Въ гимназіяхъ нердко пишутъ сочиненія на тему ‘Вліяніе климата на историческій прогрессъ государства’. Интересно было бы написать сочиненіе на тему ‘о вліяніи петроградскаго климата на историческій прогрессъ Россіи’.
Установивъ связь, существующую между климатомъ и историческимъ развитіемъ государства, пришлось бы въ такихъ краскахъ изображать петроградскую лабораторію русскаго прогресса.
Весна въ Петроград наступаетъ очень поздно.
Когда во всей Россіи уже зеленютъ лса и поля пестрятъ цвтами, въ Петроград почки приступаютъ только къ первымъ весеннимъ потугамъ.
Глядя на обнаженныя петроградскіе деревья, петроградецъ не вритъ въ наступленіе весны въ Россіи. Не вритъ онъ и своей собственной анемичной, петроградской весн.
А она, дйствительно, обманчива, какъ провинціальныя мечты о петроградской ‘весн’.
Вотъ и сейчасъ: на свжую землю падаютъ крупные пушистые хлопья снга. Холодно.
Петроградецъ злорадствуетъ, глядя на покрытыя снгомъ деревья.
— Распустились? Вотъ и казнитесь за свою распущенность! Я же предупреждалъ васъ, что все должно происходить ‘въ порядк постепенности’, и не ране офиціальнаго извщенія Кайгородова о наступленіи весны.
Нтъ въ Петроград весны!.. Лто, говорятъ, есть, но лтомъ въ Петроград нтъ истыхъ петроградцевъ.
Петроградъ неотдлимъ отъ тумана, длающаго призрачными гранитныя массы зданій и самое человческое существованіе.
Будто боясь этой призрачности, Петроградъ тяготетъ къ самымъ тяжелымъ формамъ архитектуры, нагромождаетъ глыбы сраго гранита, сковываетъ пространства желзомъ и цементомъ.
Но тщетно: все тонетъ въ сизомъ и туман, колеблятся желзные столбы, расплывается гранитъ, какъ марево, маячатъ тяжкія громады домовъ…
Кажется, дунетъ съ моря втромъ, и снесетъ, вмст съ туманомъ, вс эти призрачныя очертанія храмовъ и дворцовъ. Останется одно зыбкое болото, лохматая, истрепанная втрами, ель, да корявая, низкорослая, сверная березка…
Нигд не чувствуется такъ сильно власть климата надъ человкомъ,— какъ въ Петроград.
Недаромъ великій основатель города, побдивъ старую Русь, самъ погибъ въ борьб со стихіей.
Какъ же отражается такой климатъ на Петроград, длающемъ погоду для провинціи?
Въ этомъ измнчивомъ, сыромъ, и туманномъ климат онъ не можетъ не быть скептикомъ, пессимистомъ. Онъ не вритъ весн, не врить солнцу. Онъ вообще ни во что не врить и хочетъ только одного: чтобы его оставили въ поко, дали возможность уйти въ свою скорлупу.
Любовь къ ближнему? Но кто эти ближніе? Темныя пятна, выплывающія на мгновеніе изъ тумана и тонущія къ немъ. Онъ не видитъ даже листа ихъ, онъ не знаетъ ихъ.
Призрачность туманныхъ очертаній всего города, создающая мистическое настроеніе и наводящая на мысль о мимолетности человческаго существованія, заставляетъ его еще больше, уйти въ себя, въ свои интересы, и скоре скоре взять для себя отъ жизни все, что только можно…
Тамъ, гд-то въ пространств, есть, говорятъ, провинція, гд живутъ ‘обыватели’,— особая порода неладно скроенныхъ, но крпко сшитыхъ людей. Они одты въ старомодные костюмы, громко разговариваютъ и что-то хотятъ.
Но все это скучно и неинтересно…
Бдная провинція, такъ долго, съ упованіемъ взиравшая на Петроградъ! Она все ждала, что ‘вотъ, прідетъ баринъ, баринъ насъ разсудить’.
Она не знала, какъ безнадежно отсталъ отъ провинціи Петроградъ, вмст съ его весною.
Она долго не сознавала, что починъ въ строительств новыхъ формъ жизни переходить къ ней. За послднія десять лтъ, она, наконецъ, узнала это.
Тамъ, въ глубин необъятной Россіи, идетъ неустанная творческая работа, и результаты этой работы стекаются въ главную лабораторію провинціальной Россіи,— въ Таврическій дворецъ.
Десять лтъ тому назадъ провинція пришла въ Петроградъ, впервые не какъ проситель, обивающій пороги господскихъ пріемныхъ а какъ равный къ равному, и теперь твердо укрпилась на туманныхъ берегахъ Невы, чтобы неустанно напоминать хмурому Петрограду о томъ, что на Руси свтитъ солнце, и давно наступила весна.