Сергй Ауслендеръ
Петербургскіе театры
Петербургские театры, Ауслендер Сергей Абрамович, Год: 1909
Время на прочтение: 6 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 1, 1909
OCR Бычков М. Н.
‘Пріду въ Петербургъ и отдамся теченію’ писала одна знакомая актриса. Я сталъ думать какое же теченіе теперь въ Петербург. Чему можно отдаться? Издали впрочемъ все кажется стройне и опредленне особенно если прибавить нкоторую долю наивной восторженности провинціала, но и издали только всевозможные кабаре, веселые театры, театры ужасовъ, своимъ впервые въ Россіи появленіемъ отмтившіе прошлый театральный сезонъ могли казаться составляющими какое-то теченіе. Увы, пожалуй, это теченіе и является сейчасъ единственно возможнымъ
Смлыя и заманчивыя попытки Мейерхольда, обогативъ нкоторыми новыми пріемами театральную технику, намекнувъ о невдомыхъ до сихъ поръ новыхъ возможностяхъ, не создали новаго театра. Не оказалось еще истинно новаго репертуара, вполн новыхъ актеровъ и, главное, не хватило фанатической настойчивости преодолть вншнія и внутреннія преграды.
Между тмъ старые, достойные историческаго и всяческаго другого уваженія, театры все чаще и чаще заставляютъ звать и мечтать посл 2-го дйствія, скоро ли конецъ. Для многихъ же просто немыслимо отказаться совсмъ, хотя бы на время (боле чмъ вроятно — на долгое), отъ особой радости искусственнаго свта рампы, кулисъ милыхъ ожиданныхъ обмановъ декорацій, отъ всего театральнаго зрлища потребность въ которомъ воспитана долгой привычкой не одного поколнія. Вотъ здсь то и оправданіе оскорбительнаго, быть можетъ, для театра-храма компромисса разныхъ затй, только на половину принадлежащихъ искусству. Вяло открылся сезонъ. Даже зати еще вс впереди. Впрочемъ Малый театръ старается держаться бойко. У него есть традиціи, своя физіономія, правда ужъ не Богъ знаетъ какая отличная, но, мн кажется надо бы успокоиться и съ ней примириться, a то выйдетъ только смхъ и горе.
Горе предвщается объявленной ‘Принцессой Маленъ’, a смхъ уже вышелъ съ возобновленіемъ ‘Орлеанской Двы’.
Чего бы казалось проще для богатаго и солиднаго театра заказать боле или мене пышныя и подходящія къ стилю декораціи, срепетировать хорошенько народныя сцены, одться актерамъ понарядне и читать съ нкоторой торжественной выразительностью звонкіе стихи Жуковскаго, тмъ боле, что центральное лицо трагедіи, Глаголинъ Жанна Даркъ не могло бы испортить и боле строгаго ансамбля. Глаголинъ далъ интересный образъ полу-истерички, полу-шарлатанки привлекательный красотой не женской и не юношеской, a какой-то средней — ангельской приковывающей все время къ себ, почти страшной своею ни на минуту не забываемой зрителемъ гермафродитностью. Женскаго достоинства Орлеанской двственницы онъ не оскорбилъ ни однимъ словомъ ни однимъ жестомъ мужское же начало въ этой дв-воин врядъ ли безъ оперной слащавости могла бы передать актриса, не обладающая на то особо-выдающимися физическими свойствами. Зато вс Дюнуа молодчики въ красныхъ вязаныхъ курткахъ изображающіе то обращенныхъ въ бгство англичанъ, то свиту Карла VI перезрлые пажи и окрестности Орлеана съ заплатаннымъ полотномъ вмсто неба, все это было поистин великолпно въ провинціальномъ своемъ убожеств.
Впрочемъ, театръ публику котораго по преимуществу составляютъ демимонденки и мелкіе канцеляристы на галерк, не можетъ особенно интересоваться трагедіями, другое дло, если бы шелъ Арсенъ Люпенъ или мелодрама съ французскаго.
