Петербургская жизнь, Панаев Иван Иванович, Год: 1859 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 27 минут(ы)

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЖИЗНЬ.

ЗАМТКИ НОВАГО ПОЭТА.

Любовь и дружба хорошаго тона. (Разсказъ изъ моей записной книжки о петербургскихъ нравахъ).— Продолженіе о концертахъ.— Представленіе 23 марта, данное г. Maкалузо.— Объявленіе объ изданіи d’art de la Russie ancienne и moderne, par Theophile — Возобновленіе ‘Свтописи,’ подъ редакціею автора ‘Свта не безъ добрыхъ людей,’ ех-редактора ‘Весельчака,’ и прочее.— Объявленіе о выставк копіи съ картины Фанъ-Дейка: ‘Второе пришествіе Христа’.— Новыя книги.— Лекціи въ пассаж.— Укротитель лошадей.— Г. Сюзоръ на пути прогресса.— Патріотическій одеколонь, или Невская вода.— Смерть Бозіо.

I.
О ПОМШАТЕЛЬСТВ НА ХОРОШЕМЪ ТОН И ПРИМРЫ ТАКОЙ БОЛЗНИ, ВЕСЬМА РАСПРОСТРАНЕННОЙ ВЪ ПЕТЕРБУРГ, А ТАКЖЕ ОПРАВДАНІЕ НАШЕГО XIX ВКА, НА КОТОРЫЙ НАПАДАЮТЪ НКОТОРЫЕ МЫСЛИТЕЛИ И ПОЭТЫ.

Къ числу самыхъ неизлчимыхъ помшательствъ принадлежитъ, безъ всякаго сомннія, помшательство на великосвтскости и хорошемъ тон. Эта психическая болзнь, какъ замчено извстными психіатрами, въ сильной степени распространена въ столичныхъ городахъ, въ которыхъ, во преимуществу, кишатъ суетность, пустота и тщеславіе и гд искони всмъ жертвуютъ для вншняго блеска, на который еще до сихъ поръ съ тупымъ благоговніемъ смотрятъ многіе….. Но безъ сомннія нигд нтъ такого количества страдальцевъ, рехнувшихся на хорошемъ тон, какъ въ нашей сверной Пальмир. Въ Петербург вы встрчаете такого рода людей на каждомъ шагу и до того привыкаете къ этому явленію, что оно не только перестаетъ возбуждать ваше состраданіе, во и сами невольно длаетесь нсколько причастными этой болзни, повторяя безпрестанно въ разговор, хотя не совсмъ сознательно, но очень серьзно, фразы въ род слдующей: ‘все-таки однако это человкъ хорошаго тона,’ и ощущаете нкоторую пріятность, сближаясь съ человкомъ такого тона, совершенно забывая, что это человкъ больной, страдающій, мономанъ, съ которымъ нтъ возможности поддерживать никакихъ серьзныхъ человческихъ отношеній. Я это сейчасъ объясню вамъ примромъ.

Я зналъ одного господина, отецъ котораго былъ аптекаремъ. Аптека его считалась первою аптекою въ столиц, вс знаменитые петербургскіе доктора предписывали своимъ паціентамъ брать лкарства непремнно у него и звали его дружески Францомъ Иванычемъ.

Францъ Иванычъ подъ протекціею знаменитыхъ докторовъ нажилъ себ въ короткое время значительное состояніе и что называется — вышелъ въ люди… Выйдя въ люди, онъ тотчасъ разошелся со всми своими старыми пріятелями и товарищами по фармацевтик — Фрицомъ, Карломъ, Людвигомъ и проч. и началъ вести знакомства и угощать великолпными обдами своихъ покровителей — ихъ докторскихъ превосходительствъ съ сіяющими грудями. Ихъ докторскія превосходительства ввели къ нему въ домъ множества другихъ превосходительствъ — охотниковъ до даровыхъ ‘ хорошихъ обдовъ. Желудки чрезвычайно благодтельно дйствуютъ на сердца, даже и генеральскія, не только смягчая, но даже умяли ихъ,— и ихъ превосходительства,.забывая неизмримое разстояніе, которое отдляло ихъ отъ какого нибудь… аптекаря,— боле нежели снисходительно пожимали руки Франца Иваныча и отзывались объ немъ съ весьма лестной стороны. Говорили даже, что Францъ Иванычъ тмъ изъ своихъ почетныхъ знакомыхъ, которые были покрупне, отпускалъ лекарства даромъ. Все это послужило ловкому аптекарю къ снисканію себ значительной протекціи.

Единственный сынъ Франца Иваныча, окончившій курсъ въ университет, получилъ тотчасъ по выпуск штатное мсто и года черезъ два украшенъ былъ лестнымъ званіемъ, съ которымъ сопряженъ красивый и блестящій мундиръ. Въ день полученія имъ этой милости, счастливый отецъ задалъ баснословное пиршество его благодтельному начальнику и, въ порыв глубокой признательности, со слезами на глазахъ даже поцаловалъ его руку, что очень пріятно подйствовало на его превосходительство, хотя онъ и замтилъ, какъ будто разсердясь: ‘Какъ теб это не стыдно! Полно, любезный другъ, полно… Что это ты!’

Францъ Иванычъ передъ этимъ событіемъ сдалъ, разумется, на выгодныхъ условіахъ, свою аптеку, не считая уже приличнымъ при новомъ званіи своего сына заниматься вареніемъ микстуръ и приготовленіемъ пластырей, и принялъ столь важный видъ, что его скоре можно было почесть за дйствительнаго статскаго совтника въ ходу, чмъ за аптекаря, остановившаго ходъ своей торговли.

На воротахъ его четырехъ-этажнаго дома появился билетъ съ надписью: ‘Домъ дворянина Франца Иваныча Шварца.’

Никто впрочемъ не могъ бы носить съ такимъ достоинствомъ это лестное титло, какъ Францъ Иванычъ. Если его нельзя было принять за столбоваго русскаго дворянина, ибо его нмецкій акцентъ и особаго рода грація, свойственная только нмцамъ, были тому препятствіемъ, то по надменности его взгляда весьма легко было подумать, что онъ принадлежитъ къ гордой каст нмецкихъ бароновъ, потомковъ крпкоголовыхъ рыцарей, по удачному выраженію Пушкина.

Адольфъ Францовичъ, сынъ Франца Иваныча и притомъ единственный не въ одномъ только значеніи этого слова, былъ истинною радостью и утшеніемъ своего достойнаго родителя и не мене достойной родительницы Луизы Карловны — дочери токарныхъ длъ мастера, пользовавшагося въ Петербург большою извстностію въ конц царствованія Александра I. Онъ, такъ сказать, распространялъ блескъ на все семейство и много способствовалъ къ приданію возможно хорошаго тона папеньки, маменьки и всему дому. Его слово было въ семейств для всхъ закономъ, его одобреніе — величайшею наградою. Самого себя онъ устроилъ съ такою тонкою ловкостію и обставилъ такъ роскошно, что даже многіе герои хорошаго тона, изъ петербургской молодежи извстныхъ фамилій, отдавали ему полную справедливость, сквозь пальцы смотрли на его происхожденіе и снисходительно допускали его въ свой великосвтскій кружокъ. Тже изъ молодыхъ петербургскихъ людей, которые принадлежали по своему происхожденію къ среднему дворянству, но были проникнуты съ ногъ до головы высшими потребностями, — то есть поставляли цлію своей жизни достиженіе хорошаго тона и сближеніе съ великосвтскими его представителями, — брали въ образецъ себ Адольфа Францовича и считали весьма лестнымъ для себя его расположеніе.

Одинъ изъ таковыхъ — добрйшей души человкъ и товарищъ Адодьфа Францовича по университету, имлъ счастіе пользоваться его особенною дружбою. Товарищъ благоговлъ передъ нимъ — и всми силами своей доброй и прекрасной души старался во всеи копировать его. Адольфъ Францовичъ былъ для него высочайшимъ идеаломъ и онъ, отзываясь объ немъ, доходилъ въ энтузіазм до поэзіи, до лиризма, хотя въ поэзіи ничего не смыслилъ….

Онъ снималъ съ него покрой платья, повязку галстуха, прическу, подражалъ его походк и прочее, даже усиливался картавить букву р такъ, какъ это длалъ его другъ….

