуации Крыма)’ (Волошин М. Путник по вселенным. С. 263).

⁷ Валентина Владимировна Успенская, свояченица К. В. Кандаурова, московская актриса и художница-прикладник (псевдоним — Базарова). После ее рассказов о домашней жизни Волошина Петрова записала в дневнике 3 августа 1921 г.: ‘Меня очень тревожит его здоровье. Ему плохо с подагрой, да еще при ‘уходе’ Ел<ены> От<тобальдовны>, которая способна ‘уходить’ теперь здоровых, не то что больных’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. 6, ед. хр. 12. См. также примеч. 4 к п. 124).

⁸ В. В. Успенская окончила в Москве курсы массажа и делала Волошину ‘массаж ноги и горячие ванны’ (Волошин М. Путник по вселенным. С. 263). 17 июля 1915 г. Волошин писал из Биаррица Ю. Л. Оболенской: ‘Вы, значит, узнали теперь Валент<ину> Влад<имировну>? Я очень люблю ее’. Летом 1923 г. Волошин обращался в феодосийское ЧК с ходатайством за В. В. Успенскую, стремившуюся выехать к сестре в Париж — что ей и удалось осенью того же года.

⁹ В письме к Волошину от 16 августа 1921 г. Петрова рассказывала: ‘Пишу Вам, утро, а курица подошла к окну, захлопала крыльями и — ну настоящим петухом орет. Вот еще чудеса. Вы знаете примету? — ведь ‘к смерти хозяина’, говорят’.

¹⁰ Реплика на сопоставление поэмы ‘Святой Серафим’ с музыкальным многоголосьем фуги, сделанное Петровой в письме.

¹¹ Петрова рекомендовала сельдерей как средство от ‘подагры’.

¹² Волошин читал лекции в феодосийском Народном университете.

¹³ Часовня св. Ильи на мысе того же названия близ Феодосии: место расстрелов в декабре 1920 г. красноармейцами белогвардейцев и ‘буржуазии’. См.: Купченко В. Красный террор в Феодосии // Победа (Феодосия). 1993. 13 февраля.

Письма М. А. Волошина к А. М. Петровой1911-1921 гг.

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

155

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

167

168

169

170

Письма М. А. Волошина к А. М. Петровой
1911-1921 гг.