Хотя даже въ новинкахъ своего истиннаго репертуара Малый театръ въ ныншнемъ году какъ то оплошалъ. Покорившее Парижъ ‘Царство Скачекъ’, съ его милліонными жульничествами, злодями торжествующими добродтелями, живыми лошадьми, обысками шулерскихъ притоновъ, драками народными волненіями и скаковымъ азартомъ, вышло во все не шикарнымъ въ Маломъ театр съ такими парижанами какъ гг. Добровольскій и Нерадовскій, да и публика русская, даже мало театральная не дошла еще до той степени пресыщенія когда вс эти развязные трюки парижскихъ драматурговъ могутъ вызывать что нибудь, кром скуки и раздраженія. Явственно преобладающій ‘шипъ’ встртилъ, эффектную фразу подъ занавсъ одного изъ скаковыхъ герцоговъ, что народу нужны иногда революціи, и пусть он лучше происходятъ здсь, чмъ въ другомъ мст. Очевидно, русская революція не восполнена еще Малымъ театромъ. Звзда нравственности Протопопова — попытка перенести парижскій шикъ на русскіе нравы. То же бароны и графы милліонщики, сложныя плутни и т д Непріятнымъ прибавленіемъ являются пришитыя блыми нитками къ этимъ положеніямъ изъ бульварнаго романа дрябленькія обличенія. Ну что же длать, если даже демимондъ русскій требуетъ благородной позы съ обличительными рчами проститутки, посрамленіемъ модныхъ докторовъ, благотворительныхъ дамъ и всякихъ титулованныхъ особъ. Мене правда усердный, чмъ на ‘Царств Скачекъ’ свистъ длаетъ нкоторую честь эстетическимъ вкусамъ публики, какъ какъ сдлана и поставлена вся эта стряпня дйствительно въ высшей степени вульгарно, ‘кюхельбекерно и тошно’ сказалъ бы Пушкинъ.
Очень недалеко ушелъ отъ ‘Звзды Нравственности’ анекдотъ съ поученіемъ и настроеніемъ господина Чирикова, поставленный въ новомъ драматическомъ театр A. Санинымъ. Есть что-то общее y Протопопова и Чирикова въ способахъ воспріятія описываемаго ими міра. Какая-то манекенность. Не люди хотя бы самые непохожіе на обыкновенныхъ самые странные, но живые, a грубо-базарно сдланныя куклы, повторяютъ съ тупой механичностью вс т слова, совершаютъ вс т поступки которые, какъ мы давно давно знаемъ, полагается совершать и повторять всмъ обличаемымъ и осмиваемымъ чиновникамъ Передрягинымъ въ разныхъ Чухломахъ и Козьмодемьянскахъ. Но сумлъ же Сологубъ и въ знакомыхъ, бдныхъ мелочахъ провинціальнаго быта найти черты страшнаго и вчнаго, a не только маленькую заспанную скуку, сумлъ засвтить яркій факелъ необычайной, незабываемой исторіи любви провинціальной барышни Рутиловой и гимназиста Саши, сумлъ убдить насъ, что самый злой передоновщин не остановить быстраго бга рки, не засорить ее, не загрязнить окончательно, не превратить въ стоячее болото, какъ бы рукъ не прикладывали къ этому гг. Чириковы, Протопоповы и иже съ ними. Какимъ то глухимъ затхлымъ провинціализмомъ несетъ не отъ чиновника Передрягина (вдь мы не вримъ что онъ только такой, что нтъ даже въ немъ, какъ и во всякомъ живомъ человк, чего-нибудь необычайнаго, удивительнаго, что ужаснетъ, испугаетъ или тронетъ но не нагонитъ одной безпросвтной тоски) a отъ самого господина Чирикова, отъ всхъ его тенденцій настроеній обличеній пошлыхъ каламбуровъ. Ахъ, какъ хотлось въ конц второго дйствія, когда на сцен темно, выпрыгнуть въ окно, къ прекрасно сдланной узкой полоск голубого далекаго неба, туда въ ночные луга, къ рк на свжій воздухъ, подальше отъ несноснаго чириковскаго кинематографа. Поставлена піеса, вроятно, наилучшимъ возможно образомъ, несмотря на посредственную игру, сцены съ народомъ и вся вообще постановка давали полную иллюзію живой фотографіи.
Среди всей суеты послднихъ лтъ, всхъ нашихъ исканій, увлеченій, разочарованій, такъ же торжественно непоколебимо и невозмутимо какъ зданіе Сената и Синода или Исакій, стоитъ это выкрашенное въ Александровскіе цвта желтый съ блымъ, окруженное безконечными флигелями своихъ дирекцій и училищъ, имющее на фронтон давно неподвижную тріумфальную колесницу, овянное великими тнями, — зданіе Александринскаго театра.