Онъ полагалъ, что дружба, связывавшая ихъ, такъ же крпка и прочна, какъ дружба Ореста и Пилада, и что они вслдствіе своей дружбы пріобртутъ себ также историческую извстность, какъ пріобрли ее эти древніе джентльмены.

Онъ оказывалъ Адольфу Францовичу различныя мелкія услуги съ какимъ-то сладострастіемъ….

Въ нашей мелкой жизни въ крупныхъ услугахъ надобности не встрчается, но если бы потребовалась для Адольфа Францовича какая нибудь не только крупная, но даже страшная жертва, другъ его готовъ былъ на нее въ каждую данную минуту…. Я былъ убжденъ, что онъ не задумываясь пожертвовалъ бы для него не только жизнію, но даже своимъ небольшимъ капиталомъ…. Читатель можетъ быть улыбнется при этомъ, — но я говорю не шутя…. Несмотря на эгоизмъ и корыстолюбіе, въ которыхъ упрекаютъ наше время, несмотря на то, что все современное человчество, какъ полагаютъ нкоторые мыслители и поэты, преклонилось передъ золотыми мшками (какъ будто люди прежняго времени не преклонялись передъ ними!), несмотря на громы и молніи, которыми разитъ современное общество г. Сухонинъ въ своемъ несравненномъ произведеніи, въ своей чудной ‘трагедіи XIX вха Деньги’….— несмотря на все это…. я вступаюсь за нашъ вкъ…. въ немъ есть умилительные примры самой нжной и непоколебимой дружбы, доходящей до самоотверженія. Факты такой дружбы я даже считаю священнымъ долгомъ заявить передъ цлымъ свтомъ, въ оправданіе этого бднаго XIX вка, который называютъ вкомъ промышленнымъ, сухимъ, положительнымъ, эгоистическимъ и прочее. Вотъ одинъ изъ такихъ….

Нжнйшая дружба связывала одного глубокомысленнаго человка, почти философа, съ однимъ блестящимъ я остроумнымъ господиномъ. Извстно, что контрасты всегда сходятся…. Остроумный господинъ, происхожденія не слишкомъ аристократическаго, жилъ на барскую ногу, пріобрлъ аристократическія замашки и пріемы, и совсмъ запутался въ денежнымъ длахъ…. Въ эту критическую для него минуту, его другъ-философъ получаетъ въ наслдство значительный капиталъ…. надобно замтить, что философъ до этого вовсе не отличался щедростію и даже нсколько времени посл полученія наслдства обнаруживалъ разсчетливость, которая одною только чертою отдлялась отъ скупости, но его дружба и довренность къ остроумному господину не имла границъ…. И когда послдній предложилъ философу, что бы онъ отдалъ ему свой капиталъ за извстные проценты,— философъ, даже не задумавшись, бросился къ своему другу на шею, обнялъ его со слезами и произнесъ:

— Вотъ возьми…. Я отдаю теб все, что я имю…. Теперь въ твоихъ рукахъ моя жизнь и честь!…

Философъ находится, говорятъ, въ сію минуту въ самомъ бдственномъ положеніи: ему угрожаетъ тюрьма, потому что остроумный другъ не платитъ ему ни капитала, ни процентовъ, но страдающій философъ, долженствующій скрываться отъ своихъ кредиторовъ на чердакахъ, въ то время, какъ его другъ, которому онъ вврилъ свою честь, кушаетъ устрицы и разъзжаетъ въ карет, на замчаніе скептиковъ: ‘Какъ же вы вврили такимъ образомъ все ваше состояніе человку, неимющему ничего, кром остроумія?— отвчаетъ:— ‘Я вврился человку, котораго я всегда зналъ за честнйшаго человка, онъ мой другъ и я до сихъ поръ увренъ въ немъ такъ, какъ въ самомъ себ!…’ Одно только дурно, что философъ начинаетъ, кажется, терять уже вру въ самого себя….

Вотъ дружба — то!… Называйте же посл этого XIX вкъ — эгоистическимъ вкомъ!…

Въ самой отдаленной древности нельзя найти примровъ такой доврчивости и дружбы.

Все это я привелъ мимоходомъ только для оправданія нашего XIX вка, который я считаю великимъ вкомъ и нападки на который не могу переносить равнодушно….

Обратимся теперь къ другу Адольфа Францовича.

Я сказалъ, что его другъ готовъ былъ для него на вс услуги и окапывалъ ему эти услуги почти ежедневно.

Портретъ Адольфа Францовича вислъ въ кабинет у него на самомъ видномъ мст въ орховой рам съ удивительной рзьбой, и другъ глядлъ на него всегда съ особеннымъ чувствомъ. При взгляд на портретъ глаза его загарались и на.вопросъ: ‘Чей это портретъ?’ онъ отвчалъ обыкновенно съ жаромъ:

‘О! это мой другъ — лучшій и совершеннйшій изъ людей!… Это образцовый человкъ во всхъ отношеніяхъ!’ Къ намъ все — и умъ, и образованіе, и утонченная свтскость! Это типъ человка хорошаго тома! Я горжусь имъ! ‘

Въ кабинет Адольфа Францовича вислъ также портретъ его восторженнаго друга, хотя не въ такой богатой рамк и не на таковъ видномъ мст, въ числ другихъ его великосвтскихъ знакомыхъ съ блестящими именами, и когда эти послдніе спрашивали у Адольфа Францовича: — ‘Что это за господинъ?’ указывая на портретъ его друга,— Адольфъ Францовичъ отвчалъ обыкновенно небрежно и не совсмъ охотно:

‘Это такъ…. портретъ одного изъ моихъ товарищей по университету….’

Увы! Адольфъ Францовичъ нсколько смущался тмъ, что онъ иметъ друга, не принадлежащаго въ строгомъ смысл къ великосвтскому кружку, или къ нашему кружку, какъ онъ обыкновенно выражался…. Здсь я невольно останавливаюсь и сознаюсь, что дйствительно деньги имютъ еще нкоторое значеніе и въ нашемъ великомъ вк!… Другъ Адольфа Францовича принадлежалъ къ старинному дворянскому роду…. чуть ли не къ суздальскимъ дворянамъ, но онъ имлъ состояніе ограниченное, протекцію слабую, а Адольфъ Францовичъ съ своими деньгами, составленными изъ микстуръ и пластырей, перегналъ во всемъ своего друга и составилъ себ почти блистательное общественное положеніе. Еслибъ какой нибудь господинъ, надутый своимъ именемъ, поморщился отъ его имени, онъ могъ бы гордо запть ему:

‘Что въ имени теб моемъ?’

— У меня деньги,— которыя даютъ и имя и почести!…

Но другъ Адольфа Францовича преклонялся не передъ его деньгами, онъ благоговлъ передъ его хорошимъ тономъ. Этотъ тонъ…. qui fait la musique, могутъ оцнивать только не многіе, а другъ Адольфа Францовича принадлежалъ именно къ этимъ не многимъ.

Что такое въ самомъ дл деньги безъ хорошаго тона? Мало ли развелось на свт милліонеровъ съ песиками или грубыхъ мужиковъ съ бородами?… Какой же такъ называемый порядочный человкъ ршится прогуляться подъ ручку съ однимъ изъ такихъ милліонеровъ!…

Да, другъ Адольфа францовича превыше всего въ человк ставилъ хорошій тонъ, онъ распростирался передъ кумиромъ comme-il-faut’а и въ своемъ друг чествовалъ одного изъ первыхъ жрецовъ его. Онъ почти ничего не предпринималъ безъ его совтовъ, поврялъ ему вс свои душевные лирическіе порывы, вс тайны своего милаго, нжнаго и добраго сердца.

Увлеченный этимъ сердцемъ, онъ полюбилъ двушку, въ которой соединялось все…. красота, умъ, образованіе, грація, все… кром денегъ и блестящаго имени. Но мысль, что онъ допустилъ себя влюбиться безъ одобренія Адольфа Францовича,— испугала его. Съ трепетомъ онъ ожидалъ его слова. Когда же Адольфъ Францовичъ одобрилъ его выборъ и замтилъ притомъ, что его невста двушка хорошаго тона, другъ совершенно вышелъ изъ себя и обнаружилъ такой восторгъ, такой лирическій порывъ, который уже во все не приличенъ человку хорошаго тона.

Замтивъ однако свой промахъ, онъ поправился, принялъ немедленно живописную позу, вставилъ въ глазъ лорнетъ и завелъ съ своимъ другомъ тотъ изящный, свтскій разговоръ о ничемъ, который умютъ вести только люди хорошаго тона.

Но сердце, благородное, доброе сердце, вырывалось у него безпрестанно наружу въ дружескихъ изліяніяхъ, во вредъ этому неумолимому хорошему тону, и онъ снова схватилъ за руку Адольфа Францовича и произнесъ съ нкоторою яростію:

— Не правда ли, другъ, паши отношенія не измнятся?… Моя женитьба не повредитъ имъ? Ты будешь здить къ намъ, проводить у насъ вечера?… Вра оцнитъ твои достоинства. Она ужь и теперь отъ -тебя въ восторг — врь мн она уметъ цнить хорошій тонъ! Но клянусь теб, что если бы мой выборъ теб не понравился, если бы ты не нашелъ въ ней хорошаго тона…. я при всей любви моей къ ней, не ршился-бы жениться…. Видишь ли, какъ я люблю тебя!

И посл этихъ лирическихъ восклицаній, онъ вскочилъ со стула, остановился передъ Адольфомъ Францовичемъ и принялъ новую, не мене живописную позу. Этотъ лиризмъ вызвалъ ироническую улыбку на уста Адольфа Францовича, которую онъ впрочемъ смягчилъ дружескимъ выраженіемъ глазъ.

— Что за Фразы! произнесъ онъ, слегка покачивая своею головою и поправляя свои воротнички.— Съ какой стати я измнюсь къ теб?

— И ты будешь моимъ шаферомъ?

— Съ удовольствіемъ.

— Благодарю, благодарю!

Это дважды произнесенное благодарю было такъ значительно я энергично, что Адольфъ Францовичъ невольно улыбнулся снова.— Ты чудакъ! замтилъ онъ,— для чего ты все принимаешь такъ трагически?… Будь пожалуйста проще и хладнокровне…. Извини меня, но я долженъ теб замтить, что къ человку хорошаго тона такіе восторженные порывы нейдутъ…

Какъ вы было больно это замчаніе, но другъ созвалъ внутрено его справедливость и посл мучительно упрекалъ себя въ томъ, что не можетъ уравновшивать порывовъ своего сердца — этихъ прекрасныхъ лирическихъ порывовъ, съ требованіями хорошаго тома….

Однажды между другомъ Адольфя Францовича и его товарищемъ — человкомъ дурнаго тона, котораго онъ уважалъ однако за его прямоту и честность, зашла рчь объ Адольф Францович.

— И ты думаешь, что онъ любитъ тебя?— сказалъ человкъ дурнаго тона.

— Еще бы! Онъ мой первый другъ! Я знаю, что для меня онъ готовъ на все.’..

— Полно! Онъ, братъ, никого не любитъ, кром самого себя…. Нашелъ любовь въ автомат, который двигается однимъ приличіемъ и дышетъ только однимъ хорошимъ тономъ! Чортъ бы васъ побралъ съ вашимъ тономъ! И еще аристократа корчитъ! Хорошъ аристократъ съ банкой микстуры и съ трубочными янтарями въ герб!…

— Однако, любезный, имъ не пренебрегаютъ люди, принадлежащіе къ самому высшему обществу…. Онъ уменъ, образованъ и ведетъ себя съ такою утонченностію, которой могутъ позавидовать даже т, которые принадлежатъ по своему происхожденію къ самому высшему свту.

— Я этихъ вашихъ утонченностей не понимаю, грубо возразилъ человкъ дурнаго тона,— это все, по моему, дребедень…. Докажетъ теб дружбу этотъ человкъ! Придетъ время — вспомяни меня,— онъ на тебя и смотрть-то не захочетъ, не только дружбу съ тобой вести.

— Никогда! Никогда! этого быть не можетъ!… Ради Бога, и говори мн дурно о человк, передъ которымъ я….

Другъ Адольфя Францовича остановился, какъ бы не находя достойнаго слова, и черезъ мгновеніе добавилъ съ лирическимъ жаромъ:

— Благоговю…. Я и слушать ничего не хочу…. Наша дружба непоколебима!

— Добрый, хорошій человкъ!— подумалъ онъ, съ сожалніе’ глядя на человка дурнаго тона, — но иметъ закоренлую ненависть ко всмъ порядочнымъ людямъ, къ людямъ хорошаго мамкахъ вс люди…. дурнаго тона!…

II.
О ТОМЪ, ЧТО ‘СВЯЩЕННЫЯ ЧУВСТВА ДРУЖБЫ УНИЧТОЖАЮТСЯ ПЕРЕДЪ УСЛОВІЯМИ ХОРОШАГО ТОНА.— НСКОЛЬКО СЛОВЪ О ХОРОШЕМЪ И ДУРНОМЪ ТОН.

Адольфъ Францовичъ, который поднимался очень легко и безъ большихъ трудовъ по служебной лстниц и съ каждымъ годомъ украшалъ грудь своего блестящаго мундира разноцвтными ленточками и крестиками, иностранными и отечественными, первое время посл женитьбы своего лирическаго друга посщалъ его довольно часто…. Онъ, по его просьб, принималъ даже весьма дятельное участіе въ устройств его квартиры такъ, чтобы она вполн соотвтствовала строгимъ требованіямъ хорошаго Такое участіе тронуло нашего свтскаго лирика почти до слезъ и еще боле укрпило его врованіе въ непоколебимость дружбы къ нему Адольф Францовича. Адольфъ Францовичъ подавалъ ему также совты на счетъ цвта и Фасона экипажей и даже, говорятъ, самъ собственноручно начертилъ карандашемъ, какимъ образомъ должно нарисовать гербъ на дверцахъ кареты.

Сообщая потомъ все это своей супруг, другъ Адольфа Францовича восклицалъ:

— Видишь ли, какой это удивительный человкъ! Теперь Можешь ли ты сомнваться въ его дружб ко мн!

И черезъ минуту прибавлялъ съ самодовольною улыбкою:

— Каковы у насъ друзья-то-съ? Не правда ли, неглупо имть такого друга?…

Супруга, пріятно улыбаясь, кивала граціозно головкой, но она признавалась потомъ людямъ близкимъ, что этотъ образцовый другъ, образецъ хорошаго тона, несмотря на всю свою утонченную любезность, наводилъ на нее уныніе и раздражалъ ея нервы своею изящною искусственностію.

Адольфъ Францовичъ производилъ своею особою точно такое же -впечатлніе и на меня и на многихъ изъ нашихъ общихъ знакомыхъ. Мы безусловно любовались покроемъ его платья, повязкою галстука, бльемъ, прическою, перчатками, сапогами, манерами, движеніями, ровнымъ голосомъ, никогда не возвышавшимся и непонижавшимся, полуулыбками,— онъ не позволялъ себ даже откровенной улыбки!… но намъ всегда казалось, что это не человкъ съ плотью и кровью, а какой-то изящный трупъ, или красивая кукла, искусно сдланная изъ картона… Я не только никогда не находивъ съ нимъ разговора, несмотря на то. что многіе неглупые люди считали его умнымъ человкомъ, но даже всякое живое слово замирало у меня на губахъ при его появленіи….

Я ршился какъ-то высказать все это его лирическому другу, но другъ разгорячился и закричалъ:

— Я знаю, господа, вы нападаете на него только потому, что онъ человкъ свтскій, человкъ хорошаго, — но Боже мой! разв это преступленіе? разв человкъ хорошаго тона нежне и сердца, какъ вс другіе, и не можетъ имть человческихъ чувствъ?

— О, нтъ! ты ошибаешься, возразилъ я:— вотъ напримръ ты — ты умешь какъ-то искусно соединять горячее сердце, лиризмъ и ас человческія чувства и ощущенія съ хорошимъ тономъ и при теб легко….

— Что это насмшка?… перебилъ онъ и вспыхнулъ.

— Нисколько!

Тогда онъ съ чувствомъ посмотрлъ на меня, значительно помадъ мн руку и такъ больно, что я чуть не вскрикнулъ. Лирическій порывъ уже закипалъ въ немъ, глаза его загарались, онъ принималъ живописную позу….