Входишь какъ въ заколдованное царство спящей царевны. Вестибюль съ массивными колоннами, своды коридоровъ, бритые, снисходительно важные капельдинеры, уютныя ложи, — все это переноситъ даже не къ дтству, a куда-то дальше къ тмъ временамъ, когда франты въ голубыхъ узкихъ панталонахъ толпились y барьера оркестра, когда шалуны ‘Зеленой Лампы’ срывали голоса, вызывая своихъ любимицъ и здсь же посылая вызовы изъ за нихъ, когда кошельки летли на сцену за удачно сптый куплетъ, когда расшалившійся Пушкинъ аплодировалъ по лысин сосда, когда Каратыгинъ, Мочаловъ, Щепкинъ истиннымъ незамысловатымъ искусствомъ своимъ заставляли залу рыдать или хохотать до упаду. Какъ отрадно отдохнуть посл Чирикова и Протопопова опять слушая старую, но не по терявшую наивной свжести какой-то и до нын комедію Островскаго. Я не знаю, какія найти слова для выраженія восторга умиленія гордости передъ игрой Савиной, Стрльской, Васильевой, Варламова въ возобновленной ‘На всякаго мудреца довольно простоты’. Да и нужны ли какія-нибудь слова вдь все это, такъ несомннно непоколебимо, такъ связано съ великимъ прошлымъ русскаго театра, что лучше перечитать еще разъ записки Каратыгина или романтически пламенныя страницы Блинскаго и повторить нсколько по новому его страстный призывъ — спшить, спшить въ это, странными чарами сохраненное неизмнившимся, чудесное царство, вдь можетъ быть, это ужъ послдніе дни его существованія можетъ быть не найдется достойныхъ преемниковъ принять великую тайну. Мы не знаемъ еще смлаго Принца, который оживитъ царевну и разбудитъ всхъ ея подданныхъ къ новымъ вкамъ строительства, мы, маловрные, сомнваемся вообще-то въ немъ и не уврены, что имъ не окажется гр. Зубовъ или Найденовъ для которыхъ мы лучше пожелаемъ царевн не просыпаться и вовсе.
Руководители театра вроятно сознательно или безсознательно чувствуютъ, что страшно, быть можетъ — гибельно, нарушить чары колдовского сна. Мысль постепенно ввести репертуаръ классическій начинаетъ осуществляться пробными спектаклями для учащихся въ Михайловскомъ театр.
Для перваго опыта были даны ‘Ифигенія — Жертва’ Эврипида въ перевод Ин. . Анненскаго и ‘Эринніи’ Леконтъ де Лиля.
Для подлинной античной трагедіи y молодыхъ актеровъ не хватило или дйствительной, часто оправдываемой, смлости настоящихъ трагиковъ, которые ршаются всю тяжесть взять на себя, на свою игру, забывая о декораціяхъ, о стильности костюмовъ, хор или тонкаго истиннаго вкуса, умнья чувствовать и передавать стиль, строгости школы. Молодые актеры вспоминали то одно, то другое, то въ быстрыхъ порывахъ Лачиновой сквозило ршеніе взять судьбу постановки на свою отвтственность, то робкая, трогательная въ своей хрупкой юности Коваленская сдерживала прорывающуюся y нея все же иногда истинно трагическую страстность и вспоминала уроки режиссера, къ сожалнію, не сумвшаго выучить ее какъ слдуетъ и оставившаго ее съ прекраснымъ голосомъ, большимъ пластическимъ чутьемъ, природной неумлой граціей, все же довольно безпомощной.
Еще больше слдуетъ упрекнуть Долинова, ставившаго этотъ спектакль за безстильныя декораціи, за сборные невыдержанные костюмы не то изъ ‘Аиды’, не то изъ ‘Прекрасной Елены’, за оперно-шаблонный хоръ и балетъ и за музыку Шенка. ‘Эринніи’ Леконтъ де-Лиля прошли гораздо удачне, самый пафосъ этой романтической поддлки подъ античность, нсколько холодный, искусственный и изысканный, является вообще, я думаю боле понятнымъ современнымъ актерамъ, чмъ величавая и строгая простота Эврипида. Особенно Пушкарева — Кассандра врно почувствовала стиль этой холодно-блестящей пышной античности. Слушая ея воодушевленную, но никогда не переходящую границы приличной искусственности, декламацію, мечталось даже о какихъ-то насмшливыхъ преднамренныхъ неточностяхъ ложно-классицизма, напр. о неожиданномъ парик съ буклями на Орест или золотыхъ туфляхъ и шелковыхъ чулкахъ Клитемнестры.
Въ числ другихъ представителей печати, я былъ приглашенъ на генеральную репетицію этого спектакля, которому придавалось большое значеніе какъ, хотя и не совсмъ удачному, но знаменательному для будущаго опыта. Еще больше нжныхъ воспоминаній возбудила эта интимная зала репетиціи съ не многочисленно-избранной публикой, съ режиссерскими мостками на сцену съ литерными ложами въ чехлахъ, съ воспитанницами балетнаго училища, отдленными отъ учениковъ пустой ложей. Казалось, будто ничего за много много лтъ не измнилось и становилось сладко, грустно и страшно, что такъ хрупокъ этотъ нжный романтическій сонъ