Я приготовился слушать его, но на этотъ разъ онъ обманулъ мои ожиданія, и кротко, но съ свойственнымъ ему жаромъ, произнесъ:

— Я очень люблю тебя…. и потому мн досадно, что ты — именно ты, не оцняешь этого человка… Я знаю Адольфа со школьной скамьи, между нами никогда не было тайнъ, мы передавали другъ другу вс малйшія наши ощущенія, мы такъ крпко связаны другъ съ другомъ, что разорвать наши связи никто и ничто не можетъ! Нтъ, поврь, это душа горячая, любящая!…

Я не считалъ нужнымъ противорчить этому, я даже по слабости своей слегка поколебался и подумалъ: ‘Чтожь? можетъ быть…’ Но время приготовляло страшное разочарованіе для друга Адольфа Францевича.

Почтенные родители Адольфа Францовича скончались вскор одинъ посл другаго. Разсказывали, что онъ получилъ посл ихъ, кром четырехъ-этажнаго дома, четыреста тысячъ капитала. Ему было уже за 35 лтъ, и очень натуральная мысль — упрочить окончательно свои великосвтскія связи посредствомъ брака съ какою нибудь великосвтской и титулованной барышней, начинала сильно занимать его. Онъ началъ было приволакиваться за одной изъ таковыхъ — за очень хорошенькой двушкой безъ состоянія (онъ понималъ, что титулованныя особы съ большимъ состоящемъ для него невозможны), онъ было даже почувствовалъ къ ней что-то въ род любви, по крайней мр влюбилъ ее въ себя, но разсмотрвъ ее поближе, убдился, что она для него недостаточно хорошаго тона и вообще не такъ утонченна, чтобы возвыситься до званія его супруги… Къ-тому же хотя она и принадлежала къ хорошей дворянской фамиліи и отчасти къ великосвтскому обществу, но не имла никакого титла…. Поэтому онъ отложилъ свое намреніе жениться на ней и вдругъ пересталъ здить въ домъ ея родителей…. Что, однако, если эта бдная двушка полюбила его серьзно? Но Адольфъ Францовичъ не останавливался передъ такого рода вопросами… Какъ можно изящне и удачне декорировать свою личность передъ свтомъ — вотъ въ чемъ заключалась для него великая задача жизни. И къ ней-то онъ шолъ бодро, твердо и неуклонно, подавляя въ себ человческія (по его мннію вульгарныя) чувства, какъ истинный герой хорошаго тона.

Стремленія его, какъ и должно было ожидать, увнчались полнымъ успхомъ. Онъ отыскалъ какую-то застарвшую въ двицахъ графиню, необыкновенно гордую, вс врованія которой заключались въ одномъ хорошемъ тон. Потерявъ всякую надежду на блистательный бракъ, о которомъ она грезила до 25 лтъ — она наконецъ отдала свою руку…. сердце она не могла отдать, за неимніемъ его, да въ немъ и не требовалось надобности… Адольфу Францовичу, утшась мыслью, что онъ… по крайней мр человкъ богатый, и притомъ хорошаго тона.

Вс въ Петербург уже говорили объ этомъ брак, одинъ только другъ Адольфа Францовича ничего не зналъ и не хотлъ этому врить.

— Не можетъ быть! говорилъ онъ: — онъ мой другъ! Все это городскія сплетни, потому что онъ мн первому сказалъ объ этомъ, а я отъ него не слыхалъ ни полслова….

Однако всть эта нсколько смущала его.

— Скажи пожалуйста, Адольфъ, сказалъ онъ ему при первой встрч: — что это за слухи? Весь городъ кричитъ, что ты женишься,— одинъ я ничего не знаю и потому я не хочу врить этому….

Адольфъ Францовичъ полуулыбнулся по своему обыкновенію….

— Отчего же не вришь? сказалъ онъ: — да, это правда. Я женюсь….

Другъ вспыхнулъ….

— На графин N?…

— Да.

— Отчегожь ты мн не хотлъ ничего сказать объ этомъ? Ты знаешь, какъ я тебя люблю, какое участіе принимаю въ теб, какъ все, что касается до тебя, близко мн….

Голосъ друга дрожалъ отъ волненія и огорченія.

— Да какъ-то не случилось… отвчалъ лаконически и равнодушно Адольфъ Францовичъ.

Этотъ отвтъ поразилъ друга въ самое сердце.

— Ну, Богъ съ тобой! произнесъ онъ, — это мн больно, я не скрываю, но все это впрочемъ вздоръ…. Я желаю теб отъ всей души, поврь мн, — (и при этомъ онъ ударилъ себя въ грудь) полнаго счастія и вполн увренъ, что твой выборъ вполн достоинъ тебя…. Я ужь заране всмъ сердцемъ люблю твою будущую жену….

И посл этихъ словъ онъ бросился обнимать Адольфа Францовича и крпко прижимать свои толстыя и горячія губы къ его блднымъ щекамъ.

— Скажи мн, отчего ты такъ холоденъ со мной? заговорилъ онъ, освободясь отъ его объятій и не безъ граціи отступивъ шагъ назадъ.

— Я неспособенъ быть такимъ горячимъ, какъ ты, — отвчалъ Адольфъ Францовичъ, — ты это очень хорошо знаешь….

— Но по крайней мр ты любишь меня по прежнему и я ногу продолжать считать тебя — другомъ.

— Можешь, можешь, — отвчалъ Адольфъ Францовичъ полушутя и полусерьзно.

— Ну обними же меня, въ такомъ случа….

И другъ растопырилъ руки для принятія друга въ свои объятія….

Адольфъ Францовичъ прислонился къ его груди и снова почувствовалъ огонь на своихъ щекахъ.

— Когда же свадьба? продолжалъ другъ.

— Еще я самъ не знаю…. у меня теперь столько длъ….

— Я воображаю, съ какимъ вкусомъ меблируешь ты свою квартиру! перебилъ его другъ, не безъ лиризма….

Когда они разстались, первою мыслію его было:

‘Пригласитъ ли онъ меня на свадьбу?… Что — если нтъ?…’ и при этомъ ледяныя иголки пробжали у него по спин. ‘Не можетъ быть! Онъ не можетъ не пригласить меня…. онъ долженъ пригласить меня!…’

Эти слова онъ произнесъ одинъ громко и докончилъ ихъ выразительнымъ жестомъ руки….

Три недли посл этого онъ былъ въ сильнйшемъ волненіи, все ожидая приглашенія…. Волненіе это шло crescendo. Онъ узналъ потомъ, что свадьба назначена въ такой — то день. Оставалось до этого только два дня. Онъ становился все мрачнй и мрачнй и по временамъ глубоко вздыхалъ и пожималъ съ недоумніемъ плечами, не говоря ни слова, но какъ бы выражая этими вншними знаками тревожившія его мысли….

До послдней минуты онъ все еще надялся…. Въ день свадьбы въ 8 часовъ вечера, когда вс надежды исчезли, онъ съ яростію ударилъ кулакомъ по столу и произнесъ почти со стономъ и улыбнувшись съ горькой ироніей:

— Однако, видно, люди-то дурнаго тона правы!

Черезъ нсколько дней посл этого, когда онъ могъ разсуждать хладнокровне, онъ думалъ:

‘Не можетъ быть, я ни за что не поврю, чтобы онъ вдругъ разорвалъ нашу 25-ти лтнюю дружбу!… На свадьб, вроятно, не было никого, кром родственниковъ,— вотъ почему онъ не пригласилъ меня…. хотя для меня онъ могъ бы сдлать исключеніе!

И глубокій вздохъ вырвался при этомъ изъ груди огорченнаго друга.

Въ теченіе трехъ недль посл бракосочетанія Адольфа Францевича, его другъ по утрамъ почти не вызжалъ изъ дома, и просыпаясь, каждое утро думалъ: ‘Можетъ быть онъ сегодня прідетъ ко мн съ визитомъ!’ При треск подъзжавшаго къ его дому экипажа, онъ съ біеніемъ сердца бросался къ окну съ мыслію: ‘Не онъ ли?’ Каждый звонокъ приводилъ его въ содроганіе…. Въ ожиданіи визита друга, онъ придалъ еще большее изящество своей квартир и приказывалъ нсколько разъ въ утро курить амбре, уговаривалъ жену надвать ея лучшіе, утренніе туалеты….

— Да что съ тобою? Ты въ какомъ — то волненіи? Ты ожидаешь кого-то?— спрашивала она его, улыбаясь и видя на сквозь его мысли.

— Изъ чего ты это заключаешь? съ испугомъ и неудовольствіемъ спрашивалъ онъ.

Боязнь показаться смшнымъ постоянно смущала его, а въ эту минуту онъ особенно какъ-то чувствовалъ комизмъ своихъ приготовленій и безпокойствъ и тщательно хотлъ скрыть его подъ искусственной наружной безпечностью.

— Кого мн ждать? Я никого не жду. Съ чего ты это взяла? продолжалъ онъ, расхаживая по комнат и заложивъ руки въ карманъ…

— Но для чего ты такъ хлопочешь о моемъ туалет?

И супруга бросила на него взглядъ очень мягкій, но подернутый самой тонкой ироніей, которая удивительно шла къ ней.

— Просто, милый другъ, потому…. отвчалъ супругъ, нсколько запнувшись, и принимая живописную позу, — потому что мы всегда пріятно видть тебя въ хорошемъ туалет.

Она улыбнулась только одной стороной своихъ губъ и неумолимо продолжала:

— А для чего это ты безпрестанно велишь курить?…

— Такъ… потому что я люблю хорошій запахъ… отвчалъ онъ, поправляя передъ зеркаломъ свои густые блокурые волосы, разобранные по средин и прелестной волной спускавшіеся на об стороны…. Онъ ясно боялся встртиться съ проницательными и умными глазками своей супруги, въ которыхъ читалъ часто собственное изобличеніе….

Но увы! вс куренія, туалеты и другія приготовленія были напрасны… Адольфъ Францовичъ не являлся съ своей графиней… Это значило, что онъ не намренъ продолжать знакомства съ своянъ другомъ, что онъ не желаетъ познакомить свою супругу съ женой своего друга…. Но почему же? Странное дло! Я долженъ сказать по совсти, что если сравнить этихъ двухъ женщинъ (я обихъ ихъ знаю немножко), то это сравненіе ни въ какомъ случа не будетъ въ пользу супруги Адольфа Францовича. Молодость, красота, грація, женственность, тонкость ума,— все на сторон жены его друга. Она ужь никакъ и ничмъ не моглабы шокировать ех-графиню, но бда въ томъ, что она не принадлежала къ высшему обществу, а бъ другимъ обществомъ ни Адольфъ Францовичъ, ни его супруга не желаютъ имть никакихъ соприкосновеній… А старая дружба-то?.. Но что такое любовь, дружба и тому подобныя глупости молодости передъ условіями великосвтскости и хорошаго тона! Еще между холостыми людьми разныхъ обществъ допускаются нкоторыя дружескія отношенія, но между людьми женатыми — это невозможно. Какъ же допустить въ свой салонъ даму, неизвстную дамамъ высшаго общества, потому только, что это жена стараго друга?… Все еще что можно, въ память старой дружбы, это пожалуй оставить за стн своего кабинета портретъ стараго друга… для него много уже и этой чести!…

Прошолъ годъ посл бракосочетанія Адольфа Францовича, и въ продолженіе этого года другъ встртилъ его только одинъ разъ на Дворцовой набережной подъ ручку съ супругой.

Несмотря ни на что, пламень прежнихъ чувствъ невольно и ярко вспыхнулъ въ немъ: сердце забилось, глаза сверкнули, лиризмъ уже закипалъ, и онъ готовъ былъ протянуть ему руку и вскрикнуть: ‘Адольфъ!’ Но Адольфъ Францовичъ прошолъ мимо, не замтивъ его. Въ то мгновеніе когда другъ поравнялся съ нимъ, Адольфъ Францовичъ обратился къ Нев и показывалъ что-то своей супруг.

Рука друга опустилась, глаза его потухли, и на нихъ даже навернулись слезы… Однако онъ остановился, долго съ жадностію смотрлъ вслдъ ему, несмотря на свое глубокое огорченіе, замтилъ вс мельчайшія подробности туалета его и его супруги, и невольно прошепталъ про себя: ‘А все-таки, что ни говорите, — она образецъ хорошаго тона! ‘

На другой день посл этого онъ заказалъ своему портному точно такіе же панталоны, въ какихъ встртилъ наканун Адольфа Францовича, и подарилъ жен своей точно такую же матерію, какую замтилъ на плать супруги своего идеала….

Мысль, что его несравненный другъ, къ которому онъ питалъ боле нежели любовь…. обожаніе, оставилъ его, — эта мысль до сихъ поръ грызетъ и терзаетъ его щекотливое самолюбіе и нжное сердце. При его имени онъ впадаетъ въ грустное расположеніе, испускаетъ вздохи, но никому однако не позволяетъ дурно отзываться объ немъ въ своемъ присутствіи. Онъ передъ всми оправдываетъ и защищаетъ его…. Портретъ Адольфа Францовича въ великолпной орховой рамк — все продолжаетъ стоять на первомъ мст въ его кабинет.

— Ты бы его лучше выкинулъ, разъ какъ-то шутя замтили ему его старинные пріятели, и въ томъ числ я.

Онъ вспыхнулъ и произнесъ съ торжественностію и энергическимъ жестомъ:

— Никогда!… Пусть онъ не знается со мной, но для меня память о нашихъ прежнихъ дружескихъ отношеніяхъ всегда останется священною!…

И при этомъ онъ, по своему обыкновенію, ударилъ себя въ грудь, для приданія еще большей силы словамъ своимъ….

— И ты все еще продолжаешь быть помшаннымъ на хорошемъ тон? спросилъ я его: — но разсуди хладнокровно, что же такое этотъ тонъ? Если высшій идеалъ этого тона поступилъ съ тобой такъ, то чего можно ожидать отъ другихъ второстепенныхъ представителей этого тона?

— То есть отъ насъ гршныхъ?.. спросилъ онъ съ грустной ироніей… Но я надюсь, господа, — продолжалъ онъ съ боле веселымъ выраженіемъ въ лиц и даже не безъ само довольствія, — что хорошій тонъ не допуститъ меня никогда….

И при этомъ онъ вскочилъ со стула и граціозно заложилъ руку за жилетъ.

— Измнить дружб… Я даже благоговю передъ ея воспоминаніемъ.

— Мы вримъ этому, возразилъ я, — мы знаемъ твое доброе, доврчивое сердце, но, любезный другъ, я долженъ къ огорченію твоему замтить, что человкъ съ такимъ сердцемъ, какъ твое, съ такими лирическими вспышками, какъ у тебя… увы! не можетъ быть вполн человкомъ безукоризненнымъ въ великосвтскомъ смысл, человкомъ хорошаго тона, какъ вы выражаетесь… Я долженъ теб сказать правду…. въ сущности ты человкъ дурнаго тона, и только усиливаешься вншнимъ образомъ казаться человкомъ хорошаго тона…. Твой дурной тонъ длаетъ теб впрочемъ честь, по нашему мннію. Поврь мн, что мы люди дурнаго тона надежне и въ любви и въ дружб и въ другихъ человческихъ отношеніяхъ…. Мы любимъ тебя отъ души и никогда, ни при какихъ обстоятельствахъ, не измнимъ нашихъ чувствъ къ теб.

Другъ Адольфа Францовича вспыхнулъ отъ удовольствія при этихъ словахъ и, движимый лиризмомъ, бросился обнимать, цаловать всхъ насъ и крпко прижимать къ своей груди, восклицая:

— Я увренъ въ этомъ, добрые друзья мои!— благодарю васъ отъ всего сердца! Я самъ васъ горячо люблю…

Черезъ минуту посл этого порыва, онъ однако немного призадумался, подошелъ къ зеркалу, принялъ живописную позу и, охарашиваясь и поправляя волосы, произнесъ не безъ нкоторой внутренней боязни:

— Однако, въ самомъ дл, неужели я человкъ дурнаго тона?

И граціозно повернулся передъ нами на каблукахъ, какъ бы желая намъ показать себя со всхъ сторонъ, чтобы окончательно убдить насъ, что онъ все-таки человкъ хорошаго тона….

——

Обратимся къ тому, что занимало Петербургъ въ точеніе марта мсяца, и скажемъ нсколько словъ о литературныхъ и художественныхъ новостяхъ.

Надобно замтятъ, что весь Петербургъ продолжаетъ сильно за- пинаться, какъ и вся Россія, различными такъ называемыми вопросами: вопросами внутренними, изъ которыхъ конечно крестьянскій вопросъ на первомъ план, и вопросами вншними: положеніемъ европейскихъ длъ въ сію минуту. Вопросы, къ которымъ, правду сказать, мы совсмъ не были приготовлены, останавливаютъ насъ на каждомъ шагу, нкоторыя изъ нихъ очень темноваты для многихъ, но нельзя же не разсуждать о томъ, о чемъ вс разсуждаютъ…. Люди, для которыхъ самымъ важнымъ вопросомъ былъ вопросъ о картахъ, которые отупли за карточными столами, люди, которые всю жизнь гонялись за Шарлотами, Армаисами, Луизами и прочее и для которыхъ вопросы объ этихъ дамахъ были самыми важными вопросами, люди, которые никогда книги въ руки не брали и считали всякую книгу — такъ, пустою забавою, въ которой иногда очень мило описываются любовь, весна или что нибудь подобное,— теперь превратились въ мыслителей, въ разршителей самыхъ серьзныхъ вопросовъ и на книгу смотрятъ уже совершенно иначе, потому что въ книгахъ, къ ихъ неудовольствію и изумленію, описываются уже не одна весна, любовь, цвточки и кусточки. Но какъ же литератур заниматься исключительно одними этими предметами, если самое общество занимается другими, боле важными? Литература — отраженіе общества. За что же винить литературу въ томъ, что она заговорила о серьзныхъ вопросахъ, которые подняты самимъ обществомъ, начинающимъ выходить изъ младенческихъ пеленъ?.. Остановите пробуждающееся сознаніе въ обществ, задушите вс эти несносные вопросы, неизвстно откуда вдругъ выскочившіе, будемьте по прежнему только волочиться, играть въ карты и прочее, и прочее, тогда можетъ быть и литература снова возвратится къ идилліи…. Но увы! это утопія — конечно прелестная, но неосуществимая!… Литература вообще въ послднее время занимаетъ всхъ.— и враги ея и друзья равно интересуются ею. На гуляньяхъ, въ клубахъ, въ салонахъ, везд, гд есть какое нибудь сборище — непремнно толкуютъ о какой нибудь журнальной стать. Одна статья, помщенная въ 3 No нашего журнала, возбудила, говорятъ, особенный интересъ и толки.

Политика также сильно занимаетъ насъ, особенно теперь, при начинающихся сборахъ къ отъзду за границу. Вопросъ о томъ: война или миръ? возбуждаетъ большіе толки. Иные держатъ пари за войну, другіе за миръ…. Итальянскій вопросъ запутывается все боле и боле . Италія опять занимаетъ всхъ.

По поводу вышедшаго въ Париж романа: ‘La Sibylle’, сочиненіе г. Лоренъ-Паша (Laurent-Pichat), одинъ изъ самыхъ тонкихъ и остроумныхъ сотрудниковъ Journal des Debats — г. Лемуанъ (John Lemoinne) замчаетъ въ защиту итальянцевъ, не которыхъ нкоторые европейскіе публицисты возобновили старые нападки:

….’Но возьмите человка, или народъ, который въ теченіе долгихъ лтъ имлъ руки и ноги связанными и совершенно опытъ отъ движенія, или котораго также долго держали въ темнот и отучили отъ свта, заставьте его въ одинъ прекрасный день стать на ноги, выведите его на солнце и скажите ему: — Vois et marche!… Справедливъ ли будетъ такой опытъ?

‘Мы вс (продолжаетъ Лемуаннь) занимаемся либеральнымъ дилетантизмомъ, очень спокойнымъ и легкимъ, мы вс любимъ свободу платонически…. Мы хотимъ подсмиваться надъ папой и проповдывать le Vicaire Savoyard въ Рим, но когда папа становится необходимымъ для порядка (l’ordre), мы длаемся тотчасъ папистами. Мы любимъ ужасно толковать о великихъ принципахъ 1789 год’, но лишь только эти великіе принципы понизятъ фонды, — мы сейчасъ отказываемся отъ великихъ принциповъ….

‘Исторія Италіи — это вчная исторія бдныхъ родственниковъ. Кузина очень мила, ее всегда принимаютъ, когда много гостей, но-тому что это придаетъ салону нкоторый колоритъ благотворительности. Ее сажаютъ за фортепіано, у нея такой прелестный голосъ! Она должна непремнно показать свою самую высокую ноту, свое ut, хоть бы потомъ должна была умереть въ чахотк. Но когда ей понадобится хотя малйшее пожертвованіе, глаза у родственниковъ сейчасъ поднимаются къ небу и они говорятъ съ чувствомъ: ‘Неблагодарная! Чегожь она еще хочетъ, отъ насъ?… Она забыла врно о всхъ нашихъ благодяніяхъ’!

‘Вотъ такъ-то мы любимъ и свободу. Мы любезничаемъ съ ней, въ случа нужды объясняемся ей въ любви, лишь бы только она не была слишкомъ требовательна, но когда дло зайдетъ о томъ, чтобы посвятить ей жизнь, поклясться ей въ вчной врности, идти съ нею и для нея по жосткому пути труда и бдности,— о! тогда страсть наша къ ней мгновенно смолкаетъ и прекрасный огонь вашъ тухнетъ…. Бдная! она похожа на молодую, прекрасную, благовоспитанную двушку…. только безъ приданаго. Вс мужчины волочатся за нею, но ни одинъ не осмлится соединиться съ ней законными узами’….

Все это очень умно и врно… Кстати о законныхъ узахъ. Въ ныншнюю зиму закрпилось въ Петербург множество таковыхъ. Одинъ бракъ, который впрочемъ еще не совершился, но о которомъ много толкуютъ,— довольно оригиналенъ…. Ученый женятся на дочери милліонера…. такого рода милліонеровъ у насъ развелось въ послднее время чрезвычайно много… Наука соединяется съ богатствомъ…. я поселяется въ раззолоченныхъ палатахъ съ дльными, зеркальными стеклами. Это почти чудо! Что касается до насъ, то мы радуемся за науку. Не все.же ей въ самомъ дл жить на чердакахъ!

Заговора о наук, мы вспомнили о лекціяхъ г. профессора Благовщенскаго…. Г. Благовщенскій прочелъ въ университетской зал дв лекціи о Ювенал, въ пользу бдныхъ студентовъ. Намъ, къ сожалнію, не удалось быть на этихъ лекціяхъ, но говорятъ, они произвели большой эффектъ и были прочитаны съ замчательнымъ краснорчіемъ….

Концерты продолжались съ успхомъ.— Самый блестящій и громкій изъ концертовъ, по обыкновенію, былъ концертъ 19 марта въ пользу инвалидовъ, въ которомъ появился въ первый разъ, прізжій артистъ г. Колосанте, играющій на весьма сложномъ и большомъ мдномъ инструмент, который называется офиклеидъ…

Упоминать здсь о всхъ концертахъ мы не считаемъ нужнымъ… Ихъ было такое множество!— Скажемъ только о замчательнйшихъ. Филармоническое общество давало, въ пользу вдовъ и сиротъ, большой вокальный и инструментальный концертъ, съ участіемъ: г-жъ Кочетовой, Штубе и Соколовой и г-дъ Лаубъ и Колосаите. На игомъ замчательномъ музыкальномъ вечер выполнены были между прочимъ: пятая симфонія (e-moll) для большаго оркестра Бетговена, финалъ и фуга симфоніи c-dur для оркестра Моцарта. Театральная дирекція одушевилась очень счастливою мыслію и устроила нсколько концертовъ серьзной музыки. Первый таковой концертъ очень удался (15-го марта). Въ немъ была выполнена симфонія (Pastorale) и хоръ узниковъ изъ оперы Фиделіи — Бетговена, увертюра Леоноры его же и 2 часть ‘Сна въ лтнюю ночь’ Мендельсона. Этотъ концертъ повторялся 20-го Марта.

О превосходныхъ концертахъ концертнаго общества мы упоминали. Затмъ идутъ вс извстные концерты, повторяющіеся ежегодно во время великаго поста: концерты гг. Контскихъ, слпо — рожденнаго Кюне и такъ дале, и такъ дале. Львами ныншняго музыкальнаго сезона неоспоримо были: гг. Лаубъ, приводившій въ восторгъ знатоковъ музыки, и Рубинштейнъ…. Зала театра въ первомъ концерт Рубинштейна была наполнена почитателями его превосходнаго таланта.

Мы слышали еще въ одномъ дом, въ которомъ собираются вс артистическія знаменитости — нмецкихъ пвцовъ. Они, кажется, также собираются дать концертъ.

Наконецъ…. мы увидли знаменитаго г. Макалузо, остроумную рекламу о которомъ мы перепечатали въ прошломъ мсяц изъ Journal de St-Petersbourg…. Признаться откровенно, — г. Макалузо ничмъ не отличается отъ обыкновенныхъ фокусниковъ, можетъ быть онъ превосходитъ многихъ изъ нихъ ловкостію, за исключеніемъ впрочемъ извстнаго Германа, но репертуаръ чудесъ г. Макалузо не отличается особеннымъ разнообразіемъ и новостію…. А цны, цны!… Боже мой!… г. Макалузо объявилъ такія же двы мстамъ, какъ въ итальянской опер!… И театръ былъ все-таки почти полонъ въ первое его представленіе.

Перейдемъ теперь къ новостямъ литературнымъ и художественнымъ.

Мы уже упоминали объ роскошномъ изданіи, предпринимаемо г. Теофиломъ Готье, подъ названіемъ, ‘Tresors d’art de la Russie ancienne et moderne’. (Сокровища искусства древней и новой Россія) съ двумя стами фотографическихъ снимковъ, которые будутъ исполнены г. Ришбуромъ. Вотъ что мы между прочимъ прочли въ объявленіи объ этомъ изданіи. Мы выпускаемъ все краснорчіе этого объявленія.

‘Проектъ этого изданія, давно задуманнаго, былъ представленъ на Высочайшее одобреніе. Государь Императоръ благоволитъ одобрить его и даровалъ издателямъ особую привиллегію, которая доставитъ имъ возможность привесть ихъ планъ въ осуществленіе. Государыня Императрица удостоила принять посвященіеЕй этого изданія….

‘Всмъ извстно, что г. Теофиль Готье между современными европейскими писателями справедливо почитается однимъ изъ знатоковъ въ дл искусства. Его долгіе и добросовстные труды, его практическія и теоретическія свднія, чувство изящнаго, которымъ онъ владетъ въ такой степени — все даетъ его сужденіямъ по часія художествъ — силу авторитета.

‘Кто не читалъ его путешествій въ Испанію, въ Англію, въ Италію, въ Турцію и Грецію?…. Нтъ сомннія, что онъ напишетъ об искусств въ Россія блестящія страницы, а г. Ришбуръ прибавитъ къ прекрасной книг удивительный альбомъ, который будетъ замчателенъ необыкновенною роскошью.

‘Г. Ришбуръ — фотографъ императора французовъ. Его фотографическіе снимки внутреннихъ комнатъ Фонтенеблосокаго дворца, залы Сената, Тюльери, комнатъ императрицы Евгеніи и прочее — ручательства его замчательнаго искусства И позволяютъ надяться, что онъ преодолетъ вс трудности, которыя представятся ему въ его новомъ труд…. Къ всему этому надобно замтить, что г. Ришбуръ обладаетъ секретомъ: его снимки не блднютъ и не теряютъ нисколько отъ времени.

‘Первый ливрезонъ этого изданія будетъ заключать Исакіевскую церковь со всми ея драгоцнностями, за тмъ послдуетъ Зимній дворецъ, Царское село, Петергофъ, Гатчина и другія царскія резиденціи, дворецъ великой княгини Марьи Николаевны, Московскій Кремль,— Василій Блаженный, Троицко-Сергіевскій монастырь и проч. и проч.

‘Изданіе начнется 15 мая сего года и будетъ выходить черезъ каждые 2 мсяца ливрезонами до 24 стр. текста in-folio и съ 12 фотографическими снимками.— Все изданіе окончится въ 2 года и 6 мсяцевъ.— Цна каждаго ливрезона 24 р. с.— Все изданіе будетъ стоитъ 400 рублей.’

Вотъ еще новость, относящаяся не столько къ искусству, сколько къ спекуляціи:

Какой-то господинъ (фамиліи своей онъ не объявляетъ) въ одинъ прекрасный день разослалъ по городу афиши, что съ такого-то числа иметъ бытъ выставлена въ зал Дворянскаго Собранія картина, изображающая Второе пришествіе Христа Спасителя, писанная извстнымъ художникомъ Ванъ Д’Эйкомъ.

Мы было подумали сначала, что рчь идетъ о самомъ оригинал, но дале прочли слдующее: ‘

‘Знаменитый оригиналъ этой колоссальной картины, принадлежащей къ числу великолпнйшихъ (?) художественныхъ произведеній по части живописи, пріобрталъ въ теченіе почти пяти вковъ всемірную извстность и сохраняется, какъ лучшее украшеніе, въ каедральномъ собор Св. Маріи въ Данциг. Картина эта, по хроник, писана въ Брабант, въ конц 14-го столтія, и должна была быть перевезена моремъ въ Римъ, но на пути къ вчному городу корабль, на которомъ она находилась, былъ захваченъ морскими разбойниками, данцигскіе моряки успли однакожъ отбить это сокровище у пиратовъ и привезли картину въ Данцигъ, гд смотрли на нее, какъ на чудо. Съ этикъ поръ она постоянно обращала на себя вниманіе, не только королей прусскихъ, но и другихъ коронованныхъ особъ и меценатовъ. Между прочимъ Императоръ Рудольфъ II, предлагалъ за нее Данцигу огромную сумму. Однимъ изъ польскихъ придворныхъ живописцевъ она оцнена въ 200,000 талеровъ, но граждане города Данцига считали ее вн всякой цны и ни за что не согласились отдать ее. ИМПЕРАТОРЪ ПЕТРЪ ВЕЛИКІЙ, бывшій и Данциг въ 1716 году, 9-го марта, видлъ эту картину и, желаі пріобрсти, поручилъ князю Долгорукому переговоритъ съ данцигскимъ сенатомъ, но переговоры эти были безуспшны. Въ 1807 г., по занятіи французами города Данцига, директоръ Импер. музея. Денонъ, увезъ, по повелнію Наполеона, эту картину въ Дуврскій музей, откуда она, по взятіи Парижа въ 1815 году, по настоятельнымъ требованіямъ прусскаго правительства, была перевезена сначала въ Берлинъ, а въ 1816 году обратно въ Данцигъ и поставлена въ каедральномъ собор св. Маріи, въ приход св. Доротеи.

‘По мннію знатоковъ, авторъ этой колоссальной картины вполн заслуживаетъ почетное мсто между знаменитйшими художниками всхъ вковъ. Въ картин этой соединены: смлость композиціи, правильность рисунка, эфектъ группировки и художественное выполненіе въ цломъ. Копія, которую мы представляемъ почтеннйшей публик, написанная талантливымъ, извстнымъ художникомъ г. Зіи, по мннію свдущихъ людей, мало уступаетъ знаменитому оригиналу,— и есть, между прочимъ, первая и единственная, которую разршилъ снятъ данцигскій магистратъ.

‘Выставка будетъ открыта ежедневно отъ 11 часовъ утра до 6 часовъ пополудни. Описаніе этой картины на русскомъ и нмецкомъ языкахъ можно получать у кассы по 25 к. с. за экземпляръ: подъздъ съ Михайловской улицы. Цна за входъ въ залу по 2 руб. cep. (!!) Дти платятъ половину‘.

Объявленіе восхитительное. Чего въ немъ нтъ для возбужденія любопытства въ почтеннйшей публик: и пираты, и императоръ Рудольфъ II, и Петръ Великій, и польскій придворный живописецъ!

Прекрасно!… но если бы неизвстный господинъ выставилъ вередъ вами самый оригиналъ, на который пираты XIV столтія смотрли, какъ на чудо, и потребовалъ съ насъ за это 2 р. с. и сверхъ того 25 к. за экземпляръ описанія картины, — это было бы конечно чрезвычайно дорого, но оправдывалось бы хоть чмъ нибудь,— а то за осмотръ копіи 2 р. с. Покорно прошу!…

Но эта копія знаменитаго (?) художника Зіи, по мннію свдущихъ людей, мало уступаетъ великолпнйшему оригиналу, который оцненъ польскимъ придворнымъ живописцемъ въ 200,000 талеровъ, единственная, изволите видть, копія, которую разршилъ снятъ данцинскій магистратъ?…

Мы не видали ее и вроятно не увидимъ — и только подивились дерзости спекулятора, владльца этой копіи… За кого же онъ принимаетъ петербургскихъ жителей? Съ такими объявленіями и приглашеніями можно являться разв только къ дикарямъ…

Вотъ еще любопытное воззваніе къ почтеннйшей публик…

Фотографическое изданіе ‘Свтопись’, о которомъ мы не разъ упоминали, издававшееся г. Оже, съ текстомъ (на текстъ никто почти не обращалъ вниманія, снимки же изъ фотографій свтописи были очень не дурны, о чемъ мы и говорили) нын — вроятно въ надежд поддержать свое колеблющееся существованіе, объявляетъ слдующее въ 10 и 11 No No за прошлый годъ только что вышедшихъ: ‘…Изданіе нашего журнала (какой-же это журналъ)? переходитъ къ новому лицу, уже извстному читающей публик — г. Львову, который нашелъ возможнымъ значительно уменьшить цну, съ 30 р. с. на 20, несмотря на предполагаемыя улучшенія. Надемся, что публика, для которой журналъ длается доступнымъ, не откажетъ въ своемъ содйствіи новому издателю, пригласившему къ участію въ журнал многихъ извстныхъ нашихъ беллетристовъ (жаль, что не упомянуты имена этихъ многихъ извстныхъ беллетристовъ) и знатоковъ искусства (также желательно бы было знать, кого именно). Рисунки будутъ доставляться тмъ же г. Оже’… и проч.

No No 10 и 11 явились уже съ именемъ новаго издателя, столь извстнаго, который надется, что публика не откажетъ ему въ своемъ содйствіи.

Какая публика?… разв публика Александрійскаго театра, которая нкогда съ такимъ энтузіазмомъ привтствовала талантъ творца Волкова и его идеальной супруги, носившей салопы съ плеча графини?… Но увы! даже и эта публика отказалась ныншній годъ отъ своего фаворита.

Предполагается, что художественное изданіе должно редижироваться человкомъ, понимающимъ что нибудь въ дл художественномъ. Понимаетъ ли въ этомъ дл что нибудь г. Львовъ?— Неизвстно. Но какъ бы то ни было, редакторъ павшаго ‘Весельчака,’ милое остроуміе котораго, говорятъ, перешло нын въ какой-то ‘Гудокъ’, ‘Свтъ Николай Михайловичъ,’ какъ его нарекъ покойный Брамбеусъ, творецъ ‘Свта не безъ добрыхъ людей,’ — сдлался редакторомъ Свтописи, которую онъ нарекаетъ торжественно (журналомъ….

‘И поведетъ таинственно онъ рчи,

Душ бальзамъ невидимый прольетъ,

Надежды и любви потухшія въ ней свчи

Глагола пламенемъ зажжетъ’,

какъ поэтически выражается его сотрудникъ, нкто г. Леонидъ Блюммеръ въ 10 и 11 NoNo ‘Свтописи’, въ стихотвореніи, водъ заглавіемъ ‘Примиреніе….’

Новый редакторъ Свтописи ‘Свтъ Николай Михайловичъ’, для привлеченія публики къ своему новому изданію, помстилъ отрывокъ изъ своей новой комедіи, весь комизмъ который основавъ на лиц городничаго сюсюкающаго и невыговаривающаго буквъ р, ш, ж, к, ъ.

Вотъ небольшой отрывокъ изъ этой сюсюкающей комедіи….

Городничій (встаете). Ну усь, матуська Надезька Никанолинна, усь какъ вамъ угодно, а я мундиля малять не намленъ. Я, судалиня, двадцать-два года носиль апалеты…. меня, можетъ быть, и въ польку въ эдакой-то въ маляли не замцяли….

Городничиха. Ахъ-ти мораль эдакая!— Туда же иностранныя слова вставляетъ!… Хоть-бы ты меня-то ужъ постыдился.

Городничій. Сьто-зе такое: казется и не худое какое слово сказяль….

Городничиха. Двадцать-два года эполеты носитъ…. Воинъ!… Герой!… что и говорить!… А насилу до Подпоручичьего чина доползъ.

Городничій (задтый за живое). Сьто-съ такое!… Моя сьто-и вина, сьто не поподаль на вакантію!… Хм…. Подполюцикъ!… все-зе я могу тесть сьвою понимать?… И тюствовать тозе могу.

Городничиха. Чего-же лезъ въ городничіе?— А?— Чего ты приставалъ ко мн?

Городничій. Не усьто зе только изъ этаго люди и слюзютъ, сьто вотъ ходить да собилять по лавкамъ?— Смсьно пляво какъ это вы такъ говолите, Надездя Никанолинна!

Вотъ комизмъ-то!…

Семь Фотографій, приложенныхъ къ NoNo 10 и 11 ‘Свтописи’, не отличаются выборомъ, а по выполненію до крайности неудачны. Рука въ портрет графа . П. Толстова явилась просто въ вид благо пятна…. Какъ не разсчитывать посл всего этого на содйствіе почтеннйшей публики!

Мы только что получили изъ Москвы: 1) первую часть сочиненія Блинскаго, о которомъ прилагается при этой книжк особое извщеніе и 2) ‘Опытъ исторической грамматики русскаго языка’. Учебное пособіе для преподавателей военно-учебныхъ заведеній, въ двухъ частяхъ, (въ 1-й — Этимологія, во 2-й — Синтаксисъ), составленный профессоромъ московскаго университета г. Буслаевымъ…. Спшимъ заявить объ этомъ замчательномъ труд, о которомъ современемъ мы будемъ говорить подробно….

Г. Ценковскій открылъ въ зал Пассажа лекціи объ исторіи развитія организмовъ въ растеніяхъ и животныхъ (эмбріологіи). Эти лекціи (ихъ будетъ всего 5) назначаются исключительно для мужчинъ. Первая лекція г. Ценковскаго имла большой успхъ. Зала была наполнена сверху до низу любознательными слушателями.

Г. Рарей открылъ курсъ чтенія и практическихъ объясненій своей методы укрощенія непокорныхъ и злыхъ лошадей, въ манеж кн. Меншикова.

Г. Сюзоръ съ успхомъ продолжаетъ свои лекціи о Французской литератур и самъ признается, ‘что онъ идетъ впередъ, какъ нашъ вкъ, какъ Россія’ (J’ai fait comme notre siecle, comme la Russie, — j’ai marche! ) Нельзя не поздравить г. Сюзора съ такимъ успхомъ.

Да, все улучшается и все двигается въ нашъ удивительный вкъ и съ каждою минутою возрастаютъ какія нибудь новыя потребности…

Мы сейчасъ только прочли объявленіе, напечатанное на прелестной палевой обертк, начинающееся такъ:

‘Въ настоящей время, когда потребность’….

— Чего бы вы думали?

— Просвщенія, гласности…. чего нибудь подобнаго….

— Не угадали….

… ‘когда потребность одеколона достигала столь обширныхъ размровъ….’ и прочее и прочее.

Дло въ томъ, что г. Клакачовъ и комп. изобрли ароматическій и патріотическій составъ подъ названіемъ Невской воды, замняющій одеколонь. ¹/₄ фунта этой воды стоитъ 40 коп. сер.— Депо этой воды открыто въ Петербург…. Вода дйствительно иметъ довольно пріятный запахъ въ род одеколона и можетъ отчасти замнить его….

Начиная наши замтки, мы никакъ не думали ихъ окончить печальною встію:

Г-жа Бозіо — одна изъ лучшихъ и симпатическихъ пвицъ послдняго времени, примадонна петербургской Итальянской оперы и любимица петербургской публики, скончалась 31-го марта посл трехнедльной болзни. Выносъ тла ея изъ квартиры ея на Невскомъ проспект, въ дом Демидова, происходилъ 3-го апрля въ 7 часовъ вечера, при многочисленномъ стеченіи почитателей ея прекраснаго таланта, а похороны 4-го апрля. Тло ея погребено на новомъ кладбищ, отведенномъ для иностранцевъ, на Выборгской сторон.

Бозіо еще не было 30 лтъ!…

‘Современникъ’, No 4, 1859

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЖИЗНЬ.

Читайте также: